Вы здесь

Кремлевские подряды. Последнее дело Генпрокурора. Глава 2 «Мабетекс»: как все начиналось (Ю. И. Скуратов, 2014)

Глава 2 «Мабетекс»: как все начиналось

Конверт из Швейцарии

Когда я пришел в Генпрокуратуру, то понял: если буду разбрасываться, хвататься за одно, другое, третье, как это довольно часто бывает у только что назначенных руководителей, работа просто-напросто съест меня. Надо было выбирать что-то главное, все остальное этому главному подчинить, распределить: это во второй ряд, это – в третий, это – в четвертый и так далее…

Я определил два основных направления в борьбе с преступностью: коррупцию и заказные убийства.

Примерно так же я размышлял и над схемой моих будущих международных контактов и поездок: мне очень не хотелось, чтобы поездки эти оказались впоследствии сумбурными и мало приносящими пользы. Как я понимал, одной из главных задач, стоявших перед Генеральной прокуратурой на тот момент (да и сейчас, впрочем), должна была стать тесно примыкающая к теме коррупции борьба с отмыванием доходов, добытых преступным путем, за счет вывоза капиталов из России.

Почему именно эту задачу я поставил для себя в ряду первоочередных, надеюсь, объяснять подробно не надо. Начиная с середины 90-х каждый год из страны происходит «утечка» колоссальных сумм, исчисляемых миллиардами долларов США. Это наши отечественные коррупционеры и махинаторы разного масштаба и пошиба при помощи всевозможных ухищрений – так, на «черный день», не выплачивая налоги и в обход законодательства, – перемещают за границу полученные жульническим путем деньги. Но это еще полбеды. Ведь деньги эти, уже «отмытые», иными словами – легализованные, как правило, в Россию уже никогда не возвращаются, а остаются в зарубежных банках, принося доход не нашей стране, а США, Швейцарии или каким-нибудь далеким Каймановым островам.

А в это время на тысячах российских предприятий и учреждений месяцами задерживается зарплата – нет денег. А тут еще подкатывает срок выплат зарубежных кредитов… И государству, чтобы выплатить набежавшие проценты, остается лишь «ужимать» всех остальных своих законопослушных граждан, отказывая им в повышении заслуженных пенсий, пособий, зарплат… Вернись эти потерянные для России капиталы обратно, и многих проблем, стоящих сегодня перед нашей страной, думаю, просто бы не существовало.

Анализ ситуации привел меня к выводу, что борьбу за возвращение нелегально вывезенных из России капиталов мы должны начинать со знакомства с офшорами, куда из-за их исключительно льготной налоговой политики в основном и стекались из России «грязные» доллары и фунты. Поэтому, для того чтобы на месте разобраться в конкретной ситуации, познакомиться и скоординировать наши действия с руководителями правоохранительных структур интересующих нас офшоров, я запланировал для себя и других работников Генпрокуратуры поездки на Кипр и в целый ряд других далеких и близких нам государств. Стояла в этом списке и Швейцария.

Вы спросите: при чем здесь Швейцария и офшор? Объяснение очень простое. Конечно, таких же налоговых льгот, как офшоры, Швейцария не дает. Но существует миф о том, что сверхпрочная тайна швейцарских банков соблюдается свято и незыблемо, причем должен сказать, что в принципе это соответствует истине. Банковская система этой страны престижна, она имеет многовековые историю и традиции. Вот поэтому-то многие наши бизнесмены, коммерсанты и высокопоставленные чиновники и стремятся поместить в банки Цюриха и других городов Швейцарии свои капиталы, открывая там многомиллионные валютные счета.

Занося Швейцарию в наш список, я исходил из того, что эта страна, по сути, тот же офшор. Здесь, на берегах Женевского озера, действует правовой режим, который позволяет любому желающему без проблем открывать счета, создавать финансовые структуры. Там легко проводятся финансовые операции, нет привычного для нас финансового контроля и проверок: откуда в банк поступили деньги и куда они будут впоследствии переведены. С другой стороны, Швейцария известна и тем, что ее правоохранительные органы не выполняют отдельные виды международных поручений. К примеру, если нарушение было связано с невыполнением налоговых законов, то Швейцария даже не будет рассматривать это международное поручение.

Поэтому планирование моей поездки в эту маленькую горную страну было для российской Генпрокуратуры вполне осознанным шагом, направленным на установление контактов со швейцарской правоохранительной системой.

* * *

В сентябре 1997 года я начал готовиться к поездке. Активно помогал нам в этом тогдашний посол России в Швейцарии Андрей Степанов. Помимо «утряски» визовых и прочих чисто технических проблем он предоставил нам ночлег в посольском здании, много помогал советами как человек, довольно долго проживший в этой стране и хорошо знавший все тонкости ее обычаев и культуры. Правда, впоследствии, когда выяснилось, что его дочь является сотрудницей одной из структур «Мабетекса», отношение посла к приезжавшим в Швейцарию работникам Генеральной прокуратуры стало не столь любезным.

Первая моя поездка в Швейцарию была больше ознакомительной, чем деловой. Наша маленькая делегация состояла из трех работников прокуратуры. Кроме меня в нее входили прокурор Свердловской области Владислав Туйков и начальник одного из управлений Генеральной прокуратуры Георгий Смирнов. Как помню, швейцарцы встретили нас достаточно настороженно, и поначалу дальше каких-то официальных, казенных фраз разговор не шел. Они присматривались к нам, мы к ним, шло естественное «прощупывание» друг друга.

Тем не менее нам удалось познакомиться практически со всеми ключевыми фигурами швейцарской прокуратуры: с прокурором кантона Женева Бернаром Бертосса, прокурором кантона Тичино (со столицей в городе Лугано, где до сих пор находится штаб-квартира «Мабетекса») Жаком Дюкри, со следователем Даниэлем Дево и, конечно же, с госпожой Карлой дель Понте, Генеральным прокурором Швейцарии. Каждый из них впоследствии сыграет очень важную роль в начатом нами совместном расследовании.

Забегая вперед, могу сказать, что поездка наша в общем получилась очень удачной. Потихонечку лед отчужденности растаял, и в итоге нам удалось для столь короткого визита (он длился всего три дня) сделать довольно много: мы обсудили идею совместного меморандума, договорились о создании двусторонней рабочей группы по борьбе с отмыванием преступных доходов, с организованной преступностью и коррупцией. Важным было принятое нами решение о регулярном обмене информацией, о координировании совместных действий. Ну а для того, чтобы отношения между прокуратурами наших стран развивались по восходящей, на весну 1998 года был запланирован приезд в Россию госпожи дель Понте.


Вернувшись домой, мы обсудили итоги поездки и признали «швейцарское направление» для дальнейшей работы очень перспективным. Поэтому абсолютно естественным было наше желание и стремление не ударить в грязь лицом, когда в мае 1998 года Карла дель Понте посетила с ответным визитом Москву.

Швейцарцев мы принимали широко, по-русски. Была подготовлена прекрасная культурная программа, включавшая посещение спектакля в Большом театре, музеев и церквей Кремля, Третьяковской галереи. Не меньшее впечатление на гостей произвели и изыски традиционной русской кухни, которые они отведали под чарующие напевы цыганского ансамбля в одном из банкетных залов «Метрополя».

Но самое главное – столь же плодотворной оказалась и деловая часть наших переговоров. Как и планировалось, 23 апреля 1998 года мы подписали предусматривающий многостороннее сотрудничество меморандум, договорились не только об обязательстве выполнения международных поручений, но и о регулярном обмене оперативной информацией. К концу переговоров мне было очень приятно констатировать, что между российской и швейцарской прокуратурами был установлен самый настоящий режим взаимного доверия.

В последний день визита, когда мы находились в моем кабинете в Генпрокуратуре, Карла вдруг отозвала меня в сторонку и сказала:

– Господин Скуратов, у меня есть документы, свидетельствующие о коррупции в высших эшелонах российской власти. Вы будете работать с этими материалами?

