Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю. Введение. Мир Крестовых походов (Томас Эсбридж, 2010)

В году 1000-м графством Анжу (в западной части Центральной Франции) правил Фульк Нерра (987—1040), жестокий и алчный воин. Большую часть тех пятидесяти трех лет, что был у власти, Фульк провел в практически постоянных сражениях: он воевал на всех мыслимых фронтах, чтобы сохранить контроль над своим неуправляемым графством, интриговал, чтобы сохранить независимость от немощной французской монархии, и нападал на соседей ради земли и добычи. Этот человек был привычен к насилию и на поле брани, и за его пределами: он сжег на костре свою жену за измену и организовал безжалостное убийство королевского придворного.

Но, несмотря на то что руки у него были в крови, Фульк был горячо верующим христианином, понимающим, что его жестокие методы, согласно доктринам веры, греховны и могут стать причиной вечного проклятия. Сам граф признал в письме, что «пролил много крови в разных сражениях» и теперь охвачен «страхом ада». Надеясь очистить душу, он совершил три паломничества в Иерусалим, который располагался в 2000 милях от его родного графства. Говорят, что во время последнего из этих путешествий Фулька, который был уже старым человеком, привели нагим к Гробу Господню – месту, где умер и воскрес Христос, – с цепью на шее. Он молил Христа о прощении, а слуга в это время бил его[3].

Что подтолкнуло Фулька Нерра к таким радикальным актам раскаяния и почему его история полна столь диких жестокостей? Даже его современники были шокированы садизмом графа и странным религиозным рвением, так что его жизнь, судя по всему, все же не типична для Средневековья. Но его опыт и склад ума отражали силы, сформировавшие Средние века и породившие движение крестоносцев. Именно такие люди, как Фульк – равно как и многие его потомки, – стояли в первых рядах священных войн.

Западная Европа в XI веке

Многие из тех, кто жили, как Фульк Нерра, в начале XI столетия, опасались, что являются свидетелями последних мрачных и отчаянных дней человечества. В начале 1030-х годов страх апокалипсиса достиг кульминации. Тогда считалось, что тысячелетняя годовщина смерти Христа станет преддверием Страшного суда. Один летописец в то время писал: «Хаос сменил законы, правившие миром. Все знали, что пришел конец света». Это очевидное беспокойство помогает объяснить столь бурное раскаяние Фулька. Хотя с графом и его людьми все было несколько сложнее. Они хранили коллективную память о золотом веке, когда христианские императоры правили от имени Господа, принося в мир порядок, соответствующий Его Божественной воле. Этот смутно представляемый идеал никоим образом не был идеальным воспоминанием о европейской истории, но он вмещал частички правды.

Римское императорское правление обеспечивало стабильность и достаток на Западе вплоть до IV века н. э. На Востоке Римская империя существовала до 1453 года и управлялась из великого города Константинополя, основанного в 324 году Константином Великим, первым императором, обратившимся в христианство. Сегодня историки называют это прочное государство Византийским. На Западе между V и VII веками власть перешла к приводящей в замешательство массе «варварских» племен, но около 500 года одна из таких групп – франки – установила контроль над Северо-Западной Галлией, основав королевство, названное Франкия (от него пошло название современной Франции)[4]. К 800 году потомок франков Карл (768–814) объединил под своим правлением такую обширную территорию (в том числе современную Францию, Германию, Италию и Нидерланды[5]), что вполне мог претендовать на титул императора Запада. Карл и его преемники Каролинги обеспечили короткий период безопасности, но их империя не выдержала бесконечных войн за престол, натиска скандинавских викингов и мадьяр из Восточной Европы. Начиная с 850 года и далее Европа снова оказалась разбитой на части политическими распрями, войной и беспорядками. Воинственные германские короли все еще претендовали на императорский титул, а французский королевский дом отчаянно пытался выжить в своем урезанном королевстве. К XI веку Константин и Карл уже стали легендами, воплощением далекого прошлого. На протяжении всей истории средневековой Европы многие христианские короли надеялись повторить их достижения или подражать им – среди них те, кто сражался в Крестовых походах.

К началу времени Фулька Нерра Запад постепенно возрождался после посткаролингской эпохи упадка (несмотря на предсказания, Армагеддона так и не случилось), но что касается политической и военной силы, а также социальной и экономической организации, многие регионы были в высшей степени раздробленными. Европа не была разделена на национальные государства в современном понимании. Вместо этого территории Германии, Италии, Испании и Франции были поделены на множество мелких политических образований, где властвовали весьма воинственные правители, большинство из которых были связаны с коронованным монархом лишь слабыми узами. Как и Фульк, такие правители имели титулы герцогов и графов, восходившие к временам римлян и Каролингов, и происходили из рядов нарождавшейся военной аристократии – класса великолепно оснащенных полупрофессиональных воинов, которых стали называть рыцарями.

Европа XI века пребывала в состоянии полной анархии, повсюду свирепствовали междоусобицы и кровная месть, беззаконие стало обычным явлением. Общество было в высшей степени раздроблено. Хватку дикой природы, сжимавшую Запад, только предстояло ослабить, огромные пространства земли все еще оставались необработанными, а главные дороги были построены еще во времена Римской империи. В таком мире человек мог прожить жизнь, не удаляясь дальше чем на 50 миль (80 км) от места своего рождения, – это факт, сделавший неоднократные путешествия Фулька Нерра в Иерусалим и последующую популярность Крестовых походов в далекую Святую землю тем более необычными. Массовых коммуникаций в сегодняшнем понимании этого слова тогда не существовало, потому что большинство населения оставалось неграмотным, и книгопечатание еще не было изобретено.

