Краткая история тьмы. Часть 1 (Э. Н. Веркин, 2013)

Рассказ

– Мальчик, это у тебя настоящий автомат?

– Ну что вы, какой настоящий… ММГ. Макет масс-габаритный. Настоящие только на стрельбище выдают, а этот для того, чтобы скауты не расслаблялись, чувствовали тяжесть солдатской жизни.

– Так ты, значит, скаут? – сощурился старик.

– Ага. У нас тут лагерь недалеко. Километра… Четыре, наверное.

Скаут указал пальцем за окно, в сторону леса.

– Лагерь… это имени Владимира Гастелло, что ли? – поинтересовался старик.

– Николая, – поправил скаут. – Гастелло был Николай. Если вы про того Гастелло, про героя.

– Про героя, – подтвердил старик.

– Николай Гастелло, – подтвердил скаут. – Но наш лагерь по-другому называется – «Зарница».

– Ну да, – кивнул старик, – конечно, «Зарница».

Старик отряхнул руки. Затем еще раз отряхнул, покосился на автомат.

– Модель, точно, – повторил скаут. – То есть он сделан из настоящего автомата, но сейчас испорчен и не стреляет.

Старик почесал бороду и сказал:

– Ты что, мальчик, меня за дурака считаешь? Я таких штук в жизни видел – тебе и не снилось, уж как-нибудь могу различить – боевой или модель… Впрочем, может, ты и прав.

Старик вдруг расслабился и уселся в кресло.

– Может, ты, молодой человек с автоматом, и прав, – сказал старик. – Видеть я стал плохо, вполне, может быть, и чувствовать тоже. К тому же оказия-с со мной сегодня приключилась – очки подвели. Одни разбились, другие потерялись, третьи… Третьи, впрочем, тоже потерялись. Садись, чего стоять, мы не лошади.

Скаут снял с плеча автомат, сел в кресло напротив и оглядел дом. Быстро, но пристально.

Старинный, с толстыми стенами и небольшими окнами – купеческий особняк, пропахший воском, толокном, медом. На стенах какие-то специальные крюки, наверное, вешали на них что-то. Или кого-то. Наверное, подвалы есть хорошие, в таких можно ядерную бомбардировку пересидеть. Комната, опять же, большая, и полно в этой комнате разных старых вещей, собственно, все старое, даже телевизор – древний и черно-белый, с выпуклым экраном. Мебель тоже тяжелая, настоящая, в такой можно жить. И старик под стать всему этому – бородатый, сутулый, в ношеном пальто, похожем на длинный клетчатый сюртук. Хотя, если приглядеться, не очень-то и старик. Лет шестьдесят, может, но вид имеет усталый, на семьдесят с половиной, подержанный жизнью, скаут увидел это за несколько секунд, побарабанил пальцами по автомату.

– И зачем ты ко мне пожаловал, мальчик с автоматом? – ухмыльнулся старик.

– Да вот, расследую… – скаут вздохнул и приставил автомат к креслу. – То есть исследование пишу, работу научную вроде как.

– Про что? – осторожно поинтересовался старик.

Он дотянулся до стакана с холодным чаем, отхлебнул.

– А так, про всякие эксперименты. Про проект «Двина». Вы же в нем участвовали, кажется?

Скаут зевнул, поглядел на крюк на стене, поежился. Поправил куртку, серую, из толстой коричневой кожи, с высоким воротом и крупными медными пуговицами.

– Хорошая у тебя куртка, – сказал старик. – Никогда таких не видел.

– Буйволова кожа, – пояснил скаут. – В таких ходили грабители дилижансов на Диком Западе, классический дизайн.

– То-то, я смотрю, знакомое что-то… Проект «Двина» говоришь?

Старик стал пить чай, побрякивая зубами и дергая горлом, допил, облизал ложку.

– Вы ведь, кажется, поучаствовали?

– Ну, допустим, поучаствовал, – сказал старик. – И что дальше?

– Ну, может быть, вы мне расскажете? Как оно там все происходило? Мне для реферата…

– С какой это радости? – старик вернул стакан на стол и неприветливо закутался в пальто. – А потом, я все рассказал уже. Я рассказал, они записали, потом вышло в газете. «Вестник эзотерики», «Светлая…» Забыл. Корреспонденты, короче, приходили, уважительные ребята, «Светлая…» Нет, не вспомню.

Старик счастливо улыбнулся, посмотрел на стену.

– Забыл название, – повторил он. – Забывчивость – одна из немногочисленных привилегий моего возраста. Впрочем, тебе еще предстоит это узнать. Ты тоже про «Двину» прочитал в газете?

– Не, я не читал, – ответил скаут. – Это наш… руководитель… Скаут-мастер, короче. Он все эти газеты читает, интересное в блокнот выписывает. Потом нам рассказывает с познавательными целями.

– А зачем тебе-то это нужно? Тоже в газету хочешь написать?

– Нет, я же говорю – научная работа, реферат, сугубо в этнографических целях, – заверил скаут. – У нас скаутское задание – каждый должен провести расследование, раскопать какую-нибудь тайну, загадку решить. А скаут-мастер как узнал, что вы неподалеку живете, так сразу меня и отправил.

Старик с печалью посмотрел на стакан и на ложку. Скаут сделал неловкое движение, автомат с лязгом грохнулся на пол.

– Извините, – скаут поднял оружие. – Все никак не привыкну к этому…

– Ничего, – махнул рукой старик. – Бывает. Я тоже по первой все время скальпель ронял… Только я ведь ничего не могу добавить к тому, что написали в той газете… Хотя нет, могу. Там написано, что я магистр биомеханики – это неправда все, тогда я был уже доктором.

Скаут вздохнул, расстегнул ворот куртки и достал из-за пазухи сверток, что-то запакованное в газетную бумагу, перетянутую разноцветными резинками. Стянул резинки и стал аккуратно расправлять бумагу.

Старик напрягся и поглядел в сторону подоконника, на котором стопкой лежали пожелтевшие книги.

– Презент, – сказал скаут.

Из газеты показался длинный трехгранный штык, с железным бряком упал на стол.

– Ого! – удивился старик. – Где взял?

– Есть еще места.

– И не пропиленный… Отличная вещь. Начало девятнадцатого века, кажется… – старик потрогал клинок пальцем. – И что ты хочешь?

– Проект «Двина», – повторил скаут. – «Двина», «Двина», в подробностях.

– Подробности…

Старик попробовал багинет на остроту, постучал ногтем по металлу.

– Отличная вещь, – сказал он. – Двести лет ей, а как новая. Но боевая, в царапинах, в срезах…

Старик понюхал железо.

– Он пробил не одну грудную клетку, я такое чувствую… Заслуженная железка… Так что ты хочешь?

– Проект «Двина», я же говорил.

– Проект «Двина»… – старик взвесил штык на ладони. – Проект «Двина» изменил мою жизнь… Чаю, что ли, вскипятить? Чайку не хочешь?

– Хочу, но у меня мало времени. Может, вы расскажете?

– Может. А ты сам что знаешь про «Двину»?

– Ну как, что все. Эксперимент по созданию суперсолдат…

Старик рассмеялся. Он хохотал искренне, размахивал руками и заодно штыком, опасно так размахивал, как саблей.

– А что? – насупился скаут. – Раньше же все время проводили эти эксперименты, суперсолдаты и все такое. Создавали так, что только треск стоял…

Старик смеялся, наверное, минуту, пока слезы не выступили, он вытер их рукавом, достал из кармана капли и впрыснул их себе в глаза, потом еще раз.

– Ну, может, и суперсолдаты, – согласился он. – Наверное, суперсолдаты. Суперсолдаты – это, конечно да… Хотя я, если честно, так до конца и не понял, чем занимался проект «Двина».

– То есть?

– Я проработал в проекте почти семь лет и до конца не понял. Там, кажется, все было, всем понемногу – занимались – и пространство, и неоморфы, и этот чертов клонген. Энергетическое оружие опять же… Короче, каждой твари по паре. Комплекс «Двина» был просто огромный, и почти весь под землей. А наверху тайга и озеро. Ты когда-нибудь видел тайгу летом? Это прекрасное зрелище…

– Я видел тайгу летом. Пару раз. Вы не отвлекайтесь, рассказывайте.

– Да, конечно, не отвлекусь, – согласился старик. – Знаешь, мне в моем возрасте уже очень хочется отвлекаться… Ладно, не буду, штык все-таки очень хорош…

Он почесал штыком за ухом.

