Глава 3
Впрочем, прошло целых два дня, прежде чем Злата смогла отправиться на прогулку в город. У отца были дела, он где-то пропадал, и строго-настрого запретил Злате выходить в город без него. Дамаск был гораздо неспокойнее жизнерадостного Бейрута, объяснил Алимов дочери, и рисковать без нужды не следовало. Тем более, что Дуня, перепугав сама себя, отказывалась пока гулять по Дамаску – и пусть бы с ней, Злата обошлась бы обществом отца и Тимофея, да вот только первый проводил время, знакомясь с сирийскими партнерами, а Тимофей сопровождал барина, и ничего нельзя было с этим поделать.
Впрочем, Злата не скучала, у нее были с собой книги, а еще была целая гостиница, по которой ходить не возбранялось. Она несколько часов просидела у фонтана, который ей так понравился, читая книжку и слушая шелест струй, сливавшийся с тишиной.
Но на четвертый день их пребывания в Дамаске отец объявил, что подыскал хороший дом и хочет, чтобы Злата его тоже осмотрела. А заодно можно было зайти на базар – еще одна местная достопримечательность, которую ни в коем случае нельзя миновать.
– Вот устроимся, тогда можно будет как следует город осмотреть, – подвел итог Петр Евгеньевич. – Здесь есть что увидеть. А пока взглянем на дом, да прикинем, что туда купить надо, чтобы себя уютно чувствовать. – Алимов улыбнулся дочери. – Ты у меня хозяйка, вот и присмотри, что нужно.
– Папенька, а как мы будем на базаре объясняться? – Злату, как всегда, волновали практические вопросы. – Сомневаюсь, что здешние торговцы понимают по-русски или по-французски. – По-английски Злата тоже говорила, но смешно полагать, что этот язык местные лоточники хорошо понимают. И не поторгуешься ведь… Она читала, что на восточных базарах принято бурно торговаться.
– Об этом я тоже подумал, у нас будет проводник, – пояснил Петр Евгеньевич. – Надежный человек, мне его рекомендовали. Из местных. Свободно говорит по-французски, хотя, – отец нахмурился, – образованных людей здесь не так уж много, к сожалению.
С местными представителями знати Алимовым еще предстояло познакомиться, об этом папенька тоже упоминал. Но сегодня Злата об этом не думала, целиком поглощенная приготовлениям к первому выходу в город.
Дуня отказалась идти, но Злата почти не расстраивалась по этому поводу и приказывать горничной не стала – пусть ее, если так боится, даже проще без нее будет. Никто не станет ахать и охать за спиной.
Следуя совету папеньки, оделась она просто и неброско: легкое платье из серого шелка, широкополая соломенная шляпка с бледными цветами, на плечи наброшен длинный легкий шарф – чтобы прикрыть шею и руки от палящего солнца. Спускаясь вниз, Злата чувствовала себя северной нимфой, и внутри что-то сладко дрожало, как бывает, когда стоишь, перегнувшись через перила балкона, а под тобою открытое пространство, тянущее шагнуть вперед и полететь. Дамаск звал ее, и она готова была окунуться в теплую пыль его улиц.
Отец одобрил внешний вид Златы еле заметным кивком, девушка взяла папеньку под руку, Тимофей перекрестился на дорожку, и они вышли в город. Решили пойти пешком, дабы как следует все осмотреть, да и нужный дом, как выяснилось, находился не слишком далеко от гостиницы.
Улицы и дома жались друг к другу, как заблудившиеся дети. Злата во все глаза смотрела на людей, стены, мостовые, пытаясь вобрать все в себя и запомнить. Отец же неспешно рассказывал, вплетая историю в окружающую действительность, придавая улицам и людям смысл. Алимов говорил о римском и византийском влиянии на Сирию, о халифате Омейядов, о людях и событиях, давно канувших в прошлое – и вместе с тем, оставшихся здесь, на извилистых узких улицах. Цепляясь за руку отца, Злата провожала взглядом смуглых детей, игравших на ступеньках полуразрушенного дома, спешивших куда-то мужчин в пестрых халатах. Небо было почти белое, выжженное солнцем дотла, было не слишком легко дышать, но все равно Злате было очень хорошо, а почему – она по-прежнему объяснить не могла. Дамаск поворачивался к ней разными сторонами, и все это было прекрасно.
На улице встречались и европейцы, без удивления смотревшие на Алимовых. Как объяснил Петр Евгеньевич, здесь было достаточно много англичан и французов, а вот соотечественников-россиян встретить было бы затруднительно. В Дамаске было российское посольство, но Злата не знала, где оно. Может быть, отец и встречался с кем-то оттуда, ей он об этом не сообщил.