Тем не менее уже в середине Средних веков (между 1000 и 1300 годами) западная цивилизация стала демонстрировать признаки развития и экспансии. Медленно набирала скорость урбанизация, рост населения городов помог стимулировать экономическое возрождение основанной на денежном обращении экономики. Среди общин, возглавивших создание торговли на дальние расстояния, были итальянские купцы из Амальфи, Пизы, Генуи и Венеции, ведущие морскую торговлю. Другие группы демонстрировали выраженную тенденцию к военным завоеваниям. Норманны из Северной Франции, потомки викингов, были особенно энергичны в середине XI века, колонизовав англосаксонскую Англию и захватив Южную Италию и Сицилию у византийцев и североафриканских арабов. Тем временем на Иберийском полуострове многочисленные христианские королевства начали отодвигать свои границы на юг, захватывая территории у мусульман Испании.

По мере того как западноевропейцы начинали смотреть за пределы горизонтов раннего Средневековья, торговля и военные действия привели их в контакт со многими народами, а также с великими цивилизациями Средиземноморья: древней восточноримской Византийской империей и быстро расширяющимся арабско-исламским миром. Эти давно установившиеся «супердержавы» были историческими центрами богатства, культуры и военной мощи. В качестве таковых они имели обыкновение рассматривать Запад как нечто немногим лучшее, чем варварское болото – мрачное обиталище диких племен, которые могли быть сильными воинами, но по своей сути были неуправляемой толпой и потому не представляли собой никакой реальной угрозы. Начало Крестовых походов помогло изменить ситуацию, хотя и подтвердило много предрассудков[6].

Латинское христианство

Древнее римское правление, безусловно, имело сильное воздействие на все аспекты западной истории, но самое важное и живучее наследие империи – христианизация Европы. Решение Константина Великого принять христианство – тогда незначительное восточное религиозное течение – после того, как ему в 312 году было «видение», вывело эту религию на мировую арену. Менее чем за столетие христианство заменило язычество в качестве официальной религии империи, и при посредстве римского влияния «слово Христово» распространилось по всей Европе. Даже когда государство, давшее вере мощный импульс, исчезло, христианство продолжало набирать силу. Новые «варварские» европейские вожди обратились в новую веру и довольно скоро начали утверждать, что имеют предопределенное свыше право управлять своими племенами в качестве королей. Могучий объединитель Карл назвал себя «сакральным», или священным, правителем – тем, кто имеет право и берет на себя ответственность защищать и поддерживать веру. К XI веку латинское христианство (названное так по языку своего писания и обрядов) проникло почти во все уголки Запада[7].

Центральной фигурой в этом процессе был римский папа. Христианская традиция утверждает, что было пять великих отцов – патриархов церкви – в Средиземноморье: в Риме, Константинополе, Антиохии, Иерусалиме и Александрии. Но римский епископ – называвший себя папой – претендовал на лидерство среди них. На всем протяжении Средних веков папство боролось не только за утверждение своих всемирных прав, но и за обладание значительной властью над церковной иерархией латинского Запада. Крушение Римской империи и империи Каролингов разрушило структуру власти внутри церкви, так же как и в мирской сфере. По всей Европе епископы столетиями пользовались независимостью и автономией от папского контроля, и многие прелаты были лояльны местным политическим правителям и «сакральным» королям Запада. К началу XI века папы старались навязать свою волю хотя бы Центральной Италии, а в последующие десятилетия даже иногда высылались из Рима.

Тем не менее именно римский папа дал начало Крестовым походам, подсказав десяткам тысяч латинян взять в руки оружие и начать борьбу во имя христианства. Это удивительное деяние по сути само по себе послужило расширению и укреплению папской власти, однако проповедование священных войн все же не должно рассматриваться как чисто циничный своекорыстный акт. Папская роль прародителя крестоносного движения действительно помогла объединить и укрепить римскую церковную власть в таких регионах, как Франция, и, по крайней мере вначале, крестоносцы следовали папским приказам, выступая в роли папских армий. Но даже если так, возможно, здесь действовали и более альтруистичные импульсы. Судя по всему, многие средневековые папы искренне верили, что обязаны таким образом защитить христианство. Они также собирались после смерти ответить перед Господом за судьбу каждой порученной им души. Создав идею христианской священной войны – в которой акты освященного насилия помогали очистить душу воина от греха, папство открыло новый путь к спасению для своей латинской паствы.

На самом деле Крестовые походы были одним из проявлений более широкой кампании по омоложению и восстановлению западного христианства, проводимой Римом с середины XI века в так называемом «реформаторском движении». С точки зрения папства любые неудачи в церкви были симптомами более глубокого заболевания: порочного влияния светского мира, сохраняемого благодаря связям между священнослужителями и мирскими правителями. И единственный способ избавиться от императоров и королей, державших церковь за горло мертвой хваткой, – реализация папой данного ему Господом права на верховную власть. Самым красноречивым и активным выразителем таких взглядов был папа Григорий VII (1073–1085). Григорий истово верил, что был послан на землю для преобразования христианства, и с этой целью должен взять абсолютный контроль над латинскими церковными делами. Для достижения этой цели он был готов использовать любые средства, даже насилие, чинимое папскими слугами, которых он назвал «воинами Христа». Папа Григорий зашел слишком далеко, двигался слишком быстро и закончил свое правление в изгнании в Южной Италии. Однако его смелые шаги сделали многое для продвижения дела реформ и увеличения папских полномочий, создав платформу, с которой один из его преемников (и бывший советник) папа Урбан II (1088–1099) сумел организовать Первый крестовый поход[8].

