ПРОРОЧЕСКИЕ СНЫ
Фердинанд метался на узкой койке в своей келье. Шелковистые русые пряди разметались по жесткой подушке. Роскошь на нищенском полотне. Внешность юноши осталась его единственным достоянием. Человеческая красота горит подобно свече в бедной серой обстановке. Ну и еще аромат роз за красивым переплетом стрельчатого окна также напоминал о том блестящим мире, в котором Фердинанд жил когда-то. Все осталось в прошлом. Кроме запоминающегося лица, которое многие могли узнать. Посмеялись бы над ним прежние знакомые или содрогнулись бы от увиденного? Блистательный юный аристократ с отличным состоянием и родословной принес себя в жертву ради веры. Ну, разве не больно и не смешно? Кто бы еще сделал так? Многие сочли бы Фердинанда глупым, а не избранным. Или и вовсе безумным. Но разве святые, отрекавшиеся от всего и шедшие на муки по собственной воле, не были для мира безумцами?
Вопреки убеждением мира, в котором родился, Фердинанд готов был принять сан не ради продвижения по социальной лестнице, как это случалось для многих кардиналов и епископов. В противовес им он не был младшим или вторым сыном знатного семейства. Он был первым и единственным ребенком. Были бы живы его родители, и они сошли бы с ума от безрассудства сына и наследника. Но они умерли… Фердинанд воспринял их смерть, как знамение. Он считал себя созданным для того, чтобы принести себя в жертву служению богу. А бог воплощался для него в том мраморном ангеле у алтаря.
И сегодня после принятия рокового решения этот ангел оказался, как будто совсем близко. Казалось, стоит всего лишь протянуть ладони, и он коснется чего-то живого и священного, а не мрамора.
Говорят, что зло тоже может быть священным. Фердинанд даже не помнил, кто из святых отцов это ему сказал и с какой целью. Возможно, это была всего лишь метафора. Глубокомысленные и жестокие слова сильно запали в душу. Фердинанд практически видел их выжженными огнем на голой стенке своей кельи. Обстановка вокруг казалась такой убогой, но его сны неизменно оставались божественными. Иногда они были даже прекраснее, чем мечты. Ведь мечтать он себе практически не позволял. Он старался ни чем не отвлекать свои мысли от молитвы.
И сегодня во сне он наконец-то получил желанный ответ на все свои долгие посты и моления. Ему снилась она… Точнее, ему снился мраморный ангел из собора. Только во сне статуя ожила. Она свободно сошла с постамента, поражая его какой-то дерзкой вызывающей грацией. Движения ангела были скорее кошачьими. В них проглядывали повадки хищника и вместе с тем нечто такое величественное, что хотелось тут же упасть на колени. Только во сне Фердинанд чувствовал себя скованным. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он не мог даже говорить. А вот мрамор перед ним обрел плоть и продолжал претерпевать самые фантастические изменения. Конечно же, ангел оказался девушкой. Божественное создание с дымчатыми пепельными крыльями, обрамленными золотой каймой, смотрело на него пристального и бесстрастно. И все же казалось, что в источающих бесконечную силу глазах появился легкий упрек, даже гнев. Казалось, из этих напряженных глаз сейчас хлынет кровь. Взгляд ангела был таким тяжелым, как будто Фердинанда давили мраморной глыбой.
– Я поклоняюсь тебе, – все же нашел в себе силы прошептать он. Жалко, что восторженные слова прозвучали скорее, как оправдание. – Я поклоняюсь только тебе. Я боготворю тебя. И ты мое единственное божество.
Возможно, было святотатством говорить так, потому что ангел почти содрогнулся от осуждения.
– Так сказал Иуда, – после мига тишины проговорил четкий ангельский голос. Фердинанд ощутил себя так, будто его ударили. Он даже не сразу понял, что Иудой ангел назвал его самого.
Казалось, что из красивых ангельских губ выполз омерзительный червь. От божественной фигуры повеяло мраморным холодом. Фердинанд смотрел в пустую нишу, где недавно стояла ожившая статуя. Вместо гирлянд роз там висела плесень, и гнездились какие-то отвратительные черные существа, похожие на горгулий. И все же просыпаясь, он помнил только чеканное лицо ангела и сапфировые глаза, которые вот-вот начнут кровоточить.
Он проснулся в холодном поту. Наверное, он кричал во сне, потому что в узких коридорах слышались обеспокоенные шаги братьев. Ночные караульные, должно быть, уже спешили к нему.
Фердинанд откинул взмокшие пряди со лба. Как ужасно! Ангел сравнил его с самым отвратительным предателем в истории человечества. Разве он заслужил этого?