– Хорошо, рассказываю по порядку. Я, как ты сам понимаешь, родился гением, окончил университет к восемнадцати годам, к двадцати двум получил свою группу…

Скаут кашлянул.

– Одним словом, меня пригласили в проект после того, как моя лаборатория успешно реплицировала шимпанзе.

– Клонировала? – уточнил скаут.

– Реплицировала, – в свою очередь уточнил старик. – Совсем другая технология, более тонкая. Это как искусство, как вдохновение, если клонирование – это тупая пила корабельного кока, то репликация – это лазерный скальпель нейрохирурга. Любой клонмейкер идет вульгарным путем подобия…

Скаут покашлял.

– Я же говорил, мне не очень интересны эти подробности, – сказал он. – У меня автобус скоро.

– Понимаю. Понимаю! Впрочем, клонгеном на проекте «Двина» тоже занимались, дурное поветрие, знаешь ли. Лепили разных зверюг смешных, монстров – тогда это было весьма популярно, о последствиях никто и не думал. Как сейчас помню всех этих клыкастых тварей, сон разума, безусловно… Впрочем, как быстро выяснилось, практического боевого значения они не имеют никакого, совместить мозг с мышцами на самом деле весьма и весьма непросто. Знаешь, самым удачным военным объектом оказался заяц-вонючка, как ни странно.

– Заяц-вонючка? – скаут удивился.

– Ага. Это была шутка, собственно, мы взяли обыкновенного зайца и подсадили к нему гены саранчи. Никто и не предполагал, что гибрид выживет… А он выжил. И вобрал в себя качества как одного, так и другого вида. От саранчи возможность питаться практически чем угодно – деревом, покрышками, бумагой, любой зеленью, плюс возможность к взрывному росту популяции. От зайца… Собственно, это и были зайцы – только они весьма быстро бегали, весьма быстро размножались и жрали все подряд. Кроме того, мощный иммунитет, позволявший подсаживать на объект практически любое бактериологическое оружие.

Старик улыбнулся, видимо, вспоминая былое. И вдруг скаут увидел, что старик не совсем старик, а вполне себе дядька еще, лет пятидесяти, а то и меньше. Просто морщинистый и больной.

– Зайца, помню, испытали на одном из островов моря Лаптевых. Это было что-то. Полярные медведи бежали с острова, рыдая горючими слезами…

Старик хихикнул и закашлялся.

– Остров пришлось санировать ядерной бомбой, – сказал он. – Славный фейерверк, остров потом был гладкий, как стекло.

– А почему заяц-вонючка? – спросил скаут.

– Потому и вонючка, что вонял. Примерно как скунс. Кроме того, перемудрили с иммунитетом – хотели добиться неуязвимости, в результате этот самый мощный иммунитет отторгал эпидермис, а иногда и кожу… Получалось, что заяц как бы все время гнил, а сгнить не мог. И шерсть у него постоянно осыпалась, и струпья, и чумные блохи поверху. Короче, не заяц, а поэма. Ладно-ладно, понимаю, тебя интересуют отнюдь не зайцы. Значит так, репликация…

Старик прикрыл глаза, стараясь вызвать очередную порцию воспоминаний.

– Репликация позволяла… сочетать, – старик произвел в воздухе замысловатые движения. – В определенной степени можно было произвести синтез органики и неорганики. Вот помню, один сотрудник смонтировал варана с чешуей из четвертьдолларовых монет… Впрочем, понимаю, тебе не это интересно. Ты, наверное, хочешь узнать про другое?

Скаут кивнул.

– Хорошо, я расскажу про другое. Хотя, если честно, история не из приятных… А ты уверен? Еще один искатель дна у кроличьей норы, мальчик с автоматом?

– Меня не интересует дно, – ответил скаут. – Мне гораздо интереснее падение.

– Расскажу.

Старик достал из кармана штанов замызганную упаковку жевательной резинки, вытянул зубами пластинку, отломил половину, стал жевать.

Скаут ждал.

– Ты слышал про меч Святослава? – негромко спросил старик через минуту.

– А как же. Недавно вроде как нашли. Рыбак выловил на Днепре…

– Ерунда, – отмахнулся старик. – Ты что, всерьез поверил, что эта железяка, выловленная на днепровских порогах, настоящий меч?

Скаут пожал плечами.

– Это реклама, не более того. Настоящий меч нашли раньше. Я точно не знаю, но говорят, что перед самой войной… Кстати, история обретения во многом сходна, рыбаки выгребли сетями ржавую палку, однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не совсем палка. Знаешь, я видел этот меч. Сам клинок серьезно пострадал от коррозии, однако рукоять… не знаю, как это правильно называлось, она сохранилась просто великолепно, поскольку была выполнена из какой-то редкой разновидности золота. Очень необычный меч для своего времени, во всяком случае, специалисты говорили, что это уникальная работа скифских оружейников… Рукоять выполнена в виде морского змея, вероятно, как отголосок шумерских мифов о сотворении Вселенной… Во всяком случае, наши историки серьезно спорили.

Старик по-мальчишечьи надул пузырь, пузырь лопнул и прилип к носу, старик собрал жвачку, скатал в шарик.

– Впрочем, это не очень важно, гораздо важнее то, что внутри рукояти обнаружился небольшой ковчежец в виде короткой полой трубки. Ковчежец был запаян серебром, и его, конечно, вскрыли. Внутри находились некие мощи. Ты знаешь, что такое мощи?

– В общих чертах.

– Прекрасно… Ты, кстати, не куришь?

– Нет.

– Жаль, покурил бы в мою сторону. Впрочем, ладно, ладно. Мощи. Фрагменты костей, волос, кожи. Зуб. Конечно, до войны не было соответствующих технологий, но определенную направленность мысли эта находка задала. Во всяком случае, была создана особая команда, занимавшаяся розыском неких артефактов…

Скаут хихикнул.

– Что? – не понял старик.

– Артефакты – пошляцкое слово, я так думаю.

– Какая разница? Дело ведь не в слове, дело в деле. Мы называли эту команду гробокопателями…

Старик поморщился.

– Хотя, надо признать, гробокопатели работали здорово. За полвека они проделали неплохую работу, к тому моменту как моя группа развернула оборудование, нам предоставили около восьми образцов.

– Образцов чего? – осторожно поинтересовался скаут.

Старик не ответил, продолжил рассказ:

– Собственно, никаких трудностей у нас не возникло, после настройки оборудования все восемь объектов были активированы, а дальше был вопрос техники. Семь мальчишек и одна девчонка…

Он вдруг замолчал и стал кусать губы, смотреть в сторону и в потолок. Подбородок у него задергался, а зубы застучали, и вдруг у старика выпала челюсть, и старик неловко ее поймал. Скаут улыбнулся, старик вставил челюсть обратно.

– Они совсем не отличались от остальных, обычные совершенно, обычные дети. Потом… Я не знаю толком, что было потом…

Старик стал смотреть в окно.

– То есть? – спросил скаут. – Вы совсем, значит, не помните…

– Смутно. Знаешь, после того как они появились на свет, нас от них фактически отлучили. Наша миссия была выполнена, дети здоровы, они жили в отдельном блоке… Некоторое время мы еще занимались исследованиями… Синтез, прикладная евгеника, так примерно. Мы пытались сдвинуть химический состав костей и увеличить толщину сухожилий, впрочем, с переменным успехом, суперсолдаты получались не очень, если честно признаться…

– Вы опять отклоняетесь, – терпеливо сказал скаут. – Суперсолдаты, это, конечно, интересно, но…

– Плохо получались суперсолдаты! – провозгласил старик. – То есть совсем плохо, понимаешь? Сделать варана с кевларовой чешуей – сколько угодно, а добавить в костную ткань человека немного развернутого углерода – нет! Извольте-с! Ни черта-с! Плоть, отягощенная разумом, наотрез отказывается принимать любое серьезное вмешательство в изначальный замысел… А вот с этими ребятами…

Старик вдруг перешел на шепот:

– С ними все было по-другому…

Он замолчал и стал изучать устойчивость своей челюсти, тыкая в нее пальцем.

– Потом прилетели они! – сказал он. – Мозгокруты, лучшие специалисты… Там было два лауреата Нобелевской премии и еще целая свора гениев в области психиатрии. Нас, конечно, не ставили в известность, но кое-какие слухи доходили… Говорят, они применяли мощные средства.

Старик выразительно пошевелил бровями.

