Кровь Тамерлана. Книга первая (Надя Лоули, 2015)

Франция, конец ХХ века

Аукцион проходил в зале антикварного салона недалеко от площади Мадлен в Париже. Народу собралось полный зал. В воздухе витал запах дорогого парфюма и крепких сигар. Аукционер поднялся на трибуну и занял позицию шоумена.

– Любезные дамы и господа, сегодня у нас последний день торгов, и мы начинаем с номера пятьсот тридцать семь. Два старинных серебряных столовых прибора. Англия. Стартовая цена – три тысячи франков…

Две служительницы, молодые симпатичные женщины, ходили среди публики, демонстрируя на подносе приборы. Тут и там поднимались руки, каждый раз повышая цену. Аукционер тотчас переводил жесты на язык денежных знаков:

– Три – пятьсот пятьдесят… Три – восемьсот… Четыре… Четыре – девятьсот… Пять тысяч… Еще раз – пять тысяч франков… Продано!

Он стукнул молотком. Служитель что-то шепнул ведущему на ухо, и тот послушно кивнул:

– Перейдем теперь к номеру пятьсот сорок, – он указал на мебель, стоявшую на помосте, – французский секретер, розовое дерево, лак. Начинаем состязание с двух тысяч семисот франков. Прекрасная старинная вещь, – затараторил лицитатор, – начало XIX века, недорого – Три тысячи… Три с половиной… Четыре тысячи… Четыре тысячи пятьсот… Четыре тысячи пятьсот… Продано! Поздравляю!

После продолжительной паузы аукционер, внимательно вглядевшись в первые ряды важных клиентов, многозначительно прокашлялся и медленно произнес:

– И наконец, особенно интересные предметы нашего каталога. Сегодня мы представляем коллекцию драгоценных украшений из царской России XIX века, в настоящее время принадлежащую наследникам русского промышленника Христофора Александроса. Имена настоящих владельцев по понятным причинам не оглашаются. Сегодня у нас последний день продажи. Начинаем с номера пятьсот пятьдесят. Набор дамских украшений: золотой кулон из синего сапфира, семьдесят каратов – огранка в форме розы, и серьги – алмазные подвески в виде лилий. Стартовая цена – пятьдесят тысяч франков.

По залу прошла волна движения и шепота. Ценители драгоценных украшений вскинули лес рук…

– …Сто семьдесят тысяч франков… повторяю: сто семьдесят тысяч… Продано! – стукнул по секретеру деревянным молотком аукционер. – И наконец, как было обещано, последний гвоздь программы нашего аукциона: знаменитый драгоценный рубин «Кровь Тамерлана»! – По аудитории пролетел шелест вздохов, и все замерли. – Итак, внесите украшение в зал! – обратился он к служителю.

При этих словах дверь из внутреннего зала приоткрылась, и молодой человек в униформе служащего подошел к возбужденному аукционеру и взмахом руки прервал его речь. Тишина опрокинулась на зал. Клерк что-то прошептал ведущему на ухо, и тот, побледнев лицом, растерянно проговорил в микрофон:

– Господа, простите, наши торги прерываются по техническим причинам…

В это время на сцену прошли несколько полицейских и стали показывать аукционеру какие-то бумаги. Первые два ряда важных покупателей повскакивали со своих мест. Было слышно, как они возмущенно переговариваются. Один из присутствовавших в зале зрителей, высокий мужчина в темных очках, медленно поднялся и стал пробираться к выходу, перешагивая через ноги сидящих в креслах людей. Покинув аукционный зал, он быстро вышел из здания и исчез в потоке людей пешеходной улицы. А еще через минуту было объявлено, что торги закрываются.

Историческая справка

Знаменитый рубин, носящий имя «Кровь Тамерлана», массой 349 каратов, является одним из самых крупных в мире драгоценных камней. Рубин, история которого овеяна преданиями и мистическими легендами, до сих пор волнует воображение. До революции 1917 года драгоценный камень находился на территории Российской империи. Потом пропал. До последнего времени никто не знал, где находится сокровище. Сохранились многочисленные описания драгоценности, а в историческом архиве была найдена фотография вдовы уральского миллионера Дементьева – Августы, шею которой украшал знаменитый камень. Очевидцы, видевшие драгоценность, с восхищением и ужасом описывали его в своих воспоминаниях: не ограненный, а потому пропускающий мало света, он казался кроваво-темным, словно сгусток запекшейся крови на груди вдовы.

Этот драгоценный камень вошел в историю под названием «Кровь Тамерлана» из-за своего кровавого цвета, и по преданию связывают его происхождение с именем знаменитого завоевателя древности Тамерлана. И еще из-за того, что все, кто владел им хотя бы самое короткое время, умирали от непонятных болезней или погибали при весьма загадочных обстоятельствах.

Историю рубина трудно проследить, и неясно, когда и при каких обстоятельствах появились выгравированные на нем надписи, сделанные арабскими знаками на персидском языке. В первых трех из многочисленных надписей перечисляются имена правителей из династии Великих Моголов и персидских шахов, в разное время владевших рубином. Последняя надпись гласит: «Этот рубин из многочисленных подлинных драгоценностей султана Джахана, шаха Самаркандского, попавший к нему в году 1739 из сокровищницы Индостана».

По преданию, камень попал в руки великого завоевателя во времена военных походов на Индию в 1390 годах. После захвата Дели, пробыв в Индии немногим более года, Тамерлан увез камень в свою столицу Самарканд вместе со всеми награбленными сокровищами.

После смерти завоевателя рубин находился полтора века в руках его преемников, пока не перешел в собственность персидских шахов после падения династии Тимуридов.

Вплоть до 1830 годов камень оставался в Самарканде и являлся деталью драгоценного ожерелья с алмазами и частью парадного облачения раджи.

Вновь знаменитый рубин объявился на свет уже после вхождения в 1868 году Узбекистана в состав Российской империи. В 1895 году магнат уральских заводов Дементьев подарил сокровище в день свадьбы своей невесте. Как попал рубин в руки богатея, остается загадкой. Считается, что разорившийся шах Джахан продал его через посредников российскому предпринимателю. Через три года после смерти Дементьева его вдова, запутавшаяся в долгах, перепродала драгоценный камень миллионеру Христофору Александросу. Он находился у него до революции 1917 года. Далее след рубина был потерян, и только в конце двадцатого столетия драгоценность была обнаружена за границей. При аукционной распродаже в Париже только историческая ценность и неоспоримые доказательства принадлежности России спасло драгоценный камень от публичных торгов, и отныне он хранится в запасниках сокровищ Российского государства.

Россия, 1916 год

На солнечной стороне Невского, недалеко от Фонтанки, находился дом Христофора Александроса. Это был огромный особняк, торжественный, с колоннами, и среди простых окрестных зданий он выглядел настоящим дворцом. Его владельцем был коммерсант Христофор Виссарионович Александрос – грек по происхождению, отставной поручик гусарского полка. Ему было сорок семь лет. Он торговал пшеницей, покупал и продавал заводы, принимал участие в откупах и был монополистом водочной торговли в Западной Сибири. Несчастливо женат, по расчету, он вел дела в столице, оставив многочисленную семью в богатом поместье под Псковом.

Было раннее осеннее утро. Христофор пил кофе в своем кабинете и просматривал деловые бумаги. Он недовольно приподнял брови, когда услышал тихий стук в дверь и робкий голос прислуги:

– Простите, Христофор Виссарионович, к вам посетительница. Говорят, срочно-с…

Распахнув дверь, господин Александрос прошел по коридору к центральной лестнице и посмотрел вниз.

– Федор! Кто просит? – крикнул он привратнику.

– От госпожи Вакуловой!

Было видно, как голова Христофора нервно дернулась:

– Проси! – приказал он и начал медленно спускаться. Руки у него слегка задрожали.

Федор, огромный, деревенского вида мужик в импозантной форме с золотыми галунами, раскрыл дверь из боковой прихожей и кивнул просительнице:

– Проходите-с…

Средних лет дама в демисезонном визитном платье из светлого сукна, в накидке с двумя пелеринами, отделанными лентами, вошла в парадный холл. На голове у нее была шляпка с вуалеткой.

– Простите за беспокойство, Христофор Виссарионович, – начала было она, но прервалась на полуслове, увидев, как Александрос, холодно кивнув, резко развернулся к ней спиной и что-то тихо произнес в сторону прислуги. Потом, ни на кого не глядя, начал подниматься вверх по лестнице. Женщина озабоченно поджала губы и негодующе оглянулась. К ней подошла молодая девушка в форме прислуги и присела в полупоклоне:

– Ваше пальто, пожалуйста! Христофор Виссарионович сказали, что ждут вас в кабинете…

Дама сняла накидку, бросив ее в руки горничной, и, придерживая подол длинного платья, быстро поднялась наверх. Она словно вихрь ворвалась в комнату.

– Христофор Виссарионович, – негодующим тоном начала она…

– Матильда Генриховна, что случилось? Почему вы явились сюда без предупреждения? – раздраженно прервал ее Христофор.

