7
Доверенная служанка
– Это правда, что в давние времена, когда вы посылали свои космические корабли на освоение новых миров, вы всегда могли разговаривать друг с другом так, будто стоите в одном лесу?
– Мы предполагаем, что и с вами будет то же самое. Когда вырастут новые деревья-отцы, они свяжутся с Лузитанией. Над филотическими связями расстояние не властно.
– Но будет ли так, как ты говоришь? Мы не сможем послать в полет деревья. Полетят братья, несколько жен и сотня маленьких матерей, которые и дадут жизнь новым поколениям. Путешествие будет длиться по меньшей мере несколько десятилетий. Как только они прибудут на место, наиболее достойных братьев переправят в третью жизнь, а следовательно, минует еще год, прежде чем первые деревья-отцы достаточно повзрослеют, чтобы оплодотворить матерей. Каким образом первый отец на том новом мире узнает, как говорить с нами? Как мы поприветствуем его, когда мы даже не будем знать, где он находится?
Пот струился по лицу Цин-чжао. Капельки бежали по ее щекам, заливали глаза, повисали на кончике носа. Срываясь, они падали в грязную воду рисового поля или на молодые рисовые ростки, которые только-только поднялись над поверхностью воды.
– Почему ты не вытрешь лицо, о святая?
Цин-чжао подняла склоненную голову, чтобы взглянуть на того, кто посмел заговорить с ней. Обычные люди, посвящающие себя праведному труду, старались работать подальше от нее, они чувствовали себя несколько скованно, возделывая поле рядом с Говорящей с Богами.
Это была девочка лет четырнадцати, с мальчишеской фигуркой и коротко остриженными волосами. Она с нескрываемым любопытством наблюдала за Цин-чжао. Ее поведение отличала какая-то открытость, она абсолютно не стеснялась Говорящей с Богами. Цин-чжао сочла это весьма странным и немного неприятным. Первой ее мыслью было проигнорировать девочку.
Но не обратить на нее внимание было бы крайне невежливо, все равно что сказать: «Я беседую с богами, поэтому я вольна не отвечать, когда мне задают вопросы простые люди». Никто бы даже не подумал, что на самом деле она не ответила потому, что целиком погружена в решение практически невыполнимой задачи, поставленной великим Хань Фэй-цзы. Задание настолько заняло ее ум, что ей было в буквальном смысле слова больно думать о чем-либо другом.
Поэтому она ответила, но использовала форму вопроса:
– А почему я должна вытирать лицо?
– Разве тебе не щиплет кожу? Пот, стекающий по лицу, – он ведь попадает в глаза и, наверное, страшно жжется.
Цин-чжао опустила лицо и снова принялась за работу, только на этот раз она специально сконцентрировалась на ощущениях от пота. Он действительно неприятно разъедал лицо, глаза жгло огнем. По сути дела, жгло нестерпимо, что очень раздражало. Цин-чжао осторожно разогнулась и выпрямилась – и сразу почувствовала острую боль, пронзившую спину. Таким образом ее тело протестовало против изменения позы.
– Да, – повернулась она к девочке. – Действительно жжется.
– Тогда вытрись, – посоветовала девочка. – Рукавом.
Цин-чжао посмотрела на рукав. Платье насквозь пропиталось потом.
– Ты думаешь, поможет? – поинтересовалась она.
Теперь настала очередь девочки открыть кое-что такое, над чем она прежде не задумывалась. На какое-то мгновение она погрузилась в размышления, а затем вытерла свой лоб рукавом.
– Нет, о святая, – подтвердила она, улыбнувшись. – Нисколечко не поможет.
Цин-чжао мрачно кивнула и вернулась к работе. Однако теперь легкое жжение от пота, слезящиеся глаза, боль в спине – все это отвлекало ее и не давало сосредоточиться. У нее не получилось с головой уйти в решение проблемы. Девочка, кем бы там она ни была, только прибавила ей отчаяния, обратив внимание на мелкие неудобства, и, как это ни смешно, продемонстрировала Цин-чжао бренность тела, девочка отвлекла ее от мыслей, от которых гудела голова.
