Она была Александра, но все почему-то звали её Ксюша. Она училась в нашем институте, на два курса младше меня. Проучилась два года и пропала. Поговаривали, что уехала за границу. Она тогда не слишком интересовала меня. Мы с ней никак не пересекались, разве что в коридоре виделись. Знали друг друга в лицо и по именам, но даже не здоровались, потому что никогда не были друг другу представлены. Училась она неважно, хотя педагоги и сокурсники неплохо отзывались об её умственных способностях. Когда она бросила институт – я забыл о ней и, кажется, ни разу не вспоминал до той роковой встречи.
Маленькая, очень тоненькая, но не в ущерб изяществу. Хрупкая и бескостная, какая-то воздушно-лёгкая, будто сейчас подпрыгнет и улетит. Совсем детские ручки и ножки. Немного бледная. Маленькая голова на грациозной шейке. Чёрные, чуть вьющиеся волосы до плеч. Овал лица – словно из камня выточен. Слегка торчащие маленькие ушки. Остренький носик. Всегда плотно сжатые губки. Улыбается – и не видно зубов. Но больше всего мне запомнились ярко-зелёные огоньки её больших глаз, выдающие многоярусную внутреннюю жизнь.
Лицо её было очень запоминающееся, с первой секунды и навеки западающее в память. Но она будто сама стеснялась своей заметности. Пока другие девушки делали всё, чтобы их заметили – Ксюша всячески старалась оставаться в тени. И именно этим выделялась и привлекала внимание. Она ни с кем, кажется, не дружила. Всё время пряталась в одиночестве, сидела где-нибудь в стороне и думала что-то своё, закрывшись в своём мирке. В эти минуты было в ней что-то аристократическое, словно сошла с портрета какой-нибудь великой княжны. Но стоило кому-нибудь заговорить с ней – как она моментально превращалась в застенчивого ребёнка, в чём-то даже смешного, особенно с её забавным детским голоском.
Думаю, она обладала красотой редкой и феноменальной. Хотя нужно было иметь хороший вкус, чтобы оценить её в полной мере. Нужно было как следует вникнуть, вглядеться, чтобы её понять. И в этом случае подобная красота, словно хорошее вино, оставляла долгое послевкусие, не забывалась и не приедалась годами. Ксюша вообще не имела возраста, что очень пойдёт ей на пользу лет через двадцать. Она тогда уже будила во мне любопытство исследователя. Иногда жалость и желание позаботиться о ней. Но больше всего хотелось изучить и постичь её. В то время я думал совсем о другом и мне нравились совершенно другие девушки – однако я вполне понимал, что такая девушка может свести с ума.
В последние месяцы перед её исчезновением у неё, кажется, наступил сложный период. Не совсем целомудренный вид, не лучший вкус в одежде, слишком много косметики, чересчур высокие каблуки. Казалось, она почему-то вдруг решила надеть на себя маску этакой роковой соблазнительницы, многоопытной разбивательницы сердец. Но это настолько не шло ей, что смотрелось нелепо. Одно время о ней в институте шла дурная молва. Какие-то многочисленные связи, женатые мужчины, разбитые семьи, измены, неприличная разница в возрасте. Это как-то совсем не вязалось с ней. Да я и не обращал никогда внимания на сплетни.
***
С тех пор прошло около пяти лет. Я закончил институт и поступил в аспирантуру в Германии. Работал по специальности и писал кандидатскую. Женился и стал отцом. Однажды утром я шёл по улице и обратил внимание на девушку, которая шла навстречу. Она показалась мне знакомой, но я не мог вспомнить, где раньше видел её. Тут она заметила меня и улыбнулась, очевидно узнав меня. Остановилась напротив и назвала моё имя. Тот самый детский голосок. И те самые ярко-зелёные огоньки, будто прочитывающие меня всего и сразу. Иначе я бы ни за что не узнал её – настолько она изменилась.
Кроме голоса, ничего не осталось в ней детского. Зато многократно возрос аристократический шарм. Она стала неописуемо красива, даже роскошна. Весьма скромно одетая, она вся блестела, будто осыпанная бриллиантами. В ней появилась статность, достоинство, уверенная в себе неторопливость и взвешенность каждого жеста. Не осталось и следа от той застенчивой и слегка зажатой девочки, что всегда плотно сжимала губки и никогда не смотрела никому в глаза дольше одной секунды. Изменилась причёска, изменилась походка, изменился даже наклон головы. Всегда скромно глядевшая в пол Ксюша – теперь смотрела на меня пристально, неотрывно, чуть свысока, несмотря на свой маленький рост, кверху носиком и улыбаясь полным рядом идеально ровных белоснежных зубов.