– Вы знаете, что случилось! – гордо приподняв голову, отвечала дама, и ее тонкие губы растянулись в победоносную улыбочку. – Забыли?

– Что? Неужели Дора?.. Нет! Не может быть! Не томите, пожалуйста, Матильда Генриховна! Дора? – испуганно вскрикнул мужчина.

– Да! – И женщина, продолжая загадочно улыбаться, торжественно проговорила: – Я пришла сообщить вам важную новость: у вас сегодня ночью, в два часа, родилась дочь!

– Нет! – Александрос закрыл лицо руками и затряс головой, растерянно приговаривая: – Это невозможно! Мы же с вашей дочерью обо всем условились! Она мне обещала все уладить…

Он сел в кресло и сидел неподвижно до тех пор, пока дама опять не подала голос:

– Ваше условие было невыполнимо, врач отказался, сказал, что слишком поздно. На убиение младенца мы не пошли, сами понимаете…

При этих словах Христофор отдернул руки от лица и с волнением посмотрел на женщину:

– У меня четверо детей, больная жена, вы же знаете! – воскликнул он и вскочил с места: – Я дал деньги на операцию! Что же вы хотите от меня?

Дама медленно подошла к нему и твердо произнесла:

– Признать новорожденную своей дочерью!

– Нет! Это невозможно! – воскликнул он и взял женщину за руки: – Матильда Генриховна, вы же понимаете, что в моем положении это невозможно! Мой тесть лишит меня всего!

– Я понимаю, – тихо проговорила Вакулова и доверительно погладила его по руке. – Но если вы подпишете бумаги на ее содержание, то об остальном можете не волноваться…

Было видно, как Христофор облегченно перевел дыхание – всего лишь деньги! – и с надеждой в голосе, оглянувшись на дверь, тихо проговорил:

– Но с вашей стороны мне нужны гарантии сохранения тайны происхождения ребенка. – Он с беспокойством смотрел в лицо женщины, и руки его дрожали. – Об никто не должен знать! Вы обещаете?

– Не волнуйтесь, у нас есть человек, согласный признать ребенка…

Александрос в порыве схватил за руку Вакулову:

– Поверьте, я любил вашу дочь! Но обстоятельства против нас. Вы понимаете это? Никто не должен знать, что случилось. Никто! Я потеряю все! Семью, состояние, репутацию…

– Христофор Виссарионович, – дама успокаивающе гладила его по руке, – если обязательства с двух сторон будут соблюдены, тайна уйдет со мной в могилу!

Октябрь 1992 года

Был осенний вечер, самый обычный для Петербурга поздний октябрьский вечер, когда мокрый воздух пропитан дождем и запахом опавших листьев, даже если поблизости не видно никаких деревьев.

У подъезда одного из старинных петербургских домов, что на Невском проспекте, остановился мужчина лет тридцати – тридцати пяти. Он был вполне по-южному темноволос, но голубые, чуть смеющиеся глаза и светлый оттенок скул указывали на присутствие северной крови. Поль Базилофф, французский историк и искусствовед в мире моды, был русского происхождения и приехал по делам на свою историческую родину. Это был его второй визит. Первый раз, десять лет назад, он приезжал в СССР простым туристом в группе. Страны, из которой его дед с двумя маленькими детьми после революции уехал во Францию, больше не существовало. Не существовало больше и СССР. Поль, прекрасно говорящий по-русски, на языке его семьи, приехал сюда по своим делам и понял, что город – мистический, странный, призрачный, по рассказам деда и матери, все еще хранит свои тайны, влияющие на мрачный ход истории и судьбы своих жителей. Он это осознал особенно сейчас, в осенней, словно поглотившей Петербург космической темноте.

Мужчина глубоко вдохнул прохладный мокрый воздух и огляделся с жадным любопытством иностранца. Бесконечный широкий проспект, искрящийся в капельках дождя и запруженный гуляющей публикой, начал погружаться в опускающуюся на город ночь. Поток машин проносился со скоростью звука, а свет и музыка зазывно раздавались из открытых дверей ресторанов, кафе и магазинов, на удивление мужчины работающих почти до полуночи. Он вспомнил свой первый визит, в советские времена, когда центр города вымирал к восьми часам вечера, а серая и унылая толпа ленинградцев разбредалась по домам после работы, и покачал головой. Контраст был разительный.

Приезжий одернул на себе светлый, классического кроя плащ, поправил шелковое кашне, достал из кармана листок бумаги, еще раз скользнул взглядом по адресу и решительно свернул под арку.

Пройдя довольно мрачную и обшарпанную подворотню, он в сомнении остановился: из нескольких переходящих из одного в другой внутренних дворов на него пахнуло темнотой и запущенностью.

Соображая еще несколько секунд, куда ему идти дальше, он услышал в гулкой тишине звуки торопливых шагов со стороны проспекта. Поль испуганно оглянулся, обстановка напоминала ему эпизод из фильмов ужасов, но, увидев мелькнувшую тень к одному из подъездов, облегченно перевел дыхание. Всего лишь прохожий! Стукнула входная дверь, и тишина, как на дне колодца, снова опрокинулась на него. Приглядевшись к очертаниям здания в черном лабиринте проходных арок, Базилофф пересек первый двор, потом второй. В третьем отыскал нужный подъезд, отмеченный на бумажке с адресом, и начал подниматься по темной, пахнущей кошками лестнице. Наконец, слегка запыхавшись, Поль остановился возле двери с номером 17. Табличка с именем отсутствовала. Тем не менее он нажал на кнопку звонка, однако самого звука не услышал. Наверное, не работает, он вздохнул он, готовый ко всему, и постучал. Сначала тихо, потом громче и настойчивее. Озадаченный, он стоял и размышлял, что же делать дальше, когда услышал шарканье приближающихся шагов.

– Кто вам нужен? – послышалось из-за двери. Судя по слабому звучанию и мягкому произношению, обладательница голоса была пожилой женщиной.

– Простите, что так поздно. Я ищу профессора Сквирского. Он назначил мне встречу у себя сегодня, почему-то, как ни странно, в одиннадцать вечера, – ответил человек и добавил: – Я с ним разговаривал по телефону две недели назад.

– Что? Что? – И дверь начала тихонько отворяться.

– Я ищу профессора Ивана Бенедиктовича Сквирского, – еще громче повторил Базилофф.

Из приоткрывшейся двери через цепочку, выглянула седовласая старушка.

– А кто его спрашивает? – тихо спросила она.

– Поль Базилофф – историк и писатель из Парижа. Мы с ним переписывались, и он назначил мне встречу по этому адресу, – повторил человек и протянул старушке измятый конверт.

1916 год

От маленького деревянного вокзала у Большой Невки, неподалеку от Строгановского моста, по Приморской железной дороге отправился паровой поезд.

Паровик шел до Озерков полчаса. В Озерках находился старый театр «Шантеклер», большой концертный зал и популярный ресторан «У Бернара».

Дмитрий Урусов, молодой человек приятной наружности, одетый по последней моде, вошел в питейное заведение. На нем была летняя соломенная шляпа, рубашка с мягким воротом, светлый шерстяной костюм и темный жилет в мелкую полоску. В руках Урусов держал легкую трость.

Приказчик, круглый упитанный парнишка, участливо склонился перед вошедшим:

– Просим-с, Дмитрий Евграфович! – Было очевидным, что посетитель являлся постоянным клиентом ресторана.

Молодой человек прошел вглубь затемненного зала и сел за стол у большого венецианского окна. Он заказал вино и фрукты. Дмитрий Урусов знал толк в винах и частенько после обеда, сидя за бокалом, подолгу наблюдал за происходящим из окна. Сейчас ему были хорошо видны шлагбаум, железнодорожные рельсы и деревянная платформа вокзала. К станции подкатил паровик с цепочкой дачных зеленых вагонов. Пар застилал окно. Из этого пара, поднимающегося вверх, выплывали неясные очертания какого-то призрачного, нереального мира. Дмитрий напряженно вглядывался в туман, пока не увидел, как в прозрачном облаке мелькнул тонкий силуэт в широкополой шляпе с вуалеткой. Молодой человек привстал в радостном возбуждении: наконец-то! Зинаида Николаевна!

Прибытие поезда задерживалось на двадцать минут. Ему показалось, что эти минуты поглотили его жизнь. Дмитрий был серьезно влюблен, и ему не терпелось увидеть свою возлюбленную.

– Зинаида Николаевна! – негромко окликнул он вошедшую даму.

Вскинув точеную голову и приподняв вуаль, молодая женщина радостно улыбалась ему:

– Дмитрий Евграфович! – И легкой походкой направилась к его столику: – Дмитрий, вы давно ждете меня? Извините, поезд задержался…

Яркая брюнетка с большими серыми глазами, с детскими ямочками на щеках, когда она улыбалась, была прелестна красотой зрелой и уверенной в себе женщины. Было видно, что дама старше своего молодого спутника. Она протянула ему тонкую руку в кружевной перчатке для поцелуя, а в другой держала светлый зонт от солнца – ручка у зонтика была из слоновой кости и украшена резьбой. Она отдала зонт привратнику, который, молча склонившись, стоял за ее спиной, и протянула вторую руку Урусову:

– Дмитрий Евграфович! Какое счастье, что мы вырвались из города! – и озорно рассмеялась.

