Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования. Книга первая. Друзья и письма (Л. Е. Колодный, 2015)

(Косвенные доказательства)

Глава первая. «На Плющихе в долгом переулке…»

Глава первая, которая начинается с воспоминаний юности, объясняющих личный интерес автора к Шолохову, побудивший его обратиться к умиравшему писателю с несколькими вопросами о его прошлом, на которые были получены короткие, но точные ответы. Они помогли пойти с самого начала по верному пути. Поэтому читатель узнает, в какой московской гимназии учился будущий писатель, где жил на Плющихе в 1914–1916 годах, будучи гимназистом, а позднее – московским безработным и разнорабочим, когда перед ним захлопнулись двери Московского университета, куда он безуспешно постучался, не имея аттестата зрелости и путевки комсомола на учебу. Мы узнаем имена некоторых давних знакомых и друзей Михаила Шолохова в Москве, где он собирался работать и жить, ради чего даже успешно судился с соседями, чтобы заполучить жилплощадь в столице. Некоторые ценные сведения об этом сообщает Мария Петровна Шолохова, дочь станичного атамана…

О том, что Михаил Шолохов подолгу жил в Москве, я узнал случайно и давно – летом 1950 года в студенческом общежитии МГУ на Стромынке. Там я познакомился со сверстником – Борисом Русиновым. Поразил он меня необычайно тем, что по дороге в столицу из Грозного заехал на Дон, добрался до Вешенской и там, по его словам, попросил Михаила Шолохова дать ему рекомендательное письмо для поступления в Московский университет. С этим письмом он и явился в приемную комиссию на Моховой.

Отца Борис Р. потерял в дни войны, мать работала уборщицей, получала мало. Однако она помогла сыну получить аттестат зрелости и снарядила в далекую дорогу…

Все это я узнал от Бориса Р., когда мы готовились в читальном зале к вступительным экзаменам. Примерно это якобы рассказал он и Михаилу Шолохову, принявшему его и обласкавшему в своем доме. Не исключено, что к шолоховской просьбе члены приемной комиссии филологического факультета, куда на отделение журналистики мы поступали, прислушались. Во всяком случае, Борис Р., в отличие от всех других известных мне абитуриентов, единственный сдавал все экзамены на пятерки, хотя ни эрудицией, ни какими-то другими талантами не выделялся среди обитателей Стромынки. Но даже всех пятерок для иногородних, а именно к ним относился Борис Р., оказалось мало. Требовалось наличие места в общежитии. Из-за этого злосчастного места все могло сорваться. Когда приемная комиссия решала судьбу Бориса Р., он, не теряя времени, отправился на почту и дал телеграмму в Вешенскую, еще раз обратившись за помощью.

Слушая тогда рассказы Бориса Р. о его хождении на Дон, я удивлялся доступности Михаила Шолохова, который в моем понимании уже тогда, после чтения в выпускном классе «Тихого Дона», был классиком. Удивлялся и поступку товарища, дерзнувшего прибегнуть к помощи писателя в таком деликатном деле, где каждый должен стоять сам за себя.

Бориса Р. приняли в университет. Еще через год при нашей мимолетной встрече я услышал, что спешит он (и не первый раз!) на Арбат, и не куда-нибудь, а в гости к Михаилу Шолохову, на московскую квартиру.

Вот тогда я окончательно поверил, что рассказ Бориса Р. о письме и телеграмме Шолохова – не фантазия.

Так я узнал, что у Михаила Шолохова есть в Москве постоянный адрес.

Прошло с тех пор свыше тридцати пяти лет. Недавно попалась мне на глаза в журнале публикация, в мельчайших деталях напомнившая тот давний эпизод, невольным свидетелем которого я стал, будучи абитуриентом на Стромынке.

Писатель Юрий Лукин, рассказывая о Михаиле Шолохове, с которым много лет сотрудничал, пишет:

«…всегда были с ним думы о молодежи, о достойной смене поколений. И о каждой отдельной, хотя бы единичной судьбе.

Недавно, разбирая старые папки, нашел я давнишнюю его телеграмму, такую характерную для него. Приведу ее полностью:

«Вешенская Рост. 234 76 30 23 5 9 Москва редакции Правды литературно-художественный отдел Юрию Лукину.

Дорогой Юрбор твою телеграмму получил спасибо тчк мною получена телеграмма Москвы следующего содержания двтчк прошу оказать помощь блестяще сдал экзамены университет отделение журналистики не принимают отец погиб на фронте мать уборщица возвращаться Грозный нет смысла телеграфируйте Москва Моховая 11 ректору Москва 76 Стромынка 32 квартира 382 Р. Борис двтчк тчк очень прошу тебя лично узнать и если игра стоит свеч помочь парню от моего имени обнимаю твой Шолохов».

Юрий Борисович Лукин – Юрбор, как называл его по дружбе Михаил Шолохов, забыл за давностью лет о том, как помогал по просьбе Михаила Шолохова абитуриенту… Но я все запомнил…

И вот наступило время, когда мне захотелось выяснить, где именно и когда жил Михаил Шолохов в Москве, а затем и большее: связи писателя с городом, не зная которых, многое не понять ни в судьбе автора «Тихого Дона», ни в судьбе романа, который по истечении XX века мы можем уже назвать вершиной литературы нашего столетия.

Естественно, что, начав поиски, первым делом связался с Юрбором – Юрием Борисовичем Лукиным, бывшим сотрудником «Правды» и другом Михаила Шолохова, о существовании которого узнал со слов своего приятеля в 1950 году, когда тот захаживал в редакцию газеты за содействием Ю.Б. Дукина. Он поддержал и меня, направил на верный путь, подсказал некоторые имена, адреса… Так началась в 1983 году работа над книгой, которую читатель держит в руках. Она состоит из нескольких глав. Идя по следам Шолохова в Москве, я находил не только его старые адреса, но и людей, с которыми он в свое время был связан: с одними – мимолетными, с другими – долговременными узами. Поэтому в книге рассказывается не только об улицах и домах, где жил в разное время Михаил Шолохов, но и о его друзьях и знакомых, о шолоховском окружении. Оно состояло, как правило, из людей, чьи имена известны далеко не всем. В этом также проявляется одна из особенностей личности писателя, никогда не стремившегося водить дружбу с прославленными современниками. Он ценил не известность и славу. Приближал к себе, выделял по другим признакам – человеческим достоинствам, ценя в первую очередь память о прошлом, правдивость, искренность, бескорыстие.

В этой книге подробно читатель сможет узнать о верных друзьях Михаила Шолохова – писателе Василии Кудашеве, Евгении Левицкой, которой посвящен рассказ «Судьба человека», об Иване Погорелове, сыгравшем исключительно важную роль в судьбе писателя в 1938 году, позднее работавшем его помощником.

Встретился в Москве с родственниками этих друзей Михаила Шолохова. Мне посчастливилось увидеть хранящиеся у них семейные реликвии: письма, телеграммы, надписи на книгах, фотографии, дополняющие представления об авторе «Тихого Дона»…

Эти автографы приводятся в книге.

Решив пройтись по маршруту Михаила Шолохова в Москве, я еще раз перечитал «Тихий Дон», обращая особое внимание на эпизоды, где описывается Москва, выискивая в них нечто автобиографическое. Сам писатель сказал однажды одному из литературоведов, Е.Ф. Никитиной: «Моя автобиография – в моих книгах».

Прибывший в Москву раненый Григорий Мелехов по дороге с вокзала в лечебницу, сидя в пролетке, своим здоровым правым глазом внимательно присматривался к многолюдному даже в поздний час городу, встретившему его гулом, звонками трамваев, гудками паровозов. Уличные фонари высвечивали желтые листья деревьев на бульварах. Заметил он, как на одном из них «за железной тесьмой ограды масляно блеснула вода пруда, мелькнули перильчатые мостки с привязанной к ним лодкой…». И казак с тоской вспомнил о широком и вольном Доне, сравнивая его с этой прирученной московской водой, которую «и то в неволю взяли за железной решеткой…».

Раненый Григорий слышал, как на перроне вокзала врач, передавая его сестре милосердия, назвал место, куда им следовало ехать:

– Глазная лечебница доктора Снегирева! Колпачный переулок.

Это отнюдь не вымышленные наименования – и лечебницы, и московского переулка. За минуту, взяв в руки увесистый том суворинского издания «Адресной и справочной книги на 1913 год», не без основания называвшейся «Вся Москва», узнаю, что лечебница глазных болезней доктора К.В. Снегирева действительно располагалась в Колпачном переулке, 11. Этот тихий московский уголок на Покровке предстал тогда впервые перед Григорием Мелеховым (как и перед глазами девятилетнего Миши Шолохова) безлюдным. Сюда ночью долетали гудки паровозов с близкого Курского вокзала.

«Около трехэтажного дома извозчик остановился…»

Пройдя в Колпачный переулок и остановившись у здания под № 11, вы увидите выстроенный в начале века в стиле неоклассики трехэтажный дом с поднятыми над землей на уровне второго этажа полукружиями колонн, декоративными балкончиками, скорее похожий на жилой дом, чем на лечебницу. Возле него зеленеет типично московский небольшой сад, также упомянутый в романе: «К глазной лечебнице доктора Снегирева примыкал маленький садик». И он, как пруд, также не понравился Мелехову – здесь не было лесного приволья. Среди стриженых деревьев, прогуливаясь, больные слушали переливы церковных звонов Москвы.

Это и есть место, подробно описанное в романе «Тихий Дон», где произошло духовное перерождение верноподданного казака в стихийного бунтаря. Забурливший в груди протест впервые проявился в другой московской лечебнице, куда направили Григория Мелехова залечивать старую рану.

Адрес и этого госпиталя указан в романе, но не столь определенно, – Тверская улица. В этом госпитале в присутствии особы «императорской фамилии» произошел всем известный по роману эпизод, когда Григорий позволил себе дерзкую выходку, попросив «у императорской особы» разрешения «сходить «по малой нужде»».

На Тверской в Москве располагалось до революции много разных лечебниц – частных, а также казенных. Скорее всего, в романе выведена известная и поныне Московская глазная больница. В предвоенные годы она перемещена была со своего насиженного места на Тверской, передвинута, развернута и поставлена фасадом в переулке Садовских, где служит и поныне. Именно эта больница состояла под «покровительством государя-императора». Ее и мог посетить кто-нибудь из членов императорской семьи; не исключено, что этот визит происходил в том самом году, когда началась Первая мировая война, на глазах одного из пациентов – Миши Шолохова, лечившегося у московских окулистов…

Зная точное местоположение лечебницы доктора Снегирева, легко установить, что в «Тихом Доне» удостоились чести быть описанными московские Чистые пруды, как сейчас, так и в прошлом окруженные оградой.

Но прежде чем на воды этого пруда посмотрел Григорий Мелехов, увидел его своими глазами в конце лета 1914 года девятилетний Михаил Шолохов. Как раз тогда его отец, Александр Шолохов, впервые привез сына в Москву, чтобы показать глазным врачам. Вот тогда увидел и запомнил на всю жизнь будущий писатель золоченые перила лестницы лечебницы доктора Снегирева и высокое стенное зеркало, где увидел себя и коридор на втором этаже, куда поднялся с отцом. А затем, когда создавал «Тихий Дон», привел сюда Григория Мелехова.

В биографическом очерке, составленном со слов М.А. Шолохова автором монографии «Путь Шолохова» И. Г. Лежневым, сообщается такой эпизод:

«По окончании Каргинской школы у Миши стали болеть глаза, появилось нечто вроде воспаления роговицы, и в конце лета 1914 года, вскоре после начала Первой мировой войны, отец отвез его лечиться в Москву, в глазную лечебницу. Здесь мальчик пролежал несколько месяцев, носил темно-зеленые очки. А в следующем, 1915 году он был вновь в Москве – уже гимназистом в форменном костюме. Учился Миша в частной гимназии, жил на квартире с пансионом, получая письма и посылки из дома».

В какой гимназии учился Михаил Шолохов?

Москва, ее вокзалы, Большой театр, улицы, бульвары, окраины не раз упоминаются на страницах «Тихого Дона» и «Поднятой целины», автор которых хорошо знал Москву не по чужим описаниям, а по своим впечатлениям. Михаил Шолохов прожил в нашем городе не один год.

В беседах с исследователями, журналистами он не раз упоминал, что отец возил его в Москву лечиться. Но кроме кратковременного пребывания в Москве, ограниченного сроками лечения, будущий писатель жил в столице и постоянно.

В шолоховской автобиографии, датированной 1931 годом, есть такие строки:

«Учился в разных гимназиях (Москва, Богучар, Вешенская) до 1918 года».

Итак, Михаил Шолохов учился в московской гимназии.

В какой и когда?

На вопрос он сам отвечает более подробно в беседе с литературоведом В. В. Гурой:

«– Не окончив Каргинского училища, поступил в подготовительный класс Московской гимназии Шелапутина. Была в свое время такая гимназия. Учился в Москве года два-три…».

Значит, первое пребывание Михаила Шолохова в Москве относилось к дореволюционной поре и длилось оно «года два-три», когда будущий писатель ходил по улицам Москвы в гимназической форме. Было ему тогда 10–11 лет…

Где располагалась упомянутая московская гимназия, сохранилось ли ее здание? И на этот вопрос помогает получить ответ все тот же том книги «Вся Москва».

Просмотрел я вначале список частных гимназий, носивших обычно имена своих директоров, начальниц, попечителей… Нашел среди них гимназию Шписса и Шепотьевой. А Шелапутина – нет. Может быть, пришла в голову мысль, учился Михаил Шолохов в каком-нибудь другом учебном заведении? Стал смотреть все училища подряд и совсем было зашел в тупик. Оказалось, что именем Григория Шелапутина называлось на 1-й Миусской улице городское ремесленное училище, выпускавшее «сведущих ремесленников» – слесарей, токарей, кузнецов. На Большой Калужской находилось женское ремесленное училище также его имени. Справочник большой, ориентироваться в нем не так-то просто…

Более того, обнаружился на страницах «Всей Москвы» лечебный институт имени Шелапутина, Шелапутинский педагогический институт и реальное училище имени А. Шелапутина…

Может быть, Михаил Шолохов обучался не в частной гимназии, как пишут, а в казенной? Еще раз листаю пухлый том, на этот раз начав не с частных, а с казенных учебных заведений.

И оказалось, что обозначенная под № 9 московская гимназия, кроме номера, имела название – имени все того же Г. Шелапутина, по всей видимости, пожертвовавшего с другими Шелапутиными на «благое просвещение» крупный капитал, если на него удалось создать не только гимназию, но и реальное, ремесленное училища, педагогический и лечебный институты.

«Вся Москва» дает некоторое представление о гимназии, куда определили Михаила Шолохова в приготовительный класс. В гимназии было восемь классов, дававших отличное по тем временам среднее классическое образование.

Особое внимание уделялось гуманитарной подготовке, языкам.

В списке преподавателей – учителя русского, немецкого, французского языков и древних языков, то есть греческого и латыни.

Плата за обучение в казенных гимназиях была обычно ниже, чем в частных, но и здесь требовалось внести за год обучения сто рублей. Из этого ясно, что отец писателя, Александр Шолохов (умерший в 1925 году, когда в типографии набиралась первая книга сына), не жалел для обучения сына средств, хотел дать ему лучшее столичное образование. «Года два-три», проведенные Михаилом Шолоховым в московской гимназии, очевидно, не пропали даром. За это время в образовании, как известно, детям можно либо многое дать, либо напортить. По-видимому, годы учения в этой гимназии пошли на пользу, не испортили природного дара ребенка.

Трубецкой переулок, где располагалась гимназия имени Г. Шелапутина, пролегал прежде между плацем Хамовнических казарм и Малой Царицынской улицей. По бывшему плацу проходит теперь Комсомольский проспект, а улица носит название Малой Пироговской. Сюда можно быстро доехать на метро.

Выйдя из вестибюля станции «Фрунзенская», попадаешь в бывший Трубецкой переулок, носящий сегодня имя летчика Виктора Хользунова. В начале улицы Хользунова сооружен Дворец молодежи. Пройдя несколько сотен шагов от этого места мимо высоких жилых башен, попадаешь неожиданно в район старой Москвы, застроенный на рубеже последних веков исключительно учебными зданиями. Для своего времени это были первоклассные дома, выполненные с учетом всех требований: высокие, просторные, светлые аудитории и классы с большими окнами, прогулочные залы. Парадные фасады, украшенные колоннами, лепниной, еще до входа в стены здания настраивают на возвышенный лад.

На улице бывшего Трубецкого и Оболенского переулков под нынешним номером 14 стоит невысокое двухэтажное здание с пышно декорированным фасадом. С Трубецкого – парадный вход. Над ним – высокие арочные окна второго этажа. На стенах этого отлично сохранившегося дома установлены мемориальные доски с барельефами маршалов Советского Союза, в разные годы входивших в эту парадную дверь. За стенами здания располагалась до недавних дней Академия Генерального штаба Вооруженных Сил СССР.

Снимок этого же дома я нашел на страницах вышедшей в Москве в 1910 году «бесплатной премии» к газете «Московский листок» под названием «На рубеже двух веков». Это альбом, содержащий множество фотографий города, относящихся к первым годам XX века. На них изображены важнейшие городские события: революция 1905 года, именуемая «московской смутой», русско-японская война. В разделе «Народное просвещение» среди многих других фотографий оказался и снимок, который я долго искал. На нем виден только что построенный дом; вокруг него еще не успели убрать забор и лестницу. Подпись под снимком гласит: «Гимназия имени Григория Шелапутина в Оболенском переулке, открытая 28 сентября 1901 года». Фотография этого же дома помещена в одном из сборников воспоминаний, вышедшем к шестидесятилетию М. А. Шолохова. Но она сделана позднее, и на ней, если взять лупу, можно прочесть надпись, протянувшуюся над арочными окнами по фронтону здания, удостоверяющую, что это гимназия имени Григория Шелапутина.

Вот сюда и приходил по утрам «года два-три» гимназист Михаил Шолохов. Парадный фасад довольно мал, но здание крупное, оно тянется вглубь двора метров на сто пятьдесят, где повышается на этаж и завершается пристройкой, служившей, очевидно, актовым или спортивным залом.

Откуда же являлся сюда гимназист Миша Шолохов? На этот вопрос ни одна из литературоведческих книг не дает ответа. Ясно, десятилетний гимназист жил где-то поблизости. Устраивая единственного сына в гимназию, отец, оставляя ребенка в Москве, должен был позаботиться и о его жилье, и об опекунах.

