Сострадание – это мать, вскармливающая судьбу человека.
Глава 1
– Крис, прекрати! Ты его убьешь!
Я посмотрел на притихших соседей по камере, затем перевел взгляд на человека, лежащего на грязном, заплеванном полу. Тот старательно делал вид, будто ему настолько плохо, что следующего удара он уже не переживет. Как же! Человек – самая живучая тварь из всех существующих, и эта мразь не исключение.
– Так кто, говоришь, моя мама?
– Ты меня неправильно понял, – шепеляво ответил он разбитыми в кровь губами, чтобы сразу же испуганно сжаться.
И правильно сделал: сейчас снова будет больно.
Цель себе я наметил – в правый бок, под плавающие ребра, в область печени. Даже несильный удар вызовет приступ дикой боли. Кое-кто надолго запомнит, что за языком надо следить. Особенно в таких заведениях, как это. Да и не только здесь, но и вообще, в любом месте. И в тот самый миг, когда я замахнулся, в коридоре послышались чьи-то тяжелые шаги.
– Живи, урод, – только и оставалось сказать мне, отходя в сторону и присаживаясь на первые попавшие нары: если увидят рядом с ним, ничем хорошим для меня это не закончится.
Щелкнул замок, заскрипела и со стуком открылась дверь. На пороге возникли двое надзирателей. Загляни они в камеру несколькими минутами раньше, им пришлось бы силой оттаскивать меня от жертвы. И надзиратели наверняка воспользовались бы висящими у них на поясе каучуковыми дубинками, продетыми в ярко начищенные бронзовые кольца. Один из вошедших взглянул на скрючившегося на полу человека, зачем-то хмыкнул, после чего взглядом нашел меня.
– Идем, Флойд, тебя господин начальник желает видеть.
«У меня послеобеденный отдых, после зайдешь», – вертелось на языке, и все же мне удалось сдержаться.
Выходя из камеры, я посмотрел в дальний угол камеры, на Трая. Понятно, откуда ветер дует. Гаденышу, с оханьем поднимавшемуся на ноги, и в голову бы не пришло по собственной инициативе сказать то, что он озвучил и за что так славно отхватил. Трай делал вид, будто внимательно что-то рассматривает на потолке, поэтому мой многообещающий и полный угрозы взгляд не увидел.
– Ничего, мы еще встретимся, – прошептал я, едва не уткнувшись в широченную, чуть ли не на полкоридора, спину надзирателя.
Тюремный коридор, почти сплошь состоящий из решеток, встретил меня множеством взглядов. Равнодушных, изучающих, любопытных и даже, уж не знаю почему, полных угрозы. Возможно, споткнувшись именно о такой угрожающий взгляд, я и упал. Упал неловко, буквально на ровном месте, больно ударившись плечом о железные прутья решетки.
Кабинет единственной, а значит, главной столичной тюрьмы, выглядел совсем не таким, каким он должен был быть в моем представлении. Красивая дорогая мебель, массивный письменный стол с резными ножками, бюро красного дерева… Такой кабинет больше подошел бы какому-нибудь далеко не самому захудалому торговцу, банкиру, важному правительственному чиновнику, а то и самому министру.
Под стать кабинету выглядел и хозяин – начальник тюрьмы господин Гленв Дарвелл, осанистый, с плавными величавыми жестами и с шевелюрой, к которой лучше всего подошло бы определение «львиная».
– Присаживайся, Крис, – указал начальник тюрьмы подбородком на один из стульев, целой шеренгой тянувшихся вдоль стены.
Я с сомнением взглянул на их светлую обивку, прекрасно понимая, что чистой мою одежду никак не назовешь, но все же присел. Правда, на самый краешек – до того было жалко испачкать ткань. Помолчали.
Гленва Дарвелла я знал давно. Причем настолько давно, что успел посидеть на его коленях, а самого его раньше называл дядей Гленвом – когда-то он был частым гостем в нашем доме, другом семьи.
