Глава двенадцатая
Похищение сабинянки
г. Калинов
За рулем сидел Бобер. Вел он свою «пятерку» лихо, но без транспортного фанатизма. Главное – доехать, был его девиз. Движение на улицах райцентра было отнюдь не перенасыщенным, но на редкость бестолковым. Все время какому-нибудь грузовику срочно требовалось развернуться задом через встречную полосу, тут и там внезапно тормозили на трамвайных путях две «газели», водители которых надолго сцеплялись кавказскими языками, игнорируя правила дорожного движения и интересы пассажиров – и тех, что в маршрутках, и тех, что в трамваях.
– Да, черные приборзели, – пробормотал Бобер.
– Гость ведет себя так, как позволяет ему хозяин, – ответил Кастуев. – Если на рынке какой-то кавказец обирает местную старушку на рубль, то восемьдесят копеек идут в карман начальнику местной ментуры, неужели не ясно?
– Да ладно тебе, – сухо сплюнул Бобер. Видимо, на эту тему у них было говорено-переговорено: старая отечественная традиция. – Русскому барину нужна прокладка.
– Какая прокладка? – автоматически спросил Елагин, его не очень занимала материя разговора.
– Русский барин гнушался сам лезть в грязь конкретного управления делами и потому привлекал управляющего. Желательно инородца. Хоть немца, хоть осетина.
Бобер тихо присвистнул:
– Алик, не заводись. Каким бы дерьмом ни оказался барин, управляющий должен знать меру. Состригай шерсть, сдирай кожу, да только, братец, не куражься, это больше всего обижает аборигена, особенно русского. Обмани, но с уважением. Поэтому кто бы ни был виноват на деле, жечь пойдут не ментовку, а дом хозяина рынка, если что.
Кастуев только махнул рукой, показывая, что они с Бобром никогда не поссорятся по-настоящему из-за того, о чем сейчас спорят.
– Россия опять на пороге великих событий, – сказал Елагин, и в тоне его проскользнула ироническая нотка.
Бобер насупился:
– А ведь зря смеешься, московский гость. Это вам там, в кремлях, кажется, что все события вершатся путем передвижения группы миллиардов долларов из одного угла Садового кольца в другой, а может статься, настоящий метан копится здесь, в этих трясинах. И ведь когда-нибудь рванет.
– Хватит мне песен про Садовое кольцо. Любимая тема усталых провинциалов. Тем более что кольцо – оно и есть кольцо.
– В каком смысле?
– В том смысле, что нет у него углов, и как двигать миллиарды из одного угла кольца в другой – непонятно.
Мотор «пятерки» взвыл, и она пошла на обгон целой колонны мрачных, кривовато сидящих фур.
– Приближаемся, – сказал Кастуев.
– К чему?
– Тут была огромная промзона лет двадцать назад. Чуть ли не новый газоконденсатный комбинат, как в Тобольске, собирались строить, а получилась в итоге большая перевалочная база межрегионального масштаба. Каких только здесь номеров не встретишь.
– И кто это все контролирует?
– Это чисто бандитские дела. А заправляет всем некто Танкер. Личность загадочная и малоприятная.
Бобер гнал машину мимо длинной-предлинной цементной стены с ошметками колючей проволоки кое-где поверху. Ближе к въездам начинали попадаться граффити – в основном похабные или безумные, например: «Глазьев – наш президент», но потом они вновь исчезали: и передовая, и матерная мысль сникали перед пространством русского забора.
– Тут главное – не пропустить поворот, – сказал Бобер и пропустил его. – Ну вот, всегда так.
Сдали назад и скатились с разбитого асфальта на мягкий, кое-где укрепленный пятнами щебенки проселок.
Стемнело. Дорога петляла. Фары нервно перебирали стволы придорожных сосен.
– Дальше пешком, – сказал Кастуев, когда двигатель замолк.
– Здесь же лес.
– Не Садовое кольцо, это точно.
Быстро накачали небольшую лодку, стащили по песчаной насыпи к реке.
– Тут недолго, – опять подал голос Бобер, – главное – такую большую развесистую сосну не пропустить.
Плыли минут пятнадцать по течению, отталкиваясь дюралевыми веслами от топляков. Небо было вызвежжено самым парадным образом. Сиди себе и поджидай соответствующее дерево. Что-то замелькало впереди на водной глади.
– Бакен, – успокоил Бобер, хотя его никто не спрашивал. Елагин шепотом спросил о другом:
– Послушайте, вы говорили, что встречались с этими профессорами, были у них два раза, так они вас что – по этому маршруту к себе в гости возили?
Ответом ему было сдавленное:
– Сосна!
Майор поднял голову и невольно восхитился, несмотря на всю неординарность своего положения. Огромная разлапистая крона закрывала полнеба, горевшего, о чем уже говорилось выше, невероятно яркими звездами, так что, когда лодку швартовали, болтая туда-сюда, майору на несколько секунд показалось, что он наблюдает мерцающий беззвучный фейерверк над Москвой-рекой.
Дальше было не так красиво и интересно. Карабканье по почти отвесной насыпи, продвижение узким распадком, сплошь заросшим сухим малинником и еще какой-то пахучей и колючей дрянью. Наконец – следы цивилизации: полуобвалившаяся кирпичная стена и выдавившаяся с той стороны ржавая цистерна.
– Теперь мы на территории института, – сказал Кастуев и тут же споткнулся о древние рельсы. Выругался по-осетински – значит, очень больно.
– Тут дальше старая котельная, новая котельная, но она еще хуже, чем старая. Термоблок – не знаю, что это такое.
Елагин удовлетворенно кивал, слушая тихие объяснения Бобра. По внешнему виду термоблок ему не понравился, и он был рад, что им туда не надо.
– Ух ты! – вдруг сдавленно прошептал Бобер, отступая за край стены, из-за которого только что выглянул.
– В чем дело?
– Там кто-то есть. Взгляни, какое освещение!
Присмотрелись. Зрелище было действительно впечатляющее. Самое большое здание заброшенного филиала, представляющее собой длинный кирпичный параллелепипед с рядом очень грязных, местами разбитых окон под самой крышей, сияло огнями изнутри. Светильники перемещались, сквозь разбитые окна вырывались во влажную ясную ночь разноцветные лучи. Чувствовалось, что в здании немало народа. Можно было бы это принять за дискотеку для глухих, потому что никакой музыки оттуда не слышалось.
– Это их главный испытательный цех. Мы там бывали. Ночью тоже. Но такого освещения… – сказал Кастуев.
– Что же там может происходить? – спросил майор.
– Мужички Лапузины были очень скрытные.
– Почему были, Бобрик?
– А ты посмотри на окошки. Там или шмон великий, или пытают кого.
«Похоже на кино про лабораторию, где спускают со стапелей нового Франкенштейна», – подумал Елагин, но вслух говорить не стал.
Некоторое время так и сидели за сдвинутой с рельс вагонеткой: один мечтая закурить, другой – выпить, а третий – осмотреть пораненную ногу.
Сзади что-то зашуршало. Ласково, почти дружелюбно. Бобер обернулся.
– А, это ты, девочка. Сама пришла. Вот умница!