Цин-чжао засмеялась.
– Ты смеешься надо мной, о святая? – спросила девочка.
– Этим самым я говорю тебе спасибо, – ответила Цин-чжао. – Пусть на короткое время, но тебе удалось снять с моего сердца тяжкую ношу.
– Ты смеешься надо мной потому, что я посоветовала тебе стереть с лица пот, не подумав, что это вовсе не поможет.
– Я же сказала, я смеюсь не поэтому, – возразила Цин-чжао. Она вновь выпрямилась и заглянула девочке в глаза. – Я не вру.
На лице девочки застыло смущенное выражение, хоть она и вполовину не была смущена так, как следовало бы. Когда Говорящие с Богами брали такой тон, простые люди немедленно принимались кланяться и всячески выказывать уважение. Но эта девочка спокойно выслушала ее, переварила сказанное и коротко кивнула.
Цин-чжао могла сделать только один вывод.
– Ты тоже можешь общаться с богами? – спросила она.
Глаза девочки расширились.
– Я? – изумленно переспросила она. – Мои родители самого низкого происхождения. Мой отец развозит навоз по полям, а мать работает посудомойкой в ресторане.
Это еще ни о чем не говорило. Боги предпочитают отбирать к себе на службу детей святых людей, но бывали и такие случаи, когда они вдруг начинали говорить с теми, чьи родители никогда не слыхали голоса богов. Впрочем, очень многие верили, что, если твои предки низкого происхождения, боги просто-напросто не заинтересуются тобой. И действительно, боги крайне редко обращались к детям, чьи родители не получили соответствующего образования.
– Как тебя зовут? – удивилась Цин-чжао.
– Си Ванму[9], – ответила девочка.
Цин-чжао чуть не задохнулась от смеха, даже прикрыла рот ладошкой, чтобы не показать оскорбительной непочтительности. Но Ванму вовсе не рассердилась, только скорчила нетерпеливую гримаску.
– Прости, – обессилев от смеха, наконец промолвила Цин-чжао, – но так зовут…
– Владычицу Запада, – кивнула Ванму. – А я что могу поделать, если родители выбрали мне такое имя?
– Это очень благородное имя, – серьезно сказала Цин-чжао. – Моя духовная прародительница была великой женщиной, но всего лишь смертной, она писала стихи. Твоя же принадлежит к старейшим богам.
– А мне-то что? – пожала плечиками Ванму. – Мои родители поступили чересчур самонадеянно, назвав меня столь почтенным именем. Вот почему боги никогда не заговорят со мной.
Веселье Цин-чжао сменилось печалью, когда она услышала прозвучавшую в словах девочки горечь. Если б она только знала, с какой радостью поменялась бы с ней местами Цин-чжао! Навсегда освободиться от голоса богов! Не пригибаться к полу, не прослеживать жилок на половицах, не мыть руки, пока не испачкаешься…
Но Цин-чжао не могла объяснить этого девочке. Та просто не поймет. Ей Говорящие с Богами представлялись привилегированной элитой, бесконечно мудрой и недоступной. Это прозвучало бы фальшиво, если бы Цин-чжао принялась объяснять ей, что никакие почести на свете не смогут облегчить ношу, которую взвалили на свои плечи Говорящие с Богами.
Хотя нет, Ванму вовсе не считала Говорящих с Богами такими уж недоступными – ведь она заговорила с Цин-чжао. Поэтому Цин-чжао решила открыть ей то, что лежало сейчас у нее на сердце:
– Си Ванму, я бы с радостью провела остаток жизни в слепоте, если б только могла освободиться от голоса богов.
У потрясенной Ванму приоткрылся рот, глаза округлились.
Ошибкой было говорить так. Цин-чжао моментально пожалела о своем опрометчивом поступке.
– Я пошутила, – сказала она.