– Очень мощные. Галлюциногены, в основном, модификаторы восприятия, ретрогипноз, еще какие-то практики, вроде как даже оккультные. А эти нобелевские лауреаты прилетали чуть ли не каждую неделю, вертолеты жужжали над головами… А потом началось странное.

– То есть? – спросил скаут.

Он оживился и стал слушать гораздо внимательнее.

– То есть странное, – старик взял штык и стал им крошить резинку. – Некоторые вещи я не мог объяснить никак. И сейчас, по прошествии лет, тоже не могу. Вот так, мастер скаут…

Старик смотрел через стену.

– Однажды зимой нас подняли по тревоге. Это было удивительно, на базе всегда находилось полно военных, но в тот день побеспокоили всех. И ученых, и рабочих, и уборщиков, поваров и тех обеспокоили. Нас посадили в вертолеты. Знаешь, небо буквально почернело от вертолетов – и мы отправились к северу, к тундре. Она оказалась рядом, буквально в двадцати километрах, я не поверил, когда долетели. Мы почти целый день болтались по тундре… то есть над тундрой… Знаешь, в наших вертолетах нет совершенно никакого отопления, я себе пальцы на ногах отморозил… Ослеп почти – целый день смотреть на снег. И только в полете выяснилось – мы ищем одного из восьмерых. В это утро он исчез, и всех подняли по тревоге.

Старик замолчал.

Скаут потрогал автомат пальцем.

– Нам повезло, – сказал старик. – Или нет, не знаю уж… Одним словом, мы его нашли. Наша группа. Примерно в сорока километрах к северу, почти на берегу залива. Он просто сидел в снегу…

Старик поежился и вдруг резко воткнул штык в стол.

– Он не замерз. Увидел вертолет и помахал нам рукой. Я подумал – как он мог прошлепать в тридцатиградусный мороз по тундре почти сорок километров? А потом вдруг понял… То есть увидел, конечно. Мы опускались вниз, я смотрел в иллюминатор – и видел.

Старик хихикнул.

– Снег был белый-белый. Но не свежий, а уже слежавшийся, наст. И никаких следов вокруг. Мальчишка был, а следов вокруг никаких! Он вдруг точно появился в этом снегу. То есть он не шел, не бежал, не полз, а будто бы вывалился в это место откуда-то сверху. Мы подобрали его, напоили чаем. У нас было мало горючего, и мы стали ждать вертолет с дозаправкой. Мальчишка чуть поспал, совсем немного, может, полчаса, а затем он уставился на меня…

– И что? – спросил скаут.

С интересом.

– Это были не лучшие часы в моей жизни. Он ничего не делал, просто смотрел на меня и смотрел, а у меня мурашки по спине! И рукой пошевелить не мог, и ногой. Я до сих пор помню его глаза…

Старик замолчал.

– Мне кажется, тогда-то я и начал слепнуть, сейчас я вижу не дальше собственных рук.

Он вытянул перед собой пальцы, они тряслись.

– А очки все время теряются и теряются, хотя мне кажется, что сегодня я потерял их больше, чем обычно… Сначала теряешь зрение, потом рассудок. Начинаешь видеть вещи, которых не может быть в принципе. Я видел волка…

Старик пошевелил пальцами.

– Другой из восьми мог превращаться в волка. Честное слово! Я сам видел! У него на шее была цепочка, обычная совершенно цепочка, из черного металла, он ее никогда не снимал… Я отправился на рыбалку, там были отличные хариусы и лосось, никогда больше не встречал такой рыбалки… Я ловил хариусов, и к ручью вышел волк. Настоящий полярный волчара, матерый и рослый. И знаешь, что болталось у этого волка на шее?

– Догадываюсь.

– Правильно, цепь из железа. Он подошел ко мне и сел рядом. Сидел, глядя на воду. Я поседел наполовину! А на следующий день он мне подмигнул в столовой, улыбнулся так и пошевелил ушами. А уши у него треугольные были и вросшие, ну вот как у тебя.

Скаут потрогал себя за уши.

– У меня уши в отца, – сказал он. – Вы намекаете, что он был оборотень? А как его звали?

– Не помню. А что касается оборотня… Видишь ли, это невозможно. Мир есть мир, и даже если в нем действует магия, закона Ломоносова – Лавуазье никто не отменял. Для того чтобы человек стал волком, нужна энергия. Когда я рассказал про волка ребятам, они не стали смеяться, они мне поверили. Мы просчитали возможные энергетические затраты полиморфа, просто для интереса.

Старик снова потрогал себя за челюсть.

– Получилось около восьмисот Хиросим на грамм живого веса, – сказал он. – То бишь в несколько секунд должен быть осуществлен термоядерный распад, а потом термоядерный же синтез, и все это при комнатной температуре. Что, как понимаешь, невозможно. А оборотень был. Был!

Скаут кивнул.

– Интересно, – сказал он. – А еще что-нибудь? Знаете, меня как раз интересуют подобные случаи…

– Таких случаев было много, – тупо ответил старик. – Мне неприятно вспоминать… Понимаешь, я все эти годы хотел забыть, а ты меня заставляешь вспоминать. У меня приятель работал в логистической службе, он много рассказывал. Про грузы, которые приходили на базу. Странные грузы, знаешь ли. Например, двадцать бочек йода. Сейфы, замки, цепи. Или ледобуры. Или анаконды.

– Анаконды?

Старик пожал плечами.

– Мы тоже об этом думали. Знаешь, ледобуры я мог понять, пилы, и все такое прочее, даже насчет йода у нас имелись идеи… Анаконды? Как можно использовать анаконд?

– Я могу примерно сказать… – начал было скаут.

– Вот и я не знаю, – закончил старик. – Я там седеть начал… Да, я уже поговорил.

Старик потрепал себя за волосы.

– Седеть начал, и руки стали трястись. До сих пор трясутся, во, гляди.

Он снова вытянул руки перед собой, пальцы дрожали еще сильней.

– И кошмары, знаешь ли, – продолжал он рассказывать. – Мне кошмары стали чуть ли не каждый день сниться, я повеситься хотел каждый день. Каждый день! Потому что я видел…

Старик замолчал. Он вдруг покраснел и начал задыхаться, выпучил глаза и стал шарить по карманам, достал пузырек и стал пшикать в рот.

– Астма, – пояснил он. – Совсем загибаюсь. Это все на нервной почве, я тогда ночью вышел, а они там сидят, все восемь, все страшные, вот меня и сорвало… Но я рад. Я просто счастлив, что так оно получилось. Потому что это было гиблое место. Меня отправили на Большую землю, а буквально через неделю там произошел бунт. Ну, или что-то подобное. Я не знаю подробностей, опять одни слухи. Вроде бы восьмерка взбунтовалась и попыталась вырваться… Хотя точно не знаю, возможно, это на самом деле только слухи. Кажется, они попытались захватить вертолет. Что касается самой базы…

Старик замолчал.

Скаут видел – ему очень хочется закурить. Закурить вот прямо сейчас. Старик не вытерпел и достал из кармана зажигалку, чиркнул, задул.

– Вот, собственно, и все. Чем это закончилось, не знаю… Но я с тех пор никого из своих не видел.

– То есть?

– Мне все это, собственно, неинтересно. Знаешь, не хочется встречаться с теми… Им, наверное, тоже. Тут недалеко пруды, в них караси. Отлично клюют на жмых.

– А кто руководил? – спросил скаут. – У проекта было руководство?

Старик пожал плечами. Он достал еще жвачки и стал жевать, нервно чавкая.

– Кто руководил – неизвестно, – ответил он через минуту. – Я думаю, военные. А кому еще это под силу? Знаешь, там настоящий маленький город был построен… Нас курировал некто Радецкий, впрочем, скорее всего это была не его фамилия. Мы называли его Седым. Больше я никого не знаю. К тому же у меня дрянная память на лица, я специалист по генной инженерии…

– А вы не боитесь? – перебил скаут.

– Чего? – старик усмехнулся беззубым ртом.

– Ну, вот так прямо рассказываете про все это.

Старик рассмеялся. Он смеялся долго, перебирал стаканы, заглядывал в них, вытряхивал дохлых мух.

– Это опасная информация, – заметил скаут.

– Это ерунда, – отмахнулся старик. – Про это каждый день по телевизору показывают с утра до вечера. «Несси похитил пенсионерку», «Гитлер живет на Венере», «Нами правят динозавры». Если я скажу: «Я видел оборотня», никого это не удивит. Оборотни сегодня – персонажи детских книжек. Если я скажу: «Есть люди, способные проходить сквозь стены», надо мной и смеяться не станут.