И это происходило уже не в первый раз. Бестелесный голос в его голове разрывал сознание, и оно будто горело огнем. Создавалось ощущение, что дракон, о котором так много сказано в писании, сжег весь его мозг и мысли. Внутри тоже все пылало. Он потянулся за кувшином и разлил воду. Прозрачная лужица растеклась по столу. Ему казалось, что это снова кровь, которой его сегодня напоили. После свершения обряда его так и не вырвало. Хотя он был уверен, что именно так и произойдет. Мысленно он уже приготовился к тому, что его будет тошнить всю ночь, но тошноты не было. Вместо этого внутри все пылало, как в лихорадке. Это слишком противоестественно – пить кровь других людей или любых живых существ. Человек никогда не должен поступать так. Ему объяснили, что так хочет бог, и он повиновался. Возможно, не стоило…
Внутри разверзался ад. В келье не было камина или даже крошечной печи, чтобы согреться от холода. Жар исходил из его собственного тела. Говорят, что если выпить кровь дракона, то все твои внутренности просто сгорят. Он чувствовал себя так, будто только что выпил кровь огнедышащего монстра, о котором так много написано в тайных книгах братства. И вот дракон сжигал его изнутри. То была изысканная пытка.
Он вспомнил камин в старом фамильном особняке, зев которого был выполнен в виде разинутой пасти дракона. В детстве этот грандиозный предмет интерьера вовсе не казался ему страшным. Сейчас даже воспоминание окатило волной страха.
Казалось, что дракон здесь, не просто внутри этой комнаты, а внутри него самого. Дракон вошел в него, слился с ним, и это было слияние насмерть. Теперь он просто сгорит.
В келью ворвались его братья. Они даже не постучались. Они просто прибежали на его крик. Это было вполне объяснимо. Он кричал так, как будто его раздирают живьем драконьи когти. Если они слышали этот крик, то они все поняли. Братья ордена должны были знать о том, какие кошмары мучают только что посвященного.
Кто-то гладил его по волосам. Тонио, красивый брюнет, который и там, в миру, был его другом. Он тоже последовал в братство по одному ему известной причине.
Фердинанд едва различал лица своих собратьев. Просто белые пятна, а не лица. Тонио он узнал по голосу, твердившему нечто утешительное. Звуки успокаивали, как колыбельная. Чистые звуки. Тонио красивее всех пел в церковном хоре точно так же, как до этого в изысканном салоне дворца. Тогда он был всего лишь обедневшим аристократом, теперь равноправным членом сообщества, которое было и уважаемым, и тайным. Негласно они стояли выше всех религиозных общин, но широко о них никто не знал. Всего лишь тени в темных плащах или рясах. Странное братство, которому позволялось носить оружие, выслеживать, убивать и называть все это божьим судом. Им позволялось все. Они не меняли свои имена, вступая в братство, как это принято в большинстве монастырей. Им не приходилось носить тонзуры, постриг был чисто символическим. А вот жуткие обряды нет. Сегодня Фердинанд убедился, что все очень даже по-настоящему: кровь его собратьев у него на языке, пламя у него внутри и обвиняющий голос ангела.
Он порывался спросить у своих старших и более опытных братьев, что может означать, когда ангел называет тебя Иудой. Но он не решился. Ему вдруг стало страшно и стыдно.
К тому же, это была только их тайна: его и мраморного ангела. И, вообще, статуя была безмолвной. Она ничего не произносила. Он слышал голос только у себя в голове.
– Тебе станет лучше, – Тонио шептал над его ухом уже давно, но смысл слов начал доходить до него только сейчас. – Это скоро пройдет. Отец Донателло говорит, что это только на одну ночь.
Одна ночь может показаться вечностью в такой агонии. Легче было сразу умереть. Фердинанд вдруг вспомнил о ритуальном кинжале, который теперь постоянно должен был находиться у него. До рукояти сейчас не дотянуться. К тому же, рядом присутствовали наблюдатели. Ему просто не позволят порезаться, чтобы выпустить нечто обжигающее из своей крови.
– У него это сильнее, чем было у других, – произнес кто-то. Фердинанд не узнал голоса.
– Значит, у него и сил окажется больше, чем было у них.
Говорившие, наверное, решили, что Фердинанд их даже не слышит. Тонио держал его, прижав к себе его голову. Так держат во время припадков больных эпилепсией. Его самого сейчас действительно били судороги. Боль внутри оставалась огненной, а очертания мира утратили всю четкость. Говорят, что в таком состоянии легко услышать голоса сверхъестественных существ, но он слышал лишь диалог людей.
