Кризис человечества. Выживет ли Россия в нерусской смуте?. Глава 3. Конец глобальных монополий (М. Г. Делягин)

Итак, информационные технологии, делая управленческую эффективность несовместимой с демократическими ценностями и мотивациями в их традиционном западном понимании, разрушают построенную на основе этого понимания демократию. Она просто перестает соответствовать потребностям человеческого, и в первую очередь технологического, развития.

Рассмотрение в нижеследующей главе современной глобальной экономической системы отражает – помимо вопросов, связанных с внутренней логикой ее развития и трансформации – и иные, собственно экономические причины разрушения традиционной западной демократии.

3.1. Глобальный кризис перепроизводства: полтора десятилетия, выигранные у небытия для спекуляций

Глубина мирового финансового кризиса недооценивается из-за игнорирования его фундаментальной причины – исчерпанности модели глобального развития, созданной в результате уничтожения Советского Союза. После победы над нами в «холодной войне» Запад эгоистично перекроил мир в интересах своих глобальных корпораций, лишив (для недопущения конкуренции с этими корпорациями) свыше половины человечества возможности нормального развития.

При всей несимпатичности политики развитых государств современного Запада на них не лежит ответственности за лишения неразвитой части человечества. Ведь после распада Советского Союза они сами находились в перманентном кризисе идентичности (из которого не вышли и по сей день), не находя ответа на вопрос «Кто мы есть и зачем, если больше нет советской военной угрозы?» Реальную политику Запада в то время в основном определяли транс – национальные корпорации. Освободившись от оков государства, они наперегонки бросились осваивать казавшиеся тогда безграничными рынки сбыта и ресурсы постсоциалистического пространства.

Конечно, главная цель бизнеса заключается в максимизации прибыли (а не, например, в социальной ответственности), – это теоретическое положение верно. Однако на деле основная часть не теоретиков, но практиков (в том числе бизнесменов) четко сознает, что простейшим и наиболее естественным для участников рынка способом достижения этой цели является злоупотребление монопольным положением. Поэтому нормальный бизнесмен на деле всегда стремится (если у него есть такая возможность) не к развитию конкуренции, но, напротив, к всемерному ограничению конкуренции с собой.

В рамках этой фундаментальной закономерности транснациональные корпорации осуществили на осваиваемой ими постсоциалистической территории почти тотальную «зачистку» всего, что теоретически могло составить им конкуренцию. В результате, за исключением Китая, возможность конкуренции с ними на уровне отдельных производств была успешно устранена, а вместе с ней была устранена и возможность развития как таковая.

По своим масштабам, глубине и разрушительности преобразований для осваиваемых обществ, но главное – по своему значению для развитых стран освоение постсоциалистического пространства можно сравнить лишь со второй Конкистой.

Первая за счет разграбления цивилизация Центральной и Латинской Америки обеспечила ресурсами формирование в развитых странах Запада (которые, собственно говоря, и стали развитыми прежде всего благодаря этому разграблению) классического капиталистического общества на базе индустриальных технологий.

Вторая Конкиста, развернувшаяся в конце 80-х годов, за счет не менее беспощадного разграбления постсоциалистического и основной части неразвитого мира[7] технологически, интеллектуально и финансово обеспечила глобализацию, в том числе перерастание развитых стран в качественно новое состояние глобального общества на основе форсированного развития уже не индустриальных, но информационных технологий.

Беспощадная и тотальная эксплуатация дополнялась беспощадным и тотальным же навязыванием (при помощи глобальной рекламы) этой же ограбляемой части человечества представлений о нормальности и, более того, необходимости даже не повседневных, а высочайших стандартов западного потребления[8].

Растущее понимание представителями неразвитого мира (в том числе бывших социалистических стран) принципиальной невозможности достижения этих стандартов их обществами породило феномен национального предательства либеральных реформаторов. Осознавая невозможность развития своих обществ в рамках сложившихся «правил игры», они оставляли попытки обеспечить приемлемый уровень потребления своим народам и сосредотачивали свои усилия на обеспечении личного уровня потребления, соответствующего стандартам глобальной рекламы, за счет принятия ценностей и морали «глобальных кочевников» и попыток любой ценой войти в их число.