– Нет, – не согласилась Ванму. – Вот теперь ты лжешь. А тогда сказала чистую правду. – Она подошла поближе, беспечно хлюпая грязью и наступая на рисовые стебли. – Всю жизнь я наблюдала за Говорящими с Богами. Они облачены в яркие одежды и едут в храмы под роскошными балдахинами. Все люди склоняются перед ними, каждый компьютер открывает им свои файлы. Когда они говорят, из их уст льется музыка. Кто же откажется от такого?
Цин-чжао не могла ответить ей откровенно, не могла сказать: «Каждый день боги унижают меня, заставляют исполнять глупые, бессмысленные ритуалы, и каждый новый день начинается одинаково».
– Ты не поверишь мне, Ванму, но эта жизнь здесь, на полях, куда лучше.
– Нет! – воскликнула Ванму. – Тебя всему научили. Ты знаешь все, что только можно знать! Ты умеешь говорить на многих языках, ты можешь прочитать любое слово, ты способна размышлять о вещах, которые настолько же далеки от моего понимания, насколько далеки мои мысли от мыслей улитки.
– Ты очень хорошо говоришь, – сказала Цин-чжао. – Ты, должно быть, ходила в школу?
– В школу! – презрительно фыркнула Ванму. – Кому какое дело в школах до таких детей, как я? Нас учат читать, но только для того, чтобы мы разбирались в молитвах и не путали вывески на улицах. Нас обучают обращению с цифрами, чтобы мы могли складывать и вычитать, когда заходим в магазин. Мы запоминаем высказывания мудрецов, но только те из них, которые учат смирению и повиновению тем, кто мудрее нас.
Цин-чжао даже не представляла, что могут быть такие школы. Она думала, что детей в обычных школах учат тому же, что преподавали ей наставники. Но она ни секунды не сомневалась в том, что Си Ванму говорит правду, – один учитель, обучая одновременно тридцать учеников, не сможет дать им всего, чему когда-то научилась Цин-чжао у своих наставников.
– Мои родители очень низкого происхождения, – повторила Ванму. – Зачем тратить время и учить меня большему, чем надо знать обычной прислуге? Вот почему мне остается только надеяться, что когда-нибудь мне повезет, я как следует вымоюсь и стану служанкой в доме какого-нибудь богача. Что-что, а полы меня отлично научили мыть.
Цин-чжао вспомнила долгие часы, которые она провела на полу своей комнаты, прослеживая от стены до стены жилки в половицах. Ей никогда не приходило в голову, сколько усилий стоит слугам содержать полы в доме настолько чистыми и отполированными, что, ползая на коленях, она ни разу не запачкала платья.
– Я знаю толк в полах, – горько усмехнулась Цин-чжао.
– Ты обо всем что-нибудь да знаешь, – не менее горько ответила Ванму. – Поэтому не стоит убеждать меня, как это нелегко – быть избранной богами. Боги ни разу не обратились ко мне, и вот что я тебе скажу: это куда хуже!
– Почему ты не побоялась и подошла ко мне? – в ответ спросила Цин-чжао.
– Я решила ничего не бояться, – просто ответила Ванму. – Ты не сможешь сделать мне ничего такого, чего бы уже не преподнесла эта жизнь.
«Я могу заставить тебя оттирать руки, пока они не начнут кровоточить не переставая».
Но затем что-то словно щелкнуло в мозгу Цин-чжао, и она поняла, что, должно быть, девочка не сочтет это такой уж жестокой карой. Возможно, каждый день Ванму с радостью будет драить себе руки, пока на ее запястьях не останутся висеть лишь окровавленные ошметки кожи, лишь бы научиться тому, что уже известно Цин-чжао. Цин-чжао чувствовала себя подавленной невыполнимостью задачи, поставленной перед ней отцом, однако ее решение – преуспеет ли она, или все ее усилия пойдут прахом – изменит ход истории. Ванму проживет жизнь и каждый божий день будет выполнять одну и ту же работу; вся жизнь Ванму пройдет в исполнении работы, которую заметят и поставят ей на вид, только когда она исполнит ее плохо. В конце концов, разве работа слуги не столь же бесплодна, как и ритуалы очищения?