– Чем ты сейчас занимаешься? – спросила она меня.
– Пишу диссертацию. Ращу маленького сына. Ему скоро годик. А ты где пропадала все эти годы?
– Жила в Мюнстере.
– Надо же! Я аспирант университета в Мюнстере! Как же мы там не встретились? Ты тоже училась там?
– Нет, я забросила психоанализ. Не пошло.
– Как же ты оказалась в Мюнстере?
– Был один мужчина, который привёз меня туда. Но теперь я совсем одна, и меня потянуло назад… Лучше ты о себе расскажи. О чём твоя диссертация?
– О проблеме свободы воли в психоанализе.
– Это интересно. Расскажи.
– Ну, в общем… Ты, конечно, помнишь – психоанализ утверждает, что наше подсознание намного сильнее сознания. Проблески сознания столь слабы и коротки, а подсознание ежесекундно ведёт нас за собой. Но как же согласовать этот факт со свободой воли? Можно ли считать свободным существо, живущее в рабстве слепой стихийной силе, природа которой ему самому неведома, хотя она и исходит из него самого?
– Кажется, твой любимый профессор считал, что нельзя.
– Да, и я очень чту его. Но в науке всегда с ним полемизировал. Хотя я посещаю его почти каждую неделю, и он очень помогает мне в работе над диссертацией. Просто для него человек – лишь высокоразвитое животное, высшая ступень развития которого – способность понять, что поступаешь неправильно. Однако же он убеждён и доказывает во всех своих научных трудах, что если человека ведёт слепая стихийная сила подсознания – он поступит в соответствии с нею, даже если будет осознавать, что поступает неправильно.
– Выходит, человек – раб самого себя?
– В этом вопросе, как ни в каком другом, психоанализ сливается с философией. Мой профессор – учёный до мозга костей. Для него существует лишь то, что он может увидеть и исследовать. Он изучил тысячи конкретных случаев конфликта между сознанием и подсознанием – и не нашёл ни одного, в котором сознание взяло бы верх. Он учил меня так: величие человека в том, что только человек может сказать о себе: «Я бездарность, мнящая себя гением». Логикой этого не объяснить. Ведь если ты осознаёшь, что бездарность – значит уже не мнишь себя гением. А если мнишь – значит не осознаёшь, что бездарность.
– То есть сознание говорит тебе, что ты бездарность, а какое-то подсознательное стремление заставляет считать себя гением. Но проблески сознания столь слабы и коротки, что ты всё равно продолжаешь считать себя гением, хотя осознаёшь, что неправ.
– Ты моментально всё схватываешь. Может, не стоило тебе забрасывать психоанализ?
– И своей диссертацией ты хочешь доказать, что на подсознание-таки можно повлиять силой воли? Что человек может перестать мнить себя гением?
– Я хочу доказать, что человек, пусть не всякий и не всегда, но всё же способен подняться выше и одолеть разумом стихийную силу подсознания.
– Ты, кажется, считаешь гением своего профессора. Но при этом идёшь против него. Не слишком ли дерзко?
– Это лишь научный диспут, в котором я позволяю себе чуть в большей степени, нежели профессор, отойти от психоанализа в область философии. Это вопрос подхода. Гениальность профессора вне сомнений. Его работы открыли новую страницу в истории психоанализа. К тому же, он мне как отец, которого у меня никогда не было.
– Даже так? Почему же ты тогда не поступил в аспирантуру нашего института, а поехал в Мюнстер? Сейчас он был бы твоим научным руководителем.
– Он уже не работает там после той истории.
– Какой истории?
– Неужели не слышала?
– Я ведь жила за границей. Не общалась ни с кем из института, пока тебя не встретила.
– Он стал жертвой чудовищной клеветы. Как раз в тот год, когда я заканчивал институт. Он тогда работал с проблемными подростками в Центре психологической помощи. У него было несколько постоянных пациентов, с которыми он еженедельно беседовал. И вот, мама одной четырнадцатилетней пациентки заявила на него в полицию. Якобы он… как бы это сказать поприличнее… прикасался к её дочери не совсем подобающим образом.
– Вот это да! – Как-то загадочно сверкнули Ксюшины зелёные огоньки. – И что же?