Шолоховы – выходцы из древнего города Зарайска, ныне районного центра Московской области, некогда входившего в состав Рязанской губернии. Зарайск считался тогда одним из лучших городов «как по наружному виду, так и по внутреннему развитию своей жизни и деятельности». В середине прошлого века в нем проживало 1700 купцов! Из Зарайска приехал в молодости на Дон служить приказчиком у купца дед будущего писателя Михаил Михайлович Шолохов. У него было восемь детей, среди них – четыре сына. Это большая родня.

Я поначалу допустил, что маленького Мишу устроили к кому-нибудь из купеческой родни в Москве.

Но это было предположение, основанное на знакомстве с известными фактами биографии писателя. Вот почему, чтобы получить точный ответ на интересующий вопрос, я написал короткое письмо и отправил его в Вешенскую, адресуя Михаилу Александровичу. Просил его ответить на несколько вопросов, в том числе на наиболее меня интересовавший:

«Где Вы жили в Москве, будучи гимназистом?».

В начале 1984 года дочь писателя М.М. Шолохова привезла мне ответы отца на эти вопросы.

Первый ответ такой:

«На Плющихе, в Долгом переулке».

Переименованный в улицу Бурденко, этот переулок тянется между Плющихой и Большой Пироговской улицей, перестроенный в последние годы, потерявший много старых зданий. Он сохранил лишь несколько одноэтажных особняков и бывших доходных, этажей в пять, жилых домов. И не исключено, подумал я, что среди них дошел до нас и тот, где Шолохов прожил в Москве несколько лет.

Конечно, это совпадение, но на Плющиху привозили в Москву с той же целью, что и Михаила Шолохова, чтобы учиться, Льва Толстого. Дом его сохранился в начале Плющихи, под № 11, – это бывший особняк с мезонином.

От бывшего Долгого переулка недалеко и до бывшей гимназии имени Г. Шелапутина. Я прошел гимназический маршрут Миши Шолохова – он занял минут десять. Идти можно и по Большой Пироговской, и по нынешней улице Льва Толстого, где за высокой оградой притаилась усадьба писателя. И не исключено, что мимо нее по дороге в гимназию не раз проходил будущий автор «Тихого Дона».

Ответил на первый вопрос Шолохов по-старомосковски, когда переулок непременно привязывали к «своей» улице. Нужно было обладать необыкновенной памятью, чтобы спустя семьдесят лет точно вспомнить название улицы и переулка, где довелось в детстве прожить несколько лет. Такой памятью обладал Михаил Шолохов, что подтверждают и другие удивительные факты.

Фотография Миши Шолохова в форменной гимназической рубашке не раз публиковалась в книгах, посвященных его жизни и творчеству. На этой фотографии он снят рядом со своим одноклассником в точно такой же форменной рубашке. Кто и когда, где фотографировал гимназистов? Кто снят рядом с Мишей Шолоховым? На эти вопросы ответа не было…

Плющиха и Долгий переулок, подобно другим старинным московским улицам, связаны с именами многих русских писателей и художников. В тот самый 1914 год, когда отец Михаила Александровича Шолохова впервые привез своего девятилетнего сына в Москву, чтобы показать московским окулистам, в Долгом переулке, в сохранившемся до наших дней доме под № 14, поселился академик Иван Бунин. В разное время Плющиху с ее уютными и тихими домами, считавшуюся окраинной улицей, называли своей Плещеев, Фет, Суриков… На втором этаже небольшого полукирпичного, полудеревянного дома Василий Суриков писал «Утро стрелецкой казни», а под высокими окнами его мастерской проходили люди, облик которых нередко напоминал героев создаваемой картины…

Публикуя в «Московской правде» очерк «Шолохов жил на Плющихе», я надеялся, что его прочтет кто-нибудь из москвичей, бывших учеников шелапутинской гимназии, или даже тот, кто знает, где находится дом, давший кров будущему автору «Тихого Дона»…

Расчет оправдался. В тот же день, как был напечатан очерк, в редакции раздался телефонный звонок коренной москвички Марии Сергеевны Ермоловой:

– Шолохов жил в доме моего свекра Александра Павловича Ермолова, учителя шелапутинской гимназии. Могу вам кое-что рассказать и показать. Приходите…

Не теряя времени, я отправляюсь по указанному адресу и узнаю то, что так долго не удавалось выяснить. Но прежде, чем встретиться с М. С. Ермоловой, заглянул в уже не раз выручавший том адресно-справочной книги «Вся Москва» за 1915 год, где оказались сведения об учителе гимназии А. П. Ермолове. Он упоминается на страницах тома дважды. Первый раз в списке преподавателей казенной гимназии имени Г. Шелапутина: «Ермолов Алдр. Пав. Препод. приг. кл. ттс.» Из этой справки явствует, что Александр Павлович Ермолов был учителем приготовительного класса и имел чин девятого класса табели о рангах – титулярного советника.

Второй раз его фамилия значится в алфавитном указателе адресов жителей Москвы: «Ермолов Алдр. Пав. ка. Долгий п., 20. Т. 33–95, Моск. гимн, им. Григ. Шелапутина; Реальн. Учил-ще Анат. Шелапутина, учит. пения».

И в этой второй справке документально устанавливается, что жил Александр Павлович Ермолов в доме № 20, в Долгом переулке. Эта информация дополняла сведения о нем: из нее явствует, что служил он не только в гимназии, но и в располагавшемся рядом с ней реальном училище имени Анатолия Шелапутина, где преподавал пение. В этом списке значится учитель в чине более высоком – коллежского асессора; очевидно, в этот раздел попали более свежие данные.

Примерно такая же справка об учителе имеется и в последнем из вышедших до революции справочнике «Вся Москва» за 1917 год, с той лишь разницей, что к этому времени он получил повышение в чине и был уже «кс», то есть – коллежский советник. В этом томе приводится схема Долгого переулка, на которой хорошо видно, что в него впадает пять других старомосковских переулков, в том числе два Трубных и два Неопалимовских, располагающихся между Плющихой и Смоленской улицей, упиравшейся в Зубовскую площадь. Вот мимо них и следовал по утрам на уроки гимназист Михаил Шолохов с ранцем за плечами, сопровождаемый учителем…

Получив все эти сведения, я, прежде чем встретиться с Марией Сергеевной Ермоловой, проехал в бывший Долгий переулок с надеждой увидеть дом № 20. Но увидел под этим номером здание новой архитектуры, выстроенное для одного из посольств… Больше повезло сохранившимся соседним, в несколько этажей, доходным домам, в том числе тому, где проживал Иван Бунин…

Оставалось теперь узнать, что же сохранилось в памяти и в семейном архиве там, где меня ждали. И вскоре на другом конце Москвы, в Черемушках, я получил ответы на многие свои вопросы от первого свидетеля, который встретился на моем долгом пути «частного расследования».

Раскрыв альбом семейных любительских фотографий, вижу бывшего учителя приготовительного класса гимназии имени Г. Шелапутина Александра Павловича Ермолова. На одной из них (ее Мария Сергеевна Ермолова считает наиболее характерной) учитель снят возлежащим в жаркий летний день в хорошо скроенном и отутюженном костюме на стоге сена, а рядом с ним с одной стороны виден зонтик от дождя (в ясный-то солнечный день!), а с другой – кожаный футляр фотоаппарата «Кодак».

Всегда и при любых обстоятельствах Александр Ермолов не забывал о своем высоком звании учителя, всегда выглядел подтянутым, будь то на уроке в гимназии или дома. Преподавал он не только пение, как значится в справочнике, но и рисование. Как многие художники, после появления фотографии увлекался фотоделом, и этой его страсти мы обязаны тем, что сохранилось пять снимков, сделанных, по всей вероятности, в 1915–1916 годах во дворе дома № 20 в Долгом переулке. На них виден не только двор, обычная тогда дворовая собачья будка, стены и окна небольшого домика в два этажа, но и его обитатели. А среди них самый маленький по росту на снимках стоит всегда крайний. Это и есть Миша Шолохов, ученик московской гимназии.

Александр Павлович Ермолов с женой и сыном занимали квартиру под № 7 на втором этаже. Она состояла из нескольких комнат. Одну из них, продолговатую по форме, занимал его сын Александр, Саша, и его гимназический товарищ Михаил, Миша Шолохов. Учились они в одной гимназии под присмотром Александра Павловича и ходили вместе с ним в свой класс.

Итак, на снимке, о котором уже упоминалось в начале очерка, где Михаил Шолохов снят с гимназическим товарищем, сфотографирован Александр Александрович Ермолов, а снимок сделан А.П. Ермоловым.

Комната, где жили Миша и Саша, была обычной, как у многих московских гимназистов. В ней, кроме мебели, красовался глобус, на стене висели географические карты. Александр Павлович стремился привить сыну и Мише Шолохову любовь к живописи. Саша после выполнения домашних заданий обычно рисовал. Миша в это время что-то сочинял. А потом, когда заканчивал, просил:

– Послушай, что я написал…

Конечно, те гимназические сочинения Миши Шолохова не сохранились – никто ведь не предполагал, что крохотный гимназист станет писателем, которого признали при жизни великим.

Но несколько фотографий сохранилось. На одной из них – Миша и Саша. На других они сняты в компании гимназистов. Александр Павлович располагал мальчишек по росту – на фоне дома на дворовой лестнице, у собачьей конуры, где жил цепной пес, любимец детей, носивших ему лакомые куски.

Итак, мы располагаем теперь двумя шолоховскими адресами в Москве. Один на углу Оболенского переулка – бывшая гимназия Г. Шелапутина. Другой – в бывшем Долгом переулке, 20, на Плющихе. С ними связаны «года два-три» жизни в Москве.

Затем, как известно, родители увезли Михаила Шолохова учиться поближе к отчему дому. В Москву он вернулся через несколько лет. За это время свершились две революции, прогремели две войны, мировая и гражданская; в последней войне принимал активное участие и бывший гимназист.

Только когда отгремели бои, и наступила мирная жизнь, Михаил Шолохов в солдатской шинели и папахе появляется в Москве.

Куда он направляется с вокзала? И на этот вопрос не было ответа. Литературоведы, повторяя один другого, упорно называли непонятно по какой причине Староконюшенный переулок, где якобы у своего друга, молодого писателя Василия Кудашева, в его холостяцкой «большой комнате» жил приехавший в Москву Михаил Шолохов.

Все мне это показалось неправдоподобным. Я рассуждал так: чтобы поселиться у писателя, следовало, прежде всего, с ним познакомиться. Такое знакомство могло состояться лишь при особых обстоятельствах, скажем, в редакции журнала. Но прежде чем направиться в редакцию журнала, Михаилу Шолохову требовалось где-то остановиться, получить какую-то работу, одним словом, как-то устроиться. Вот поэтому я и взял под сомнение кочевавший по страницам «творческих биографий» писателя этот приятный сердцу каждого москвича литературный адрес – Староконюшенный переулок.

Мой второй вопрос в письме в Вешенскую как раз касался этого момента биографии М. А. Шолохова. Я спрашивал:

«Где Вы жили после приезда в Москву в 1922 году?».

И получил ответ краткий и однозначный:

«Там же, где и первый раз, в Долгом переулке на Плющихе».

Это было время, очевидно, самое нелегкое в жизни молодого Шолохова. К ста тысячам московских безработных прибавился еще один.

Вспоминая о тех днях на партийном собрании, где Михаил Шолохов проходил, как все в те дни, партийную проверку, он рассказывал («Правда» сообщила об этом читателям в номере от 31 июля 1934 года):

«В Москве я очутился в положении одного из героев Артема Веселого, который после окончания гражданской войны регистрировался на бирже труда. «Какая у вас профессия?» – спросили его.

– Пулеметчик, – ответил он.

Но профессия пулеметчика тогда уже не так была нужна, как во время гражданской войны».

Не меньше проблем встало перед приехавшим в Москву и Михаилом Шолоховым, когда ему пришлось устраиваться на службу. Биржа труда смогла предоставить в его положении только самую неквалифицированную работу – грузчика на вокзале. Шолохов таскал кули на Ярославском, работал каменщиком – мостил булыжные мостовые на разных улицах. «Несколько месяцев, будучи безработным, жил на скудные средства, добытые временным трудом чернорабочего». И добавляет: «Все время усиленно занимался самообразованием». Эти слова писателя из его автобиографии, написанной в 1934 году, также относятся к жизни в Москве.

Из Долгого переулка Михаил Шолохов ходил на поиски работы, как все московские безработные, на биржу труда. Ее филиал, обслуживавший Красную Пресню и Хамовники, где жил тогда писатель, располагался на Большой Бронной, 20. Здесь находились, как свидетельствует «Вся Москва», издававшаяся в двадцатых годах, «секция чернорабочих» и «секция совторгслужащих». Вначале Михаил Шолохов получал направления на работу в первой секции. И только на следующий год им занялась секция «совторгслужащих».

(Забегая далеко вперед, скажу: Шолохов на всю жизнь сохранил привязанность к другу детства – Александру Александровичу Ермолову, прожившему до 1969 года. Он окончил институт, работал главным энергетиком и механиком одного из московских заводов. К нему, в Долгий переулок, в дом, снесенный двадцать лет назад, писатель, будучи в Москве, наведывался и в предвоенные, и послевоенные годы.

Как вспоминает Мария Сергеевна Ермолова, обычно, когда писатель сидел за столом в гостях, его легковая машина, на которой он приезжал на Плющиху, в это время катала по Москве ребят всего двора. Им было по столько же лет, сколько Мише Шолохову, когда он проживал в Долгом переулке, в маленьком московском доме.)

Однако Михаил Шолохов приехал в Москву не для того, чтобы мостить улицы, разгружать вагоны, подшивать бумаги. Как и тысячи его сверстников, успевших, несмотря на свои юные годы, повоевать наравне со взрослыми на фронтах гражданской войны, Шолохов жаждал учиться.

В то время путь к высшему образованию для него мог осуществиться только через рабфак, куда в принципе могли принять и с четырьмя классами гимназии. Но рабочий факультет требовал для поступления производственный стаж на заводе или фабрике, а его у бывшего «продовольственного комиссара» не было. Не было и путевки на учебу от комитета комсомола, поскольку Михаил Шолохов не состоял в рядах комсомола.

Итак, в августе 1923 года, то есть спустя год жизни в столице, Шолохов получил на бирже труда направление на должность счетовода в жилищное управление № 803 на Красной Пресне. И эта работа, не столь изматывающая и изнуряющая, как прежние, давала ему больше времени на самообразование и даже на литературную работу для газеты. В своем послужном списке Михаил Шолохов называет себя и журналистом. Первый его фельетон в газете за подписью М. Шолох появился 19 сентября 1923 года в «Юношеской правде» под названием «Испытание». И с подзаголовком «Случай из жизни одного уезда в Двинской области» (литературовед А.В. Храбровицкий высказывает по этому поводу мнение, что в газете случилась опечатка, и вместо Донской области прошла Двинская, не существующая, а потом так и повелось при дальнейших публикациях).

Второй фельетон написан на московском материале, его можно назвать автобиографическим, узнав в нем некоторые факты, относящиеся к жизни в Москве. Фельетон «Три» написан в форме диалога трех пуговиц, одна из которых принадлежала комсомольцу-рабфаковцу.

Судя по словам «Рабфаку имени Покровского посвящаю», он навеян той жизнью, очевидцем которой был писатель, хорошо знавший быт рабфаковцев. С ними он, очевидно, успел к тому времени подружиться. История покупки брюк молодым комсомольцем, а затем вынужденной их продажи на Сухаревке, по-видимому, происходила на глазах самого Шолохова.

В таскавшем на вокзале кули комсомольце, распевавшем песню «Молодая гвардия», можно узнать самого автора. Герой фельетона, несмотря на эту работу, успевал и учиться: «Все время занимался самообразованием». Почти эти же слова мы встречали в автобиографии писателя.

Рабфак имени М. Покровского, куда мечтал поступить Михаил Шолохов, открылся при Московском университете и располагался на Моховой, 9, в историческом, так называемом старом здании университета, перед которым установлены статуи Герцена и Огарева. Известно яркое красочное полотно художника Константина Юона «Вузовцы», изображающее на фоне этого классического здания с портиком и фронтоном студентов – вчерашних рабочих и крестьян. Весь этот трехэтажный дом был передан рабочему факультету, где обучалось до тысячи человек.

В до предела лаконичных автобиографиях М. А. Шолохова, опубликованных в собраниях его сочинений, о жизни в Москве в начале двадцатых годов мало что говорится. Самая подробная биографическая справка о М. А. Шолохове помещена в сборнике «Советские писатели. Автобиографии», составленном Б.Я. Брайниной и Е. Ф. Никитиной. Под этой справкой подписи писателя нет.

В свое время профессор Евдоксия Федоровна Никитина, сидя за своим большим столом в доме во Вспольном переулке, где она устраивала традиционные «Никитинские субботники», рассказала мне, как появилась эта справка. На ее просьбу написать автобиографию для готовящегося сборника М. Шолохов ответил: «Моя автобиография – в моих книгах».

– Что делать? – рассказывала Евдоксия Федоровна. – Я перечитала заново все написанное Шолоховым, все, что он говорил в беседах с литературоведами, на встречах с читателями, перечитала все книги о нем. Из всего этого собрала информацию. В результате получилось тридцать с лишним страниц машинописного текста. Их я послала в Вешенскую. Оттуда они вернулись с автографом Шолохова.

Так вот, открыв второй том книги «Советские писатели. Автобиографии», можно узнать некоторые подробности из жизни Михаила Александровича в Москве.

Хотя ему и не удалось поступить учиться в университет, тем не менее, годы, прожитые в столице, имели исключительно важное значение в его судьбе: в Москве будущий писатель учился самостоятельно и в литературных студиях, в общении с литераторами. В Москве началась сначала журналистская, а вслед за тем и писательская деятельность: здесь опубликованы все его фельетоны, а затем и рассказы, вышел «Тихий Дон». Москва признала его талант, вдохновляла на большие дела, открыла, хотя и не сразу, перед Шолоховым все свои двери…

Мы уже знаем первый московский адрес Михаила Шолохова 1922–1923 годов в Долгом переулке, на Плющихе. Но были и другие. Какие?