– Жизнь служанки, должно быть, очень трудна, – сказала Цин-чжао. – Поэтому я рада, что тебя еще никто не успел взять к себе в прислуги.
– Мои родители выжидают в надежде, что я, когда вырасту, стану красивой девушкой. Тогда они смогут получить за меня куда больше. Какой-нибудь личный слуга богатого человека решит взять меня в жены или богатая госпожа приветит меня как доверенную служанку.
– Но ты уже красива, – отметила Цин-чжао.
Ванму пожала плечами:
– Моя подружка Фань-лю работает у одного человека, так она говорит, что замарашки трудятся куда больше, но зато мужчины в доме не трогают их. Дурнушек, как правило, оставляют в покое, наедине с их печальными думами. От них не требуют постоянных комплиментов в адрес госпожи.
Цин-чжао вспомнила слуг в доме отца. Она знала, что ее отец никогда не обратился бы к служанке с грязным предложением. И никто не обязан расточать комплименты ей.
– В моем доме все по-другому, – возразила она.
– Но я-то в твоем доме не служу, – резонно ответила Ванму.
Внезапно вся картина прояснилась перед Цин-чжао. Ванму заговорила с ней не просто из какого-то добросердечного побуждения. Ванму обратилась к ней в надежде, что ей предложат место в доме Говорящей с Богами госпожи. Цин-чжао прекрасно знала, какие слухи ходят о ней в городе: она закончила обучение у частных учителей и сейчас выполняет свое первое взрослое задание, и до сих пор она не обзавелась ни мужем, ни доверенной служанкой. Си Ванму нарочно записалась в ту же работающую на полях бригаду, что и Цин-чжао, чтобы вызвать ее на этот разговор.
На мгновение Цин-чжао овладел гнев, но потом она подумала: «А почему Ванму не должна была так поступать? В худшем случае я бы догадалась о ее замыслах, рассердилась и отказала ей. Тогда она осталась бы там, где и есть. Но если я ни о чем не догадаюсь, привечу и найму, она станет доверенной служанкой Говорящей с Богами. Будь я на ее месте, не поступила бы я точно так же?»
– Неужели ты думала, тебе удастся меня одурачить? – спросила Цин-чжао. – Неужели ты считаешь, что я до сих пор не поняла, что ты добиваешься должности моей служанки?
Ванму выглядела одновременно взволнованной, рассерженной и испуганной, но мудро решила промолчать.
– Почему же ты гневно не возразишь мне? – продолжала Цин-чжао. – Почему ты не отрицаешь того, что заговорила со мной только потому, что хотела получить работу?
– Потому что это и в самом деле так, – тихо ответила Ванму. – А теперь я оставлю тебя.
Именно это и надеялась услышать от нее Цин-чжао – честный ответ. Но она вовсе не собиралась отпускать ее.
– Сколько из того, что ты наговорила мне, правда? Ты действительно желаешь получить хорошее образование? Хочешь совершить в своей жизни что-нибудь более высокое, нежели натирать пол?
– Я говорила только правду, – промолвила Ванму, в голосе ее прозвучала неприкрытая страсть. – Но тебе-то что? Ты возложила на свои плечи ужасную ношу божьего гласа!
Последнюю фразу Ванму выпалила с таким откровенным сарказмом, что Цин-чжао чуть не расхохоталась, но вовремя сдержалась. Не имело смысла и дальше злить Ванму.
– Си Ванму, духовная дочь Владычицы Запада, я возьму тебя к себе в доверенные служанки, но только в случае, если ты согласишься на следующие условия. Во-первых, ты позволишь мне обучать тебя и будешь прилежно исполнять уроки, которые я преподам. Во-вторых, ты всегда будешь обращаться со мной как с равной, никогда не будешь кланяться и говорить «о святая». И в-третьих…
– Но как можно? – удивилась Ванму. – Если я не буду выказывать тебе уважение, люди назовут меня недостойной. Меня накажут при первом удобном случае, стоит тебе только отвернуться. Это станет позором нам обеим.
