Кто на свете всех темнее. 1 (Алла Полянская, 2018)

1

Говорят, что у кальмаров до определенного возраста есть мозг, но потом он отмирает – за ненадобностью. Видимо, в какой-то момент кальмар обнаруживает, что море везде одинаковое, еда более-менее доступна, с сексом проблем тоже не возникает, а природное любопытство, которое в детстве заставляло совать щупальца всюду, куда их можно было засунуть, под грузом первичных инстинктов угасло. И маленький любопытный кальмарчик с осмысленными глазками превращается в толстого безмозглого урода, которого остается только съесть, потому что он в интеллектуальном смысле что-то типа овоща на грядке. Это если принять на веру теорию о мышлении кальмаров. Если условно предположить, что она верна, это забавно.

Хотя вряд ли это мышление сродни человеческому. Но кто знает?

И я вот задаюсь вопросом: осознают ли кальмары тот момент, когда их мыслительная функция начинает отмирать? Чувствуют ли они приближающееся безумие, пугает ли их мысль о том, что мир вокруг постепенно гаснет, теряет краски в той части, которая не касается жратвы? Или они продолжают думать, что мыслят – ведь они ищут еду, но уже не понимают, что это не мышление, это просто поиск еды.

А если предположить, что у некоторых кальмаров мышление каким-то образом все-таки сохраняется и они остаются в абсолютном одиночестве среди миллионов родственников-зомби? Они продолжают свое путешествие в океане, в поисках такого же разумного сородича – но находят ли? И только малыши-кальмарчики могут быть для них собеседниками, но они маленькие и не знают ничего такого, чего бы не знал этот чудом сохранивший мозг Другой Кальмар.

Вкушающий знание вступает на горький путь, да.

– Чего застыла?

Это Гоша, он же Козел Года, старший смены. Гоше под полтинник, и пик его карьеры – должность старшего кладовщика. Гоша страшно горд собой и считает себя альфа-самцом на вверенном ему складе. Его седые волосы завиваются мелким бесом, нос «уточкой» торчит среди глубоких носогубных складок, а вялый рот вечно перекошен в гримасе недовольства. Вся его щуплая фигура в серой спецовке унылая, как марсианский пейзаж. Но тем не менее Гоша считает своим долгом досаждать всем вокруг, причем это доставляет ему заметное удовольствие. Думаю, кто-то должен ему рассказать об онанизме, и когда он откроет для себя мир секса, то, возможно, перестанет быть таким козлом.

Впрочем, я в любом случае просвещать его не стану.

– Тут работы еще часа на два. – Гоша придирчиво смотрит на мешки с крупой, стоящие около моего стола. – А у нас большой заказ.

– И че?

– Работай давай, нечего зевать. Понабирают ротозеев…

Гоша презрительно морщится, и его вялый рот оказывается в вертикальном положении. Иногда я представляю себе, как закапываю Гошу в куче соли.

Я фасую крупы на складе, если вы еще не поняли. И вокруг меня работают такие же тетки в серых спецовках, и они тоже фасуют крупы, при этом умудряясь обсуждать сериалы, какие-то рецепты и отсутствующих теток, а также Гошу. Мыслительная функция этих дам угасла в раннем пубертате, и я ощущаю себя среди них как тот, Другой Кальмар.

Да, блин, я самая умная, что не так?

– Светк, чего он от тебя хотел-то?

Это Валька, толстая, рыхлая и добродушная. Не знаю, сколько ей лет, но она работает рядом и не доставляет мне особых хлопот, и если бы она не сделала себе привычку присматриваться ко мне, ее присутствие было бы даже сносным, но пока я стараюсь держаться от нее с подветренной стороны.

– Без понятия.

– Взъелся он на тебя, похоже. – Валька шумно вздохнула. – Слышь, теть Паша, чего это наш на Светку взъелся?

– А ему, козлу, как новая баба, так он тут же начинает перед ней начальника из себя строить. – Пожилая тетка, работающая наискосок от меня, не отрываясь, фасует рис. – Санька, тащи еще два мешка! А то ты не знаешь, как он любит из себя большую шишку показать, а чуть начальство увидит, то глядишь – а он уже, как пес, на брюхе ползает. Ты, Светка, не обращай внимания, он лает, да не кусается, у нас фасовщиц берегут – востребованная профессия, значит. На всех складах мы нужны, без нас конец отгрузкам, не нафасуем – грузить нечего будет, так что если он тебя станет зря донимать – пожалуйся Людмиле, она ему таких люлей выпишет, что он забудет сюда дорогу.