В глобальном плане проявление и обострение этого противоречия к концу 90-х годов многократно усугубили глобальную напряженность, терроризм и буквально смывающую современную западную цивилизацию миграцию.

Однако развитые общества ощутили разрушительные последствия эгоизма глобальных корпораций намного быстрее.

Лишение огромной части человечества возможностей развития ограничило сбыт самих развитых стран, создав кризис перепроизводства – правда, в первую очередь не традиционной продукции, а преимущественно продукции информационных и управленческих технологий, high-hume''а, а не high-tech''а.

Дополнительным фактором, усиливающим этот кризис, стало относительное сжатие спроса уже не в неразвитых, а в самих развитых странах. Это происходило за счет обнищания их собственного «среднего класса» под влиянием распространения информационных технологий (во многом также вызванного уничтожением «социалистического лагеря», давшим необходимые для этого распространения ресурсы).

Автоматической реакцией глобальных корпораций на эту первую волну глобального кризиса перепроизводства стало «накачивание» недостающего спроса за счет кредита. При этом непосредственным кредитованием потребителей занимались, разумеется, не сами глобальные корпорации, но правительства стран их базирования и международные финансовые организации, представлявшие собой продолжения этих правительств. (Классическим примером служит МВФ, решения которого принимались и принимаются в Федеральном казначействе США так же, как решения НАТО – в Пентагоне.)

Конечно, привлечение правительственных кредитов, да еще и все более рискованных, на помощь корпорациям противоречит либеральной идеологии, но лишь в ее донельзя плоском, чисто формальном, окарикатуренном понимании. Ведь на самом деле либерализм в его современном, ставшем благодаря постоянству массового применения уже классическом виде[9] исповедует отнюдь не минимизацию государственного вмешательства в экономику. Современный либерализм представляет собой квинтэссенцию интересов крупного бизнеса, и в первую очередь глобальных корпораций; его конечная цель – максимизация их выгод.

Поэтому, когда речь заходит о возможности улучшения их положения за счет не самоустранения, но расширения вмешательства государства, хотя бы при помощи только что упомянутого кредитования потребителей, даже у самых правоверных и фундаменталистски ориентированных либералов не возникает никаких внутренних ограничений. Более того, перед их энтузиазмом в отношении увеличения роли государства, как правило, бледнеет даже позиция наиболее интервенционалистски ориентированных дирижистов.

Обособление глобальных корпораций от государств, насколько можно судить, окончательно произошло именно в ходе реализации этой стратегии кредитования потребителей, в первой половине, а главным образом – в середине 90-х годов прошлого века. Причина этого обособления была вполне прозаичной: корпорации не хотели нести даже косвенную ответственность за чрезмерно рискованные кредиты, пусть даже и выданные в их интересах, и солидаризоваться с теми, кто это кредиты выдавал, пусть и под их давлением.

Инстинктивно нащупанное в качестве выхода из первого витка глобального кризиса перепроизводства стимулирование сбыта кредитованием неразвитого мира вызвало в 1997–1999 годах кризис долгов, бумерангом ударивший по США в 2000–2001 годах. Именно тогда вслед за болезненной (более чем на четверть) корректировкой американского фондового рынка и крахом «новой экономики» в апреле 2000 года наступила рецессия[10], преодоленная лишь благодаря общественной и хозяйственной реакции на 11 сентября 2001 года.

Это позволяет говорить о необычной рецессии или «рецессии не в строгом смысле этого слова», так как, «если что-то похоже на утку, крякает, как утка, ходит, как утка, и летает, как утка, – это „что-то“, скорее всего, уткой и является».

США вытащили себя (и мировую экономику, стержнем которой они и по сей день являются) из начинавшейся депрессии при помощи реализации двух ключевых стратегий.