В те времена отец мой был еще жив, занимал немалый пост, а сам Дарвелл пребывал на должности начальника полицейского департамента столицы. Вероятно, он и сейчас бы в наш дом частенько захаживал – о его чувствах к моей маме известно даже мне, хотя сам он их тщательно скрывает. Но теперь, когда отца не стало, бывать у нас Гленву не очень прилично.
К тому же нет больше нашего прежнего дома, а то, что есть сейчас, назвать домом не поворачивается язык.
С тех пор как не стало отца, изменилось многое. Вот и сам Дарвелл, которому в свое время прочили чуть ли не портфель министра юстиции, стал всего лишь начальником тюрьмы. Для кого-то подобное назначение могло бы означать венец карьеры, но только не для него. Для Дарвелла это означает падение по карьерной лестнице на целый пролет.
Я посмотрел в окно, туда, где в небе величественно проплывал дирижабль, и не удержался, чтобы не усмехнуться. Вспомнилось, что в детстве, когда меня спрашивали: «Кем ты хочешь стать?» – я всегда отвечал: «Кочегаром на дирижабле». Это всегда приводило маму в ужас. Тогда я считал, что на дирижаблях обязательно должны быть котлы, и соответственно, и кочегары.
«Вон он какой огромный! И сколько там нужно горячего воздуха! – рассуждал я. – А откуда его еще взять, если не из котла?»
Вполне логичное умозаключение после того, как мы целыми днями с помощью свечи нагревали воздух внутри бумажных фонариков, и они улетали высоко-высоко в небо.
– Крис… – начал Дарвелл, и я, полагая, что он сейчас скажет: «Как ты до такой жизни докатился? И что скажет твоя мама?» – перебил его:
– Господин начальник, меня арестовали ошибочно.
Я перестарался, нарочито растягивая слова и добавляя в голос малую толику гнусавости – именно так говорят представители криминального дна. Дарвелл поморщился.
– Крис, разговор не о том. Мы уже разобрались: там действительно произошла ошибка.
«Которая стоила мне трех дней пребывания в вонючей камере».
– Я знаю, ты забросил университет.
«Сразу после того, как выяснилось, что платить за обучение больше нечем. Ну разве что продать мамины фамильные драгоценности. Хотя, боюсь, дело дойдет до этого и без платы за мою учебу».
Наверное, Дарвелл чувствовал за меня какую-то ответственность. Ведь, сложись все по-другому, он вполне мог бы стать моим отцом. Ну а чем еще можно объяснить его заботу? Когда-то у мамы был выбор, и она сделал его не в пользу Дарвелла.
– Но, по крайней мере, ты же не бросаешь занятия музыкой? У тебя, должен признать, талант, и немалый. – И он забарабанил пальцами по краю столешницы, изображая игру на фортепьяно и закончив мощным акцентированным стаккато.
Мне даже удалось распознать мелодию. Что, в общем-то, было немудрено: Сесилия Цфайнер со своим последним шлягером популярна как никогда. Талантливая девушка: и музыку к своим песням сама пишет, и тексты. Вот, казалось бы, эти стаккато совершенно там ни к месту, но вписываются в мелодию удивительно гармонично. Сесилия – красавица: этакая платиновая блондинка с отличной фигурой. Такой, что нравится всем мужчинам без исключения. И тем, кто предпочитает худышек, и тем, кто обожает полненьких.
В ответ на его вопрос я лишь неопределенно пожал плечами: музыкой необходимо либо заниматься несколько часов в день, либо забыть о ней вообще. Ну а в моей ситуации – скорее второе.
Хотя в последний раз я играл совсем недавно. Буквально за день до того, как меня сюда замели. На раздолбанном, отчаянно фальшивившем клавире. А сверху по нему самозабвенно скакали барышни неглиже. Или, выражаясь ближе к истине, голые девки. И репертуар у меня был соответствующий. Все происходило в Камонте – портовом районе, где после заката полиция появляется только для очередной облавы. При этом все стражи порядка вооружены, а на границе района на всякий случай дежурит батальон национальной гвардии. И конная жандармерия.