Даже сегодня я отчетливо помню ее внимательный, изучающий меня взгляд. Много раз, позднее, уже зная, чем все это для меня закончилось, я задавал себе вопрос: «Правильно ли я тогда поступил? Нужно ли было мне ввязываться в эту историю?». И приходил к единственному выводу, что, несмотря даже на врожденный инстинкт самосохранения, по-иному поступить я просто не смог бы. Не позволили бы ни воспитание, ни уважение к тем понятиям законности, которые вложили в меня институтские учителя, ни весь мой последующий опыт прокурорского работника. Скажи я «нет» – и, уверен, меня впоследствии просто заела бы совесть.

Но тогда таких мыслей у меня в голове еще не было. Конечно, я чувствовал в тот момент, что сейчас должно произойти что-то неординарное и что та тайна, которую я могу через мгновение узнать, возможно, еще доставит мне массу хлопот. Я также понимал, что сейчас от моего ответа зависит и будущая доверительность наших отношений: не оправдай я ожиданий швейцарского Генерального прокурора, хрупкое доверие, завоеванное за время двух наших встреч, в одно мгновение рухнет. Поэтому я сказал то, что, наверное, сказал бы любой находившийся на моем месте работник правоохранительных органов:

– Госпожа дель Понте, у нас перед законом равны все. Я должен посмотреть эти документы, и, если там есть состав преступления, я буду с ними работать, о ком бы ни шла в них речь. Это мое глубокое убеждение.

Но… ничего не произошло, тайна в этот день не открылась. Просто пытливый взгляд Карлы дель Понте сменился легкой улыбкой. Вполне удовлетворенная, как мне показалось, моим дипломатическим ответом, она сказала:

– Хорошо, тогда я вышлю вам эти документы чуть позже. Но имейте в виду, что речь идет о людях, очень близких к ваше му президенту.

Швейцарцы уехали, и, честно говоря, я уже начал забывать об этом мимолетном разговоре. Но через несколько месяцев, в конце августа, у меня в кабинете раздался международный звонок. Звонила Карла…


Здесь я хочу сделать маленькое отступление и рассказать, как мы с Карлой дель Понте общались. В свое время по делам работы мне пришлось провести несколько месяцев в Германии. Там я вспомнил уже порядком подзабытый со школьной и институтской скамей немецкий язык и с тех пор старался держать его хотя бы на таком, далеком от совершенства, но вполне сносном уровне. Конечно, во время официальных мероприятий, как и предполагал протокол, нас с госпожой дель Понте обслуживал высококвалифицированный переводчик. Но как только «официоз» заканчивался, мы без особого труда общались с Карлой, опираясь уже только на свои языковые силы. Могу сказать, что мне самому было приятно, что я вполне мог поддержать беседу на разные бытовые темы с прекрасно образованной и блестяще знающей, кажется, четыре или пять языков дель Понте, не прибегая к услугам переводчика.


Телефонный разговор мы вели по-немецки, без переводчика, сохранив тем самым его конфиденциальность. В самом начале беседы госпожа дель Понте еще раз спросила, готов ли я принять имеющиеся у нее документы и работать с ними? Услышав мой положительный ответ, она вновь предупредила, что затрагиваемые в документах лица занимают значительное положение в российской иерархии. После этого она спросила, как лучше, учитывая строгую конфиденциальность информации, переслать эти бумаги в Россию. Мы решили, что лучше всего выслать их почтой. Но не простой, а дипломатической. И не через российское посольство, где могут произойти «утечки», а через швейцарское посольство в Москве. Послом Швейцарии тогда был господин Бюхер, человек очень осторожный и поначалу относившийся ко мне с предосторожностью. Но, поняв вскоре, что мои отношения с Карлой дель Понте складываются вполне доверительно, также стал относиться ко мне с доверием.

Через неделю после телефонного разговора с Карлой раздался звонок из швейцарского посольства, и сотрудник миссии сказал, что посол Бюхер хотел бы нанести мне визит в Генеральную прокуратуру. Все знали, что отношения с Генеральной прокуратурой Швейцарии у нас на взлете, послы других стран также не раз бывали гостями в нашем здании, и поэтому приезд посла Швейцарии ни у кого не вызвал ни малейшего подозрения.

Войдя ко мне в кабинет, господин Бюхер положил на середину стола запечатанный сургучом пакет…

Мы посидели немного, попили кофе. Затем посол откланялся и ушел, а я вскрыл конверт.


К тому времени я уже предполагал, что фамилии там могут быть достаточно серьезные. Но такие!!! Я даже предположить не мог, до какой степени солидные имена окажутся в этих документах.

Позже я много раз думал: вот не открой я конверт, и все в жизни было бы по-другому…

В конверте лежали всего два документа, два полицейских отчета. В обоих говорилось о фактах коррупции в высших эшелонах российской власти. В первом речь шла о швейцарской строительной фирме «Мабетекс», в другом – о фирме под названием «Мерката Трейдинг». Кстати, сами названия «Мабетекс» и тем более «Мерката Трейдинг» ничего мне тогда еще не говорили. Это сейчас их знает не только вся Россия, но и, пожалуй, весь мир. Итак, в первом документе назывались имена высокопоставленных кремлевских чиновников, прежде всего начальника Управления делами президента Павла Бородина, а также едва ли не всех его заместителей: Люлькина, первого зама Савченко, Козелько и еще целого ряда высокопоставленных чиновников. Во втором – тесно связанного с Бородиным некоего Виктора Столповских…

Деликатное дело

Зная Бородина и его очень тесные, практически дружеские отношения с президентом, я сразу подумал, что глава Управления делами, прикрываясь близостью к Ельцину и своею собственной властью, судя по всему, решает свои вопросы без оглядки на закон. Но тогда у меня и в мыслях еще не было, что и сам президент окажется причастным к вскрывшимся в Кремле махинациям. Тогда мне казалось, что Ельцин по складу своего характера никогда не пойдет ни на какие сомнительные дела.

После ознакомления с документами я взял для себя недельную паузу, размышляя: что же делать дальше?

Ситуация для меня складывалась очень сложно. С одной стороны, я дал обещание швейцарцам, они поверили в меня, поверили в то, что в России после 70 с лишним лет авторитаризма закон наконец-то может быть равным для всех. Как бы я выглядел перед ними и перед своей совестью, если бы не выполнил это обещание? Швейцарцы, кроме того, полагая, что это теперь наше общее дело, попросили меня собрать по этим двум фирмам информацию и для своей собственной дальнейшей работы, и я обещал им это сделать.

С другой стороны, была бы в России, что называется, «нормальная правовая ситуация», работал бы президент Ельцин действительно так, как и полагается президенту, – активно и решительно, а не проводил по полгода на больничной койке, уважал бы Закон с большой буквы, а не «крутил» им как хотел, я попросил бы его помочь мне создать полноценную российско-швейцарскую группу следователей, которая раскрутила бы это дело в полном объеме.


К сожалению, рассчитывать на такую поддержку я не мог.

Прошла неделя тяжелых раздумий, и я принял твердое и окончательное решение: надо начинать расследование. И если оно подтвердит самые худшие мои опасения, возбуждать против коррумпированных кремлевских чиновников уголовное дело.

Генеральный прокурор уже по своему положению не может один заниматься следствием. Каким бы оно ни было интересным и важным, у Генпрокурора всегда есть масса других дел, его задача – руководить, направлять, контролировать. Нужен был человек, которому я мог доверять абсолютно. Из множества своих сотрудников мне нужно было выбрать человека честного и высокопрофессионального, который скрытно и без особого шума смог бы взяться за это дело и провести предварительное расследование.

