Глава 7.
Меткая стрела.
Потеряв на время своих верных друзей и соратников, Василий на долгое время остался один и вынужден был в одиночку отдуваться за дерзкую выходку, которую предприняли они вместе. Ещё до того, как вместе с Радогостем отбыл Святослав, вождь шутовской братчины потерял ещё одного товарища – Садко Волрожича. Случилось это так. После драки с братьями Сбродовичами Садко несколько дней не появлялся дома, справедливо опасаясь, что ему попадёт от отчима – верного друга Чурилы. Кисть у мальчишки была сломана после драки, что постоянно причиняло ему неудобства и страшную боль. Но больше всего его огорчало то, что он не мог теперь так же стрелять из лука, как прежде. Он давно уже изготовил себе лук и стрелы и навострился в стрельбе, тренируясь чуть ли не каждый день. Садко радовался своей меткости и скорости, теперь же вынужден был держать лук сломанной правой кистью, а натягивать тетиву левой, из-за чего постоянно промахивался и никак не мог попасть в мишень, которой ему служил красная точка на стене деревянного сарайчика. В конце концов сломанная кисть устала, и раздосадованный Садко отшвырнул свой лук в сторону. Один из младших мальчишек, наблюдавших за ним, тут же побежал подбирать лук. Садко же уселся на кочке и не заметил приближения другой группы мальчишек. Среди них шёл рослый некрасивый юноша, с сухим чёрными волосами и небритым лицом. Щетина была длинной, но редкой, отчего лишь отдалённо напоминала бороду. В этом лице Садко с лёгкостью узнал своего старшего свободно брата Щегла.
– А, вот ты где, собака, – выругался он, – ты куда пропал, дурак? Отец люто зол на тебя, приказал тебя найти.
– Ну что ж, ты меня нашёл, – равнодушно отвечал Садко, – можешь идти и сообщить об этой своему отцу.
В ответ Щегол вместе с товарищами уничижительно расхохотался.
– Наш отец велел привести тебя, дурень. Так что пойдём.
– Он мне не отец. Мой отец – Симаргл. Он научил меня чарам, не ведомым ни одному смертному.
И с этими словами Садко встал с места и принялся делать странные жесты перед лицом Щегла и его дружков, будто пытался их околдовать. При этом он кривлялся и изгибался так, что никто из присутствующих не смог сдержать смеха, кроме Щегла, который, нахмурившись, неподвижно смотрел на него.
– Эх, видимо, сейчас я не форме, – пожал плечами Садко, когда понял, что его чары не действуют на других.
– Я пришёл сюда не для того, чтобы слушать твои дурацкие выдумки, – заговорил Щегол, – все уже сыты по горло твоими сказками. Думаешь, они кому-то интересны, думаешь, это смешно? Ты позоришь меня и своего отца.
И Щегол с силой ударил младшего брата кулаком по лицу. Нужно сказать, что прежде он был не так зол, но чем старше становился сын Волрога, тем становился грубее к своему младшему безумному брату, да и вообще становился всё более озлобленным и жестоким. От удара Садко свалился на землю, но вскоре поднялся на ноги. В руках он держал огромную сухую коровью лепёшку, которую швырнул и попал прямо в лицо Щеглу. Все, включая его друзей, разразились дружным хохотом. Щегол же буквально зарычал от ярости и, казалось, что вот-вот разорвёт брата на части. Садко побежал прочь и выхватил у младшего мальчишки лук.
– Не подходи! – ни то прокричал, ни то провизжал он.
– Или что? – злобно скалился Щегол, – выстрелишь в меня?
Садко вместо ответа наложил стрелу и принялся натягивать тетиву.
– Кто дал тебе лук, дурак? Тебе даже ложку деревянную опасно доверять. А ну брось, а то я тебе голову окручу.
Но в ответ Садко лишь повернулся к брату задом и шлёпнул себя ладонью ниже спины.