– Логично, – кивнул скаут. – В этом есть определенный смысл…

– Знаешь, как проще всего замаскировать истину? – неожиданно серьезно спросил старик. – Ее надо укрыть среди откровенной лжи. И тогда никто не поймет, никто не поверит. Поэтому я не боюсь. А потом – я сумасшедший. У меня и справка имеется, хочешь, покажу?

– Спасибо, я верю. А как звали того? – Скаут положил на колени автомат. – Ну, который в снегу сидел?

– Я же говорю – не помню, – старик отмахнулся штыком. – Не помню совсем, в голове дырья. Какая разница? Базу залили жидким бетоном, объекты…

– Что?!

– Жидким бетоном. Но это я, конечно, предполагаю, я сам не видел. Там везде под потолком были шлюзы, для чего они нужны?

Он улыбнулся и поглядел на скаута с прищуром, потер глаза.

– Так что мне кажется…

Старик пожал плечами.

– Ничем хорошим это не закончилось. Хотя бы потому, что в нашем мире ничего хорошо не заканчивается. Это такой жестокий закон бытия… Впрочем, в твоем возрасте еще не понять…

– А если им… то есть объектам, все-таки удалось сбежать? – спросил скаут.

Старик не ответил. Он начал перебирать пузырьки с лекарствами, располагавшиеся на столе.

– Я просто это к тому, что… – скаут покачал головой. – Ну, а вдруг у них получилось? Вдруг они угнали вертолет… или еще как? Они же работали с пространством?

– И что? – не оборачиваясь, спросил старик.

– Как «что»? Если они сбежали, то это означает, что сейчас среди нас ходят…

– Даниил Галицкий, княгиня Ольга и Пересвет с Ослябей? – хохотнул старик. – Так? Ерунда! Полная беспросветная ерунда! Да, это был эксперимент. Только не над какими-то реплицированными сопляками, а над нами. Они нам подмешивали в компот эйджент Си, а потом смотрели, как мы сходим с ума! Я видел людей, превращавшихся в волков!

– Вы говорили…

– Да, говорил, конечно. Потому что не могу забыть! Мне кажется, что я это до сих пор вижу…

Старик стукнул кулаком по столу, и тут же откуда-то сверху, с полки, скорее всего, упал пластмассовый чехол.

– Нашел! – воскликнул он. – Нашел! Представляешь, очки нашел запасные!

Старик потряс неожиданно найденным футляром, достал из него очки и бархотку, стал протирать стекла, по-стариковски тщательно.

– Это невозможно, – приговаривал он. – Все это бред… Титаны среди нас? Увы, титаны вымерли еще во время Персея. А гении… Видишь ли, мальчик с автоматом, гений – это всегда сочетание. Симфония. Способностей, воспитания и, главное, времени. Время – это самое важное! Это как катализатор, как соль – оно пробуждает в человеке все, что в нем заложено. Гений, родившийся не в свое время, навсегда остается садовником в монастыре, мастером гороха и пастернака. Гений, родившийся вовремя, переворачивает мир. Это аксиомы. Читайте Ницше, господа. Мне кажется…

– Тсс! – Скаут вдруг поднялся из-за стола и подошел к окну.

– Это мне пенсию принесли, – отмахнулся старик. – Я инвалид умственного труда, пострадал в бесчеловечных опытах, мне доплачивают за безумие…

Старик постучал штыком по голове.

– Ваш почтальон ездит на внедорожнике? – спросил скаут.

– Ага. На велосипеде.

– Как интересно, – скаут смотрел в окно. – Хотя, если честно, они не очень расторопны, ожидал побыстрее…

– Кто они?! – спросил старик.

Скаут кивнул на окно.

Старик подошел.

По дороге катил «Ровер», большой, как вагон, черный джип с мигалками на крыше. Мигалки не работали, но джип торопился – как можно было торопиться под уклон. А за ним медленно, опасаясь опрокинуться, спускались еще три джипа, все как один серьезного черного цвета.

– Ох ты… – Старик хлюпнул носом, поправил очки.

– Скорее всего, за вами следили, – заключил скаут. – Уже давно, постоянный пост. Ждали, когда кто-нибудь придет.

– Кто придет? – растерянно спросил старик.

– Да мало ли кто к кому может прийти в наше время, – по-взрослому ответил скаут. – Поганое время, самое что ни на есть. У вас дом, кстати, застрахован?

– Нет, не знаю… А что?

– Да мало ли. Пожары, стихийные бедствия, всякая ерунда. Наверное, нам лучше выйти на воздух.

Скаут поднял автомат, закинул его за плечо и направился к выходу.

– Вам лучше со мной выйти, – посоветовал он старику. – А то мало ли? Может и крыша обвалиться.

– Почему?

Но скаут не ответил, направился к выходу. Старик растерянно поспешил за ним.

Они вышли во двор.

Машины приближались, старик растерянно поглядел на скаута.

– Это… Это кто?

Скаут пожал плечами.

– Сейчас выясним, – сказал он. – Вряд ли, конечно, это почтальоны. Или пенсионный фонд. Это другие граждане…

Скаут повел плечами, старик вздрогнул. Ему показалось, что он узнал это движение. Что когда-то давно… Он снова принялся протирать очки.

Скаут стоял у стены, расслабленно и при этом удивительно опасно, и одну за одной расстегивал пуговицы, от подбородка до пояса, и старику показалось, что он это уже видел…

– Жарко, – сказал скаут. – А говорят, зима скоро.

Хотя на самом деле было отнюдь не жарко, наоборот, старик мерз и ежился. И понимал. Понимание расцветало в нем, как расцветает уголек на ветру, и старик чувствовал, как ужас заставляет трястись его колени.

– Мне бежать? – спросил старик негромко.

– Зачем? – удивился скаут. – Все равно далеко не убежите… Да не переживайте вы, они вас не тронут. В крайнем случае, скажете, что я вас пытал, обещал уши отрезать… Ну, или загипнотизировал. Короче, заставил. Подержите-ка.

Скаут сунул старику автомат.

– Все-таки настоящий, – сказал старик. – Я так и знал…

– Ага, настоящий. Вы его в колодец бросьте, потом достанете, вдруг пригодится.

Старик повертел автомат в руках, положил на скамейку.

– А ты что… Не бежишь?

– А, успею, – отмахнулся скаут. – Сейчас немного их пошугаю, а то достали уже, лезут и лезут… Ап!

В его руке откуда-то, старику показалось, что буквально из воздуха, возник большой тяжелый револьвер, блестящий, и даже с виду редкостно смертоносный, и скаут тут же выстрелил.

Не целясь.

То есть скаут, конечно, прицелился, но это получилось так быстро и незаметно, что старику показалось, что скаут стрелял просто так, наугад.

«Ровер», казалось, споткнулся. Он резко затормозил, затем перевернулся, затем покатился вниз по склону, ломая деревья, подпрыгивая и размахивая открытыми дверями.

Старик потер очки. Как он попал? Тут ведь метров четыреста, а он из револьвера… Хотя револьверы, кажется, необычные, стволы толстые, и длинные, и калибр чуть ли не как у подствольного гранатомета…

– А я их предупреждал, – сказал скаут. – Неоднократно. А они меня не слушали. Сами виноваты, ведь правда?

– Наверное… – растерянно ответил старик.

– Точно. Сами виноваты, я их не просил. Ладно, чего уж…

И он стал стрелять еще. И опять он стрелял так быстро, что старик не различал отдельных выстрелов, они слились в один непродолжительный грохот, потом стало тихо, только порохом пахло.

Старик открыл глаза. Скаута не было. На холме горели машины. Все три штуки. Вокруг разбегались люди. Кто-то кричал, кто-то пробовал гасить пожар огнетушителем. Странный день, дурацкий день.

Старик взял автомат, подошел к колодцу, снял крышку и опустил оружие вниз. Автомат булькнул.

С запада из-за реки приближались вертолеты. Много, штук пять, наверное.

В огороде, над грядками с переросшей редиской, покачивалось в воздухе странное, похожее на прозрачную шаровую молнию пятно.