Молодой человек держал ее руки, и в душе у него все пело. Как удивительно, что она – эта необыкновенная женщина – оказалась здесь, среди самых обычных людей! В этой дыре, в этом привокзальном ресторане никогда не видели женщин более элегантных, чем она. Дмитрий, повидавший, несмотря на свои молодые годы, женщин, не встречал ни одной столь привлекательной, не похожей на других, как Зинаида Николаевна Василова. Рядом с ней все остальные дамы казались неловкими и блеклыми, даже самым красивым не хватало живости, и разве могли они заставить сердце биться сильнее? А ее смех – Дмитрий никогда больше не слышал такого – манящий, мелодичный, словно музыка.

– Зинаида Николаевна! Как я рад, что вы соизволили приехать сюда! – от волнения у него перехватило горло.

Они сели напротив друг друга, не разжимая рук. Дмитрий залюбовался игрой огня на ее серьгах – длинных алмазных подвесках в виде лилий, они очень шли к ее тонкому, сужающемуся к подбородку лицу.

Пасмурный летний день клонился к вечеру. В ресторане загремели посудой, и все оживилось. А они сидели, сцепив пальцы рук, и не отводили глаз друг от друга.

– Зинаида Николаевна, а давайте все бросим и уедем за границу? А? Я люблю вас больше жизни!

– Милый мальчик! Ты же знаешь, я никогда, – глаза у нее заблестели от слез, – никогда не брошу детей и не уйду от мужа!..

Дмитрий до боли сжал ее руку и тихо произнес:

– Тогда я ухожу добровольцем на фронт, так оно будет лучше для нас!

– Только не это, Митенька! Я не переживу нашей разлуки! – испуганно прошептала женщина.

– Поздно. Я уже получил бумаги, наша Родина в опасности, немцы наступают!

Зинаида прижалась щекой к руке любимого и заплакала. Урусов нежно гладил ее локоны, ниспадающие из-под шляпки.

Так они молча сидели и смотрели в окно, пока платформа и шлагбаум не погрузились во мрак. Вместе с вокзалом, медленно растворившись в ночном летнем воздухе, весь дачный поселок затих в наступающей темноте. На дворе стоял август 1916 года. Шла Первая мировая война.

1992 год

Не сумев скрыть выражения растерянности и сожаления, женщина слабо улыбнулась в проеме и, убрав цепочку, открыла дверь. Перед Полем появилась пожилая дама в чистеньком потертом бархатном халате, поверх которого был накинут вязаный пуховый платок. Весь облик старушки дышал мягкой интеллигентностью и благородством настоящей петербурженки.

– Заходите, пожалуйста, – она отступила назад в коридор. – Вы ищете Ивана Бенедиктовича, да? – голос у нее был слабый и дрожащий. Она замолчала на мгновенье, глубоко вздохнула и печально промолвила одними губами: – Я должна вас огорчить. Профессор Сквирский умер неделю назад.

– Как умер? – упавшим голосом проговорил мужчина. – Что же случилось?

– Инфаркт…

– Простите, вы его жена?

Старушка печально покачала головой:

– Нет. Он жил совсем один. Я его соседка по коммунальной квартире… – Разговаривая, пожилая дама все время смотрела прямо в глаза Полю. – Все его бумаги забрал нотариус сегодня утром.

– Бумаги? А вещи? Меня интересуют несколько вещей, которые профессор обещал мне дать сфотографировать: женская одежда начала XX века и украшения. Я пишу книгу о русской моде предреволюционного периода. Вы не знаете, где могут находиться эти вещи?

– Ничего не знаю. Комната опечатана под сургуч. – И пожилая дама указала рукой в глубину коридора, освещенного тускло горящей лампочкой.

Базилофф смотрел на старушку и растерянно моргал глазами, было видно, что он не был готов к такому обороту дела.

– Скажите, пожалуйста, а родственники у него есть? Могу я с ними связаться? – с надеждой в голосе спросил он.

– Я точно не знаю. После смерти своей жены он жил один. Детей у них не было. Правда, был внучатый племянник, Аркадий, с которым он иногда общался. Но точно не знаю. Я не видела его очень давно. Может быть, он в Финляндии. Иван Бенедиктович говорил, что у Аркадия в Хельсинки невеста. На похоронах его не было точно. Узнайте у нотариуса детали, он оформлял документы.

– А где мне найти этого нотариуса?

Старушка пожала плечами:

– Бог его знает, по-моему, он из Центрального загса. Обратитесь туда. Близких родственников у профессора не осталось, и его хоронили за счет государства, поэтому комнату опечатали… – она расстроенно замолчала.

Не зная, что ответить Базилофф тоже молчал. Неловкость ситуации охватила их.

– Что ж спасибо вам за информацию! И извините за беспокойство в столь поздний час.

– Ничего страшного. Иван Бенедиктович, – при этих словах глаза старой женщины оживились, и она, вздохнув, печально продолжила: – Он жил ночной жизнью, я привыкла. – Пожилая дама опять глубоко и горестно перевела дыхание: – Царствие ему небесное, хороший был человек!

Понимая, что разговор окончен, мужчина шагнул к дверям:

– Всего доброго. До свидания!

– В добрый час, молодой человек, – грустно улыбнулась женщина и тихо добавила: – Меня зовут Анастасия Христофоровна Вакулова.

– Очень приятно, меня зовут Поль, – Базилофф улыбнулся ей.

Старушка серьезно посмотрела на него и тихо промолвила:

– Я знаю, профессор мне говорил о вас.

Поль удивился, что соседка в курсе дел Сквирского, но ничего не сказал, лишь пожал плечами и еще раз любезно улыбнулся.

– Прощайте, Анастасия Христофоровна!

При этих словах, пожилая женщина вдруг побледнела и взяла его за руку:

– Подождите! Мне надо с вами поговорить, но не сейчас. Поздно уже. У меня есть для вас важная информация. Завтра я не могу с вами встретиться, мне надо в ломбард, поэтому загляните днем послезавтра. В полдень. Если что-то изменится, телефон у вас есть. Это бывший коммунальный номер, которым мы пользовались с Иваном Бенедиктовичем. После его смерти, – она печально поджала губы, – я осталась одна. Приходите обязательно! – повторила старушка.

Поль обрадовался: «Наверное, у нее есть что-то из коллекции Сквирского…»

– Непременно приду. Спасибо, Анастасия Христофоровна! – Базилофф благодарно пожал даме руку и вышел на лестничную площадку.

– Дай бог, если свидимся… – тихо полетело ему вслед.

Что-то в интонации, с которой были сказаны последние слова, заставило Поля обернуться. Но старушка уже закрыла дверь. Минуту он еще мешкал на площадке, занося на потрепанный конверт нужную информацию: Вакулова Анастасия Христофоровна – во вторник, в полдень.

Неожиданно сверху послышались тяжелые шаги. Базилофф от неожиданности вздрогнул. Спохватившись, он быстро спустился вниз и выбежал во двор, в темноту и дрожащую мокрую петербургскую ночь, а тяжелые шаги, казалось, все еще продолжали звучать за его спиной.

Озерки, 1916 год

– Может быть, зажечь лампу, господа? – раздался над ними голос привратника.

– Нет, нет! Благодарим, мы скоро уходим, минут через двадцать… – поспешно проговорила дама и виновато посмотрела на своего кавалера. – Митя, мне надо ехать домой… – одними губами, умоляюще прошептала она.

– Зинаида Николаевна! Я вас умоляю! Не оставляйте меня! Может быть, мы расстаемся навсегда! Кто знает, что может случиться со мной на фронте… – Дмитрий крепко сжал ее пальцы. – Умоляю! Пойдемте ко мне! Здесь недалеко, пять минут…

Зинаида согласно прикрыла глаза.

На дачный поселок опустились сумерки. Небо окрасилось в нежные сиреневые и розовые тона. Было слышно, как где-то вдалеке ухает сова. Когда они подошли к небольшому деревянному, украшенному резьбой дому, совсем стемнело.

В доме было тихо, только на кухне прислуга громыхала сковородками. Дмитрий, тихо посмеиваясь, шепотом объяснил своей спутнице, что Глаша, как он называл свою надомную работницу Глафиру, не в духе, так как он отказался от приготовленного ею ужина.

– Когда я пренебрегаю ее стряпней, она очень сердится.

Дама в ответ тихонько засмеялась:

– Она меня не приревнует, если увидит? – и еще ниже опустила на лицо вуаль.