Призыв Урбана к священной войне нашел живой отклик по всей Европе, в основном из-за преобладающей религиозной атмосферы в латинском мире. На Западе христианство являлось практически общепринятой верой, и, в отличие от современного секуляризированного европейского общества, в XI веке царила духовная атмосфера. В таких условиях христианская доктрина вторгалась во все аспекты человеческой жизни – от рождения и смерти до сна и еды, брака и здоровья. Знаки всемогущества Господа были видны всем в актах «чудесного» исцеления, Божественных откровений, а также земных и небесных знамений. Такие понятия, как любовь, милосердие, обязанность и традиции помогали склонять средневековое общество к набожности, но, вероятно, самым сильным, влиятельным, определяющим чувством был страх, тот самый страх, который заставил Фулька Нерра поверить, что его душа в опасности. Латинская церковь XI века учила, что каждый человек в конце концов предстанет перед судом – будет произведено «взвешивание душ». Чистота принесет вечную награду небесного спасения, а результатом греха станет проклятие и вечные адские муки. Чтобы верующие наглядно представляли себе опасность, в религиозном искусстве и скульптуре создавались графические образы наказаний, которые ожидают тех, кто будут признаны нечистыми: грешников душили демоны, проклятых загоняли в костры подземного мира ужасные дьяволы.

При таких обстоятельствах вряд ли стоит удивляться, что большинство средневековых латинских христиан были одержимы идеей греховности, искупления и будущей жизни после смерти. Крайним проявлением желания вести чистую праведную жизнь было монашество, в котором монахи и монашки давали клятву жить в бедности, непорочности и покорности и, удалившись в обители, посвящали себя Богу. В XI веке одной из самых популярных форм монашества была та, которую предлагал Бургундский монастырь Клюни в Восточной Франции. Клюнийское движение быстро набирало мощь. Очень скоро к нему относилось более 2000 обителей от Англии до Италии, и оно оказало существенное влияние на развитие и продвижение реформаторских идей. Своей максимальной силы оно достигло в 1090-х годах, когда Урбан II, сам бывший клюнийский монах, стал папой.

Конечно, требования монашества были не по средствам большинству средневековых христиан. И для обычных мужчин и женщин путь к Богу был чреват опасностями греха, поскольку многие, по-видимому, неизбежные аспекты человеческого существования – такие, как гордость, голод, похоть и насилие, – считались греховными. Но были доступны некоторые взаимосвязанные средства спасения (хотя их теоретические и теологические основы следовало усовершенствовать). Латинян поощряли признаваться в проступках священнику, который наложит соответствующее наказание, исполнение которого, предположительно, могло очистить человека от грязи греха. Самым распространенным искупительным актом была молитва, но раздача милостыни беднякам, пожертвования на храмы и выполнение очистительного путешествия (паломничества) тоже были весьма популярными. Эти похвальные деяния могли выполняться не только в рамках наказания, но и как своеобразный духовный взнос, чтобы попросить Бога или одного из его святых о помощи.

Фульк Нерра, в начале XI века мечтавший о спасении, действовал в рамках установившихся представлений. Одним из средств стало основание в его графстве Анжу – в Болье – нового монастыря. По свидетельству самого Фулька, он сделал это, «чтобы монахи собирались вместе и молились денно и нощно о спасении [моей] души». Идея использования духовной энергии, производимой в монастырях, посредством мирского патронажа, оставалась актуальной и в 1091 году, когда аристократ из Южной Франции Гастон IV Беарнский решил подарить кое-какую собственность клюнийскому монастырю Сен-Фуа, Морлаас, в Гаскони. Гастон был ярым сторонником средневекового реформаторского движения, участвовал в кампании на Иберийском полуострове в 1087 году и собирался стать крестоносцем. Официальный документ, удостоверивший его дар Сен-Фуа, утверждал, что Гастон действовал ради своей души, душ его супруги и детей, в надежде, что «Бог поможет нам в этом мире в наших нуждах и в будущем дарует нам вечную жизнь». В действительности во времена Гастона уже большинство западной христианской светской знати имели хорошо налаженные связи с монастырями, и это повлияло на скорость, с которой крестоносное движение распространялось по Европе после 1095 года. Отчасти так было потому, что клятва, которую давали рыцари, посвятившие себя священной войне, была отражением той, что давали монахи – эта схожесть подтверждала эффективность сражения за Бога. Еще более важным был факт, что папство, имеющее связи с монастырями, такими как Клюни, полагалось на монастыри латинского Запада в деле распространения и поддержки призыва к Крестовому походу.

Второй путь к спасению, выбранный Фульком Нерра, – это паломничество, и, принимая во внимание его многочисленные путешествия в Иерусалим, он явно считал эту форму искупительного акта самой эффективной – позднее он писал, что очищающая сила полученного им опыта оставила его в «приподнятом настроении и ликовании». Латинские паломники часто путешествовали в менее удаленные регионы, такие как Рим и Сантьяго-де-Компостела (северо-восток Испании), и даже к местным святыням. Но Святой город считался самым высокочтимым. Все же по святости Иерусалим не имел себе равных, и в Средние века этот город обычно помещали в самый центр карт мира. Все это напрямую повлияло на восторженную реакцию народа на призыв к Крестовому походу, ведь священная война представлялась формой вооруженного паломничества, имеющего своей конечной целью Иерусалим[9].

Война и насилие в латинской Европе

Начиная Крестовые походы, папство стремилось завербовать в ряды крестоносцев представителей разных социальных групп, но наиболее интересной была одна – рыцари латинской Европы. Этот военный класс в начале XI века находился еще на ранней стадии развития. Фундаментальной характеристикой средневекового рыцарства была способность сражаться верхом на коне[10]. Рыцаря обычно сопровождали четыре-пять человек, которые выступали в роли слуг, заботясь о конях, оружии и удобствах господина, но они также могли воевать в пешем строю. Когда Крестовые походы начались, эти люди не были членами постоянной армии. Большинство рыцарей были воинами, но также сеньорами или вассалами, землевладельцами и фермерами, которые могли уделять войне не больше нескольких месяцев в году, но и тогда сражались не в хорошо обученных «сыгранных» командах.