– Вот что сначала открути! – прокричал он. Щегол в ярости двинулся на наглеца, а Садко снова взял лук и с левой руки выстрелил. Он и не рассчитывал попасть, зная, что на время утратил свою меткость, надеялся лишь отпугнуть брата, унижавшего его на протяжении всего детства. Но как назло именно сейчас стрела угодила в цель, и не куда-нибудь, а именно в шею старшему брату. Глаза Щегла наполнились ужасом, он схватился за рану и, хрипя, упал на землю. Кровь хлынула из раны, изо рта. Садко застыл и от страха не мог пошевелиться. Друзья Щегла тут же пришли к нему на помощь, вынули стрелу, но это ему не помогло. Вскоре он перестал дышать и так и остался лежать в луже собственной крови. Не иначе как злой рок выпустил эту стрелу, которая в одночасье уничтожила обоих братьев. Садко, бледный, как мрамор, упал на колени.
– Ты чего наделал, дурак? – гневно закричал один из друзей Садка и двинулся на него. Его крик словно пробудил младшего брата, тот поднялся и снова угрожающе выставил вперёд заряженный лук.
– Как? Дурак, говоришь? Только тронь меня, собака. Пусть хоть кто меня тронет, всех поубиваю, будь то сам Чурила.
И мальчишки в страхе застыли. Они видели, как у Садка дрожат от волнения руки, да и, видимо, он сейчас дрожал всем телом, бешеными глазами он смотрел на мёртвое тело своего брата, погибшего от его руки и на его товарищей, и понимал, что его жизнь окончена.
– Тихо, тихо, успокойся, – принялись уговаривать его друзья Щегла. Они в страхе отступили, а Садко убежал прочь. Он помчался к реке, в тайное место. Голова кружилась, почва уходила из-под ног. Скоро, очень скоро его семья проклянёт его, а его родные братья, даже те, что относились к нему неплохо, начнут на него охоту. Весь Людин конец ополчится против него. Садко понимал, что его ожидает суд, и скорее всего, Чурила отдаст его во власть Волрога. Делай мол, что хочешь, с убийцей сына. И тогда…. Садко до боли вцепился здоровой рукой себе в волосы. Голова отказывалась представлять тот ужас, который может ждать его в будущем. Первая здравая мысль, которая пришла к нему в голову – идти к Василию Буслаеву. Шутовское братство набирало силу, оно могло его защитить. И задними дворами, словно вор, Садко тихо стал пробираться к дому Василия. Вскоре он оказался у своего друга и поведал ему эту страшную историю. Василий задумался, держась рукой за подбородок.
– Вот так вот, Вася, такая мелочь может уничтожить человека. Какой-то нелепый случай. Я ведь ещё так молод. Если ты не выдашь меня, нам обоим конец. Все ополчаться против тебя. А если выдашь, то я никогда не стану взрослым мужчиной.
– Ну, будет тебе, Волрог же не такой лютый зверь, чтобы тебя мучить. Ну, побьёт, ну, может, отдаст в рабство гребцом на какое-нибудь судно. Потом вернёшься, и заживёшь как прежде, или своей, другой жизнью.
– Эх, ты, благородный боярский сынок. Столько живёшь здесь, а так и не понял здешних нравов. Никто меня не пощадит. Моего родного отца никто не пощадил, разделались, трусливо и подло, толпой на одного. В горло залили расплавленную медь.
– Я не гоню тебя, – отвечал лишь ему Василий, – если хочешь, оставайся у меня, ты мой друг, и я тебя не выдам.
И Садко решил остаться. Однако уже на следующий день в кузницу к Василию пришли братья Садка и стали уговаривать его выдать убийцу, будто бы были уверены, что тот находится у Василия, а может и того хуже, ожидали, что как вождь братства, он разыщет своего названного брата и выдаст на суд, совершив тем самым предательство своего друга. Сын Буслая поведал об этом разговоре другу.
– И что думаешь делать? – спрашивал его Садко.
– Я уже сказал тебе своё решение.
– Эх, навлечёшь ты на себя беду, Вася, весь Людин конец будет против тебя. Нет, нельзя мне здесь оставаться, Новгород меня никогда не простит. Мне закрыта дорога в Людин конец. Не могу же я вечно прятаться. Без суда я для всех буду врагом, а после суда – мертвецом. Бежать мне надо.
– И куда же ты собрался бежать?
– К варягам. Стану таким же варягом, как мой отец, буду плавать по морям, грабить города, купаться в золоте.
Василий в ответ лишь усмехнулся.
– До варягов от нас далеко. Да и потом, это каким нужно быть хорошим воином, чтобы выжить среди таких лихих воинов, чтобы они делились с тобой добычей и принимали за равного, при том, что ты для них чужак и даже не знаешь их наречия?
