Кровь Кьянти. Спаситель (Злата Ната, 2015)

Часть первая

Через месяц мне будет шестнадцать. Все мальчишки уже пробовали «это», а я нет. Они рассказывали, что испытываешь неземное наслаждение, улетаешь в космос и что за «это» можно Родину продать. Ну не знаю, девчонки не вызывают во мне таких бурных чувств – писклявые, плаксивые создания.

То ли дело наша классная! С ней бы я попробовал, и не раз. Пышная грудь – пожалуй, всё, чем могла похвастаться Ирина Петровна, но её декольте как раз и волновало меня больше всего. Девочки в нашем классе были какими-то плоскими и угловатыми, мне же нравились обтекаемые формы женского тела. На уроках я то и дело рассматривал картины Рубенса, Родена, Кустодиева, пялясь в экран телефона. Посудите сами – где я мог взять такую женщину в свои пятнадцать, да еще и для первого раза? Так и сидел в девственниках, не разделяя весь этот ажиотаж вокруг худосочных одноклассниц.

В конце учебного года, сдав все экзамены на «отлично», я как всегда получил льготную путевку в свой любимый лагерь «Орленок» на целых три смены. Море, солнце, песок, костер, песни под гитару – и никаких родичей, как же они мне все надоели! Я рос без матери и никогда не видел своего отца. Меня воспитывала бабушка по материнской линии, которой то и дело норовили помочь бесконечные тети, дяди и другие дальние родственники; жаль, что лишь советами. Моя мама была успешным скульптором и наведывалась к нам нечасто, всегда подшофе, предпочитая нашему с бабушкой обществу свои инструменты, бутылку и компанию непризнанных коллег по цеху. Она так и не смогла простить отца, который исчез сразу, как только узнал о ее беременности. Что касается меня, однажды я попытался наладить с ним контакт и даже написал ему письмо в Нью-Йорк, где он жил последние пятнадцать лет, с просьбой выслать хотя бы одну его фотографию.

Через пару месяцев пришел ответ. В письмо была вложена фотка. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что я – точная копия отца! Такие же темные волнистые волосы, огромные карие глаза, густые черные брови, смуглая кожа, белозубая красивая улыбка… Даже маленькое родимое пятно на лбу досталось мне от него! От матери я унаследовал лишь нос «картошкой», и он здорово спасал меня от угнетения по национальному признаку в школе. Отец писал, что сожалеет, что испугался, потому что был молод. Потом, его пригласили работать в Америку, куда он и переехал. Все сложилось удачно, он стал главой крупной корпорации, женился на армянке из местной диаспоры, и у них двое маленьких детей. Как ни странно, он не попросил в свою очередь ни мое фото, ни мой номер телефона. Его совсем не интересовала моя жизнь – как я учусь, кем хочу стать, на что мы жили все эти годы. Почувствовав, что его ответ носил скорее формальный характер, я больше не стал ему надоедать. Это была единственная весточка от отца за всю мою жизнь. Такие вот невеселые воспоминания нахлынули на меня, пока я трясся на верхней полке скорого поезда Тверь – Туапсе.

На следующий день по приезду в лагерь я был зачислен во второй отряд, а она была вожатой первого. Пышка, кровь с молоком! Ребята сразу стали за глаза называть ее коровой… вот идиоты! Ничего не понимают в женской красоте! Белокурая розовощекая Маша отчего-то вызывала во мне чувство жалости. Была в ней какая-то невысказанная грусть. Я бы мог снять с нее печать уныния, но вожатая первого отряда собиралась замуж в сентябре, сразу после окончания смены. Я как-то видел ее жениха, он приезжал к ней – здоровый примитивный сельский бык. Со мной ей было бы намного интереснее! Я читал запоем и мог бы пересказывать ей классиков каждый вечер, а она бы внимательно слушала, прижимаясь ко мне своей большой налитой грудью, ловя каждое мое слово. Грудь, ее грудь… она не давала мне покоя ни днем, ни ночью.

Я исподтишка наблюдал за вожатой, особенно на пляже – просто глаз с нее не спускал. Но однажды за завтраком Машу я не обнаружил, и уже вечером забил тревогу: нашел ребят из первого отряда и спросил, куда делась Мария Викторовна. Пацаны сказали, что у нее день рождения, и она отпросилась на пару дней в Ярославль, чтобы отметить с женихом свое двадцатипятилетие. Фух, у меня от души отлегло – слава Богу, она вернется, и я еще ее увижу. До конца смены оставалось всего лишь десять дней.

Маша вернулась, ни капли не повеселев, напротив – она стала еще более задумчивой и отстраненной. Была суббота. После просмотра фильма все отряды дружно двинулись на дискотеку. Пошел туда и я. Не люблю такие сборища, но одному в домике было скучно. Я сидел на лавке и наблюдал за Машей. Она не танцевала, по выражению ее лица было понятно, что ее что-то гложет, и мысленно она находится далеко. Заметив мой пристальный взгляд, Маша словно очнулась. Она одернула свое легкое платье и грустно улыбнулась.

Я продолжал внимательно следить за Машей. Она являла собой точную копию тех барышень-крестьянок, которых так четко отобразил в своих полотнах Федот Васильевич Сычков, только у него они были живыми, а Маша была как будто полумертвой. Мы продолжали смотреть друг на друга. Между нами протянулась невидимая нить, наши Души вошли в контакт. Я решился подойти и пригласить ее на медленный танец. Она отказалась и предложила просто поговорить.

Я присел с ней рядом. «Добротная девка», – чуть не слетела с языка фраза из старого фильма. Я почувствовал тепло ее аппетитного тела. «Чего ты всегда такая грустная, Маша? Можно „на ты“?» «Можно, Майк, странное у тебя имя… В честь Майкла Джексона назвали?» «Нет, в честь деда, которого я никогда не видел. У меня папа армянин, мама русская». «Ах, вон оно что…» – простодушно протянула Маша и опять погрузилась в свои невеселые думы.

Конец ознакомительного фрагмента.