Золотогорье
Вскоре со стороны залива стали обрисовываться очертания ещё одного парома, неспешно плывущего к нам с того берега. Через несколько минут вернулся и начальник. С нашего берега подъехал экскаватор. Он занял первый паром. На второй паром заехал наш микроавтобус, а вплотную к нам автобус инкассаторов. Сзади встал внедорожник. Переправившись, мы сразу же поехали дальше.
Наш путь лежал через рабочий посёлок Угольные Копи. Первые две его многоэтажки бросились в глаза своими ярко выкрашенными фасадами. Казалось, что сейчас здесь живет только лишь рабочий персонал аэропорта и шахтёры самих копей, где добывается не самого лучшего качества уголь для отопления жилищ большинства населенных пунктов Чукотки.
После этих двух домов начинался мёртвый город. Целые улицы, большая череда заброшенных бетонных коробок зияли разбитыми окнами. Поселение, рассчитанное на несколько тысяч человек, казалось пустым уже много лет. И всё же, кое-где нам ещё встретились пару панельных домов, серых и облупившихся, но с уцелевшими окнами, у подъезда которых стояла пара-тройка машин. Здесь же гаражный кооператив. Он тоже не казался заброшенным. Возле него курили два человека в военной форме и провожали нашу машину взглядами. В целом, поселение производило удручающее впечатление, и немного напоминало клишированную, полузаброшенную российскую глубинку из западных клюквенных фильмов.
Через километр езды поселок кончился. Машина уносила нас всё дальше от цивилизации. Мы проезжали по насыпной щебенчатой дороге мимо сопок и бескрайних степей. Если не считать протянутых коммуникаций – линий электропередач и наземному трубопроводу – перед нами всюду открывался живописный ландшафт дикой природы. Каких только ассоциаций у меня не возникало при виде окружающих красот. Это можно было принять и за туманные горы Шотландии, за горное ранчо в американских Андах, вечнозеленые холмы и луга Новой Зеландии. И всё же было в этих сопках, и в этой природе некое очарование; что-то самобытное, не похожее ни на одно живописное место мира.
То с одной, то с другой стороны от нас возвышались горы с так и не растаявшими за короткое лето снежными прожилками. Между гор простирались зеленые луга. Но рассматривать окружающий нас мир всё же тяжело. Я лежу у потолка, неудобное положение не позволяет как следует повернуться и осмотреться. Тело уже начало затекать. К счастью, ехали мы совсем недолго.
Где-то километров через двадцать въезжаем в ещё один город-призрак. В отличие от Угольных Копей, этот уже давно заброшен полностью и окончательно. Здесь меньше домов; с десяток панельных четырёхэтажек, примерно столько же длинных, деревянных одно- и двухэтажных бараков и множество мелких хозяйственных построек – например, большая оранжерея и длинный ремонтный амбар. У многих строений облупились крыши, частично выпали стены. Через проломы выглядывали так и оставшиеся не вывезенными большие станки, верстаки, какая-то убогая заводская мебель. Машина остановилась. Водитель вышел, Лебедев тоже. Он подошёл к двери и постучал:
– Вылезаем, перекур.
Все вылезли размяться и как следует осмотреться вокруг.
– Как вы думаете, для чего был предназначен этот город? – спросил вечно улыбающийся Лебедев.
– Наверное, уголь добывали, – предположил один из товарищей.
На его ответ Лебедев раскатисто и громко засмеялся:
– Какой уголь?! Разве эти шахты под горой похожи на угольные? – и, помолчав немного, продолжил. – Весь этот город – секретный военный объект. В больших подземных цехах под этими шахтами собирали ядерные баллистические ракеты, и отвозили их на стартовые точки пуска, стрелять по Америке. Эти шахты сотню метров в глубину, а протяженность их в несколько километров. Большой тоннель огибает всю эту огромную сопку и ведёт к другому городу, до которого тут недалеко. В том городе уже стояли пусковые шахты. Там было четыре вагонетки, по ним ракеты и возили. Вы представьте себе, целых два города, обслуживающие ядерные ракеты! А говорят, что сейчас на оборону огромные деньги тратят! Эти все масштабные проекты Москва финансировала. В основном москвичи тут и жили. Для них тут было всё, с максимальными удобствами: больница, детский сад, даже небольшой торговый центр, и школа. На дверях школы так и было написано: Московская школа номер такая-то. Не смейтесь, всё так и было, я вам серьёзно говорю. Всё якобы московское, потому что этого города официально просто не существовало. Поэтому в школе выдавали аттестаты о получении образования московского учебного заведения. Секретность была такая, что даже официального названия у этих городов не было. Только позывные Анадырь-1, Анадырь-2, либо Гудым-1 и Гудым-2.
Перекурив, мы снова утрамбовались в машину и двинулись дальше, однако путь наш оказался недолог. Уже через пару сотен метров наткнулись на препятствие. Щебенчатую дорогу впереди размыло бушевавшим весной горным потоком. По краям дороги резко вниз уходили провалы небольших крутых канав, глубиной около метра. В них беспорядочно навалены обломки строительного мусора: железные балки, пара шлакоблоков, несколько деревянных блоков и брусков. Немного задержавшись перед этим препятствием, буханка медленно двинулась вперёд. Под колёсами затрещали доски, машину сильно накренило вправо. Стало страшно. Казалось, что вся эта ветхая куча из канавы, поддерживающая дорожную насыпь, вот-вот развалится, и мы рухнем с этой хлипкой дороги прямо на торчащие из земли деревянные и железные обломки. Даже если бы нам и повезло не покалечиться об этот мусор извне, то нас бы точно придавило тяжелой кучей вещей, на которых мы сидели.