Обои

Они объединились. Англичане, испанцы и французы. Даже пара голландцев откуда-то всплыла. Двадцать четыре судна. Половина, конечно, дребедень, грузовые тихоходные лохани, не способные на неожиданный маневр. Зато способные нести абордажные команды. Команды снайперов с убийственными штуцерами, способными попасть в орех с трех сотен ярдов. Боевых пловцов с липучими минами. Метателей огненных снарядов.

Другая половина была значительно опасней. Линейные корабли, вооруженные по последнему слову военной техники, с вымуштрованной командой, с грамотными командирами. Противостоять этому было сложно. Да что там, невозможно. Форт не успел закончить перевооружение, с батарей успели снять старые оружия и не успели поставить дальнобойные новые. Фактически прикрытием с моря служили восемь пиратских бригантин, с командами насколько безрассудно отважными, настолько и бестолковыми. Противостоять регулярным морским силам, к тому же превосходящим по числу, они не могли.

Лорд пребывал в удивлении. Разведка не сообщала ни о каких перемещениях неприятеля, занятого обыденным трудом: торговлей невольниками, выжиманием соков из заокеанских плантаций, вялой войной друг с другом и с племенами свирепых дикарей. Голуби, прилетавшие со стороны океана, приносили донесения о том, что на дальних рубежах все спокойно.

И вдруг враги объединились. И вдруг они появились, все, разом. Вечером опустился туман, он продержался до утра и в этом тумане недруги подошли практически вплотную. Они явились с севера, и с востока, и с запада, и блокировали форт с моря. Два брига попытались вырваться и пройти сквозь строй, и это им почти удалось. Почти. На выходе они наткнулись на голландский фрегат, и он сжег оба судна греческим огнем. Сжег жестко, в несколько минут, а уцелевших расстрелял из мушкетов.

Лорд был растерян. Греческий огонь – это было серьезно. То есть очень-очень серьезно.

Он пытался достать греческий огонь последние пятнадцать лет. Разными способами. Ловил карибских ведьм и испанских алхимиков, устраивал в заброшенных индейских пирамидах тайные лаборатории, заливал золотом оккультистов, выписывал факиров из Индии и мудрецов из Китая. Бесполезно. Результат был, но это был не тот результат.

Ведьмы разработали способ дистанционной порчи. На противника внезапно нападала неудержимая диарея, и он начисто лишался боеспособности. К сожалению, порчу удавалось транслировать всего на сотню ярдов, что во многом лишало ее смысла.

Факиры расплодили боевых ядовитых ящериц. Ящерицы содержались в бочках, которые катапультировались в приближающегося противника. Деревянные снаряды разбивались, и ящерицы кидались на врагов, вонзая в них ядовитые зубы. И все бы хорошо, только эффект от ядовитого укуса получался совсем не таким смертоносным, какого ожидал Лорд. После укуса у неприятеля развивался мощный отек лица, превращавший физиономию в зверское произведение искусства, смотреть на которое без смеха было практически невозможно. В результате страдали непосредственно нападающие, которых при виде морд обороняющихся пробивал неудержимый хохот.

Оккультисты вывели в хрустальных ретортах зловещих гомункулюсов, которые, впрочем, мгновенно разлагались при дневном свете и при громком свисте.

Подойти к греческому огню даже близко не получилось ни у кого. Супероружие оставалось недоступно и недосягаемо, хотя то и дело появлялись очевидцы, лицезревшие его использование. Якобы испанцы применили его у побережья Ямайки для отражения атаки каперского корвета, и вполне успешно. И вроде бы его секрет разгадал неуловимый мастер Кид, разгадал, но велел вырезать всех, кто оказался причастен к тайне. И был некий пленный британский офицер, утверждавший, что адмиралтейство послало экспедицию в Стамбул и в Малую Азию в поисках секрета горючей смеси, и вроде небезуспешно. То и дело всплывали тайные свитки с обрывками формул, и Лорд платил за них серьезные деньги. Но формулы не вели никуда, в лучшем случае получался клей, в худшем…

Лорд отчаялся добыть греческий огонь, и вдруг он увидел его применение в бою.

Сам бой начался неожиданно, Лорд не успел собрать силы. А ведь были еще резервы, которые, подтяни он их, позволили бы выступить достойно. Если бы, если бы у него было хотя бы три дня, он успел бы. Пришли бы с севера отряды наемников, посланные искать волшебный Элдорадо. С юга на своих остромордых лодках явились бы люди моря, малые ростом, но несокрушимые в ночном бою. Из глубины сельвы поднялись бы дружественные племена пожирателей змей и охотников на ягуаров, которых Лорд защитил как от европейских завоевателей, так и от воинственных индейцев, – и небо потемнело бы от отравленных дротиков, обрушивающихся на врага. И даже драккар кровожадных викингов, с тремя настоящими берсерками, каждый из которых стоил половины всего гарнизона, он бы приплыл.

Да и других буканеров он предупредить тоже не успел, а их помощь не помешала бы.

Не успел.

Предательство. Лорд в этом не сомневался, слишком уж удобный момент был выбран для нападения. Шпионы. Как он ни выстраивал контрразведку, как ни травил лазутчиков возле штаба, сколько ни платил своим шпионам, а предатель прокрался.

И нанес удар в спину.

Бой начался. Англичане выстроились в бухте подковой и вывели свои корабли на продольный выстрел. На форт обрушился огненный ураган, чугунные ядра, гранаты, гранаты со шрапнелью практически с третьего залпа смели батарею и перебили канониров.

Кораблям досталось еще больше, уже пятый залп оказался решающим. Пиратские посудины не были приспособлены к реальному морскому сражению, они горели, взрывались, натыкались друг на друга и шли ко дну. Лорд попытался взять командование эскадрой на себя, но было уже поздно, деморализованные экипажи спасали свои шкуры и сопротивления никакого не оказывали. Флот был разбит и сожжен за несколько минут боя. И только «Багровая скала», как всегда, не подвела; прорвавшись сквозь строй линкоров, она попала между боевыми судами и торговыми и ввязалась в ближний бой, паля с обоих бортов.

Лорд знал, что она обречена, что силы слишком неравны, что, будь врагов хотя бы в три раза меньше, у «Скалы» был бы хоть маленький, но шанс… Но все равно, он завороженно следил за тем, как капитан Рино Альмодовар ведет свой последний и решительный бой. Единственное, чем мог Лорд ему помочь, – это сосредоточить огонь уцелевших орудий на английском флагмане.

Неожиданно ему повезло, как везло, пожалуй, всегда, и очередной залп по флагману попал в крюйт-камеру англичанина. Фрегат охнул и разломился пополам. Из нутра вылился огонь вперемежку с кричащими моряками, а затем грохнул взрыв. Корабль разлетелся в щепки, палуба поднялась в воздух и развалилась на куски, мачты раскололись и уже через несколько секунд на месте корабля красовался огненный шар.

Пламя перекинулось на соседние два корабля, и они занялись яростно и зло. Остальные корабли стали разбегаться, строй нарушился, два судна столкнулись, сцепились оснасткой и превратились в мишень. Лорд велел перевести огонь на них.

Он почувствовал азарт боя. Батарея, в которой осталось всего семь орудий, пристрелялась и теперь планомерно крушила вражеские суда. Бухта затянулась пороховым дымом, смешанным с гарью, поднимавшейся от кораблей.

Вдруг из дыма вырвалась «Багровая скала». Она оказалась почти целой, сломана была лишь одна мачта, на оставшихся парусах «Багровая скала» неслась к голландскому фрегату. Тот выпустил струю греческого огня, море между фрегатом и «Скалой» вспыхнуло, и теперь «Скала» шла по огню.

Лорд понял, что собирается сделать капитан Альмодовар. Капитан Альмодовар шел на таран. Голландец выпустил еще огня и на этот раз попал точнее, паруса на «Багровой скале» вспыхнули, и весь корабль оказался охвачен пламенем. Лорд навел на него подзорную трубу и наблюдал. Экипаж «Скалы» состоял целиком из благородных испанских донов, бежавших в корсары из-за происков инквизиции. Ни один из них не покинул свое место по расписанию, как и сам капитан. Исполненный пламени, он продолжал управлять своим кораблем.

Голландец успел выпустить еще одну порцию жидкого пламени, после чего «Багровая скала» ударила его в борт.

Лорд ожидал взрыва, но его не последовало. Из пробитого борта голландского судна потек огонь. Он был быстр и по цвету похож на малиновое варенье, он распространялся по воде, и она загоралась, как будто сама становилась текучим греческим безумием, и вот спустя несколько мгновений вся бухта оказалась охвачена пламенем. Огонь вдохнул, набрал силы и сожрал все, что еще уцелело. Англичан, испанцев, голландцев, французов, смелых матросов и веселых буканеров, все они горели одинаково хорошо. А тот, кто не сгорел, тот сварился. А кто не сварился, тот утонул, на берег мало кто выбрался.

