Лекция 6
Разрушение межнационального общежития
Одной из важных ипостасей России является созданный в ней за несколько веков способ совместной жизни множества народов – в одном государстве и на огромной территории.
Россия изначально сложилась как страна многих народов («многонациональная»). Ядром, вокруг которого собрались народы России, был русский народ, который и сам в процессе своего становления вобрал в себя множество племен. Их «сплавило» Православие, общая историческая судьба с ее угрозами и войнами, русское государство, язык и культура.
Российская империя как государственно-национальная система строилась на других основаниях, чем другие большие государства Европы. По выражению кадета П.Н. Милюкова, до XVI века это было военно-национальное государство – феодальные владыки и племенные вожди принимали российское подданство как средство избежать порабощения более опасными агрессивными соседями. В XVI–XVII веках на южных и юго-восточных границах России войны происходили каждый год, на западных – примерно каждый второй год. Главная угроза уже шла с Запада.
Во время войн отвоевывались захваченные другими государствами территории. Устои жизни на вошедших в Россию территориях резко не менялись, они управлялись с помощью местной знати. Чаще всего она и ставила вопрос о присоединении к России, которое нередко признавалось в столице уже после того, как происходило де-факто на местах. Правящая элита Российской империи с самого начала складывалась как многонациональная. По переписи 1897 года только 53 % потомственных дворян назвали родным языком русский.
Каждая большая страна уникальна и неповторима. И Россия самобытна во всех ее проявлениях. Одно из ее открытий – особый тип общежития народов. На огромном пространстве была создана империя неколониального типа. Беря «под свою руку» новые народы и их земли, эта империя не превращала их в подданных второго сорта, эксплуатируемых имперской нацией. Земли шли в общий котел, а народы принимались в общую семью. Элита этих народов, даже покоренных военной силой, автоматически включалась в дворянство, которое было правящим сословием всей России. Так, сын имама Шамиля, взятого в плен после долгой и тяжелой Кавказской войны, становился генералом российской армии.
Это – не обычная в мировой политике вещь. Военное сословие Золотой Орды постепенно влилось в офицерство русского войска не за деньги и не из страха. Оно обрусело, для него Россия уже стала их страной. Когда в 70-е годы XIХ века происходило присоединение к России Средней Азии (в том числе и с применением военной силы), индийские наблюдатели вели очень интересные сравнения с тем, как действовала английская администрация в Индии. Замечали, среди прочего, что в России такой-то генерал – мусульманин, а другой – армянин, и оба командуют армиями. А «каждый английский солдат лучше дезертирует, нежели согласится признать начальником туземца, будь он хоть принц по крови», – писала индийская газета.
В общем, за пять веков в России был выработан сложный и даже изощренный тип межнационального общежития. Его принципам следовала и верховная власть, и местные начальники, и элита, и сами народные массы – что-то поправляя, что-то обновляя, учась предвидеть и гасить конфликты, находить компромиссы. Чем этот тип отличался от других известных «моделей»? Отличия сразу видны.
Царское правительство принципиально отказалось от политики планомерной ассимиляции нерусских народов с ликвидацией этнического разнообразия (как это произошло со славянскими племенами в Германии к востоку от Эльбы). Слишком слаб был и капитализм России для того, чтобы оказать свое унифицирующее воздействие. Не вела активной деятельности по христианизации и православная церковь – на Кавказе и в Средней Азии она практически совсем отказалась от проповеди.
Здесь не было этнических чисток и тем более геноцида народов, подобных тому, как очистили для себя Северную Америку англо-саксонские колонисты. Здесь не создавался «этнический тигель», сплавлявший многонациональные потоки иммигрантов в новую нацию (как в США или Бразилии). Здесь не было и апартеида, закрепляющего части общества в разных цивилизационных нишах (мы часто слышали об апартеиде ЮАР, но иммигрантские гетто во Франции – тоже вариант апартеида).