Дом оказался чрезвычайно мил: на чудесной улочке, двухэтажный, выстроенный в местных традициях, и внутри было свободно и хорошо – почти ничего докупать и не потребуется, разве что несколько ковров, жирандоли, пару безделушек и занавеси… Злата обошла комнаты, одобрив выбор папеньки, а Алимов смотрел на нее с каким-то странным выражением лица, чуть улыбаясь, – так смотрел, что она не удержалась и спросила, почему.
– Очень ты на мать похожа, – объяснил Петр Евгеньевич с оттенком светлой грусти в голосе. – Она тоже так вот любила ходить, смотреть, и каждый раз подмечала, что нужно сделать: сюда подсвечник поставить, здесь картину повесить, а здесь медальон уронить на столик, и пусть лежит, его место там… Для каждого колечка место знала, я не удивился бы, если б она и пылинки в солнечном луче пересчитывала – чтобы так летели, что счастье в доме не иссякало. И ты такая же.
– Вы так хорошо все понимаете, папенька! – улыбнулась Злата. Он действительно понимал – настолько, насколько это было доступно мужчине, и это было так чудесно, что ей и смеяться, и плакать от этого хотелось. – Я и правда знаю, вижу просто. Вот тут нужно бы кресло поставить, чтобы вы читать по вечерам смогли, здесь светло. И свечей купить много, тогда мозаика так заиграет! – Здесь тоже была мозаика, абстрактные узоры вновь заворожили Злату, и она одернула себя: еще будет время этим налюбоваться. Дом был восточный, немного странный и чужой, но в расположении комнат, в незатейливой обстановке, во всем его облике угадывалась доброжелательность. Злата не знала, придумала она себе это теплое отношение дома к новым хозяевам, или это и в самом деле так есть, но ощущать это тепло было приятно. И папенька вон улыбается.
– Как хорошо, что ты со мною поехала, я теперь это еще лучше понимаю, – сказал Петр Евгеньевич. Злате было радостно, что отец не сожалеет о своем решении: больше всего она боялась, что начнет папеньке мешать.
…Проводник, о котором говорил Алимов, ждал их у дома. Знаток французского языка оказался стройным арабом лет сорока, услужливым и скромным; звали его Фарид Буджибба, у него были потрясающие темные глаза, тонкий нос и шрам на левой щеке, что, правда, его не портило, а придавало ему романтический и слегка разбойничий вид. Вот и выяснился ответ на один вопрос: местный Дубровский тут имелся, Злата живо себе представила, как Буджибба, взяв кривой кинжал в зубы, лезет по лозе на балкон прекрасной дамы, чтобы украсть навсегда и ее саму, и ее сердце… Или тут дамы не на балконах, а за высокими стенами?
Конечно, воспитанный араб не имел ничего общего с буйными фантазиями Златы, но улыбке девушки явно обрадовался и склонился над ее рукой, демонстрируя безупречные европейские манеры. Французский его тоже оказался безупречным.
– Неимоверно рад знакомству с самой прекрасной мадемуазель в России, – голос у него был гортанный, острый, как тот самый придуманный Златой кинжал. – Счастлив буду показать вам Димашк. – А название города он произносит так, как все местные, Злата уже слышала это. Но звонкое – Дамаск – нравилось ей больше.
– Я тоже рада знакомству, – искренне сказала девушка.
Этот человек ей понравился, как вообще безотчетно нравились восточные люди. Что-то в них было неимоверно притягательное, свободное и неподвластное никому. Злата не понимала природу этой свободы, но чувствовала ее всей душой, а саму себя ощущала не связанной, но будто запертой в стеклянном фонаре, как трепещущий огонек на фитиле: вот оно все, рядом, но не дотянуться, не коснуться.
Фарид сверкнул белозубой улыбкой.
– Готовы ли вы к посещению восточного базара, мадемуазель?
– Готова! – решительно ответила Злата.
– Тогда прошу следовать за мной, – поклонился Буджибба гостям из далекой северной России. – Вы не будете разочарованы.
Нет, Злата не была разочарована, она вообще еле дышать могла – раньше не представляла, какое же это чудо из чудес, восточный базар!
Фарид исправно рассказывал, что Дамасский базар практически не имеет себя равных, ему около пяти тысяч лет, и представить город без него так же сложно, как человека без сердца – без сердца человек не живет, и город без базара зачахнет. Злата с головой окунулась в самую настоящую сказку, о которой даже и не мечтала, настолько она оказалась волшебной и, вместе с тем, настоящей.