Первая заключается в «экспорте нестабильности». Непосредственно эта стратегия ориентирована на подрыв конкурентов (или их уязвимой периферии), вынуждающий их капиталы и интеллект (а также капиталы и интеллект неразвитых стран, до начала соответствующего кризиса намеревавшиеся бежать к ним) бежать в «тихую гавань» – США.

Однако главное в этой стратегии заключается в том, что рост нестабильности оправдывает рост военных расходов в самих США, взамен рынка стимулирующих экономику и технологии («военное кейнсианство», эффективно применявшееся Рейганом). Реализованная в 1999 году в Югославии против еврозоны, а затем в 2001 году как минимум в Афганистане, эта стратегия исчерпала себя уже в 2003 году в Ираке. Сейчас США дестабилизируют Пакистан, нанося удар по Ирану, рядом с которым возникает новая «зона хаоса», и, главным образом, по Китаю, который лишается своего влияния в Пакистане, строящегося крупнейшего нефтяного порта Гвадар (а с ним и критически значимых поставок иранской нефти) и, вероятно, военной базы. События в Пакистане свидетельствуют о вырождении стратегии «экспорта нестабильности» в контрпродуктивный для экономического развития США «экспорт хаоса»: США даже не пытаются контролировать дестабилизируемые ими территории, став катализатором глобального военно-политического кризиса и создавая реальную угрозу ядерной войны Пакистана с Индией, а Израиля – с Ираном.

Есть некая жестокая ирония в том, что стратегия «экспорта нестабильности» утратила свою эффективность именно тогда, когда, по всей вероятности, впервые была применена вполне осознанно и осмысленно, – в 2003 году, в ходе агрессии США и их партнеров против Ирака.

Вероятно, это проявление общего правила, по которому успешная реализация стратегии развития человеческого общества может быть лишь преимущественно бессознательной. Как только общественные системы управления начинают отдавать себе полный отчет в значении и направленности своих действий, эффективность их действий волшебным образом оказывается подорванной. Происходит нечто напоминающее «эффект наблюдателя» в квантовой физике: подобно тому, как наблюдатель меняет развитие процесса, которому он оказывается свидетелем, так и осмысление управляющего процесса (по крайней мере изнутри его самого) резко снижает его качество.

Возможно, причина заключается в том, что сам процесс индивидуального осмысления порождает внутри управляющей системы такое множество неконтролируемых и, более того, не представимых никем обратных связей, что она просто перестает различать действительную реальность и рефлексию своих элементов по ее поводу. В результате она уподобляется сороконожке, запутавшейся в своих ногах, – опять-таки в результате попытки осмысления своей деятельности.

Общее правило можно сформулировать следующим образом: коллективное осознание процессов и закономерностей общественного развития, если оно достигнуто управляющей системой, не должно дополняться внутри нее индивидуальным их осмыслением, ибо такое осмысление лишь запутывает управляющую систему, обременяет ее деятельность и, в конечном счете, парализует.

Строго говоря, данное правило оказывается еще одним обоснованием тезиса о снижении социальной значимости знания – по крайней мере в области общественного развития – и служит подлинным приговором общественным наукам.

Оно представляет собой проявление некоторых объективных, «природных», глубоких внутренних ограничений не только управляющих систем как таковых, но всего человечества, с одной стороны, и развития отдельно взятого индивидуума – с другой.

Человечество и человек, таким образом, достигли по крайней мере в одном направлении предела своего развития; по общему правилу, это означает близость перехода их в некое новое качество.

Второй стратегией поддержки экономики США была «накачка» рынка безвозвратных ипотечных кредитов. Созданный ею финансовый пузырь начал «ползти по швам» еще летом 2006 года, но разнообразие, многоуровневость и гибкость финансовой инфраструктуры США привели не к мгновенному краху, но к длительной агонии, перешедшей в открытую форму только в сентябре 2008 года.

Таким образом, обе стратегии поддержания мировой экономики, позволившие временно «заморозить» глобальный кризис перепроизводства на протяжении большей части 2000-х годов, полностью исчерпали свой ресурс.