– Другого выхода у меня нет, – отвечал Садко, – для начала я наймусь гребцом на какую-нибудь лодью, а там, куда течение занесёт. Может, и доберусь до земли викингов. Может, когда-нибудь ещё и свидимся. Об одном только прошу, дай мне гусли в дорогу, чтобы музыка согревала меня в пути. Только музыка помогает выжить тогда, когда жить нет больше сил.
И Василий дал ему гусли, крепко обнял на прощание, стараясь не показывать, как тяжело у него на сердце. Садко тоже старался держаться и даже шутил. Он распрощался со всеми мальчишками из братства шутов, думая, что прощается с ними навсегда, а затем покинул Людин конец. За какую-то почти смешную плату ему удалось со сломанной кистью устроиться гребцом к одному купчишке из Славенского конца. Вскоре вместе с другими гребцами и торговцами он покинул Новгород, думая, что уже никогда не вернётся в город, в котором родился и вырос.
Вскоре вместе со своим наставником отбыл и Святослав, и тогда совсем ещё юный Василий в одиночку столкнулся с ещё неведомой ему опасностью и ответственностью. Слухи о победе Васьки над братьями Сбродовичами давно ходил по Людину концу. Потамий Хромой только усиливал этот слух и даже поговаривал, что скоро сын Буслая окрепнет и одолеет самого Чурилу. Конечно, хитрый замысел нелюбимого сына Чурилы был понятен, он надеялся бросить вызов своему отцу и перессорить его с другими старшинами. Даже в случае победы Чурила был бы ослаблен, и тогда его сын мог если не победить его, то хотя бы стать таким же старшиной в своём братстве и получить во владение немалую территорию. Всё это произошло тогда, когда люди Чурилы ещё продолжали втайне выполнять задания колдунов. И хоть вождь Усыня давно уже отбыл и зимовал где-то под Киевом, его замещал чародей Богомил. Колдун присутствовал на заседаниях боярской думы, и, хоть открыто не противоречил Добрыне, тайно пытался всячески усиливать своё влияние в городе. Так, однажды несколько родов из племени меря и северян начали кровную вражду друг с другом. Родовая вражда и кровная месть тогда были священны, но поскольку враждующие роды были довольно богаты, то это плохо сказывалось на торговле. Богомил здесь проявил талант отличного оратора и смог примирить между собой враждующие роды на выгодных для обеих сторон условиях. После этого Богомила за его красноречие стали называть Соловьём. Но Соловью было мало поддержки среди нескольких новгородских родов, и он задумал навести порядок во всём Людином конце, подчинив всех Чуриле. Для этого Богомил открыто оказывал поддержку старшине и настолько усилил его, что однажды велел поднять размер дани, которую старшина собирал с купцов и ремесленников. Колдун понимал, что это может вызвать недовольства, но именно это ему и было нужно, чтобы в миг выявить недовольных и всех уничтожить.
В ответ на всё это некоторые ремесленники стали прибегать к юному старшине Василию и просить, чтобы его братчина взяла над ними защиту. Это было всего несколько мелких ремесленников, которые, зная благородный характер мальчишки, надеялись просто сесть ему на шею, и вовсе не платить ему под различными отговорками, пользуясь его защитой от других старшин. Но Василий хоть был совсем юн, но повёл себя не так, как от него ожидали.
– Я не буду собирать с вас дани и не стану над вами тираном, как Чурила, – отвечал он ремесленникам, – но всё же я помогу вам, если вы вступите ко мне в братчину. Я считаю, что ремесленники и охотники сами в силах себя защитить. Я же буду лишь вашим головой, если вы того захотите и не выберете другого. Каждый член братства будет платить не дань, а добровольную плату на вооружение и кормление ополчения. Но плата не будет обязательной и постоянной. Если кто не сможет заплатить, пусть не платит, достаточно будет того, что он с оружием в руках встанет на защиту своего добра. Если же пожелаете оставить меня головой, обещаю отчитываться перед братством за каждую гривну и ничего из общей казны не использовать для собственной наживы, а добывать себе средства своим трудом и хозяйством, как и все честные труженики.