Базар был просто неотделим от города, действительно, словно сердце. Он представлял собою сплетение узких крытых улочек, с выходящими на них лавками, и нельзя было точно сказать, где заканчивается один дом и начинается другой. Фарид ловко лавировал в толпе, ведя за собой ошеломленных иностранцев, и, оборачиваясь к ним, сыпал пояснениями, и самодовольно улыбался, глядя на их потрясенные лица. Не было тут ничего общего с торговыми рядами в Москве, где Злата частенько бывала и даже ловко торговалась. Цепляясь за руку отца и слушая гортанный французский Фарида, девушка полностью окунулась в сказку, с каждым шагом будто читая строку, с каждым поворотом – переворачивая невидимую страницу текста с арабской вязью. Через некоторое время хоровод улиц закружил ее, и она уже не могла понять, на улице она или уже в коридоре дома – и где здесь лавка, а где дом торговца. Некоторые лавки были очень богатыми и просторными, некоторые заросли грязью и прятались в полутьме, но именно в таких вот неопрятных лавчонках, объяснил Фарид, можно иногда найти потрясающие вещи, которые больше нигде не купишь.
– Потом будешь подружкам рассказывать: «Это я купила на базаре в Дамаске!» – смеялся Петр Евгеньевич, когда Злата с восторгом перебирала украшения или касалась пиалы из тончайшего фарфора, впрочем, пока не прося ничего купить.
Одуряюще пахло пряностями и сладостями, от этого неповторимого запаха слегка кружилась голова. А еще вокруг было много людей, очень много, они громко спорили, торговались, нахваливали товар, пили кофе с кориандром, курили кальян. Оборванные дети выпрашивали подачку – бакшиш. Под пестрыми полотняными навесами разгорались нешуточные словесные баталии. Фарид, усмехаясь, перевел несколько: например, как два торговца ссорились из-за перспективного покупателя, толстого араба, у которого на лице было написано, что он не прочь потратить деньги, позвякивавшие в кошельке.
– Ты, сын ишака, как ты можешь обманывать этого достойного господина! – кричал один торговец другому. – О, господин, не слушайте его! Он хочет вас обмануть, поверьте, вот это ожерелье сделал мой отец, знаменитый на всю Сирию мастер! Лучшего подарка для своей любимой супруги вы не найдете!
– Господин, он вам нагло лжет! – не сдавался конкурент. – Как ты можешь лгать покупателю, Ибрагим? Как тебе не совестно? Ты хочешь продать ему ожерелье, которое сделал твой блудливый отец после трех кальянов с гашишем?
Покупатель стоял, слушал спор и забавлялся: он выбирал, а когда выберет, то начнет торг – тоже особое искусство и удовольствие. Впрочем, как рассказал Фарид, иногда спор заканчивается плохо: не сошедшиеся во мнениях торговцы, или лавочник с покупателем, расходятся, заплевав друг другу лица, и даже иногда хватаются за оружие. С кинжалами на поясе здесь ходили, кажется, абсолютно все мужчины: от мальчика двенадцати лет и до столетнего старца.
– Да, здесь горячий народ, – усмехнулся Алимов. – Но, конечно, и у нас бывает, что мужики морды друг другу бьют.
Злате казалось, что впечатления сейчас переполнят ее всю, и места больше не останется – но место по-прежнему оставалось, и она готова была бродить по улочкам до бесконечности. Однако Петр Евгеньевич два часа спустя устал, Тимофей тоже выглядел немного запуганным и ошалевшим, и было решено возвращаться в гостиницу. Злата почти ничего не купила себе, успеется еще, на сегодня достаточно впечатлений – теперь базарная суета ей всю ночь будет сниться!
Фарид проводил их до того места, где базар плавно переходил в обычную улицу, и спросил, нужно ли провести до гостиницы. Петр Евгеньевич отказался: идти было не очень далеко. Буджибба снова поклонился, сверкнул улыбкой и, уговорившись с Алимовым о времени следующей встречи, удалился.
– Хороший человек, – сказал папенька, когда проводник ушел. – Не зря его рекомендовали.
Они медленно пошли по улице, Тимофей плелся за ними, что-то бормоча себе под нос. Камердинер Алимова явно не одобрял сумасшедших хозяев, завезших его в дикую страну, где полно мошенников и безумцев, без конца хватающихся за ножи.