При этом, как обычно бывает, оттягивание открытой фазы кризиса лишь усугубляет ее разрушительность.

Сегодня развитые страны пытаются уже не повысить свою конкурентоспособность, но просто запихнуть мир обратно в уже уходящие навсегда 90-е и 2000-е годы, когда под видом разговоров о глобализации сложился, по сути дела, новый колониализм.

Органическая неспособность США поступиться даже малой частью текущих интересов ради урегулирования своих же собственных стратегических проблем, их поистине убийственный эгоизм делает невозможным осмысленное изменение глобальной финансовой архитектуры. Это естественно: они являются главным выгодоприобретателем изжившего себя мирового финансового порядка, и любое его изменение будет означать нанесение им конкретного (и весьма значительного) материального ущерба. Соответственно, любому американскому президенту (или иному руководителю), давшему свое согласие на причинение его стране этого ущерба, можно будет просто не возвращаться на территорию США с соответствующих переговоров: если он и не будет растерзан толпой разъяренных граждан, его культурно и при всеобщем одобрении пристрелит очередной «одиночка».

В менее категоричной форме это относится и ко всем без исключения остальным, второстепенным бенефициарам мирового финансового порядка, то есть ко всем развитым в настоящее время странам.

Невозможность сознательной трансформации мировой финансовой архитектуры не только делает глобальное развитие стихийным и, соответственно, сопровождающимся неоправданными диспропорциями и разрушениями. Кладя конец американскому интеллектуальному лидерству (ибо первенство интеллекта оказывается обесценено тупиковой системой интересов), эта невозможность буквально выталкивает на авансцену мирового развития новых ключевых участников – не только Евросоюз[11], но и Китай и, если у нашего руководства хватит интеллекта, Россию, кладя тем самым конец Pax Americana.

Конечно, Евросоюз как развитый субъект глобальной экономики является выгодополучателем современного мирового финансового порядка, и это, как и в случае США, ограничивает его возможности по сознательному изменению этого порядка. Однако он может рассчитывать с лихвой компенсировать свои потери от его изменения за счет существенного ослабления американских позиций, и эти надежды могут возвращать ему активную творческую позицию.

Объективная необходимость создания качественно новой глобальной финансовой системы никем не оспаривается уже более десяти лет. При этом наиболее насущные изменения были сформулированы еще в ходе кризиса 1997–1999 годов, когда их необходимость была осознана в полной мере. На протяжении последующего времени они всесторонне обсуждались и отшлифовывались не только в принципиальном плане, но и с точки зрения технологической и управленческой осуществимости. Они блокируются исключительно своей несовместимостью с текущими интересами США, но их постоянное выдвижение, в том числе и на высоком уровне, свидетельствует об объективной потребности в них.

Наиболее значимыми среди этих изменений представляются следующие:

Обеспечение прозрачности движения спекулятивных капиталов (в перспективе – и всей деятельности глобальных корпораций с созданием глобального наблюдательного, а затем и регулирующего органа).

Превращение налога на вывод из страны спекулятивного капитала из экстремальной меры в нормальный, признанный мировым сообществом инструмент экономического регулирования, применяемый национальными правительствами при определенных, заранее известных условиях. Не стоит забывать, что в кризисе 1997–1999 годов именно применение подобного налога спасло экономики Чили и Малайзии – с формальной точки зрения наиболее либеральной и наиболее авторитарной из неразвитых экономик того времени при том, что остальные экономики пали жертвами кризиса и прошли через разрушительные девальвации.

Приведение влияния различных стран на политику глобальных финансовых институтов (в первую очередь МВФ и Мирового банка) в соответствие их удельному весу в мировой экономике (что на практике означает прежде всего снижение влияния на их деятельность США и рост влияния Китая).

Обеспечение прозрачности работы МВФ и Мирового банка, других международных финансовых организаций вплоть до открытой публикации и обсуждения их методических материалов (в том числе находящихся на стадии разработки).