В России не было самого понятия метрополии, не было и юридически господствующей нации. Окраины империи обладали большими льготами, неправославное население было освобождено от воинской повинности. Управление и суды приноравливались к «вековым народным обычаям».
В результате в Российской империи возникла сложная государственная система с множеством укладов, норм и традиций. В жизни подавляющего большинства населения господствовал общинный уклад, а по своим принципам жизнеустройства российское общество было традиционным, а не гражданским. Жесткого воздействия на этногенез народов России государство не оказывало.
В III Государственной Думе представитель мусульманской фракции заявил принципиальную вещь: «Между нашим национальным бытием и русской государственностью никакой пропасти не существует; эти две вещи совершенно совместимы». Как отмечают сегодня специалисты, это – выраженная на современном языке максима этнополитики, исключительно высокая оценка государственности[10].
Высокая степень равноправия подданных разной национальности, отказ от политики ассимиляции и веротерпимость государства способствовали укреплению и расширению межэтнических связей народов России. У этих народов имелся общий значимый иной – русские. Они были с нерусскими народами в интенсивных и разнообразных контактах, шло распространение русского языка и русской культуры, что усиливало связи других народов не только с русским ядром, но и между собой. Эти связи уже имели длинную историю и вошли в этнические предания. Не будет преувеличением сказать, что для большинства полиэтнического населения Российской империи совместная жизнь в одном государстве с русскими ощущалась как историческая судьба.
Как же можно определить тип межэтнического общежития, который сложился в России. По всем признакам, в ней складывалась большая полиэтническая нация, но нация своеобразная, не соответствующая тем образцам и понятиям, которые были выработаны на Западе. Поэтому слово «нация» и не употреблялось в отношении подданных Российской империи, это слово подразумевало национализм и ассимиляцию народов, которую как раз и отвергала концепция национально-государственного устройства России. В формулу этой концепции входила «народность» – идея сохранения народов в единой семье.
Во внешнем мире Россия в конце XIX века понималась именно как нация, как носитель большой и самобытной национальной культуры. Общероссийское сознание зрело и в массе населения. Народы России долго жили в одном государстве, пребывание в котором обеспечило им два важнейших для их национальной консолидации и самосознания условия: защиту от угрозы внешних нашествий и длительный период политической стабильности. Уже это стало источником высокого уровня лояльности государству и его символам. Красноречивым подтверждением ее был тот факт, что татары-мусульмане, не обязанные нести воинскую повинность, сформировали воинские отряды, которые принимали участие в Крымской войне против их единоверцев-турок. Даже во время польского мятежа 1863 года лишь несколько десятков из многих тысяч офицеров-поляков (а они составляли тогда до ¼ офицерского корпуса) изменили присяге.
Однако созиданию российской нации противодействовал целый ряд процессов разрушения скрепляющих ее связей. Эти процессы преследовали разные цели, за ними стояли разные социальные силы, но объективно они сходились в главном – они вели демонтаж культурного ядра русского «имперского» народа и той своеобразной гражданской нации, которая возникала в начале ХХ века.
Демонтаж «имперского» русского народа вели практически все западнические течения: и либералы, и революционные демократы, и социал-демократы. В какой-то мере в этом участвовали и анархисты с их радикальным отрицанием государства.
Национально-государственная конструкция, созданная в России, обладала исключительной гибкостью и ценными качествами, которые не раз спасали страну. Но в то же время в ней были источники напряжения и хрупкости. В первой трети XIХ века модернизация и европейское образование сделали популярными в элите федералистские идеи. Декабристы разрабатывали две программы государственного устройства: Пестель – унитарного и Никита Муравьев – федерального. В федерализме стала вызревать идея России как федерации народов. В целях обретения союзников в борьбе против имперского государства прогрессивная интеллигенция со второй половины XIХ века вела непрерывную кампанию по дискредитации той модели межэтнического общежития, которая сложилась в России, поддерживала сепаратистские и антироссийские движения – в Польше и в Галиции. Миф о «бесправии» украинцев использовался для экстремистских нападок на царизм, но рикошетом бил и по русским как народу. В пропаганде применялся символический образ России как «тюрьмы народов».