Едва мы преодолели этот опасный участок, как перед нами открылось новая канава, на этот раз непреодолимая. Здесь кусок дороги просто вымыло талым весенним потоком. Уцелела лишь небольшая её часть, с одной колеёй в метр шириной, по которой можно было пройтись только пешком. Внизу же, на глубине около трёх метров, протекал ручей. В ручье лежали вымытые брёвна, которые раньше были скреплены толстыми скобами и являлись туннелем для этого ручейка. Начальник вышел из машины, сказал нам ждать, а сам пошёл по дороге дальше и скоро скрылся за углом ветхой постройки. Водитель сел в машину и стал ждать. Мы решили не упускать шанса и немедленно побежали осматривать заброшенный посёлок.
В мертвом городе гудел резкий ветер. Мы вошли в самую крайнюю трёхэтажную панельную коробку. В каждой маленькой квартирке этого дома веяло советским бытом ушедшей эпохи. Облупившиеся массивные батареи под окнами, пружинные кровати, деревянные книжные серванты. В прихожей железные вешалки и обои, стилизованные под кирпичную кладку. В ванной комнате ржавый туалет с высоким бачком и болтающейся сбоку цепочкой для смыва. Тяжеленные и очень толстые чугунные ванные. На стенах краска болотного цвета с нарисованными ромашками. И такое почти в каждой квартире. Во дворах между домов – спортплощадки с покосившимися баскетбольными стойками для колец. Заросший травой бетон, на котором валялись наплечные аптечные сумки, обрывки гражданских противогазов, детский столик со стульчиком, выцветшие резиновые мячики. Прямо из окна, на асфальт, забавы ради, кто-то до нас выкинул чугунную ванную. Такое ощущение, будто мы попали в заброшенную Припять, либо в мир пост-апокалипсиса, и нам забыли сказать, что ядерная война всё-таки случилась.
Через тротуар, с бетонными коробками домов соседствовали деревянные бараки. Двухэтажные постройки безобразно перекошены. Они наклонились в стороны под большим углом и выглядели очень ненадежно. В один из таких, наиболее хорошо сохранившихся домов, мы всё-таки отважились зайти. Под ногами буквально ломался прогнивший пол. В большом облезлом зале стояли опрокинутые ряды деревянных сидений.
Из северного окна этого барака открывался живописный вид на горную долину, по дну которой тянулась дорога, ведущая ко второму заброшенному городу. Вдалеке мы увидели спешащий к нам навстречу вездеход и вернулись обратно к своей машине. Вездеход подъехал и развернулся с другой стороны ямы. Мы начали перегружать все вещи из буханки в его кабину. Из водительского отсека машины вылезли два чукчи и поздоровались с нами. Оба они невысокого роста, оба смуглые и черноволосые. Познакомились. Водителя звали Влад. Он был сухой и жилистый, с морщинистым лицом, немного сутулый. На вид лет шестидесяти. Его спутник представился Лёвой – более полный, с короткой стрижкой, лет сорока. После того как мы закончили загружать вещи, веселый начальник с водителем буханки стали с нами прощаться:
– Чтоб я на крыше вездехода ни одну падлу не видел! – сказал напоследок слова напутствия Лебедев. – Увижу, если будете ехать на крыше, я вам бошки всем поотстреляю! – закричал он, сперва вроде как серьёзно, но в конце не смог сдержаться и захохотал. После этого он сел в буханку и уехал.
Пассажирский и, по совместительству, грузовой отсек вездехода был такой же небольшой, как и салон нашего микроавтобуса. Его мы тоже забили очень плотно, и нам снова пришлось бы ехать на вещах, но только теперь практически в полной темноте, в душной кабине без окон. Осмотрев забитую доверху кабину, Влад задумчиво почесал голову, посмотрел вдаль стремительно удаляющейся от нас буханке и, наконец, произнёс:
– Начальник уехал уже… Полезайте на крышу!
Мы мигом водрузились наверх, и вездеход тронулся в путь.
Плоская крыша вездехода, размером где-то два на полтора метра, обрамлена невысокими железными бортами. В этом багажнике лежали катки, треки гусениц, деревянные пеньки, ещё какие-то запчасти и прочее. Сверху на эти вещи мы накинули наши спальные мешки, ехать на которых относительно удобно. Поначалу было страшно. Вездеход сильно трясло на любой кочке и ухабе, и я вцепился за борт невысокой оградки, боясь свалиться от малейшей тряски.
По пути нам ещё не раз встречались вымытые фрагменты дороги, которые приходилось объезжать. Дорожная насыпь здесь крутая, и чтобы съехать с неё в поле, вездеход не спеша сползал с обочины, сильно при этом накреняясь. В эти моменты было особенно страшно. Я боялся всё время, что машина вот-вот перевернётся.
В полях состояние почвы было близко к состоянию дорожного покрытия. Климат на Чукотке, как и во всём мире, меняется. Многолетняя мерзлота год от года тает, из-за чего почва проседает, проваливается. Всюду возникают небольшие крутые воронки и овраги, в которых журчит вода. Подобный участок почвы, столь сильно изъеденный эрозией, встретился нам лишь однажды, только здесь.
Вскоре мы подъехали ко второму заброшенному городу под названием Анадырь-2, либо Гудым-2. Он раза в два меньше первого. Издалека можно было рассмотреть несколько железобетонных ангаров и три жилых двухэтажных барака. Между серыми мертвыми домами находится внутренний дворик с покосившейся детской площадкой, которая придавала поселению особо зловещую атмосферу, навеянную фильмами ужасов. Рядом – большое здание, похожее, скорее, на административное. Дорога пошла дальше, непосредственно в сам город, а мы свернули в поля и поехали через болото, преодолевая частые горные речушки, ломая заросли мелких кустарников.
