Павел Субботин
«Это же дети!»
Мне посчастливилось познакомиться с Октавио более десяти лет тому назад. Уже при первом знакомстве этот человек пробудил во мне несомненную приязнь. Вскоре наши отношения переросли в дружеские.
Октавио с Павлом Субботиным
У Октавио был дар располагать к себе людей. Вернее, даже не дар, а некий набор положительных человеческих качеств, которые отличали его от многих других. Он умел, что называется, слушать и понимать людей. Слушать не притворно, не вполуха, как часто делают, чтобы просто не обидеть человека: нет, он по-настоящему сопереживал, пропускал через себя все чужие радости и горести. Несмотря на языковой барьер, на разницу возрастов и менталитетов, ему удавалось очень точно прочувствовать внутреннее состояние человека. Прочувствовать и отозваться на это самым, как мне кажется, уместным образом. Когда кому-то было плохо, тяжело душевно – он умел подобрать такие слова, которые действительно утешали. Причём он находил нужные слова как для подростков, так и для докторов наук. Помогал он не только утешая словами, но и всеми другими доступными ему способами. Например, почти всю свою зарплату, полученную за чтение лекций в Институте и за работу ректором, он раздавал людям[8]. Но всегда делал это так, чтобы они не знали, что это его деньги. Даже вещи, которые ему посылала мама, он почти все раздавал.
В жизни нашей семьи был очень тяжёлый момент – при трагических обстоятельствах погибла мама моей жены. Когда я позвонил Октавио и сообщил ему об этом, он тут же бросил все свои дела и приехал ко мне. Он знал, что в то время у меня не было средств даже на то, чтобы отправить на родину жену, не говоря уже об оплате похорон. Октавио привёз мне деньги и на билеты, и на организацию похорон, и отдал их мне со словами «Паша, не беспокойся о деньгах, отдашь, когда сможешь. Думай сейчас о детях и жене». На поминках Октавио переживал происшедшее и плакал так, как не плачут порой даже близкие родственники, не говоря уже о людях малознакомых.
Я знаю, что он помог очень многим в трудную минуту, причём не из каких-то корыстных побуждений, а просто от чистого сердца. Он очень любил людей. И многие люди его тоже любили.
Октавио был человеком весёлым и раскованным. В начале нашей дружбы это меня даже немного озадачивало. Так, он мог вспомнить и спеть мне какую-нибудь песню прямо в общественном месте, при том что его пение, по-моему, оставляло желать лучшего. Я всегда говорил ему: «Октавио, хватит! На нас люди смотрят!». На что он мне неизменно отвечал: «Паша! Как там дальше поётся? Ну ты же знаешь – давай, подпевай!». При этом смеялся и продолжал громко петь[9].
Детей он просто обожал. Когда к нам на работу приходили мои дети, он сразу забывал все свои дела и занимался исключительно ими. Им он позволял абсолютно всё. На мои замечания он отвечал: «Паша, это же дети!». И дети всегда были для него превыше всего.
Октавио с детьми. Слева направо: Ева Барыкина, Коля Храпченков, Денис Субботин, Октавио
Помню один забавный случай. Мы всей семьёй были приглашены на официальный банкет. Там присутствовали официальные лица, по рангу превосходившие Октавио. Все приглашённые дети сидели за отдельным детским столом. Октавио заметил, что детям скучно, и пошёл к ним за стол. После недолгих разговоров он затеял с ними игру – стали играть в «войнушку», используя в качестве оружия соломинки для коктейлей. Полем битвы стала территория всего ресторана. Конечно, он поддался детям и был «сражён вражеской пулей». И тогда стал настолько натурально изображать ранение, что к нему подбежал охранник. Октавио успокоил его, заверив, что всё в порядке – это, мол, просто игра. В итоге: администрация ресторана в лёгком недоумении, высокопоставленные лица в онемении, дети в восхищении. В восторге был и сам Октавио: ведь дети остались довольны!
Отношение Октавио к жизни и к людям шло из его семьи. Это я понял, когда на правах его друга побывал в Мексике и познакомился с его семьёй.
Октавио со своим братом Маурисио (в родительском доме в Мехико)
У Октавио очень дружная, по-настоящему любящая семья. Помимо Октавио, в семье Вильчес-Ландин ещё трое сыновей: Флавио, Маурисио и Эктор. Октавио был самым младшим. Несмотря на свой возраст, при встрече они дурачились друг с другом, как дети.
Все они очень дорожили друг другом. Все племянники и племянницы были для Октавио как собственные дети. Одна из племянниц, Карен, придумала ему прозвище – «Младенчик», «Малютка» (Cocoliso). Оно настолько ему понравилось, что сам он часто себя так и называл. Это перекликалось с другим его прозвищем, под которым он был известен среди собратьев по Ордену: Pollo («Цыплёнок»).
Отдельно хочется сказать о матери Октавио – Марте Ландин де Вильчес. Это очень приветливый, добрый и в то же время сильный и рассудительный человек. В ней гармонично сочетаются материнская любовь, доброжелательность и лидерские качества. В течение многих лет она возглавляла успешную компанию, занимающуюся продажей недвижимости. По моему мнению, именно от неё Октавио перенял немало.