– Откуда ты знаешь, как это проходило у других?
– Но ведь есть же записи…
– Что если они преуменьшили степень страданий, чтобы не пугать грядущие поколения?
– Тогда бы они нарушили обет. Мы ведь клянемся переносить в скриптории на бумагу только правду. Будущие поколения должны знать о том, что их ожидает. Иначе, как они смогут бороться с ней?
С ней! Опять кто-то это сказал, и Фердинанду не понравилось, как они это произнесли. Почему бы не назвать дьявола его собственным именем, какой бы не была его новая оболочка. Ведь дьявол всегда остается дьяволом. В любом обличье. Как и в любой из своих ипостасей. Многим из братьев пришлось бы намного сложнее, если бы дьявол оказался красивым юношей, каким его представляли в минувшие времена его славы. Многие здесь считали, что юноши намного соблазнительнее. Вот Тонио, например. Как нежны его прикосновения. В присутствии девушки он стал бы каменным, но к другу он испытывал какое-то влечение. Может, ему это только кажется… Золотистые ресницы Фердинанда дрогнули. Сам он навсегда отрешился от любых плотских желаний. Так было правильно. За одно это стоило считать себя избранным богом. Никогда в своей жизни он не испытывал страсти ни к кому. Поэтому его и выбрали для борьбы с дьяволом и окончательной победы над ним. Других легко искусить, его – нет. Он просто ничего не почувствует. Он нанесет удар и все. И стены монастыря снова сокроют его от глаз людей, от всей той страсти, которую люди могут к нему испытать. И, возможно, когда-нибудь его провозгласят святым. Для многих он уже таким и был. Во-первых, потому, что не хотел познать греха, во-вторых, из-за того, что был избран для победы над сатаной.
Глава ордена считал, что он уже победил. Донателло был уверен, что сделал правильный выбор, как были уверены многие и многие главы ордена до него, когда каждые несколько сотен лет их указующий перст выхватывал из толпы очередного избранного. Многих из этих людей после смерти канонизировали, но сами они просто уходили в тень. До Фердинанда долетали страшные рассказы о том, что эти люди просто сошли с ума после того, как заглянули в глаза дьявола. Даже убив его, они становились его рабами. Умерев, он овладевал их сознанием, и они вынуждены были до конца своих дней оставаться в одиночестве, борясь с жуткими позывами внутри самих себя.
Донателло пообещал, что с Фердинандом такого не случится.
– Ты слишком чист, – пояснил он. – Ни капли вина, ни одной ночи с куртизанкой и совсем не потому, что в карманах у тебя на них денег. Ты жил среди соблазна и не поддался ему, потому что просто не захотел. Такими и бывают настоящие избранники бога, они просто не чувствуют желания грешить. Бог создал тебя очень сильным морально. Ты сделаешь свое дело, но твой рассудок останется нетронутым. Если бы таких, как ты, было больше в наших рядах… Но кто-то особенный, как и дьявол, рождается лишь раз в несколько столетий. Такова задумка всевышнего.
В пророческом даре Донателло не сомневался никто. Фердинанд должен был верить ему на слово. И он верил до тех пор, пока огонь не начал прожигать его кровь изнутри.
Однако хорошо, что в ночь после обряда его не стошнило, иначе бы оказалось, что его выбрали зря, и он не достоин принять в себя силу всего ордена для борьбы со злом.
Вся выпитая кровь осталась внутри, и вместе с ней в органах как будто завелся дракон. Если выпить пару капель крови дракона, то все органы просто сгорят, вспомнил он древнюю присказку. Их орден тоже был подобен дракону, только затаившемуся, почти спящему. Каждый цикл они ожидали появления добычи.
И вот она появилась. После обряда Донателло отвел посвященного в зал на самом верху. Странный зал с колоннами, но без стекол и балюстрад, продуваемый всеми ветрами. Оттуда было видно море и небо, и там же под потолком расположились удивительные часы, чем-то напоминавшие заснувшее сказочное существо. На циферблате не было обычных цифр, только какие-то символы и буквы.
– Это часы вселенной, – пояснил Донателло. – Часы дьявола, когда стрелки сойдутся на самом верху, а это происходит лишь раз в несколько столетий, в момент восхода, который отсюда хорошо виден, в этот миг у тебя будет всего одна секунда, чтобы нанести удар. Только в этот миг дьявол уязвим. Всего одна-единственная секунда, и тебе этого должно хватить. Ты справишься?