Такие слова тронули ремесленников, и они дали Василию своё согласие. А затем слух о его благородстве разошёлся по всему концу. Многие ремесленники поняли эти слова так, что в братстве Василия те, кто смогут оплатить взнос и купить оружие, тем самым откупятся от необходимости сражаться, а те, кто победнее, не смогут заплатить и вынуждены будут выступать в рядах ополчения. Иными словами, бедные должны были сражаться за богатых, а богатые платить дань за бедных. И всё же многие бедняки из ремесленников обрадовались такой возможности и стали на равных правах вступать в братство Василия. Вступали и некоторые богатые, которых привлекало отсутствие воли к наживе у нового молодого старшины. Но богатые с большим трудом соглашались вступать в братство, а если соглашались, то с условием, что лучше заплатят больше, чем нужно, но не будут сражаться. А ведь Василий до сих пор не проявил себя в настоящем бою и показался людям только в кулачной драке. Но бояре должны были быть не только отменными воинами, но и хорошими ораторами. Василий говорил красиво и убедительно, демонстрировал всем широту своей юной души и бесстрашие перед врагом и действительно отчитывался перед братством за свои расходы, чем некоторым даже стал недоедать. И однажды такая политика привела к своему результату. Придя весенним днём в кузницу, Василий столкнулся с недобрым взглядом кузнеца Людоты.
– Видно, ты совсем страх потерял, мальчишка, – бранился кузнец. – Скажи, я не понимаю, кем ты себя возомнил? Думаешь, ты дружинник, сын Буслая. Да ты просто подмастерье, ты здесь никто.
– Остынь, Людота, что произошло?
– Приходили тут к тебе. И почему-то искали тебя у меня. Люди Чурилы, сукины дети. Вызывают тебя на бой. Под предлогом того, что ты не выдал им осенью Садка. Но это только повод, ты сильно перешёл им дорогу, причём всем, не только Чуриле. Нарушил их правила, по которым они живут ни одно поколение. И это тебе будет уже не кулачная драка, тут в ход пойдут уже ножи и дубины.
– Ну, палица у меня уже есть. Настучу Чуриле по голове. Он уже стареет, людей у него немного, народ против него возмущается. Это раньше он был охотником и мог в одиночку одолеть медведя, теперь он уже не может держать в порядке Людин конец.
– А кто сможет, ты что ли?
– Мне это и не нужно, – отвечал Василий. – Разве есть какая-то честь для боярского сына в том, чтобы руководить нижним концом города? Нет, Людота. Я просто хочу показать людям, что они сами могут защищать себя, как и было когда-то, без всяких Чурил. И даже князь им не нужен.
– Так вот оно в чём дело, – смекнул Людота, – хочешь Добрыне насолить, и боярам, которые одобрили твоё изгнание? Отомстить самому воеводе. Смотри, мальчик, с огнём играешь, не по зубам тебе враг, сгинешь напрасно.
– Иначе я не могу, Людота, я – боярин, я – воин. И если они не хотят, чтобы я воевал за них, я буду воевать против них.
В этот же день Василий стал собирать своё братство, которое теперь уже многие перестали называть шутовским и называли просто братством Василия. Они думали, что старшина собирает их, чтобы в очередной раз отчитаться в расходах, и потому многие не пришли. Но Василий повёл другие, до ужаса смелые речи. Стал говорить против Чурилы, против Богомила, Добрыни и даже самого Перуна, призывал себе в защитники Симаргла и призывал братство вооружиться на великую битву. Братчина тут же раскололась. Одни согласились дать врагу бой, в числе которых первым был Потамий Хромой, но другие наотрез оказались выступать против столь сильного противника, и последних было на порядок больше.
– Неужто откажемся, струсим? – спрашивал у таких Василий.
– Пусть наши богатеи раскошелятся. Заплатим Чуриле откуп, глядишь, он нас и простит.
– Не понимаю я вас. Разве так должны говорить свободные труженики, которые решили сами защищать себя и не терпеть чужого гнёта? Разве для того мы объединились в братство, чтобы теперь сдаться Чуриле.
– Тебе нас не понять, старшина, – говорили ему ремесленники, – ты из бояр, тебя с детства готовили к войне. А мы – люди простые, нас с малых лет другому учили, воины из нас плохие.