Людмила – толстая приземистая тетка… Впрочем, ее принадлежность к женскому полу я вычислила не сразу. Всегда одетая в серые штаны и куртку, очень коротко стриженная, с грубым квадратным лицом и низким голосом. Людмила заведует всеми складами и фасовочным цехом – это если я правильно поняла ее положение здесь.

И она очень не любит, когда ее персонал увольняется.

– Недавно грузчики уволились почти все, а у нас объемы большие, пять-шесть фур приходит на разгрузку каждый день, и на загрузку не счесть. Это до тебя еще было, Светка. – Тетя Паша проворно открыла новый рулон с пакетами. – И тут, представь, уволились почти в полном составе. Торговые агенты грузили машины для клиентов, вот до чего дошло! Людмила из трусов выпрыгивала, а что оказалось? У нас для грузчиков шестидневка, и график – двенадцать часов каждый день, на такой объем надо две смены грузчиков. А рядом открылись два склада, где им предложили нормальные условия на те же деньги! Вот они и разбежались, пришлось Пашковскому менять условия, никто не шел на нашу шестидневку с двенадцатичасовым рабочим днем и погрузками-разгрузками по шестьдесят тонн в день на человека, вот как! Сейчас даже я могу себе работу найти запросто, если что – с руками оторвут, и это в моем-то возрасте, Людмила насчет этого в курсе. Уйди любая из нас – объем производства сразу снижается, а у них заказы, им надо, чтоб объем сохранялся! Так что если Георгий будет тебя доставать – иди прямиком к Людмиле, она ему расскажет, почем в Одессе рубероид.

Меня сюда взяли сразу, как только я пришла, даже оригиналы документов не попросили, довольствовались копиями. Это оказалось очень удачно, потому что оригиналов у меня и нет, и копии-то оказались в наличии чисто случайно. Причем копии не моих документов, вот что смешно – нашла целую пачку недалеко от кредитной конторы, выбросили их, а я подобрала себе новую личность. Но в здешнем отделе кадров довольствовались обещанием принести оригиналы когда-нибудь в обозримом будущем, и теперь я понимаю, почему так вышло: спрос на кальмаров без мозга очень высок, но мало кто готов признать, что он безмозглый кальмар.

– Светк, ты после работы куда? – Валька выполняет работу автоматически, ее руки живут собственной жизнью.

– На реку пойду. А что?

Идти-то мне больше особо и некуда, а на реке я могу помыться. Мне это очень нужно.

– Да я хотела в магазин сходить, мне платье надо бы… Думала, может, ты со мной сходишь.

– Поглядим.

С чего Вальке вздумалось позвать меня, я не знаю, но она упорно клеится мне в подруги. Я понять ее интереса не могу, но и отталкивать тоже не стану. Мое выживание напрямую зависит от умения взаимодействовать с окружающими.

Сашка-грузчик подвез на электрокаре мешки, и я с тоской сморю на них – до конца рабочего дня еще три часа, но нипочем не успеть мне нафасовать столько гороха.

– Гоша сказал тебе привезти. – Сашка пожал плечами на мой немой вопрос. – Не успеешь…

– Совсем спятил, козлина! – Валька с сомнением смотрит на мешки. – Это до ночи фасовать.

– Говорит, заказ большой…

Я молча продолжаю работать. Горох стучит, ссыпаясь в пакет, нужно обязательно в точности отмерить вес, потом запаять пакет на специальном устройстве и сбросить в ящик. Нехитрая работа, и за четыре дня я ее вполне освоила, но не настолько, чтоб за три часа перефасовать пять мешков. Или успею? А ведь было бы смешно – успеть.

– Погоди, вот я закончу и помогу тебе. – Валька сокрушенно кивает. – Это ж немыслимое дело.

– Говорю – пожалуйся Людмиле. – Тетя Паша с сомнением смотрит на мешки. – Сомневаюсь я, что это заказ, просто куражится, гад.

Не хочу я жаловаться, не хочу привлекать к себе внимания, и вообще я только недавно сюда пришла, и мне во что бы то ни стало нужно затеряться среди стаи кальмаров, чтобы никто не заподозрил, что я – Другой Кальмар.

А потому мне надо отключить голову и сосредоточиться на процессе. Я умею выполнять монотонную работу, она меня не раздражает и не напрягает, если я знаю, зачем мне это нужно. А мне сейчас это очень нужно, выхода нет.

– Ого!