– Вот скажи, Кристиан, чего ты добиваешься? Чего хочешь, о чем мечтаешь? Есть у тебя какая-нибудь цель в жизни?
Чего хочу и о чем мечтаю? Быстрее добраться домой, принять ванну, чего-нибудь покушать и спать, спать, спать в мягкой постели на свежем белье.
А еще поменять одежду, от которой, я даже сам чувствую, пованивает, настолько она пропиталась запахами тюрьмы. Что касается цели в жизни…
– Хочу занять место Ренарда, господин Дарвелл.
– Ну и что ты тогда сделаешь? – В голосе начальника тюрьмы сейчас слышалась легкая насмешка.
– Прежде всего разгоню полицию. Целиком. Полностью.
– Вот даже как? Ну и куда ты без нее?
– Без нее – никуда, – легко согласился я. – Только я бы других набрал, честных и не взяточников.
Таких, которые бы не замяли дело, расследуя смерть моего отца. Ну не мог он сам застрелиться, слишком он для этого любил жизнь. Мало кто ее так любил. И маму любил, и меня, и мою сестру Изабель. Набрал бы таких полицейских, которые добились бы правды, даже если бы ниточки тянулись слишком высоко, а не отводили бы глаза в ответ на прямые вопросы.
С Дарвеллом на подобные темы можно говорить легко, он не обидится: кристальной честности человек. И я за это его уважаю, причем искренне. Что же до господина Абастьена Ренарда… это наш президент. Причем бессрочный, находится у руля уже лет двадцать подряд. Нисколько не сомневаюсь в том, что, когда Ренард устанет от власти, что случается крайне редко, или попросту умрет, следующим президентом станет один из трех его сыновей.
– Эх, Крис, Крис! – печально вздохнул Дарвелл, вероятно приняв мои слова за ребячество. Впрочем, так оно и было. – Пора бы тебе уже повзрослеть. Тебе ведь скоро исполнится двадцать один год? А все как ребенок.
Мне еще вчера исполнилось. В грязной вонючей камере. Никогда бы не подумал, что встречу свое совершеннолетие именно так.
Саднили содранные костяшки пальцев. Последнее дело – бить кулаком по зубам. Есть более подходящие цели: кончик подбородка, нос, горло, висок, сбоку под ухо, наконец. Но так хотелось заткнуть этому мерзавцу рот, что я ничего не мог с собой поделать.
А Дарвелл продолжал гнуть свое:
– Тебе нужно взяться за ум, Крис. Ты не глупый и при желании добьешься многого. Несмотря ни на что добьешься. Сколько ты знаешь языков, три?
– Четыре, господин Дарвелл.
А если быть точным, то целых пять. Но о знании пятого не скажу никому – не совсем уверен, что это язык и что я его действительно понимаю.
– Вот видишь! С какой стороны на тебя ни посмотри, ты не безнадежен. Так в чем же причина?
Мне и в голову не приходило проявлять неудовольствие, хотя кому и когда нравились нотации? Этот человек серьезно мне помог. Ну не может быть такого, что Дарвелл вызвал меня в свой кабинет, чтобы отчитать, а затем отправить обратно в камеру. Ясно же, что, как только ему надоест, я окажусь на свободе.
– Ладно, Крис, надеюсь, ты хоть что-то понял и пронялся. Держи. – И он положил на край стола видавшее виды кожаное портмоне с истертой золотой монограммой в углу. Такому портмоне место на помойке, но оно мне дорого как память об отце, и я не поменяю его на самое дорогое и новое. – Да, вот еще что. Никогда больше не заходи в ту лавку.
– Не зайду. Теперь уже точно никогда.
– Кристиан, – услышал я в спину уже на самом пороге, – и все же попробуй взяться за ум. Если все так пойдет и дальше, то…
Что – «то», господин Дарвелл? То я кого-нибудь убью? Убью, не задумываясь, если выбор станет между его или моей смертью. Тюрьма или даже каторга – это еще не конец жизни. Иногда все решают мгновения, после чего переделать уже ничего невозможно.