Вначале я решил отдать швейцарские документы Михаилу Катышеву, одному из наших наиболее принципиальных работников, моему заместителю по следствию. Я знал его давно, доверял как себе, да и дела такого рода были полностью в его компетенции. Единственное, что меня останавливало, – это то, что сам Катышев тогда был под плотным «колпаком» у власти. По нашей терминологии, его усиленно «прессовали», пытаясь любыми способами подставить, дискредитировать. Тогдашний премьер Черномырдин лично просил убрать его с работы, настолько он «достал» правительство, олигархов и Администрацию президента. Премьер был сильно встревожен его расследованием по Национальному резервному банку, где фигурантами проходили Александр Лебедев, один из руководителей Национального резервного банка, и Андрей Костин, председатель правления Внешторгбанка России. Еще больший гнев премьер-министра вызвало следствие, начатое Катышевым по первому заместителю министра финансов Андрею Вавилову, который, по нашим данным, был автором и исполнителем многих сомнительных финансовых схем. Черномырдин не без основания предполагал, что во всех этих расследованиях Катышев играет первую скрипку, и был резко против него настроен. Давление на Михаила Борисовича продолжилось и после того, как Черномырдина сменил на его посту Кириенко.

Взвесив все «за» и «против», я пришел к выводу, что если передам полученные из Швейцарии материалы Катышеву, и его люди начнут заниматься столь деликатной темой, я подставлю его под еще больший удар и его «съедят» окончательно.

Поэтому я вызвал к себе Александра Яковлевича Мыцикова, моего советника, с которым меня связывали добрые отношения еще со студенческих времен. Прокурорский генерал, он много занимался следствием, был когда-то заместителем прокурора Омской области, затем начальником управления в Генпрокуратуре. Пригласив к себе в кабинет, я передал Александру Яковлевичу из рук в руки присланные из Швейцарии документы, предупредил о строгой конфиденциальности дела и попросил провести проверку. Фактически Мыциков стал первым человеком, с которым я поделился полученной мною «горячей» информацией. Я попросил его сразу же засекретить все имеющиеся материалы и запретил показывать их даже техническому персоналу. Правда, о содержании швейцарских документов кроме нас двоих знал еще один человек – переводчица. Но Мыциков достаточно жестко с ней побеседовал, и она обещала никому ничего не рассказывать.

Мы обсудили с Мыциковым ситуацию и возможный ход дела. Я предложил ему:

– Давай начнем с того, что напишем запросы.

Вдвоем мы набросали тексты запросов в МВД, ФСБ, ФСО и еще в целый ряд основных российских структур. Все эти запросы готовились без конкретных фамилий – вместо них на бумаге оставлялось пустое место. Когда же свежеотпечатанный запрос поступал от машинистки, Мыциков сам вписывал в текст нужные фамилии.

Ни из МВД, ни из ФСБ мы ничего конкретного не получили…


Тогда я решил воспользоваться, так сказать, личными, неформальными отношениями. Среди нового руководства ФСБ близких связей у меня ни с кем не было, а вот в МВД я был в хороших отношениях с начальником российского бюро Интерпола Владимиром Овчинским. Напрямую сказать ему о сути дела я, конечно, не мог, поэтому схитрил.

– Владимир Семенович, – сказал я ему, – мне от швейцарцев информация пришла о фирме «Мабетекс». Вроде бы они ее в Интерпол тоже запустить хотят. Не посмотрите, что у вас есть на эту тему?

Владимир Овчинский подошел к моей просьбе также неформально. Презрев обычную в таких случаях бюрократию, он вскоре сообщил мне об одном удивительном случае. В 1997 году некий швейцарский господин по имени Беджет Пакколи, а также его брат Ахрим прилетели на принадлежащем им частном самолете в Россию. Приземлились они на правительственном аэродроме «Внуково-2.» Не проходя никакой таможни, они поехали в город, но были остановлены работниками милиции. У них обнаружили огромную сумму незадекларированных денег – многие тысячи долларов США. Естественно, их сразу же задержали, составили протокол, стали разбираться. Вдруг в районном отделении милиции, куда их доставили, раздался телефонный звонок. Говоривший представился первым заместителем Бородина Савченко. В не терпящей возражений форме он приказал немедленно отпустить обоих Пакколи, причем вместе с деньгами.

– Эти люди работают с Управлением делами президента, – разъяснил он «нерадивым» милиционерам.

Начальник милиции естественно и благоразумно решил для себя, что лучше ему, от греха подальше, с кремлевскими «генералами» не связываться, и сразу же отпустил задержанных на все четыре стороны. По российскому законодательству факт контрабанды валюты должен был быть обязательно запротоколирован, а все материалы дела переданы для проведения расследования с участием таможенников. Ничего этого сделано не было. Материалы быстро и тихо прикрыли, но по чьему-то недосмотру документы о незаконном ввозе денег не уничтожили.

Так эти важнейшие документы оказались в руках Овчинского (а потом и в моих). Было проведено формальное служебное расследование. Стрелочника нашли сразу – какого-то милиционера, которому в свое время приказали закрыть дело. Его «строго» наказали.

Кстати, информацией о задержании Пакколи с большой суммой денег заинтересовались не только мы: на Б. Пакколи пришел официальный запрос также из германского бюро Интерпола, и российское бюро Интерпола так же, как и мне, переслало туда всю имевшуюся у него информацию. Тот факт, что немцы проводили собственное расследование деятельности Пакколи, был нам на руку. Мы очень боялись утечки информации, что, дескать, Генеральная прокуратура «копает» под Кремль. Поэтому, узнав, что материал о валютной контрабанде братьев Пакколи уже «гуляет» по Интерполу, мы без шума взяли его оттуда и приобщили к нашему расследованию.

Проделали мы все это максимально аккуратно и скрытно. И все же, думаю, это был тот самый момент, когда в Кремль ушла первая тревожная информация: кто-то интересуется Пакколи и его компанией.

* * *

Забегу несколько вперед. Не раз позднее меня обвиняли, что дело о «Мабетексе» было возбуждено с серьезным процессуальным нарушением – дескать, не была перед этим проведена так называемая доследственная проверка. Да неправда все это! Уже один наш запрос в российское бюро Интерпола говорит об обратном – формально подтверждается факт проводимой нами доследственной проверки. А ведь мы посылали еще массу запросов в ФСБ, ФСО, МВД и другие интересующие нас организации. Конечно, процессуально я должен был дать письменное указание на ее проведение, написать на официальном бланке: «Провести доследственную проверку в порядке статьи 109 УПК РСФСР». Но, как вы понимаете, в условиях секретности, в которой мы в те дни работали, сделать это было никак нельзя, мы бы сразу себя раскрыли. Тем не менее по характеру всех тех действий, которые мы тогда проводили, это была реальная и полноценная доследственная проверка. К слову, и сам Уголовно-процессуальный кодекс позволяет возбудить уголовное дело и без проведения доследственной проверки. Поэтому нарушения законодательства я здесь не вижу никакого.

* * *

Но вернемся в год 1998-й. Проверка шла, мы рассылали запросы. А я тем временем размышлял над ситуацией. Конечно, какие-то «убойные» факты мы уже имели. Но их явно было недостаточно для возбуждения уголовного дела. Ну, везли братья Пакколи деньги, а что дальше? Есть у нас на руках документы из Швейцарии, а как их проверить? Нужно было что-то еще…

Вскоре мы поняли, что без возбуждения уголовного дела с мертвой точки не сдвинуться. Конечно, нам очень хотелось провести выемку документов в швейцарской штаб-квартире «Мабетекса». Мы подготовили международное поручение, для надежности я послал его в Швейцарию не почтой, а отправил туда Мыцикова. Довез-то он это поручение без проблем, но госпожа дель Понте выполнить нашу просьбу отказалась. Как выяснилось, по швейцарскому законодательству, пока уголовное дело не будет возбуждено здесь, в России, провести какие-то следственные мероприятия в Швейцарии было невозможно.

После того как я получил из-за границы «горячие» документы, время от времени мы с Карлой дель Понте переговаривались по телефону, информируя друг друга о ходе дела. В конце концов мы пришли к выводу, что мне надо снова ехать в Швейцарию: Карла обещала снабдить нас новой информацией, которая могла вдохнуть в притормозившееся расследование свежую струю. Но в организации такой поездки была одна сложность. Спланировать ее надо было так, чтобы не привлечь ничьего внимания. Тем более что, будучи лицом государственным, визиты такого рода я должен был хоть и формально, но в обязательном порядке согласовывать с президентом.

