Глава 5
Николай медленно приходил в себя. Голова кружилась, затылок ломило, веки казались каменными. Он не в силах был оглядеться, не мог вспомнить, кто он, и эта потеря личности пугала больше всего.
Он с трудом унял сердцебиение и прислушался. Теперь он различал птиц, шорох листвы, тихие гортанные голоса. Николай не понимал язык, но все же он казался знакомым. Кое-как разлепив веки, он увидел над головой серый потолок. В дверном проеме показалась полоса пышной зелени и вытоптанной земли. Джунгли.
Теперь он вспомнил. Воспоминания обрушились, как лавина в горах. Он помнил раскопки, золотую статуэтку Ах Пуча, бегство, мертвого Кааша с вырванными внутренностями, измазанного кровью золотого божка, себя…
Николай прикрыл глаза. Здесь, где его жизни ничто не угрожает, в этом он был почему-то уверен, нужно было взять себя в руки и попытаться разобраться в случившемся. В джунглях он испытал такой ужас, что просто не в силах был ни о чем думать. Но теперь он должен понять. В теле была невероятная слабость, но мозг работал ясно.
В хижину, где он лежал, никто не заходил. Стоило воспользоваться покоем и одиночеством, чтобы ответить для начала на главный вопрос. Он убийца?
В ночь гибели индейца он впервые за время их блужданий спал глубоким сном. Не было боли, усталости, голода, москитов. Но что тогда случилось с Каашем?
В джунглях они были одни. Если бы их нашли соплеменники Кааша, они, скорее, убили бы его, чужака. Если бы их нагнал Митчелл-Хеджес, он первым делом забрал бы статуэтку. Если на проводника напал зверь, Кааш должен был сопротивляться. Завязалась бы борьба, и Николай бы проснулся. Нет, зверь ни при чем: тело Кааша не было обглодано, оно было вскрыто ножом.
Внутренности индейца были разложены вокруг Ах Пуча, а сам божок залит кровью. Все это напоминало изощренные жертвоприношения, о которых им рассказывал Джонатан. Да, это было жертвоприношение, но кто совершил его в сердце джунглей? Ответ напрашивался сам собой.
Нет, это немыслимо. Невероятно. Николай вспомнил кровь на одежде, измазанные руки, лицо, сапоги. Он был похож на мясника с бойни, когда проснулся. Нет-нет, всему этому можно найти объяснение. Это химера, мистификация. Он не мог убить Кааша. А если он сделал это, не понимая, что творит? Злая сила овладела его телом и заставила совершить убийство. Николай содрогнулся.
Он лежал весь мокрый и пытался объяснять случившееся действием каких-то трав или цветов, той пищей, которой Кааш накормил его накануне. Он готов был ухватиться за любое мало-мальски правдоподобное объяснение. Единственное, на что у него не было сил, – взглянуть правде в глаза. Это он убил проводника. Он.
Нет! Он снова затряс головой. Все дело в Ах Пуче. Несколько дней с тех пор, как они вышли из лагеря, его преследовали одни и те же видения. Уродливый старик с кроваво-красными глазами требует от него жертвы. «Напои меня!»
Николай отмахивался от этих кошмаров, не придавал им значения, но, видно, индейцы на раскопе лучше знали своих богов. Недаром они приносили жертвы и исполняли обряды, недаром требовали от белых глупцов вернуть на место статуэтку. А он, жадный болван, украл ее! Сам подписал себе приговор! И когда силы и разум отказались ему служить, это чудовище завладело им и превратило в орудие убийства. Ужасно. Немыслимо. Невозможно!
Николай так заметался в гамаке, что едва не свалился. На шум вбежала молодая женщина с грудным ребенком, привязанным к матери большим ярким полотнищем. Она взглянула на него и выбежала прочь.