Здесь, среди этих карликовых кустов и высокой травы, недалеко от мертвого города лежали наваленные в длинные большие кучи деревянные ящики. Они были зеленого цвета, продолговатые, окованные железом. Своим внешним видом ящики ужасно напомнили те, которые мне доводилось видеть на военных сборах. В таких вояки хранили крупнокалиберные артиллерийские заряды для противотанковых пушек; в каждом из них были два длинных, тяжелых, сто миллиметровых снаряда.
Ящики, лежавшие здесь, предназначались для снарядов калибром поменьше, но было их не меньше полутысячи, и, скорее всего, это лишь одна из немногих таких свалок, которую нам вскользь довелось увидеть. Город был хорошо вооружен и милитаризирован, что неудивительно, если учитывать то, чем здесь занимались.
Вскоре все бетонные строения окончательно скрылись за вершиной холма, через который мы перевалили, и город остался одиноко стоять в безмолвной долине.
Вся поездка воспринималась мной как интересное приключение. Мы ехали и любовались окружающими нас красотами: чередой сопок и степей, голубым бездонным небом, с проплывающими большими облаками, которые парили здесь особенно низко к земле. Со временем, азарт немного утих. Страх езды на вездеходе притупился, а дерганая поездка постепенно переросла в постоянное ожидание скорейшего прибытия.
До пересадочного пункта 30 километров болот и камней. По хорошей дороге вездеход разгоняется до 15—20 километров, по бездорожью около пяти. Если учесть, что с более-менее хорошей дороги мы съехали очень быстро, то можно считать, что средняя скорость нашего вездехода около 6—7 км/ч. Тело начало затекать. Ни одна поза больше не казалась удобной, а ограниченность пространства на крыше напрягало. Из-за жесткой подвески большие камни, которые попадались под гусеницы, больно отдавались в заднице и в почках. Очень резко чувствовались перепады температур в низинах и на вершинах холмов. На возвышенности тело обдувало ледяным, пронизывающим ветром. Все накидывали бушлаты, пускали пар изо рта, прятали мерзнущие руки. В низинах было тепло и безветренно, однако там нас съедало огромные полчища мошки и комаров.
В перерывах между четырёхчасовой поездкой остановились у берега каменистой реки поесть, сходить в туалет. Реки в хорошую погоду тут небольшие, не более пяти метров в ширину и меньше полуметра в глубину. Вода в них чистая, прозрачная. На перекатах меж камней изредка плескается небольшая рыба. Кроме как у реки, тут нигде особо и не остановишься – в полях ноги сразу едва ли не по колено вязнут в мокрой болотистой жиже, которую скрывает высокая трава. Говорят, что при обильных дождях, или весной, когда с гор сходит снег, эти спокойные с виду речки превращаются в мощный ревущий поток.
Снова двинулись в путь. Пока мы ехали, я завязал диалог с моим однокурсником, которого звали Саша. У него уже имелся опыт работы геофизиком в Приморье, куда он дважды ездил на производственную практику в летний период, где проводил съёмку местности, перспективной на добычу золота. Ему нравится учеба и его будущая профессия. Он с большим энтузиазмом поглощает предоставляемые университетом знания, а также дополнительно занимается самообразованием, в результате чего к своим годам уже оброс приличным багажом знаний в области геологии.
Помимо этого, обладал он и такими полезными лично для него качествами, как умение подлизаться к начальству и преподавателям, с целью завоевания их расположения, что у него, зачастую, довольно успешно получалось. Некоторых же раздражала его навязчивость и излишняя пытливость, однако все признавали наличие у него хорошо работающей головы. Знания и опыт помогали ему найти общий язык со старшими и втереться к ним в доверие. Так произошло и в Анадыре. Его временно поставили начальником нашей маленькой партии, что ему, несомненно, очень льстило. Сейчас он полулёжа сидел на крыше, оперевшись локтем о пенёк, и часто курил. С видом бывалого геолога он осматривал окрестности и пребывал в отличном расположении духа.
Я же, как неопытный турист, впервые побывавший в подобных местах, то и дело крутил головой по сторонам, тщетно пытаясь найти в пустой голове ответы на многие интересующие меня вопросы, которые мне срочно хотелось почерпнуть из более осведомленной головы.
– Саша, можешь рассказать, откуда здесь так много сопок, и вообще, почему такая складчатость?
Саша оживленно принялся мне отвечать:
– Где-то семьдесят миллионов лет назад, в меловой период, здесь был вулканический пояс. Тут происходила активная вулканическая деятельность, поэтому почти все эти породы – это продукты извержения вулканов. Вулканическая деятельность сопровождалась тектоническими процессами, такими как субдукция, обдукция, и прочие. Океаническая литосферная плита погружалась под континентальную, и наоборот. Земная кора сминалась, образовывая обширную зону складчатости. Нечто подобное происходит и сейчас, но только теперь южнее, на Камчатке.
В ледниковый период ледник, сползавший по этим землям, немного подправил рельеф. Он стёсывал под своим весом крупные скалы и части образовавшихся складок, протаскивая их на юг. Когда он таял, и его мощь слабела, он оставлял крупные горы и обломки, которые тащил за собой. Как ты можешь видеть, формирование рельефа, пускай и не в таких масштабах, происходит и сейчас. В зимнее время на вершинах сопок спрессовываются ледяные шапки, которые примерзают к камням. Весной снег тает, и эта шапка сползает в долину, увлекая за собой камни с вершин, образуя там и тут свежие осыпи на склонах. Наиболее крепкие, монолитные столбы пород всё же остаются стоять на месте, с каждым годом возвышаясь всё больше над осыпающимися вокруг обломками. Такие столбы, которые остаются стоять на склонах и вершинах гор, называются останцами.