Я вынырнула из гороховой пыли, чтобы посмотреть, кто это решил посчитать производительность моего труда.

Я не слышала, как подошла Людмила, а она стоит рядом и смотрит на ящики, полные пакетов гороха, с озадаченным интересом.

– Это же сколько ты сегодня… Две нормы сделала?

Я пожала плечами – тут все три, скорее, и я успела.

– Даже три, я думаю, – продолжает Людмила. – Это зачем же ты?..

– Да разве она сама?! – Валька тут же вмешалась. – Георгий тут который уж день бегал вокруг нее, ныл все: ротозеев понабирали! А потом часа три назад Санька привез еще пять мешков и говорит: велено нафасовать до конца дня. Ну, вот она и фасовала.

– Головы не подняла за день, в туалет – и то не сбегала и не обедала. – Тетя Паша тоже решила наябедничать. – Который день он девку пилит ни за что, а она, знай, работает молча, а ему это, может быть, обиднее всего – что молчит, значит.

– Георгий, значит? – Людмила прищурилась, потом снова обратила взор своих маленьких серых глаз на ящики, в которых громоздились бесчисленные пакеты с горохом. – Ну, за переработку тебе заплатят, конечно, тут разговору нет. Но больше такой стахановский подвиг повторять не надо, норму сделала – все, встала и ушла.

Она взяла из ящика пакет наугад и бросила на весы.

– Вес точный. Ладно же. – Людмила достала из кармана потрепанный блокнот, что-то написала в нем, оторвала страницу и вручила мне. – Ступай сейчас в кассу, деньги получишь по факту, чтоб потом бухгалтерия не путалась, мы-то официально твою переработку провести никак не сможем.

– А касса где?

– В центральном корпусе, на первом этаже. Ступай прямо сейчас, а я Васильевне позвоню, чтоб выдала без проволочек.

Я встаю, ощущая, как затекло все тело. Эта работа меня убивает, но она мне очень нужна.

Офис с большими стеклянными окнами, внутри светло и уютно, столики девчонок-менеджеров расставлены так, чтоб они не мешали друг другу и свет падал одинаково. На стойках цветы, ряд пальм и фикусов отделяет рабочую зону от небольшого пространства с круглыми обеденными столиками.

Да, обстановка знакомая.

Касса – стеклянная будка в углу. Я сую в окошко записку, которую мне выдала Людмила.

– Вот тут распишитесь.

Я молча расписываюсь, беру из кассы купюры и прячу в карман. Сумма оказалась неожиданно большой по сравнению с моими ожиданиями, и это настраивает меня на миролюбивый лад. Денег у меня нет вовсе никаких, аванс обещают только на следующей неделе, так что эта неожиданная прибыль очень кстати.

– Светк!

Блин, да что ж она вцепилась в меня!

– Я твой рюкзачок взяла, держи. – Валька смотрит на меня виновато. – Светк, ты робу-то сними, я подожду. Ну, вот позарез мне надо платье, а я сама не смыслю. А девки все замужние, по домам торопятся, только ты вроде бы одна.

– Валь, мне домой надо, помыться…

– А я тут рядом живу, через дорогу. – Валька умоляюще смотрит на меня. – Я тебе полотенце чистое выдам и прочее что полагается. А потом сбегаем в магазин, ладно?

Я вздыхаю – скорее с облегчением. Я не мылась в ванной уже больше недели, только в реке, а это, как вы понимаете, совсем не одно и то же.

– Ладно, идем. Только я спецовку хотела забрать, ее постирать нужно.

– Сейчас придем ко мне, в машинку забросим, пока вернемся – и высохнуть успеет. – Валька помогает мне снять серую рабочую куртку. – Пылища у нас, конечно…

Мы выходим за ворота и ныряем под железнодорожный мост.

– Вот тут я живу, на Рекордной, – только дорогу перейти, и уже на работе.

Дом стоит торцом к улице, и живут тут только неудачники – в тридцати метрах железнодорожное полотно, и громыхает оно круглосуточно. Чтоб обитать здесь, надо совсем уж не иметь возможности переехать. Но я бы жила, если бы…

– А я и привыкла уже и к шуму, и к тряске. – Валька тяжело поднимается по узкой лестнице. – Светк, ты извини, что я к тебе пристала, но у меня, понимаешь, проблема есть – не разбираюсь в шмотках совсем. Ну, и толстая же я, конечно. И надо мне, чтобы кто-то со стороны поглядел.

– Да ладно, ничего.