В Европе XI века обычные формы военных действий, знакомые всем рыцарям, включали набеги на короткие дистанции, небольшие стычки между мелкими отрядами, обычно превращавшиеся в хаотичные ближние бои, и осады укрепленных замков. Лишь очень немногие латинские солдаты имели опыт масштабных генеральных сражений, поскольку такая форма конфликта была в высшей степени непредсказуемой, и потому ее всячески старались избегать. И практически никто никогда не участвовал в длительных кампаниях с передвижением на большие расстояния, которыми, собственно, и были Крестовые походы. В качестве таковых священные войны на Востоке потребовали от воинов латин ского христианства приспособления и усовершенствования своих боевых навыков[11].

До начала проповедования Первого крестового похода большинство латинских рыцарей считали акты кровопролития изначально греховными, однако они уже были знакомы с идеей о том, что в глазах Господа некоторые формы военных действий могут быть оправданны. Кроме того, папство могло санкционировать насилие.

На первый взгляд христианство представляется мирной верой. В Евангелиях Нового Завета приводится много записей, когда Иисус, кажется, отвергает или запрещает насилие: от предостережения, что тот, кто живет насилием, умрет насильственной смертью, до призыва подставить вторую щеку в ответ на удар. Ветхий Завет также предлагает ясное руководство в вопросе о насилии – достаточно упомянуть заповедь «Не убий». Однако в ходе первого тысячелетия н. э. христианские теологи, размышляя о союзе между верой и военной империей Рима, усомнились, действительно ли Священное Писание так решительно отвергает войну. Ветхий Завет определенно допускает двоякое толкование, поскольку, описывая отчаянную борьбу древних евреев за выживание, он говорит о серии священных войн, санкционированных Богом. Значит, можно предположить, что при определенных обстоятельствах даже война, начатая ради мести, или агрессивная война, может считаться допустимой. В Новом Завете Иисус говорил, что принес не мир, но меч, и кнутом изгонял ростовщиков из храма.

Самым влиятельным раннехристианским мыслителем, бившимся над этим вопросом, был североафриканский епископ святой Августин из Гиппона (354–430). Его труды стали фундаментом, на котором папство впоследствии выстроило идею Крестовых походов. Святой Августин доказывал, что война может быть и законной, и оправданной, если ведется при строгих условиях. Его сложные теории впоследствии подверглись значительному упрощению, и были сформулированы три предпосылки праведной войны: объявление ее «законной властью», такой как король или епископ; «благочестивая причина», такая как защита от вражеской атаки или возврат утраченной территории; и ведение войны с «правильными намерениями», то есть с минимально возможным насилием. Эти три принципа укрепили идеал крестоносного движения, но все же не благословляли войну.

В ходе раннего Средневековья труды Августина были использованы для демонстрации следующего тезиса: определенные неизбежные формы военного конфликта могут быть «оправданны» и, таким образом, приемлемы в глазах Бога. Но сражение при этих условиях все еще являлось грехом. По контрасту христианская священная война, такая как Крестовый поход, считалась активно поддерживаемой Богом и способной принести духовные преимущества своим участникам. Пропасть, разделяющая эти две формы насилия, была преодолена лишь спустя несколько веков спорадического и инкрементного теологического экспериментаторства. Процесс был ускорен военным энтузиазмом послеримских «варварских» правителей Европы. Их христианизация добавила новое «германское» признание войны и воинской жизни в латинскую веру. При Каролингах, к примеру, епископы начали спонсировать и даже направлять жестокие военные кампании по завоеванию и обращению в новую веру язычников Восточной Европы. К началу второго тысячелетия христианские священнослужители уже не колеблясь благословляли оружие и доспехи и прославляли подвиги «святых воителей».

Во второй половине XI века латинское христианство подошло еще ближе к одобрению священной войны. На ранних стадиях реформ папство начало осознавать необходимость военной «руки», которой можно было бы подкрепить свои планы и продемонстрировать волю. И папы начали экспериментировать со спонсированием военных действий, призывая христиан защищать церковь в обмен на смутно выраженные формы некоего духовного вознаграждения. Папа Григорий VII существенно продвинул доктрину применения священного насилия. Желая набрать папскую армию, верную Риму, он начал по-новому интерпретировать христианские традиции. Веками теологи характеризовали внутреннюю духовную борьбу, которую преданные христиане вели против греха, как «войну Христа», и монахов иногда называли «воинами Христа». Григорий переиначил эту идею, так чтобы она лучше отвечала его целям, заявив, что все мирское сообщество имеет одну главную обязанность – защищать латинскую церковь, став «воинами Христа» в настоящей войне.

В начале своего срока пребывания у власти Григорий запланировал грандиозную военную кампанию, которая может считаться первым прототипом Крестового похода. В 1074 году он попытался начать священную войну в Восточном Средиземноморье, чтобы помочь греческим православным христианам Византии, которых, по его утверждению, «ежедневно резали как скот» мусульмане Малой Азии. Латинянам, сражавшимся в этой кампании, была обещана «небесная награда». Его грандиозный проект потерпел неудачу. На призыв откликнулись немногие, возможно, потому, что Григорий объявил о своем намерении лично возглавить кампанию. Сформулированному папой в 1074 году тезису о связи между военной службой Господу и последующей духовной компенсацией все еще не хватало определенности. Но в начале 1080-х годов, в разгар конфликта с германским императором, Григорий сделал решающий шаг к достижению полной ясности. Он написал, что его сторонники должны выступить против императора и достойно встретить «опасность предстоящего сражения в обмен на отпущение всех грехов». Это означало, что участие в священной войне имело такую же силу в деле очищения души, как другие формы искупления, тем более что война, как и паломничество, обещала быть трудной и опасной. И хотя это более логичное объяснение искупительного свойства освященного насилия не получило распространения, но стало прецедентом для следующих пап. На самом деле сама новизна радикального подхода Григория к милитаризации латинского христианства вызвала осуждение многих современников. В церковных кругах его обвинили в том, что он внедряет в практику «новые идеи, неслыханные на протяжении веков». Его взгляды отличались такой крайностью, что, когда преемник Григория папа Урбан II предложил более умеренный и тщательно созданный идеал, он показался окружающим консерватором[12].