И вновь пришлось пуститься на маленькую хитрость. К тому времени у меня была запланирована официальная поездка в Париж, и я решил совместить одну поездку с другой. Я написал Ельцину бумагу, что собираюсь во Францию, нанести ответный визит недавно приезжавшему в Россию тамошнему Генеральному прокурору, и был без промедления отпущен.


Еще одно небольшое отступление, снова на «телефонную» тему. К тому времени мы с Карлой беседовали по телефону достаточно часто, как минимум пару раз в месяц. Как выяснилось позднее, разговоры эти стали одной из самых моих больших ошибок. Точнее, не сами телефонные беседы, а то, что я не предупредил свою собеседницу о суровых российских реалиях, об «особенностях» российского телефонного общения.

Честно говоря, мне даже было как-то неудобно, стыдно говорить ей о том, что в нашей стране могут прослушиваться телефонные переговоры даже Генерального прокурора. Чтобы не быть голословным, приведу такой пример: беседуя по правительственной, абсолютно закрытой, кодируемой связи, я не раз чувствовал, как в трубке вдруг резко падало напряжение и начиналось непонятное, еле уловимое ухом шуршание – кто-то подсоединился. Несколько раз я говорил об этом Крапивину и Старовойтову, руководителям ФАПСИ и ФСО, но они отнекивались и переводили мой вопрос в шутку. Да что я? Помню, в одном из своих интервью даже премьер-министр Виктор Черномырдин признался, что подозревает, что его телефоны прослушиваются. Более того, как-то в приватной со мной беседе Черномырдин признался, что сам Ельцин, Президент России, опасается того же. Как говорится, выше уже только Бог… Остается только вспомнить тотальную слежку сталинской эпохи и посетовать, что и сегодня мы ушли от нее не на очень далекое расстояние.

Дело осложнялось еще и тем, что даже мы, прокуроры, не знали всех закрытых, по сути, секретных инструкций, в содержание которых был посвящен очень узкий круг людей. А не зная, что в них написано, как с ними бороться?

Главная же проблема состояла в том, что, опять же по законодательству, прокуратура не имела право осуществлять надзор за оперативно-розыскной деятельностью спецслужб. Позднее я сумел добиться весьма существенных поправок к закону, но, не имея мощной поддержки президента и других власть имущих, до конца довести дело не смог. Реально поставить под контроль выходящую за рамки закона деятельность спецслужб при проведении оперативно-технических мероприятий, заставить их отказаться от порочной практики «подслушивать» всех и в любое время без законных на то оснований, к сожалению, мне тогда так и не удалось.

Конечно, я не мог рассказать обо всем этом Карле. Сам я, наученный нашей горькой действительностью, естественно, ничего лишнего ей по телефону не говорил: лишь согласовывал даты, может быть, делал какие-то намеки. Она же, как правило, беседуя по телефону, всю информацию выкладывала как на духу – со всеми фамилиями и фактами, то, о чем открыто говорить было ну никак нельзя.


Воспаление легких скосило меня буквально за пару дней до запланированного в Париж вылета. Врачи потребовали, чтобы я лег в больницу. Никакие мои доводы о том, что мне необходимо уехать, они не принимали: понимаем, дескать, – Париж, Елисейские Поля, Монмартр… Но здоровье-то тоже беречь надо… А у меня в голове и мыслей о Париже нет – одна Швейцария…

Короче, я их все же уломал. Нагрузили меня эскулапы в дорогу всякими препаратами, пилюлями, и я поехал. Остановился в нашем парижском посольстве, нанес ответный визит французскому Генпрокурору Бержелену. Должен был встретиться с находящимся в эмиграции бывшим мэром Санкт-Петербурга Анатолием Собчаком, но не сложилось. Под конец визита дал несколько интервью и уехал. В общем, как я и предполагал, – обычная поездка.

Пробыв в Париже запланированные три дня, на обратном пути я завернул в Женеву.

Встретить меня Карла сама не смогла, но прислала свой бронированный лимузин. К слову сказать, на тот момент она была единственным охраняемым государственным служащим Швейцарии. Такого бронированного авто и охраны не было даже у швейцарского президента.

Как и в прошлый раз, остановился я в российском посольстве, у Степанова. Помню, беседуя со мной, он, как бы сетуя, промолвил:

– Сколько же денег наших в Швейцарии крутится… Какие темные дела проворачиваются…

Уже позднее, зная многие детали дела «Мабетекса», я понял, что в душе у этого высокого и приятного в общении человека шла нелегкая нравственная борьба. Как патриот, государственник, он, конечно, искренне переживал все то, что творилось с нелегальным вывозом в Швейцарию капиталов из России, говорил об этом с болью. Наверняка он обладал по этому вопросу обширнейшей информацией, но делиться ею со мной, естественно, не собирался. Дочь его, как я уже говорил, работала в компании у Пакколи. Уверен, что Степанов знал о многих его махинациях, завязанных на Кремле. Но ни мне, ни кому бы то ни было еще рассказать об этом не пожелал. Тем не менее я не в претензии. Человек попал в нелегкую житейскую ситуацию. Я чувствовал, что помогал он мне как мог, но откровенного разговора у меня с послом, к сожалению, так и не получилось.

Главный свидетель обвинения

Уже первая встреча с госпожой дель Понте (а было их несколько) показала, что приехал я в Швейцарию отнюдь не напрасно. Не тратя времени, она сразу приступила к цели моего визита.

– Господин Скуратов, – сказала она, как и прежде, пытливо глядя прямо в глаза, – я хотела бы познакомить вас с главным свидетелем по делу «Мабетекса».

Утром следующего дня я встретился в ее кабинете с молодым человеком приятной внешности. Звали его Филипп Туровер.

Первое, что бросилось в глаза, – это хорошие манеры и прекрасное знание русского языка. Как рассказал сам Филипп, родился он в Советском Союзе. Его отец был испанцем – из тех испанских детей, которых в тридцатые годы, спасая от войны, переправили в СССР. Здесь он вырос, стал одним из крупнейших экспертов в области испанского языка и литературы, познакомился с русской женщиной, будущей матерью Филиппа. Кстати, полностью фамилия Туровера звучит как Туровер-Чудинова. Второй частью фамилии он отдал дань уважения своей матери. Ну а странное для русского уха «женское» окончание для Испании вполне допустимо, если учесть, что тройные-десятерные по длине имена обычны для католиков. Удивительно другое. Девичья фамилия супруги Павла Бородина – главного оппонента Туровера – тоже Чудинова. Честно говоря, я был этим совпадением просто поражен. Да, от судьбы действительно не уйдешь: главным обвинителем стал однофамилец…

Отказавшись от российского гражданства, Филипп Туровер в 1983 году уехал в Испанию, на родину отца. Здесь он получил блестящее экономическое и правовое образование, свободно общался на шести языках. Вернулся в Россию, кажется, в начале 90-х годов, работал в Москве представителем известного швейцарского «Banco del Gottardo».


В присутствии Карлы Туровер рассказал мне просто фантастические вещи.

Работая в московском представительстве швейцарского банка, Филипп был в курсе проведения многих финансовых операций. Он стал свидетелем попыток КПСС отрегулировать работу с финансами через счета в различных зарубежных, а также отечественных коммерческих банковских структурах типа «Финист Банка», СБС и других. Коммунисты были уверены, предполагали, что их партия будет жить и работать всегда и при любых условиях, даже в условиях нелегальных, в подполье. Деньги записывались на доверенных лиц.

Уже потом, когда КПСС окончательно разрушилась, кое-кто из этих людей, как я узнал, записанные на них многомиллионные суммы вернуть отказался.