Следом за ней в хижину вошла старуха. Она подошла к нему, задрала твердыми и шершавыми, как кора дерева, пальцами ему веки, потрогала шею, что-то прошамкала беззубым ртом и, шаркая, поплелась прочь.
– Постойте! – спохватился Николай. – Где я? Сколько я здесь нахожусь? – Он хотел спросить еще многое, но от волнения растерялся.
Старуха с порога поманила кого-то, и в хижине появился молодой индеец. Рослый для майя, скуластый, волосы на затылке собраны в высокий хвост. Николай испугался. Что грозит ему, белому расхитителю пирамид, в этой глухой деревне? Явно ничего хорошего.
Молодой индеец поклонился старухе и спросил на ломаном английском, кто он и как попал в джунгли.
Если спрашивают об этом, значит, не знают о раскопках. Что ж, тем лучше.
– Я археолог, мы раскапывали город в джунглях. Мы с проводником хотели добраться до Сан-Педро, заблудились в джунглях, и он погиб.
Индеец перевел старухе его слова. Та нехорошо прищурилась и спросила, как давно они покинули свой лагерь.
– Пока был жив проводник, мы четыре дня блуждали по лесу. Сколько прошло потом – не знаю.
– Тебя нашли рядом с деревней. Ты был… – Индеец закатил глаза и показал, что Николай был без сознания. – Ты лежать здесь три дня. Она ухаживать за тобой.
– Спасибо. – Что ж, кажется, убивать его здесь не собираются. – А мои вещи?
Нет, Николай не боялся, что индейцы его ограбили. Ему было наплевать на документы, их можно восстановить, и деньги можно заработать. Больше всего его беспокоила судьба кровавого бога. От всей души он надеялся, что рюкзак потерялся, что индейцы забрали статуэтку и не пожелают ее отдавать. Надеялся и не верил в такое счастье. Внутренний голос с уверенностью твердил, что теперь он не избавится от этого проклятия никогда. Откуда он это знал, Николай и сам не мог сказать. Этот дар предвидения появился у него с того дня, как он заглянул в глаза хрустального черепа богини смерти.
Худшие опасения подтвердились: Ах Пуч был на месте. Индейцы даже не открывали его мешок.
Пришлось задрать вверх подбородок, чтобы сдержать слезы. Индейцы такое проявление слабости вряд ли бы поняли. Он сдержанно поблагодарил своих спасителей и еще раз спросил о Сан-Педро.
– Сан-Педро далеко. Надо ждать. Ты не дойти, – твердо сказал индеец.
Старуха дала ему какой-то пахучий отвар из глиняной плошки, и он снова уснул.
Николай стоял в номере дешевого отеля «Белиз» и смотрел в зеркало. За последние месяцы он постарел на несколько лет. Осунувшееся желтоватое лицо, седина в волосах, мелкие шрамы у виска, глубокие складки в уголках рта. Потухший взгляд.
Он устало опустился на жесткий гостиничный стул. Больше месяца он провел в индейской деревне. Старая Танкацу выхаживала его как младенца.
Когда он достаточно окреп и индейцы согласились вывести его из леса, она подошла к нему, положила ему на плечи загорелые почти до черноты руки и сказала:
– На тебе печать бога смерти. Служи ему или умрешь в муках. – Тацкат, молодой индеец, ее внук, перевел. Потом старуха наклонила к себе его голову и скрипучим шепотом добавила по-английски: – Ах Пуч. Береги.
Николай отшатнулся в ужасе. Но старуха уже зашаркала прочь босыми черными ступнями.
И вот теперь он сидел в номере отеля и ждал корабль в Соединенные Штаты. Корабль шел в Саванну. Николаю было все равно. Денег у него едва хватило на дорогу. О продаже Ах Пуча теперь не могло быть и речи.
За время плавания он надеялся достаточно окрепнуть, чтобы по прибытии в Штаты наняться матросом на корабль, идущий в Европу. Как никогда Николая тянуло на родину. Прочь от опостылевших джунглей, от влажной жары, от английской речи – от всего чужого.