Не будем здесь разбирать миф о «тюрьме народов» и «бесправных инородцах». Упомянем лишь тот факт, что «инородцы» нехристианских вероисповеданий вообще никогда не состояли в крепостной зависимости, а для крестьян прибалтийских народов крепостная зависимость были отменена еще при Александре I. В тот момент, когда в США шла борьба за отмену рабства насильно завезенных туда инородцев, в России происходило освобождение от крепостной зависимости большой части «имперской нации». Менее известен тот совершенно немыслимый в «западных» империях факт, что в Российской империи борьба инородцев за свои права начиналась чаще всего при попытках правительства уравнять их в правах с русскими.
Антиимперские настроения усилились с проникновением в Россию западного капитализма. Буржуазия, как и в Европе, тяготела к национальному государству. В начале XX века возникли национальные революционные движения и партии с сепаратистскими установками. Вообще националистические антироссийские настроения культивировались в тончайшем слое этнических элит. Но пока монархическое государство было крепким, даже они предпочитали пребывать под его защитой и пользоваться его ресурсами.
Революция 1905–1907 годов на время сплотила буржуазию и землевладельцев национальных регионов вокруг царской власти как самой надежной защиты. Классовый страх был сильнее национализма буржуазии – из 164 депутатов IV Государственной думы, избранных от национальных окраин, 150 были сторонниками «единой и неделимой» России. Но как только монархия была ликвидирована в феврале 1917 года, империя рассыпалась – национализм этнических элит для этого уже созрел. После краха монархии в среде этнических элит стало преобладать стремление к «огосударствлению наций» – начался распад империи, вызванный не отпадением частей, а разрушением центра.
Государство в этом разрушительном повороте элиты встало на сторону привилегированных слоев – и углубило раскол народа, а затем и кризис этнического самосознания русских. Этот кризис, в начале XX века, самосознания «имперского» русского народа отражен во многих текстах современниками. Февральская революция сокрушила государственность России. Тот факт, что Временное правительство, ориентируясь на западную модель либерально-буржуазного государства, разрушало структуры традиционной государственности России, был очевиден и самим пришедшим к власти либералам. Керенский отмечает это уничтожение российской государственности как одно из важнейших явлений февральской революции.
В феврале 1917 года Российская империя, по выражению В.В. Розанова, «слиняла в два дня». Это в большой мере произошло потому, что ее растащили «по национальным квартирам». Было разрушено здание межнационального общежития. Не отставала и элита русских областей. Резко усилилось сибирское «областничество» – движение за автономию Сибири. Конференция в Томске (2–9 августа 1917 года) приняла постановление «Об автономном устройстве Сибири» в рамках федерации с самоопределением областей и национальностей и даже утвердила бело-зеленый флаг Сибири. Сибирский областной съезд постановил, что Сибирь должна обладать всей полнотой законодательной, исполнительной и судебной власти, иметь Сибирскую областную думу и кабинет министров. Предусматривалась возможность преобразовать саму Сибирь в федерацию. Противниками областничества были только большевики. После Октября 1917 года Сибирская дума не признала советскую власть, и большинство ее депутатов были арестованы.
В ходе Гражданской войны рассыпанная империя была «пересобрана» на новой социально-политической основе – в форме СССР. Возможность этого была обусловлена тем, что подавляющее большинство населения России было организовано в крестьянские общины, а в городах несколько миллионов грамотных рабочих, проникнутых общинным мировоззрением, были организованы в трудовые коллективы. Они еще с 1902 года начали «снизу» сборку нового, уже советского имперского народа – обдумывали проект его жизни, в том числе национальной.