Застал он и период так называемой «первой волны коррупции», известной, к примеру, махинациями с чеками «Урожай», когда «в никуда» исчезли колоссальные деньги, выделенные государством для поддержки сельского хозяйства. Туровер был в курсе всех деталей заключения крайне невыгодного для России договора со швейцарской фирмой «Noga». Документы контракта были составлены так, что именно государство (то есть Россия) выступало в сделке в качестве юридической стороны, что подкрепил своей подписью тогдашний первый вице-премьер Геннадий Кулик.

В результате наша страна была вынуждена отвечать по сделке любым принадлежащим ей имуществом (выставкой музейных картин, самолетами, парусной яхтой…), которое владелец фирмы Noga с маниакальным упорством пытался арестовывать то в одной, то в другой стране.

Ну и конечно, сам «Banco del Gottardo». Популярность этого банка и доверие к нему в России были столь велики, что он даже собирался организовать у себя что-то вроде «Клуба кредиторов российской экономики». Естественно, Туровер был в курсе практически всех проходящих через банк финансовых потоков, большинства проворачиваемых этим банком в России дел.

Но главное состояло в том, что Филипп Туровер отличался необыкновенной скрупулезностью, чрезвычайной дотошностью и экстраординарной педантичностью. Он делал копии едва ли не всех проходящих через него финансовых документов. Собранный им за годы работы в Banco del Gottardo уникальный по своей значимости и величине архив занимал несколько десятков битком набитых папками объемистых коробок. Именно этот архив и стал основой для проведенного швейцарцами полицейского расследования, результаты которого Карла дель Понте и выслала в адрес российской Генеральной прокуратуры.

* * *

Не вдаваясь в детали, Туровер рассказал мне, как действует механизм мошенничества. Схема была классической. При заключении подрядов на реконструкцию Кремля «Мабетекс», возглавляемый Беджетом Пакколи, намеренно завышал объемы работ и их общую стоимость. Договор подписывался без предварительно составленной сметы. После этого «Мабетекс» нанимал субподрядчиков, выплачивая им намного меньше зафиксированных на бумаге цифр. Затем производился так называемый «откат». Дельта – разница между реальной стоимостью проделанной работы и той, что записана в документе, – делилась, и солидная ее часть возвращалась тем, кто в свое время обеспечил Пакколи эти супервыгодные подряды. Причем обеспечены они были «Мабетексу» практически без обычного в таких случаях конкурса-тендера, то есть вне конкуренции.

Любая стройка – хороший способ украсть деньги. А реконструкция Кремля – это была очень большая стройка. Как поведал Туровер, руководитель секции русских клиентов «Banco del Gottardo» Франко Фенини рассказал ему, что сам видел, как перед очередным отъездом в Москву Беджет Пакколи брал с собой огромное количество наличных денег и драгоценностей, которые впоследствии передавал в Управлении делами Президента «нужным людям». Были и другие факты…

Я был потрясен услышанным. Одно было абсолютно ясно: дело можно двигать вперед – оно того стоит. Но рассказ Туровера, пусть и чрезвычайно интересный, являлся на тот момент не более чем просто рассказом, так сказать, светской беседой. Как превратить его в документ, который можно подшить к делу?

Не особо надеясь на успех, я спросил у Филиппа:

– Как часто вы бываете в Москве?

Тот ответил, что регулярно и проводит там иногда довольно длительное время.

– Готовы ли вы прийти к нам в Генеральную прокуратуру и дать официальные свидетельские показания, причем по всей форме, с предупреждением об ответственности за дачу ложных показаний?

Не знаю, возможно Туровер мысленно уже давно ждал этого вопроса, потому что ответил на него он практически не раздумывая, быстро и недвусмысленно:

– Да, я готов.

Я поблагодарил его за сотрудничество, оставил свои телефоны. Мы договорились, что уже на следующей неделе он приедет в Москву и сразу же встретится со мной и Мыциковым.


Туровер ушел, а мы с Карлой обсудили еще некоторые моменты. Один из них был технический, но очень для меня важный: как мы будем обмениваться информацией и прокурорскими запросами по интересующим нас обоих вопросам?

Надо сказать, что по приезде в Женеву я сразу почувствовал, что посла Степанова моя странная «женевская остановка» сильно заинтриговала. Но я решил, что будет правильнее в курс дела его не вводить. Где-то я, может быть, не доверял ему, но скорее меня беспокоил другой, связанный с нашим российским посольством вопрос. Дело в том, что многие запросы – по уже упоминавшемуся Александру Лебедеву, Владимиру Потанину – отправлялись дипломатической почтой. Наша швейцарская миссия небольшая, и естественно, в самом посольстве запросы эти видели и читали многие, если не все. Буквально уже на следующий день следовал звонок в Россию, и о содержании письма становилось известно его непосредственному «герою». Не хочу обижать огульно всех сотрудников российского посольства в Швейцарии: бесспорно, там работало и работает много честных людей, которые искренне согласились бы помочь мне. Но мы с госпожой дель Понте все же не хотели рисковать и поэтому решили перейти к прямому обмену информацией, через собственных курьеров – из рук в руки.

Напоследок моя собеседница передала мне еще несколько интересных документов по «Мабетексу», и мы расстались. Я вернулся в посольство и стал готовиться к отъезду домой.

Ближе к вечеру дель Понте, видимо, желая хоть как-то скрасить мои тягостные ощущения от информации, полученной от нее и Туровера, прислала за мной свой автомобиль, и я получил возможность немного отдохнуть, совершив небольшую экскурсию в Альпы. То ли от нервного перевозбуждения, то ли от чистого горного воздуха, но именно в этот вечер я почувствовал, что мучившая до поездки болезнь меня уже больше не беспокоит.

На следующее утро, полностью удовлетворенный результатами поездки, я вылетел в Москву.


Туровер не обманул меня. Ровно через неделю он позвонил в прокуратуру. Я немедленно вызвал к себе Мыцикова. Мы назначили время, и Филипп с немецкой пунктуальностью, не опоздав ни на минуту, пришел к нам. Мыциков по всей форме официально допросил его и оформил беседу протоколом. Мы договорились с Туровером общаться и дальше, поскольку этот чрезвычайно информированный во всех отношениях человек был для нашего следствия очень полезен: несколько раз он подсказывал нам выходы из кажущихся в тот момент тупиковыми ситуаций.

«Banco del Gottardo» был в центре многих событий, происходящих в последние годы в России, на него были завязаны наши многочисленные коммерческие и финансовые структуры. Популярность банка, как я уже говорил, была очень велика. В качестве сотрудника банка Туроверу приходилось общаться со многими клиентами. Из-за русского происхождения его считали «своим», его знали, ему доверяли.

Беджет Пакколи держал в «Banco del Gottardo» свои деньги, проводил через него финансовые трансакции. В этом же банке открывали счета и многие российские высокопоставленные чиновники – их насчитывалось не менее ста человек.

Почему же Туровер решил «сдать» швейцарской прокуратуре едва ли не весь российский истеблишмент? Дело здесь запутанное и темное. Как я понял, другой сотрудник «Banco del Gottardo», Франко Фенини, который также давал показания швейцарской прокуратуре и даже какое-то время находился под арестом, рассорился с Филиппом из-за денег. Дело в том, что и Фенини, и Туровер отвечали в банке за российское направление. Но Туровер был, как говорится, ближе к деньгам: со стороны банка он участвовал во многих финансовых операциях россиян и получал за это неплохие проценты. На каком-то этапе Фенини почувствовал себя обделенным и начал Туровера шантажировать. Это послужило, так сказать, отправным толчком. Туровер подал против Фенини иск и, чтобы получить в этой борьбе какие-то преимущества и выиграть дело, начал активно сотрудничать со швейцарской прокуратурой.

Почему Туровер делал копии со всех проходящих через него более-менее интересных документов? Тоже вопрос, как говорится, на засыпку. Может, хобби у него было такое, может, еще чего – в душу-то не залезешь. В недрах наших правоохранительных органов было и другое, не лишенное логики объяснение: Туровер, дескать, выполнял задания спецслужб западных стран и именно по их указанию и собирал компромат на высокопоставленных российских чиновников. И что вся эта заваруха, начавшаяся с Беджета Пакколи и его «Мабетекса» и перекинувшаяся впоследствии на Бородина и иже с ним, не что иное, как блестящая операция западных спецслужб по дискредитации и без того подорванного в глазах мирового сообщества имиджа российских руководителей.