По страницам разных книг о Михаиле Шолохове, как я уже писал, кочует легенда, что он в начале двадцатых годов, приехав в Москву с мыслью учиться и писать, жил на квартире у друга – писателя Василия Кудашева в Сгароконюшенном переулке.

– У нового друга он жил некоторое время. Благо у него была большая комната, – поведал литературовед И. Лежнев в 1958 году.

– Позже выяснилось, что прибыл Шолохов с Дона, поселился в Сгароконюшенном переулке у друга Василия Кудашева, – дополняет эту версию другой литературовед, В. Гура.

Староконюшенный переулок с комнатой Василия Кудашева попал даже в наиболее подробную «автобиографию» Михаила Шолохова, составленную профессором Евдоксией Федоровной Никитиной.

Узнав все это, я было обрадовался: Староконюшенный переулок – сердцевина Арбата, где проживали многие великие русские поэты и писатели, и вот здесь-то, оказывается, начал свои первые шаги в литературе Михаил Шолохов…

Но прежде, чем искать шолоховский дом в этом арбатском переулке, я написал в Вешенскую письмо с вопросом Михаилу Александровичу:

«В каком доме жили Вы в Староконюшенном переулке у Василия Кудашева?».

И – получил ответ:

«В Староконюшенном переулке я тогда не жил…».

В жизни писателя произошло важное событие. Он уехал из Москвы на Дон, где его ждала невеста. После женитьбы, через несколько дней после нового, 1924 года, молодые приехали в Москву. «Здесь, – как сообщает сборник «Автобиографии», – сняли комнату в Георгиевском переулке. Испытывали материальные лишения. Нередко сельдь и две-три картофелины составляли все питание на день».

Относительно этого адреса можно сказать, что он верный. Порукой тому – свидетельство Михаила Александровича.

На вопрос – жил ли он в Георгиевском переулке, как об этом упоминают «Автобиографии», – Шолохов ответил:

– Да, в Георгиевском переулке жил.

Но в каком именно? В старой Москве один из переулков протянулся в центре между Тверской и Большой Дмитровкой, вблизи от редакций газет и журналов, где бывал Шолохов. Этот переулок сохранил старое название и некоторые здания, в него можно пройти через арку дома в начале Тверской, где она полностью перестроена в тридцатые годы.

В этом районе Москвы остались дома, где помещались в двадцатые годы редакции молодежных изданий, чьи пороги пришлось обивать Михаилу Шолохову. Как сказано в томе «Автобиографий»: «Беготня по редакциям не нравилась молодому писателю».

Где находились эти редакции? На углу улиц Большой Дмитровки и Глинищевского переулка под № 15б располагалась «Юношеская правда», а также газеты «Рабочая Москва» и «Вечерняя Москва».

В «Юношеской правде» появились фельетоны за подписью М. Шолох. Сюда, на Большую Дмитровку, их автор приходил не раз. Позднее, после смерти Ленина, газета была переименована и стала называться «Молодой ленинец». Переехала она в здание в Леонтьевском переулке, 18.

Первый рассказ «Родинка» Михаилу Шолохову удается, как и первые журналистские работы, напечатать в этой комсомольской газете. «Родинка» поступила в редакцию из Ростова, откуда ее по почте прислал автор.

Получив рассказ, редакция не сразу его опубликовала, хотя в целом он и понравился. В «Почтовом ящике» газеты 15 марта 1924 года появился такой ответ автору «Родинки»:

«М. Шолохову. Твой рассказ написан сочным, образным языком. Тема его очень благодарна. Не спеши, поработай над ним, очень стоит. Введи в него больше действия, больше живых людей и не перегружай образами: надо их уравновесить, чтоб один образ не заслонял другой, а ярче выделялся на фоне других. А. Ж.».

Этим «А. Ж.» был известный тогда поэт Александр Жаров. Первых фельетонов Шолохова, опубликованных в газете, он не запомнил, а вот присланный рассказ вызвал такую переписку.

О чем она, в частности, говорит?

Весной 1924 года еще не был решен окончательно вопрос, где пускать корни. Михаил Шолохов продолжал курсировать между Москвой и Доном.

Но вернемся к Георгиевскому переулку.

В «Памятных местах Москвы» Б. С. Земенкова, где даются адреса, связанные с жизнью в городе видных деятелей культуры, упоминаются два Георгиевских переулка, поменявших при советской власти названия. О сохранившем с XVI века до наших дней свое изначальное название Георгиевском переулке (в начале улицы Тверской) ничего не говорится. Не называют его и другие известные и малоизвестные справочники по той ясной причине, что повода он для этого не давал. Обошла его стороной слава.

Я имею в виду московский переулок, протянувшийся на несколько сот метров между улицами Тверской и Б.Дмитровкой, в самом их начале, который одним концом выходит в арку большого дома, а вторым – завершается там, где заворачивает в него стена Дома союзов, имеющего три фасада. Так вот, третий фасад, наименее известный, располагается как раз в этом Георгиевском переулке, на его четной стороне. В шестидесятые годы эта сторона претерпела резкое изменение: на месте старого невысокого дома поднялась прямоугольная башня высотного здания Госстроя. А на нечетной стороне сохранился строй прежних домов. Впрочем, и он укороченный; когда перед войной расширяли улицу – Тверскую, снесли также часть переулка.

Первым под № 3 стоит теперь обычный трехэтажный старый дом, каких с каждым годом остается в Москве все меньше – постройка рубежа XIX и XX веков, а в конце на этой стороне располагается протяженное одноэтажное здание, ничем не облицованное и неоштукатуренное, потому что облицовкой служит сам кирпич, мастерски уложенный в подражание той кладке, какой замечательно владели в допетровские времена каменщики, строители палат и башен. Архитектурой здание напоминает старинные палаты, но сооружено оно сравнительно недавно, в 1888 году, для первой в Москве электростанции мощностью 612 киловатт «Общества электрического освещения». Вскоре эта станция устарела, и в начале нашего века, в 1905 году, здание приспособили для очередной набиравшей силы новинки – автомобиля, оборудовав в кирпичных хоромах гараж, который долго обитал в этих уже, можно сказать, исторических стенах.

Как раз мимо здания этого гаража, оказывается, с осени 1923 года не раз ходил молодой человек в полувоенной одежде, не подозревавший тогда, что его жизнь в этом переулке когда-нибудь представит общественный интерес.

К этому времени в московской газете уже появился первый фельетон за подписью «М. Шолох», за ним другой, окрыливший начинающего литератора, поверившего в свои силы. Он входит в группу писателей «Молодая гвардия», посещает занятия литературной студии на Покровке, пишет первые рассказы.

Из воспоминания московского писателя Марка Колосова, ответственного секретаря литературной группы «Молодая гвардия», известно: начинающий литератор Василий Кудашев привел своего молчаливого и застенчивого друга на занятия в общежитие «Молодой гвардии» на Покровке. Начало этих занятий Марк Колосов относит к ноябрю 1923 года. На этих занятиях, которые вел друг В. Маяковского – Осип Брик, Михаил Шолохов написал рассказ, сюжет которого напоминал сюжет его первого фельетона «Испытание», напечатанного в Москве 19 сентября 1923 года. Скорее всего, рассказ, как более сложная литературная форма, дался юному литератору позднее, чем фельетон, а значит правдоподобно, что эти занятия происходили в ноябре 1923 года. Есть еще одно косвенное подтверждение. Прежде чем начать заниматься литературой, безработному Михаилу Шолохову пришлось год перебиваться случайными заработками, и только в августе 1923 года биржа труда направила его на службу счетоводом в жилуправление на Красной Пресне, что дало ему и силы, и время писать для газеты.

По воспоминаниям Марка Колосова, на одном из вечеров Московской ассоциации пролетарских писателей Михаил Шолохов, с трудом преодолевая застенчивость, читал свой рассказ. В тот вечер Василий Кудашев представил друга Марку Колосову, и после этого тут же был решен вопрос о членстве в «Молодой гвардии» нового литератора Михаила Шолохова. Для этого потребовалась одна его просьба и рекомендация Василия Кудашева. Как уже упоминалось, став полноправным членом этой писательской группы, Михаил Шолохов посещал занятия в ее литературной студии. Занятия проходили в общежитии «Молодой гвардии». Сюда в качестве преподавателей пригласили Виктора Шкловского, Осипа Брика, Николая Асеева. Они читали лекции в комнатах, в эти часы превращавшихся в учебные классы. На занятии, посвященном теме «О сюжете», Михаил Шолохов мастерски выполнил учебное задание, написал рассказ, использовал известный литературный прием «обратного эффекта».

В беседе со мной Марк Колосов обратил особое внимание на дом на Покровке как на один из центров, где, по его словам, формировалась «молодая советская литература». В нем жили члены редколлегии журнала «Молодая гвардия», писатели и поэты А. Веселый, М. Голодный, Ю. Либединский, В. Герасимова. Проживал на Покровке, в частности, секретарь ЛЕФа Петр Незнамов, к нему часто приходил по делам Владимир Маяковский. Приезжавший в те годы в Москву Александр Фадеев непременно бывал в этом доме.

Много лет проживал на Покровке поэт Михаил Светлов, написавший здесь «Гренаду». Владимир Маяковский звонил ему именно сюда, поздравляя с успехом.

У каждого писателя в общежитии была своя комната, где часто допоздна засиживались гости, нередко остававшиеся ночевать. Когда места в комнатах не хватало, то, случалось, укладывались на ночлег даже в телефонной будке. В общежитии на Покровке был один из московских «университетов» Михаила Шолохова, где он дышал воздухом литературы, быстро формировался как писатель.

Естественно, что, узнав все это, я захотел побывать там, где находилось общежитие «Молодой гвардии». Оно располагалось в бывших меблированных комнатах по адресу Покровка, 3. Улица эта находится в центре Москвы, где сохранилось множество приземистых старинных зданий.

– Марк Борисович! – обратился я к престарелому писателю незадолго до его смерти. – Представьте, что мы с вами находимся в суде, где слушается дело о плагиате, и я, как прокурор, задаю вопрос: свидетель Колосов! Ответьте мне на такой вопрос. Вы знали ответчика с 1923 года как начинающего литератора. Спустя всего три года после вашей переписки по поводу публикации одного из первых рассказов ответчика он вдруг появляется в Москве с рукописью романа. Вы лично не усомнились в авторстве Шолохова относительно романа? Не показался ли странным столь стремительный взлет, учитывая молодость автора и его незавершенное образование?

– Нет, не сомневался никогда, все мы были молоды и необразованны, все быстро творчески росли, удивляя друг друга. Все, кто в молодости знал Шолохова, его донские рассказы, не сомневались, что роман написал он сам…

…Как раз во время короткой литературной учебы в студии «Молодой гвардии» появилось у Михаила Шолохова свое жилье.

«Сняли мы комнату в Георгиевском переулке, отгороженную тесовой перегородкой, – рассказывала якобы о тех днях Мария Петровна Шолохова ростовскому писателю В. Воронову. – За стеной стучат молотками мастеровые люди. А мы радовались, как дети. Жили скудно, иногда и кусочка хлеба не было. Получит Миша гонорар – несколько рублей, купим селедку, картошку – и у нас праздник. Писал Миша по ночам, днем бегал по редакциям» (цитирую по книжке В. Воронова «Юность Шолохова». Ростов, 1985.).

Итак, появляются для поиска конкретные данные – не только название переулка: дом с мастерской, где «стучали молотками мастеровые люди». О какой мастерской идет речь? Молотками могли стучать и плотники, и кровельщики, и сапожники…

Об этом же периоде жизни в Москве напечатаны такие строки, приведенные со слов М. П. Шолоховой В. Вороновым:

«В Москве в первый год после свадьбы Михаил Александрович за любую работу брался – и сапожничал, и мостовые клал, а ночью писал…».

Из этого явствует: далеко ходить сапожничать не требовалось, достаточно было выйти из комнаты, отгороженной «тесовой перегородкой», чтобы получить заказ от сапожников.

Приехав жить в Москву, Мария Петровна хотела продолжить образование, поступить учиться. А муж ей так сказал: «Работать ты будешь только у меня».

– Я, – говорит она, – не поняла тогда, а ведь он прав был. Он ночью пишет, а я днем, пока он работает, переписываю, а позже перепечатывала.

Позже – это уже не в Москве, где машинки не имелось…

А тогда они жили так: Шолохов писал по ночам, днем ходил по редакциям или работал, а жена переписывала его сочинения…

Уже говорилось, что в Георгиевский переулок выходит одним из фасадов Дом союзов. Так вот, в дни январской стужи 1924 года, когда умер В. И. Ленин, мимо дома, где жил Михаил Шолохов, день и ночь шли люди, чтобы проститься с покойным. Хотя от порога того дома до Колонного зала было всего несколько сотен шагов, долго пришлось Михаилу Шолохову и Марии Петровне ждать своего часа, чтобы пройти под сводами траурного зала. В своей одежонке они сильно промерзли.

Да, трудно жилось тогда в Москве будущему автору «Тихого Дона». Лишь в апреле 1924 года был напечатан в газете фельетон под названием, как у Гоголя, «Ревизор», с подзаголовком «Истинное происшествие». Наверное, полученный за него гонорар и позволил молодоженам устроить «пир» с селедкой и картошкой, запомнившийся Марии Петровне.

Но в каком доме?

Что, если посмотреть адреса московских сапожных мастерских? В справочнике «Вся Москва» за 1917 год приведены фамилии около восьмисот сапожников и адреса восьмисот сапожных мастерских. В этом разделе есть такая информация:

«Зимницкий Эрн. Фед. – Тв. ч… Георгиевский д. З, Тлф. 92–42». «Тв. ч.» – это Тверская часть, уточнение, что переулок у Тверской.

Владелец мастерской дал о себе сведения и в другой раздел справочника – жителей Москвы. Наличие в то время у него телефона говорит о том, что дела шли хорошо, мастерская находилась на бойком месте, вблизи многолюдной Тверской, где хватало клиентов. Не исключено, что эта сапожная мастерская «за тесовой перегородкой» после гражданской войны уцелела на своем месте без старого хозяина…

Встретившись с сыном писателя – Михаилом Михайловичем Шолоховым летом 1985 года, я узнал от него впервые еще одну интересную подробность, связанную с жизнью его отца в Москве в 1923 году. Кто-то решил было тогда выселить его из комнаты в Георгиевском переулке и обратился с иском в суд. Он состоялся. На суде с горячей речью выступил ответчик… Судья принял решение в его пользу. После суда домоуправ признался, что речь жильца произвела на него такое впечатление, что ему захотелось тотчас предоставить Шолохову не крохотную комнатенку, в которой тот обитал, а дворец! Быть может, где-нибудь в московских архивах сохранились материалы этого суда…

На мою просьбу уточнить место, где жили Шолоховы в Москве, Мария Петровна сообщила, что их соседом по квартире был некий актер Большого театра Гремиславский. Фамилия эта запомнилась потому, что она похожа на девичью фамилию Марии Петровны – Громославская.

В списках членов трупп московских театров за 1917 год нашел я чету Як. Ив. и Мар. Алекс. Гремиславских, служивших гримерами в Художественном театре. К. С. Станиславский в сочинениях упоминает дважды И.Я. Гремиславского, художника театра, с которым ездил на гастроли за рубеж в 1922–1923 годах… Возможно, кого-то из них имела в виду Мария Петровна, приняв в свое время за актера…

Вот тогда я обратился за помощью к читателям «Московской правды». Может быть, кто-нибудь, как это уже бывало, поможет уточнить дом, где жил в 1923–1924 годах актер Гремиславскии за «тесовой перегородкой». Именно тогда писались «Донские рассказы».

На следующий день после публикации очерка в редакцию начали звонить читатели. Ссылаясь на выходивший в двадцатые годы справочник «Театральная Москва», они сообщали адреса Гремиславских: Яков Иванович с женой значился в Георгиевском переулке, дом 2, квартира № 5, а их сын, Иван, жил по адресу станция Химки, Назаровская, 4, где были загородные дома актеров Художественного. Таким образом, крепло убеждение, что Шолоховы жили именно в этом доме, именно с этими Гремиславскими из Георгиевского переулка, а название театра за шестьдесят минувших лет, возможно, и забылось, и, как бывает, одно название вытеснилось другим, еще более популярным…

Потом начали приходить письма. Они помогли установить связь и переговорить с Натальей Ивановной Синицыной, проживавшей в доме в Георгиевском переулке, в семье Гремиславских. Она оказалась их племянницей. Покинула, однако, этот дом в 1914 году. Но дом детства хорошо помнит, как и то, что когда выходила с черного хода во двор, встречались ей часто сапожники, чья мастерская располагалась во дворе. Как помнит читатель, в воспоминаниях М.П. Шолоховой, опубликованных писателем Василием Вороновым, упоминается о комнате «за тесовой перегородкой», за которой стучали молотками «мастеровые люди». Поэтому местонахождению сапожной мастерской я поначалу придавал особое значение, пытаясь даже по ней установить адрес дома Михаила Шолохова. Сапожные мастерские находились в Георгиевском переулке в разных домах: и на нечетной стороне в доме под № 3, и по четной стороне в доме № 4…

Среди тех, кто отозвался на просьбу газеты, оказались и бывшие жильцы Георгиевского переулка, покинувшие его в разное время.

– Сапожная мастерская была и в нашем доме № 2, но не в нем самом, а в одном из дворовых флигелей, – подтвердил племянник Гремиславских Олег Васильевич Чудинов, родившийся здесь. Если первая часть его информации, казалось, ставила точку над i, то вторая все подвергала сомнению, потому что его родственники Гремиславские, по его словам, по соседству с сапожной мастерской никогда не жили, значит, за их стенкой (и стенкой Шолоховых!) молотки не могли стучать…

Неясно было до конца и другое: кто являлся соседом Шолохова – Гремиславские, работавшие в Художественном театре, или кто-нибудь из их однофамильцев или родственников, возможно, живших в Георгиевском переулке, служивших в Большом театре, расположенном поблизости.

И вот когда уже стало казаться, что ответить на вопрос однозначно не удастся, пришло в редакцию еще одно запоздалое письмо на двух машинописных страницах. Оно и позволило получить искомый ответ и уточнить не только адрес Михаила Шолохова, но и некоторые неизвестные обстоятельства его жизни в Георгиевском переулке. Привожу письмо еще одного свидетеля, которого я бы мог выставить на суде со стороны ответчика:

«Прочитав статью в “Московской правде” от 29 августа 1935 года о Михаиле Шолохове, могу Вам сообщить, что я, вероятно, осталась единственным свидетелем его жизни в Москве в 1923–1924 годах.