В сфере мировоззрения большую роль сыграли большевики. Они провели синтез представлений крестьянского общинного коммунизма с марксисткой идеей модернизации и развития – но по некапиталистическому пути. Так на целый исторический период была закрыта цивилизационная пропасть в российской элите – между западниками и славянофилами[11].
Это привлекло в собираемый советский народ примерно половину старого культурного слоя (интеллигенции, чиновничества, военных и даже буржуазии). Так проект революции стал и большим проектом нациестроительства, национальным проектом.
Мирного времени для этой работы не хватило – матрицу для пересборки страны пришлось достраивать в Гражданской войне. Февральская революция была антиимперской. В ходе ее в разных частях России возникли национальные армии или банды разных окрасок. Все они выступали против восстановления единого централизованного государства. Большевики с самого начала видели Россию как легитимную исторически сложившуюся целостность и в своей государственной идеологии оперировали общероссийскими масштабами (в этом смысле их идеология была «имперской»). В 1920 году нарком по делам национальностей И.В. Сталин сделал категорическое заявление, что отделение окраин России совершенно неприемлемо.
Военные действия на территории Украины, Кавказа, Средней Азии, всегда рассматривались красными как явление гражданской войны, а не межнациональных войн. Красная Армия, которая действовала на всей территории будущего СССР, была той пассионарной группой (в понятиях Л.Н. Гумилева), которая стягивала народы бывшей Российской империи обратно в единую страну.
Именно в Гражданской войне народ СССР обрел свою территорию (она была легитимирована как «политая кровью»). Территория СССР была защищена обустроенными и хорошо охраняемыми границами. И территория, и границы приобрели характер общего национального символа, что отразилось и в искусстве (в том числе, в песнях, ставших практически народными), и в массовом обыденном сознании. Особенно крепким чувство советского пространства было в русском ядре советского народа.
В населении СССР возникло общее хорологическое пространственное чувство (взгляд на СССР «с небес») – общая ментальная карта. Территория всей страны была открыта для граждан СССР любой этнической принадлежности, а границу охраняли войска, в которых служили юноши из всех народов и народностей СССР. Все это стало скреплять людей как граждан одной страны.
В советской системе те принципы «семьи народов», на которых собиралась Россия, были укреплены и дополнены важными экономическими, политическими и культурными механизмами. Важную роль в сборке страны сыграла единая общеобразовательная школа, давшая общий язык и приобщившая всех жителей СССР и к русской литературе, и к общему господствующему типу рациональности. Через русский язык народы СССР подключились к универсальной мировой культуре и осуществили быструю и мягкую модернизацию.
Согласно переписи 1979 года, 81,9 % всего населения СССР (215 млн человек) свободно говорили по-русски или считали русский родным языком[12]. В 1970 году таких было 76 % населения. При этом широкое использование русского языка сочеталось с устойчивым сохранением родного языка своей национальности: в 1926 году свой родной язык сохраняли 94,2 % населения, в 1970 году 93,9 % и в 1979 году 93,1 %. Это значит, что в СССР сложилась специфическая билингвистическая национально-русская культура.
Выросшая из русской культуры советская школа приобщила детей и юношество всех народов СССР к русской классической литературе. Этого не могло обеспечить социальное устройство царской России.
Другим агентом такого собирания стала Советская армия, через которую с 30-х годов ХХ века проходила большая часть мужского населения (при этом в армии было принято рассылать солдат в отдаленные от их «малой родины» места). Полиэтническими поселениями стали в СССР крупные города, которые превратились в центры интенсивных межнациональных контактов. Мощное объединяющее воздействие оказывали СМИ, задающие общую, а не разделяющую, идеологию и общий тип дискурса (языка, логики, художественных средств и ценностей).
Наконец, все этнические общности СССР были вовлечены в единое народное хозяйство. Оно изначально создавалось как экономическая система, которая позволила бы всем народам СССР избежать втягивания в капитализм как «общество принудительного и безумного развития». В начале ХХ века почти у всех народов России, и прежде всего у русских, было сильно ощущение, что в таком обществе жизнь для них станет невозможна (эти догадки, в общем, оказались прозорливыми).