– Все, пришли. – Валька, отдуваясь, ищет ключи. – Третий этаж. Вроде бы и невысоко, а мне тяжко. Худеть надо, конечно…

Квартира оказалась двухкомнатной, и я точно знаю, что такая планировка называется «книжка». В меньшей комнате есть большая кладовка, в которой многие делают гардеробную. У Вальки там, скорее всего, хранится консервация.

– Держи, вот тебе полотенечко. – Валька протягивает мне розовое махровое полотенце. – Погоди, давай сначала стиралку загрузим. У тебя только роба или еще что-то есть? Ты бросай все, чего там стесняться.

– Ладно, я сама включу.

Конечно, у меня катастрофа с чистой одеждой. Я стираю вещи в реке, но это совсем не то, что машинка.

Разбираю рюкзак и нахожу последние чистые джинсы и еще ненадеванную майку, которые я берегла на случай совсем уж тупика, и этот тупик наступил сегодня, но боги послали мне Вальку. Искупавшись, надену это и последний чистый комплект белья, остальное сейчас пойдет в стирку, слава богам. И я хочу набрать ванну, полежать в пенке… Душ я не слишком жалую, ванна – совсем другое дело.

– Кушать иди. – Валька чем-то гремит на кухне, оттуда вкусно пахнет. – Я борщик разогрела, вчера готовила, поедим. Не бог весть что, но моя мама всегда говорила, что нужно есть первое блюдо обязательно, а на работе что – сухомятка сплошная, а ты и того не ешь!

Борщ горячий и очень вкусный, я ощущаю себя словно заново родившейся.

– Я тоже люблю в ванной полежать, но мне тесно там. – Валька собирает посуду и наливает в стаканы вишневый компот. – Вот, печенье бери, конфетки. Поедим и пойдем, а машинка пусть стирает, придем и развесим на балконе, сейчас тепло, быстро высохнет. Светк, а ты где живешь?

– На Глиссерной.

Не говорить же ей, где я на самом деле живу. А Глиссерная – это такой край географии, почти за городом, за речным портом, что смысла нет туда ехать, если вдруг кому-то пришло бы это в голову.

– О-о-о, это очень далеко. – Валька покачала головой. – Слушай… Вот пока мы в магазин, а потом пока шмотки высохнут – ну, что тебе ехать в такую даль вечером? Оставайся у меня, я тебе на диване постелю, а завтра прямо отсюда на работу побежим. Шутка ли – с Глиссерной тебе часа два добираться, не меньше! Оставайся, Светк, я на вечер киселя наварю, вкусный кисель у меня получается.

– Ладно, поглядим.

Конечно, я хочу остаться. Конечно, я хочу переночевать в квартире, на чистой постели, а перед сном снова полежать в ванне или принять душ, и утром тоже. И поесть горячего, и не бояться засыпать. И радоваться цветущим катальпам, а не дергаться от каждого шороха. Человек – существо домашнее, и если у него нет своей благоустроенной и относительно безопасной пещеры, он дичает очень быстро.

– Вот и магазин. – Валька смущенно смотрит на меня. – Ты не была здесь?

Зеленая вывеска с белыми буквами – «Бункер». Нет, конечно, я здесь никогда не была. Здесь, судя по всему, изначально размещалось бомбоубежище, а ушлые коммерсанты, устав ждать бомбежек, устроили магазин. Бетонная лестница ведет вниз и вниз, здесь прохладно, только гудят огромные ветродуйки – вентилируют воздух.

– Это «секонд». – Валька вздохнула. – На рынках и в магазинах – дорого и размеров нет. Вот приходишь в магазин, а там мало того, что любая тряпка дурных денег стоит, так еще стоят эти тощие мелкие кильки и презрительно так: женщина, у нас нет ваших размеров! А здесь можно найти, и все почти новое. Вот поглядишь, может, и себе что-то присмотришь.

Я оглядываю ряды висящих шмоток – ну, не знаю, подойдет ли мне здесь что-нибудь. Народу много, все деловито перебирают вешалки, кое-кто даже корзину взял – пластмассовую, как в супермаркете. Да, этот магазин здорово пригодился бы мне когда-то.

Но прошлого не вернуть, к счастью, а потом пришло время, когда я покупала шмотки только в лучших магазинах, и это меня слегка испортило.

– Ладно, ты тут погляди, а я как найду что-то себе, то тебя позову.

Я не должна выделяться, потому начинаю перебирать вешалки с вещами. Как ни странно, мне сразу попадается майка от известной фирмы, на ней болтается магазинная этикетка. Я оглядываюсь на кассу – там висит цена за килограмм. Что ж, майку я, пожалуй, возьму.