Злата молчала, только улыбалась: впечатлений было столько, что не осталось сил о них говорить. Может быть, вечером, за ужином, или вовсе завтра. Она ничего не купила на базаре, но девушке казалось, что она идет домой с руками, полными покупок. Что это за приобретения, что она вынесла из сегодняшней прогулки по сердцу Дамаска, Злата и сама еще не знала. Вот придет домой, развернет, и тогда, может быть, станет ясно…
Петр Евгеньевич замешкался на углу – этой дорогой они не ходили, но направление было правильным, и отец решительно свернул в совсем узкий переулок. Здесь не слишком хорошо пахло, на веревках, протянутых над улицей, сушилось разноцветное белье, но, похоже, это был кратчайший путь к гостинице. На ступеньках у одного дома сидел грязный нищий, его лицо покрывали язвы, и это было очень неприятно. Злата поспешно отвернулась. Не хотелось портить пестрый день воспоминанием о нищем с больным лицом…
Если бы она не отвернулась так, то и не заметила бы, наверное, что по переулку вслед за русскими идут трое мужчин весьма подозрительного вида. Они были одеты в черное, но не это показалось Злате угрожающим, а их движения, и то, как они держали руки на рукоятях сабель. Люди, которым совершенно нет дела до мирных путников, так себя не ведут. И точно, тут же еще трое обнаружились на пути Алимовых, и пришлось остановиться. Злата ахнула и вцепилась в рукав отца, еще слабо осознавая, что, кажется, они попали в неприятности.
Выражение лица Петра Евгеньевича почти не изменилось, только стало холоднее и отстраненнее. Один из людей в черном вышел чуть вперед, насмешливо разглядывая Алимова.
– Что вам нужно? – холодно спросил папенька по-французски, не двигаясь с места. Бандит – а Злата уже не сомневалась, что это бандит, – вздернул в усмешке верхнюю губу, как ощерившаяся собака. У него было красивое лицо с волевым подбородком и блестящие черные волосы, выбивавшиеся из-под черного тюрбана. А глаза у него были злые, очень злые, и узкая бородка придавала лицу выражение кинжала – если бы кинжал смотрел, он делал бы это именно так. Девушке стало страшно.
– Денег нужно, – сказал мужчина по-французски с ужасным акцентом, Злата даже не сразу его поняла. – Давай деньги. Иначе девушку убьем. Красавица девушка, плохо будет убивать.
– Папенька, отдайте им деньги, может, отпустят, – зашептала Злата, но отец ее, казалось, не слышал. Он сделал шаг вперед, но бандит не отступил.
– Я ничего не должен вам отдавать. Пропустите нас. – Отчеканил Алимов.
– Ты не понял, чужестранец? – с наигранным удивлением вопросил араб. – Я угрожаю смертью твоей женщине. Тебе не жаль ее?
– Мне жаль вас, если вы не отпустите нас немедленно, – процедил Петр Евгеньевич. – Мы российские подданные, и это вам будет плохо, если вы посмеете поднять руку на нас.
– Да неужели? – ухмыльнулся бандит. Злата еще крепче вцепилась в руку отца – так страшно девушке еще никогда не было. Оказывается, встреча с разбойниками вовсе не так романтична, как ей думалось. Тимофей что-то слабо пробормотал.
– Пропустите. – Отец сделал еще шаг. Короткий свист – и клинок, выхваченный арабом из ножен, уперся Алимову в грудь.
– Ты станешь разумным, чужестранец? – лениво осведомился черноволосый.
– Нет. Уйдите с нашего пути – или пожалеете.
Злата никогда не видела папеньку таким – и не успела понять, что произошло. Просто в руке Алимова вдруг оказался револьвер, Злата и не знала, что отец его с собой носит, и этот пистолет очень громко выстрелил. Наглый араб мешком свалился под ноги отцу, но ни выстрелить еще раз ни предпринять что-нибудь еще Алимов не успел: сзади послышался щелчок взводимого курка, и грянул выстрел. Петр Евгеньевич охнул и осел на землю, схватившись за бок.
– Папенька! – выдохнула Злата, не успевая осознать стремительность произошедшего, не понимая, как так может быть: только что все было хорошо, и вдруг стало так страшно. Как, зачем, почему?!
Тимофей взвизгнул, одурев от страха, и попытался бежать, но один из бандитов, двигаясь легко и свободно, как тигр, загородил дорогу обезумевшему лакею. Тимофей попятился, бухнулся на колени, но он явно не был нужен городским разбойникам: короткий взмах сабли, крик, перешедший в бульканье… Злата не стала смотреть, она боялась смотреть. Она, опустившись на колени, не отрывала взгляда от лица папеньки, который, кривя губы, силился подняться.
– Злата…
Тот, кто убил Тимофея, остановился у нее за спиной. Его французский был еще хуже, чем у пострадавшего предводителя:
– Мы предупреждать. Ты не слушаться. Мы убивать твоя женщина. Ты жить. Умереть легко, а ты жить.
Стальные пальцы взяли Злату за плечи, отрывая от отца. Петр Евгеньевич был очень бледен: вот-вот потеряет сознание.
– Меня убейте, а ее пощадите, прошу. – Взмолился он.
– Поздно, – сказал обманчиво-ласковый голос, и пальцы сомкнулись на шее Златы. Она даже воспротивиться не успела – мир померк так стремительно, будто солнце, сбитое с неба камнем, преждевременно упало за горизонт.