Григорий VII подвел латинскую теологию вплотную к священной войне, утверждая, что папа имеет полное право собирать армии, чтобы сражаться за Бога и латинскую церковь. Он также далеко продвинулся в деле обоснования концепции освященного насилия в рамках искупления – идеи, которая станет сутью крестоносного движения. Тем не менее Григория нельзя считать главным создателем Крестовых походов, потому что он явно не сумел обосновать серьезную и убедительную идею священной войны, которая нашла бы отклик у христиан Европы. Это предстояло сделать папе Урбану II.

С конца XI века Крестовые походы противопоставляли друг другу западноевропейских франков и мусульман Восточного Средиземноморья. Это происходило не потому, что священные войны велись в первую очередь для того, чтобы уничтожить ислам или обратить мусульман в христианство. Скорее это было следствие господства ислама на Святой земле и в Иерусалиме.

Ранняя история ислама

Согласно мусульманской традиции, ислам зародился примерно в 610 году н. э., когда Мухаммед – сорокалетний неграмотный араб, уроженец Мекки, получил ряд «откровений» от Аллаха (Бога), переданных архангелом Гавриилом. Эти «откровения», считавшиеся священными и непреложными словами Бога, впоследствии были записаны, став Кораном. При жизни Мухаммед обращал арабских язычников-политеистов Мекки и окружающего региона Хиджаз (западное побережье Аравийского полуострова) в монотеистическую веру – ислам. Это было нелегко. В 622 году пророк был вынужден бежать в соседний город Медину, совершив путешествие, которое стало точкой отсчета для мусульманского календаря, а потом вел продолжительную и кровавую войну против Мекки, завоевав город незадолго до своей смерти в 632 году.

Основанная Мухаммедом религия – ислам, что означает «подчинение воле Бога», имеет общие корни с иудаизмом и христианством. При жизни пророк неоднократно вступал в контакт с приверженцами этих вер в Аравии и Восточной Римской империи, и его «откровения» представлялись как усовершенствование ранних религий. По этой причине Мухаммед признавал Моисея, Авраама и даже Иисуса пророками, и целая сура (глава) Корана посвящена Деве Марии.

При жизни Мухаммеда и сразу после его смерти воинственные племена Аравийского полуострова объединились под знаменем ислама. В последующие десятилетия, руководимые способными и амбициозными халифами (преемниками пророка), эти арабские племена стали практически неодолимой силой. Их удивительный динамизм соответствовал ненасытной тяге к завоеваниям – этот голод поддерживался отчетливо выраженным требованием Корана непрерывно распространять мусульманскую веру и власть ислама по всему миру. Арабо-исламский подход к подчинению новых территорий также облегчил путь к быстрому росту. Не требуя полного подчинения и немедленного обращения в ислам, мусульмане позволяли «людям Писания», то есть христианам и иудеям, сохранять свою веру, но заставляли платить дань.

В середине 630-х годов свирепые и очень мобильные конные армии арабских племен вышли за пределы Аравийского полуострова. К 650 году они достигли поразительных успехов. С невиданной скоростью Палестина, Сирия, Иран, Ирак и Египет были включены в новое арабо-исламское государство. В течение следующего столетия скорость экспансии несколько замедлилась, но рост арабо-исламской империи неуклонно продолжался, и в середине VIII века мусульманский мир раскинулся уже от реки Инд и границ Китая на востоке через Северную Африку до Испании и Южной Франции на западе.

В контексте истории крестоносного движения критическим этапом в этом процессе стал захват Иерусалима в 638 году у греческих христиан Византии. Этот древний город глубоко почитался мусульманами, он у них был третьим по святости после Мекки и Медины. Частично это объясняется Авраамовым наследием ислама, но основная причина заключалась в вере мусульман в то, что Мухаммед вознесся на небеса из Иерусалима во время своего «ночного путешествия». Кроме того, традиция считает Святой город центром грядущего Конца дней.

Раньше считалось, что мусульманский мир мог распространиться на всю Европу, если бы мусульманам дважды не помешали захватить Константинополь (в 673 и 718) и они не потерпели поражение в 732 году при Пуатье от деда Карла Великого – Карла Мартелла («Молота»). Эти провалы, конечно, были важными, но фундаментальная и основательно сдерживающая слабость уже начала проявляться в самом исламе: упорное и ожесточенное религиозное и политическое разделение. По своей сути эти вопросы были связаны со спорами относительно законности халифов – преемников Мухаммеда и толкования его «откровений».

Проблемы стали ясными уже в 661 году, когда признанная линия «праведных халифов» закончилась со смертью Али (кузена и зятя пророка) и подъемом соперничающего арабского клана – династии Омейядов. Омейяды впервые перевели столицу мусульманского мира за пределы Аравии, обосновавшись в крупном сирийском центре Дамаске, и они имели власть над исламом вплоть до середины VIII века. Однако этот же период был свидетелем появления ши’a (буквально – «часть» или «фракция»), мусульманской секты, которая утверждала, что только потомки Али и его супруги Фатимы (дочери Мухаммеда) могут по закону быть халифами. Шииты-мусульмане первоначально оспаривали политическую власть основного течения сунни, но со временем раскол между двумя ответвлениями одной веры перешел на уровень доктрины, когда шииты создали особый подход к теологии, религиозным ритуалам и закону[13].

Разделение мусульманского мира

На протяжении последующих четырех веков противоречия в мусульманском мире углублялись и их количество увеличивалось. В 750 году кровавый переворот положил конец правлению Омейядов, выдвинув на первый план другую арабскую династию – Аббасидов. Они переместили центр суннитского ислама еще дальше от исконных арабских земель, основав новую столицу в Ираке: для этой цели был построен город Багдад. Эта непрактичная мера имела глубокие и далеко идущие последствия. Она стала предвестницей сложной политической, экономической и культурной переориентации со стороны суннитской правящей элиты – прочь от левантийского Ближнего Востока в Месопотамию, колыбель древней цивилизации между могучими реками Тигр и Евфрат, и дальше на восток в Иран и за его пределы. Покровительство Аббасидов также трансформировало Багдад в один из величайших мировых научных и философских центров. В течение следующих пятисот лет сердце суннитского ислама находилось не в Сирии и не на Святой земле, а в Ираке и Иране.