Так это или нет – не знаю. Но бесспорно, российские чиновники дали все основания для того, чтобы ими занялись правоохранительные органы, как отечественные, так и зарубежные. Что же касается Филиппа Туровер-Чудинова, то он – личность своеобразная и неординарная. В нем уживались как талант, так и авантюризм, широта – и мелочность: он мог прогулять большие деньги в ресторане и одновременно не платить месяцами за квартиру.

Правильно ли будет сказать, что именно Туровер положил начало делу «Мабетекса»? Наверное, нет. Даже из тех, самых первых присланных из Швейцарии материалов следует, что полиция Германии и Швейцарии, а также налоговая гвардия Италии уже давно следили за Беджетом Пакколи, подозревая его в отмывании денег. Они взяли его «на контроль» и до поры до времени не трогали его.

Здесь надо учесть, что психология западноевропейского гражданина, в частности швейцарца, коренным образом отличается от психологии россиянина и его менталитета. Закон там не просто уважают, он возведен до уровня какого-то фетиша. К примеру, я бы не посоветовал вам после одиннадцати вечера шуметь даже в собственной квартире. Соседи не придут, как у нас, предупреждать и ругаться, а с ходу вызовут полицию. Швейцарец считает своим долгом, если увидит неправильно припаркованную машину, сразу же доложить об этом нарушении в полицию. Стоит ли говорить, что люди там никогда не переходят дорогу на красный свет светофора…

Поэтому, когда через банковские счета Пакколи вдруг пошли огромные обороты денег, им сразу же заинтересовались в местной полиции – откуда дровишки-то? Пакколи не арестовали, но где-то в своих блокнотах «галочку» поставили: дескать, что-то тут не так, надо разобраться. Начали проводиться чисто профилактические мероприятия, следили потихонечку, отслеживали. А тут и Туровер со своим архивом поспел к месту. Конечно, в архиве Туровера хранились документы и на других россиян. Но на их фоне управляющий делами российского президента Павел Бородин бесспорно выделялся – и близостью к Кремлю, и масштабом проворачиваемых сделок.

Еще один интересный вопрос: почему швейцарская прокуратура вдруг воспылала таким вниманием к России и нашим, в общем-то, внутренним проблемам – мошенничеству, коррупции?

Оказывается, с точки зрения Швейцарии, проблемы эти не только российские. По большому счету, до нас им дела нет. Швейцария – страна чрезвычайно прагматичная и в первую очередь защищает свои собственные интересы. Денег в швейцарских банках более чем достаточно. И будет там на 5 – 10 российских миллиардов долларов больше или меньше – роли особой не играет, эти суммы для Швейцарии, одной из богатейших стран мира, не принципиальны.

Я спросил у Карлы дель Понте, не волнует ли ее тот факт, что раскрывая «русские» счета, они рискуют потерять тысячи потенциальных клиентов?

Ответ ее был очень прост: все это не имеет значения – главное, чтобы деньги, хранящиеся в наших банках, не были грязными.

Да, швейцарцы в какой-то степени теряют свой веками складывавшийся имидж, испаряется миф, что швейцарские банки самые надежные и тайну своих клиентов не выдают. Но сегодня они четко понимают: не делай они этого – и будущее их страны, их детей незавидно.

Сначала в страну приходят и оседают большие деньги сомнительного происхождения. Что последует дальше? После этого человек, у которого в банке на счету появились эти деньги, решает, что неплохо было бы за ними приехать и даже слегка потратить: он пытается легализоваться, то есть купить в Швейцарии недвижимость. Но по закону иностранец не имеет права купить здесь землю или дом. Тогда он начинает договариваться о фиктивном оформлении недвижимости на какого-то подставного швейцарца. Потом, если это получается, иностранцу уже хочется получить гражданство или вид на жительство. Это сложно, и он начинает давать взятки.

С этого момента начинается постепенное развращение и коррумпирование швейцарского государственного аппарата, его чиновников – явление для законопослушной страны чрезвычайно опасное.

Купив за деньги и недвижимость, и гражданство, владелец денег наконец-то переезжает в Швейцарию на постоянное жительство. Причем отнюдь не один. За ним наверняка потянутся его компаньоны, другие члены мафиозных групп. Сначала, как в случае с «Мабетексом», это владельцы грязных денег от строительных подрядов. Потом это будут люди, «заработавшие» грязные деньги на наркотиках, игорном бизнесе, торговле оружием.

Причем Россией здесь не ограничится. Следом за нашими деньгами в маленькую Швейцарию потекут грязные деньги с Украины, из Китая и так далее – список может быть сколь угодно длинным. Точно так же вслед за деньгами приедут их хозяева – бандиты. И вот все эти «бизнесмены» начнут делить новый для них рынок: давать взятки, вкладывать свои деньги в легальный бизнес, в недвижимость, пытаясь отмыть их. Начнутся разборки, убийства…

Стань этот весьма недалекий от фантастики сценарий реальностью – и из добропорядочного, процветающего бюргерского государства Швейцария превратится в проблемную страну, зараженную вирусом коррупции, мафии и террора.

Какой же порядочный человек после этого доверится их банкам? И вообще, нужна ли такая атмосфера самим швейцарцам?

Именно поэтому Швейцария так упорно боролась с казавшимся ей преступником россиянином Сергеем Михайловым, закрывая ему въезд в страну. Именно поэтому, увидев, какие обороты с Россией имеет «Мабетекс», а также уровень российских чиновников, замешанных в его махинациях, швейцарская прокуратура всполошилась. Она начала скрупулезно фиксировать, кто приезжал к Пакколи, кто заходил в «Мабетекс». Более того, швейцарская прокуратура передала нам списки и попросила выяснить, связаны ли все эти люди с российским криминалитетом или нет?

Неприкрытый интерес швейцарцев к России мне был вполне понятен. Он назревал все последние годы, когда из России в Европу хлынули тысячи наших соотечественников, многие из которых делали это далеко не с туристическими намерениями. Российские деньги уже начали серьезно беспокоить европейцев. Я думаю, что дальновидной и мудрой политике швейцарцев по профилактике проникновения в страну зарубежного криминалитета нам стоило бы не только позавидовать, но и поучиться.

Архив Туровера

Изучив показания Туровера, мы поняли, что подошли к очень серьезному, можно сказать, переломному в этой работе этапу. Наступила необходимость произвести выемку интересующих нас документов. Но, не заведя уголовного дела, сделать это было по закону невозможно. 8 октября 1998 года я решил подстраховаться и особым распоряжением наделил своего советника А. Мыцикова специальными полномочиями по проведению процессуальных действий. Перед этим мы официально возбудили дело по «Мабетексу», надзор за которым я взял лично на себя.

Но оставалась еще одна сложность. В России существует единая система учета уголовных дел, и находится она в ведении МВД. Каждому делу там присваивается свой учетный номер. Зарегистрируй мы это дело официально – огласки не избежать: моментально все бы раскрылось. Вновь нас выручили все те же «неформальные связи». По моей просьбе Мыциков попросил, не говоря зачем, зарезервировать для нас один учетный номер в Управлении по расследованию особо важных дел Генпрокуратуры России. Естественно, возражать ему никто не стал, хотя известный интерес коллеги проявили.

После возбуждения уголовного дела Мыциков и я вновь встретились с Туровером, и тот по нашей просьбе передал нам большую часть своего архива. Сделал он это не второпях, а очень тщательно, описав в подробностях содержимое буквально каждой папки. Документов было очень много. Согласно акту выемки – 49 папок, в которых находилось 4919 страниц архивных документов, датированных 1992–1998 годами. Принимали мы папки у меня в кабинете, и они заняли практически всю поверхность моего далеко не маленьких размеров стола. Много времени у нас ушло и на то, чтобы рассортировать их, разложить по темам, а также выбрать приоритетные для дальнейшей работы.