Зинаида Николаевна была старше Дмитрия на пятнадцать лет. Она происходила из обедневшего аристократического рода и в семнадцать лет, чтобы спасти свою семью от полнейшего разорения, вышла замуж за Павла Никаноровича Василова, сына богатого купца, получившего дворянский титул за деятельность на благо Отечества. Он был вдовцом, известным уральским промышленником, владельцем железоделательных и медеплавильных заводов. Павел Никанорович был намного старше своей жены и годился скорее ей в отцы, но был баснословно богат. У них было двое детей. Старшему сыну Павлуше исполнилось пятнадцать, а младшей дочери Лизочке – десять лет.

Дмитрий Урусов был из тамбовской небогатой дворянской семьи. Студент Технологического института, чтобы прокормить себя, преподавал на дому школьные предметы детям из богатых семей. Так по хорошим рекомендациям своих бывших учеников он и попал в дом Василовых.

Трехэтажное здание на Большой Морской было пышным и помпезным. Четыре каменные фигуры атлантов поддерживали широкий балкон. В этом особняке Павел Никанорович Василов окружил свою молодую жену роскошью и заботой. Он явно не жалел средств, чтобы доставить ей удовольствие.

Несмотря на то, что Зинаида подчинилась голосу разума, а не любви, брак с промышленником обещал быть прочным. Ровно через год после свадьбы у супругов родился сын, названный в честь отца – Павлом. Зинаида Николаевна отдавала всю нерастраченную любовь сыну. Через пять лет родилась младшая дочь Елизавета.

Среди богатства и роскоши, ее окружавшей, Зинаида оставалась, насколько это было можно, простой. Судьба щедро наделила ее и красотой, и добротой, и умом. Вот только счастья ей не дала. Ее муж пропадал месяцами на Урале по делам, а если находился в Петербурге, то уходил в запой. Пил он безбожно много. Она тосковала одна вечерами, когда дети укладывались спать, и строила планы поехать путешествовать за границу.

В один прекрасный день Дмитрий Урусов явился на собеседование с матерью своих будущих подопечных, Павлуши и Лизоньки, как их называли. Это была взаимная любовь и страсть с первого взгляда. Случилось это три года назад.

– Милый мальчик, с первым поездом я должна вернуться домой. – Зинаида печально улыбнулась. Она не хотела даже допускать мысли, что им может грозить опасность. И, словно сама себе в оправдание, начала говорить: – Я специально не взяла экипаж, чтобы не привлечь внимания, и поехала на паровике. Муж все лето на Урале, а семья на летних каникулах в Крыму. Скоро прибудут. Через две недели. Я ужасно соскучилась по детям.

Дмитрий гладил ее руки, сочувствуя и жалея ее. Зинаида Николаевна была бледна, а темные круги под глазами свидетельствовали о том, что она всю ночь не спала.

– Я провожу тебя до Петербурга… – он поцеловал ее в распущенные волосы.

– Нет, я не хочу, чтобы нас видели вместе… – И она крепко прижалась к нему: – Прости!

Дмитрия охватили мрачные предчувствия. Мысль, что его возлюбленной грозит опасность раскрытия адюльтера, приводила его в ужас. И в очередной раз он подумал – надо что-то решать. Так больше долго не может продолжаться. Если останусь жив, после окончания войны, увезу ее за границу!

В окна ворвался птичий гомон. Утро оптимистично засветило первыми солнечными лучами. А они лежали, крепко прижавшись друг к другу, не в силах расстаться.

1992 год

Майя Комарова разбирала бумаги, сложенные горой на столе. Она аккуратно складывала в отдельные стопки документы и нетерпеливо поглядывала на часы, висящие на стене. Кабинет нотариуса Игоря Николаевича Дольского был закрыт на обед, но девушка работала по просьбе шефа без перерыва, чтобы успеть подготовить бумаги для подписания нотариального документа с очень важным клиентом. Надо было успеть сделать опись имущества умершего профессора, отходившего ему в наследство.

Молодая девушка миловидной наружности уныло перекладывала документы и печатала список, как она считала, ненужного старья и хлама. Она удивлялась, что кто-то будет счастлив получить такое наследство: старая мебель, какие-то безделушки, картины, книги. Майя предпочитала бы получить в наследство, которым, к сожалению, пока и не пахло, отдельную квартиру и машину. Вот это богатство! А это что? Список старинных книг был бесконечным.

Майя была студенткой вечернего отделения юрфака Ленинградского университета. В нотариальной конторе работала год, куда ее устроил дядя, приятель хозяина. Ей повезло: приличная зарплата, рядом с домом и легко добираться до занятий после работы на троллейбусе. Что еще надо? Тут она, отвлекшись от сводившего скулы скучного списка вещей, вздохнула. Девушка, конечно, мечтала о любви. Поклонники не в счет! Она мечтала о любви настоящей и всепоглощающей, на всю оставшуюся жизнь. Как в той детской сказке про принцев и принцесс с хорошим концом.

Правда сказать, в нотариальной конторе принцем и не пахло. Хозяин конторы Игорь Николаевич, холостой толстячок и любитель выпить, пытающийся заигрывать с ней, не привлекал ее. Занудные клиенты, доводящие ее своими придирками до белого каления, были все для нее на одно лицо. Ну, а в свободное время девушка готовилась к экзаменам в институте и много читала. В основном о любви и «принцах», как можно догадываться.

Когда она закончила печатать последний документ, в дверь постучали.

– Контора закрыта на обед, – приветливо ответила она человеку, просунувшему голову в дверной проем.

– Можно? – уверенно и громко спросил он.

– Я же сказала, – вежливо и с улыбкой, как учил хозяин, повторила она. – Откроемся в два часа.

– Девушка! – высокий длинноволосый молодой человек, невзирая на слова, вошел в кабинет. – Я хотел узнать о доверенности на машину…

– Приходите после двух… – холодно ответила Майя и снова уткнулась в бумаги.

– Хорошо, я приду. – Он отступил назад к дверям и, улыбнувшись, заметил: – Девушка, вы очень красивая!

Майя удивленно посмотрела на молодого человека и, встретившись с беззаботным взглядом больших карих глаз, смутилась:

– Пожалуйста, не мешайте работать!

– Ухожу! Ухожу! – и уже из дверей весело добавил: – Но я приду! Вы будете здесь в три часа?

Девушка совсем низко склонилась к бумагам:

– Мы работаем до шести, на дверной табличке все написано, – и она сделала вид, что разговор окончен.

Когда молодой человек наконец исчез за дверями, она с улыбкой покачала головой. Красивая? Нет, красоткой она себя не считала и комплименты слышала нечасто. В контору ходили в основном старики.

После трех часов парень не пришел. «Наверное, нашел другой офис, – разочарованно подумала девушка. – Да бог с ним!»

Закончив работу, она вышла из подворотни дома на Владимирский проспект, где находилась нотариальная контора, и в изумлении остановилась. Навстречу ей шагнул тот самый молодой человек, заглянувший к ней в кабинет днем. Он держал в руках цветы и радостно улыбался:

– Девушка! А я вас жду!

1916 год

Однажды в декабре, за несколько дней до Рождества, на углу дома на Большой Морской и Невского проспекта остановились двухместные сани, казавшиеся ярко раскрашенной игрушкой рядом с солидными экипажами, повозками и новомодными металлическими автомобилями. Начинало темнеть, и на улице зажигались газовые фонари, осветившие повозку. В санях сидел молодой человек в военной форме поручика и нетерпеливо посматривал в сторону Большой Морской улицы. Он облегченно перевел дыхание, когда увидел, что элегантная дама в меховом манто спешит в его сторону.

– Зинаида Николаевна! – тихо окликнул Урусов, оглядывавшуюся вокруг женщину.

– Дмитрий! – кинулась к саням госпожа Василова. – Боже мой! Откуда у вас лошадь?

– Потом все расскажу! Как хорошо, что вы получили мою записку! – засмеялся счастливым смехом молодой человек и выскочил из повозки. – Быстро, Зинаида Николаевна! Нас могут заметить! – Он помог даме подняться в сани.

– Дмитрий Евграфович, вы с ума сошли! Куда вы меня везете? – рассмеялась в ответ женщина.

Он загадочно посмотрел на нее, и лицо его расплылось в широкой улыбке:

– Сюрприз!

– Ну, Митя, пожалуйста, скажите, куда мы едем? Пожалуйста! – заблестела глазами Зинаида Николаевна.

Дмитрий не мог оторвать взгляд от ее лица, от глаз – живых, смеющихся, откровенных, чуточку лукавых, от ее губ, так много говоривших без слов.

– Тс-с-с, потом, моя дорогая!

Урусов укутал ноги госпожи Василовой в овчину и вскочил в сани. Не дожидаясь команды, лошадь помчала их вверх по звенящей от мороза Большой Морской, пересекла Гороховую и затрусила в сторону Невы.

Блики света от вечерних фонарей дрожали на покрытой снежной коркой воде. Набережная казалась еще просторнее и прямее от белого снега, и вид у Невы был озябший и суровый. Зинаида Николаевна повернула голову к Урусову и, чтобы защититься от ветра, прикрыла лицо меховой муфтой.