Глядя на то, как люди его отказываются идти в бой за тем, кого нарекли своим вождём и выполнять прямые обязанности ополчения, Василий уже стал и вправду подумывать о том, чтобы заплатить выкуп Чуриле, а затем и вовсе отказаться от звания старшины и остаться лишь с теми, кто был в братстве с самого начала. Его власть на поверку оказалась лишь иллюзией, самообманом. Юный боярин внушил себе, что он всё ещё лидер, что это его предназначение, в то время как всё давно уже было не так. И всё же Василию, не смотря на юность, хватило тогда ума не покинуть братства. Он уже понимал, что никто не поймёт этого его жеста и расценят его как слабость. А стоит лишь дать слабину, и, если ты один, в Людином конце тебя разорвут толпой на части. И тогда Василий принял единственное решение, которое, как ему казалось, могло решить все проблемы.
– Что ж, будь по-вашему, – заговорил он, – мы не будем биться против Чурилы, но и платить ему не будем. Мы соберём Людинское вече.
Некоторые мужички из толпы засмеялись, другие зачесали в бородах и затылке. Вечем здесь называли сбор всех старшин со своими братчинами на лобном месте. Они вместе пили, делили сферы влияния, порой решали споры и казнили преступников. Собирались они раз в год, осенью, после жатвы, и сейчас было никак не время для собрания. Более того, всем было понятно, что такое собрание никак не поможет Василию. Но сын Буслая совсем другое понимал под словом «вече». Собрание всего населения. Такого в Людином конце не видели уже давно, ведь, кроме всего прочего, население здесь постоянно менялось. Одни уезжали, другие приезжали, было много всяких залётных бродяг. В Людином конце не имелось даже вечевого колокола, и всё же, Василий был твёрд в своём решении, и никто не мог его отговорить. Самых верных своих людей из братства он стал рассылать к богатым хозяевам, чтобы призывать их на вече. Сам же сын Буслая отправился в Неревский конец, к своему другу юности – Косте Новоторжанину.
– Выручай, Костя, кроме тебя мне помочь некому, – говорил Василий.
– Чем же я могу тебе помочь? Сам знаешь, боец из меня не ладный.
– Я знаю, но то, что я готовлю, может изменить жизнь всего Людина конца. И это может быть выгодно твоим единоверцам. Я знаю, в Людином конце уже немало христиан, нужно уговорить их собраться на вече. Из вашего конца пусть тоже приходят, и священник ваш. Но не чтобы выбирать, а, чтобы судить со стороны о честности собрания.
– Опасно, Вася, там же будут все люди Чурилы.
– Там будет народ, лобное место. Чурила не посмеет устроить резню средь бела дня на глазах у всего города. Он слишком труслив и больше любит действовать из тени. Выручай, если вы поможете мне добиться своего, я перед твоей церковью буду в долгу.
– Так уж и быть, я устрою тебе встречу с нашим священником.
Как ни странно, люди Чурилы не препятствовали собранию общелюдинского вече, а в назначенный день народ всё-таки стал в большом количестве стекаться на лобном месте. Появились и некоторые старшины, за ними потянулись и остальные. Поначалу пришли все, кроме Чурилы. В итоге у него не осталось выхода и пришлось явиться вместе со всей своей огромной братчиной. Народ притих, когда ещё издалека увидел мощную сутулую фигуру в медвежьем тулупе. Говорили, что этого медведя Чурила убил сам в молодости, от него получил свой шрам на лице, который делал его выражение лица всегда полным презрения, несмотря даже на густую щетину и недлинную бороду лопатой. Старшина приближался не спеша и остановился вблизи от места, где собирались другие старосты.
– Ну и что за балаган вы тут устроили? – резко спросил он.
– Это вече, – отвечал Василий.
– Какое это к чертям вече? У вас что, в башке квас забродил? Этот боярский сынок голову надурил? Хочет ввести у нас свои славенские порядки, поломать наши обычаи. А вы ещё с ним говорите! Мне нужен только он, с остальными я не собираюсь спорить. Если боится выйти со мной на бой, то пусть так и скажет, сдастся и не устраивает балагана.
