Вы здесь

Кто убил Влада Листьева?. 14 (Ю. И. Скуратов, 2011)

14

К вечеру президент подписал указ об освобождении прокурора Москвы и начальника столичной милиции от своих должностей.

Президент сделал то, чего не должен был делать, – влез в функции московских властей. Москва вообще считалась государством в государстве. Отношения между федеральной властью и властью московской мигом обострились, они, собственно, никогда и не были хорошими, все время ощущалось напряжение. Но такого, что произошло в эти дни, еще не случалось.

Московский мэр беспрекословно поддержал президента в октябре 1993 года, не предавал его и впоследствии, когда небо над Москвой становилось розовым в преддверии кровопролития, – даже грузовики выводил на Красную площадь, – и, конечно, не ожидал такого «подарка».

Отрабатывать что-либо назад было бесполезно: президент – не из тех, кто признает свои ошибки. Он поправок не делает.

Лицо столичного мэра невольно сделалось грустным – его еще никто так публично не одергивал. Популярность его в Москве была в несколько раз выше, чем популярность президента.

В воздухе запахло войной.

Лишь один человек был очень доволен случившимся – генеральный прокурор: все получилось так, как он хотел – давнего недруга в московской прокуратуре не стало. И что важно, сделал это он не своими руками, в этом деле никак не замарался. А раз не замарался, то и взятки с него гладки.

Домой генеральный прокурор возвращался довольный, доброжелательно поглядывал на московские дома. Раньше, во времена царя Гороха, при Брежневе, при столичном градоначальнике Промыслове, Москва выглядела серой, зачуханной, с тусклыми фонарями и запыленными витринами магазинов, в которых было выставлено невесть что – то манекены из дешевой, плохо раскрашенной пластмассы, то рулоны ткани, намотанные на какие-то деревяшки, то мыло в выцветших обертках. Тьфу! Не любил генеральный прокурор ту Москву.

Нынешняя Москва – демократическая, само слово чего стоит – была много ближе, краше, милее. Цвет ее изменился: на тротуарах появились выносные столики, много цветастых шатров, навесов, играет безмятежная музыка, люди улыбаются… Нет, демократические перемены налицо.

Улыбка, плотно припечатавшаяся к губам генерального прокурора, неожиданно потускнела – он вспомнил о нескольких письмах, лежавших у него на столе. Пришли они из разных мест, писали люди, доведенные до отчаяния. У одной женщины на руках, например, было четверо детей, никто из них в школу не ходит – нет ни одежды, ни обуви, зарплата у нее равна стоимости трех буханок хлеба, до следующей зарплаты еще шесть дней, а в доме осталось всего три картофелины, больше ничего нет… «Как жить? – спрашивала та женщина генерального прокурора. – Голову в петлю – и дело с концом? Но тогда кто воспитает моих детей?»

Резонно, никто не воспитает. Дети этой замарашки никому не нужны.

Старух в деревнях почти повсеместно сейчас хоронят в полиэтиленовых мешках. На гробы нет денег. Те крохи, которые они собрали себе на похороны, в одно мгновение были слизнуты, будто жадным коровьим языком, при переходе от одного строя к другому. И старухи, считавшие себя богатыми, в одно мгновенье сделались нищими. В принципе, генеральному прокурору было не до старух, хватало других забот. А когда от тела отлетела душа и осталась лишь мертвая плоть – безразлично, в чем эта плоть будет похоронена – в полиэтиленовом мешке, в коробке из-под телевизора или просто так, без ничего, как на фронте: там сбрасывали убитых солдат в яму и закапывали землей. И – никаких тебе гробов, никаких поминальных служб, застолий с кутьей и прощальной стопкой водки.

Беспокоило другое – а вдруг эти старухи напишут президенту и обвинят прокуратуру… Собственно, в чем они могут ее обвинять? Генеральный прокурор разом успокоился. Обнищание этих старух – не дело рук прокуратуры. Этим занимались другие.

Появились беспризорники. Много беспризорников, как при Дзержинском. Прокуратура тут тоже ни при чем…

Нет, хороша все-таки стала Москва! На лице генерального прокурора вновь появилась улыбка.

И время, в котором он жил, тоже было хорошим.