В папке № 1 на 29 листах находилась переписка с Марийским машиностроительным заводом; папка № 15 под заголовком «Антей» содержала 31 страницу; папка № 27 – 243 страницы под общим заголовком «Документы Марий Эл». Как пояснил Туровер, эти официальные документы подтверждали попытки продажи за рубеж совершенно секретного зенитно-ракетного комплекса «С-300В». Как показывали бумаги, к этим попыткам продажи имели прямое отношение как глава администрации Марий Эл, так и один из тогдашних вице-премьеров, курировавший оборону, а также и кое-кто повыше. Папка № 12 (134 страницы) и папка № 33 (164 страницы) содержали постановления правительства и другие закрытые документы.

Туровер объяснил, что основу этой подборки составляют уникальные секретные постановления правительства. К примеру, там имелось особо засекреченное постановление, дающее квоту на ввоз и транзит через территорию России некоторых наркотических веществ. Водном из пунктов этого постановления стоял кокаин, причем в очень большом количестве. Но кокаин – это продукт, потребляемый только наркоманами, медицине он не нужен. Во всех странах мира путь кокаина только один – на уничтожение. В России же были разрешены ввоз и дальнейший транзит кокаина. Еще одна квота позволяла «Сибнефти», а точнее, Березовскому и Абрамовичу экспортировать 3 миллиона тонн нефти, причем без всяких акцизов. Иными словами, одним росчерком пера этим двум деятелям было подарено что-то около 30 миллионов долларов.

Там же, в архиве, имелась и целая пачка официальных бумаг, связанных со скандалом со швейцарской компанией Noga, которых, по словам Туровера, было побольше, чем по «Мабетексу», да и суммы там фигурировали покрупнее, а также огромное количество других документов.

Информации было столько, что уже после беглого просмотра туроверовских материалов я сразу дал поручение провести доследственную проверку в отношении одного из работников Администрации президента, высокопоставленного сотрудника МИДа.

Просмотрев материалы Туровера, я принял решение возбудить дело и по фирме «Noga», хотя с момента подписания того самого, невыгодного для российского государства, договора минуло уже более шести лет. Причем глава этой компании господин Гаон после предварительных с ним переговоров был готов дать показания, кому из российских государственных чиновников он в свое время давал взятки. Возбудив это дело, мы могли оспорить решение Стокгольмского арбитражного суда, вынесенное в пользу «Noga». Забегая вперед, могу с уверенностью сказать, что, если бы мы доказали (а предпосылки для этого у нас все были), что наши чиновники, подписывая соглашение, действовали незаконно, России не пришлось бы переживать столь неприятные и даже позорные для нее минуты ареста ее собственности за границей.

Нашел я в полученном архиве и информацию о счетах многих российских сановников, открытых ими в зарубежных банках. Большинство из этих счетов существуют там, кстати, и до сих пор, и, полагаю, с нынешним подходом прокуратуры к проблемам подобного рода вряд ли их хозяева когда-либо будут объясняться перед следователем, откуда у чиновника со скромной зарплатой появился за границей счет на многие миллионы долларов.

Наибольший интерес для нас представляла папка № 3 – «Переписка с Управлением делами Президента России», 24 страницы, а также примыкающие к ней по тематике папка № 39 – «Клуб Тотардо», 151 страница, и папка № 41 – «Финансовые документы», содержащая 365 страниц. Именно здесь и находился полный комплект документов по «Мабетексу», на основании которых мы и возбудили уголовное дело – контракты, акты, денежные проводки и прочее.

Имея на руках такие документы, шум можно было поднимать большой. Но обнародуй я все эти факты – непременно раскрыл бы в этом случае и свой источник. Рисковать столь крупным делом, как «Мабетекс», ради других, явно уступающих ему по масштабности и значимости, мне не хотелось. Поэтому часть информации я отдал на проверку, часть отложил для дополнительного расследования. Те же материалы Туровера, которые, с нашей точки зрения, еще не были готовы для серьезной работы и требовали тщательной доследственной проверки, как, например, сделка по Марийскому машиностроительному заводу, связанная с новейшим российским оружием, мы решили основательно изучить.

Здесь, наверное, необходимо сделать небольшое отступление и объяснить читателю очень важный момент: почему я все же решился заняться расследованием дела «Мабетекса»? Почему, понимая, к каким катастрофическим последствиям оно может привести (и привело!), я не послушался уже тогда буквально кричащего в моем сознании чувства самосохранения и не запрятал это даже не горячее, а раскаленное дело в самый дальний угол моего генпрокурорского сейфа?

Итак, с формальной стороны, принимая решение о возбуждении дела «Мабетекса», я исходил из буквы закона. Сомнений, возбуждать его или нет, после возвращения из Швейцарии и встречи с Туровером у меня не было. С другой стороны, я действовал достаточно прагматично, поскольку все же где-то впереди у меня брезжила надежда, что ситуация в стране нормализуется. С приходом Примакова надежда эта стала перерастать в уверенность, поскольку он сумел создать предпосылки для политических гарантий реальной работы правоохранительных органов по громким делам. Как выяснилось впоследствии, созданных гарантий все же оказалось недостаточно, но движение в эту сторону, тем не менее, было Примаковым сделано.

Начиная работу по делу «Мабетекса», я также исходил из своего внутреннего убеждения и правосознания, что закон все же в России существует и его обязаны соблюдать все без исключения. Это не пустые слова – так меня учили в вузе, так, став доктором наук, профессором, учил своих студентов и я сам.

Пусть не поймет меня читатель превратно, но, как ни парадоксально, двигало мною еще и чувство самосохранения. Но это было беспокойство не за поставленную под удар карьеру, а за свою репутацию и доброе имя. Представим себе, что я все поступившие из Швейцарии факты скрыл, запрятал куда-то «под сукно», подальше от чужих глаз. Все в жизни течет… На мое место пришел бы новый Генеральный прокурор. И вот он обнаруживает эти документы… И что бы он сказал, увидев их?

– А почему это Скуратов не начал расследование, скрыл факты? Это злоупотребление служебными полномочиями. Пусть теперь отвечает за свой проступок перед законом! Ведь действия прокурора (как, впрочем, и судьи) прописаны законом чрезвычайно строго. Процессуально они существуют в очень жестких рамках, чрезвычайно формализованы и не дают особого простора для фантазии. Прокурор в своей работе – далеко не свободный художник и обязан отвечать за каждое свое слово.

Чтобы не быть голословным, приведу такой пример. Когда на меня начались гонения и было возбуждено уголовное дело, следователи подняли все поручения, которые я давал и подписывал в течение последних трех с половиной лет моей работы. А это, между прочим, тысячи документов. Искали любой компромат, любое несоответствие, ошибку… Не нашли. Это был тот случай, когда я абсолютно не волновался, поскольку знал, что ни к одному из подписанных мною документов придраться невозможно.

Возбуждая дело «Мабетекса», я также понимал, что рано или поздно, скрывай их под сукном или нет, но ставшие известными мне факты все равно выплеснутся если не у нас, то где-то на Западе. И тогда множество вопросов придут уже оттуда, и на все надо будет отвечать. И как бы я после этого смотрел в глаза хотя бы той же Карле дель Понте? Она-то знала, какими фактическими материалами я располагаю.

* * *

Задним числом могу сказать, что тогда недооценил те силы, которые будут мне противостоять. Но как я мог предположить, что в деле окажется замешанным такая супермощная сила, как сам президент? Конечно, я предполагал, что Бородиным дело не закончится, что будут еще какие-то крупные, связанные с Кремлем фигуры. Но что кривая вынесет на такой вираж?.. Нет, настолько далеко мои фантазии в момент возбуждения дела «Мабетекса» не залетали.