– Митенька! Так куда же мы едем?

– Ко мне! На Крестовский! Я демобилизовался после госпиталя и снял половину дома для нас!

Она побледнела и закрыла лицо муфтой. Было видно, как ее плечи мелко затряслись.

– Зинаида Николаевна! Пожалуйста! – Дмитрий приостановил лошадей и обнял женщину: – Вы мне обещали, что мы будем вместе! Обещали?

Дама подняла заплаканное лицо и одними губами прошептала:

– Обещала… Но сейчас это невозможно… Рождество! Новый год! Я должна быть с детьми! Понимаешь?

Урусов согласно кивнул:

– Понимаю! Но после Нового года, – он сердито перешел на ты, – ты должна раскрыться мужу! Так больше продолжаться не может! Мы должны быть вместе. Навсегда!

Зинаида подняла на него полные слез глаза и тихо, самозабвенно, прошептала:

– Да, да, да…

Дмитрий глядел на нее влюбленными глазами и держал ее лицо в холодных и дрожащих от волнения руках. Она была в меховой шапочке с приспущенной на лоб короткой коричневой вуалью с мушками. Эта вуаль, однако, никоим образом не скрывала ее прекрасных глаз, светлых и лучистых под дугами бровей на белом лбу. Мороз не разрумянил ее щеки – ее кожа своей мерцающей мраморной белизной была прекрасна.

– Я люблю тебя больше жизни! – Урусов начал лихорадочно целовать ее. Лошадь, нетерпеливо топтавшаяся на месте, вдруг рванула вперед, и они, обнявшись, упали на сиденье в овчинную полость.

– Да! Да! Да! – продолжала твердить Зинаида.

– Обещаешь, что в новом году мы начнем новую жизнь? Вместе!

– Да! Да! Да!

Лошадь рванула во всю прыть, и они, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, целовались и громко смеялись. Снежный вихрь подхватил повозку и понес счастливых влюбленных в звездную ночь. С хороводом предстоящих праздников, с морозом и снегом на них надвигался новый, роковой 1917 год.

1992 год

Сквозь светлые шторы в номер гостиницы проникал рассеянный серый свет. Хмурое октябрьское утро соответствовало пессимистическому настроению Поля. Вся его поездка, устроенная как деловая, летела псу под хвост. Теперь он понимал, почему профессор не отвечал на телефонные звонки. Профессор Сквирский умер. А ведь он так старался устроить их встречу. Разыскал Поля во Франции через своего французского коллегу и сделал частное приглашение. Переписывались целый год, и вот… все насмарку!

Базилофф уныло посмотрел в окно и стал прикидывать, что он будет делать неделю в городе, где у него никого не было: ни родных, ни знакомых, ни друзей. Поль родился в Париже в русской семье эмигрантов. Были какие-то родственники в России, оставшиеся после революции в Петербурге. В том числе его родная бабушка. Но, по всем временным меркам, давно умершая.

Базилофф вернулся к письменному столу и начал набрасывать план на бумаге, обдумывая, что важнее.

Во-первых, надо найти нотариуса из загса и узнать, кто является наследником профессора Сквирского. Если, конечно, таковые имеются. Если нет, то узнать, куда переходят вещи после смерти одиноких людей и можно ли их сфотографировать?

«Как некстати эта смерть Сквирского! – подумал Поль. – Жаль старика, конечно!» Но обиднее всего, что у него не осталось никакой надежды пополнить свою коллекцию фотографий с аксессуарами светской дамы Санкт-Петербурга предреволюционного периода.

Это была единственная брешь в погодовой фотоэкспозиции русской моды начала XX века для его многолетнего труда – книги о моде начала века. Придется начинать поиски сначала, черт возьми! Может быть, действительно эта соседка, Анастасия Христофоровна, сможет помочь? Дай-то бог!

В это время в дверь номера постучали:

– Завтрак заказывали?

Базилофф, занятый своими мыслями, спохватился:

– Да, да, входите! – и открыл дверь. Молодой человек в форменной одежде отеля занес поднос с завтраком и поставил на стол. – Благодарю вас! – Поль бегло взглянул на тарелки, накрытые салфеткой и фарфоровый чайник.

– Пожалуйста… – тихо проговорил парень и не сдвинулся с места, уставившись в потолок.

Базилофф удивленно посмотрел вверх и не понял, что там интересного нашел молодой человек. Потом до него дошло, что парень ждет чаевые.

– А … минуточку… – Он достал купюру и протянул ему доллар: – Спасибо.

– Не за что… – буркнул парень и, видимо, недовольный такой мелочью, не прощаясь, удалился.

«Вот те раз, теперь у них тут доллар – не деньги!» – изумился Базилофф и рассмеялся. Насколько помнится, в советские времена за доллар можно было сесть в тюрьму! А теперь, видите ли, доллара ему мало!

Махнув рукой на анекдотичную ситуацию, Поль приподнял салфетку с тарелки и присвистнул: красота! Бутерброд с красной рыбой и икрой! Горячие блинчики! Да, это вам не булочка с конфитюром на французский завтрак! Настроение у него поднялось, и он даже простил нагловатого портье.

После аппетитного завтрака Базилофф прикинул план на свой приезд:

1. Узнать адрес Центрального загса.

2. Найти адвоката по правам наследства.

3. Вторник – Анастасия Христофоровна (12 часов дня).

4. Сегодня: сходить в музей этнографии на выставку женской одежды начала XX века.

Поля очень интересовала экспозиция «Незнакомка», названная в честь известного блоковского стихотворения о Прекрасной Даме.

Закончив деловые бумаги, Поль переоделся и приготовил профессиональный фотоаппарат для выставки. Он давно, еще со студенческих лет, собирал старые и новые фотографии с изображениями людей в одеждах, символизирующих эпоху, в которой эти люди жили. Очень много было фотокарточек, подаренных ему русскими эмигрантами. С этого и началась его коллекция. Кроме этого, он еще делал снимки сам в различных местах понравившихся ему моделей. Базилофф собирал материал для книги об истории русской и европейской моды.

В приподнятом настроении он уже был в дверях, когда раздался телефонный звонок.

Петроград, ноябрь 1917 года

Грянула революция.

Поздним вечером вернувшись домой, Христофор Виссарионович, не раздеваясь, прошел в опечатанный кабинет через потайную дверь в библиотечном стеллаже. Он быстро написал записку Зинаиде Николаевне Василовой, близкой подруге своего друга Дмитрия Урусова, который был арестован неделю назад. К счастью, вчера ему удалось бежать из-под стражи. Дожидаясь ночи, тот прятался в доме их общего приятеля Петрашова. Урусов просил передать любимой женщине, что с ним все в порядке и он движется в сторону северной границы с надежными людьми, и чтобы она ждала от него вестей. Еще они договорились, что Христофор поможет Зинаиде Николаевне, если она будет нуждаться.

Александрос запечатал конверт, на котором размашисто написал: «Крестовский остров, Павловская улица, дом Речинского. Для госпожи Василовой».

Через полчаса Христофор Виссарионович вошел в дворницкую, где его ждал сын дворника Матвея. Он отдал деньги и письмо, получив заверения в доставке.

Возвратившись, Христофор Александрос в спешке начал жечь ценные бумаги и документы в печке бывшей кухни. Это было единственное отапливаемое помещение во всем огромном здании. У него дрожали руки и, несмотря на тепло, идущее от ярко горящего огня, его бил холодный озноб. Беда! Вот беда! Закрыты все банки! Деньги превратились в дым! Хорошо, что успел перевести летом в Швейцарию царские ассигнации, когда подписали Брестский мир. Но это лишь мизерная доля огромного состояния, которое сгинуло в огне пожара рабоче-крестьянской революции. Христофор широко раскрытыми глазами смотрел на огонь, понимая, что потерял все. Теперь надо выбираться из революционного Петрограда и примкнуть к семье, которая успела в сентябре перебраться в Ригу. Они ждали его с деньгами. Напрасно, как оказалось. Псковское имение сожжено дотла революционно настроенными крестьянами, дом в Петрограде опечатан местными советами, оставившими ему две комнаты. В одной из них он сейчас и находился, уничтожая следы былого богатства. Голодный, усталый, потрясенный последними драматическими событиями, Александрос в полном изнеможении рухнул в кресло, приблизив его поближе к огню, и закрыл глаза. Ветер стучал в окно, темнота опустилась на опустошенный, разграбленный город. Сквозь печальные думы о прошлом и беспокойстве о будущем бывший коммерсант было начал строить планы дальнейших действий, как услышал тихий стук в дверь. Христофор открыл глаза и приподнял голову. Стук разительно отличался от ударов ногами в дверь революционных комиссаров, ворвавшихся сюда вчера с оружием в руках. Стук был робкий и очень интимный. Наверное, свои!