– Расскажи, как вообще определяют участки, перспективные для геологической разведки?
– С помощью аэросъемки. Если простыми словами, то на самолёт крепят датчики. Те же магнитометры, электроразведочные приборы. Так же делят территорию на профили, но по площади на гораздо большие, чем у нас, и летают над ними, делая замеры через определённые расстояния. Затем данные интерпретируют и строят карты изолиний, на которых видны аномалии – участки, где под землей могут быть руды. Так как этот способ съёмки очень неточный, то на самые ярко выраженные участки аномалий посылают геофизиков, которые замеряют перспективные территории уже более подробно, на земле. После они так же интерпретируют данные в более точную картину и говорят, надо ли копать, и где.
В России данные аэросъёмки уже старые, их делали ещё в СССР, когда решили провести аэромагнитную съёмку всей территории советского союза. Просто так, на всякий случай. На этой магнитной карте видны все аномалии и месторождения, которые есть у нас в России. Например, Курская магнитная аномалия, либо железорудные месторождения Урала. Они очень сильно выделяются.
Но может быть и по-другому. Так было, по крайней мере, раньше. Набирает, допустим, какой-нибудь чукча воду в реке и видит – на дне что-то золотое блестит. И разносится слух, что в таком-то ручье нашли золото. Геологи приезжают его найти. Просто так золото в реке оказаться не может – его вымывает водой из пород в сопках, находящихся вверх по течению. Проводят геологоразведочные съёмки, чтобы найти эти вмещающие золото породы. Определяют площадь этих пород, примерное количество золота в них, и решают, перспективно ли производить здесь добычу. И если мы, так сказать, сканируем землю приборами, ищем косвенные признаки присутствия под землей руды, то вот у геохимиков, например, другая задача. Тот метод, с помощью которого они проводят разведку, называется литогеохимическое опробование по вторичным ореолам рассеивания. Сейчас объясню.
Под землей находится рудная жила, в которой рассеяно золото. Это первичный ореол его рассеивания. Но химическое вещество способно мигрировать из одной среды в другую. То есть, со временем это золото вымывается из породы подземными водными потоками и выносится на поверхность земли – это и есть вторичный ореол рассеивания вещества. У геохимиков, так же как и у нас, исследуемая территория разбита на профили – линии, по которым проходит маршрут, и пикеты – точки замеров на профилях. В каждой такой точке они собирают в мешочки образцы пород. Эти образцы нумеруются и заносятся в каталог, чтобы ничего не перепутать. Затем, уже при камеральной обработке в лаборатории, породы сначала измельчают в пыль, а после делают химический анализ, по результатам которого определяют процентное соотношение золота в образцах. После, геохимики строят карты, прикрепляя к каждой соответствующей точке данные с процентным содержанием золота соответствующего образца. По такой карте видно аномалию – обособленную группу пород, у которой процентное содержание золота высоко. Именно под такой аномалией и может находиться рудная жила.
– Кроме золота ведется ли на Чукотке добыча ещё каких-нибудь полезных ископаемых?
– Конечно. Полиметаллы: олово, вольфрам, серебро. Мой отец работал здесь, на Чукотке, на прииске. Добывал олово в посёлке Иультин.
На вершине одной из каменистых сопок я заметил железную треногу. Такую треногу я уже видел в Анадыре, когда забирался на вершину горы Верблюжьей. Я спросил у Саши, зачем их ставят здесь.
– Это – тригопункт, – ответил он. – Жёстко привязанный на местности геодезический знак. Его ставят на таких точках, которые очень устойчивы, и их невозможно передвинуть, убрать, или снести. На нём написаны географические координаты точки, по которым можно узнать, где ты находишься сейчас. Такие знаки, как правило, бетонируются, либо вбиваются на два-три метра вглубь земли, чтобы ни при каких обстоятельствах его не могли снести.
Стемнело. Часы дороги меня утомили, хотелось спать. Едва синеющее чистое небо на горизонте всё же не давало окружающему миру погрузиться в полнейшую тьму и продолжало освещать нам дорогу в густых сумерках. К 11 вечера среди гор начала вырисовываться длинная вереница деревянных бараков, уходящих дальше по долине и теряющихся во тьме. На самой окраине заброшенного поселения стояло двухэтажное квартирное здание – похоже, самое крупное сооружение в этом поселке. У здания в круг выстроились обитые металлом балки, стоящие на сваренных из широких железных труб санях. Из балков вышло шесть человек, чтобы встретить нас – четыре парня и две девушки. Мы спрыгнули с вездехода и поздоровались со всеми. Лёва подозвал к себе одного из парней – с виду щуплого, невысокого роста с большими бегающими глазами. Его лицо показалось мне ужасно знакомым. Только потом я вспомнил, что видел его пару раз на военной кафедре нашего университета. Он тоже учился на геологическом факультете. Скорее всего, на курс или два старше. Лёва сказал ему:
– Игорь, у тебя в балке места много?
– Четыре человека без проблем влезут, – отвечал тот спокойным голосом, стреляя взглядом то на нас, то на Лёву.
– А если шесть?
– Ну посмотрим.
– Посмотри. Если не влезут – в другие балки поселим.
Мы пошли за Игорем и поднялись в балок, в котором жил лишь он один. Внутри, у входа, стояла буржуйка. В противоположной стене прорублено окно. У окна столик, там же, в углу, кровать.
– Значит так, парни, – сказал Игорь, как мне показалось, немного настороженным голосом, после того как все вошли. – Нужно постараться уместиться всем в одном балке, потому что этот самый лучший. Все остальные гораздо хуже. Тут полнейшая реорганизация. Главный тут Лёва, который ехал с вами, и ему на всё плевать. Он не следит за складом, оттуда можно вообще брать что угодно. Как по мне, это неплохо, но минус и в том, что не организована ни кухня, ни туалет. Так что готовим на костре. Просто радиатор отопительный на кирпичи поставили, и всё. Там сейчас макароны. Накладывайте, ешьте. Если в туалет по-большому, то вон в том бараке двухэтажном выбираете любую комнату и делаете дела.