Исход битвы повис на волоске, маятник был готов качнуться в сторону буканеров, однако из джунглей вышли индейцы. Сразу несколько племен, ранее разрозненных, а теперь неожиданно объединившихся, они прихлынули к форту организованной волной. И буканеры оказались блокированы с моря огненной стеной, а с суши разъяренными толпами дикарей. Руководимые английскими офицерами, индейцы начали штурм. Форт был выстроен надежно, но индейцев было слишком много. Кроме того, они были неплохо вооружены, а уж в меткости могли посоревноваться с кем угодно. Впрочем, Лорд знал, что форт неплохо укреплен, что запасы воды и провизии значительны и осада может продолжаться долго… Если бы не мортиры.

Индейцы выкатили мортиры.

Лорд понял, что теперь форт обречен. Мортиры сломают стены уже к вечеру, а вылазка не принесет успеха, потому что численное превосходство слишком велико.

Так оно и случилось. Мортиры были установлены по всему периметру форта, и они немедленно открыли огонь. Фугасными снарядами, зажигательными, картечью. И тогда Лорд велел отступать. То есть бежать, если выражаться точно. Все, кто еще был способен держать оружие, собрались в отряд, открыли двери и вышли к разъяренным ордам индейцев. Они вышли небольшой сплоченной группой и, стреляя по сторонам, двинулись к Солт-Ривер.

Форт горел.

Жалкие остатки пиратов, которым посчастливилось пробиться через ряды индейцев, вплавь перебирались через Солт-Ривер.

Битва была проиграна. Возможно, проиграна даже война, кажется, за него взялись серьезно. Конечно, осталось еще три форта, но вся пиратская рать вряд ли могла противостоять объединенной флотилии. А еще греческий огонь.

Боевой дух был серьезно подорван, его шкала сползла ниже пятидесяти процентов, и, чтобы его поднять, придется потрошить клады на дальних островах. И, возможно, пытаться выдвинуться в сторону Индии, что крайне рискованно.

Смертельно рискованно.

И, судя по всему, нападения продолжатся. Два оставшихся форта гораздо слабей защищены, кроме того, их не прикрывает флот. Собственно, флота вообще практически не осталось. Да, в одном из притоков ждал своего часа прекрасный клипер, быстроходный и легкий. Да, оставались клады на островах и вклады в банках, но с империей однозначно было покончено.

Бежать, только бежать.

И начинать все сначала. Выходить на рейды, собирать команду и…

– И как вам вот эти? С цветочками? С зелененькими?

Зимин очнулся.

– Что?

– С цветочками? Вам с цветочками нравятся?

Девушка улыбнулась, потянула за рулон.

– Ничего. То есть дурацкие они, конечно, лучше с самолетиками.

Зимин выдернул модем, захлопнул компьютер. Настроение ухудшилось. Он давно не проигрывал битв, кроме того… Он вообще не проигрывал. Поэтому был весьма и весьма удивлен. И неприятно удивлен.

– Это для детской. Хотя многие клеят и в комнатах.

– Да?

Девушка кивнула.

– Знаете, сейчас в моде винтаж, фьюжн, сочетание несочетаемого. Вот смотрите, есть в виде старых американских газет, есть в виде денег, вот довоенные советские плакаты…

«Непьющие школьники учатся гораздо лучше пьющих», – прочитал Зимин. Оригинально. Так оригинально, что хочется…

Зимин вдруг подумал, что на самом деле ему не хочется ничего. Хотя нет, хочется, вот пирожков с капустой хочется, это да. Горку пирожков, миску вареников, плошку со сметаной. И книжек почитать, в доме два стеллажа непрочитанных книг, нет на них душевного расположения. И отцу надо позвонить, уже сколько собирался…

Но пирожков тут совсем не было, были обои – девушка расправляла рулоны, растягивала перед Зиминым разноцветные полосы. На дороги похоже, подумал Зимин. Вот с цветочками, вот из оранжевых кирпичей, вот загогулины какие-то. А можно купить просто белые, а потом их раскрасить. Художника пригласить и нарисовать… Дракона, что ли?

Зимин улыбнулся.

Кладбище драконов. Или драконов, играющих в карты. Или… Какая разница? Морского дракона. Сделать в стиле Айвазовского, девятый вал, зеленая бездна, молнии, прожигающие багровое небо, люди, спасающиеся в шлюпке, по виду гишпанцы. И огромный морской змей, всплывший из глубин и терзающий обреченный галеон. Интересно, сколько это будет стоить? Интересно…

– …И каждому, кто купит от пяти рулонов – подарок, – радостно громко известила девушка. – Две пачки розового клея!

Две пачки клея Зимина не сильно обрадовали.

– Две пачки клея! – повторила девушка.

Так, будто она предлагала не клей в нагрузку, а плазменную панель, по крайней мере.

– Всенепременно, – сказал Зимин. – Без клея как жить? Ни весло склеить, ни камеру от велика…

– Что? – не поняла продавщица.

– С детства мечтал, – сказал Зимин. – С детства…

За окном шел дождь, капли звенели по железному подоконнику, небо было серым и беспросветным, и на другой стороне улицы сквозь дождь и ненастье просвечивала красная надпись «Фурнитура». Зимин зевнул.

– Вы что-нибудь выбрали? – спросила девушка.

Ей тоже стало скучно, Зимин это увидел. «Наверное, она думает, что я не куплю обои. Сегодня дрянная погода, и никто не купил у нее обои, и у нее не будет премии, уже второй месяц подряд, и это тоска, и безнадега, и вообще…»

И вообще. Какого черта он тут? Выбирает обои для кухни. А вчера выбирал линолеум, а позавчера мойку. И кран. Производства Словакии.

– Выбрали? – с надеждой спросила девушка.

– Не знаю…

Зимин снял очки и принялся изучать обои тщательнее. Во всяком случае, тщательнее делать вид. Вообще-то он на самом деле хотел поклеить обои, но не с самолетиками, а с космическими кораблями. Но она сказала, что это инфантильно. В крайней степени инфантильно, ты что, пыдросток, ты еще «КиШ» на стену прицепи… И с какой стати на кухне обои с самолетиками?

Зимин подумал и решил, что это правильно. Все-таки возраст, пора оставить былые привычки. Хотя с космическими кораблями смотрелись бы отлично, он хотел такие в детстве. А еще он хотел «Айбо», роботическую собаку, хотел мопед, ладно мопед – обычный велосипед хотел…

– Давайте лучше однотонные, – сказал Зимин. – Или в полоску, вот в эту, в серенькую. Или вот эти лучше.

– С камеями? Или с греческим узором? С греческим узором сейчас очень популярны. Можно оформить всю квартиру по-средиземноморски…

У Зимина заболела голова. Сильно, так что в зубы отдало. И в уши. В глаза еще. В голове зашевелилось тяжелое чугунное ядро.

– В полоску… – пробормотал он.

– В полоску есть очень хорошие итальянские, – девушка улыбнулась. – Недавно привезли, последняя коллекция. Знаете, если вы клеите обои в полоску, это расширяет визуально объем помещения…

– Давайте итальянские. А мексиканских нет? С желтыми кетцкоатлями?

Девушка покачала головой.

– Хотя нет, я еще, пожалуй, подумаю, – сказал Зимин. – Знаете, хочется чего-нибудь… А клея две пачки точно?

– Точно.

Девушка утратила к нему интерес и отошла в сторону.

А Зимин отправился бродить между рядами. Среда, три часа, а темно, как в шесть, из-за дождя, наверное. Народу никого, тихо, обойный магазин похож на лабиринт, наверное, можно заблудиться. Зимин отыскал скамеечку возле мрачных коричневых обоев, сел, вытянул ноги.

Обои. Он выбирает обои и хочет спать, потому что бессонница. И эта история… Никак из головы не выходит, так и вертится, вертится, и непонятно – что там в конце концов произошло…

Зимин потер виски. Теперь еще и голова болит. Это, наверное, из-за погоды. И из-за ароматических ламп. Он уже двадцать раз просил не жечь эту эвкалиптовую дрянь, а она все равно жжет, и этот запах пропитывает все…

Зимин понюхал куртку. Так и есть, воняет эвкалиптом. Затошнило. Интересно, а если его на самом деле стошнит, это подействует?