– Кто там? – беспокойно спросил он, вглядываясь в застекленную дверь. В ответ была полнейшая тишина, в которой, как ему показалось, раздавалось мяуканье котенка. Александрос осторожно приоткрыл дверь и наткнулся на сверток в корзине, с прикрепленной к нему запиской. В панике он поднял находку и все понял. Это был ребенок. Его дочь.

1992 год

– Слушаю… – неуверенно произнес Поль в трубку. – Да, Поль Базилофф это – я… Кто? – Лицо у него вытянулось от удивления. – Какой друг? Сквирского? – Базилофф посмотрел на наручные часы. – В три часа? В ресторане «Норд»? Где? На Невском 72? – и без энтузиазма согласился: – Хорошо. Я буду.

Озадаченный, он хотел было спросить, откуда звонившему известно, что он проживает в «Англетере», но раздался щелчок, и связь прервалась.

«Черт знает что такое! Я никому не докладывал о своем пребывании в «Англетере». Даже покойный профессор был не в курсе, где я буду жить! – Поль в замешательстве остановился: – А как я найду этого человека? Он мне даже не представился!» Приподнятое было настроение ухнуло в беспокойные мысли. Тревожное предчувствие подсказывало ему, что все это неспроста: смерть Сквирского, шаги в темноте на лестничной площадке, телефонный звонок непонятного «друга».

«Так, надо разобраться и не влезать ни в какие аферы! Возможно, это простая провокация спецслужб. Наверняка я у них на заметке!» – приказал он себе.

Когда Базилофф выходил из гостиницы, то заметил того нахального парня, клянчившего чаевые. Разносчик завтраков почему-то стоял в дверях, проверяя визитные карточки входящих. Он, заметив Поля, проводил его беспокойным взглядом своих блеклых, не отражающих света глаз.

Петроград, 1917 год

«Эх, яблочко, куда котишься…» – орали пьяные матросы и выделывали ногами кренделя под залихватски звенящие гармошки. Невский гудел от разгульно шатающейся толпы солдат, матросов, рабочих с окраин и разношерстных прохожих и зевак. Большой торговый дом Мертенса, для фирмы мехов и меховых изделий, зиял разбитыми и разграбленными гигантскими арками-витринами. Холодный ноябрьский день лил тусклый свет сквозь тяжелые, налитые снегом и дождем облака и не предвещал ничего хорошего.

– Боже мой! Что же с нами будет? Где мои дети?

Несколько минут назад, не помня себя от ужаса, Зинаида Николаевна выбежала из своего разгромленного и пустого дома на Большой Морской. Насмерть перепуганная прислуга Авдотья толком ничего не могла рассказать. Она только нечленораздельно причитала и громко плакала:

– Уехали… Ночью все уехали незнамо куда… Бросили меня… Как собаку бросили!

«Это мне наказание! За все! Оставила мужа, детей! Боже мой, что же делать?» – Зинаида остановилась, не зная, что предпринять. Ехать обратно на Крестовский, где остались ее вещи, и ждать от Дмитрия известий? Он был арестован в конце октября за сокрытие у себя члена Городской думы – Петра Михайловича Гнешина. Через два дня ей передали с посыльным мальчиком, что Урусову удалось подкупить охрану и бежать из Петрограда через финскую границу. Зинаида Николаевна осталась одна. А всего лишь три месяца назад она пережила счастливейшее в ее жизни время. Она соединилась с Дмитрием, переехав к нему на Крестовский остров.

Внешние обстоятельства семейной драмы выглядели вполне убедительно для разрыва с нелюбимым мужем. Господин Василов пустился в разгул, пропал на две недели и попал в громкий скандал, который оказался на руку Зинаиде Николаевне. А случилось вот что.

Обнаружили Павла Никаноровича в отеле с молодой красавицей, которую он избил до полусмерти, как впоследствии выяснилось, та шантажировала его нещадно. В нервном припадке его отправили в Мариинскую больницу на излечение от пьяного психоза. Произошло все это в отеле «Бель-Вю», принадлежащему господину Ломакину. Гостиниц на Невском проспекте было предостаточно, и остается загадкой, почему богатейший из людей Северной столицы выбрал именно эту, не относящуюся к числу самых известных. Может быть, для конспирации? Хотя гостиница, надо сказать, считалась заведением вполне изысканным, отчасти даже роскошным – вид из окон открывался замечательный, прямо на Александринский театр. В полном смысле слова «Belle Vue», по-французски – красивый вид, оправдывал ее название. Именно в этой гостинице случилось событие, целый месяц обсуждавшееся всей петроградской прессой.

В полдень 18 августа 1917 года в гостиницу «Бель-Вю» прибыл инкогнито респектабельный господин. Снял он номер на несколько дней, затем отправился по своим делам, к вечеру вернулся, но уже не один, с молоденькой дамой.

А около полуночи в номере этого постояльца раздался страшный шум – и в коридор выскочила его окровавленная избитая спутница. Коридорные поспешили на помощь, отвели даму обратно в номер – и обнаружили там разбуянившегося господина. Вызвали полицию. Тут только и выяснилось, кто были постояльцы. Он – шестидесятилетний известный богатый промышленник Василов Павел Никанорович. Она – двадцатисемилетняя дама полусвета Маргарита Тиффис, бывшая содержанка банкира Гольдовского. Революционно настроенная пресса не ограничилась подробностями пьяного дебоша «зажравшихся буржуа», как их окрестили в газетах, а ударилась клеймить правящий класс. Февральская революция сделала свое дело – дала зеленый свет в нападках на богатеев.

Зинаида Николаевна под шумок общественности сделала оскорбленное лицо и покинула дом опостылевшего мужа. Ее никто ни в чем не обвинил, но та же самая общественность оказалась на стороне мужа, когда вопрос встал о детях. Павлушу и Лизу оставили с отцом. Это было настоящее горе для любящей матери. Ей разрешили навещать их раз в неделю. А через три месяца снова революция – Октябрьская. Это была уже настоящая катастрофа.

– Новое революционное правительство объявляет в Петрограде чрезвычайное положение! – кричал разносчик газет, худой мальчишка лет двенадцати. От его звонкого голоса Зинаида словно очнулась. «Этого еще не хватало! Что делать? Бежать из Петрограда? Куда?» Денег у нее не было совсем. Тут она вспомнила о своих украшениях, которые успела забрать с собой после ухода от мужа: реальное богатство! Что с ними делать? Где спрятать? Ее ноги повернули в сторону Гостиного Двора. Зинаида нашла кучера с повозкой, и двуколка понесла ее на Крестовский остров. В голове несчастной женщины созрел план побега в Финляндию. Там она разыщет любимого.

1992 год

Поль восторженно присвистнул, и у него захватило дух от окружающей красоты. Оформление выставки женской одежды и аксессуаров моды начала ХХ века было весьма необычным. Помещение представляло собой бальный зал, заставленный манекенами танцующих пар. Под звуки вальса, льющиеся из настенных репродукторов, казалось, что манекены, словно живые, кружат в танце, не замечая снующей толпы любопытных зрителей между ними. Вот прелестная «незнакомка» в вечернем муаровом платье c декольте, с рукавами из черного тюля, улыбается загадочно, чуть отвернув лицо от кавалера. Сразу за ней эффектная дама в светлом бальном платье из шелка шине, отделанного кружевом валансьен и шелковыми розами, присела в поклоне. На стенах, между тяжелыми драпированными окнами, было выставлено множество фотографий и репродукций из модных журналов того времени. Базилофф сразу признал редкие снимки известного парижского фотографа рубежа веков – Рейтланже, который прославился фотографиями знаменитых актрис, аристократок и красавиц полусвета. «Ну надо же, оригиналы! И в таком отличном состоянии!» – удивлялся он и крутил головой во все стороны. Выставка была великолепной!

Когда он достал фотокамеру и приготовился делать снимки, к нему тут же подошла тихая на вид, с интеллигентным лицом старушка и совсем не интеллигентно зашипела:

– Товарищ! Фотографировать экспонаты запрещено! – и недовольно поджала бесцветные губы.

– Извините, я не знал! – и Поль, понимая, что сопротивляться бесполезно, поспешно убрал фотоаппарат в чехол. Старушка удовлетворенно подняла выцветшие брови и, ничего больше не сказав, удалилась в свой угол, откуда продолжала неотрывно наблюдать за ним.

«Да, под таким контролем тайно не пофотографируешь, бабулька-кагебулька вон как таращится. Заложит охранникам, глазом не моргнет! Очень жаль! – расстроился Базилофф. – Экспонаты просто потрясающие! Надо узнать, может быть, у них есть каталог выставки?»

С этой мыслью он пошел в сторону сувенирного киоска. В книжной лавочке выбор был очень скудным: безликие путеводители по Ленинграду советского образца, да наборы открыток по искусству. «Небогато, однако! – подумал Базилофф, вспомнив перенасыщенные сувенирные магазины европейских музеев. – Даже на этом не хотят заработать!»

Только он собрался перейти в следующий зал, где были выставлены аксессуары моды – сумочки, перчатки, зонты и пуговицы, как услышал со спины, тихий, почти шепотом, мужской голос:

– Простите, вы интересуетесь фотографиями с выставки?