– А то, что даже будучи светилом российского психоанализа, профессор и предположить не мог, что толкнуло мамашу на такую мерзкую клевету. Это обвинение свалилось на него, как снег на голову. У него не было никаких конфликтов ни с мамой, ни с девочкой. И я не встречал ни одного человека, который хоть на секунду предположил бы правдивость обвинения. Всякий, кто хоть немного знал профессора – понимал, насколько абсурдно подобное обвинение в его адрес. Было нелепо даже вообразить его себе совращающим девочку моложе его внуков. Ведь ему тогда уже было семьдесят. Но возмутительнее всего то, что столь почтенного человека на столь сомнительных основаниях взяли под стражу и упрятали в следственный изолятор, словно какого-нибудь бандита.
– Кто-нибудь пытался поговорить с девочкой? Или с матерью?
– Девочка не выходила из дома. Её никто и не видел с тех пор. А мать на все вопросы отвечала только: «Встретимся в суде».
– И его судили?
– Нет, до этого не дошло. Я тогда был одним из самых активных его защитников. Писал письма в разные инстанции и собирал на них подписи по всему институту. Даже устроил небольшой митинг у здания суда. Наконец дважды организовал сбор денег. Первый раз – чтобы внести залог, сумма была безумная. Второй раз – нанял для него лучшего адвоката. В конце концов дело прекратили за недостатком улик. Но трудно представить, через какой ад он прошёл.
– И как он теперь? Помню, он всегда выглядел моложе своих лет. Был такой бойкий и активный.
– А за какие-то пару месяцев превратился в немощного старика. Он ведь совсем один. Жена давно умерла, дети за границей. Никто даже не приехал поддержать его, кроме его студентов. Обидно и непонятно, почему его дети так безразличны к нему. Он теперь совсем не выходит из дома. Живёт только ощущением своей нужности и востребованности. Многие институтские ребята постоянно ходят к нему, многим он по-прежнему помогает.
– А почему Мюнстер?
– Это он посоветовал мне. По тамошней традиции кандидатскую можно писать годами. Некоторые пишут и по двадцать лет, за это время успевают стать видными психоаналитиками, написать сотни статей, получить множество наград и званий.
– На русского человека это действует расхолаживающе.
– Это тоже есть. Но моя работа требует времени, сосредоточенности, множества исследований. К тому же, я могу уделить время семье. Ведь пока я пишу диссертацию – я женился и стал отцом.
– Расскажи о своей жене.
– Может быть, теперь ты что-нибудь о себе расскажешь?
– Что ты хочешь обо мне узнать?
– Ты всегда интересовала меня, – сказал я, в тот момент искренне в это веря. – Мне кажется, ты в разладе с собой. Тебя что-то гложет. И я всегда мечтал проникнуть в твою душу и понять, что именно.
– Да. Наверное, я интересный объект для психоанализа. Быть может, на мне одной ты мог бы защитить диссертацию.
И я вновь увидел её белозубую улыбку. И вновь сверкнули зелёные огоньки.
– Мне ты можешь рассказать что угодно. И ничего не бояться. Я пойму тебя.
– Профессиональная тайна? – спросила она кокетливо, но вдруг резко посерьёзнела. – Может быть, я боюсь не за себя, а за тебя.
– При чём тут я?
Ксюша на минуту задумалась, погрузившись в себя. И вдруг как бы выпорхнула из своих раздумий с неожиданным вопросом:
– Как ты думаешь: может ли душевная болезнь быть венерической?
Я немного опешил от такой формулировки. Кажется, она долго вынашивала в себе эту мысль.
– Как это? – только и нашёл я ответить.
– Вот скажи мне как психоаналитик: может ли быть такое, что некий мужчина, с которым я была в отношениях, заразил меня некоей душевной болезнью. Сделал меня её носительницей. И теперь всякий раз, когда я вступаю в отношения с мужчиной – вместо счастья они приносят только страдания и мне, и ему. Есть ли выход из этого circulus vitiosus? Возможно ли излечиться? Или я обречена носить в себе это до конца жизни?
– Что случилось с тобой? – спросил я с неподдельной озабоченностью.
– Я ещё не готова тебе рассказать. Мне кажется, это тебя травмирует. А я так устала причинять людям боль, сама того не желая.
– Как может меня травмировать твой рассказ о себе?
– Я всегда всех травмирую. Это какой-то рок. Стоит только начать.
– Начать – что?
Ксюша снова погрузилась в раздумья. В такие минуты от неё невозможно было оторвать глаз.
– Ты бы хотел снова меня увидеть? – вдруг спросила она.
– Я был бы рад.
– В следующую встречу, если у тебя ещё будет желание меня выслушать – я всё тебе расскажу.
Конец ознакомительного фрагмента.