Крылья распахнуть!. Ожерелье-I. Пророчество (Ольга Голотвина, 2016)

1

Черная поверхность воды неподвижно стыла меж замшелых валунов. На каждом камне было вырезано по знаку. Что означали эти линии, глубоко ушедшие в гранит, не знал ни один из живущих ныне людей. Народ, создавший эту письменность, давно ушел в вечность, истребленный предками виктийцев. А знаки остались – и несли в себе скрытую силу. Даже мох, пышно разросшийся на валунах, не посмел закрыть глубокие бороздки.

Вода, замкнутая в кольцо из валунов, словно дышала холодной, ровной, застоявшейся за долгие годы ненавистью.

Над колодцем навис каменный свод – низкий, в разводах плесени, невидимых в темноте. Колодец сквозь мрак гляделся в свод черным глазом воды, всматривался, пытался проглядеть насквозь.

Но вот у входа в подземный зал замерцало пламя свечи. Ему не под силу было озарить мрачное подземелье, но оно уверенно очерчивало спокойный, с мягкими, расплывчатыми краями круг света, который неспешно приближался к колодцу.

Моложавый, статный человек со свечой в руке склонился над водой, стараясь не касаться валунов. Не потому, что опасался скрытой в камнях колдовской силы, нет. Просто не хотел испачкать свое белое одеяние.

– Здравствуй, учитель, – сказал он негромко. – Ты слышишь меня? Это я, Алмаз…

Колодец презрительно молчал.

– Я давно не навещал тебя, – продолжал Алмаз. – Прости, столько дел… Ожерелье процветает. Помнишь, ты говорил, что я, Двуцвет и Сапфир зря взяли имена у драгоценных камней… что мы – три паука в банке и когда-нибудь сожрем друг друга. Ты оказался не прав. Нас уже семеро, и каждый воистину драгоценен. В замке постоянно живут лишь четверо… ах, замок, не устаю тебя за него благодарить, ты так замечательно его выстроил!

Поверхность воды покрылась крупной рябью, но тут же вновь застыла, словно черный лед. Но человек успел заметить это движение, и по его тонким бледным губам скользнула злорадная улыбка.

– Мы упорно трудимся и совершенствуемся, учитель. Помнишь, как Сапфир теряла сознание от напряжения, протащив облако от Китовой бухты до Рудного кряжа? Теперь она устраивает бурю так уверенно, словно ее матерью была сама Эссея Легкокрылая. Года три назад прогнала ураган через всю Антарэйди, до Спандийского моря, даже горные хребты не были ей помехой! А ведь не прошло и пятидесяти лет, как я тебя… как мы расстались с тобой, учитель. Ах, как мне не хватает твоих уроков, твоих мудрых советов…

Отражение лица на поверхности воды расплылось радужными пятнами – и сплелось в другую картину: страшная морда чудовища с окровавленными клыками.

– Ну, зачем так, зачем? – мягко попенял гость своему незримому собеседнику. – Вовсе я не зверь, не ужасная тварь. Наоборот, я благодетель человечества – не нынешнего, разумеется, а будущего. Идеального, безупречного человечества, которое я создам при помощи скальпеля и магии. У меня уже получаются люди с жабрами на шее и с перепонками между пальцами. Чешуя, правда, приживается скверно, рабы умирают под скальпелем. Но пятерых я все-таки создал – живут, плавают. А вот крылья никак не удается вживить в человеческие спины… Я еще не утомил тебя, учитель? Перед кем и выговориться, как не перед тобой! Ты всегда был так терпелив и добр ко мне…

Отражение вновь обрело черты человеческого лица, стало четким – и вдруг словно взорвалось. Череп раскололся, мозг ошметками разлетелся в стороны, глаза омерзительно вытекли.

Гость расхохотался:

– Ах, учитель! Неужели ты хотел бы проделать это со мною? Не верю, не верю! Должно быть, ты предупреждаешь меня, чтобы я берег здоровье? Я берегу. Ты же видишь – я вернул себе молодость!

Капля воска сорвалась со свечи и растеклась на поверхности воды, словно плевок по щеке.