Поль даже вздрогнул от неожиданности и посмотрел на говорящего. Это был высокий молодой человек лет двадцати пяти, богемного вида, в модной джинсовой курточке и с длинными русыми волосами.

– Да, пожалуй, я хотел бы приобрести каталог или альбом. А что у вас есть? – заинтересовался Базилофф, вспомнив, как ему рассказывали, что в советские времена все приобреталось «из-под полы» или на «черном» рынке. Молодой человек выразительно кивнул в сторону центральной лестницы:

– Поговорим не здесь!

И, не спрашивая согласия, парень, не оборачиваясь, пошел в конец зала к выходу. Поль озадаченно двинулся за ним, обеспокоенно подумав: подозрительный тип, откуда он может знать, что мне нужны фотографии?

На улице, оглянувшись по сторонам, парень достал из внутреннего кармана куртки пачку карточек. Сердце коллекционера радостно застучало: «Это то, что надо!» Просмотрев фотографии, Поль удовлетворенно кивнул и нерешительно спросил:

– И сколько стоят ваши снимки?

Петроград, 1917 год

По Крестовскому острову гулял холодный ноябрьский ветер и гнал мусор вдоль широкой улицы. Зинаида лихорадочно собирала вещи в небольшую сумку. Она перебирала роскошные шелковые платья и отбрасывала в сторону: ну куда сейчас в таких? Наконец, отыскав в шкафу суконный прогулочный костюм, Зинаида Николаевна облегченно вздохнула: это то, что надо. Облачившись в элегантное серое платье, она принялась примерять шубы. Господи, да мне в них не дадут шагу сделать – ограбят! Что делать? Тут она вспомнила, что ее прислуга, молодая девушка Стеша, была такого же размера, как она. Как жаль, что ее нет с ней сейчас – такая была милая и услужливая. Но после ужасных событий 25 октября и ареста Дмитрия Степанида засобиралась в родную деревню. Зинаида в благодарность за службу отдала ей многие свои вещи. Она вспомнила, как счастливая Стеша крутилась в роскошных платьях перед зеркалом и ахала: «Барыня!» – и радостно смеялась. А примерив каракулевую шубку, подшитую куницей, задохнулась от восторга: «Ну чистая барыня!»

Зинаида поднялась наверх в мансарду. В комнатке Степаниды остались форменные платья прислуги и верхнее дешевое зимнее пальто на цигейке. Это подойдет, обрадовалась Зинаида Николаевна. Она собрала ворох одежды девушки и спустилась в свою комнату. Через полчаса в зеркале отражалась неопределенного возраста и сословия гражданка. На ней было черное суконное пальто с рукавами жиго, на голове неказистая шляпка из темно-фиолетового бархата, поверх которой был повязан большой шерстяной платок. Несмотря на драматичность ситуации, молодая женщина, глядя на себя, затряслась от смеха: для пущей важности надо взять корзину, с которой Стеша ходила на рынок!

Зинаида зря смеялась, корзину пришлось-таки использовать. Дорогие сумки и чемоданы из натуральной кожи могли сразу выдать владелицу вещей. Она сложила самое необходимое на дно глубокой корзины: теплые вещи, вязаный плед, и, как напоминание о былой роскоши, сверху положила пушистую песцовую муфту. После всех приготовлений к побегу Зинаида Николаевна тревожно посмотрела на часы – половина третьего. Самое время уходить. После обеда на улице многолюдно, и в спешащей толпе можно легко затеряться. Путь ее лежал в сторону Выборга, где большевики еще не успели установить свою власть и откуда был прямой путь в Финляндию. Зинаида Николаевна приподняла половицу пола и достала сверток, в котором были спрятаны ее украшения. Развернув тряпицу, она открыла коробку, обитую кожей, и залюбовалась сверкнувшими в сумраке алмазными подвесками в виде лилий. Это были ее любимые серьги. Перебрав кольца, цепочки, кулоны, она осторожно сложила все в батистовый носовой платок и задумалась. И скажите на милость, как все это спрятать на себе? Потом ее осенила идея. Она взяла в руки шелковую сумочку в виде туеска с длинной плетеной ручкой и повесила себе на шею, спрятав драгоценности под нижнее белье. Только она приготовилась к выходу, как услышала у входной двери шум. Через минуту раздался стук. Зинаида испугалась и прижала руками туесок к телу. Неужели опять с проверкой документов? Она приготовила паспорт и пошла к дверям, спрятав приготовленную корзинку с вещами под кровать. Кто его знает, кто там? Когда женщина открыла входную дверь и увидела Александроса, старого приятеля Дмитрия, облегченно и радостно вскрикнула:

– Боже мой, Христофор Виссарионович! Как вы меня нашли? Заходите, пожалуйста!

Александрос, оглянувшись на лошадь, запряженную в небольшую коляску, начал настороженно всматриваться в плохо одетую женщину. Потом недоверчиво протянул:

– Зинаида Николаевна, это вы? – И рассмеялся: – Я вас сразу и не признал! – Он перевел дыхание. – Вы здесь! Слава Богу! А то я волновался, что вы перебрались в Петроград.

– И как же вы нашли меня? – удивилась Зинаида.

– Адрес мне оставил Дмитрий, просил помочь вам… Но теперь скорее мне нужно ваше содействие!

Он взмахнул сильными руками и побежал к лошадям. Через минуту Христофор вернулся с плачущим ребенком, закутанным в одеяло. Молча прижимая сверток к себе, он нерешительно остановился.

– Входите быстрей, холодно! – воскликнула взволнованная женщина и распахнула дверь.

– Зинаида Николаевна! Я умоляю вас! Помогите! Присмотрите за ребенком несколько дней. Я устрою свои дела, и мы все вместе отправимся в Ригу. Там моя семья ждет меня… – Христофор напряженно всматривался в нерешительное лицо госпожи Василовой: – Пожалуйста! У меня нет выбора!

Он закашлялся в воротник пальто и отвернулся. Руки у него дрожали, а по лицу тек пот.

– Христофор Виссарионович, вы совсем больны. – Зинаида дотронулась до его лба. – Да у вас жар! Давайте я вам согрею чаю? – Она протянула руки. – Это девочка? – тихо спросила женщина и взяла в руки перетянутый платком сверток.

– Девочка… – грустно кивнул Александрос. – Три месяца… – и снова закашлялся. – Мне подбросили ее вчера.

Зинаида, не выпуская ребенка из рук, поставила чайник на печь.

– Раздевайтесь, вам надо непременно передохнуть… А где ее мать? Почему она оставила такое маленькое дитя?

Христофор Виссарионович быстро, как будто ждал этого вопроса, снял пальто и достал измятый конверт из внутреннего кармана:

– Вот пишут, что мать ребенка умерла от лихорадки, а бабушка погибла от рук бандитов во время ограбления.

Зинаида крепко прижала тряпичный конверт к себе:

– Бедная девочка! Как ее имя?

– Анастасия. Ее зовут Анастасия Вакулова. – Александрос слабо улыбнулся: – Анастасия Христофоровна. Моя дочь.

1992 год

Стоял теплый вечер, пришедший на смену дождливому ветреному дню. На слабо освещенный Владимирский проспект опускались темно-фиолетовые, цвета чернил, сумерки. Майка чувствовала, как стучит ее сердце и сжимаются мышцы от напряжения. Молодой человек улыбался и много говорил, заглядывая ей в лицо:

– …ну я и подумал, что тюльпаны в октябре это – здорово! А? Вы любите цветы?

Девушка смущенно кивала головой, а сама, честно говоря, не знала, что и делать с букетом красных тюльпанов в блестящей бумаге. Нести цветы в руках мешали набитый бумагами портфель с надомной дополнительной работой и сумка с продуктами, которыми она запаслась с утра, так как к вечеру полки в магазинах были пустыми. Она повесила сумку на плечо и неловко прижала шуршащий пакет к груди.

– Представляете, в Голландии тюльпаны выращивают круглый год: летом в полях, как у нас пшеницу, а зимой в теплицах! – тараторил длинноволосый молодой человек, размахивая руками.

Они шли в сторону Невского проспекта и, разговаривая, дошли до Аничкова моста.

– Смотрите, тучи рассеиваются! Завтра будет чудесный день! – парень взял у Майи портфель и подхватил ее под руку. – Родители меня назвали редким именем – Теодор…

Спутница изумленно посмотрела на него и впервые за вечер улыбнулась:

– Теодор? Как интересно!

– Очень. Если учесть, что отца звали Иваном, а фамилия Гулькин. Получается действительно очень интересно – Гулькин Теодор Иванович!

Девушка звонко рассмеялась и, смутившись громкого смеха, недоверчиво посмотрела на него:

– Вы шутите, конечно! А как вас зовут на самом деле?