Это был не вопрос, скорее утверждение. Тем не менее, Фердинанд кивнул. Часы, состоящие сплошь из золотых пластин и вензелей, крепко врезались ему в память. Казалось, что у них живое лицо в качестве витиеватого солнечного диска. Пока что оно спало, очевидно, оно проснется лишь тогда, когда наступит решающий миг. В этот миг дьявол либо погибнет от его руки, либо останется в мире уже навсегда, только уже не в качестве призрачного существа, а в виде настоящего и единственного правителя. Все зависит от решимости Фердинанда.
Глупо вешать такую ответственность на одного-единственного человека, но у него ведь будут помощники, целый орден.
От этой мысли не становилось легче. Образ часов преследовал его, напоминая о спящем сверхъестественном существе с двумя стрелками, шестеренками, музыкальным тиканьем и зловещим золотым блеском. Как создание дьявола может быть самым красивым, что ты видел в своей жизни?
– Помни, что механизм лукавого всего одну секунду за века работает против него самого, – внушил ему Донателло.
Теперь Фердинанду снились эти часы, но во снах они были огромными от пола до потолка и дальше. Во снах они жили. Золотое лицо усмехалось. Фердинанд касался стрелок и чувствовал, как кровь из порезов тут же стекает на циферблат. Часы будто пили эту кровь.
Донателло объяснил ему про эти часы далеко не все, но в какой-то из книг, хранившихся в обители, было записано, что значат все деления, символы и буквы на адском механизме. Пока что он знал, что одна из стрелок измеряет время в сверхъестественном мире, другая в человеческом, и обе они одинаковой длины. Только одна из них движется в прошлое, будто отдавая дань каждому циклу восстановления дьявола, вторая стрелка двигается в противоположную сторону и отмеряет будущее, когда обе стрелки встретятся, наступит решающий миг. Фердинанд инстинктивно сжал руку, как будто в ней уже лежала рукоять кинжала. Когда будет пора, он не поколеблется.
Голоса над ним стихли. Очевидно, братья решили, что он уснул, и оставили его одного. Только он не спал. Боль начала немного утихать. Так спадает жар после лихорадки: тело все еще дрожит, но огня в нем больше нет. Фердинанд с трудом поднялся. В таком состоянии это было безумием, он чувствовал себя очень слабым, но ему хотелось прочесть о часах именно сейчас. У него осталось не так много времени до решающего мига. Если он не начнет разбираться во всем прямо сегодня, то есть риск не узнать об этом уже никогда. Сейчас была глубокая ночь. Что ж, ночь это лучшее время для раздумий или молитвы. Ночью ничто не станет тебя отвлекать… Разве только кроме блудных мыслей, но у Фердинанда их не было. Он не мог назвать ни один объект: ни женского, ни мужского пола, который бы хоть раз в жизни вызвал у него влечение.
Хотя исключение было. Всего одно. Статуя в нише. Но и любовь к ней у него была далеко не физической. Это было какое-то пронзающее душевное стремление, которое не описать никакими словами. Он хотел это мраморное существо, кем бы оно ни было. Оно было его богом. Именно оно делало его морально сильным, лишая всех желаний по отношению к людям.
Кто-то из его кузенов посмеялся бы, сказав, что чувство к изваянию стоит между ним и всеми борделями вселенной. Кузенам печалиться было не о чем. Фердинанд оставил родне все, что имел, а этого было достаточно, чтобы осчастливить даже короля. Титулы, поместья, земли и состояние – ему все стало не нужно, как все юноши и девушки, вызывавшие желание у кого-то еще, но не у него. Многие назвали бы его сумасшедшим или блаженным. Ему было все равно. Он выбрал свое предназначение в жизни.
Странные часы ждали его в зале, куда раньше входить было нельзя под страхом смерти. Теперь все границы рухнули. С момента посвящения он имел право на все. Он мог сам выбрать тех, кто станет его правой и левой рукой в борьбе со злом, мог отдавать приказы, Донателло временно отошел в тень. Еще Фердинанду было позволено заходить туда, куда другим запрещалось. Поэтому он крайне изумился, заметив у часов еще кого-то. Человек сгорбился, как тень, и больше напоминал неземное крылатое существо. Собственно говоря, не было ничего удивительно в том, чтобы встретить у этих часов сверхъестественное создание, но некто им не был. То, что Фердинанд вначале принял за крылья, было всего лишь складками монашеского капюшона. Просто серое одеяние было слегка распахнуто, отсюда и ощущение того, что над старым монахом взмахнули вдруг крылья.
Фердинанд застыл в нерешительности. В своей жизни он словом не обмолвился с братом Эрнесто и уже привык считать старика немым, но тот сейчас что-то бормотал. Нечто невразумительное.