Превращение объединения крупнейших мировых экономик (прообразы – «большая восьмерка» и «большая двадцатка») в орган глобального регулирования, что требует выработки процедуры принятия решений, строго обязательных хотя бы для их членов.

Замена неадекватной современным условиям «большой двадцатки» (созданной в 1999 году как объединения должников и кредиторов тогдашнего кризиса и уже поэтому не отражающей современных реалий) объединением крупнейших экономик, отобранных по формальным объективизированным признакам. Так, включение в него всех стран мира, ВВП которых не ниже минимального в нынешней «большой восьмерке» ВВП Канады, означает превращение G8 в G11 за счет принятия в нее Китая, Бразилии и Испании. При целесообразном из-за глобального экономического кризиса снижении порогового уровня ВВП по состоянию на 2009 год вдвое – с 1,3 до 0,65 трлн долл. – G8 превращается в G14 за счет Индии, Австралии, Мексики, Южной Кореи и Нидерландов; еще большее снижение порогового уровня до 0,5 трлн долл. – позволяет говорить о G16 с участием Турции и Индонезии. Насколько можно понять, к настоящему времени интеграция человечества вновь, как в начале ХХ века, превысила возможности его управляющих систем, и теперь человечество вынуждено уменьшить ее глубину, отступая назад и частично восстанавливая управляемость за счет примитивизации процессов развития.

На практике это обернется переходом от глобализации к регионализации: резким ускорением идущего уже длительное время формирования укрупненных макрорегионов, ведущих между собой жесткую культурную, политическую, хозяйственную и технологическую конкуренцию.

В частности, можно предположить, что равновесие будет временно достигнуто восстановлением биполярной системы (с противостоянием США и Китая при Евросоюзе, Японии, Индии и, возможно, России в качестве совокупного балансира – специфичного аналога Движения неприсоединения) в политике и поливалютной – в экономике. Каждая валютная зона будет иметь свою резервную валюту (помимо доллара и евро, таковой точно станет юань), и они будут жестко конкурировать друг с другом.

Однако фундаментальная проблема современного развития заключается не в эгоизме США, не в нехватке ликвидности, не в кризисе плохих долгов и даже не в системной утрате собственниками контроля за собственными топ-менеджерами, но в отсутствии источника экономического роста США, а с ними – и всей мировой экономики. Даже оздоровление финансов США не смягчит кризис перепроизводства продукции глобальных монополий и не создаст новый экономический двигатель взамен разрушившихся. Это означает, что из сегодняшнего кризиса мировая экономика выйдет не в восстановление, но в депрессию, длительную и достаточно тяжелую.

Эта депрессия будет существенно усугублена резким изменением взаимодействия человечества с окружающей природной средой, выражающейся в кардинальном увеличении общесистемных рисков.

3.2. Закон сохранения рисков: развод с человечеством

Безумный, вышедший из-под всякого контроля рост американских производных ценных бумаг, раздача заведомо безвозвратных ипотечных кредитов и многоуровневая «перепаковка рисков», ставшие непосредственными причинами глобального финансового кризиса, производят на неподготовленного наблюдателя шоковое впечатление.

В самом деле, трудно себе представить, почему инвестиционные банкиры не только США, но и большинства развитых стран – здравые, вполне рациональные, высоко профессиональные и хорошо образованные люди – в принципе не могли оценить риски приобретаемых ими финансовых продуктов и даже не понимали, чьи конкретно обязательства и в какой степени в них входят.

Стандартные объяснения, помимо естественной для спекулянта (пусть даже и финансового) алчности, указывают на объективную потребность американской экономики в накачивании спекулятивного «финансового пузыря» для стимулирования продолжения ее роста. Кроме того, понятно, что увеличение объема ипотеки (в том числе и даже в особенности безвозвратной) представляло собой замаскированный (так как американская идеология плохо воспринимает саму идею социальной помощи) способ обеспечения социальной помощи, необходимой в условиях стремительного размывания (а говоря проще, разорения) американского «среднего класса».

