Круг третий
Срыв произошёл весной, когда дедушка уехал за границу на целый месяц. Лёня, как всегда, вёз её в школу на машине, но настроения ехать на пытку у Насти не было никакого, и тогда она решила уроки пропустить. Но вот как это сделать, она не знала? Сидела в машине и соображала, что же такое нужно сказать Лёне, чтобы он не повёз её в школу. Тогда она спросила его напрямую:
– Лёня, что я должна сделать, чтобы ты не повёз меня в школу?
Лёня как-то кривовато улыбнулся, подмигнул ей своим красивым глазом с густыми, чёрными ресницами и очень похотливо посмотрел на её коленки, торчащие из-под платья. Он погладил одну из них рукой, а потом провёл по всей ноге до самых трусиков, пощекотав мизинцем прямо там, где это особенно приятно и резко развернул машину в другую сторону. Чувство, рождённое в её трусиках его прикосновением, она зажала коленками и молча держала в организме всю дорогу.
Он привёз её в чью-то чужую и большую коммунальную квартиру, завёл в какую-то чужую комнату, которая впоследствии оказалась его собственной, и сразу же бросился раздевать. Она не сопротивлялась ему, потому что, то чувство, которое она выпустила на волю, выходя из машины и разжав коленки, требовало удовлетворения. Она покорно позволяла снять с себя вещи. Когда она осталась совсем голенькая, он тоже разделся и тут же потащил её на колченогий, старый диван, дальний родственник её дивана из материной коммуналки. Они набросились друг на друга с одинаковым голодным желанием. Оказалось, что дедушкины ласки только сильно «заводили» её, но слабые возможности не могли до сыта удовлетворить молодой, темпераментный организм.
Весь тот учебный день они занимался только этим, удовлетворением её организма, очень много раз и старательно, потому что оказалось, что ей всё время хотелось ещё и ещё, ещё и ещё…
Домой они вернулись, как ни в чём не бывало, в нужное время, и тётя Маша ничего не заметила, когда кормила её обедом.
Весь месяц дедушкиного отсутствия они приезжали в школу ко второму или третьему уроку, потому что вначале заезжали в Лёнину комнату. Её организм оказался ненасытной акулой, всё время требовавшей удовлетворения, не успевали они перешагнуть порог одинокой комнаты молодого и красивого холостяка, такого же голодного на ласки и желания, но быстрее насыщавшегося ею, чем она насыщалась им.
Дедушка вернулся в положенный срок. Два дня она не ходила в школу, а потом были суббота и воскресенье. Тогда она насыщалась уже от дедушки, но больше материально и вытащила из него очень много денег. Настя завела себе «шкатулку», плюшевого Мишку, куда и прятала свои «заработки» прямо в его мягкий, мохнатый живот, в тайничок. Тайник она сделала почти в тот же день, когда тётя Маша надоумила её про деньги, и теперь старательно складывала туда все свои «французские» заработки. Теперь у неё появилась маленькая страсть. Когда в доме не было никого, она вытаскивала свои «сховы» и по несколько раз пересчитывала их, радуясь будущей возможной независимости.
После приезда дедушки они с Лёней стали придумывать новый способ общения без пропусков школы. И придумали. Настя стала просыпаться на полчаса раньше и потихоньку собираться, стараясь не разбудить дедушку. Утром она надевала форму, но не надевала трусиков, чтобы не тратить на них время. Надевала их она уже по дороге в школу, сидя в машине, после того, как Лёня завозил её на ближайший пустырь. Там он в быстром темпе расстёгивал молнию на брюках, красноречиво улыбаясь, показывал ей свою «большую» готовность, размахивая членом, зажатым в кулаке, пересаживал Настю на коленки, спиной к себе и упирал животом в руль. Они в том же быстром темпе предавались своему ненасытному удовлетворению. Настя старалась сдерживаться, но всё равно громко стонала на весь пустырь, а Лёня рычал, как зверь. Он очень сильно «заводился» от её темперамента, о чём и рычал в машине, иногда называя матом то, чем они занимались. Насте это даже нравилось и тоже «заводило» её. Они успевали сделать всё до первого звонка. Утром на пустыре никого не было, даже бродяг. Никто им не мешал.