Однако господство Аббасидов совпало с постепенным разделением и фрагментацией монолитного исламского государства. Мусульманские правители Иберии (иногда их называют маврами) в VIII веке откололись, чтобы создать независимое королевство, одновременно продолжалось отчуждение между суннитами и шиитами. Общины мусульман-шиитов продолжали жить, по большей части мирно, рядом и среди суннитов по всему Ближнему и Среднему Востоку. Но в 969 году особенно агрессивная шиитская группировка захватила контроль над Северной Африкой. Ведомые династией, известной под именем Фатимидов (поскольку они утверждали, что являются потомками Фатимы, дочери Мухаммеда), они создали собственный шиитский халифат, отвергнув власть суннитов Багдада. Фатимиды скоро доказали, что являются могущественными противниками, отвоевав у Аббасидов обширные территории Ближнего Востока, в том числе Иерусалим, Дамаск и часть побережья Восточного Средиземноморья. К концу XI века Аббасиды и Фатимиды считали друг друга заклятыми врагами. Таким образом, к началу Крестовых походов в исламе существовал раскол, который не позволил мусульманским правителям Египта и Ирака организовать общее сопротивление вторжению христиан.

Когда вражда между суннитами и шиитами упрочилась, степень влияния, оказываемого халифами Аббасидов и Фатимидов, уменьшилась. Они оставались номинальными главами – теоретически сохраняя абсолютный контроль над религиозными и политическими делами, – но на практике исполнительная власть уже перешла к светским фигурам: в Багдаде это был султан, в Каире – визирь.

В XI веке драматическое событие способствовало дальнейшему изменению мира ислама – приход турок. Начиная с 1040 года кочевые племена Центральной Азии, известные своей воинственностью и удивительным мастерством конных лучников, начали проникать на Ближний Восток. Турецкую миграцию возглавил один клан, сельджуки (из русских степей за Аральским морем). Приняв ислам суннитского толка, грозные сельджуки объявили о своем союзе с халифом Аббасидов и с готовностью вытеснили оседлую арабскую и персидскую аристократию Ирана и Ирака. К 1055 году сельджукский военачальник Тогрул-бек стал султаном Багдада и мог претендовать на влияние над суннитским исламом. Эту роль члены его династии считали своим наследственным правом в течение более ста лет. Пришествие турок-сельджуков помогло воспрянуть духом миру Аббасидов. Их кипучая энергия и военная мощь очень скоро стали давать плоды. На юге Фатимидов оттеснили, и Дамаск и Иерусалим снова стали принадлежать Аббасидам; знаменательные победы были одержаны над Византией в Малой Азии; группа сельджуков со временем основала собственный султанат в Анатолии.

В начале 1090-х годов сельджуки преобразовали суннитский мусульманский мир. Мелик-шах, способный и честолюбивый сын Тогрул-бека, стал султаном и вместе со своим братом Тутушем наслаждался относительно спокойным правлением Месопотамией и большей частью Леванта. Эта новая турецкая империя – иногда ее называют Великим сельджукским султанатом Багдада – выдвинулась благодаря безжалостному деспотизму и представлению шиитов опасными еретиками, врагами, против которых сунниты должны объединиться. Но когда Мелик-шах в 1092 году умер, его могучая империя быстро распалась в результате династических распрей и междоусобных войн. Его два юных сына боролись за право называться султанами, отстаивая контроль над Ираном и Ираком, а в Сирии Тутуш жаждал захватить власть для себя. В 1095 году он умер, а его сыновья Ридван и Докак также сцепились из-за наследства, заполучив соответственно Алеппо и Дамаск. В то же самое время условия в шиитском Египте были немногим лучше. Здесь тоже смерти фатимидского халифа и его визиря, имевшие место в 1094 и 1095 годах, повлекли за собой внезапные перемены, кульминацией которых стало возвышение нового визиря – аль-Афдаля, армянина по происхождению. Таким образом, в год начала Крестовых походов суннитский ислам пребывал в тревожном хаосе, а новый правитель Фатимидского Египта только пытался встать на ноги. Нет никаких свидетельств, позволяющих предположить, что христиане на Западе знали об этих трудностях, поэтому нельзя утверждать, что проблемы ислама стали своеобразным спусковым крючком для начала священных войн. Но, даже если так, время для начала Первого крестового похода было выбрано на удивление удачно[14].

Ближний Восток в конце XI века

Раздоры, которыми был заражен ислам в конце XI века, оказали сильное влияние на ход Крестовых походов. То же самое можно сказать о культурных, этнических и политических особенностях Ближнего Востока. По правде говоря, этот регион, ставший полем сражения в войне за Святую землю, нельзя назвать мусульманским миром. Относительно терпимый подход к покоренным, принятый в начале арабо-исламских завоеваний, привел к тому, что даже несколькими столетиями позже в Леванте все еще жило много христиан – от греков и армян до сирийцев и коптов. Были и евреи. Кочевые общины бедуинов также были широко распространены на востоке – мигрирующие, говорящие по-арабски мусульмане, практически никому не подчинявшиеся. На такую сложившуюся структуру оказывала влияние остававшаяся в численном меньшинстве мусульманская правящая элита, сама состоящая из арабов, персов и турок. Таким образом, Ближний Восток был не более чем пестрой смесью совершенно разных социальных и религиозных группировок, а вовсе не незыблемым оплотом ислама.