– И не забудь передать привет своей маме, госпоже Флойд.
Закрывая дверь, я кивнул: не забуду. Хотел я еще сказать ему, что зря он купился на рекламу – не любят логники фильтрованную воду. Хуже для них только болотная. Неужели он сам не видит, что левый нижний угол визора уже фиолетовым начал отдавать? Хотел, но не сказал.
За воротами тюрьмы меня встретил пронизывающий до костей ветер. Оно и понятно. Март. Ветер в это время года всегда дует с Ланкайского залива. Я поплотнее закутался в куртку и поморщился: ее теперь только выбросить, настолько она пропиталась тюремными миазмами. А ведь она в моем небогатом гардеробе лучшая.
Мой путь лежал в самый центр города: именно там я и снял себе мансарду, когда решил жить отдельно от матери и сестры. Компанию мне составлял Слайн Леднинг, мой недавний знакомый. Вместе с друзьями я случайно попал к нему на вечеринку в честь того, что Слайну удалось сбагрить одну из своих картин. Слайн – художник, причем явно не без божьей искры. Вот только растрачивает он свой талант на такую мазню, что порой даже зубы сводит от негодования.
Кому-нибудь приходилось рассматривать, например, нарисованный цветущий сквер одним глазом, так как рассматривать шедевр двумя невозможно – все расплывается? Так вот, представьте себе, что у вас не два глаза, а все четыре, и картинка смазывается еще сильнее. Представили? То-то же! Я бы назвал работы Слайна дикой смесью сюрреализма с гротеском, хотя сам он утверждает: это новое направление в искусстве. Ну-ну. Каждому хочется дать многострадальному искусству что-нибудь новое. Но во всем остальном Слайн – замечательный человек.
Оказался я на той вечеринке благодаря своему лучшему другу Дугу Кайлеру. Он спешил куда-то в компании нескольких парней и девиц, когда мы случайно повстречались на улице. Среди девиц, кстати, одна оказалась весьма симпатичной, и именно из-за нее я и решил последовать за другом. С ней и остался, когда все гости ушли.
Ну а потом как-то само собой сложилось, что Слайн предложил мне переселиться в мансарду, которую он сам снимал. Мансарда вполне могла вместить двух человек с разными интересами, и еще оставалось достаточно места для того, что сам он называл студией. Недолго думая я согласился: почти центр, и плата за аренду, по столичным меркам, весьма скромная. А еще в моей комнате оказался довольно неплохой рояль, пусть и занимал он едва ли не треть всего свободного пространства. Находит на меня иногда… Чувствуешь: если в сию же минуту не сыграешь что-нибудь для души, часть ее безвозвратно погибнет.
Когда до студии оставалось всего ничего, внезапно пошел дождь. Причем такой силы, что в первое мгновение я подумал, будто кто-то меня окатил водой из окна. Миг – и улица, до этого оживленная, опустела: каждый счел разумным укрыться от непогоды. Спрятался от нее и я, шмыгнув в первую попавшуюся дверь кофейни из разряда не самых дорогих.
– Крис! Иди к нам! – послышалось сразу же, едва я оказался внутри.
И я пошел, потому что те, кто меня окликнул, бывают в полиции куда чаще меня, так что их не смутит ни мой вид, ни исходящий от меня запах.
– Привет, девочки! – уже усевшись, поприветствовал я всех троих.
И тут же отодвинулся в сторону, почувствовав, как тесно прижалось ко мне тугое бедро Лилит. Или Брижит. А может, Кассии. Все-то я этих девчонок путаю. Правда, и запоминать, кого и как зовут, никакого желания нет. Но это совсем не значит, что не стоит улыбнуться всем троим, причем каждой по очереди.
– Ты все такой же недотрога, Крис, – глядя на меня смеющимися глазами, провела Кассия кончиком языка по пухлым губам.
А может, это сделала Брижит. Или Лилит. Хотя точно не Лилит – та светленькая. Хотя попробуй тут определи, кто из них светленькая, если все они вдруг стали рыженькими – последняя столичная мода, надеюсь, кратковременная. Ничего не имею против огнегривых леди, но не всем же им быть именно такими?