Из дальнейшего диалога с Игорем выяснилось, что этот заброшенный посёлок называется Быстрым. Раньше здесь имелся большой отряд карьерной техники и человек двести рабочих для добычи и промывки золота. В начале девяностых этот прииск был оставлен, и вот сейчас здесь снова проводится разведка, но только геохимическая. Для нашей бригады это лишь перевалочный пункт, и завтра нас повезут дальше, ещё севернее, на другую территорию.
Я вышел из балка осмотреться получше. Вокруг царила всё та же унылая картина разрухи и запустения. Огромные груды строительного мусора и металлолома. Под боком балочного лагеря теснились покосившиеся деревянные лачуги, фоном для которых служили стоявшие поодаль высокие исполины пологих сопок, цепляющие своими вершинами спустившиеся тучи.
Рядом с двухэтажным бараком находилось огромное несвежее пепелище сгоревшего здания, которое, судя по оставшемуся ржавому остову водопровода, тоже имело два этажа. На пепелище горел разведенный костёр. Костёр обложен вокруг отопительными батареями, на которых стоит большая разогретая кастрюля с ужином.
После ужина пошёл с парнями на берег реки в полевую баню, до которой от лагеря около ста метров. На каменистом побережье стояла двухкамерная современная палатка – это и была баня. Все её именовали Мобибой – по названию кампании, которая специализировалась на производстве портативных походных бань. Само её название расшифровывалось как мобильная баня. В Мобибе было уже натоплено и тепло. Впереди предбанник, где раздевались, дальше парилка – маленькая комнатка с жестяной печкой. Печка с бортами, на которые можно положить несколько камней, либо поставить греться ведро с водой. Рядом – лавка. На лавке железные тазы. Мы снова растопили печь докрасна. Внутри стало невыносимо жарко, как в настоящей парилке. Парни, не жалея, плеснули из таза на печку воды. От непривычки и очень горячего пара я начал задыхаться. Уж очень давно я не был в парильне.
Внутри нечем было дышать, в то время как на улице поднялся холодный сильный ветер. Спустились тучи, по крыше забарабанил частый дождь. Я не стал долго сидеть и париться, поэтому быстро помылся и сразу пошёл в балок.
День восьмой. 26.07. Среда.
Восемь утра. С отъездом не затягивали, снова загрузили вездеход. Поели, умылись. Лёва дал нам пенки, немного провизии, электрогенератор, двухсотлитровую бочку солярки, две большие палатки.
– Грузите всего побольше, ребята, под завязку, – сказал нам водитель Влад. – Чем больше загрузите, тем лучше будет проходимость.
Мы попрощались с нашим геохимиком Димой, который должен был остаться здесь, и тронулись в путь в 9:30 утра. Проезжая мимо деревни, я более детально смог рассмотреть множество деревянных построек, оббитых толем, огромное кладбище разбитой техники и железные остовы огромных ангаров неизвестного назначения. У реки, на протяжении всей деревни, лежали небольших размеров намытые горы гальки и песка. Я спросил у Саши, как здесь происходил процесс просеивания золота.
– Драгами, – ответил он. – Это такой ленточный экскаватор на плавучей платформе, который ковшами черпает с речного дна породу и высыпает её на конвейер для просейки. В конвейере есть несколько этапов сортировки. Сначала там под потоком воды отсеиваются крупные камни, потом маленькие, потом песок. Так до тех пор, пока после просеивания не остаётся шлих – тяжелая золотоносная порода. Она оседает на губчатый материал и остаётся там вместе с золотом, а дальше уже перерабатывается на горно-обогатительных комбинатах. Вообще не зря всю эту местность вдоль этой реки называют Золотогорьем. Вон сколько гор намыли, и все они были полны золота. Слышал я, что эта местность уже давно славится своими золотыми и серебряными залежами. Это одно из первых мест на Чукотке, где начали добывать эти металлы. Ещё в конце девятнадцатого века предприимчивые американцы покупали лицензии на добычу у Российской империи и строили в этих местах поселения в стиле дикого запада. Ну знаешь, типичные городки в пустынях, которые в вестернах показывают.
Метров через пятьсот деревня закончилась, но прииски и намытые горы вдоль реки ещё простирались около трёх километров вверх по течению. Вдоль реки и по полям, по всему нашему пути, тянулись деревянные ЛЭП с толстыми алюминиевыми кабелями. Сначала возле них изредка встречались ржавые трансформаторные будки, потом перестали. Из деревянных столбов уцелели лишь единицы, и то, в основном вблизи приисков. Дальше и тех почти не сыскать; многие упали в траву, об их присутствии напоминали лишь тянувшиеся вдоль реки провода, лежащие на земле с кусками железных штырей и керамическими изоляциями.
По пути нам встречалось всё так же много горных речушек. Одна из них была мелкой, как и все, но довольно широкой. В ней копошилось огромное количество рыб. Когда мы проезжали по ней, рыбы выпрыгивали из реки, сбивались в стаи, обнажали свои спины и бока, выпрыгивая на сушу. В паре этих рыб я узнал морских горбуш. А может, и все они были горбушами.
В пути вездеход заглох. Пришлось задержаться минут на двадцать, хотя поездка и без того ужасно медленная. Спасал лишь завораживающий окружающий мир. Ярко светит и подпекает солнце, а вездесущие обширные территории зеленых степей приятно радуют глаз. Исчезли деревянные опоры ЛЭП и теперь девственно чистые и безмятежные поля казались совсем не тронутыми человеком, успокаивающими.