Эти объяснения правильны, но они носят макроэкономический характер, объясняя общественную потребность в этих вопиющих безобразиях.

Между тем, помимо общественной потребности, существовала еще и потребность инвесторов, – и вот эту причину кризиса, лежащую на микроуровне, на уровне отдельных субъектов экономики, наблюдатели предпочитают тактично не замечать.

А ведь многоуровневая «перепаковка рисков», приведшая к полной утрате регулирующими органами (не говоря уже о субъектах рынка) всякого контроля за обращающимися на рынках обязательствами, выполняла важнейшую экономическую функцию – страхование рисков инвесторов.

И на этом пути были достигнуты выдающиеся успехи: благодаря многоуровневой системе деривативов риски инвестора, вкладывающего свои средства в первоклассные облигации американской корпорации, были на порядок – примерно в десять раз! – ниже рисков самой этой корпорации.

Это позволяло получать практически гарантированную доходность, и выполнение указанной инвестиционно необходимой функции обеспечило (наряду с макроэкономической функцией) бурное развитие деривативов и, соответственно, раздувание спекулятивного «финансового пузыря».

США – а с ними и весь мир, так как их экономика является основой мировой, – столкнулись с действием закона сохранения рисков, по которому общая величина рисков в большой системе примерно постоянна. В результате снижение индивидуальных рисков значимого числа элементов этой системы неминуемо ведет к перекладыванию этих рисков на более высокий уровень – и, соответственно, к нарастанию общесистемных рисков. В частности, сведение индивидуальных рисков к минимуму увеличивает общесистемные риски настолько, что это, как правило, обеспечивает разрушение системы.

Именно это произошло в американской финансовой системе, – но ведь это же происходит и с человечеством в целом!

Так, постепенное улучшение системы здравоохранения, позволяя не просто выживать, но и жить все более полноценной жизнью даже самым больным людям, ухудшает тем самым генофонд человечества, существенно повышая системные, общечеловеческие риски за счет соответствующего снижения индивидуальных, личностных рисков.

Ухудшение генофонда проявляется, в частности, в распространении новых болезней, не поддающихся не только лечению, но порой и диагностированию; их список, помимо гепатитов С и D, а также знаменитого СПИДа, не так давно пополнил «птичий грипп», обладающий весьма подозрительной расовой избирательностью.

Весьма значимым с этой точки зрения представляется и рост смертности от онкологических заболеваний.

По данным исследователей из Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), уже в 2010 году основной причиной смерти людей станет рак, а к 2030 году число смертей от него может вырасти более чем вдвое. Специалисты ВОЗ считают, что к 2030 году ежегодное число случаев заболеваемости раком вырастет с нынешних 12 до 27 млн, а количество смертей от онкологических заболеваний – с 7 до 17 млн. Ежегодный прирост заболеваний и смертности от рака составит 1 %, а в Китае, России и Индии данный показатель будет расти ускоренными темпами.

Основной непосредственной причиной столь пугающей динамики считается увеличение количества курящих людей в развивающихся странах, особенно в Китае и Индии, где живет 40 % всех курильщиков мира. Рак является одной из главных проблем развивающихся стран в области здравоохранения: в бедных обществах он убивает больше людей, чем ВИЧ, малярия и туберкулез.

Конечно, отчасти причиной роста заболеваемости раком является удлинение человеческой жизни в результате общего повышения ее качества.

Ведь еще в начале ХХ века главными причинами смерти были травмы и инфекционные заболевания, в том числе эпидемии и туберкулез, от которого умирал, в частности, каждый третий житель Петербурга. Когда эти причины смерти были побеждены здравоохранением – дизентерию, холеру и тиф стали достаточно эффективно лечить, от туберкулеза прививать еще в роддоме, об оспе и чуме стали вообще забывать, – на первое место выдвинулись причины смерти, являющиеся как бы «естественными»: атеросклероз сосудов и злокачественные новообразования.