Так продолжалось до самого лета. Она училась в школе, училась дома с репетиторами, училась с дедушкой, копила денежку, развлекалась с Лёней для собственного удовольствия и заедала всё это шоколадом. Но всему наступает конец. Наступил конец и её вот такой смешной, вольной, сладкой жизни. Ещё в самом начале зимы у неё наконец-то начались больные женские дни. Она стала превращаться в девушку, а уже в апреле оказалось, что беременна.
Обнаружил это дедушка, который старательно следил за её здоровьем. Когда в положенное время два месяца подряд у неё не оказалось больных дней, дедушка забил тревогу и повёз её к врачам. Вот тогда и выяснилось, что она ждёт ребёнка.
Настю испугала эта ошеломляющая новость, но дедушка был очень счастлив. Оказалось, что он человек одинокий и её беременность давала ему шанс иметь собственного ребёнка. Настя прекрасно понимала, что этот ребёнок не его, но сказать такое дедушке не смогла и не сказала до самой его смерти.
В доме повис вопрос её дальнейшего проживания в новом виде. Маленькая и худенькая девочка, дедушкина внучка, пятнадцати лет от роду, при росте в метр пятьдесят сантиметров и беременная, могла вызвать массу вопросов у общественности и милиции. Дедушка занервничал и стал думать, как повернуть ситуацию и сделать её приемлемой для всех. Подсказку дал ему Лёня. В очередную поездку по делам Лёня завёл разговор о своей холостяцкой и одинокой жизни, об отсутствии любви со стороны знакомых женщин, о своей преданности Морису Фёдоровичу, о готовности сделать для него всё возможное и даже невозможное. И дедушка клюнул на эту наживку. Он решил фиктивно выдать Настю замуж за Леонида, заплатив ему кругленькую сумму, при этом Настя оставалась жить в доме Мориса Фёдоровича, туда же переселялся и Леонид хотя бы на время, необходимое для вынашивания ребёнка и родов. Так они и стали жить в одном доме, сразу втроём. Одна жена и два её мужа.
На их смешную «свадьбу» были приглашены разные люди, могущие поднять волнующий дедушку вопрос. Таким образом, он успокаивал общественность и отводил ей глаза в сторону Леонида. Вечером приехала мать, первый раз за всё это время. Наелась, напилась допьяна и громко пела песни с тётей Машей на кухне почти до утра. Дедушка морщился, но терпел всю ночь и следующий день до отъезда матери.
Он больше не приставал к ней в пастели часто, позволяя развлекать только её тело любимым лакомством в виде всё той же «французской любви», именуемой по правильному «петинг». Лёня жил рядом, через стенку, но они не могли себе позволить даже смотреть друг на друга лишний раз.
До самых родов они получили только один недельный подарок, когда дедушка в очередной раз уехал в Париж. Всю ту неделю в квартире никого не было по ночам, и они чувствовали себя настоящей семейной парой, могущей себе позволить устраивать ночные удовольствия с шампанским и сладостями. Она надевала на себя самое красивое бельё, купленное дедушкой в дорогих парижских магазинах и ещё влезающее на её чуть заметный без одежды кругленький животик маленьким смешным арбузиком.
Бельё дедушка держал в отдельном комоде у них в спальне и разрешал одевать только тогда, когда устраивал для себя праздники по собственному желанию. Одни ночные рубашки и пеньюары были длинные, всё в кружевах, и совершенно прозрачные, вторые коротенькие с рюшечками, с кружевными трусиками, с чулками, украшенными по верху тоже рюшками и резинками с бантиками, вырезанные сзади и ели прикрывающие впереди молоденький пушок, только пытающийся вырасти на её интимных местах. Она красовалась перед своим законным мужем всей этой утончённой изысканностью, а он, как тигр, набрасывался на неё и стаскивал зубами с её тела прозрачные ткани, освобождая его для сладостных утех…
Но неделя промчалась так быстро. Они и глазом не успели моргнуть, как нужно было ехать в аэропорт и встречать дедушку. Опять Настя переоделась в скромное школьное платье, собранное в талии в сборку и прикрывающее её маленький живот до незаметности. Опять начались уроки и в школе, и дома. Опять дедушка ласкал её ночами и опять пустырь принимал их по утрам в свои холодные по весне объятья, с каждым утром становящиеся всё теплее и теплее. В город окончательно пришла весна, а потом и лето, прекратив на время её учебные мытарства.