– Теодор! Правда, не Гулькин, а всего лишь Гуляев, но тоже курьезно, не правда ли? – серьезно ответил он и внимательно посмотрел на нее. – Майя, вы можете называть меня Тед…

Она резко остановилась и подозрительно спросила:

– А откуда вы знаете, что меня зовут Майя?

Юноша хитро прищурился:

– Когда звонил вчера по телефону узнать о доверенности, вы сами представились: «Майя Комарова слушает», – повторяя интонацию голоса девушки, ответил он.

Майка облегченно перевела дыхание: да, теперь по новым правилам офиса надо по телефону представляться. Владелец сказал – для солидности и расположения к себе клиентов.

– Вот вы сразу и расположили меня к себе! – весело заключил молодой человек. Майя ничего не сказала в ответ, но отметила, что совершенно не соответствующий игривому тону беспокойный взгляд выдавал его внутреннее волнение. Или ей это показалось?

– Майя, у вас очень светлое и оптимистичное имя. Не то что мое! Теодор-помидор, как дразнили меня в школе.

– А мне нравится! – словно успокаивая его, тихо проговорила девушка. – Тед – очень необычно звучит…

– Правда? – Парень взял из замерзших рук Майи портфель и сжал ее холодную ладошку: – Спасибо!

Она посмотрела своему спутнику в глаза. Глаза оказались совсем близко, и беспокойство сразу пропало. Они стояли, держась за руки, у парапета и смотрели на воду. Вечер опускался на город серо-жемчужными сумерками, растворяя призрачных прохожих, здания и статуи. Майка посмотрела вниз с моста и у нее закружилась голова от неожиданно нахлынувшего счастья.

1918 год

К вечеру непогода накрыла дом. Ветер завывал и стучал по крыше и в ставни окон. Зинаида Николаевна завернула ребенка в нагретое у печи одеяло и изнеможденно села в кресло. Она выбилась из сил после долгого суматошного дня с плачущим чужим ребенком. Девочка наконец успокоилась и заснула. Женщина вышла в сени и принесла узел, оставленный Христофором для Настеньки. В узле из великолепной простыни находились свернутые полотенца и несколько серебряных столовых ложек. Когда Зинаида несла вещи в шкаф, услышала стук упавшего предмета из вороха белья. Она нагнулась и, подняв конверт, развернула его.

– Господи! Что это? – изумленно вскрикнула женщина.

На ее ладонь из письма выскользнул сверкающий красным отливом драгоценный камень. То, что это драгоценность, она ни минуты не сомневалась. В таких вещах госпожа Василова разбиралась прекрасно. Дрожащими от волнения руками она развернула письмо. Записка была от Александроса.

«Дорогая Зинаида Николаевна! Голубушка! Этот ребенок – мой! Вверяю девочку в ваши заботливые руки и надеюсь на вашу милость, что хотя бы на короткое время вы замените ей мать. А если со мной что-то случится, этот рубин – целое состояние! Это все, что у меня осталось. Завещаю его моей дочери и даже не сомневаюсь в вашей порядочности. Половина сокровища ваша, при условии, если девочка останется на вашем попечении. Уверен, что вы не лишите ребенка наследства и поделитесь с сиротой. Если меня не будет через пару дней, бегите из Петербурга в Выборг, а оттуда в Финляндию. Из Хельсинки высылайте в Ригу на главный почтамт письма с вашим адресом на мое имя. Там находится моя семья. Если буду жив, я вас разыщу. Бог хранит вас обеих. Христофор Александрос».

Зинаида поднесла камень к керосиновой лампе, и он осветился зловещим кровавым светом. Она завороженно смотрела на рубин, и неприятные предчувствия охватили ее. Зажав камень в руке, женщина поднялась наверх и, приподняв половицу пола, достала шелковый туесок со своими украшениями. Спрятав драгоценности, она вернулась на первый этаж и прилегла рядом с девочкой. Ребенок беззаботно сопел и улыбался.

– Маленькая моя! – поцеловала Зинаида Настеньку. – Я тебя не брошу, и никакие деньги мне не нужны. Все будет твое!

И она впервые за последнее время заснула.

Всю ночь ей снились кошмары, которые утром она не смогла припомнить. Осталось только непонятное чувство тревоги, не покидавшее ее весь день. Хлопоты по хозяйству отвлекли Зинаиду Николаевну от печальных дум. Она крутилась весь день, как белка в колесе. Александрос привез большой бидон молока и пакет муки. Удивительно, где он раздобыл эти сокровища? Сейчас было невозможно ни за какие деньги купить продукты. Зинаида старалась не думать, что с ними будет завтра. Александрос же обещал приехать через два-три дня. Значит, надо продержаться до его появления и ничего не предпринимать. А что тут предпримешь? Бежать в никуда с маленьким ребенком? Да еще морозы ударили. «Продержимся! – уговаривала она себя. – Дрова – есть. Молока и муки больше, чем достаточно». Зинаида совсем успокоилась и с удвоенной энергией принялась за дела.

Когда три дня в заботах о ребенке пролетели, Зинаида Николаевна, дожидаясь Христофора Виссарионовича начала потихоньку собирать вещи. Корзина уже не устраивала ее, слишком маленькая. Вещей заметно прибавилось. Она нарвала из простыней много пеленок и сделала теплый конверт из ватного одеяла. О себе она не думала. За эти дни женщина привязалась к девочке, всей душой и полюбила ее, как родную дочь.

– Анастасия Христофоровна, ау! – целовала она дитя в пухлые кулачки.

Когда на четвертый день Александрос не объявился, Зинаида Николаевна забеспокоилась: неужели что-то случилось?

Через неделю стало ясно, произошло что-то страшное. Не мог Христофор Виссарионович бросить ребенка и женщину на произвол судьбы.

Продукты заканчивались, и Зинаида Николаевна решила действовать. Либо бежать с ребенком в Выборг, либо дождаться весны здесь, в тепле и укрытии. Она ходила по комнате из угла в угол и не знала, что делать. А вдруг Александрос просто задерживается. Может, не надо торопить события? Выглянув в окно, где порывы ветра мели поземку из мокрого снега, женщина поняла, что остается.

– Продержимся до весны, маленькая моя! – Зинаида прижала девочку к себе и заплакала.

1992 год

Яркий искусственный свет озарял небольшую, без окон, прихожую нотариальной конторы. Порядок, царивший в ней, наводил тоску. На стенах в пластиковых конвертах висели образцы документов, принимаемых нотариусом. Майя сидела на своем рабочем месте и разбирала бумаги, нужные для подписания договора с клиентом, находящимся в кабинете у Дольского, но мысли ее были далеко.

Тед! Как изменилась ее жизнь после встречи с этим интересным, таинственным парнем! Как закружилась она в вечерних каждодневных встречах после работы с ним!

– Майя! В чем дело? – За ее спиной стоял Игорь Дольский. – Где опись вещей профессора Сквирского? Ты подготовила? Ты что в небесах витаешь? Мы же ждем!

Майка вздрогнула и вскочила из-за стола. Недовольный голос хозяина отвлек ее от мечтаний и дум о Теодоре.

«И что за манера вечно подкрадываться?» – раздраженно подумала она и протянула бумаги:

– Извините, Игорь Николаевич, я отвлеклась на подготовке контракта… Вот, пожалуйста, ваши бумаги.

Дольский снисходительно успокоил ее:

– Договор будет нужен после обеда. А сейчас моему клиенту надо ознакомиться со списком вещей. – Он фамильярно похлопал ее по руке. – Можешь приготовить нам кофе, Майечка…

– Хорошо, сейчас принесу.

Девушка вернулась на место за столом и начала просматривать только что отпечатанный договор, нет ли там ошибок, но мысли о Теодоре снова накрыли ее. Отложив бумаги, она машинально включила электрический чайник и достала кофейные чашки.

В ее жизни до встречи с Тедом не было ни жениха, ни бойфренда, ни даже, несмотря на привлекательность и ухоженность, поклонников. Причиной этого были, видимо, застенчивость и, как ни парадоксально, та самая привлекательность. Современные герои не любили стеснительных порядочных девушек, а увлекались красавицами, предлагающих себя без старомодных условностей. А Майя сама вполне осознанно подготовилась к встрече с прекрасным принцем. Вот, кажется, дождалась!

Принц оказался вполне прекрасным, и ежедневные встречи и прогулки по городу все больше убеждали ее, что Теодор – ее герой.

Мысли о принце вернули ее в реальность: «Надо не забыть бланки с печатью конторы!» Тед просил принести ему сегодня вечером, как объяснил ей он, для фиктивной доверенности на машину. «Машина случайно не краденная?» – испугалась было она. «Ну нет, что ты! – успокоил ее Теодор. – Старое корыто – «копейка», принадлежит мой тете, которая ей досталась от умершего мужа, а она боится, что я на ней разобьюсь. Бумаги подписывать – ни за что не хочет! Говорит, можешь ездить до дачи и обратно без всяких документов… А я хочу иметь бумаги, как полагается! Будем вместе гонять на природе!» – целуя, горячо пообещал он ей.

Конец ознакомительного фрагмента.