Многие исследователи даже считают, что эти два недуга просто представляют собой механизм «естественной смерти» для организма всякого млекопитающего – не только человека. Однако в развитых странах разработали методики вмешательства, в том числе и хирургические, позволившие резко продлить жизнь человека, страдающего ишемической болезнью сердца, в результате чего на первое место в развитых странах выходит бывший «убийца номер два» – рак.

Грубо говоря, те, кому было суждено умереть от инфаркта и кто избежал этой участи благодаря медицине, теперь должен «дожить» до своей «второй естественной смерти» – от рака. То есть выход онкологических заболеваний на первое место среди убийц человечества вызван удлинением средней продолжительности жизни.

Однако нет сомнений, что данная система аргументов касается лишь развитых стран с их высокоэффективной медициной и системой профилактики, действительно способной позволять человеку избегать смерти от атеросклероза сосудов и с большей степенью вероятности «доживать» до рака. Между тем, по крайней мере в Индии и Китае (да и в России тоже) говорить о подобных массовых достижениях здравоохранения пока еще рано, а значит, данная гипотеза не объясняет основную часть прироста смертей от онкологических заболеваний, то есть является по своему значению второстепенной.

Другим фактором проявления «закона сохранения рисков» в общепланетарном масштабе представляется изменение климата.

Сейчас уже ясно, что картина значительно сложнее вульгарного «глобального потепления», которым нас привыкли пугать: на самом деле происходит именно изменение климата, различное в различных регионах планеты: мягкий климат становится мягче, континентальный – континентальнее, и эта картина дополняется спорадическими аномалиями вроде сильных холодов в традиционно теплых районах.

Обеспечивая индивидуальный комфорт своих членов, человечество, вероятно, нарастило производство энергии до такого уровня, когда оно нарушило климатический баланс планеты и создало качественно новые глобальные риски, масштабы которых в настоящее время не поддаются оценке доступными нам средствами.

На наших глазах развитие человечества отягощается целым рядом негативных явлений:

Рост количества и разрушительности стихийных бедствий и климатических аномалий, опережающий рост сложности технологической организации человечества.

Увеличение числа не поддающихся лечению или слабо диагностируемых заболеваний.

Ухудшение психологического состояния значимых масс людей.

Наглядное и повсеместное падение качества управления.

Рост числа разнообразных вооруженных конфликтов.

Каждое из них по отдельности имеет свое собственное, отличное от других, связанное исключительно с соответствующей сферой человеческой деятельности и при этом вполне рациональное объяснение.

Однако в целом они складываются в картину системного нарастания неблагополучия, свидетельствующую об исчерпании традиционной модели взаимодействия человечества с планетарным природным комплексом, частью которого оно является. Исчерпание потенциала старой модели означает начало перехода к какой-то новой модели такого взаимодействия, которая еще непонятна для нас, но может потребовать существенных изменений привычного нам образа жизни.

Нельзя исключать и опасности деструкции не способного справиться с нарастанием своих системных рисков человечества, то есть значимого упрощения его внутренней организации, десоциализации уже на планетарном уровне, а не только в рамках отдельных обществ.

3.3. Глобальные монополии и демократия: конец технологического прогресса

Фундаментальная причина новой мировой депрессии, первопричина кризиса перепроизводства – глобальное загнивание глобальных же монополий.

Их монополизм усугубляется изменением характера самого технологического прогресса – распространением высокопроизводительных «метатехнологий», использующий которые субъект рынка лишается самим фактом использования возможности конкуренции с их разработчиком. (Такие «метатехнологии» играют роль специфической рыночной инфраструктуры; рост значения инфраструктурного фактора естественным образом сокращает относительную значимость пространства конкуренции.)

Развитие и усложнение технологий ведет к тому, что деньги теряют значение. Символом успеха и инструментом его достижения все в меньшей степени становятся легко отчуждаемые деньги. Все в большей мере роль таких символа и инструмента выполняют сливающиеся со своими разработчиком и пользователем, все менее отчуждаемые от них технологии, причем значимость социальных технологий, связанных с управлением и особенно формированием сознания, возрастает неуклонно.

Конец ознакомительного фрагмента.