За окном лило не переставая, и это была еще одна причина спешить с отъездом. В сезон дождей в Лубаантуне делать нечего, и Митчелл-Хеджес мог появиться в Белизе в любую минуту. Николаю хотелось избежать встречи. Было стыдно взглянуть в глаза товарищам, а еще он опасался, что Митчелл-Хеджес заявит в полицию. О дальнейшем не хотелось и думать. Оставалось считать часы до отхода корабля и глядеть сквозь серую завесу струй на пристань.
Николаю повезло: с Митчелл-Хеджесом они не встретились.
Пароход был небольшим, грязным, помимо двух пассажирских палуб, здесь имелся грузовой трюм. Публика подобралась разношерстная. Мелкие коммивояжеры, служащие компаний, у которых есть отделения в Британском Гондурасе, ревизоры американских банков, парочка артистов, инженер, едущий в отпуск с семьей. Первого класса на пароходе не было.
Мужчины в тесном салоне коротали время за картами. Николай в игре не участвовал. Во-первых, не было средств, во-вторых, он боялся Ах Пуча. Основное время он проводил в собственной тесной каюте, только ближе к ночи позволял себе прогуляться по пустой палубе. Дышать воздухом было необходимо. Николай все еще был слаб, прежние силы никак не хотели возвращаться. В ближайшем будущем ему предстоит тяжелым трудом добывать хлеб насущный, так что стоило воспользоваться короткой передышкой для восстановления сил. В одну из таких прогулок, приближаясь к правому борту, он услышал негромкие хриплые голоса и звуки возни.
Николай поспешил на шум. Двое пассажиров, обоих он отметил как заядлых игроков, сцепились в плотный клубок у самого борта.
– Отдай деньги, мерзавец! Глотку порву! – хрипел грузный тип с опухшим красным лицом и сизой щетиной.
Его противник, хоть и уступал в весе, но был более изворотлив.
– Врешь, теперь это мои баксы! – Он двинул небритого под ребра.
– Думаешь, я не видел, как ты вынул туза из рукава? Со мной этот номер не пройдет! Не вернешь по-хорошему – скажу капитану, чтобы выбросил тебя за борт акул кормить! – В ответ он получил крепкий удар в зубы, и оба снова покатились по палубе. Наконец, худой оседлал краснорожего, выхватил откуда-то нож и всадил его в поверженного врага по самую рукоятку.
Лицо Николая передернулось. Дальнейшее он помнил смутно. Он видел, как худощавый утер разбитый нос, воровато огляделся и, кряхтя, перевалил убитого за борт, не забыв для начала вытащить нож и бумажник.
Пока худой, свесившись через поручни, наблюдал, как мертвое тело врага погружается в пучину, Николай крадучись приблизился к нему, выхватил из его руки нож и вонзил его худому в спину раньше, чем тот успел развернуться.
Никаких чувств он не испытывал, движения его были быстрыми, но механическими. Он вытащил нож и отправил тело карточного жулика за борт, а перед этим совершенно хладнокровно обыскал убитого. Пухлую пачку долларов он без всякого зазрения совести сунул во внутренний карман пиджака.
В каюте Николай измазал золотого божка оставшейся на руках кровью. Судя по недоброй улыбке, тот был абсолютно счастлив.
Нож Николай выбрасывать не стал, только вытер его как следует полотенцем и спрятал в чемодан. Отчего-то он был уверен, что обыскивать его не станут, да и о пропавших пассажирах никто особенно горевать не будет – спишут со счетов, и дело с концом. На таких пароходах подобные истории не редкость.
Денег, которые столь недостойным образом попали ему в руки, с лихвой хватило на билет до Европы. Отсиживаясь в Саванне в ожидании парохода, он с ужасом думал о предстоящем путешествии. Целая неделя в компании кровожадного урода – немыслимое испытание и риск. Николай чувствовал себя в ловушке, из которой не было выхода. Он твердо знал, что расставание с золотым Ах Пучем грозит ему мучительной смертью. Не мгновенной, как удар молнии, а медленной и страшной, связанной с позором и унижением.