– Что будете заказывать, господин Флойд? – поинтересовался вынырнувший откуда-то из-за спины гарсон.
– Большую кружку кофе, Рик. Со сливками. И сахару побольше. Но именно большую.
Почему-то все три дня, проведенные в душной вонючей камере, я мечтал именно о кофе. Горячем-горячем, и чтобы непонятно было, чего в нем больше – горечи или сладости. И еще сверху толстым слоем должны плавать сливки, обязательно подогретые.
– Девочки, может быть, пирожных или ликера? – поинтересовался я у своих соседок, потянувшись за портмоне, чтобы извлечь из него лорель[1].
Единственный золотой, но его все равно придется разменивать, поскольку звеневшей в портмоне меди не хватит даже на кофе.
– Спасибо, Крис, – ответила за всех Брижит. Или Кассия. А возможно, Лилит. – Нам и без того все не съесть.
Она права: сладостей на столе хватало с избытком. Явно у девочек сегодня выходной, и они решили устроить себе маленький праздник.
– Ну тогда только кофе, Рик.
– За счет заведения, господин Флойд, – отходя от стола, известил меня официант, и мне лишь оставалось кивнуть: мол, ничего не имею против.
Рика Аарона я знал давно. Впрочем, как и его отца. С той самой поры, когда мой собственный отец был еще жив, мы жили в большом красивом доме в центре Либерилля, а из окон моей комнаты прекрасно был виден президентский дворец. Отец Рика работал в нашей семье садовником, и дед его – тоже, и прадед. И сам Рик должен был стать именно им. Но бесплатный кофе – это не напоминание о тех временах, когда все у нас всех было хорошо. Это всего лишь благодарность Рика за своего отца, который долго сидел без дела и которому я помог найти новое место. Кстати, у господина Гленва Дарвелла.
Кофе был восхитительным – именно таким, о каком я и мечтал: крепким, горячим, горьковато-сладким и с восхитительной коричневатой шапочкой из сливок, на которой так и хотелось нарисовать ложечкой улыбающуюся рожицу.
– Крис, а сегодня ты нам будешь читать стихи?
– Нет, – и я решительно потряс головой.
Для этого мне следует смешать полбутылки рома с четвертью бутылки абсента, а перед этим из-за пустяка насмерть разругаться с Кристиной, любовью всей моей жизни.
– Крис, ты чего вдруг помрачнел? – спросила сидевшая рядом Лилит.
Точно Лилит, ну как я об этом сразу не догадался? Ведь только у нее из этой троицы светлые глаза.
– Да так, вспомнилось вдруг…
– Смотри-ка, Брижит, какой жирный гусь! – вдруг обратилась к своей соседке по столу Кассия.
– Угу! – прикусив нижнюю губу зубками, согласно промычала та, и обе они откровенно оценивающим взглядом впились в мужчину возле барной стойки. Ну да – выходной выходным, но и о работе забывать ни в коем случае нельзя: жизнь в столице дорога, а конкуренция в их профессии огромна.
Мужчина возле стойки вовсе не был толст. Так, в теле, что вполне обычно для его возраста около сорока. Но при деньгах, в этом они обе правы. Тут тебе и костюм из дорогой ткани, и золотая цепочка от часов на животе, и многие другие детали. К тому же он прилично подшофе, а потому огонь в крови, изрядно в силу возраста поугасший, на какое-то время вспыхнул с новой силой. То-то он озирается по сторонам, не иначе как в поисках объекта для амурных приключений.
– Крис, хочешь заработать лорик?[2] – толкнула меня в бок Лилит, отвлекая от размышлений.
– И что я для этого должен сделать?
Еще бы не хочу. Ведь если добавить его к тому, что у меня уже есть, то я смогу себе позволить вполне приличную куртку взамен той, что на мне. Конечно, на все что угодно я не пойду, но выслушать предложение в любом случае стоит.