– Светк!

Валька уже набрала ворох каких-то вещей и стоит в очереди у примерочных.

– Я буду мерить, а ты смотри.

Уговор дороже денег, буду смотреть, что ж. Тем более что у меня никогда не было подобного опыта, я представить себе не могла, что подобный магазин пользуется такой популярностью. Но посетители выглядят очень прилично, и я вспомнила ряд неплохих машин, припаркованных недалеко от входа в магазин, и парковка тут устроена немаленькая.

– Вот, хотела только платье, но попались еще юбки и футболки тоже… В общем, надо мерить.

– Вот это и это сразу повесь назад, – советую я. Ну, нельзя это носить, вообще! – А в это ты точно не влезешь. А остальное оставь, надо мерить.

Валька покорно выполняет мои приказы.

– Вот как ты это видишь, я не знаю. – Она пыхтит и отдувается. – А платье хорошее, кабы влезть… Но оно ж на мне как на корове седло. – Расстроенно выдыхает.

– А если вот это сверху? – Я снимаю с вешалки шелковый летний жакет-накидку. – Скроет проблемные места и подойдет под остальную одежду. Давай примерь.

Валька скрывается в примерочной, и фанерные стенки начинают качаться – узкая примерочная, Вальке неудобна. Вообще у нас ужасная дискриминация толстяков, если вдуматься.

– Ну, вот…

Она отдернула шторку, и тетка, стоящая за нами, сказала:

– Здорово!

Я и сама вижу, что неплохо – прямое, по косой скроенное платье до колен не обтягивает, но и не висит бесформенным балахоном, а накидка скрыла Валькины объемистые бока. Она, конечно, не стала выглядеть моделью, но и жирной кляксой больше не смотрится.

– Класс! – Валька довольно сияет. – Погоди, еще другое платье надену.

Другое платье розовое, и для него нужна другая накидка, но если поискать, можно найти.

– Давай сейчас поищем? – с надеждой спрашивает Валька.

– Ну а когда? – Вот смешная, чего же ждать, раз мы уже здесь. – Сейчас и поищем.

Я очень люблю одежду. Из всего, с чем мне пришлось расстаться, я больше всего сожалею о своих коктейльных и вечерних платьях, и о своих шубках, и о полках с туфлями и сумочками.

– А ты?

– А я тоже что-нибудь пригляжу. – Если тут есть, конечно, что-то интересное. – Давай, присматривай.

В куче сумочек я вижу настоящую сумочку от «Шанель». Я отличу ее от подделки с расстояния километра, у меня была похожая сумочка, а эта практически новая, подкладка отливает свежим незатертым шелком, и я боюсь даже думать, что мы с этой сумочкой могли бы сегодня не найти друг друга.

И вот на плечиках серый шелковый жакет от той же фирмы, и если я сейчас найду маленькое черное платье… Но не все сразу, я понимаю.

– Смотри, вот! – Валька вываливает ворох каких-то вещей. – А это я для тебя нашла…

Она протягивает мне черную футболку с цветными стрекозами и стразами, и я понимаю, что не взять ее – это обидеть толстуху в лучших чувствах. Впрочем, в той социальной среде, что я оказалась, эта вещица будет в самый раз.

– Если тебе денег не хватит, я одолжу.

Мы идем на кассу, и я понимаю, что сейчас вырвать у меня из рук сумочку и жакет от «Шанель» можно только вместе с пальцами. Но сумма по итогу оказалась вполне приемлемая. Зная, сколько стоят эти вещи в фирменных бутиках, я тихо радуюсь приобретению.

– Сейчас все постираем, и будет совсем хорошо. – Валька довольно щурится. – По-любому тебе смысла нет на Глиссерную тащиться. У меня диван удобный, ты не думай.

– Ладно, ты права.

Если сегодня я переночую в нормальных условиях, это мне сильно поможет. Непонятно только, отчего Валька так радуется.

– Гляди, машина достирала уже. Сейчас покупки надо перестирать, и отлично.

Мой жакет нельзя стирать в машине, но я постираю его руками, в условиях ванной это несложно. А остальное, конечно, пусть в машине стирается.

– Я развешу сама, отдыхай, – говорю я Вальке.

Не хочу, чтоб она трогала мою стирку, да и просто видела, что́ я бросила в ее машину. А на балкон она не пойдет, потому что сушится стирка, что там делать. В Александровске вся стирка сушится только в закрытых балконах, снаружи ничего сушить нельзя – через час осядет на стираное белье пыль и смог, и придется перестирывать заново.