Летом дедушка перевёз всю свою, так называемую семью, включая тётю Машу, на большую правительственную закрытую дачу. Анастасия никогда не видела таких богатых, больших и удобных дач. Она вообще очень любила лето за его свободу. В детском доме лето открывало простор передвижения по закоулкам зарослей и кустов почти без присмотра воспитателей, а на этой даче позволяла реже видеть дедушку и гулять по незаселённой территории одной в своё собственное удовольствие. Она и гуляла одна, потому что и дедушка, и Лёня днями находились в Москве и появлялись только к вечеру. Живот её рос и рос, и становился большим арбузом, торчащим впереди и мешающим ей передвигаться быстро по разным затемнённым чащобам. Ей нравилось забираться во мрак зелени, наблюдать колыхание теней по взгорку и низкой лощине, собирать луговые букеты, и предаваться в тишине сумрака густых кустов тайным мечтам о своём принце…
К концу дня она даже уставала и встречала своих мужчин на топчане в тенёчке веранды, обложившись коробками со сладким. Они появлялись только к ужину. Лёня соблюдал положенную конспирацию, изображая из себя фиктивного мужа. К концу лета живот вырос совсем большим и вставал вопрос посещения школы, потому что в таком виде ни о какой школе даже и речи не могло быть. Наступивший сентябрь оставил их жить на даче. К концу сентября она должна была родить. Дедушка привёз на дачу врача, который стал жить в мансардной комнате, а по утрам и вечерам прослушивать её живот, мерить температуру и давление.
Родила она в самом конце сентября, двадцать девятого числа нормальную пухленькую девочку, которую тут же назвала именем Юлия, вопреки всяким желаниям своих мужчин и явным, и тайным. Роды прошли, хотя и больно, но на удивление быстро, так быстро, что она не успела толком ничего почувствовать, кроме боли, ни ужаса, ни страха. Уже на второй же день на даче прямо с утра появилась молодая женщина, неизвестно как туда попавшая, которая назвалась Татьяной-кормилицей. Настину же грудь врач очень сильно перебинтовал и запретил целую неделю видеть ребёнка. Дедушка объяснил это тем, что, во-первых, её грудь испортится от кормления, а во-вторых, все дворянские семьи испокон веку пользовались простолюдинками для вскармливания своих отпрысков. Так и получилось, что самые первые минуты и дни она не видала своё дитя, не успев понять чувство материнства и привязаться к ней материнским инстинктом.
В начале октября все переехали на московскую квартиру, потому что на даче стало холодно, и ребёнок мог заболеть. С ними переехали и врач, и кормилица, и тётя Маша и они, все трое. Насте было смешно и забавно смотреть на «свою» большую семью. В первую же ночь она сбегала на свидание к своему тайному другу, красивому мужчине на портрете, пожаловаться на свою очень непонятную, но сытую и обеспеченную жизнь.
В старую школу она больше не попала. В середине октября дедушка вызвал её в свой кабинет на «серьёзный разговор», как он сообщил ей сам. Он усадил её в то же кресло, в котором она сидела самый первый день, так же взял её руку в свою, и так же мило стал ей улыбаться. Она вдруг очень испугалась этой его подготовке к серьёзному разговору. Разговор, и, правда, оказался очень серьёзным, потому что дедушка решил отправить её из дома жить и учиться в интернате. Интернат был очень уважаемый и дорогой, для детей богатых родителей, с хорошими преподавателями, с уклоном в языки по выбору и с постоянным проживанием. На выходные дни она могла, если хотела, а точнее, если он этого хотел, приезжать к дедушке в гости.
От такого предложения она опешила и не смогла в первую минуту ответить хотя бы что-нибудь. Но его решение она не смогла бы изменить, как ни старалась. Она поняла это сразу же по его серьёзному тону, с которым он преподнёс ей своё решение.
Два дня дедушка устраивал ей в доме проводы, вкусно кормил всякими разностями, одаривая деньгами, и позволил себе в пастели обладать ею сполна, не зависимо от того, что она после родов не очень-то этого хотела.
Рано утром, сразу после прощальной ночи, ещё не успев уснуть, она сбегала попрощаться к своему незнакомцу с портрета. Пожаловаться на судьбу. Он горестно выслушал её обиды и даже посочувствовал глазами и мимикой всего лица, но помочь ей чем-то, он был не в состоянии…
Вот так и закончилась её смешная семейная жизнь. Прошло совсем немного времени, и вся жизнь её из довольной, сытой и ухоженной, превратилась, вдруг, в страшную и кошмарную…