На нужное место мы приехали в час дня. Это была открытая и хорошо просматриваемая плоская равнина. С одной стороны сопки находились очень далеко, почти вне поля нашей видимости. С другой, до них около трех километров ходьбы. Под боком текла всё та же богатая на золото река. Вдалеке, на другом её берегу, стоял деревянный, покосившийся сарай.
– Кто-нибудь, поехали со мной, – сказал Влад после того, как мы выгрузили все вещи. – Доедем до того сарайчика. Может, разберём его на дрова.
Когда мы подъехали, этот сарайчик оказался большим деревянным балком. Одинокий владелец давно его покинул. Вокруг разбросано много досок, большая печка, пружинная сетка от кровати, несколько пустых топливных бочек. Эти бочки валялись здесь повсюду. Прошерстив по окрестностям, можно набрать десятка три. Они старые, тяжелые, из толстого металла, ещё не сильно проржавевшие.
Мы достали топоры и пилы, начали разбирать ветхий балок, закидывать доски в кабину вездехода. Ветер приятно обдувал тело своей прохладой и не давал сильно вспотеть. По небу то и дело разносились скрипящие стоны неведомых нам птиц. Их крик напоминал мне скрип плохо смазанной дверцы старого комода. Было в нём что-то немного раздражающее. Влад козырьком приложил ко лбу ладонь и посмотрел вверх.
– Косяк журавлей летает. Видать, гнездовье у них рядом, – заключил он, сильно щурясь от яркой голубизны неба, и с досадой добавил, – мясо у них жесткое, жильное, тяжело жевать…
Мы забили досками едва ли не всю кабину вездехода и поехали обратно. Парни, оставшиеся в лагере, в это время уже развели костёр из щепок, которые привезли с собой из Быстрого и накипятили воду. Пригласили водителя отобедать. Он перекусил и тронулся в путь.
И вот теперь мы остались впятером. Пятеро однокурсников-геофизиков, посреди тундры, рядом с кучей выгруженных вещей. Мне это напомнило какое-то несрежиссированное реалити-шоу, в котором нам предстояло выживать в этой дикой природе, вдали от цивилизации в течение, как минимум, двух ближайших месяцев. Эта внезапно пришедшая в голову мысль навивала чувство тревоги и печали. Но думать об этом особо некогда. Нам предстояло обустроить лагерь до наступления темноты. Сперва поставили большую восьмиместную палатку. У неё был жесткий каркас из круглых железных перекладин. На вторую палатку перекладин не было. Мы хотели сколотить каркас из тех реек, которые взяли из Быстрого, но тут вспомнили, что забыли пилы у развалившегося балка, который разбирали на дрова. Я с Колей пошёл за ними.
Чтобы не месить болотную жижу в полях, отправились по-над рекой, перескакивая с камня на камень. На участке с мелкой дресвой, больше напоминающей крупнозернистый песок, я увидел пару хорошо отпечатавшихся медвежьих следов. Я растопырил пальцы на руке и приложил пятерню к следу. След был немного больше. Он слегка размыт и уже староват, однако это не помешало мне начать паниковать. Я немедля сообщил о своей находке Коле, на что тот только махнул рукой:
– Был в прошлом году на практике в Приморье. Там, в лесах, медвежьих следов этих полно. Сначала тоже боялся, а потом привык и вовсе внимания не обращал.
Его рассказ не очень меня успокоил. Я ещё долгое время постоянно прислушивался к любому шороху и то и дело оглядывался по сторонам.
Мы принесли пилы в лагерь и начали строительство деревянного каркаса под вторую палатку. Пока одни строили каркас, другие копали яму под туалет, таскали лежавшие вдали брёвна деревянных ЛЭП, чтобы не сидеть у костра на голой земле. Притащили с округи металлолом. Нашли железные электрические щитки и использовали их в качестве кирпичей для костра. Была здесь и тренога для чайника, и пара железных штырей, которые могли бы пригодиться в качестве кольев для палатки. Из-за скрывавшихся в траве куч мусора, который валялся везде, тундра теперь не виделась мне такой уж дикой и необжитой. Здесь, среди этой мнимой пустоты, вполне можно было найти достаточно подручных материалов для обустройства простенького летнего лагеря.
К вечеру, наконец, всё было готово. Мы натянули брезент на достроенный деревянный каркас второй палатки и отвели её под склад – сложили туда провизию, инструменты и прочее. Во второй большой палатке разложили и застелили раскладушки; распаковали личные вещи, устроились поудобнее. Раскладушки нам дали просто ужасные. Они сделаны из очень тонкого и хрупкого алюминиевого каркаса и легко ломались. У моей отломана ножка. Вместо неё я подставил под перекладину железный щиток. У кого-то одной пары ножек не было вообще. Раскладушки сильно прогибались, ужасно скрипели при любом движении, грозясь развалиться в любой момент. Под этой крышей мы разложили свои личные вещи, развесили одежду и измерительную аппаратуру.
Смеркалось. Мы наспех приготовили ужин и начали готовиться ко сну. Спать не особо хотелось, и я бы ещё посидел в тишине у костра, но в палатку меня прогнали огромные полчища комаров, которых к вечеру собралось вокруг нас великое множество. Из-за них спокойно сидеть на улице просто невозможно. Средства от насекомых помогали слабо. Эти твари всё равно садились на руки, прокусывали тонкую инцефалитку.
Перед сном снова подумал о медведе. Закрывая глаза, я представлял, как ночью огромный разъяренный хищник врывается к нам в палатку и всех загрызает. Я уж было начал думать над планом бегства при таком случае, но потом вспомнил, что бегством от медведя не спасёшься – он всё равно намного быстрее – и от безысходности уснул.