Михаил Шолохов жил в нашей квартире № 5, дома № 2 по Георгиевскому переулку (около Дома союзов). Моя мать, отчим и я жили в этой квартире с 1922 года, в маленькой комнате (8 м). Это была комната находившегося с Художественным театром на гастролях за рубежом Гремиславского Ивана Яковлевича, художника театра.

В квартире жили Яков Иванович и Мария Алексеевна Гремиславские – родители художника И.Я. Гремиславского. Они были знаменитыми гримерами Художественного театра. О них Станиславский упоминает в книге “Моя жизнь в искусстве”. В маленькой комнате нам было очень тесно жить втроем, и моя мать (Аксенова Е.А.) с отчимом перешли в освободившуюся большую проходную комнату, а я продолжала жить в маленькой комнате. Мне было в 1924 году 14 лет.

Но долго жить в этой маленькой комнате мне не пришлось. Однажды в квартире раздался звонок, и на пороге появился молодой человек с трубкой в зубах и со смешинкой в глазах. Отрекомендовался он – Михаил Шолохов. “Я работник домоуправления, – заявил он, – мне отдали (тогда ордеров не было) комнату Гремиславского. Освободите ее!”. Моя мать начала протестовать, потом даже судилась из-за этой комнаты, но судья принял решение в пользу Шолохова.

Так Шолохов поселился в моей комнате и благодаря своему веселому и общительному характеру расположил к себе всех жильцов квартиры и стал даже часто заходить к нам.

Меня он прозвал “лисичкой”, угощал часто шоколадом и дымил своей трубкой, заправленной очень душистым табаком.

Однажды он пришел к нам и принес газету (кажется, “Комсомольскую правду”) с напечатанным в ней его рассказом. Он сел на диван, притушил свою трубку и начал читать, жестикулируя, изображая казаков с их интонациями. Мы все помирали со смеху – в рассказе было много юмора. К сожалению, названия рассказа не помню. Кажется, весной 1924 года Шолохов уехал и вернулся с женой, Марией Петровной. Меня, девчонку, поразило в ней то, что она была такая большая-большая тетя (она даже казалась мне тогда старой) и ходила все время в черном платье, а Шолохов против нее казался мальчишкой. Звали его запросто – Мишкой.

Какое-то время Шолоховы пожили и потом уехали на Дон. О возвращении их с Дона в нашу квартиру у меня ничего не осталось в памяти – значит, они у нас больше не жили, тем более, что в эту комнату вселили маляра из домоуправления, который тут проживал до 1940 года.

Наш красный кирпичный дам № 2 и другие дома во дворе под этим же номерам по Георгиевскому переулку снесены в 1962 году под застройку служебных помещений Госстроя СССР.

В заключение хочу сказать, что квартира № 5 дома № 2 по Георгиевскому переулку была знаменитой, в ней жили: писатель Шолохов, замечательный художник-гример Яков Гремиславский, его сын Иван, жил тут и мой муж – Жан Спуре, до войны работавший секретарем ЦК Латвийской КП, погибший в 1943 году.

Никаких сапожников “за тесовой перегородкой” в нашей квартире не было. Возможно, Шолохов потом жил в Москве в другом доме.

Мария Спуре».

Потом мы несколько раз разговаривали с Марией Васильевной Спуре, и ее рассказ позволил в деталях представить картину жизни московской коммунальной квартиры начала двадцатых годов, на пороге которой нежданно-негаданно появился молодой работник домоуправления.

Итак, вселению сопутствовал скорый суд, решивший дело в пользу ответчика. Его поддерживало домоуправление в лице некоего управдома, человека кавказского происхождения, фамилия которого, по словам Марии Спуре, оканчивалась на «ян», по-видимому, армянина. Он-то и выступил с пылкой речью, высказался насчет того, что Михаилу Шолохову не комнату, а дворец нужно предоставить…

Вселился в эту комнату Михаил Шолохов гол как сокол. Он даже, несмотря на суд, попросил хозяйку оставить ему бархатные занавески, висевшие на окне, поскольку ему не на чем было спать. Вот на таких «бархатах» возлежал писатель в первой своей московской квартире.

Теперь можно точно сказать, что въехал он сюда осенью 1923 года. Случилось это до появления в печати первого газетного фельетона-рассказа. Почему можно так утверждать?

Хотя в квартиру № 5 Михаил Шолохов явился нежеланным жильцом, тем не менее, благодаря веселому и общительному нраву он быстро сошелся со своими недавними истцами. Ему прощалось даже то, что почти целый день окуривал квартиру дымом. Правда, душистого, хорошего табака.

К работе в домоуправлении вечно шутивший жилец относился с юмором, рассказывал, что сидит, обложившись толстыми книгами, смотрит в них и ничего не понимает. О том, что он пишет рассказы, однако, никто не догадывался. Но вот однажды пришел Михаил Шолохов домой в отличном расположении духа, наведался к Аксеновым и показал всем свежий номер газеты, где напечатали его первый фельетон-рассказ.

– Вот напечатали подвальчик, давайте прочту, – предложил он, усаживаясь на диване. То была не «Комсомольская правда», как пишет Мария Спуре, а молодежная газета с похожим названием – «Юношеская правда».

Особенно смеялась девочка в том месте, где автор упоминал «облезлый зад лошаденки».

Это описание лошади легко найти в фельетоне под названием «Испытание», напечатанном 19 сентября 1923 года. С него началась литературная работа писателя. Вот почему автор был так рад, что даже прочитал первое сочинение вслух соседям.

Значит, поселился Михаил Шолохов в Георгиевском переулке до 19 сентября, как раз примерно тогда получил направление на бирже труда на работу в домоуправление.

Кстати, располагалось оно, как помнит М. А. Спуре, напротив их дома, в доме № 3. И если это подтвердится, то мы будем знать и место, где работал некогда будущий автор «Тихого Дона», просиживая над конторскими книгами.

Теперь несколько слов о жильцах самой квартиры. До революции проживали в ней Гремиславские: Яков Иванович, Мария Алексеевна, ее девичья фамилия – Чудинова, их сын Иван. Жил также брат Чудиновой Василий Чудинов, артист балета Большого театра… Вот почему Мария Петровна Шолохова называла Гремиславского актером Большого театра!

Василий Чудинов, как и Гремиславские, имел дачу в Химках, в трудные годы разрухи часть ее сдавал Аксеновым. Им Чудинов и предложил поселиться в московской квартире Гремиславских, предпочитая иметь соседями хороших знакомых, чем чужих людей. Их бы непременно прислало домоуправление, уплотняя тогда квартиры центра Москвы, куда Московский Совет переселял в «буржуазные» кварталы пролетариев окраин, подвалов, бараков, после которых комната даже в коммунальной квартире выглядела значительным улучшением.

Квартира Гремиславских была обычной для центра Москвы. Пять комнат (две на одной половине, три – на другой), кухня с русской печью. Одна большая проходная комната прежде служила приемной, куда приходили, чтобы взять напрокат парики, сработанные хозяевами, мастерами по изготовлению париков. Вот в этой большой комнате поселились Аксеновы с дочерью Машей. Поначалу они заняли без особого разрешения и маленькую комнату, числившуюся за художником Иваном Гремиславским. Домоуправление считало ту комнату свободной, поскольку художник несколько лет жил за границей. Как мы теперь знаем, ее-то и предоставили Михаилу Шолохову.

Та комната была действительно маленькой, но изолированной, никаких тесовых перегородок, стенки, отделявшей от шумных соседей – сапожной мастерской, здесь не было никогда.

Узнав все это, звоню в Вешенскую. Слышу в трубке голос Марии Петровны Шолоховой – она хорошо помнит первую московскую квартиру и жившую в ней соседскую девочку.

– Комната наша была пустая. Жили мы тут вдвоем пять месяцев, в конце мая 1924 года уехали на Дон. Потом Михаил Александрович возвращался в Москву один. Ездили и всей семьей, но жили недолго на Клязьме, под Москвой…

– Значит, сапожников «за тесовой перегородкой» в квартире Гремиславских не было?

– Нет, – твердо отвечает Мария Петровна.

Вот тут пора сделать несколько уточнений. О какой же комнате Шолоховых «за тесовой стенкой» и соседствующих за ней сапожниках за двадцать лет до выхода книги В. Воронова вспоминал писатель Николай Гришин в опубликованных в приложении к газете «Комсомольская правда» мемуарах, посвященных жизни Михаила Шолохова в Москве?

Николай Гришин, единственный из всех знакомых и друзей Михаила Шолохова, подробно описал московское жилье Шолоховых двадцатых годов. Есть в этих воспоминаниях, однако, детали, которые требуют опровержения. Цитирую:

«…Я бывал у Шолохова в Огаревом переулке… Небольшая мрачная комнатенка, одна треть которой перегорожена тесовой стенкой. В первой половине работают кустари-сапожники, рассевшись вокруг стен и окон на низких чурках. Стучат молотки, кто-то напевает, двое переругиваются, четвертый насвистывает. По вечерам и праздникам у них выпивка, галдеж, вероятно, и драки. За перегородкой узкая комнатенка, где живут Шолохов с Марией Петровной. В комнате койка, простой стол и пустая посудная тумбочка. Короче говоря, апартаменты и окружение явно не творческие…».

Как видим, описание шолоховской комнаты Н. Тришина совпадает с описанием в книге В. Воронова. У одного – «тесовая перегородка», у другого – «тесовая стенка», у одного за ней мастерская, где стучали молотками мастеровые люди, у другого – мастерская сапожная. Только вот в чем загвоздка: Михаил Шолохов и Мария Петровна называют своим Георгиевский переулок в 1923–1924 годах, а Николай Гришин утверждает, что бывал у них в гостях в «Огаревом переулке» в другое время – в 1925–1926 годах.

Выходило, что и после приезда в Москву в 1924 году, и спустя некоторое время после возвращения с Дона в столицу в 1925 году Михаил Шолохов с женой снимал одну и ту же комнату, с непременным соседством сапожников. Но, как свидетельствуют бывшие соседи Шолоховых, сапожников в их квартире не было, не помнит их и Мария Петровна…

Напрашивается вывод, что автор книги «Юность Шолохова», к сожалению, приписал слова Николая Гришина Марии Петровне…

Дело в том, что «бывать у Шолоховых» Николай Гришин в «Огаревом переулке» в 1925 году (а именно тогда мемуарист познакомился с Шолоховым) и позднее никак не мог, потому что Михаил Шолохов в то время приезжал в столицу один, без жены. Во всяком случае, именно так запомнилось это Марии Петровне, о встрече с которой читатель прочтет далее.

Возможно, что и в 1925–1926 годах бывший шолоховский приятель – домоуправ кавказского происхождения – помог другу поселиться в Москве в отдельной комнате по соседству с шумными сапожниками в «Огаревом переулке», о чем так подробно пишет Николай Гришин. Сапожная мастерская на улице Огарева (ныне Газетном переулке) была в доме № 4. Но если и жил там Михаил Александрович, то только один – без жены.

Что это именно так, нас убедила встреча с М.П. Шолоховой.

– Нельзя ли прилететь к вам в Вешенскую? – не раз звонил по телефону в дом Михаила Шолохова на Дону и спрашивал я у Марии Петровны, вдовы писателя.

– К нам трудно добираться зимой, самолеты не всегда летают, поездом и машиной ехать долго. Скоро я буду в Москве, собираюсь показаться врачам. Вот тогда и встретимся, – предложила в январе 1986 года Мария Петровна.

Так все и вышло. Когда врачи кончили курс лечения, мне разрешили визит в больницу. Беседовать пришлось в похожей на гостиничный номерок палате, где Мария Петровна жила, не облачаясь в халат, в обычной одежде, явно тяготясь долгим пребыванием в замкнутых стенах и необходимостью потреблять лекарства. Но, к счастью, все шло к скорой выписке, отъезду домой, на Тихий Дон.

Оттуда в Москву прибыла она свыше шестидесяти лет тому назад юной женой Михаила Шолохова морозным январем 1924 года, в самом его начале.

– Видели ли вы до этого Москву?

– Нет, не видела, далеко от дома не уезжала. Михаил Александрович приехал в конце 1923 года в нашу станицу Усть-Медведицкую, там мы договорились пожениться и уехать в Москву. Пишут вот теперь, что была у нас свадьба, даже объявилась одна свидетельница, утверждающая, что сидела чуть ли не за праздничным столом. Не было ничего такого.

Приехали мы в Москву и стали жить в доме в Георгиевском переулке, о котором вы писали в газете, в комнате-клетушке. Михаил Александрович по утрам уходил на службу в домоуправление.

Взял его на работу товарищ с армянской фамилией, кажется, Григорян, звали его Лева. Заданиями он не обременял, требований особых не предъявлял, в любое время отпускал, если нужно было сходить в редакцию.

– Кем работал Михаил Александрович?

Счетоводом или что-то вроде этого. Он, бывало, даже успевал писать на работе, а когда приходил, то первым делом говорил: «Глянь, что я написал».

Писал он и в нашей комнате, вечерами, по ночам; утром, когда уходил на службу, я переписывала его сочинения. Почерк у него был разборчивый, ясный, красивый. Почерк и у меня разборчивый, похожий на почерк Михаила Александровича. Он учился в гимназии, я училась в епархиальном училище, была, как тогда говорили, «епархиалка», нас там воспитывали строго, приучали к порядку, дисциплине.

– Чем занимались вы в Москве?

– Дома сидела, в нашей клетушке.

– Не скучно было?

– Я привыкла сидеть в четырех стенах, к затворничеству, еще когда училась в епархиальном училище, поэтому, когда Михаил Александрович уходил по утрам на службу, а я оставалась одна, привыкать к одиночеству не приходилось.

Вскоре после нашего приезда в Москву умер Владимир Ильич Ленин. От нашего дома в Георгиевском переулке было недалеко до Колонного зала Дома союзов. Мы ходили туда. Запомнилось, что на притихших улицах по радио играла траурная музыка. До этого радио мы не видели.

– Как вы проводили время в Москве, куда ходили, с кем встречались?

– Помню, что, когда привез меня Михаил Александрович в Москву, то решил первым делом показать Большой театр – жили мы по соседству с этим театром, в нескольких минутах ходьбы, и соседом у нас был артист Большого театра Гремиславский; фамилию я его хорошо запомнила, потому что она напоминает мою, казачью, – Громославская.

Пошли мы в театр на представление оперы, если память не изменяет, «Борис Годунов». Для меня, приехавшей из станицы, это было потрясение. Не только потому, что увидела такой красивый театр. Мне было страшно неловко за свой наряд. Платье темное, не театральное. Да и Михаилу Александровичу тоже не в чем было тогда ходить по театрам, если брюки шили ему из материнской юбки, зимнюю шапку носил мою. Была я рада, что попала в Большой театр, но не знала, куда себя девать от стыда – казалось, все на нас смотрят, а были среди зрителей, по моим понятиям, великолепно одетые люди. Ведь жила я до приезда в Москву в деревне.

«Зачем ты меня сюда привел?» – набросилась я на него.

Друзей у нас тогда было мало, помню Василия Кудашева, он жил неподалеку от нас.

(Забегая вперед, скажу, что в театр мы редко ходили, в Москве всей семьей любил нас водить Михаил Александрович в цирк. Там однажды происшествие случилось. Он поднял в толпе сына на руки, а когда поставил на пол – карман опустел. К счастью, партбилет был в другом кармане. И в кино редко бывали. В гости приходил к нам известный артист Орлов, Крупины, муж и жена, участники гражданской войны; наши друзья.)

Мы собирались постоянно жить в Москве, но комната в Георгиевском переулке нас не устраивала, с жильем было трудно, мы уехали из Москвы на лето на Дон, к родителям. Михаил Александрович приезжал затем в Москву один. Старшая дочь наша, Светлана, родилась в феврале 1926 года. Мы с ней приезжали позднее в Москву, жили всей семьей на Клязьме, снимали квартиру, но, насколько помню, жили под Москвой недолго.

Мы не сразу решились покинуть Москву. Но служить и работать над книгой оказалось невозможно.

Хотя за то, чтобы занять комнату в Георгиевском переулке, пришлось Михаилу Александровичу судиться, далась она ему нелегко, все же делать нам было нечего, и мы эту комнату покинули навсегда. Уехали и больше в Георгиевский переулок не возвращались.

– Мария Петровна, бывший редактор журнала Николай Тришин в мемуарах рассказывает, что побывал у вас в комнате «за тесовой перегородкой», где якобы по соседству жили сапожники.

– Нет, мы вдвоем не жили в комнате за «тесовой перегородкой», может быть, приезжая в Москву, Михаил Александрович один селился рядом с сапожниками в другом месте – не знаю.

Хочу уточнить еще одну подробность и спрашиваю:

– Мария Петровна, вот пишут в недавно появившейся книге, что вы с Михаилом Александровичем вместе жили в Москве весной 1926 года и, приняв решение писать «Тихий Дон», Михаил Александрович уехал с вами на Дон.

– Не забывайте, тогда у меня на руках была новорожденная Светлана, жить в Москве с младенцем мы не могли. Что-то тут не сходится. Михаил Александрович находился тогда в Москве – это точно, но один. Я приехала позднее, когда Светлана подросла. Ведь дорога с Дона в Москву была тогда долгой, зимой я никогда не решилась бы добираться из станицы до станции с дочерью на руках.

Я попросил припомнить, какой была Москва в те годы, назвать запомнившиеся дома, какие-нибудь ориентиры, близкие к их бывшему дому.

– Помню, что строили тогда почтамт…

Строительство телеграфа, а именно его имеет в виду Мария Петровна, упоминает в мемуарах и Николай Тришин.

Когда Шолоховы жили в доме в Георгиевском переулке, зимой и весной 1924 года, вблизи их «комнаты-клетушки», как называет ее Мария Петровна, на месте будущего телеграфа еще находилось историческое здание бывшего университетского пансиона. Сносить это здание, чтобы строить телеграф, стали позднее. Значит, видеть стройку Мария Петровна могла, только возвратившись в Москву в 1926–1927 годах.

Где бывал Николай Гришин в гостях у друга в 1925 году, где тогда жил Михаил Шолохов?