Октавио с матерью и братьями. В первом ряду (слева направо): Октавио, Марта Ландин де Вильчес, Маурисио. Во втором ряду (слева направо): Флавио, Эктор
Он был очень привязан к своей семье. Живя в России, каждый день общался по Скайпу с мамой. Любимым его праздником было Рождество Христово[10]. Он говорил, что именно этот праздник он полюбил с самого детства. Именно на этот праздник собиралась вместе вся их большая семья. Находясь в Москве, в день празднования Рождества Христова он печалился оттого, что его родные находились далеко от него.
В быту Октавио был весьма непритязателен. Жил он в Москве очень скромно. Из вещей покупал только свои любимые белые рубашки[11]. Покупал их на столичных китайских рынках и по самой низкой цене. Жил в одной из комнат в квартире вместе с другими иезуитами. Из достопримечательностей в ней были только картины, написанные и подаренные друзьями, какие-то детские самоделки, которые он очень ценил, большой деревянный сундук – хозяин комнаты, в котором он когда-то привёз свой скарб из Мексики, ну и, конечно, цветы. Комнатные цветы Октавио очень любил. Он рассаживал их во все ёмкости, попадавшиеся ему под руку. Росли они у него и в стеклянном настенном роге, и даже в настоящем самоваре. И в Институте практически все ныне живущие растения появились благодаря Октавио.
Октавио с матерью, Мартой Ландин де Вильчес
Развитие Института было одной из главных целей Октавио. Практически всё, что на сегодняшний день имеет Институт – это его заслуга. Он лично подыскивал здание, руководил его реконструкцией, создавал комфорт, подбирал сотрудников, преподавателей… И всё это у него получалось.
Он был идеальным руководителем. Работая под его началом, я никогда не чувствовал никакой «вертикали власти». Однажды он спросил меня: «Паша! Скажи, только честно – Октавио, которого ты знаешь как друга, и Октавио как руководитель – это два разных человека?». Я ответил, что это один человек. И нисколько не лукавил.
На работе у нас царила атмосфера дружеская, неофициальная. Под руководством Октавио коллектив был похож на дружную семью – иного сравнения подыскать не могу[12]. Мы были заняты общим делом. У нас была единая задача, и мы старались выполнить её как можно лучше. Сейчас я понимаю – просто было такое золотое звено, которое соединяло все звенья общей цепи. Этим звеном был Октавио. Только благодаря организаторским качествам Октавио удалось достичь того многого, чем мы пользуемся по сей день.
Работа руководителя – нелёгкая работа. Здесь невозможно соглашаться со всеми, принимать их точку зрения как единственно правильную. Часто ему приходилось «с боем» отстаивать интересы Института. Одни завидовали его общительности, другим не давал покоя его талант быть лидером и созидать что-то новое. Но Октавио умел давать отпор таким людям. Если бы он не мог быть твёрдым и отстаивать свои интересы – очень многие проекты просто не осуществились бы[13]. Благо, недоброжелателей у Октавио было гораздо меньше, чем людей, которые по-настоящему любили его и уважали.
В последние годы пребывания Октавио в России много сил у него отнимала прогрессирующая болезнь. Когда ему поставили диагноз – диабет, – он не осознавал, насколько это коварная и опасная болезнь. Лечиться он начал лишь через полгода после постановки диагноза. Но, несмотря на приём медикаментов, болезнь развивалась.
Примерно за год до отъезда из Москвы его самочувствие было очень плохим. Конечно, он никому ничего не говорил, чтобы не расстраивать и не привлекать к себе внимания. Мне он строго запретил рассказывать кому-либо про то, что болезнь прогрессирует. Каждый день он принимал более десяти сильнодействующих препаратов с жуткими побочными действиями. Диабет дал осложнения на сердце и кровеносную систему. Но об этом никто не знал. Он, несмотря на своё плохое самочувствие, продолжал работать. По-прежнему приходили на приём и на исповедь люди. В перерывах между приёмами он часто заходил ко мне в кабинет выкурить сигарету. Я видел, что он держится из последних сил. Когда я говорил: «Октавио, тебе плохо, отмени все встречи и дела, поезжай домой», – он отвечал: «Нет, Паша. Я же пообещал встретиться с этими людьми. Я должен с ними встретиться». И так продолжалось вплоть до дня его отъезда из Москвы.
Когда Октавио принял решение вернуться в Мексику, я был рад за него, хотя и не представлял себе, как мы дальше сможем работать без него. Я надеялся, что в Мексике его самочувствие улучшится. Мы с ним общались по телефону, и он говорил, что ему действительно стало лучше. Но вскоре перестал общаться. Мы все пребывали в неведении о нём, о его здоровье. Как выяснилось позже – болезнь Октавио прогрессировала, но он, как всегда, не хотел никого обременять своими проблемами. О том, что ему очень плохо и он в больнице, я узнал за несколько дней до его смерти. Я оформил визу в Мексику, но в день её получения узнал, что Октавио умер.
Он всегда заботился о нас всех, оберегал, отдавая нам всего себя, нисколько не заботясь о себе.
Память о нём навсегда останется в моём сердце.