– Да тут… – на миг смутилась Лилит, но тут же с собою справилась. – В общем, мы с девочками поспорили на целых два лорика, кто из нас первая тебя соблазнит. Ну я и подумала: «А что, если мы их с тобой пополам разделим?» – И она хитро на меня посмотрела.
Благо к тому времени я уже оторвал ото рта опустевшую кружку, иначе вышел бы конфуз: обязательно бы забрызгал нарядное красивое платье Лилит кофе, настолько ее предложение стало для меня неожиданностью.
– О чем это вы там шепчетесь? – Брижит смотрела на нас с подозрением.
– Мы прощаемся, – поспешно заявил я, поднимаясь из-за стола. – Дождь уже закончился, и мне пора. Спасибо за приглашение! Было очень приятно увидеться.
Слова прощания я выслушивал уже в спину. Хорошие девушки, несмотря ни на что. Может быть, еще и потому, что своей профессией они занимаются не так давно и поэтому не успели еще стать до конца циничными.
Никогда не пользовался услугами их товарок по профессии и с этими девицами познакомился достаточно случайно. Почему-то они считают, что я спас их от кровавого убийцы.
Есть у нас такой в Либерилле, который год его уже пытаются поймать. Говорят, на его счету уже десятки жертв, хотя кое-кто утверждает, что их куда больше. Но в любом случае – он действительно существует. Нападает Ночной Безумец, а именно так его прозвали, только на женщин, безжалостно их душит, а затем вырезает на груди букву «К». Рассказывают еще, что поймали уже нескольких убийц, но Ночного Безумца среди них нет. Случается, что и другие душегубы, чтобы отвести от себя подозрения, работают под этого маньяка.
«Кстати, – мелькнула у меня мысль, – повальная мода перекрашиваться в рыжий цвет… Уж не связана ли она с тем, что убийца не трогает рыжеволосых? Утверждают, что ни одной жертвы с таким цветом волос не находили».
Но, как бы там ни было, на этих девчонок точно напал не маньяк. Да, некто угрожал им ножом, да, он прозрачно намекал, что если они все трое с ним не отправятся, то он сделает с ними то, что делал с другими. И все же. Ночной Безумец нападает только на одиночек, но переубеждать я их не стал. Да и бесполезно: если женщина вобьет себе что-нибудь в голову, тут уж никакие доводы не помогут. Я славно отмутузил неизвестного обидчика, хоть он и не был маньяком. Это ж надо такое придумать – кидаться на окружающих с ножом, пусть даже это девицы самого что ни на есть легкого поведения.
Я вышел на улицу, но, не успев сделать двух шагов, ринулся назад, низко склонив голову и едва не сбив с ног идущего за мной человека. И уже внутри заведения облегченно перевел дух. Не заметила. Кристина. Девушка, которая так много для меня значила, куда больше, чем все остальные девушки, вместе взятые. Мне совсем не хотелось, чтобы она меня увидела в том виде, в котором я сейчас пребывал. Все что угодно, только не это.
«Зря я так разволновался, – думал я, наблюдая через окно, как она в компании парней и девиц садится в авто. – До того ли ей сейчас, чтобы смотреть по сторонам на всяких там оборванцев?»
Шикарное, сверкающее черным лаком авто, причем не вонючая керосинка, а на электрической тяге. Таких в Либерилле сотни полторы, не больше. Когда-нибудь у меня обязательно будет такое же.
«А пока можно переспать с Лилит, заработать на этом целый лорик и купить себе новую куртку. Такую, в которой не нужно будет прятаться от той, кого любишь больше всех на свете», – грустно размышлял я, наблюдая за тем, как Кристине помогает усаживаться в авто какой-то хлыщ с тонкими, строчкой, усиками.
Кристина уже дважды давала согласие стать моей женой. Первый раз, когда ей было шесть лет, а мне – почти восемь. И второй, когда мы стали на пару лет старше.
«Остается сделать третье предложение, – смотрел я вслед удаляющемуся автомобилю. – И получить тот ответ, который я полностью заслуживаю».
Теперь вы знаете обо мне все. Ну или почти все.