Советское предприятие, по своему социально-культурному типу единое для всех народов СССР, стало микрокосмом народного хозяйства в целом. Это – уникальная хозяйственная конструкция, созданная русскими рабочими из общинных крестьян. Она возникла еще до советской власти, но свои классические черты приобрела в 30-е годы ХХ века. По типу этого предприятия и его трудового коллектива было устроено все хозяйство СССР – как единый крестьянский двор. Семьей в этом дворе и стал многонациональный народ.
Насколько эффективной была эта модель национально-государственного устройства, показала Великая Отечественная война, в которой впервые все народы на равных выполняли воинский долг.
Таким образом, в советское время продолжился процесс, который шел уже при монархии, – формирование большой многонациональной «гражданской» нации с общей мировоззренческой основой, общим миром символов, общими территорией и хозяйством. Это и предопределяло прочность системы межнационального общежития.
В конце перестройки и в 1990-е годы о советском народе наговорили много странных вещей – и справа, и слева. Сейчас идеологический накал снизился, в литературе появляются спокойные суждения специалистов. В.Ю. Зорин в книге «Национальная политика в России: история, проблемы, перспектива» (2003) пишет об СССР и его правовой основе: «В его рамках действительно сформировалась новая полиэтническая общность со своей четко выраженной социокультурной спецификой, идеологией, ментальностью, стереотипами поведения, ценностями и критериями духовной жизни» [58].
Этой точки зрения придерживается и известный исследователь национального вопроса в СССР П. Кольсте. Он считает процесс становления гражданской нации в Российской Империи и СССР непрерывным. Согласно его точке зрения, дореволюционная Россия была надэтнической «сверхнацией», ядро которой составлял русский этнос, а верхушка обладала державным, имперским, но не национальным самосознанием. В СССР также сложилась надэтническая нация «советский народ».
Даже по мнению антисоветского социолога Ю. Левады «советский народ» – суперэтническая категория, синтезирующая идею государственности и национальной идентичности («семья народов»). По его словам, в советское время эта категория «подавляла и заменяла остальные социогрупповые идентичности, прежде всего этнические». Это сказано как обвинение, но речь идет о том, что в советском обществе этничность отдельных народов была выражена слабее, чем общегражданская идентичность – что и является признаком гражданской нации [87].
Строительство СССР было большим цивилизационным проектом мирового масштаба. В подобных проектах взаимодействуют массовое обыденное сознание («здравый смысл» народов), теория (в понятиях которой мыслит правящая элита) и утопия (идеальный образ будущего – «стремленье вдаль, братающее нас»). Здравый смысл (преимущества совместной жизни в большой сильной стране) побуждал большинство поддерживать связность советского народа. Это проявилось на референдуме 1991 года и во множестве последующих исследований. Утопия (братство народов в единой семье) также сохранила свою сплачивающую силу вплоть до ликвидации СССР. К несчастью, принятая в марксизме и унаследованная советским обществоведением теория этничности и нации была ошибочной и в принципе негодной для проектирования и строительства народа именно в Советском Союзе, где революция произошла «не по Марксу».
Представление о советском народе как полиэтнической гражданской нации лежало в основе евразийства – целостной концепции будущего образа России, созданной в ХХ веке. Н.С. Трубецкой писал в 1927 году: «Национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом. … Это значит, что национализм каждого отдельного народа Евразии (современного СССР) должен комбинироваться с национализмом общеевразийским, т. е. евразийством… Только пробуждение самосознания единства многонародной евразийской нации способно дать России-Евразии тот этнический субстрат государственности, без которого она рано или поздно начнет распадаться на части к величайшему несчастью и страданию всех ее частей» [141].