День девятый. 27.07. Четверг.
Утро выдалось холодным. Если в палатке ещё можно было спать, то на улице дул хоть и не сильный, но очень холодный ветер. Всё небо заволокло тучами. С ближних сопок опускался белый, как молоко, туман. Он надвигался очень медленно, на вид был густой, тягучий и белоснежный, словно творожная масса. Через полчаса он полностью спустился с гор со всех сторон и заслонил собой пространство так, что более-менее могла просматриваться лишь одна равнинная сторона. Наблюдать за этим волшебством одно удовольствие. Где-то надо мной, в этой густой туманной мгле, пролетали с криком журавли. В этом месте их крики не умолкают почти никогда.
Ещё вчера вечером я на ночь поставил стираться свои трусы с носками. Сделал я это очень просто – положил грязное бельё в реку, под проточную воду, и придавил тяжелым камнем. Утром пошёл проверить, не унесло ли их течением. На месте. Главное – придавить одежду камнем потяжелее, чтобы не унесло. Портки после такой стирки оказалась ещё грязнее. Все камни под водой обросли тиной, и одежда после такой стирки и сама стала зелёной. Но проблема эта легко устранима: достаточно просто прополоскать бельё несколько раз в проточной воде. Сойдёт. Самое главное, что не воняет. Вода в реке была холодной, но не ледяной, как из подземного ключа. Мы черпали её прямо из этой мелкой речушки. Пили сырой, варили чай и готовили еду. Сырая вода на вкус не отдавала ни тиной, ни рыбой, – чистая, вкусная.
После того как мы все проснулись и позавтракали, снова было небольшое затишье. Поднявшийся ветер пригонял к нам туман. Отдельные его клубы, оторванные от общей массы, пролетали мимо. Это было похоже скорее на пожар, охвативший тундру, и нас окружил дым тлеющих мшаников.
К одиннадцати часам начали настройку аппаратуры. Наш опытный товарищ Саша с самого утра изучал инструкции, затем вытащил приборы и позвал нас. У нас имеется два отечественных магнитометра «Минимаг-М» и электроразведочный аппарат «БИКС». С их помощью нам предстояло провести съёмку местности. «Минимаг» состоял из мягкого подобия рюкзака, который вешался на спину. На спинке два крепления для аккумулятора и самого измерительного элемента с поляризующейся жидкостью внутри, похожего на кувалду, с набалдашником вверху. К руке крепится датчик управления с дисплеем и кнопками для настройки.
В электроразведочном приборе тоже есть подобный пульт, только на радиоуправлении. Измерительные элементы у БИКСа другие. Помимо пульта, у него два пластмассовых ящика – питающий, который пускает электрический импульс в землю, и приёмный, который этот импульс принимает, что логично. К ящикам пристёгиваются шлейфы. В наборе они разной длины – 2.5, 5 и 10 метров. Саша выбрал и пристегнул к ящикам пятиметровые. При такой длине электродов разнос – расстояние между питающим и принимающим прибором – должно быть 80 метров. Мы отмотали веревку такой длины и скрепили между собой крайние шлейфы приборов. Таким образом, у нас получилась длинная связка, с которой мы будем ходить по этим сопкам.
После настройки всех приборов мы уже хотели идти в ближний пробный маршрут, но тут из тумана выехал вездеход – приехали геохимики. Об их приезде было известно заранее. На Быстром Игорь говорил о том, что они в ближайшем времени переедут к нам. Парни стали выгружать вещи, раскладывать лагерь, ставить палатки. Туман сгустился и подошёл к нам вплотную. Видимость была не больше сотни метров. Дальше сплошная белая стена. Даже речку под боком можно разглядеть с большим трудом. Затем пошёл дождь, очень мелкий и частый. Резко поднялся ветер, стены палаток рвало во все стороны. Мы продолжили распутывать веревку для маршрута, но вскоре поняли, что в маршрут сегодня уже не пойдём. Начали таскать дрова в палатку-склад. Пока занимались этим, сильно промокли. Дождевиков на всех не хватало.
Уже 17:30, а на улице продолжает идти дождь. Сидим в палатках, ничего не делаем. К нам пришёл геохимик Дима. Рассказал, что они теперь будут работать здесь, с нами, до конца сезона, потому что объём на этом участке большой. Геохимики привезли с собой из лагеря печки, которые были бесполезны – нам выдали летние палатки, где отсутствовало отверстие для дымохода и не было железных разделок, которые предохраняют палатку от воспламенения. У нас должна быть третья палатка, с разделкой, но на момент нашего отъезда в поля она ещё не пришла в Анадырь из Магадана. Не пришли и палатки для геохимиков, поэтому они ночуют в Мобибах, коих в наличие имеется две штуки – аккурат на две партии.
День десятый. 28.07. Пятница.
Проснулся в пять утра от ужасного шторма. Лил крупный дождь. Сильный ветер рвал палатку из стороны в сторону. Края брезента выбились из-под камней, и в наше тряпичное жилище стремительно врывались холодные потоки. Все лежали на своих местах как ни в чём не бывало, настойчиво пытаясь заснуть, либо притворяясь спящими. Мы с Димой, который остался ночевать у нас, пошли заниматься ремонтом. Позже к нам присоединился Коля и Саша.
Дикие ледяные порывы ветра хлестали по лицу. От них по щекам текли слёзы. Те маленькие камни, которыми мы вчера подбили края палатки, оказались недостаточно тяжелыми для удержания рвущихся стен, и мы начали таскать большие валуны с берега ручья, который теперь стал шире в два раза. Вода в нём окрасилась в мутный, зеленовато-коричневый цвет. Пологи палатки-склада тоже раскрылись с подветренной стороны, и дождь намочил все дрова. Пришлось чинить и её.