Трудная доля прокурорская… Да, я претерпел массированный «накат», травлю и унижения, меня пытались раздавить, уничтожить. Но правовая позиция у меня была железная, непоколебимая. Поэтому позднее, уже когда появились свидетельствующие против президента и его семьи документы, я дело не затормозил и следствие не свернул, хотя возможности для этого имел абсолютно все, а продолжал его наращивать. Не хочется хвалить себя, но, говоря откровенно, возбудить в те дни уголовное дело против чиновника такого уровня, как Бородин, было отчаянным поступком даже для Генерального прокурора страны. Это был открытый вызов Кремлю. Уверен, история еще расставит все по своим местам и дело «Мабетекса» не забудется уже тем, что стало одним из важнейших факторов, заставивших Ельцина уйти в отставку раньше срока.

Еще одним важным моментом стало то, что я, по сути, создал важный прецедент: впервые в стране было возбуждено дело против чиновника столь высокого ранга, а также впервые прокуратура пыталась разобраться в противоправности поступков действующего президента. Это был шаг, говорящий о становлении в России по-настоящему независимой прокуратуры.

Возбуждая это дело, я боролся даже не против каких-то конкретных персонажей, а против всего душащего нашу страну коррумпированного чиновничества, против людей, готовых ради своей корысти на любое преступление. Уже в разгар гонений на меня, столкнувшись как-то на одном из мероприятий с моими недругами, я откровенно сказал им:

– Пусть вы уберете меня, но тому решению, которое вы примете без меня, надавив на расследование и незаконно прекратив дело, никто не поверит.

Забегая вперед, скажу, что так оно, собственно, и получилось: дело Бородина у нас незаконно прекратили, в Швейцарии же его худо-бедно довели до вынесения наказания. А ведь оно могло стать образцом сотрудничества наших стран в борьбе с коррупцией.

Я искренне убежден, что и арест Бородина, и полное прекращение возбужденного против меня уголовного дела наглядно показали, кто на самом деле был прав. А ведь меня разве что рентгеном не просвечивали: искали за рубежом мои банковские счета, а также моих родственников, шикарные особняки и квартиры. Та же госпожа дель Понте ни на минуту не поверила развернувшемуся вокруг меня скандалу. Она звонила мне в больницу, когда я там лежал, отказывалась вести переговоры с кем бы то ни было, кроме меня, когда приехала в Россию во второй раз.

А ведь скандал тогда был в самом разгаре, и ей открыто говорили, что со Скуратовым ей лучше не встречаться.

Почему же Карла и другие представители закона Швейцарии уверены в моем честном имени? Почему Карла приехала в Россию на встречу со мной уже тогда, когда я был скомпрометирован, и не верила ничьим увещеваниям? Потому, что она знала истинные мотивы того, почему меня начали травить, какой убийственной силы документами я располагаю.

Но об этом чуть позже.

* * *

Итак, учетный номер для дела «Мабетекса» нами получен, и Мыциков обрел для ведения следствия все необходимые полномочия. Сразу же на повестке дня встал вопрос о широкой выемке документов. Но прежде чем сделать это, необходимо было доложить Ельцину, поскольку речь шла о его непосредственном подчиненном. Могла возникнуть очень серьезная проблема, учитывая импульсивный характер президента и его многолетние дружеские отношения с Бородиным.

На дворе стоял хмурый и слякотный октябрь. Как раз в это время руководителя президентской администрации Валентина Юмашева заменил Бордюжа. Я неплохо знал их обоих. Бордюжа, на мой взгляд, представлял собой достаточно крепкого середнячка, и, честно говоря, у меня были вполне обоснованные сомнения: а потянет ли он на таком сложном посту при практически не работающем президенте? В сравнении с ним Юмашев был намного сильнее. К тому же, если, к примеру, Березовский и Волошин (а это люди, столь же близкие к Ельцину, как и Юмашев) по натуре – законченные циники, то Валентин Юмашев, будучи человеком этой «стаи», все же был еще способен сопереживать и сочувствовать.

Никогда не любил политику. Но, став Генеральным прокурором, я вдруг понял, что в отношениях с сильными мира сего политические нюансы играют едва ли не главную роль. То, что можно сказать одному, ни в коем случае нельзя говорить другому, и наоборот. Я прекрасно понимал, что если бы Юмашев остался на своем посту, то через него можно было бы выйти на Ельцина с предложением о продолжении расследования. Тогда мне казалось, что роль президента в сравнении с остальными фигурантами расследуемого дела совершенно незначительная. Более того, она была просто опосредованная, поскольку за валом и грузом навалившихся дел Ельцин мог просто просмотреть махинации своего управляющего делами. Все это можно было понять и, наверное, простить. Однако мы обязаны были по полной программе «раскрутить» всех остальных, в первую очередь Бородина. Но… Пришел Бордюжа, и о наших планах сразу же пришлось забыть.

Не раз меня обвиняли позднее в том, что я якобы копил на Бородина и других сановников Кремля какой-то компромат, чтобы потом использовать его в своих корыстных целях. Нет, компромата я никакого не копил, более того, действуя строго в рамках закона, пытался о ходе расследования поставить в известность высших должностных лиц страны.

Сделать это, как ни странно, оказалось очень непросто.

Имея на руках швейцарские материалы, я несколько раз записывался для доклада к президенту. Но Ельцин болел, мои встречи с ним переносились. И тогда я поехал к Примакову.


Я ехал к премьер-министру и думал, что в данный момент вряд ли нашелся бы человек, который захотел мне хоть в чем-то позавидовать. Мы начали тогда проверку Центрального банка. Вся банковская элита во главе с Дубининым мгновенно ополчилась на меня. Солиднее банкиров найти людей непросто. Уже одних этих соперников мне вполне хватило бы, чтобы побороться. Но было еще одно уголовное дело, «покруче» этого. Мы начали расследование махинаций в крупнейшей российской авиакомпании «Аэрофлот», где основным фигурантом по делу проходил могущественный Борис Березовский, «серый кардинал» президента. Как показывало расследование, он прокручивал деньги «Аэрофлота» во все тех же швейцарских банках. Честно говоря, Борис Абрамович один стоил всех наших банкиров, вместе взятых.

Плюс к тому времени уже всплыла информация на дочерей Ельцина, что они играли на рынке ГКО. И это притом, что Татьяна в те дни уже была государственной служащей, советником президента. За несколько дней до объявления августовского дефолта, обрушившего российский рынок государственных облигаций, Чубайс «по дружбе» сообщил ей эту важнейшую и секретную информацию. Буквально за день до намечавшихся событий Татьяна Дьяченко, ее сестра Елена и некоторые другие высокопоставленные кремлевские чиновники успели поменять в банках все свои ГКО на твердую валюту, что было злоупотреблением властью в чистейшем виде. Скрывать эту информацию от премьера я тоже не имел права.

А тут еще «Мабетекс»… Все эти дела тяжелыми глыбами стояли передо мной – поистине неподъемная ноша.

О каждом из этих дел я расскажу на страницах этой книги поподробнее, а пока вернусь к встрече с Примаковым.


Премьер-министр принял меня без проволочек.

Ничего не скрывая, я рассказал Примакову и о Татьяне, и о Чубайсе. Рассказал о вице-премьере Серове, о всех шести заместителях министра финансов, о высокопоставленных работниках Центробанка, которые также играли на рынке ГКО и успели за день до дефолта обменять свои уже ставшие бумажками облигации на полновесные доллары.

Смотрю, Примаков помрачнел. А когда я ему сообщил о Бородине с «Мабетексом», он просто изменился в лице. Где-то в глубине души я его понимал: положение его в те дни уже было нестабильным, под атаками всемогущего Березовского кресло под премьером уже начало качаться.

Мы решили, что я как можно быстрее должен проинформировать о Бородине самого президента, но действовать необходимо с максимальной осторожностью. Как мне показалось, Примаков так до конца и не поверил в причастность Бородина к махинациям и, чтобы не обидеть кремлевского завхоза голословными обвинениями, посоветовал разобраться в деле более тщательно.

Вернувшись от Примакова, я попросил Мыцикова подготовить международные поручения в Женеву с просьбой провести обыск в «Banco del Gottardo» и швейцарской штаб-квартире «Мабетекса».