Фактически работа по созданию СССР велась с опорой на эту доктрину. Для советской власти не существовало дилеммы: сохранить национально-государственное устройство Российской империи – или преобразовать ее в федерацию республик. Задача состояла в том, чтобы собрать разделившиеся куски бывшей империи. Собирание могло быть проведено или в войне с национальными элитами «кусков» – или через их нейтрализацию и компромисс.
Предложение учредить Союз из национальных республик, а не Империю (в виде одной республики), нейтрализовало возникший при «обретении независимости» национализм. Армии националистов потеряли поддержку населения, и со стороны Советского государства гражданская война в ее национальном измерении была пресечена на самой ранней стадии, что сэкономило России очень много крови. Скорее всего, иного пути собрать Россию и кончить гражданскую войну в тот момент не было. Но спорить об этом сейчас бесполезно.
Факт заключается в том, что большевики в октябре 1917 г. унаследовали национальные движения, которые вызревали уже в царской России и активизировались после Февраля. Если бы Российская империя сумела преодолеть системный кризис 1905–1917 годов и продолжить свое развитие как страна периферийного капитализма, то ускоренное формирование национальной буржуазии и национальной интеллигенции неминуемо привело бы к мощным политическим движениям, требующим отделения от России и создания национальных государств. Эти движения получили бы поддержку Запада и либерально-буржуазной элиты в крупных городах центра самой России.
Монархическая государственность с этим справиться бы не смогла, и Российская империя была бы демонтирована. Большевики в 20-е годы ХХ века нашли способ обуздать эти движения (а в конце ХХ века просоветская часть КПСС такого способа не нашла). Сегодня гораздо продуктивнее не обвинять большевиков в том, что они не совершили невозможного, а понять, каким образом они смогли так нейтрализовать этнический национализм, чтобы вновь собрать не просто единое государство, но во многих отношениях гораздо более консолидированное, нежели Российская империя. Понять это необходимо потому, что нынешнее поколение, допустив расчленение СССР, стоит перед угрозой разрушения системы межнационального общежития и в Российской Федерации, которое обернется еще более тяжелой катастрофой.
Это знание сегодня необходимо несмотря на то, что опыт 20-х годов не может быть применен в нынешних условиях. Важны не рецепты, а методология подхода к проблеме. Мы, например, почти не обращали внимания на тот смысл, который придавался социальной идее как средству ослабления власти национальных элит. Националисты не могли ничего противопоставить сплачивающей силе идеи союза «трудящихся и эксплуатируемых масс» всех народов России. А в практике государственного строительства СССР удалось добиться сосредоточения реальной власти в центре с таким перевесом сил, что вплоть до 80-х годов ХХ века власть этнических элит была гораздо слабее центра.
Перестройка на десять лет лишила страну пространства для спокойных развернутых рассуждений. По мере угасания антисоветского психоза оценки становятся разумнее. В конце 1997 года в «демократической» газете уже читаем такое суждение: «В национальном смысле коммунисты не только остановили хаотический распад России, но и воссоздали единство и территориальную целостность страны, мобилизовали народ на построение великой державы, хотя и тираническим путем. Красная Империя стала иным способом существования Империи Белой» [79].
Надо учесть и оценки западных ученых, которые изучали историю национально-государственного строительства СССР. Согласно их оценкам, модель Советского Союза была творческим достижением высшего класса[13]. Укротить на целый исторический период силу радикального национализма – это труднейшая задача, которую в тот период советское руководство решило. Сегодня сваливать на него вину за то, что в 1980-е годы удалось вновь разжечь этот радикальный национализм, чтобы разрушить СССР, – признак упадка нашей общественной мысли (см. [160]).
Итак, страну собрали как Советский Союз. Исходили при этом из реальных обстоятельств. Так была решена главная проблема момента – закончить Гражданскую войну и снова собрать историческую Россию в одну страну. Это соответствует одному из главных правил здравого смысла – каждое поколение должно решать ту критическую задачу, что выпала на его долю. Понятно, что при такой сборке страны были заморожены и преобразованы проблемы, «посеянные» в Российской империи. Их урожай пришлось собирать будущим поколениям – в 80-е годы ХХ века. В решении этих проблем наши поколения оказались несостоятельны.