В кармане закашляло, Зимин сунул руку, достал телефон. Евсеев. Евсеев приступил сразу к делу. Выразил сожаление по поводу Солт-Ривер и сказал, что можно все исправить, он уже все продумал, вот послушай…

Евсеев прокашлялся, затем стал излагать стратегию пиратского набега на соседей, у них как раз сейчас началась эпидемия, грех этим не воспользоваться. Если проапгрейдить оружие, установить на корабли железные тараны и прокачаться хотя бы до девяностого уровня, то у соседей будет мало шансов, и можно неплохо приподняться, главное – отжать у них побольше земель и рабов. Кроме того, он лично прокачал пять голов до семидесятого уровня и теперь хочет их продать, и есть покупатели на трех, и если он, Зимин, найдет еще двух покупателей, то Зимин может взять себе половину, ну, если он хочет…

– Слушай, Евсеев, отвали, – сказал Зимин. – У меня сегодня много дел. Солт-Ривер потом отыграем.

– Но если совершить набег прямо сейчас, то мы сможем все возместить и даже набрать больше…

Думать про «Пиратский берег» сегодня не хотелось. К тому же Евсеев был чрезвычайно утомителен. Просто до зубной боли. Зимин подозревал, что в миру Евсеев служил учителем русского в каком-нибудь лицее, умел нудить и воспитывать, и доводить до белого каления, и вызывать родителей. В «Пиратском береге» Евсеев являлся предводителем клана «Локсли», кровожадным буканером Алеханро Блейком, шкипером шхуны «Алебарда» и лучшим фехтовальщиком к северу от Ямайки. Впрочем, Зимин подозревал, что Евсеев хочет продать своего Блейка и купить какую-нибудь подержанную «Шкоду».

– Отвали, – повторил Зимин. – О, Евсеев, отвали-отвали.

Но Евсеев не думал отваливать, он продолжал бубнить в телефон, сообщать, что он уже все подготовил и завтра в шесть утра они выходят в рейд…

Зимин подумал, что неплохо бы сейчас вызвать молнию. Чтобы она ударила в Евсеева и расплавила бы ему телефон. А заодно и мозги. Хотя они у него, похоже, и так расплавлены в хлам, нет, он не в лицее работает, он наверняка бухгалтер. Или системный администратор.

– Тут у нас гроза, – неожиданно нашелся Зимин. – Боюсь, что в трубку ударит.

Зимин отключился. И тут же на улице сверкнуло, и гром грохотнул, и обои колыхнулись, как живые. И как живые же зашуршали. Неприятно так, булькнул про грозу – и вот гроза.

– Можно вас?

К нему подбежала другая продавщица, драпировка-гёрл, взволнованная и румяная. Зимин испугался, что она его узнала. На прошлой неделе он взял и сгоряча дал интервью на местном канале, после чего его два раза узнавали, один раз в магазине, другой на автомойке.

– Там у нас проблемы, – сообщила девушка.

Зимин сощурился на подбежавшей работнице и обнаружил, что это «Королёва Елена, ст. менеджер».

– Ну, и чего там? – осторожно и недовольно спросил он.

Вообще Зимин побаивался менеджеров. Особенно ст. При виде бейджа «ст. менеджер» он почему-то всегда вспоминал инквизицию. У них, наверное, тоже все было весьма разумно устроено. Инквизитор, ст. инквизитор, младший пом. расчленителя, засл. истязатель, обер-потрошитель, четкая иерархия, каждый мерчендайзер знает свой маневр, регулярно перечитывает «Молот Ведьм», и вообще, всегда готов немного потерзать перед сном. Чтобы не утрачивать мастерства.

Королёва Елена была явно из инквизиторской породы, и автограф она взять явно не планировала.

– Что вам угодно? – спросил Зимин уже с некоторым пренебрежением, чтобы нагляднее обозначить статусы.

– Там девушка в куртке… – Королёва кивнула в сторону кассы. – Она недовольна…

Она всегда недовольна, хотел сказать Зимин, но удержался. Не стоит умножать напряжение.

– И чем же она недовольна?

Королёва немного подумала и ответила:

– Всем.

– Я так почему-то и думал. Знаете, Королёва, эта девушка не склонна к компромиссам. Непоколебимость, помноженная на перфекционизм, – и вот результат. Я мечтал о такой с детства. Куда?

– Сюда, пожалуйста.

Зимин вздохнул и поплелся за ст. менеджером Королёвой. Снова шкандаль. Очередной. Он уже привык к скандалам и не очень расстроился, ну, еще один скандал, ну и что? Правда, что-то пошли косяком…

Но и погода ведь тоже скверная.

Вопли. Услышал издалека. Крики. Стук. Стук ему не очень понравился. Сразу представилось почему-то, что стучат по голове. Чем-то твердо-мягким. Например, рулоном обоев. Рулоном по менеджеру. Кстати, если усердствовать, то можно, наверное, оставить синяков.

Душно. Зимин почувствовал, как здесь душно, в обоях. В обойной могиле нет мочи дышать…

Так, кстати, оно и оказалось, она стучала обоями. Продавцы терпеливо ждали вокруг, а возле прилавка действительно разворачивался скандал. Настоящий, хороший такой скандал, со вкусом, с чувством, это как-то даже порадовало. Вчера, например, скандал получился вялый, без огонька, без вдохновенья. А сегодня наоборот, даже вон колотят чем-то.

Работники магазина, впрочем, охрану звать не спешили, стояли, по-японски улыбались.

Терпеливые тоже.

Это из-за куртки, подумал Зимин. Она начала скандалить, позвали ст. инквизитора Королёву, и та увидела куртку. Кожа питона, серебряные пуговицы, ручная работа, стоит примерно столько, сколько Королёва зарабатывает в год. А еще серьги, серьги тоже хороши, с настоящими бриллиантами.

И Королёва все поняла, кого попало в ст. инквизиторы не берут.

– Ваша спутница… – указала ст. инквизитор, – ваша спутница… Она…

– Буянит-с, – закончил Зимин.

– И буяню!

Все понятно, она в плохом настроении. Как всегда в последнее время.

– Оборзели! Не, Зима, ты видел, как оборзели! Я беру торшер, восемнадцать тысяч за торшер – и он у меня не светит! Я его еще чинить должна, да? А это? Я покупаю обои, мне нужно восемь рулонов, я плачу деньги, а потом оказывается, что таких обоев всего шесть! И они предлагают мне вместо них китайские!

– Брось, – попытался успокоить Зимин. – Давай возьмем китайские.

Так, на всякий случай сказал, знал, что все равно не успокоится. И на китайские не согласится ни за что.

– Я не хочу китайские! Не хочу!

Она топнула ногой. Пуговицы из потемневшего серебра брякнули.

– Мне эти понравились! Вот эти!

Она ткнула пальцем в образец и продырявила его и сразу же сказала задумчиво:

– Ну вот, и обуратинились, однако…

Зимин усмехнулся. Хорошо сказано, как всегда. Зимину всегда это в ней нравилось, язык – как бритва, из-за этого и познакомились.

– Буратина в сердце моем, – сказала она, положила обои, после чего успокоилась. – Вот так всегда, захочешь поклеить обои, так сразу какая-то мистика прет… А?

– Конечно, – сказал Зимин и направился к выходу. – Я там подожду, на стоянке.

Он вышел из обойного салона и стал спускаться на стоянку. В лифте не поехал, попер по лестнице. В последнее время он никогда вниз на лифте не ездил, любил пройтись. Шагал по ступеням, пребывая в печали, раздумывая – заставят ли теперь покупать проткнутый рулон обоев или предпочтут не связываться?

На третьем уровне на стене было написано «Царяпкина, я тебя люблю». Зимин остановился. Царяпкина ему понравилась, и он записал фамилию в смартфон, в коллекцию. Царяпкина, конечно, была хороша, есть в ней что-то поэтическое, наверняка эта Царяпкина сочиняет белые стихи про мумитроллей, жили-были муммитролли, а потом сгорели в поле. А еще Царяпкина аквариумистка. Разводит черепашек и бойцовых тайваньских рыбок-петушков.

Тихо. Почему здесь так тихо? Среда, день, дождь, Царяпкина.