– Естественно, при посторонних ты будешь обращаться ко мне с должным почтением, – кивнула Цин-чжао. – Но с глазу на глаз ты будешь говорить со мной как с равной, иначе я тут же тебя уволю.
– А третье условие?
– Ты никогда и никому не передашь ни единого нашего разговора.
Личико Ванму гневно вспыхнуло.
– Доверенная служанка никогда не выдает чужих секретов. В мой мозг установят специальные заслоны.
– Заслоны будут лишь напоминать тебе о молчании, – кивнула Цин-чжао. – Но если ты захочешь рассказать, то без труда обойдешь все запреты.
Цин-чжао вспомнила возвышение отца, подумала о тайнах Конгресса, которые он свято хранил. Он никому ничего не говорил; ему просто было не с кем поговорить, за исключением разве что самой Цин-чжао. Если выяснится, что Ванму достойна доверия, у Цин-чжао будет кто-то, с кем можно поделиться размышлениями. Она никогда не будет такой одинокой, как отец.
– Ты не понимаешь меня? – спросила Цин-чжао. – Люди подумают, что я беру тебя в служанки. Но ты и я будем знать, что на самом деле ты поступаешь ко мне в ученицы, и я хочу, чтобы ты стала мне подругой.
Ванму с интересом посмотрела на нее:
– Почему ты делаешь это, раз боги уже открыли тебе, как я подкупила мастера, чтобы он позволил мне войти в твою бригаду и не прерывал нас, пока я буду говорить с тобой?
Разумеется, ничего подобного боги ей не открывали, но Цин-чжао всего лишь улыбнулась.
– А тебе не приходит на ум, что, может быть, сами боги хотят, чтобы мы стали подругами? – спросила она.
Ванму, потрясенная, сцепила руки в замок и нервно рассмеялась. Цин-чжао обхватила ее запястья и обнаружила, что Ванму вся дрожит. Значит, она вовсе не такая самоуверенная, как кажется.
Ванму опустила глаза на свои пальцы. Цин-чжао проследила за ее взглядом. Их руки были покрыты засохшей коркой грязи, слипшейся на жарком солнце.
– Мы такие грязные, – проговорила Ванму.
Цин-чжао давно научилась не обращать внимания на грязь, приобретенную во время праведного труда, ибо это не требовало истинного очищения.
– Когда-то мои руки покрывала несмываемая грязь, – сказала она. – Когда время праведного труда истечет, пойдешь со мной. Я расскажу о нашей затее отцу, и он решит, подходишь ты на роль моей доверенной служанки или нет.
Ванму сразу нахмурилась. Цин-чжао только порадовалась, что ее чувства было так легко прочитать.
– В чем дело? – спросила она.
– Всегда решают за нас отцы, – ответила Ванму.
Цин-чжао кивнула, подумав при этом, зачем Ванму было констатировать столь очевидный факт.
– Это начало мудрости, – пожала плечиками Цин-чжао. – Кроме того, моя мать давным-давно умерла.
Праведный труд всегда заканчивался, когда солнце еще висело высоко в небе. Официально это было устроено для того, чтобы людям, живущим далеко от полей, хватило времени добраться до дому. На самом же деле существовал обычай устраивать после каждого дня таких трудов небольшое празднество. Отработав во время привычного полуденного отдыха, после почти целого дня на поле люди чувствовали легкое головокружение, словно всю предыдущую ночь провели на ногах. Некоторые становились вялыми и сонными как мухи. Так или иначе, это был хороший повод пообедать с друзьями и хорошенько выпить, после чего засветло завалиться в постель, дабы восполнить потерю дневного отдыха и вознаградить себя за целый день напряженного труда.