Что касается основных сил внутри мусульманского мира, Левант всегда был чем-то вроде тихой заводи или болота, несмотря на политическое и духовное значение, придаваемое таким городам, как Иерусалим и Дамаск. Для суннитов сельджуков и шиитов Фатимидов реальными центрами правительственной власти, экономического богатства и культуры были Месопотамия и Египет. Ближний Восток был, по сути, пограничной зоной между этими двумя доминирующими сферами влияния, миром, который иногда необходимо защищать, но почти всегда вызывавшим лишь вторичный интерес. Даже во время правления Мелик-шаха не было сделано ни одной решительной попытки покорить и включить в султанат Сирию, и большая часть региона была оставлена в руках рвущихся к власти полунезависимых воинственных правителей.

Таким образом, когда латинские крестоносные армии прибыли на Ближний Восток, чтобы начать, в сущности, приграничную войну, они вовсе не вторглись в самое сердце ислама. Вместо этого они воевали за землю, которая, в некотором смысле, также была мусульманской границей, населенной самыми разными христианами, евреями и мусульманами, имевшими вековой опыт аккультурации под воздействием внешних сил, будь то византийцы, персы, арабы или турки.

Исламская война и джихад

В конце XI века стиль и практика мусульманских военных действий были в состоянии постоянного изменения. Традиционной опорой любых турецких вооруженных сил был всадник в легких доспехах, верхом на быстроногом пони, вооруженный мощным луком, позволявшим ему выпускать град стрел, сидя на лошади. Он также мог иметь легкое копье, меч односторонней заточки, топор и кинжал. Скорость передвижения и маневренность таких войск позволяли им одерживать верх над противником.

Турки обычно использовали две главные тактики: окружение – при котором врага окружала со всех сторон быстро движущаяся кружащаяся конница и обстреливала бесконечным дождем стрел; и обманное отступление – когда в бою войска якобы начинали отступать, в надежде, что противник бросится в погоню, его боевой порядок будет разрушен и он станет более уязвимым для неожиданной контратаки. Такому стилю боя отдавали предпочтение и сельджуки Малой Азии. Но турки Сирии и Палестины начали применять более широкий спектр персидских и арабских военных приемов, приспособившись к использованию кавалеристов в тяжелых доспехах, вооруженных копьями, крупных сил пехоты и осадной войне. В любом случае самыми распространенными формами военных действий на Ближнем Востоке были набеги, небольшие стычки и мелкие междоусобные бои за власть, землю и богатство[15]. Теоретически, однако, мусульманские войска могли быть призваны на борьбу за высокие идеалы – на священную войну.

Ислам с самого начала принимал войну. Даже Мухаммед провел ряд военных кампаний, направленных на подчинение Мекки, и взрывное расширение исламского мира в VII и VIII веках подталкивалось признанным благочестивым желанием распространить исламское правление. Союз веры и насилия в мусульманской религии поэтому был более скорым и естественным, чем тот, что постепенно возник в латинском христианстве.

В попытке определить роль войны в исламе мусульманские ученые обратились к Корану и к хадисам, изречениям, связанным с Мухаммедом. Эти тексты дают многочисленные примеры того, что пророк был сторонником «борьбы на пути Бога». Еще в ранний исламский период возникла дискуссия относительно того, что эта борьба, или джихад, в себя включает, – споры продолжаются по сей день. Некоторые, например представители мистического течения в исламе – суфисты, утверждают, что самый важный – большой джихад – это внутренняя духовная борьба против греха и ошибок. Но к концу VIII века сунниты начали развивать формальную теорию, отстаивающую то, что называют малым джихадом, – вооруженную борьбу против неверных. Чтобы оправдать ее, они приводят канонические свидетельства, такие как стихи из девятой суры Корана, где сказано: «Сражайтесь со всеми многобожниками без исключения, как они сражаются против вас», и такие хадисы, как «Утро или вечер, проведенное на пути Бога, лучше, чем весь мир с тем, что в нем есть» или «Быть один час в боевых порядках на пути Бога лучше, чем быть на молитве шестьдесят лет».

Правовые трактаты этого периода утверждают, что джихад – обязанность, возложенная на всех здоровых мусульман, но эта обязанность в основном рассматривалась как общая, а не индивидуальная, и ответственность за лидерство всегда лежала на халифе. Ссылаясь на хадис «Врата рая находятся в тени мечей» и подобные ему, эти трактаты также утверждают, что тем, кто участвует в джихаде, будет разрешен вход в небесный рай. Авторы трактатов формально разделили мир на две сферы – Дар эс-Ислам, или «Дом мира» (район, в котором преобладает мусульманское правление и мусульманские законы), и Дар аль-харб, или «Дом войны» (весь остальной мир). Первоочередная цель джихада – ведение беспощадной священной войны в Дар аль-харб, до тех пор пока все человечество не примет ислам или не подчинится мусульманскому правлению. Никаких постоянных мирных соглашений с немусульманскими врагами заключать нельзя, а временные перемирия могут длиться не больше десяти лет.

Шли века, и движущий импульс к экспансии, закодированный в классической теории джихада, ослабел. Арабские племена начали вести оседлую жизнь и торговать с немусульманами, например византийцами. Священные войны против христиан и им подобных продолжались, но они стали спорадическими и зачастую поощрялись и велись мусульманскими эмирами без одобрения халифа. К XI веку правители суннитского Багдада были намного более заинтересованы в использовании джихада для продвижения исламской правоверности путем подавления «еретиков» – шиитов, чем в ведении священных войн против христианства. Предложение, что ислам должен вести бесконечную борьбу, чтобы расширять свои границы и подчинять немусульман, широко не распространилось, равно как и идея объединения для защиты исламской веры и его территорий. Когда начались христианские Крестовые походы, идеологический импульс религиозной войны пребывал в дремлющем состоянии в основном тексте ислама, но основные элементы системы взглядов остались на месте[16].