Мария Петровна считает, что тогда Михаил Александрович мог жить у друга Василия Кудашева. А мог и в другом месте…

Пользуясь случаем, я задал несколько вопросов:

– В какой станице вы жили, Мария Петровна?

– Усть-Медведицкой.

– Кем был ваш отец?

– Казаки избрали его станичным атаманом, в его ведении находилась почта, но он не воевал ни на чьей стороне. Когда власть менялась, отца первым делом арестовывали. К счастью, все обошлось, хотя судьба его не раз висела на волоске. В нашем доме квартировал комиссар Малкин, проводивший репрессии против казачества. Он описан Михаилом Александровичем в «Тихом Доне». Но хочу сказать по справедливости, отца моего комиссар Малкин не тронул, хотя как станичный атаман он значился в списках приговоренных… Брат мой родной в те дни покончил с собой; он был псаломщиком в церкви, опасаясь расправы, наложил на себя руки. Была у меня сестра, к слову сказать, никогда не состоявшая в родстве с Н. С. Хрущевым, как об этом многие говорят. Перед нашим домом в станице располагалась артиллерийская батарея. Одним словом, вся гражданская война прошла перед глазами и запомнилась на всю жизнь. Видел все своими глазами и Михаил Александрович, все хранил в памяти. Писал роман целыми ночами, жил тогда у кузнеца, чтобы никто ему не мешал. Но это уже события, происходившие на Дону. Приезжайте, – сказала на прощание Мария Петровна, – когда наступит лето.

Между прочим, Мария Петровна Шолохова – свидетельница того, как ее муж сочинял роман. Более того, она помогала ему в работе, переписывала набело черновики, как это делала Софья Андреевна, переписывая сочинения своего мужа. Льва Толстого.

И вот с таким источником информации ни разу не встретился, ни разу не побеседовал, ни разу его не допросил, если хотите, ни один из авторов антишолоховских монографий и статей. Но разве можно, решая проблему «плагиата», не брать в расчет показания такого очевидца происшествия?!

Итак, с наступлением теплых дней в 1924 году Михаил Шолохов снял комнату на даче, под Москвой. Оттуда ему приходилось по делам звонить по телефону, а слышимость была плохая, из почтового отделения. Так, звонил он писателю Марку Колосову по поводу рассказа «Звери». 24 мая, в день своего 19-летия, заехал на Покровку, оставил Марку Колосову письмо. А сам с женой уехал на Дон. Продолжать писать рассказы, всем теперь известные под названием «Донские рассказы».

Уехал Михаил Шолохов с мыслью, а это видно из письма, «приехать обратно в Москву».

Для этого нужен был гонорар, поскольку, как признавался он в том же письме: «Денег у меня – черт-ма!».

В другом письме Марку Колосову, от которого зависела судьба шолоховского рассказа, он сообщал более конкретно и откровенно:

«Подумываю о том, как бы махнуть в Москву, но это “махание” стоит в прямой зависимости от денег: вышлешь ты их – еду, а нет, тогда придется отложить до осени, вернее, до той возможности, какая даст заработать… Думаю, ты посодействуешь».

Но, по-видимому, не так-то просто было прислать аванс из Москвы на Дон делающему первые шаги в литературе Михаилу Шолохову.

Только 14 декабря 1924 года публикуется на страницах газеты «Молодой ленинец» (нынешний «Московский комсомолец») первый шолоховский рассказ «Родинка», принесший долгожданный гонорар и, по-видимому, окончательную возможность «махнуть» в Москву, что и произошло вскоре.

Шолохов появляется в столице вновь в конце 1924 года – начале 1925 года. Этот приезд бывший редактор «Журнала крестьянской молодежи» Николай Тришин относит к январю. Тогда молодой писатель принес в редакцию журнала рассказ «Пастух», напечатанный вскоре во втором номере. Редакция этого журнала занимала дом № 9 на Воздвиженке. В классическом особняке старой Москвы помещалось издательство «Крестьянской газеты», различные редакции этого издательства. Старинный особняк, принадлежавший в прошлом деду Льва Толстого князю Н.С. Волконскому, описан на страницах «Войны и мира». Лев Толстой бывал в нем на балу в 1858 году…

Михаил Шолохов начал появляться здесь часто с начала 1925 года, став постоянным автором, а спустя два года – временно – и сотрудником журнала. (Забегая вперед, скажу, что именно в этом здании в 1965 году после присуждения Михаилу Шолохову Нобелевской премии состоялась пресс-конференция для советских и иностранных журналистов, где в переполненном зале нобелевский лауреат выступил, а затем ответил на многие вопросы, чему уже был свидетелем я.)

Познакомил Шолохова с Гришиным сотрудник журнала Василий Кудашев, охарактеризовавший, как вспоминал редактор «Журнала крестьянской молодежи», своего друга так:

– Живет в Москве в Огаревом переулке, печатает фельетоны в газетах, мостил мостовые, работал грузчиком…

Мемуары Николая Тришина, хотя есть в них неточности, вносят некоторое дополнение в картину жизни М. А. Шолохова в 1925–1927 годах, созданную литературоведами в пятидесятые годы, а также в «Автобиографию», подготовленную Е.Ф. Никитиной.

Из этой биографической работы явствует, что Шолохов, уехав из Москвы 24 мая 1924 года, «два года прожил в станицах…». Именно так утверждает Исай Лежнев в книге «Путь Шолохова». А из его книги это утверждение перешло в «Автобиографию», подготовленную Е. Ф. Никитиной.

В жизни Михаила Шолохова 1925 год был особый: перед ним одна за другой открылись двери московских журналов и издательств, он получил предложение выпустить первый сборник рассказов. И в том же году принялся за большое полотно – роман… Вот почему так важно знать, где жил и работал писатель тогда. По многочисленным книгам о Михаиле Шолохове создается ошибочное впечатление, что вопроса тут никакого нет: жил он на Дону постоянно. Но при более внимательном рассмотрении фактов картина вырисовывается несколько иная, более сложная.

Подтверждают эти предположения общеизвестные факты. В 1925 году рассказы молодого автора печатались один за другим, практически каждый месяц, и не только в «Журнале крестьянской молодежи», но и в «Комсомолии», «Смене», «Огоньке», «Прожекторе». Пять рассказов вышли отдельными книжками в Государственном издательстве. В том же году готовился к печати сборник. Все это, конечно, требовало присутствия автора в Москве, если не постоянного, то частого: и для вычитки машинописных текстов (Шолохов тогда сдавал в издательства рукописи), и для читки гранок, верстки, авторской корректуры… По свидетельству Николая Тришина, он знал Шолохова более года. «Нам, более года знавшим Шолохова», то есть с января 1925-го по весну 1926-го.

В Москве и на Дону Михаил Шолохов писал «Донские рассказы». Тогда они нашли издателей, тогда же юного Михаила Шолохова заметил и благословил маститый Александр Серафимович, написавший предисловие-напутствие готовившемуся к изданию первому сборнику рассказов. Тогда же Шолохов получил официальное признание как писатель и был принят в члены РАПП – Российской ассоциации пролетарских писателей… Все это происходило в Москве. И здесь же задумал окрыленный автор сочинить роман.

Много книг написано о Михаиле Шолохове авторами, десятки лет потратившими на изучение и истолкование его творчества, поиски прототипов, изучение исторической и литературной подосновы творчества писателя. При этом факты его биографии излагаются нередко неточно, искаженно, допускаются ошибки в хронологии. Как ни удивительно, но более точно и детально описал жизнь Михаила Шолохова в Москве в середине двадцатых годов не столичный литературовед, а друг писателя Петр Гавриленко, живший далеко от Москвы, в Казахстане, выпустивший в Алма-Ате несколькими изданиями книгу о Михаиле Шолохове. В ней он изложил не только разговоры и беседы с писателем, состоявшиеся на охоте и за дружеским столом, но и привел наиболее достоверные факты, добытые как из первых рук – от Михаила Шолохова, так и из некоторых малоизвестных мемуаров, имея возможность перепроверить почерпнутые сведения у писателя.

Петр Гавриленко: «…в конце 1924 года автор смог приехать в Москву. Здесь он при содействии своих молодых литературных друзей вступает в члены ВАПП. Шолохов решает на некоторое время остаться в столице в непосредственной близости от редакций газет и журналов».

Среди этих «молодых друзей» был Николай Сгальский. Много лет спустя он издал книгу мемуаров «Друзья писателя». В этой книге есть глава под названием «Шолохов в “Журнале крестьянской молодежи”», где описываются интересующие нас события 1925–1927 годов, как раз тот период, когда началась история «Тихого Дона».

Журнал стал выходить регулярно в начале 1925 года. Во втором номере в нем появился шолоховский рассказ «Пастух», затем в том же году еще два рассказа.

«За год редакции журнала, – пишет автор, – удалось объединить дружный и слаженный коллектив талантливых писателей, во главе которых стоял сначала прозаик Георгий Шубин, потом Василий Кудашев. Но все участники этого коллектива, все работники журнала признавали своеобразную силу таланта, первенство Михаила Шолохова, восхищались им, старались ему помочь. Николай Тришин (редактор журнала. – Л.К.) вместе с автором собрали рассказы Шолохова в небольшой сборник и пошли с ним в издательство «Новая Москва». Так вышла первая книга Михаила Александровича «Донские рассказы»».

Михаил Шолохов в том году подолгу живал в Москве. Это можно заключить из следующего описания, содержащегося в книге «Друзья-писатели»:

«Шолохову не жилось в Москве в те годы. Литературная богема, среди которой волей-неволей ему приходилось вращаться, не привлекала его. Упорный и настойчивый, он стремился работать, вечеринки и пирушки только мешали ему, на московских мостовых он всерьез тосковал по донским степям и рвался домой в родной хутор. Несколько настоящих друзей, которых он приобрел в Москве – среди них были Николай Тришин, Андрей Платонов, Василий Кудашев, – советовали ему работать в своей станице над воплощением тех замыслов, которыми он с ними делился. И Шолохов уехал на Дон к родным купелям, чтобы вплотную сесть за работу над романом».

Отношения не только с Василием Кудашевым, ставшим другом на всю жизнь, но и с Андреем Платоновым поддерживались долгие годы. Доказательство того, что Михаил Шолохов не жил в 1925 году «постоянно в станицах», содержится, в частности, в словах самого писателя:

«Никогда не забуду 1925 год, – писал М. А. Шолохов, – когда Серафимович, ознакомившись с первым сборником моих рассказов, не только написал к нему теплое предисловие, но и захотел повидаться со мною. Наша первая встреча состоялась в I Доме Советов. Серафимович заверил меня, что я должен продолжать писать, учиться…».

Он зашел в номер к маститому Серафимовичу и увидел его за столом, углубленным в листы бумаги на столе.

– Здравствуйте, Александр Серафимович! Я Шолохов.

– А-а, землячок! – отозвался Серафимович.

Сегодня в Москве мало кто помнит I Дом Советов. А между тем это всем известное здание гостиницы «Националь», бывшей в первые годы революции I Домом Советов. В нем тогда жили многие новоявленные руководители государства, не имевшие квартир в Москве. А пролетарский писатель Серафимович, хотя и располагал квартирой, получил в этом же доме номер, который использовал как рабочий кабинет и место для приема посетителей.

Здание это запомнилось Михаилу Шолохову на всю жизнь. Позднее, приезжая в Москву, он любил останавливаться в этой гостинице, как сообщила мне дочь писателя М.М. Шолохова.

В доме на Воздвиженке председательствующий на вечерах МАПП Александр Серафимович тепло представил московским литераторам своего земляка. Тогда Михаил Шолохов прочел один из своих «Донских рассказов», так не похожих на рассказы и стихи, что часто звучали здесь.

«В Москве на Воздвиженке в Пролеткульте на литературном вечере МАПП можно совершенно неожиданно узнать о том, – писал М. Шолохов, – что степной ковыль (и не просто ковыль, а «седой ковыль») имеет свой особый запах. Помимо этого можно услышать о том, как в степях донских и кубанских умирали, захлебываясь напыщенными словами, красные бойцы».

На 1925 год (на весну) падает знакомство Шолохова в редакции журнала «Комсомолия» с поэтом Иваном Молчановым, исполнявшим обязанности секретаря журнала. Редакция «Комсомолии» помещалась в доме на углу Неглинной и Кузнецкого моста, № 9. Здесь в маленькой комнате на третьем этаже Молчанов принял у Шолохова рассказ «Бахчевник». Этот дом также имеет интересную литературную биографию: в нем в пушкинские времена помещался известный ресторан «Яр», где А. Пушкин, П. Вяземский и Н. Языков собрались однажды вместе, чтобы помянуть безвременно умершего друга поэта А. Дельвига.

К 1925 году относится фотография, где юный Михаил Шолохов снят в папахе, с трубкой в зубах. Рядом с ним стоят такие же молодые и веселые Иван Молчанов и Георгий Шубин. Этот снимок хранился у поэта Ивана Молчанова, а сделал его в редакции «Крестьянской газеты» известный московский фотожурналист Виктор Темин.

Поэт Иван Молчанов, тот самый, которому Владимир Маяковский направил поэтическое послание «о сущности любви», беседовал со мной в 1983 году. Свои воспоминания, посвященные «старому другу», он опубликовал в дни, когда отмечалось шестидесятилетие со дня начала творческой деятельности Михаила Шолохова.

«Мы были неразлучными друзьями, – вспоминает Иван Молчанов, – всегда появлялись втроем, нас даже называли поэтому «три мушкетера». С Георгием Шубиным мы учились в ГИЖе, Государственном институте журналистики, и жили в студенческом общежитии. Институт помещался на Малой Дмитровке, 12, ныне улица Чехова. Миша Шолохов бывал и в институте, и в общежитии, хотя поступать в институт не хотел.

Жил Шолохов, как мне помнится, у Кудашева…

Все мы, подружившись, время проводили весело, несмотря на все трудности быта того времени. Шолохову приходилось особенно нелегко, ведь он не числился студентом института или рабфака, но никто не закрывал перед ним их двери. Мы вместе ходили на семинар в Литературно-художественном институте, помещавшемся в доме на Поварской в хорошо известном всем писателям старинном особняке, ходили и в общежитие «Молодой гвардии» на Покровке, там тоже учились.

Не подумайте, однако, что все время мы проводили в трудах и учении. Если появлялись гонорары, то ходили в рестораны, все тогда стоило копейки, а получали мы рубли. Когда у меня вышла первая книга, мы отметили это событие в баре на Тверской, где теперь ресторан «Центральный». Там тогда пел цыганский хор. Вместе с цыганами оттуда поехали в Измайловский лес, на всю ночь. Шолохов очень любил слушать, как поют цыгане. Бывал он и в Марьиной роще, где находился популярный в те годы ресторан «Север». Умел и любил Шолохов играть на гармони. Здорово играл!»

В автобиографии, написанной для журнала «Прожектор», Михаил Шолохов сообщал:

«В 1925 году осенью стал было писать «Тихий Дон», но, после того как написал 3–4 печатных листа, бросил… Показалось – не под силу… Начал первоначально с 1917 года, с похода на Петроград генерала Корнилова. Через год взялся снова…».

Вот эти шолоховские строки и позволяют утверждать, что только во второй половине 1925 года он покидает Москву, чтобы работать над романом.

Начал с описания известного исторического события – наступления казаков на революционный Питер. Ясно, что для такого повествования требовалось знакомство с документами, мемуарами, газетами, книгами, посвященными недавним историческим событиям 1917 года. Требовалась кропотливая подготовительная работа. Все нужные для такой работы источники находились в Москве. И возникает предположение, что если не всю, то какую-то часть этой работы до осени 1925 года Михаил Шолохов проделал в столичных архивах, библиотеках.

Вот что свидетельствует Н. Стальский:

«Тришин, у которого были друзья, имевшие доступ к эмигрантской литературе, добывал ему книги казаков, изданные за границей, записки генералов и атаманов, дневники… в которых офицеры признавались в крахе белого движения, с уничтожающей критикой обрушивались на вождей Добровольческой армии, разоблачали их бездарность и корыстолюбие. Михаил Александрович делился со своими друзьями замыслом романа, советовался, как справиться с бесчисленными трудностями».

На глазах Николая Стальского Михаил Шолохов делал первые шаги в литературе. Его, как и многих других очевидцев, поразило, как Шолохов строил отношения с редакторами, резко отличавшиеся от общепринятых в литературной среде:

«У Михаила Шолохова была одна особенность, которая проявлялась с первых шагов его литературной работы. Он не соглашался ни на какие поправки, пока его не убеждали в их необходимости. Он настаивал на каждом слове, на каждой запятой. Мы знаем об этом».

В газете, той самой, где когда-то Михаил Шолохов опубликовал первый рассказ, спустя почти шестьдесят лет («Московский комсомолец» от 16 сентября 1983 года), Александр Жаров, вспоминая о прошлом, привел рассказ о том, как редакция журнала «Комсомолия» решила сфотографироваться.

«Вспоминается мне редакционный сбор сотрудников журнала «Комсомолия» в 1925 году, когда мы вздумали фотографироваться. Но на сбор не явился фотограф. И Шолохов не явился.

Тогда решили поочередно позировать художникам-карикатуристам – Куприянову, Соколову, Крылову. Они учились во Вхутемасе, подрабатывали на пропитание в нашем журнале, рисовали заглавные буквы в начале главы каждого рассказа или стихотворения, а также превращали молодых авторов в уморительно смешных уродов в дружеских шаржах. Это были художники, работавшие втроем. В журнале «Комсомолия» они и придумали себе общий, ставший всемирно известным псевдоним – КУКРЫНИКСЫ.

Они ловили Мишу Шолохова, чтобы и его окарикатурить для страницы шаржей в журнале. Но Миша днем был на учебе. А вечерами, как оказалось, уходил на железнодорожный вокзал разгружать вагоны. Тоже на пропитание и на книги подрабатывал. Все-таки художникам удалось поймать его однажды ночью в общежитии. Шарж был сделан. Шарж был смешным».

Как явствует из этого описания мемуариста, Михаил Шолохов жил тогда в Москве, часто появлялся в редакции, его даже пригласили сфотографироваться. Бесспорно, что в Москве он формировался как писатель. И подрабатывал на знакомом ему вокзале.

В интервью, на редкость детальном, данном перед войной корреспонденту «Известий» Исааку Экслеру, говорится, что Шолохов «принимает твердое решение вернуться домой, то есть на Дон, в 1925 году».