Фердинанд вздрогнул, заметив, что он словно обращается к часам, как к чему-то живому. Раньше у него и у самого возникало чувство, что часы сводят его с ума. С ними хотелось заговорить. Но то, как это сделал кто-то другой у него на глазах, почему-то глубоко шокировало.
– Простите, – Фердинанд смутился, когда монах обернулся и вперил в него свой пристальный взгляд. Он даже не сразу вспомнил, что находится уже не среди кругов знати, и обходительное обращение на «вы» здесь совсем не к месту. Оно прозвучало так, как будто он обратился сразу к нескольким живым существам: к человеку и чему, что пряталось за часами. Чему-то, у чего были когти и крылья.
Надолго наступила тишина. Часы хранили молчание. Фердинанд начал изучать взглядом символы на них, а потом заметил, что под распахнутым воротником рясы Эрнесто видно какие-то раны и выжженные линии, как после пыток. Вроде бы в этом не было ничего странного: многие, кто согрешили, были знакомы с власяницами и самобичеванием. Только в этот раз было нечто другое. Может, ему только показалось, что шрамы на теле Эрнесто складываются в такие же символы, как на часах.
Он успел разглядеть немного. Линии, наверняка, были выжжены огнем, такие глубокие и воспаленные, словно их высек горящими когтями дракон прямо на человеческой плоти.
Фердинанд слышал, что дьявол умело пытает людей, но никогда не видел ничего подобного. Эрнесто слишком быстро запахнул серое одеяние. Он был мрачным и незаметным, как ссутулившийся призрак, но в глазах у него застыло нечто невыразимое. Страдание, боль, тоска, целая гамма негативных чувств. Только страха в них не было. Последнее Фердинанд уважал. Полное бесстрашие и полное бесчувствие.
Он вдруг проникся симпатией к мрачному монаху.
Тихий музыкальный звук чуть сдвинувшийся стрелки отвлек его от раздумий. Такое увидишь не каждый день. Тиканье раздается постоянно, показывая, что часы идут, но какая-либо из стрелок сдвигается меньше, чем на миллиметр лишь раз в несколько лет. Таковы промежутки неземного времени. И он за этим наблюдал. Эпохальное событие. Только сдвинулась та стрелка, что располагалась слева, а она отмеряла время сверхъестественного мира и прошлое.
Эрнесто так же это заметил, но остался хладнокровен.
– Вам тоже кажется, что она движется от прошлого, потому что ее срок исходит от войны в небесах, от того самого момента, – Фердинанд сам догадался, что значит символ внизу, там, где на человеческих часах стояла бы цифра шесть. Здесь, внутри сложного символа, сплелись буквы, вырезанные из золота и рельефное изображение сломанных крыльев. Миг восстания и падения: все началось с него. – Я всегда помышляю об этом, как о начале мира. Дьявол имеет над нами столько власти, потому что все мы начались с него. С того момента, когда он стал собой, таким, каким мы его теперь знаем.
Фердинанд сам не знал, зачем пустился в откровения. Нечто незримое, исходившее от монаха, как будто к этому располагало.
– Иногда мы знаем его другим, – это заговорил Эрнесто, и от его голоса помещение будто наполнилось чем-то мрачным. – Иногда он может стать нам ближе, чем бог. Будь осторожен, мальчик!
Уже было много таких предупреждений. Фердинанд привык относиться к ним без особого внимания. Он сознавал, на какой риск идет, и его это не пугало. Но слова монаха повисли, как черная туча. Казалось, он вложил в них какой-то особенный смысл.
Он ушел, канул во тьму, как незаметная тень. А золотое лицо часов, как будто, надменно усмехалось. Они тоже знали куда больше, чем можно было разобрать в их соблазнительном мелодичном тиканьи. Они были чисто золотыми, но казалось, что внутри них скопился весь мрак вселенной. У них не было ни глаз, ни губ, но Фердинанд чувствовал, что они смеются над ним.
Это был справедливый смех. Они оставляли ему всего один миг для победы или поражения. Вот действительно дьявольская уловка. Фердинанд хотел отойти от них и не мог. Они будто отмеряли срок его собственной жизни. И этот срок подходил к концу. Но тогда, как же он сможет победить зло, если жить ему осталось совсем немного.
Нечто крылатое и когтистое, словно до сих пор пряталось в часах. Уходя, Фердинанд слышал размеренную музыку их тиканья, и она тоже напоминала смех.
– Глупый, достаточно всего одного мига, – будто смеясь, заявляли они. – Чтобы дождаться одного-единственного мига, тебе не придется жить долго.