Не одну неделю он промучился в поисках выхода. Перечитал все, что смог найти по истории и религии майя, даже списался с одним профессором из Северо-Восточного университета. Вывод был очевиден: Ах Пуч жаждет крови. Пока Николай малодушно оттягивал момент отплытия, он повадился ежедневно ходить на местную бойню. Дома он щедро поливал кровью золотого мучителя, и за все два месяца, проведенных в Саванне, ничего страшного с ним не произошло. Теперь, правда, мясники стали настороженно присматриваться к нему и, кажется, заподозрили в принадлежности к какой-то секте.
Путешествие прошло спокойно, запасов крови хватило. Через десять дней Николай сошел на французский берег. Показываться в Англии он боялся. Вдруг Митчелл-Хеджес раструбит в газетах, что русский член экспедиции, некто Барановский его бессовестно обокрал? То, что экспедиция уже вернулась к родным берегам, Николаю было известно из тех же газет. Пока не было сказано ни слова о золотом божке или о хрустальном черепе. Не исключено, что Митчелл-Хеджес решил утаить находку от тех, кто помогал снарядить экспедицию, а потом продать ее на аукционе или сбыть частному коллекционеру – если, конечно, до сих пор этого не сделал. О Николае забыли, сочли, должно быть, что он сгинул в джунглях вместе со статуэткой.
Однако рисковать все равно не стоило. Во французском порту его даже не досмотрели – вот удача! Таможенника, который проверял его багаж, отвлекли – в чемодане кого-то из американских туристов нашли незадекларированный груз.
Дальше до границ Советской России все было просто. Николай тихо и с комфортом добрался до Финляндии.
Пересечение финско-советской границы представлялось делом трудным, почти нереальным. По Европе о новой России ходили слухи самые ужасающие, и въехать туда было так же сложно, как и выехать. Николай провел в Турку около недели и успел наслушаться разговоров. Всю эту неделю он обильно поливал Ах Пуча кровью – дошел даже до того, что пробрался в городскую больницу и там искупал ненавистного божка в баке с биологическими отходами. Нужно было победить тошноту и сделать это: его шанс вернуться на родину зависел от этого кровожадного уродца.
Никаких определенных правил для въезда в советское государство не существовало, но всякий прилично одетый и грамотно изъясняющийся человек вызывал у служителей новой власти подозрение. Известно было также об их исключительной жадности. Успех дела, по слухам, целиком зависел от размеров взятки и аппетитов чиновника, сидящего на таможне.
Средства, чтобы дать взятку, у Николая имелись. Пухлым кошельком он разжился еще на берлинском вокзале. Какой-то незадачливый бюргер поскользнулся, упал в лужу, ударился и беспомощно барахтался на платформе не в силах подняться. Проходящий мимо Николай остановился, чтобы помочь. Когда расстроенный, в безнадежно испорченном пальто немец подобрал свой багаж и испарился, в руках у Николая остался пухлый бумажник. Он сам не понял, как это случилось.
Деньги пришлись как нельзя кстати. Николай приобрел билет в мягкий вагон и под мерный стук колес долго размышлял о собственном неконтролируемом нравственном падении. Промучившись почти до рассвета, он дал себе слово по возвращении в Петроград исповедаться, причаститься и встать на путь исправления.
Границу миновали успешно. Выручили немецкие марки и еще тот факт, что Николай покинул родину ребенком, ни в каких политических движениях не участвовал, в армии не служил, зато служил простым матросом и чернорабочим в порту и выглядел не как сытый барин, а как изможденный пролетарий.
Но сам он полагал, что дело вовсе не в его трудовой биографии. Дело было в Ах Пуче.