Начав писать роман на Дону осенью 1925 года, Михаил Шолохов столкнулся с непреодолимыми творческими трудностями и бросил начатое дело.

А бросив, возвратился один, без жены, в Москву! И снова жил, по-видимому, у друзей, снова общался с Василием Кудашевым, Георгием Шубиным, Николаем Гришиным… Очередной приезд в Москву, очевидно, совпал с выходом в начале года второй книги – «Лазоревая степь».

На ее рисованной обложке, созданной художником загодя по заказу издательства, стоит дата —1925 год. А на титульном листе, текст которого набирался в типографии перед самым выходом книги, стоит год 1926.

На вопрос, где жил Михаил Шолохов в Москве в 20-е годы, заданный со страниц газеты «Московская правда», я получил от москвичей такую информацию.

Первый звонок.

– Мой отец, Иван Егорович Шинкин, 1900 года рождения, работал в домоуправлении дворником, – сообщила его дочь Лидия Ивановна Шкантова. – Жили мы на углу Тверской и Георгиевского переулка № 14/2, в квартире 16, на третьем этаже, в большой коммунальной квартире, где кроме нас обитал маляр Смирнов, армянская семья Сазандарян, мать с дочерью и двумя сыновьями. На одной площадке с нами жила семья сапожника: муж, жена и двое детей. Стучал он молотком громко, слышно было и нам. Мог этот стук слышать и Михаил Шолохов. Жил он тогда в квартире на втором этаже, под нами. Но когда именно – не знаю…

Переговорил я с Лидией Ивановной. Снова звонок телефона. Говорит бывший ее сосед, жилец дома 14/2, подполковник Ваган Тигранович Сазандарян. Здравствует и его брат Самвел – Александр.

Последний раз разговаривал Ваган Сазандарян с Михаилом Шолоховым по телефону в 1965 году, когда стало известно о присуждении ему Нобелевской премии. Позвонил Михаилу Александровичу двоюродный брат Вагана – Виктор.

Помощник писателя, поднявший трубку, сообщил, что Михаил Александрович собирается в дорогу, ему некогда… Брат попросил передать: «Звонит Витька с Тверской».

Помощник выполнил просьбу.

И тотчас в трубке раздался голос Шолохова, обрадовавшегося звонку. Он сказал, что едет в Стокгольм, что хорошо бы снова встретиться, поинтересовался, не нужно ли чем помочь.

Кто был «Витька с Тверской»? Это Виктор Гаврилович Оганьян. Его хорошо помнят на Московском инструментальном заводе, где он служил заместителем директора. То была его последняя должность. Начинал токарем. А в те годы, когда познакомился с Шолоховым, учился в школе…

Взял вслед за братом трубку и Ваган Тигранович, представился по-военному: «Подполковник Сазандарян», а к писателю обратился: «Михаил Александрович…». И услышал в ответ примерно те же слова, что и тридцать лет до этого, при встрече в Москве на такое же обращение: «Я для тебя всегда Мишка…». Тог разговор состоялся на вокзале, где Шолохова встречал дядя Вагана и Виктора – Леон Галустович Мирумян (Мирумов). О нем я уже слышал несколько слов от Марии Петровны Шолоховой, которой он запомнилсякак домоуправ по фамилии Григорян и по имени Лева. В его семье и жил «Витька с Тверской». Детей у Леона Мирумяна и его жены – Нины Васильевны Емельяновой – не было.

Их квартира состояла из двух смежных комнат. Кроме того, имелась темная, без окон, комната для прислуги. В ней жил Виктор. И Михаил Шолохов. Стояла в комнате широкая кровать. Вот почему запомнил на всю жизнь «Витьку с Тверской» писатель, дал ему свой московский телефон.

– Жил в темной комнате Михаил Александрович, – рассказывает Ваган Сазандарян, – несколько месяцев, случалось, что оставался ночевать в домоуправлении. Оно находилось в нашем дворе. Это было домоуправление рабочего жилищно-строительного кооперативного товарищества «Берите пример». Председателем этого кооператива, а не домоуправом, на общественных началах являлся мой родной дядя Леон Галустович. Его фамилия Мирумян. Но в Москве фамилия обрусела, и стал мой дядя Мирумовым.

Его основной работой являлась служба в ЧК, в экономическом отделе, где дядя занимал высокий пост. В революционном движении участвовал задолго до 1917 года, был членом партии большевиков. Рассказывал, как после революции разгонял городскую думу. Увлекался литературой. Писал пьесы.

Помню дядю и Михаила Шолохова за одним столом, за которым они писали. Дядя – пьесу «Любовь чекиста», звали главного героя Якубом. А Михаил Шолохов сочинял «Донские рассказы». Писали они часами, забывали обо всех и обо всем, меня просили заваривать им чай, приносить табак, папиросы. Писали они ручками с твердым пером «рондо». Однажды на моих глазах вместо чернильницы макнули ручки в стакан чая, посмеялись.

Мой дядя познакомился с Шолоховым, будучи по служебным делам на Дону, в Вешенской, оставил Михаилу Александровичу адрес. Им он и воспользовался.

– Когда?

– Насколько мне помнится, по разным семейным обстоятельствам, и брат мой Самвел так считает, Михаил появился в квартире дяди в конце 1924 года. Запомнилось, что он носил на голове кубанку даже тогда, когда наступили теплые дни. Был немногословный. Дружил с моим двоюродным братом Виктором. Вместе с ним ходил в кино, к знакомым, брали они в эти походы и меня. Жил тогда Михаил Александрович один, казался холостяком, о жене мы даже не знали.

Я не раз по просьбе дяди давал телеграммы в Вешенскую, приходили и оттуда телеграммы, письма. Переписка шла оживленная. Дело в том, что мой дядя относился к Михаилу Шолохову как брат, любил его, помогал всем, чем мог. И Михаил Александрович отвечал тем же чувством. Звал он дядю по имени – Лева.

В нашем доме на Тверской бывал Михаил Александрович и позднее, когда прославился. Помню, поехали мы однажды с дядей его встречать на вокзал, наняли извозчика. С вокзала отправились на Тверскую, где для гостя был накрыт стол.

На моих глазах дядя подарил Михаилу маузер. А Михаил Александрович подарил тут же «Тихий Дон» на французском языке с автографом. Интересно, какова судьба того маузера? А судьба дяди сложилась так. В середине тридцатых годов он уехал с женой из Москвы в Среднюю Азию, стал директором крупного совхоза. Умер в разгар войны в 1942 году. Пьесу, которую писал тогда, сидя за одним столом с Шолоховым, подписал, как помнится, псевдонимом – Нинин, придуманным в честь жены – Нины Васильевны.

Дом на углу Тверской и Георгиевского простоял до 1938 года. Как раз в том году, уезжая по новому адресу, получил Ваган Сазандарян справку, что проживал в нем с 1923 года и по 1938 год. Выдало справку то самое домоуправление, где когда-то работал Михаил Шолохов, но только к тому времени кооператив «Берите пример» распался, вместо него появилось домоуправление № 9 Свердловского района…

– Когда жил Шолохов у дяди, – продолжал Ваган Тигранович, – напротив нашего дома стоял Тверской пассаж. Его здание сохранилось, как ни странно. В нем теперь Театр имени Ермоловой. В этом доме на втором этаже обитала семья бухгалтера Цессарского. На его дочери Матильде женился мой брат Самвел. А племянницей Лазаря Яковлевича Цессарского была известная актриса Эмма Цессарская. Она первая играла роль Аксиньи в фильме «Тихий Дон», поставленном еще в эпоху немого кино.

Помню, что на месте телеграфа был тогда пустырь, и мы ходили туда играть в футбол.

В нашем доме 14/2 на первом этаже помещалась рыбная столовая, потом ресторан. Во время нэпа в подъезде чинил обувь сапожник-частник. Может, его и запомнили друзья Шолохова, когда приходили к нему в гости.

Была в доме на Тверской и скорняжная мастерская.

Возможно, Николай Тришин спустя сорок лет, когда писал мемуары, на основании виденного – сапожника в подъезде, доносившегося через стенку стука от работы другого жившего в доме сапожника – и сочинил художественный образ сапожной мастерской, когда писал, что соседями Михаила Александровича были сапожники, целая мастерская «за тесовой перегородкой».

Итак, благодаря информации знакомых и друзей Шолохова стал известен еще один адрес Михаила Александровича Шолохова в Москве. Квартира на втором этаже дома 14/2 на Тверской – это дом № 2 в Георгиевском переулке. Известен его друг, «домоуправ Лева», о котором рассказала Мария Петровна Шолохова. Им был Леон Галустович Мирумян (Мирумов). Известен и «Витька с Тверской» – Виктор Гаврилович Оганьян.

Сообщения, полученные от бывших жильцов дома в Георгиевском переулке, на мой взгляд», достоверные и интересные, не до конца отвечают на вопрос: где жил Михаил Шолохов в Москве в 1925–1926 годах? При всей неприхотливости молодого писателя трудно допустить, чтобы он долго обитал в темной комнате.

Вполне вероятно, что, вернувшись в конце 1924 года в Москву один, без жены, Михаил Шолохов первым делом направился по известному адресу к другу, остановился у него и какое-то время, может быть, даже несколько месяцев, ютился в темной комнате. Но так долго продолжаться не могло…

И когда, казалось бы, вопрос, заданный со страниц газеты, повис в воздухе, не находя ответа, пришло известие от жителей другого дома, коренных москвичей, некогда живших на 1-й Мещанской улице, за несколько километров от Тверской и Георгиевского переулка.

На 1-й Мещанской улице три дома принадлежали богатому семейству купцов Баевых. Для них известный архитектор В.И. Чагин выстроил рядом с Нобилковским коммерческим училищем представительный дом, после революции заселенный новыми пролетарскими жильцами, перегородившими старые большие помещения. Так образовались коммунальные квартиры.

Из письма врача Александры Тимофеевны Ларченко, бесед с ее сестрами, а также Зоей Николаевной Ларченко вырисовывается такая картина.

Одну из комнат в квартире на первом этаже в той стороне дома, окна которой выходили во двор, на конюшню, занимали братья Ларченко. Приехали в Москву они из Смоленской губернии с мечтой учиться. Старший брат по имени Тимофей. Младший – Алексей. Последний – 1904 года рождения, на год старше Михаила Шолохова. Учился Алексей на рабфаке Московского университета, потом поступил на факультет, где изучал историю, философию, увлекался литературой, печатался в газете «Беднота», журналах. Увлекался литературой и старший брат Тимофей.

По-видимому, знакомство братьев с Михаилом Шолоховым состоялось в общежитии рабфака имени М. Покровского, которому посвящен первый фельетон писателя. Вернувшись в Москву в конце 1924 года, Михаил Шолохов, встретившись с товарищами по рабфаку в одной из редакций, очевидно, получил приглашение жить у них. Вот что пишет А.Т. Ларченко: «Шолохов М.А. в 1925–1926 годах жил на 1-й Мещанской улице, дом 60. Снимал комнату у Ольги Котковой (нет в живых). Дом теперь по проспекту Мира. В 1965–1966 годах жильцов выселили. Правую половину дома (по проспекту) занимает посольство. Левую половину дома – учреждение. Вот в этой половине на первом этаже многонаселенной квартиры и жил М.А. Шолохов. Мой отец Ларченко Тимофей Прокопьевич (нет в живых) работал в домовом комитете, а дядя Ларченко Алексей Прокопьевич (нет в живых) сотрудничал в газете «Беднота». Они жили в этой квартире и дружили с М.А. Шолоховым.

Из рассказов отца:

М. А. Шолохов жил один, домашнее хозяйство вела Ольга Коткова. Писал «Тихий Дон». Была собака. Отец в этом доме жил с 1925 года».

Вот что сообщила в устной беседе автор этого письма:

– Отец мой писал под псевдонимом Амшарин, дядя – под псевдонимом Барутан. Дядя Алексей бросил журналистику, ушел из «Бедноты», окончил после университета другой вуз – технический, продвинулся по службе, занимал высокие посты, но всю жизнь говорил мне: «Зря ушел из «Бедноты»»… Мой отец тоже не стал литератором, окончил вуз, назначался директором института, занимал высокие министерские посты.

– Почему вы пишете, – задал я вопрос Александре Тимофеевне, – что Михаил Шолохов писал именно «Тихий Дон»?

– Мне отец об этом рассказывал не один раз. Именно роман, а не рассказы. Его настольной книгой был в те дни роман Льва Толстого «Война и мир». Будучи дома, Шолохов проводил все время либо над сочинением, либо за чтением «Войны и мира».

Поначалу Михаил Шолохов жил в одной комнате с братьями Ларченко, испытывал нужду, спал на одном диване с Алексеем, с ним особенно был дружен. Алексей подарил Михаилу Шолохову собаку. Шолохов придумал для нее оригинальное имя – Аллар.

Оно образовалось из двух сокращений слов: Ал – от имени Алексей, Лар – от первого слога фамилии Ларченко…

Поначалу жил Михаил Шолохов очень скромно, я уже говорила: спал на одном диване с Алексеем. Потом дела пошли лучше, снял в этой же квартире комнату у Ольги Котковой, работницы фабрики, как мне помнится. Она готовила ему обеды, прогуливала собаку, одним словом, заботилась, вела хозяйство. Позднее, в старости, когда Ольга Коткова болела, мой отец советовал ей обратиться за помощью к Шолохову, но она не стала этого делать.

Вот что рассказала об Алексее Ларченко его жена Зоя Николаевна:

– Стихией Алексея Ларченко была литература, он всю жизнь писал поэмы, романы, но ничего не издал. Вставал первым, часов в пять утра, и до начала службы часа два-три писал.

Получив образование в университете, Алексей Ларченко преподавал философию, вдруг бросил первую специальность, поступил в Горный институт, окончил его, защитил кандидатскую диссертацию, стал геологом. До войны его назначили ректором геологоразведочного института имени Орджоникидзе. В 1941 году, эвакуировав институт на восток, Алексей Ларченко отправился в военкомат с просьбой отправить его на фронт. Его послали учиться в военно-политическую академию. После учебы – фронт. Был заместителем начальника политотдела армии. После войны занимал должность заместителя начальника Главсевморпути.

Жизнь прожил интересную, – заканчивает Зоя Николаевна Ларченко, – все написанное мужем храню. Скончался он в 1976 году.

Спрашиваю:

– Что за собака была, которую Алексей Ларченко подарил Шолохову?

– Хорошая породистая собака, сеттер.

Вот такая картина жизни Михаила Шолохова в Москве вырисовывается из воспоминаний А. С. Ларченко, трех ее сестер, матери, а также 3. Н. Ларченко. Я их всех также считаю свидетелями со стороны ответчика…

«Живя в Москве, обдумывая планы на будущее, писатель продолжает сочинять рассказы. И тогда же у Михаила Шолохова рождается новый большой замысел, кристаллизуется план «Тихого Дона», тот самый, что и был реализован…» – это слова Николая Гришина.

Какие есть тому свидетельства? В начале 1926 года, будучи в Москве, он поделился с редактором «Журнала крестьянской молодежи» самым сокровенным.

– Задумал я писать большое полотно, только, брат, условия мои ни к черту: в каморке теснота, скоро жду прибавления семейства – ни жить с ребенком, ни работать тут нельзя, хочу уехать… Только чем жить буду, вот вопрос…

То, что писатель весной 1926 года жил в Москве, подтверждается важным документом-письмом, отправленным 6 апреля на Дон казаку Харлампию Ермакову, послужившему прототипом образа Григория Мелехова. Письмо это найдено известным шолоховедом К. Приймой в одном из ростовских архивов (по его словам – в архиве местного КГБ) и опубликовано. Текст, в частности, гласит:

«Уважаемый тов. Ермаков!

Мне необходимо получить от Вас дополнительные сведения относительно эпохи 1919 г.

Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне с. г…».

На конверте обратного адреса нет. Есть штемпель московского 9-го почтового отделения, обслуживавшего тогда, как и теперь, центр столицы, в частности – Георгиевский переулок. Судя по тому, что Шолохов собирался быть на Дону через месяц-два после написания письма, он не спешил; в Москве у него было постоянное жилье.

Вопрос К. Приймы: «Где же, когда и как начата была работа над «Тихим Доном»?» – Шолохов переадресовал (было это в ноябре 1974 года) находившейся рядом жене: «Может, ты припомнишь, с чего и как начался «Тихий Дон»?». И вот что она вспомнила:

– Весной двадцать шестого года, должно быть, до отправки этого письма к Ермакову, Михаил Александрович и говорит мне: «Знаешь, дорогая, рассказы – это лишь разбег, проба сил… А хочется мне написать большую вещь – роман. Хочу показать казачество в революции. План уже придуман. Надо приступать к работе. Так что поедем домой, Маша… Там легче будет дышать и писать».

Что следует из всех приведенных свидетельств очевидцев – Н. Гришина, Н. Сгальского, Марии Петровны, а также из письма М.А. Шолохова Харлампию Ермакову? А то, что именно в Москве у Михаила Шолохова созрело решение приступить к работе над романом «Тихий Дон».

Однако требуется сделать еще одно уточнение, на этот раз к публикации К. Приймы. Весной 1926 года в Москве с трехмесячным первенцем на руках Мария Петровна быть не могла, она факт своего пребывания в Москве то время категорически отрицает.

В мае-июне, как и предполагал писатель, он уехал из Москвы с новым замыслом. Но один, без жены.

Появился опять, по словам Н. Тришина, только в июне 1927 года, на сей раз с рукописью первого тома романа.

Николай Тришин приводит такой диалог, относящийся к 1927 году.

Шолохов: В прошлом году в моем Огаревом переулке только один фундамент был, а теперь, глянь, какая махина выросла!

Тришин: Вроде тебя, в прошлом году и фундамента не было, а сегодня роман готов. Растешь быстрее этого телеграфа…

Чтобы решить судьбу рукописи, отданной для чтения в журнал, требовалось время. Редактор предложил Михаилу Шолохову работу – заведовать литературным отделом «Журнала крестьянской молодежи». Так несколько месяцев Михаил Шолохов стал являться на Воздвиженку как сотрудник. Этот малоисследованный эпизод московской жизни автора «Тихого Дона» подтверждается мемуарами Н. Стальского:

«Роман уже был написан. Оставалось перепечатать рукопись, отнести ее в редакцию и дождаться ответа. Естественно, редакция могла предложить молодому писателю доработать, выполнить кое-какие рекомендации. Поэтому следовало какое-то время пожить в Москве. Но для этого нужны были деньги. И стал вопрос – где их заработать. Помогли друзья».