– В Ожерелье вошел новичок, мы назвали его Рубин. Ничего не умеет! Не владеет никакой магической техникой! Ни свечу взглядом зажечь, ни бокал по столу без прикосновения передвинуть… Зато разработал и безупречно проводит обряд возвращения молодости. Сам живет уже третью жизнь. Ах, как же это изумительно: дожить до глубокой дряхлости, до скрипа в суставах, до пергаментной кожи, до шамканья беззубым ртом – а потом разом вернуть весь цвет и радость юности: ловкость, гибкость, красоту, яркость зрения, мужскую силу! Сапфир и Двуцвет тоже помолодели.

Отражение матово белело на поверхности воды. Теперь оно имело вид черепа.

– Хочешь сказать, что все мы будем в земле? – покосился мужчина на череп. – Не уверен, не уверен, Рубин работает над проблемами бессмертия!.. Пойду и я работать, меня ждет скальпель… Ах да! Я рассеянный глупец! Принес подарок – и чуть не забыл отдать!

Рука мужчины качнула над колодцем тонкую серебряную цепочку.

Вода поднялась черным пузырем – и вновь опала. Казалось, воздух подземелья стал ледяным от плеснувшей из колодца волны страха.

– Ты ведь любишь серебро, учитель, – негромко сказал мужчина и разжал пальцы.

Цепочка канула в глубину – и подземелье содрогнулось от беззвучного вопля. Вода забила ключом, со дна всплыли крупные пузыри, словно там захлебывался кто-то огромный. Запахло кровью.

– Я рад, что тебе нравится мой подарок, учитель, – благодушно произнес Алмаз. – Жаль, что не слышу твоего голоса…

И, словно ответом на его слова, откуда-то донесся отдаленный вопль.

Алмаз вскинул голову.

Вопль повторился – громче, резче, в нем звучало проклятие.

– Это кто же так расшумелся? Пойду взгляну… До встречи, дорогой учитель. Я как-нибудь зайду навестить тебя… с подарком, обязательно с подарком!

Алмаз поднял повыше свечу и пошел к низкой, потемневшей от времени двери. Он уже не улыбался. И не оглянулся на колодец, клокочущий в бессильной ярости. Просто выбросил из головы своего немого собеседника.

2

Идол стоял в глубокой нише – жутковатого вида фигура в человеческий рост. Он был вытесан из красного, с темными прожилками камня и оттого похож был на человека, с которого содрали кожу. Однако лицо, вырезанное пусть и с дикарским, но явным мастерством, выглядело вполне довольным. Глаза блаженно щурились, губы расплылись в улыбке, совсем бы добродушной, если бы она не открывала клыки в углах рта. Рожа идола лоснилась, натертая жиром, а член его был вздыблен, как горячий конь.

У стены напротив был привязан к железным кольцам, вбитым в стену, обнаженный мужчина – настоящий богатырь, виктиец. Он яростно пытался порвать свои узы и во все горло сыпал проклятиями и угрозами. Это его громоподобный голос, прорвавшись сквозь тяжелые двери и низкие коридоры, долетел до подземелья, до колодца с черной водой.

А между пленником и идолом низенькая полная женщина в темном балахоне и теплой шали разводила костер прямо на каменном полу. Больше в комнате не было ничего – ни мебели, ни ковров, только четыре горящих светильника по углам.

Женщина действовала ловко, без спешки и суеты, не обращая внимания ни на крики пленника, ни на насмешливый взгляд идола. Шаль сползла с ее головы, открыв шапку коротких, иссиня-черных, буйно вьющихся волос.

– Что кутаешься, Агат? Холодно? – раздалось от дверей.

Женщина вскинула голову и приветливо ответила перешагнувшему порог Алмазу:

– Мерзну, вождь! Такие скверные края: море холодное, земля заледеневшая!

Теперь, когда женщина подняла глаза, стало видно, что кожа у нее темно-коричневая, лицо круглое, с широким носом, большим ртом и темными глазами.