Ислам и христианская Европа накануне Крестовых походов

Важный и неудобный вопрос сохранился: спровоцировал ли мусульманский мир Крестовые походы, или латинские священные войны являлись актами агрессии? Фундаментальное исследование требует оценки общей степени угрозы, которую представлял для христианского Запада ислам в XI веке. В каком-то смысле мусульмане давили на границы Европы. На востоке Малая Азия веками оставалась полем сражения между мусульманами и Византийской империей; и мусульманские армии неоднократно пытались захватить величайший христианский центр – Константинополь. На юго-западе мусульмане продолжали править на обширных пространствах Иберийского полуострова и могли в любой момент двинуться на север за Пиренеи. В действительности, однако, накануне Крестовых походов Европа никоим образом не испытывала необходимости начать срочную борьбу за выживание. Никаких согласованных нападений со стороны Средиземноморья не предвиделось, потому что, хотя иберийские мавры и турки Малой Азии имели общее религиозное наследство, они никогда не были объединены одной целью.

В действительности, после первой мощной волны исламской экспансии, взаимодействие между соседствующими христианскими и мусульманскими государствами было вполне обычным и характеризовалось, как и в случае любых потенциальных противников, периодами конфликтов, сменявшимися периодами мирного сосуществования. Практически нет свидетельств того, что религии этих двух миров вели неизбежную и постоянную борьбу. Начиная с X века и далее, к примеру, ислам и византийцы относились друг к другу с напряженным, иногда задиристым, но все же уважением, и их отношения были не более чреваты конфликтами, чем между греками и их славянскими или латинскими соседями на западе.

Это вовсе не говорит о том, что повсеместно царил утопический мир и гармония. Византийцы были всегда готовы использовать в своих интересах любые признаки мусульманской слабости. Так, в 969 году, пока мир Аббасидов был раздроблен, греческие войска двинулись на восток, завоевали значительную часть Малой Азии и стратегически важный город Антиохия. А с приходом турок-сельджуков Византия оказалась перед лицом возобновившегося военного давления. В 1071 году сельджуки разбили имперскую армию в сражении при Манцикерте (восток Малой Азии), и, хотя историки больше не считают этот разгром катастрофой для греков, все же неудача была весьма болезненной и положила начало существенным турецким завоеваниям в Анатолии. Пятнадцатью годами позже сельджуки также вернули Антиохию.

А тем временем в Испании и Португалии христиане начали отвоевывать территорию у мавров, и в 1085 году иберийские латиняне добились глубоко символичной победы, взяв контроль над Толедо, древней христианской столицей Испании. Тем не менее на этой стадии постепенная латинская экспансия на юг представляется вызванной политическими и экономическими стимулами, а не религиозной идеологией. Конфликт в Иберии стал более острым после 1086 года, когда секта исламских фанатиков, известных как альморавиды, вторглась в Испанию из Северной Африки, вытеснив уцелевших мавров. Этот новый режим воодушевил мусульманское сопротивление, добившись ряда существенных военных побед против христиан севера. Но нельзя сказать, что агрессия альморавидов стала причиной Крестовых походов, потому что латинские священные войны, начатые в конце XI века, были направлены в сторону Леванта, а не Иберии.

Так что же разожгло пламя войны между христианами и мусульманами на Святой земле? В каком-то смысле Крестовые походы были реакцией на акт исламской агрессии – завоевание мусульманами священного Иерусалима, но этот акт имел место в 638 году, так что поводом для начала священных войн он явно не был. В начале XI века церковь Гроба Господня, которая, как считалось, включала в себя место распятия и воскрешения Христа, была частично уничтожена непостоянным фатимидским правителем, вошедшим в историю под именем халиф Хаким. Его последующее преследование местного христианского населения продолжалось больше десяти лет и завершилось, лишь когда он объявил себя живым Богом и переключился на мусульманских подданных. По всей видимости, напряжение возросло и в 1027 году, когда мусульмане, как утверждают, забрасывали камнями территорию церкви Гроба Господня. Впоследствии латинские христиане, желавшие совершить паломничество в Левант, которых все еще было много, рассказывали о трудностях, связанных с посещением святых мест, и о репрессиях против восточных христиан в мусульманской Палестине.

Два арабских рассказа предлагают важные, но расходящиеся друг с другом свидетельства в этом вопросе. Ибн аль-Араби, испанский мусульманский паломник, который отправился на Святую землю в 1092 году, описал Иерусалим как благоденствующий центр религиозного поклонения для мусульман, христиан и евреев. Он отметил, что христианам позволяют поддерживать свои церкви в хорошем состоянии. В его повествовании нет и намека на то, что паломники – будь то греки или латиняне – подвергаются оскорблениям или гонениям. С другой стороны, в середине XII века аль-Азими, хронист из Алеппо, писал: «Население сирийских портов не дало франкским и византийским паломникам пройти в Иерусалим. Те из них, кто выжил, распространили известие об этом в своей стране. Поэтому они стали готовиться к военному вторжению». Ясно, что, по крайней мере, аль-Азими верил в то, что нападения мусульман дали начало Крестовым походам[17].

На самом деле, основываясь на всех уцелевших свидетельствах, скорее можно утверждать обратное. К 1095 году мусульмане и христиане вели войну друг с другом веками, и не важно, что это было в прошлом. Ислам захватил несомненно христианскую территорию, в том числе Иерусалим; христиане, живущие на Святой земле и прибывающие туда для паломничества, вполне могли подвергаться преследованиям. С другой стороны, непосредственная обстановка, в которой начались Крестовые походы, не указывает на то, что титаническая транснациональная религиозная война была неминуемой и неизбежной. Ислам не собирался предпринимать генерального наступления против Запада. Да и мусульманские правители Ближнего Востока не занимались ничем похожим на этнические чистки или репрессии против религиозных меньшинств. Возможно, между христианскими и мусульманскими соседями не было особо сильной любви, и без проявлений религиозной нетерпимости в Леванте тоже не обходилось, но, по правде говоря, все это ничем не отличалось от характерной для этого века политической, военной и социальной обстановки.