Так Михаил Шолохов неожиданно для себя первый и последний раз в жизни получил штатную работу в редакции журнала.

«Став сотрудником «Журнала крестьянской молодежи», Шолохов ежедневно приходил в редакцию – большую светлую комнату на Воздвиженке, – пишет Н. Стальский. – Читал рукописи, сдавал материал в очередной номер, беседовал с авторами и художниками, участвовал в совещаниях, обсуждал номера, обдумывал очередные и т. д. Словом, трудился вместе со всеми».

Где же тогда жил Михаил Шолохов?

– Жили мы недолго на Клязьме, на даче, – отвечает на этот вопрос Мария Петровна, – но недолго.

Местонахождение этой дачи установил подмосковный краевед художник В. Андрушкевич, о чем опубликовал статью в Пушкинской районной газете Московской области «Маяк» 3 ноября 1973 года, снабдив очерк рисунком дачи с мансардой, довольно представительной. Статья называется «М. А. Шолохов в Клязьме». Хозяин дачи – столяр-краснодеревщик Д.А. Капков.

По его словам, а также по воспоминаниям старожилов поселка, Шолохов жил здесь в 1927–1928 годах. Писал по ночам, когда семья – жена, дочь, свояченица – укладывалась спать. Хозяин дачи приводил такой факт: любил его квартирант играть на снегу… Очевидно, Михаил Шолохов жил на этой даче какое-то время не только летом, но и зимой, что было вполне возможно, поскольку дача отапливалась. Приезжал в Клязьму писатель и после выхода романа в свет, подарив хозяину его с автографом, однако этот подарок тот не сумел сберечь.

«Жил он на моей даче в 1927–1928 годах, снимал две комнаты с отдельным входом, нижнюю – с террасой, верхнюю – с балконом на втором этаже», – говорил Д.А. Капков краеведу.

Автор этой публикации В. Андрушкевич обратился к писателю Ю.Б. Лукину, редактору сочинений М. А. Шолохова, с просьбой выяснить у Михаила Александровича, жил ли он действительно в Клязьме под Москвой. И получил ответ:

– Да, жил.

Подведем итог. До недавнего времени утверждалось, что в двадцатые годы, приехав в Москву, Михаил Шолохов якобы жил у друга в Староконюшенном переулке, в «большой холостяцкой комнате».

Теперь достоверно мы знаем, что, приехав впервые в Москву в 1914 году, гимназист Михаил Шолохов поселяется в Долгом переулке на Плющихе, в квартире учителя гимназии имени Г. Шелапутина. Здесь он учился, а значит, жил, по словам писателя, «года два-три». Приехав вновь в Москву осенью 1922 года, поселяется поначалу там же. Затем в конце лета 1923 года Михаил Шолохов, получив работу в домоуправлении, живет сначала один, а затем, с января 1924 года, с женой М.П. Шолоховой в доме № 2 в Георгиевском переулке, уехав отсюда на Дон 24 мая. Вернувшись в конце 1924 года один, поселяется снова в этом доме, но в другой квартире, у Л.Г. Мирумяна (Мирумова). Еще один ранее неизвестный шолоховский адрес 1925–1926 годов – бывшая 1-я Мещанская (ныне проспект Мира), 60, комната братьев Ларченко, затем комната Ольги Котковой.

Приехав в Москву в 1927 году с романом «Тихий Дон», жил Михаил Шолохов у Василия Кудашева в проезде Художественного театра. Снимал он также дачу на Клязьме под Москвой.

Вот такая сложная география адресов Михаила Шолохова в Москве. Широк диапазон его знакомых, товарищей, друзей. Наверняка названные здесь адреса – не все. Не знаем мы и многих из тех, с кем сталкивался на своем пути, будучи в Москве, великий писатель. Пока время не ушло – нужно все это узнать.

Заканчивая первый этап расследования, я имел письма, записи бесед с Ермоловой, Спуре, братьями Сазандарян, племянницами и женой Ларченко, коренными москвичами, записи бесед с писателями Колосовым, Молчановым, наконец, с М.П. Шолоховой. Все эти люди, в разной степени осведомленные о жизни автора «Тихого Дона» в Москве в 1923–1927 годах, свидетельствовали в пользу Шолохова.

Однако чтобы решить проблему, конечно, всех этих показаний мало, даже если взять в расчет мемуарные свидетельства, опубликованные в разные годы: Гришина, Стальского, Серафимовича, лиц, в литературе известных. Требовалось искать новые факты, новые «вещественные доказательства» в дополнение к тем, что были в природе: я имею в виду шолоховские рукописи, хранившиеся в Пушкинском Доме, рукописи третьей и четвертой книг. Этим делом я продолжил заниматься….

Глава вторая. Штрихи к портрету

(Василий Кудашев)

Глава вторая, где рассказывается о самом близком друге Шолохова, сыгравшем на жизненном пути автора «Тихого Дона» ключевую роль. Он – сочинитель большого романа, вышедшего в конце тридцатых годов, многих книг рассказов, повестей, хранящихся на полках фундаментальных библиотек, известных специалистам. Но в историю литературы войдет в первую очередь потому, что ближе всех стоял среди других друзей и товарищей к творцу великого романа.

В недавно изданном большом фотоальбоме «Шолохов» помещены двенадцать фотографий писателей, представленных в такой последовательности: Горький, Серафимович, Маяковский, Блок, Есенин, Бедный, Фурманов, Асеев, Тихонов… По всей вероятности, эти снимки классиков должны представлять литературное окружение, современников Шолохова, тех, кто каким-то образом оказал воздействие на формирование его как творца…

Возможно, кто-нибудь из этих лиц и повлиял как-то на молодого писателя. Читал он, по-видимому, не только Маяковского и Есенина, но и Асеева, и Тихонова, встречался с Горьким и Серафимовичем и с другими писателями. Но все дело в том, что все эти двенадцать не входили в непосредственное литературное окружение Шолохова, с ними он не сталкивался повседневно, не общался, не сидел за одним столом, не прогуливался по Москве, не обсуждал свои дела и проблемы… Серафимович узнал о «Тихом Доне», только когда автор появился в столице с рукописью первого тома. Горький познакомился с ним через несколько лет – в 1931 году.

Кто же входил в круг общения юного Шолохова, когда замышлялся роман, с кем он обсуждал замыслы, кто видел своими глазами рукопись? И тут всплывают из недр памяти современников, из истории литературы фамилии, образы совсем других людей, тех, кого нет в альбомах и хрестоматиях. Но именно они знали Мишу Шолохова, знали о его планах, видели его рукописи, слышали чтение романа с листа в исполнении автора «Тихого Дона».

В предыдущей главе первым из них я назвал Василия Кудашева. В этом ряду – Колосов, Шубин, Гришин, Величко, Сажин, Ряховский, Стальский, Молчанов… Их мало кто читает, знает… Их портретов в книгах о Шолохове нет, словно бы их не существовало в природе, словно не они составляли шолоховское окружение. Как раз они на том суде, где предъявляют писателю ничем не обоснованные обвинения, могли бы дать убедительные показания. Самый важный свидетель среди них – Кудашев.

Я уже упоминал, что по страницам книг о Шолохове кочует легенда: приехав в Москву, жил он у друга Василия Кудашева в Староконюшенном переулке в большой холостяцкой комнате.

Но Михаил Шолохов это опроверг: «Тогда в Староконюшенном переулке я не жил…».

Вот и решил я выяснить, где жил Василий Кудашев в Москве в 1923-м и последующих годах. Прежде чем ответить на этот вопрос, предстояло узнать подробности жизни этого писателя, чья судьба неразрывно связана с судьбой Михаила Шолохова. Что известно о Василии Кудашеве? В документальной повести московского писателя, бывшего ополченца Бориса Рунина под названием «Писательская рота» рассказывается о судьбе роты, сформированной в начале войны из членов Союза писателей СССР и входившей в состав стрелкового полка добровольцев Красной Пресни. В этой роте находился и Василий Михайлович Кудашев. Каждый писатель, уходя на фронт, положил в вещмешок любимые книги. В утомительных переходах каждый из бойцов вскоре почувствовал, как тяжелы тома, когда их носишь за плечами. Пришлось книги одну за другой оставлять на привалах, сохраняя только самые заветные…

«Вася Кудашев, близкий друг Шолохова, – пишет Борис Рунин, – нес весь «Тихий Дон», надеясь заново перечитать его целиком вместе с заключительным, недавно вышедшим четвертым томом».

Я держал в руках большеформатный том, изданный с замечательными иллюстрациями незадолго перед началом войны. Увесистый том, в нем несколько килограммов. Как ни тяжела ноша, как ни обременяла она солдатский мешок Василия Кудашева, я твердо знаю, он ее не облегчил. Не подарил кому-нибудь «Тихий Дон», не оставил его на привале на полях Подмосковья, где приняла последний и решительный бой писательская рота вместе с ротами московских ополченцев, телами прикрывших путь на Москву вымуштрованным полчищам фашистов.

Василий Кудашев пропал без вести осенью 41-го, защищая город, где родился замысел великого романа, состоялось его первое чтение в рукописи, издан «Тихий Дон». Многие события, связанные с жизнью Михаила Шолохова в Москве и с судьбой романа, прошли на глазах Василия Кудашева, бывшего среди тех, кто первым оценил его по достоинству и сделал все возможное для автора как друг, как литератор. В проезде Художественного театра, в комнате Василия Кудашева, где остановился приехавший с рукописью первого тома «Тихого Дона» автор, и состоялось публичное прочтение романа друзьям.

Вот почему Василий Кудашев взял на фронт роман, вот почему, я полагаю, не расставался с ним до конца жизни, хотя и сам был автором романа.

О Василии Кудашеве оставили воспоминания его друзья. Два очерка писателей Михаила Величко и Василия Ряховского помещены в сборнике «Строка, оборванная пулей», здесь же приведены шесть других источников: журналы и районные газеты, изданная в Воронеже библиографическая справка, где говорится о погибшем писателе. Приходится по крупицам собирать рассеянные в периодике и по разным книгам факты, дающие представление об отношениях Михаила Шолохова и Василия Кудашева.

Один из интересующих меня эпизодов описал Михаил Величко, слушавший чтение глав из «Тихого Дона» в исполнении мало кому еще известного автора.

«Шолохов, уехавший в станицу писать «Тихий Дон», время от времени наведывался в Москву и всякий раз останавливался у Кудашева. Вечерами в небольшую комнатушку нашего общего друга в таких случаях прибегали мы с Петей Сажиным – застенчивым тамбовским пареньком, тогда еще нигде не печатавшимся. Щедрый на угощение Василий Михайлович разливал крепко заваренный чай, выдавал по бутерброду на брата, а после чаепития начиналось главное, ради чего собрались. Шолохов, изредка попыхивая трубкой, читал нам первую книгу романа прямо с рукописи, написанной на листах линованной бумаги четким, аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Мы слушали, очарованные родниковой свежестью языка, картинами и событиями, которые разворачивались в повествовании.

Далеко за полночь чуть осипший от долгого чтения автор донской эпопеи прокашливался и, поглядывая на нас, спрашивал:

– Ну, как, хлопцы?

Высказывались мы восторженно».

Об этом же вспоминает Николай Стальский:

«В квартире Кудашева в Камергерском переулке – теперь проезд МХАТа – состоялась одна из первых читок первой части романа. Он всех захватил и взволновал. Такого никто из нас еще никогда не слыхал».

Чтение это происходило в Москве, в проезде Художественного театра, ныне это Камергерский переулок, в комнате, которую занимал в коммунальной квартире Василий Кудашев. Одна дверь на кухню, другая – в коридор. Плотник по просьбе жильца заделал одну дверь, что вела на кухню, приспособив дверной проем под книжную полку. Мебель составляли канцелярский стол, железная кровать, пара стульев. Посуда – эмалированный синий чайник, три стакана, тарелка, ложки – стояла на подоконнике, служившем буфетом. Михаил Шолохов, глядя на житье друга, однажды пошутил:

– Живешь ты, Вася, как буржуй.

У него тогда в Москве и этого не было…

Один из упоминаемых в мемуарах слушателей «Тихого Дона» Петя Сажин – московский писатель Петр Александрович Сажин – дополнил воспоминания М. Величко. Мне удалось поговорить с писателем, проживавшим зимой 1986 года в Переделкино, под Москвой.

«Приехал я в Москву осенью 1925 года, чтобы поступать учиться в Литературный институт, располагавшийся на Поварской, где сейчас находится Союз писателей СССР. Однако прибыл к тому дню, когда институт после смерти его основателя Валерия Брюсова ликвидировался, на моих глазах поэт Иван Приблудный выносил из дверей мебель…

Куда идти, чем заняться? Направился на Воздвиженку, в «Журнал крестьянской молодежи», где встретили меня как родного. Там на столах приходилось ночевать. А днем работать. По заданию Николая Тришина написал первую заметку, опубликованную под названием «Как подшивать валенки».

Михаил Шолохов жил тогда, как мне помнится, у Василия Кудашева, где и мне приходилось иногда ночевать на полу. Нам, знакомым Шолохова, конечно, не ясно было тогда, какая сила таилась в голове Михаила Александровича. Никто не представлял, что он напишет такой роман. Ничем внешне не обнаруживалось, что это великий писатель. Единственное, что его отличало, это собранность, воля, настойчивость, смелость. Однажды какой-то человек оскорбил на трамвайной остановке женщину, так он тут же дал ему затрещину, хотя сам был роста небольшого. Но крепкий.

Запомнилось мне особенно, как после выхода «Тихого Дона» Михаил Александрович решил отметить это событие. Мы зашли в проезде Художественного театра в магазин и вынесли оттуда корзину с продуктами и бутылками. Приехал в тот раз в Москву Михаил Александрович в сопровождении какого-то земляка, казака, фамилию которого не помню. Зашел Шолохов вместе с этим казаком и с нами в располагавшийся в том же проезде, где находился дом Василия Кудашева, магазин, торговавший изделиями, сделанными на Кавказе, насколько помню, назывался магазин «Кавказ». И купил там себе каракулевую кубанку, бурку, бешмет с газырями, сапоги, рубаху, застегивающуюся на множество пуговиц, несколько кинжалов и несколько поясов, отделанных серебром. Один такой поясок получил я в подарок. Казак тоже.

Потом мы все поднялись к Василию Кудашеву, и началось застолье, пригласили мы в нашу компанию соседку, приятную девушку, пели, танцевали, беседовали до утра…»

Носил ли Михаил Шолохов наряд, купленный в магазине «Кавказ»? Судя по всему, иногда надевал.

Во всяком случае, на обложке «Роман-газеты», где была напечатана в 1928 году третья часть романа «Тихий Дон» под названием «Казаки на войне», мы можем увидеть автора, снятого в рост, в экзотической одежде: рубашке кавказского образца, подпоясанной узким ремешком, отделанным серебром, с кубанкой на голове.

…Штрихи к портрету друга Михаила Шолохова Василия Кудашева разбросаны по разным источникам, и пройдет еще немало времени, прежде чем соберут их воедино, чтобы дополнить ту строчку, что высечена на мраморе Центрального Дома литераторов, где увековечены имена писателей, погибших в минувшую войну.

В вышедшей в Алма-Ате уже упоминавшейся книге «Михаил Шолохов – наш современник» казахстанского журналиста Петра Гавриленко я нашел несколько упоминаний о В.М. Кудашеве. В одну из первых встреч (состоявшихся в поселке Дарьинском в Западном Казахстане, куда Михаил Шолохов прибыл с фронта на побывку к находившейся там в эвакуации семье) Петр Гавриленко услышал впервые о его московском друге. Собравшаяся в полном составе семья и гости смотрели снятый до войны документальный фильм «Шолохов дома, на охоте и на рыбалке». Дети, Мария Петровна, ее сестры, Михаил Александрович и его секретарь смотрели, какой еще совсем недавно была мирная жизнь, как выглядел дом на Дону, куда докатилась война, не пощадив ни станицы, ни дома, ни книг и рукописей «Тихого Дона», неизданного второго тома «Поднятой целины» и других, уже навсегда утраченных сочинений…

«Ряд кадров, – пишет Петр Гавриленко, присутствовавший на той демонстрации, – показывает Михаила Александровича на балконе дома. По соседству с ним мужчина, показавшийся мне пожилым. Запомнились вихры и заметная лысина.

– Писатель Василий Кудашев, друг Михаила Александровича, в 1941 году погиб под Москвой, – дал объяснение литературный секретарь. – Он был страстным охотником…»

Имя это Петру Гавриленко показалось знакомым. В юности он послал однажды рассказ в Москву, в «Крестьянскую газету», и получил оттуда ответ литературного консультанта, подписавшегося – Василий Кудашев. В ответе советовалось:

«Старайтесь писать коротко, ясно, без длинных скучных рассуждений и поучений. Прочтите недавно напечатанные рассказы Шолохова. Это поможет Вам понять, как надо писать».

То письмо пришло в 1926 году, как раз тогда, когда вышли две первые книги Михаила Шолохова с «Донскими рассказами».

Уже тогда Василий Кудашев приводил сочинения друга в качестве литературного образца. И хотя казался Кудашев рядом с Шолоховым пожилым, успев рано полысеть, был он всего на три года старше. Слава, пришедшая к Шолохову, в отношениях не охладила пыла юности, не помешала им и дальше поддерживать дружеские отношения.

Кто из современников мог бы дополнить напечатанные строки о погибшем писателе, о его дружбе с Михаилом Шолоховым?

– Попробуйте связаться с женой писателя, Матильдой Емельяновной, несколько лет тому назад я с ней разговаривал по телефону: перед войной у Васи родилась дочь Наташа, может быть, она что-нибудь помнит, – посоветовал мне Юрий Борисович Лукин, не раз подсказывавший, в каком направлении вести поиск.