Пленник, замолкший при появлении незнакомца, вновь взорвался потоком брани:

– Твари, демонские подстилки, грязные колдуны, испепели вас Фламмар! Я, Улаф из потомков Хельма Дракона, порвал бы вас в кровавые лохмотья, если бы не…

Алмаз вскинул левую руку ладонью вверх – и голос виктийца оборвался. Пленник силился что-то крикнуть, но горло издавало лишь тихое сипение.

– Зачем, вождь? – огорчилась женщина. – Мне нравятся его вопли. И Тлолкалойо доволен. – Она кивнула в сторону красно-бурой статуи. – Тлолкалойо сегодня получит достойную жертву: не забитого раба, а истинного воина, могучего и бесстрашного.

– Накричится еще, – добродушно ответил Алмаз. – А пока пусть не мешает… О чем ты хочешь просить своего бога?

– Пусть откроет будущее. Двуцвет хочет узнать, доживет ли старший альбинский принц до того дня, когда ему суждено надеть корону.

Алмаз рассеянно кивнул. Его не особенно занимала политика.

Тем временем Агат закончила разводить костер, сняла шаль и сбросила балахон, оставшись обнаженной. Теперь видно было, что она немолода. По лицу возраст читался с трудом, но тело – обрюзгшее, с отвисшим животом и потерявшими упругость грудями – говорило о том, что зрелость женщины уже переходит в старость.

Не смущаясь под мужскими взглядами, просто не замечая их, Агат подошла к нише со статуей и взяла два предмета из ржавого железа, лежащие у ног каменного божества.

– Спроси своего бога заодно о судьбе Ожерелья, – попросил Алмаз.

Он не верил в божественную силу каменного истукана с труднопроизносимым именем, но в пророческие способности Агат верил безоговорочно. Из-за этих способностей таумекланка не затерялась среди рабов, которых поглощал и не выпускал Семибашенный замок.

– Я всегда спрашиваю про Ожерелье! – чуть обиженно отозвалась женщина, привычно надевая что-то вроде железных перчаток с длинными когтями.

– Ну и славно, – кивнул Алмаз. – Я зайду попозже, узнаю…

– Верни жертве голос, вождь. Зачем лишать Тлолкалойо радости?

– Да пожалуйста, пусть радуется! – усмехнулся Алмаз, легко махнул левой кистью в сторону пленника и вышел из комнаты.

Идя по узкому, с низким потолком коридору и слушая затихающие позади угрозы и проклятия, маг посмеивался: Агат прекрасно освоила чужой язык, но осталась дикаркой из таумекланского леса. Она, единственная в Ожерелье, не стремится познавать новое. Просто служит своему богу, как служила на родине.

Алмаз вспомнил, как он и его собратья по Ожерелью, измерив могучий магический потенциал рабыни, предложили ей стать одной из них. А дикая баба выставила условие: пусть ей привезут ее божество! Маги оценили характер таумекланки и снарядили экспедициюза идолом на далекий материк Фламмарэйди. Правда, мореходы, которые добыли статую, попутно спалили храм, а жриц переловили и продали в рабство. Но Агат, узнав об этом, не огорчилась. Сказала: «Теперь у Тлолкалойо будет каменный храм. А те глупые козы не смогли бы угодить божеству так, как это буду делать я!..»

Алмаз распахнул дверь. В лицо ударило солнце, пронзительно закричали чайки. Серое северное море мерно катило волны на каменистый берег. Винтовая лестница вела вниз от каменной площадки. Маг начал спускаться по ступенькам. И первый же поворот открыл перед ним картину, которая потрясла бы человека, увидевшего ее впервые.

По берегу стылого моря зеленым костром полыхал лес. Не суровый виктийский ельник – буйный, яркий лес, празднество небывалых деревьев с огромными сочными листьями. Толстые, как канаты, лианы обвивали стволы. Цветы облепили ветви гроздьями – алыми, оранжевыми, пурпурными, густо-синими.

Сверху было видно, что лес тянется вдоль берега и скрывается за серыми скалами у горизонта. Алмаз знал, что там, за скалами, лес и оканчивается. Но глаза отказывались в это верить. Слишком нагло, слишком победно лес грозил ветвями морю и утесам – словно армия короля-завоевателя шла веселым маршем по пустынному побережью…

Алмаз спустился на берег. Край леса производил странное впечатление: не опушка, а именно край, словно кто-то гигантским ножом разделил пышное цветение растений и суровые валуны, вылизанные догола соленым ветром. И на этом краю меж камней стояло удобное деревянное кресло. Маг опустился на сиденье и крикнул:

– Эй, Изумруд! Принимай гостя!