– Я не боюсь тебя, Чурила, – говорил как можно громче Василий, – но я лишь один человек, и если я брошу тебе вызов, примешь ли ты его? Или хочешь, чтобы наши братчины бились между собой? Но будет ли от этого лучше Людину концу, если двое сильнейших старшин поубивают друг друга в поединке? Мы ослабнем, а боярские ублюдки, которых ты так ненавидишь, от этого станут только сильнее. Пусть же лучше народ рассудит, как нам жить в мире друг с другом, чтобы быть сильными, чтобы оставаться свободными. Чтобы колдуны не проглотили нас и не выплюнули, как мелкую рыбёшку, а, чтобы с нашим мнением считался сам Добрыня.
– Да, дело говоришь! – закричал люди из самых разных концов собрания, заговорили даже некоторые старшины. Чурила заскрежетал зубами, но ничего не сказал, а Василий продолжал:
– Когда-то в Людином конце жили в основном только охотники – люди, которые своим трудом, бросая вызов природе, добывали себе пропитание. Некоторые и сейчас являются охотниками (при этом он кивнул на Чурилу). И издавна охотники объединялись в братчины, чтобы защищать охотничью добычу от разбойников и прочих посягателей на их добро. Это было справедливо. Затем охотники взяли под свою защиту рыбаков, разных ремесленников и торговцев, и стали брать с них дань. Это тоже было справедливо, поскольку люди, не добывающие себе пропитание с оружием в руках, приняли защиту тех, кто мог их защитить на тот момент. Но должны ли сильные наживаться на слабых, если те – хорошие труженики и мастера своего дела? Чурила главной своей целью сделал волю к наживе, наложил лапу на свободный промысел в Людином конце, не считаясь с мнением других старшин и простого народа. Защиту он превратил в грабёж (на это люди Чурилы возмущённо загудели). Он никогда не смог бы сделать этого, если бы во время обращения Новгорода в новую веру не подружился бы с Усыней, а затем с Богомилом. И что теперь? Чурила богат, с его богатств колдуны имеют долю, а простой народ и промысел в Людином конце от этого страдает. И от гнёта новой веры, которая тоже в доле с Чурилой. Ещё год назад в Людином конце был свободный промысел, теперь же на огромной территории, контролируемой Чурилой, новый промысел без его разрешения и вовсе открыть невозможно. Разве это справедливо? Я освобождаю от дани всех, кто вступает в моё братство, дабы вернуть первоначальный вид людинскому ополчению. Потому что, только будучи едиными, мы сможем защитить себя.
Когда Василий закончил, толпа словно взорвалась, многие взялись за дубины и готовы были накинуться друг на друга. В основном народ стал напирать на Чурилу и его людей, которые здесь были в меньшинстве, и потому вынуждены были отступать. Христиане с трудом оттаскивали дерущихся и не давали начаться бойне. Чурила уже запустил руку себе под тулуп и сдавливал ручку кинжала. И всё-таки держался, хоть и видел, как теряет власть. Многие старшины и богатые люди тогда высказались. Спорили до ночи, до хрипоты, даже в Славенском конце города встревожились столь большим сборищем в Людином конце и вооружили часть ополчения. Людинские старшины разрывались между верностью обычаям и завистью к Чуриле, который настолько их всех превзошёл в своём могуществе. В итоге их мнение раскололись, и большинство выступило на стороне юного старшины Василия. Наконец, началось голосование. Всем миром выбирали, распустить ли братство Василия Буслаева, или позволить ему жить дальше, набирать в своё число людей, не считаясь с обычаями. Уже в самом начале голосования всё решалось не в пользу Чурилы. План Василия осуществлялся, хоть им теперь овладела тревога из-за наступившей темноты. Но даже во мгле ночи Чурила уже не решился взяться за оружие и выступить против столь превосходящего его числом врага. После голосования он лишь плюнул на землю и сказал старым старшинам Людина конца:
– Дурачьё, думаете, мне подгадили, вы себе подгадили. Этот боярский зверёныш сожрёт вас по одному и не подавиться.
С этими словами самый грозный староста из Людина конца ушёл прочь, поверженный, без единой пролитой капли крови, если не считать небольшие раны, полученным людьми в мелких стычках от кулаков противников. Но ножи и дубины в ход не пошли, и это казалось настолько необычным для Людина конца, что Василия после того дня все стали считать чародеем, способным одерживать победы даже без оружия. А кузнец Людота, почесав в бороде, решил, что недооценил этого боярского сына и сам вступил в братчину Василия Буслаева.