Цин-чжао после такой работы чувствовала себя совершенно опустошенной, тогда как Ванму, очевидно, относилась к тем людям, которые сравнительно легко переносят рисовые поля. Или, может быть, причина была в том, что загадка исчезновения флота на Лузитанию не давала покоя Цин-чжао, тогда как Ванму только что приняли на должность доверенной служанки госпожи Говорящей с Богами. Цин-чжао провела Ванму через процедуру принятия на работу в дом Хань: омовение, отпечатки пальцев, проверка службой безопасности, – однако, в конце концов не выдержав постоянного лопотания Ванму, удалилась прочь.
Поднимаясь по лестнице в свою комнату, Цин-чжао услышала, как Ванму с опаской спросила:
– Я чем-нибудь рассердила мою новую госпожу?
Ответил ей Ю Кун-мэй, охранник дома:
– Говорящие с Богами чаще прислушиваются к другим голосам, малышка.
Это был очень добрый и милосердный ответ. Цин-чжао зачастую восхищалась мягкостью и мудростью людей, которых отец принял на работу в дом. Она подумала, достаточно ли мудро поступила сама, не ошиблась ли в своем первом выборе.
Впрочем, важно другое – она знала, что все равно поступила нехорошо, приняв решение, не посоветовавшись перед этим с отцом. Наверняка окажется, что Ванму абсолютно ей не подходит, и отец отругает ее за опрометчивый и глупый поступок.
Стоило ей подумать об упреках отца, как она мгновенно вызвала гнев богов. Цин-чжао почувствовала себя грязной и недостойной. Она опрометью кинулась в комнату и заперла дверь. И горько, и смешно, но она могла сто раз повторять в уме, как ненавистны ей эти ритуалы, на которых настаивали боги, как пусто в своей основе поклонение им, но, как только она допускала еретическую мысль об отце или Звездном Конгрессе, ей немедленно приходилось исполнять ритуал очищения.
Обычно она могла на полчаса, иногда на час и дольше, отложить поклонение богам, сопротивляясь непреодолимому желанию очиститься. Однако сегодня Цин-чжао сама жаждала этих минут. Ритуал основывался на своего рода логике, он имел четкую структуру, начало и конец, имелись определенные правила, которым надо было следовать. Не то что проблема с флотом на Лузитанию.
Встав на колени, она нарочно выбрала самую узкую, практически невидимую жилку, какую только смогла найти на половице. Ритуал обещал быть нелегким; возможно, хоть тогда боги сочтут ее достаточно очищенной, чтобы открыть решение проблемы, поставленной отцом. Ей потребовалось целых полчаса, чтобы добраться до противоположной стены комнаты, ибо она то и дело теряла жилку и приходилось начинать все заново.
Под конец ее безудержно начало клонить в сон, тело ныло от праведных трудов, исполненных днем, глаза слезились от напряжения. Однако, вместо того чтобы уступить желанию отдохнуть, она опустилась на пол перед терминалом и вызвала на экран итоговые результаты проделанной работы. Внимательно изучив и отбросив в сторону все нелепые теории, возникавшие в ходе расследования, Цин-чжао пришла к трем возможным выводам относительно исчезновения флота. Во-первых, исчезновение могло быть вызвано каким-то естественным явлением, которое, произойдя на скорости света, просто пока не успело проявиться для астрономов-наблюдателей. Во-вторых, обрыв связи между ансиблями мог стать результатом либо саботажа, либо приказа, отданного командованием флота. И в-третьих, обрыв связи мог быть делом рук какой-то тайной межпланетной группировки.
Первый вывод практически не имел смысла, судя по тому, как перемещался флот. Суда шли слишком далеко друг от друга, чтобы какая-нибудь естественная катастрофа могла уничтожить всех разом. Флоту незачем было собираться в одном месте перед высадкой на Лузитанию – ансибли обеспечивали мгновенную связь и качественную передачу изображения на расстоянии, поэтому корабли окружали Лузитанию со всех сторон, направляясь к планете прямо оттуда, где их застал приказ присоединиться к флоту. Даже сейчас, когда до выхода на орбиту вокруг солнца Лузитании оставался год с небольшим, космические корабли находились настолько далеко друг от друга, что ни одно естественное событие, знакомое человеку, не могло одновременно задеть весь флот.