И приготовился ждать, любуясь кричащими, варварскими, но восхитительными сочетаниями красок – листья, цветы, стволы.

Войти в лес Алмаз и не подумал, хотя охранные чары его бы пропустили. Но лес был битком набит всякой таумекланской мерзостью, вроде крупных комаров, ядовитых змей и растений-кровопийц – захлестнут кожу колючими усиками и тянут кровь.

Кроме того, Изумруд вывел растения, каких не знал его родной Таумеклан. Например, дерево, за которое Ожерелье признательно лесному чародею. Привяжешь к стволу раба, дерево окутает его ветвями. А когда раба отвяжешь, он становится тупым, но покорным. Теряет способность к размышлениям, но старательно исполняет повеления и рта не раскрывает без приказа. В замке теперь вся прислуга такая… неразговорчивая…

Сверху послышалось шуршание, словно по ветвям скользила огромная ящерица. Маг поднял голову – и встретился глазами с илвом, раздвинувшим ветви.

Впрочем, Алмаз глядел в эти круглые желтые глаза несколько мгновений. Илв тут же скользнул рукой к голове и надвинул на глаза повязку из черной материи.

Алмаз не удивился. Он знал, что солнечный свет бьет по глазам илвов, а ткань тонкая, сквозь нее Изумруд видит все вокруг – не очень четко, зато глазам не больно.

– Здравствуй, вождь! – высоким голосом приветствовал гостя илв.

– И ты зовешь меня вождем, – усмехнулся Алмаз. – Ваши таумекланские штучки…

– Ты был у Агат? – догадался илв.

– Да. Она готовится к жертвоприношению. Я ушел, чтобы не мешать. Да и раздражает меня это зрелище.

– Тебя, вождь? Но ты сам каждый день терзаешь ножом человеческую плоть!

– Это не нож, а скальпель, – уточнил Алмаз.

– Те, что умирают на залитом кровью столе, не видят разницы.

Алмаз вздохнул про себя, вспомнив мелькнувшую недавно мысль: да, илв и шаманка на удивление быстро и хорошо освоили чужой язык – но остались дикими натурами, с трудом воспринимающими высокие идеи.

– Я не терзаю плоть, – попытался объяснить маг. – Я творю. Я создаю новое человечество. Рабы, ложащиеся под скальпель, – материал для великих свершений. Агат, разрывая жертву в клочья, входит в транс и пророчествует. Я уважаю ее методы, но мне жаль, что они несколько расточительны. Может быть, я дал бы этому пленнику крылья!

– Как дал жабры Аквамарину?

Алмаз гордо кивнул.

Да, он был первой серьезной удачей мага-хирурга, этот рыбак-иллиец, проданный пиратами в рабство на север. Алмаз вживил ему акульи жабры. Но до конца трансформацию тогда довести не удалось. Кто же знал, что пленник – скрытый маг, да еще такой сильный! Когда он пришел в себя и понял, что с ним сделали, произошел мощный выброс магической энергии – замок содрогнулся! Позже молодой маг смирился со своей участью, вошел в Ожерелье, развивает свои способности и изучает море…

Тем временем илв рассуждал:

– Ты убиваешь, Агат убивает, Рубин убивает… и всё не для того, чтобы насытиться. Не понимаю!

Алмаз взглянул на собеседника – и сразу отвел глаза. Нет, у него не вызывала отвращения вытянутая вперед нижняя часть лица, напоминающая звериную морду. Не отталкивала мага и бурая шерсть, покрывавшая спину, плечи и загривок лесного чародея (грудь, живот и руки шерстью не обросли). К этому Алмаз привык. Но сейчас Изумруд, распластавшись по стволу дерева, висел вниз головой – и небрежно разговаривал в этой позе. У Алмаза при взгляде на него начиналось головокружение.