Запрашиваю «Мосгорсправку», а там сведений, к моему огорчению, ни на Матильду Емельяновну Кудашеву, ни на Наталью Васильевну не имеют. Еще раз запрашиваю – снова отрицательный ответ. Неужели эта нить оборвется? Пришлось идти окольным путем. У Ю. Б. Лукина сохранился старый домашний телефон Матильды Емельяновны. Помнил он и предвоенный адрес Кудашева – дом на углу Пушкинской улицы и проезда Художественного театра. Звоню в домоуправление, соседям: выясняется, что переехали мать и дочь в новый дом, что фамилия у Матильды Емельяновны сохранилась девичья, поэтому «Мосгорсправка» не могла дать мне ответ на неправильно поставленный вопрос. Запрашиваю третий раз. И получаю нужный адрес: улица Матвеевская… Шлю открытку – ответа почему-то нет. Пытаюсь связаться по телефону. Опять – невезение. «09» отвечает: не значится телефон ни за Матильдой Емельяновной, ни за Натальей Васильевной… Прибегнул еще раз к помощи всезнающего домоуправления. И узнаю желанный номер. А вскоре слышу в трубке голос Матильды Емельяновны, оказавшейся в полном здравии, получаю приглашение в гости.

К моему приходу на столе лежала папка с фотографиями, документами, вырезками из газет. Многое помнит и Матильда Емельяновна…

Разве забыть, хотя и прошло свыше сорока лет, тот дом, где встретила Василия Михайловича, комнату, где, выйдя за него замуж, прожила довоенные годы, потом всю войну и после нее много лет, пока не переехала с дочерью сюда, в отдельную квартиру…

Знают хорошо ее старый дом многие москвичи, потому что стоит он на видном месте и сам собой видный. Поскольку то здание – на углу улиц, то у Василия Кудашева было два адреса: первый – Пушкинская (ныне Б. Дмитровка), 7/5, кв.13. Второй адрес – проезд Художественного театра (ныне Камергерский переулок), 5/7, та же квартира.

И была комнатенка – тринадцать квадратных метров жилой площади, а не «большая комната». Ее получил Василий Кудашев задолго до женитьбы в 1930 году. В этой-то комнате и жил Михаил Шолохов в середине двадцатых годов, в ней не раз останавливался позднее, став известным писателем. Эта комната служила рабочим кабинетом Василию Кудашеву. А кроме нее, писатель получил в этом же доме еще одну большую комнату, но в другом подъезде, в квартире, где проживал известный актер МХАТа Н. Л. Хмелев.

Итак, еще один московский адрес Михаила Шолохова установлен. Но гораздо сложнее уточнить, когда и как долго жил в Камергерском на углу Большой Дмитровки автор «Тихого Дона».

Из написанной в 1933 году Василием Кудашевым автобиографии явствует: в Москву по путевке Центрального комитета комсомола он приехал учиться на рабфак в 1922 году. Как учащийся-рабфаковец, естественно, получить отдельную комнату он тогда не мог, даже маленькую. Жил рабфаковец Василий Кудашев в студенческом общежитии.

В том же 1922 году приехал с точно такой же мечтой – поступить на рабфак – и Михаил Шолохов, с той лишь разницей, что не было у него путевки ЦК на учебу…

Учился Василий Кудашев на рабфаке имени М. Покровского при Московском университете. Из адресно-справочной книги явствует: одно из общежитий этого рабфака находилось на Большой Молчановке, 6. Другое было в проезде Художественного театра, 3. Не исключено, что именно здесь при поступлении на рабфак и познакомились Василий Кудашев и Михаил Шолохов в 1922–1923 годах, а быт рабфаковцев, описанный в фельетоне под названием «Три», подсмотрел журналист «М. Шолох» в комнате, где жил его новый московский друг. Вполне возможно, что на свободной койке в общежитии Михаил Шолохов мог порой и заночевать у рабфаковцев.

Но когда мог остановиться Михаил Шолохов у Василия Кудашева в проезде Художественного театра? В автобиографии В. М. Кудашев датирует время начала своей службы 1924 годом – тогда Центральный комитет комсомола командировал его в «Журнал крестьянской молодежи», где до 1926 года включительно он заведовал селькоровским и литературно-художественным отделом. А это значит, что только в 1924 году и мог получить Василий Кудашев комнату, которую он, по всей видимости, подсмотрел себе по соседству с общежитием рабфака, где учился. Тогда такое практиковалось…

Василий Кудашев на три года старше Михаила Шолохова. Ему быстрее удалось стать профессиональным литератором, получить работу в журнале. И он все, что смог, сделал, чтобы облегчить путь в литературу своему другу: ввел его в писательскую группу «Молодая гвардия», членом которой состоял сам, помещал шолоховские рассказы в своем журнале, делился кровом… Из краткой автобиографии видно, что судьба В.М. Кудашева сложилась, как у многих крестьянских детей, вынужденных покинуть родительский дом в трудные годы разрухи. Приехал Василий в Москву в 1919 году, семнадцати лет, без специальности и образования, был чернорабочим, кочегаром на вокзале, вступил в комсомол, стал секретарем ячейки, а затем получил путевку на рабфак университета и несколько лет наверстывал упущенное, стремясь поступить на филологический факультет. Две первые маленькие книжки вышли в 1925 году. Одна называлась «Семка в отпуску», другая – «Будораги». Вышла книжка и на следующий год – под названием «Таракан в ноздре». И в том же 1926 году появились «Донские рассказы» Михаила Шолохова, а за этим сборником – другой, под названием «Лазоревая степь».

За пятнадцать лет перед войной Василий Кудашев успел выпустить свыше десяти малых и больших книг. И среди них первый и единственный роман «Последние мужики», посвященный коллективизации. Если Михаил Шолохов был очевидцем ее жестокостей на Дону, то Василий Кудашев попал в переплет на своей родине. А была она в селе Кудрявщино Данковского района бывшей Рязанской губернии, земли которой вошли в Липецкую область. Кудашев потерял тогда родительский дом, ставший правлением колхоза… Но обиды на земляков не таил – они часто появлялись у него в проезде Художественного театра. Василий Кудашев выступал ходатаем по их делам, спасал от «неумелых управителей».

В 1941 году в «Советском писателе» вышел сборник Василия Кудашева под названием «Большое поле», и в том же году появилась повесть «На поле Куликовом». Писатель, чувствуя приближавшуюся войну, обратился к исторической теме, описал сражение предков, отстоявших Москву в битве с ордами. Он знал, что вскоре ему самому придется идти на фронт.

Василий Кудашев оказался первым, кто сумел даже с близкого расстояния увидеть большое – талант друга, который стремительно набирал силу и высоту.

Сохранились письма Василия Кудашева 1927–1928 годов, хранящиеся в ЦГАЛИ – в Центральном государственном архиве литературы, где не раз упоминается имя мало кому известного тогда литератора…

«У меня сейчас живет Шолохов. Он написал очень удивительную вещь…» Это письмо 19 октября 1927 года.

…««Тихий Дон» будет гвоздем нашей литературы». Это письмо от 28 февраля 1928 года.

В октябре того же года Кудашев сообщает, что Шолохов был в Москве, а в открытке от 5 ноября снова упоминает о нем: «Завтра будет в Москве Михаил Шолохов…». Из этой переписки видно, как часто бывал тогда М. А. Шолохов в Москве…

Дружба писателей продолжалась и в тридцатые годы. Втроем с Артемом Веселым они отправились к Максиму Горькому в Италию и в долгом ожидании визы тогдашнего итальянского правительства жили три недели в Берлине.

Сохранился у Матильды Емельяновны фотоснимок, сделанный в московской фотографии Шалье. На нем вижу: стоят радом молодые писатели. На этом снимке четким разборчивым почерком они оставили свои автографы – М. Шолохов, В. Кудашев.

Теперь беру другую фотографию, сделанную Шолоховым в ателье Шварановича на Тверской. На обратной ее стороне длинная, по всему полю надпись красивым почерком, датированная 24 февраля 1930 года, где ясна каждая буква и знак – «Васеньке Кудашеву с надеждой, что попадет он ко мне на Тихом Дону…». На другой фотографии 1934 года еще одна надпись: «Скоро, Вася, стукнет мне 30 годков…».

На формирование, как вспоминает провожавшая мужа на фронт Матильда Емельяновна, пришел в школу на Собачьей площадке на Арбате. Отсюда рота ушла в сторону Ваганькова… Вначале, как и другие писатели, был рядовым бойцом, о чем пишет его однополчанин Борис Рунин, вскоре получил другое назначение, стал редактором газеты «Боевой путь».

Вести с фронта приходили до середины октября 1941 года до того, как наши армии, прикрывавшие путь на Москву, были отрезаны и приняли смертный бой в окружении, из которого мало кому удалось выйти живым.

В октябре 1941 года, будучи в Москве, Михаил Шолохов пришел в проезд Художественного театра, желая узнать новости от друга. Матильда Емельяновна помогала ему снарядиться на фронт. Тогда Шолохов торопливо написал карандашом несколько строк, полных дружеских чувств, на почтовой карточке-открытке.

На ее лицевой стороне Матильда Емельяновна надписала номер полевой почты, редактору газеты «Боевой путь»… Но не отправила, потому что успела получить с фронта извещение: муж пропал без вести. Армия, в которой он воевал, сражалась и погибла в окружении…

Михаил Шолохов писал:

«Дорогой друг! Судьба нас с тобой разноздрила, но все же когда-нибудь сведет нас вместе. Я сегодня уезжаю из Москвы, как только вернусь, сообщу тебе. Думаю, что увидимся в Москве, у меня есть к тебе дела… Пишу коротко, спешу… Надеюсь на скорую встречу. Крепко обнимаю, целую. Твой Шолохов».

Эта открытка не дошла до адресата.

Три года спустя Михаил Шолохов не терял надежду, что друг жив, и старался внушить эту веру его жене. Будучи в Камышине, куда из Западного Казахстана переехала семья, он писал в Москву письмо, копию которого мне переслала М. Кудашева. С небольшими сокращениями оно публикуется впервые:

«Камышин, 26 марта 44 г. Сталинградская обл… Набережная, 74.

…Думы о Васькиной судьбе меня не покидают… Недавно прочитал в мартовском номере «Британского союзника» (журнал, который издается в Москве британским посольством) вот эту заметку и решил послать ее тебе. А вдруг – ведь чем черт не шутит, когда спит, и наш Васька там, на Ближнем Востоке носит наплечную нашивку с буквами СССР и ждет, не дождется возвращения домой? Это, конечно, предел мечтаний, но осуществить такое – черт знает, как было бы хорошо!..

Желаю, чтоб Васька поскорее вернулся. Согласен на любой вариант: хоть с Ближнего Востока, хоть с Дальнего Запада, лишь бы вернулся, притопал».

К этому письму сделала приписку Мария Петровна: «…желаю здоровья, бодрости духа – а главное, скорейшего появления в Москве Василия Михайловича. Этот день будет для нас праздником».

Празднику этому не суждено было наступить. Больше друзья не увиделись, не сходили вместе на охоту, не порыбачили.

Но сколько бы лет ни прошло после окончания войны, Шолохов не забывал друга, вспоминал о нем, заботился о его семье.

«Заговорили о московских друзьях – Шолохов погрустнел, вспоминая своего близкого друга Василия Кудашева, погибшего на фронте». Это из книги М. Андриасова «На вешенской волне», вышедшей в 1969 году, спустя четверть века после окончания войны.

Другой автор, не раз беседовавший с М. А. Шолоховым, уже упоминавшийся Петр Гавриленко, на вопрос, который ему часто задавали читатели, много ли друзей у Шолохова, с кем он дружил раньше и теперь дружит, отвечал так:

– Назову несколько имен, о которых я от него слыхал: Александр Серафимович, Василий Кудашев…

Спустя пять лет после окончания войны Михаил Величко впервые встретил Михаила Шолохова, и первое, о чем они вспомнили, – это об общем друге Кудашеве.

«Жалко Васю, – грустно промолвил Михаил Александрович, – очень жалко. Он не успел сказать главного. А мог. Его «Вукол» рассказ – настоящий. Крутой».

Последнее свидетельство. Ростовский писатель Василий Воронов в августе 1983 года беседовал с Михаилом Шолоховым. И вот такими словами в книге «Юность Шолохова» излагает содержание той, очевидно, одной из последних, беседы, где речь шла о жизни в Москве.

«Более опытный и в литературных делах, он (Кудашев) помогал Михаилу Шолохову приобщиться к литературной жизни столицы, разобраться в сущности многочисленных литературных группировок, их бесконечных споров и стычек. Юношей объединяло чувство кровной привязанности к родной земле, к крестьянству. Бывало, ночи напролет они спорили и о написанном, о «настоящих» и «ненастоящих» писателях. Теплоту и сердечность этой юношеской дружбы Шолохов сохранил на всю жизнь… Михаил Александрович, отвечая на мой вопрос о начале литературной работы, вспомнил о тех годах, о Кудашеве:

– Молодость нас объединяла… Горячо жилось, и писалось горячо. Много было наивного, но школа «Молодой гвардии» запомнилась. Из молодых Кудашев был яркой личностью. И как человек, и как писатель. Были у него талантливые книги…»

Думаю, что эти слова будут интересны не только жене и дочери писателя. Книги В.М. Кудашева издаются в наши дни, роман «Последние мужики» выходил несколько раз, последний – в 1978 году. Да, талантливый человек был Василий Кудашев, который ушел защищать Москву, взяв на фронт «Тихий Дон»… Так мог поступить только настоящий друг.

…Было много других шолоховских автографов, писем к В. М. Кудашеву. Все они хранились в опустевшей после ухода хозяина на фронт комнате-квартире № 13 дома 5/7 в проезде Художественного театра. В дни войны в нее поселили временно одного полковника. Он и увез без разрешения эти документы. Точнее говоря – украл: понимал человек, какая это ценность. Быть может, поныне ворованные шолоховские автографы хранятся в частном архиве.

Михаил Шолохов на всю жизнь запомнил друга молодости, не забывал и его семью. И в том, что из проезда Художественного театра, из коммунальной квартиры, семья друга переехала в новый дом, отдельную квартиру, его заслуга.

Однако в этом новом доме писем Михаила Шолохова с Дона не было. А между тем, именно из них мы могли бы многое узнать о том, как шла работа над романом, как раз над первым и вторым томами. В отличие от всех других шолоховских друзей, Василий Кудашев стоял у истоков «Тихого Дона». Но, к сожалению, с войны он не вернулся, а шолоховские письма к нему похищены.

Если Василия Кудашева можно назвать другом номер один, то в следующей главе пойдет речь о друге номер два – Евгении Григорьевне Левицкой.

Глава третья. История одной дружбы

(Евгения Левицкая)

Глава третья, сообщающая, кем была в жизни писателя Евгения Левицкая, член партии большевиков с 1903 года, которой посвящен известный шолоховский рассказ «Судьба человека». Она стояла у колыбели «Тихого Дона» в 1928–1929 годах, безошибочно определила, что за рукопись попала ей в руки в издательстве «Московский рабочий». Евгения Левицкая хранила как зеницу ока все написанное Шолоховым. В книге публикуются впервые около сорока писем Михаила Шолохова. Благодаря им знаем, как относился писатель к разбою, творимому на Дону в дни коллективизации. Старанием Левицкой одно из писем попало в Кремль на стол к Иосифу Сталину, сыгравшему важнейшую роль как в судьбе «Тихого Дона», так и в судьбе автора романа, который рисковал головой, называя в письмах вещи своими именами…

Взятые в эпиграф слова привожу по «Словарю русского языка», где этой цитатой подкрепляется толкование слова «автограф». Им может быть, согласно словарю, во-первых, «собственноручная надпись или подпись», а во-вторых, «собственноручный авторский рукописный текст». К первому классу автографов относятся дарственные надписи на книгах, фотографиях. Ко второму – письма, автобиографии…

В этой главе речь пойдет о шолоховских автографах как первого, так и второго рода. Им писатель не придавал особого значения после того, как они выполнили свою первоначальную роль – послужив источником информации.

На вопрос, что делать с письмами, полученными в конце двадцатых – начале тридцатых годов, Евгения Григорьевна Левицкая получила мгновенный ответ:

– Что хотите, можете их порвать или сжечь.

Владелица автографов давным-давно знала того, кто ей когда-то писал эти письма, требуя одного взамен – скорого и подробного ответа, и подумала про себя, что остался он навсегда таким, как в молодости: ни на кого не похожим, непредсказуемым, безразличным к тому, чему придавал значение сам Пушкин, другие писатели. В ее понимании Шолохов был выдающимся писателем с того самого дня, как прочитала она его роман по машинописному тексту, вскоре пошедшему в набор московской типографии…

Автографы Михаила Шолохова я увидел позднее…

Начав очередной свой поиск, идя по следам Шолохова, не думал о них и не мечтал, а пытался узнать только одно: кем была та самая «Евгения Григорьевна Левицкая, член КПСС с 1903 года», которой, как многие помнят, посвящен рассказ «Судьба человека».

В конце 1956-го и в первый день наступившего 1957 года в «Правде», в двух номерах газеты, появился этот рассказ, перепечатанный многими периодическими изданиями, чтобы дать возможность как можно большему числу людей познакомиться с новым произведением знаменитого писателя. Как раз тогда вся страна узнала имя человека, которому автор хотел воздать должное, поблагодарить, более того – оставить о нем память надолго: ведь писатель знал, что в собраниях его сочинений всегда будет публиковаться этот рассказ.

В «Тихом Доне» и «Поднятой целине» Михаил Шолохов не делал посвящений, хотя друзей и близких было у него много. Однако охота к посвящениям в нем жила издавна и проявилась в самых ранних печатных выступлениях, датированных осенью 1923 года, как раз тогда, когда в московской молодежной газете появился фельетон юного сотрудника одного из домоуправлений Красной Пресни. Напомню, что назывался фельетон «Три». Под названием – слова: «Рабфаку имени Покровского посвящаю». На этот рабфак Московского университета Михаил Шолохов жаждал поступить – то было посвящение неосуществленной мечте.

В начале декабря 1926 года, посылая Александру Серафимовичу вышедший в Москве сборник «Лазоревая степь», молодой автор писал:

«В сборник вошли ранние рассказы (1923–1924 гг.). Рассказ «Чужая кровь» посвящаю Вам. Примите».

Общеизвестно, что Александр Серафимович сыграл исключительно важную роль в жизни юного Михаила Шолохова, написал предисловие к первому сборнику, сделал все от него зависящее, чтобы первый том «Тихого Дона» вышел без значительных сокращений и изменений, требуемых редакцией. Это посвящение можно назвать посвящением наставнику, старшему другу – его Шолохов в письме называл тогда: «Уважаемый и дорогой т. Серафимович!».

Конец ознакомительного фрагмента.