Вторая причина также отметалась, потому что исчез весь флот без исключения. Какой реализуемый людьми план мог сработать с подобной эффективностью и быстродействием, не оставив к тому же никаких свидетельств готовящегося заговора в банках данных, в личных делах персонала или в устройствах связи, вмонтированных в используемые на планетах компьютеры? Не существовало ни малейшего доказательства, что кто-то подменил или скрыл какую-то информацию, зашифровал переговоры, чтобы не дать повода для подозрений. Если заговор родился на борту кораблей флота, то бунтовщики не оставили после себя ни одной улики, не совершили ни единой ошибки.
Такое же отсутствие доказательств делало еще более невероятным существование межпланетной группировки. И совсем неправдоподобными выводы становились в свете того, что все корабли исчезли одновременно. Как свидетельствовали показания очевидцев, все космические суда отключили ансибли практически в одну и ту же секунду. Может быть, и существовала какая-то разница во времени – секунды, даже минуты, но, во всяком случае, разрыв составлял не больше пяти минут; таким образом, ни одно судно не успело заметить пропажи остальных.
Итак, напрашивался вывод, просто элегантный по своей простоте: не оставалось ровным счетом никаких причин. Были собраны все доказательства, все улики, какие только можно, но в их свете каждое разумное объяснение происшедшего сразу становилось неразумным.
«Почему отец поручил это именно мне?» – в который раз безмолвно вопросила Цин-чжао.
И сразу – впрочем, как обычно – почувствовала свою никчемность. Вопрос был задан риторически, но она посмела усомниться в правильности решений своего отца. Ей необходимо было принять душ, чтобы смыть с себя нечистоты сомнений.
Но она не пошла в ванную. Она заперла внутри себя голос богов, ожидая, когда их приказы приобретут неодолимую силу. На этот раз она сопротивлялась их зову вовсе не из праведного желания самоусовершенствования. На этот раз она нарочно пыталась привлечь к себе внимание богов. Только когда она начала задыхаться от жажды очищения, только когда начала содрогаться всем телом от малейшего прикосновения к своей плоти – рука случайно задела колено, – только тогда она задала вслух вопрос.
– Ведь это ваших рук дело? – обратилась она к богам. – Только вы можете такое, что не под силу обыкновенному человеку. Вашей волей была прервана связь с флотом на Лузитанию.
Ответом ей явилась усилившаяся тяга к очищению.
– Но Конгресс и Адмиралтейство не следуют Пути. Они не могут представить себе золотую дверь, ведущую в Город Нефритовой Горы, что на Западе. Если отец скажет им: «Боги забрали ваш флот, чтобы наказать вас за неправедные поступки», они презрительно высмеют его. Если они начнут презирать его, нашего величайшего деятеля, живущего ныне, они также запрезирают нас. А если через моего отца будет унижен Путь, тогда Путь уничтожит его. Вы поэтому избавились от флота?
Она разрыдалась:
– Я не позволю вам уничтожить моего отца. Я найду решение. Я найду ответ, который устроит Конгресс. Я вызываю вас на бой!
Стоило только ей произнести эти слова, как ее охватило такое сильное ощущение собственной нечистоты, какого она никогда прежде не переживала. У нее даже перехватило дыхание, она безмолвно повалилась вперед, хватаясь руками за терминал. Она пыталась говорить, молить о прощении, но вместо этого из губ вырывались жалкие хрипы. Она постоянно сглатывала, чтобы удержать выворачивающийся наружу желудок. Ей казалось, что руки покрывают все, чего бы она ни коснулась, жиром; пока она поднималась на ноги, платье прилипло к телу так, будто все было пропитано черной маслянистой грязью.
Но она не побежала в ванную. Не упала на пол, чтобы искать трепещущим взглядом жилки в дереве. Шатаясь, она двинулась к двери, намереваясь спуститься вниз, в комнату отца.
Конец ознакомительного фрагмента.