– Не надо сравнивать, – мягко ответил он. – Агат убивает, чтобы увидеть вероятные варианты будущего. Рубин убивает, потому что ему нравится убивать, это для него – как вино или ласки женщины… ладно, каждый развлекается как может. Но я убиваю не ради убийства! Я леплю из живого существа нечто более совершенное!

– А что будет делать нынешнее человечество, когда ты вырастишь свою совершенную породу людей? – птичьим переливчатым голосом спросил Изумруд.

Маг в белом одеянии, закрыв глаза, подставил лицо лучам солнца.

– Нынешнее? – переспросил он рассеянно. – Полагаю, вымрет за ненадобностью.

Изумруд несколько мгновений глядел на собеседника. Затем издал чирикающий звук, исчез в листве, тут же снова вернулся:

– Держи, вождь!

Алмаз приоткрыл глаза и с опаской покосился на продолговатый желтый плод.

– Это можно и людям тоже – или только илвам?

– Агат каждый день ест. Шкурку с него сними.

Принимая угощение, маг усмехнулся. Агат каждый день приходит сюда за плодами, вот как? В Таумеклане люди и илвы враждуют меж собой. А здесь, в Антарэйди, два пленника, привезенные из-за океана в трюме для рабов, подружились. Должно быть, вместе вспоминают родину…

– Все-таки твой лес – чудо высокой ступени мастерства, – сказал Алмаз, попробовав плод, немного приторный, но вкусный.

– Лес? – грустно отозвался илв. – Это жалкий садик! Во всей Антарэйди, от Ледяного до Спандийского океана, есть только один настоящий лес – Форенуар!

– Потому что там живут илвы? – усмехнулся Алмаз.

Конечно, он знал, что два века назад безымянный илв, которого для забавы, как диковинного зверя, держали во дворце франусийского короля, исцелил своими зельями умирающего от яда Каэтана Гордого. На вопрос монарха, какой награды желает его спаситель, илв попросил лес, который принадлежал бы его соплеменникам и куда не смел бы войти ни один человек. Каэтан Гордый издал указ – и с тех пор в Форенуар закрыта дорога людям. Сначала туда бежали от господ рабы-илвы, а после отмены рабства в большинстве стран почти все илвы Антарэйди переселились в Форенуар…

– Да, – ответил Изумруд «вождю». – Там живут илвы. И только они знают, как сделать лес живым и разумным…

Посидев еще немного на берегу, доев плод и побеседовав с илвом, Алмаз неспешно направился обратно, к лестнице.

В коридоре не слышно было воплей – значит, время было рассчитано верно.

Войдя в комнату, где на полу догорал маленький костерок, Алмаз бросил беглый взгляд на висящий на кольцах истерзанный труп, так же вскользь глянул на идола – на красно-буром камне не видны были следы крови – и тут же перенес внимание на лежащую у костра женщину.

– Агат, тебе плохо? Помочь дойти до постели? Или прислать рабыню?

Жрица подняла голову. Она походила на пьяную, но у Алмаза и мысли такой не мелькнуло. Он знал, сколько силы отнимает у прорицательницы взгляд в будущее.

– Не надо. Отлежусь здесь, под взором Тлолкалойо.

– Что ты узнала?

– Старший альбинский принц сядет на трон. Но править будет не он, а его сестра Энния со своим любовником. Младший брат будет им мешать, но Энния сильнее.

– Ты сказала – со своим любовником… Кто этот человек? – заинтересовался Алмаз, хотя его вообще-то не волновали придворные дрязги.

– Я шла по разным тропинкам, и на каждой из тропинок рядом с Эннией был другой мужчина. И каждый раз принцесса побеждала.

– Я передам это Двуцвету. А Ожерелье?

– На каждой из тропинок я видела камень, о который мы можем споткнуться.

– Что за препятствие?

– Человек.

– Ты видела его лицо?

– Нет. Тлолкалойо произнес его имя. Но оно такое маленькое, такое легкое, что выскальзывает из памяти… Я его ловлю, а оно уворачивается… уворачивается…

Женщина уронила голову на грудь. Алмаз встряхнул ее за плечи:

– Назови это имя!

– Не помню… Банц… Бонц… Бенц…