От такого ледяного пронизывающего ветра у меня воспалились лимфоузлы за ушами, несмотря на то, что я был в капюшоне. Резкая боль стреляла в барабанных перепонках, и каждый удар сердца болезненно отдавался в висках. Сильно разболелась голова. Едва успевшая подсохнуть за ночь одежда снова была насквозь мокрой. Вернулись внутрь. С крыши палатки отовсюду обильно сочилась вода. У кого-то подтопило середину раскладушки, у кого-то края. У меня были мокрыми голова и ноги. Раскладушку не было возможности отодвинуть – рядом вплотную стояли соседские лежаки. Я свернулся в позе эмбриона посередине этой убогой кровати, накрылся мокрым спальником и постарался заснуть.
8 утра. Ужасно болит голова. Я с трудом разлепил один глаз. Второй глаз поначалу не открылся и вовсе. Попробовал рукой – он весь заплыл. Первый почти не отличался от второго. Было такое ощущение, будто мне кто-то набил лицо пару часов назад, пока я спал. Зеркала нет, и я не мог видеть, в каком состоянии находится сейчас моё лицо. Может, оно и к лучшему. Рядом уже лежал проснувшийся Дима, и я попросил его посмотреть, что у меня с глазами.
– О-о-о, да у тебя, походу, ячмень. Видать, продуло тебя сильно. Попробуй приложить заваренный чайный пакетик.
Вышел из палатки завтракать. Некоторые парни уже развели костёр и заварили чай. Трудно представить, как у них это получилось в такой ужасной сырости. Дождь уже закончился, ветер ослаб. На горизонте появились просветы синего неба. Значит, пойдём в маршрут. Саша снова начал заниматься приборами. Я приложил к глазам заваренные пакетики. Припухлость немного спала, и я смог нормально видеть. Головная боль тоже утихла. Пока все занимались своими делами, я достал дневник и стал писать у костра. Ко мне подошёл Игорь.
– Дневник пишешь?
– Ага.
– Я тоже пробовал писать, но как-то не получается у меня. А вообще, это интересно – читать свои дневники, либо чужие. По ним можно проследить, как с течением времени меняется человек, прибывая в тяжёлых условиях, претерпевая всякие лишения и удары судьбы. Можно узнать, сломало его это, либо закалило, понять его характер и отношение к окружающему миру.
К 11 часам утра наконец вышли в первый маршрут. Я изучил карту с разбитой на профили и пикеты территорией. Участок был разбит на 65 профилей, по 200 точек в каждом. Точки измерялись каждые 20 метров, то есть длина одного профиля 4 километра. Расстояние между каждым профилем 100 метров. Итого, в общей сложности, предстояло пройти 260 километров по гористой и болотистой местности, не считая подходов к профилям.
Подход до этого профиля оказался самым настоящим испытанием на выносливость. Из-за больших и далеко не всегда пологих холмов здесь нет прямых путей. Подъем на вершины отнимает слишком много сил. Сопки приходится обходить. Начали с самого дальнего профиля, до которого по прямой 4 километра, но из-за огибания крутых склонов в итоге проходим около шести, затратив на путь два часа.
Опасаясь замерзнуть, я и другие надели на себя тяжелые рабочие бушлаты с мягкой зимней подкладкой и ватные толстые штаны. Тащить всё это на себе с каждым шагом всё невыносимее. Я ужасно вспотел на первых сотнях метров. Ноги проваливались в топь, с чавканьем вязли в этой проклятой болотной жиже. Идти тяжело и трудно, ноги уставали быстро. Я пожалел, что взял с собой рюкзак с фотоаппаратами, водой и дождевиками. Воду брать с собой бессмысленно. Здесь на каждом шагу глубокие лужи кристально-чистой воды, а речки и ручьи встречались каждую сотню метров, если не чаще. Фотографировать что-либо совсем не охота, когда организм занимается выживанием. Испаряющаяся от разгоряченных тел влага конденсировалась на внутренних холодных стенках дождевика и пропитывала сыростью одежду ещё сильнее, чем редкий моросящий дождь. Также мы очень сильно пожалели о том, что не взяли с собой еды. Проголодались очень быстро, а из-за частого хлебания сырой воды натощак болел живот. Пока дошли до профиля, все уже были обессилены, ужасно слабы и истощены. Отдыхали каждые 300—400 метров, потому что из сил выбивались мгновенно.
Под ногами то и дело чередовалось два вида тверди – растительность и камни, располагающиеся, преимущественно, на склонах сопок. По мокрым и скользким от дождя камням идти опасно, а так же больно. Подошва в резиновых сапогах очень тонка, и каждый острый край булыжника больно врезается в ступню. Растительность можно разделить на три вида: травы, мхи и кустарники. Трава – самая частая и труднопроходимая. Она растёт в топи и образовывает многочисленные скользкие кочки, которые, к тому же, мягкие. В них легко утопает нога, из-за чего идти тяжело.
Мох растет толстым слоем на возвышенностях, пологих склонах, плато и вершинах сопок. Ходить по нему ещё терпимо. Он может быть очень полезен, и чем-то походит на пружинистый матрас – его жесткая губчатая и пористая структура воздушна, что позволяет лежать на его поверхности, не боясь застудиться от сырой земли. Воздух внутри этого ягеля согревается от жаркого тела, и на такой мягкой и тёплой подушке лежать удобно и приятно. Рассматривая во время коротких передышек этот разнообразный лишайник, понимаю, что подобная растительность напоминает мне растения, которые растут обычно на старых могилах кладбищ – порой такие же мясистые, стелящиеся по земле; с маленькими ягодками, игольчатыми листочками, на коротких стебельках.
Конец ознакомительного фрагмента.