В России начала ХХ века капитализм «посеял» потенциал политизированной этничности, который со временем и при определенных условиях мог вырасти до непредсказуемых размеров. Так оно и вышло – никто не мог даже в середине 1980-х годов предсказать, что вскоре через три года начнется война между Советской Арменией и Советским Азербайджаном. Это был провал обществоведения, но теперь-то надо учесть результаты последующего анализа.
Из работ американских этнологов следует, что и политика форсированной индустриализации, и советская практика укрепления традиционного «семейного единства» тормозили развитие национализма в союзных республиках. Иными словами, действовала большая система разнонаправленных сил, и этой системой было нужно и можно управлять. В течение полувека этой системой управляли умело и в целях укрепления Союза, а с середины 1980-х годов – в целях расчленения Союза (или катастрофически неумело). В этом суть дела.
В СССР на ветви развития этничность занимала в сознании людей небольшое место – мысли и чувства были заняты теми перспективами, которые открывал прогресс общества во всех его проявлениях. Социальная и географическая мобильность, доступ к учебе, творчеству, культурным ресурсам не побуждал людей к тому, чтобы замкнуться в своем этноцентризме. Как писал А.С. Панарин, «парадокс коммунизма состоял в том, что он подарил «советскому человеку» юношеское прогрессистское сознание, преисполненное той страстной веры в будущее, которая уже стала иссякать на Западе. Молодежь всех советских республик принадлежала не национальной традиции – она принадлежала прогрессу» [108, с. 170].
Как только идея прогресса и единое социалистическое содержание национальных культур в СССР были в конце перестройки «репрессированы» идеологически, а затем и лишились своих политических и экономических оснований, на первый план вышла агрессивная политизированная этничность, и «архитекторы» взорвали ее мину под государственностью. Уничтожение социальной основы, на которой собиралась «семья народов» («приватизация» в широком смысле слова), разрушило все здание межнационального общежития. Сохранение его остатков в «постсоветских государствах» обеспечивается сохранением остатков советской системы. Таким образом, государство и население нынешней России оказались перед реальной угрозой обрушения страны как дома множества народов. Предотвращение этой угрозы или смягчение последствий катастрофы зависит от разумности стратегических решений и способности их реализовать.
Кратко вспомним этапы созревания этой угрозы. Решение перенести главное направление информационно-психологической войны против СССР с социальных проблем на сферу межнациональных отношений было принято в стратегии холодной войны уже в 70-е годы ХХ века. Но шоры исторического материализма не позволили советскому обществу осознать масштаб этой угрозы. Считалось, что в СССР «нации есть, а национального вопроса нет».
Антисоветские революции в СССР и в Европе, сходная по типу операция против Югославии в большой мере опирались на искусственное разжигание агрессивной этничности, направленной против целого. Технологии, испытанные в этой большой программе, в настоящее время столь же эффективно применяются против постсоветских государств и всяких попыток постсоветской интеграции. Более того, они взяты на вооружение в планах по устройству нового мирового порядка. Автор нашумевшей книги-пророчества «Столкновение цивилизаций» С. Хантингтон пишет: «Наиболее масштабные, важные и опасные конфликты произойдут не между социальными классами, не между бедными и богатыми, а между народами различной культурной идентификации» [147].
В годы перестройки уже с участием властной верхушки КПСС по советской системе межнациональных отношений были нанесены мощные удары во всех ее срезах – от хозяйственного до символического. Были использованы инструменты всех больших идеологий – либерализма, марксизма и национализма. Рупором идеи разрушения Советского Союза стал А.Д. Сахаров (см. [122]). В информационно-психологической подготовке политических акций принял участие весь цвет либерально-демократической элиты. Вот несколько кратких утверждений из огромного потока программных сообщений в широком диапазоне авторов.
Конец ознакомительного фрагмента.