– А я киселя пока наварю. – Валька едва ли не вприпрыжку побежала на кухню. – Светк, спасибо тебе большущее!

Что-то странное в этом есть – не за что ей меня благодарить, и радоваться моему присутствию в квартире тоже незачем, мы едва знакомы. Но она отчего-то очень рада, и я думаю: с чего бы это?

– Я сейчас одна живу, и вечером бывает скучно. – Валька кричит из кухни, но квартира небольшая, все слышно. – Раньше мама со мной жила, но мама полгода назад умерла, а перед этим болела сильно. Я работу в банке бросила – бухгалтером работала, а пришлось бросить, как мама слегла. До самой смерти ухаживала за ней, а как она померла, то я сделала ремонт в квартире, потому что запах ничем не выводился. Ну, и мебель пришлось поменять, вот деньги-то все и поиздержала, а на работу захотела вернуться – не берут, шеф поменялся, и всех толстых и кто старше тридцатника просто уволил под разными предлогами. Ну, и пошла сюда, платят неплохо, и рядом с домом, главное. Оно, конечно, не то что бухгалтер в банке, но я считаю, что нет на свете зазорной работы, а подвернется что другое со временем – уйду. А ты как сюда? Ты не похожа на наших тамошних, у меня глаз наметанный.

Валька поняла, что я Другой Кальмар… Может, она тоже – Другой? Ответов от меня она не ждет, что уже само по себе неплохо.

– Светк, иди киселя похлебай.

Я иду на кухню. Кисель – это очень кстати, у меня за последнее время от сухомятки начал сильно болеть желудок. Раньше я занималась своим здоровьем, а теперь недосуг.

– Я сварила ягодный, чтоб на ночь не тяжело. У меня в морозилке ягод много наморожено, но уже, конечно, заканчиваются – но это не беда, скоро новые поспеют, снова наморожу. И вот сырничков еще пожарила, ты ешь на здоровье, Светка, не стесняйся.

Кисель вкусно пахнет ягодами, и мне хочется его, но он очень горячий.

– Ты вот в пиалку перелей, он так остынет скорее.

Знать бы, с чего это она меня так обхаживает? Что-то ей нужно, и покупка платья – только предлог.

– Спасибо, очень вкусно.

– Ага, я готовить умею. У тебя на Глиссерной квартира?

Ну, я не живу на Глиссерной, я просто так это ляпнула, и квартиры у меня нет, а то и на Глиссерной жила бы – все лучше, чем на улице.

– Снимаю комнату.

– Вот ведь… – Валька вздыхает. – А сама-то что, не местная?

– Местная, но так вышло.

Что я ей буду рассказывать, смешно даже. Я и сама пока не сильно поняла, как так вышло, что я оказалась на улице. Что тут можно рассказать?

За окном слышен звук приближающегося поезда, посуда на столе жалобно звенит, трясется мебель, качаются занавески.

– Товарный пошел. – Валька кивнула в сторону окна. – Я давно их различать научилась. Продать эту квартиру – а кто ее купит, если не за копейки? А продать за копейки – нет денег, чтоб добавить и купить другую. Но я уже привыкла. Давай спать, что ли? Можешь на диване, а хочешь – иди в спальню, а я на диване лягу.

– Спасибо, дивана мне достаточно. – Я допила кисель, думая о том, что устала я безбожно. – Я только в душ занырну еще.

– Погоди, я тебе халатик дам, чего снова в джинсы влезать-то перед сном?

Халат на меня, конечно же, большой – но это неважно, он чистый и после купания завернуться в него будет приятно. А потом улечься в чистую постель и уснуть. Нет, это хорошо, что я осталась здесь.

Когда я принимаю душ, то вставляю в уши специальные затычки – беруши, такая у меня привычка. И сейчас они отгородили меня от мира, есть только я, теплая вода и ароматная пенка. Наверное, я теперь никогда не накупаюсь. Пенка приятно пахнет, и мне даже вылезать из-под воды не хочется. Но придется, и я радуюсь, что ощущаю свое тело, чистое до скрипа, давно я не ощущала себя такой чистой.

Выключив воду, я вынула из ушей беруши и услышала, что в комнате кричит Валька. Я, наскоро вытершись, выбежала из ванны.

Толстуха вжалась в стенку и смотрит в угол – на что она смотрит, я понятия не имею, там ничего нет.