Зимин поглядел вниз, в пролет. Царяпкина в пролете. Как все. Все в пролете. А кто не в пролете, те в трубе. Тихо, то есть никого совсем, только вентиляторы жужжат. Зимин пошагал дальше. Между третьим и вторым этажом опять позвонил Евсеев, стал рассказывать про то, что в детстве он обожал Вашингтона Ирвинга, особенно там, где про капитана Кида…

Зимин отключил телефон совсем, сказал себе, что позвонит Евсееву завтра. Или послезавтра.

На втором уровне имелся выход на стоянку. Зимин пнул дверь и оказался в просторном полутемном помещении, заставленном машинами. Здесь пахло бензином и бетоном. Зимин медленно шагал по полосатой линии между автомобилями и думал, что надо, наверное, на самом деле отдохнуть. Осенью всегда хочется отдохнуть, желательно где-нибудь… Где-нибудь в теплоте. В море.

На стоянке тоже было тихо, настолько, что Зимину стало казаться, что за ним кто-то шлепает. Топ-топ, топ, он, конечно, понимал, что это всего-навсего эхо его собственных шагов, но мысль о том, что его преследуют, уже поселилась в голове и не отпускала. Начал бояться собственных шагов…

А все нервы. Нервы надо лечить пиявками. Хотя никакие пиявки не помогут, надо уже электрошоком.

За спиной вздохнули.

Зимин остановился. Почувствовал, как неприятно зачесалась шея, точно кто-то дунул холодом в основание черепа.

– Кто тут? – спросил Зимин и сразу же подумал, что вопрос глупый.

В принципе, тут мог быть кто угодно, это же автостоянка. Тут наверняка много народа шастает, борсеточники какие-нибудь.

Нервы расстроились, и температура, кажется… Зимин приложил ладонь ко лбу и убедился, что температуры нет. А он, между прочим, надеялся, специально шлем не взял, собирался простудиться и три дня лежать дома. И никуда не ходить, ни за линолеумом, ни за обоями – две пачки клея в подарок, лежать под пледом, про Винни-Пуха читать, глава «Наводнение».

И чай с малиной.

– Откупори бутылочку «Байкала» и снова «Вини-Пуха» перечти! – продекламировал Зимин. – Эй, человеки, проявитесь!

Теперь, кажется, шмыгнули носом.

– Сейчас собаку с цепи спущу, – пообещал Зимин. – У меня тут бойцовский тойтерьер за пазухой, выходи, пока не поздно.

Но никто не вышел.

– Ну и идиоты, – сказал Зимин и направился к мотоциклу.

Мотоцикл стоял возле стены. Зимин подошел ближе и попробовал испытать радость. Он всегда испытывал ее при виде своего моца, прошел уже год, а его до сих пор восхищал блеск хрома на колесах, мощь, читающаяся в линиях двигателя, матовая глубина черного пластика.

Мотоцикл был могуч. И сейчас он тоже не подвел, Зимин запрыгнул в сиденье и положил голову на бак.

Мотоцикл был велик. Куда бы Зимин ни приезжал, где бы ни останавливался, на мотоцикл обращали внимание. Зимину это нравилось. Рядом с мотоциклом он был небрежен и спокоен, силен и уверен в себе, он чувствовал себя человеком. Настоящим, тем, про кого сочиняют книги. А может быть, даже и песни.

Она показалась минут через двадцать, когда Зимин уже немного замерз и намеревался включить подогрев рукояток руля. Тащила обои, две связки, в каждой по четыре рулона. Хватит.

Для того, чтобы оклеить кухню. В цвет линолеума. Да.

Да, на таком мотоцикле можно легко отправиться в кругосветное путешествие. От Атлантики до Тихого и дальше. Многие так и делают.

Зимин представил – вот она подходит, а он врубает первую и, не заезжая домой, отправляется в сторону восхода. В настоящее путешествие. В путь. В путь, воин дальних дорог…

– Обои, может, привяжешь? – сварливо осведомилась она.

– Привяжу, привяжу.

Зимин взял рулоны и стал их привязывать к багажнику. Получалось плохо, обои были скользкие и то и дело выскакивали и падали, выскакивали и падали. А в задний кофр вообще не влезали.

– Зимин, ну что ты такой придурок, а? – спросила она. – Ну, я же тебя просила тогда, а?

Зимин привязывал обои и думал про то, что она, наверное, права. Как всегда. Глупый был поступок. Зато сейчас есть с кем поговорить.

– Зимин, ну зачем тебе такой «БМВ»? – Она пнула мотоцикл в переднее колесо. – Ну, я же тебя уговаривала – давай купим нормальную вещь, а? Машину, с колесами, с четырьмя, а? С крышей, с печкой. Так ты же меня послушал разве, пошел – и купил, плевал на всех! Плевал на мое мнение, у тебя, видишь ли, мечта.

Зимин промолчал.

– Зима, ты бы хоть иногда меня слушал, а?

– С чего бы это?

– С того, что я тебя на четыре месяца старше! И умнее! И вообще…

– Как обои? – спросил Зимин.

– Обои гадкие, сортир оклею.

– Неоригинально, – сказал Зимин.

– Иногда хочется попошлить, – она пнула заднее колесо. – Вот ты вместо машины купил мотоцикл, купил – и теперь мы под дождем болтаемся. А я сортир обоями оклею. Если они, конечно, сейчас не размокнут, когда мы поедем.

– Я тебе предлагал машину, – Зимин наконец привязал обои и стал натягивать перчатки. – Ты же сама на права не сдала, я тебя предупреждал, что надо заниматься…

Она постучала по голове, получился деревянный звук. А потом постучала Зимина, звук получился примерно такой же.

– Буратинизируюсь, – пояснила она. – Беру с тебя пример. Вот, хотела обои человеческие, и то не получилось. Все как-то так, брат Кукушкин.

– Да ладно, – зевнул Зимин. – Делов-то. Подумаешь, обои не те…

– Зимин, я от тебя устала, – сказала Лара и стала застегивать куртку.

Темная материя

Туча зацепилась за скалу и ползла, ползла, растягивая пузо, потом, конечно, лопнула, и на землю посыпался снег. Не снег какой-то, а мелкий град, похожий на пенопластовый порошок, только если бы его накрошили из бетона, он сыпал и сыпал, и кусты роз на фоне белого алели как будто ярче. Красное на белом.

Перец зевнул и посмотрел на небо.

– Давай скорей, – сказал он. – Погода портится, снег пойдет, уши отмерзнут, потом не приконопатишь. Давай уже, или передумал?

– Не передумал.

Безымянный взял палицу, перекинул из руки в руку, Перец поморщился, высморкался в кулак.

– Да брось ты эту дубину, – сказал он. – Дубина какая-то, топоры, алебарды, меня сейчас стошнит помидорами. Ты еще пистолеты свои достань.

– Это револьверы, – поправил Безымянный.

– Револьверы, пистолеты, мне все равно. Пришло время разобраться, а ты тянешь.

Перец вытащил меч из ножен, он блеснул ослепительно, солнечные зайчики прыгнули по сторонам, хотя и снег, хотя и розы.

Продекламировал Перец и продолжил: – Говорят, что если быстро над головой вертеть, то не промокнешь. Я с дождем проверял – ничего не получилось, теперь вот со снегом попробую.

Он принялся быстро-быстро вертеть мечом над головой, меч свистел, разрубал снежную материю, но все равно на голову Перцу понападало, да и в волосах позастревало снежного пшена.

– Вранье, – заключил Перец и приставил клинок к горлу Безымянного. – Так я и знал. И снег тоже ненастоящий… А как тебя зовут-то вообще?

– Какая тебе разница?

– Большая. – Перец перестал вертеть мечом. – Столько лет знакомы, а все имени не знаю – неприлично, понимаешь ли. И потом, я с кем попало не дерусь. Я все-таки благородный рыцарь, защитник страждущих и прочая-прочая, мне не пристало.

Безымянный пожал плечами равнодушно.

– Так как зовут-то? Ахиллес? Роланд? Как там у классика: «как ныне сбирается пеший Роланд отмстить бестолковым гусарам…» Да, сейчас так не умеют… Роланд? А нет, извини, конечно, ты у нас Вайатт Эрп, мегастрелок, как же, помню. Но я с тобой на пистолетах не собираюсь, ты меня пристрелишь, ты же мастер. Это нечестно. К тому же это ты меня вызвал, а не наоборот.

Перец почесал лезвием подбородок, щелкнул себя пальцем по уху.

– А значит, я, как оскорбленный, могу выбирать оружие. И я выбираю…

Перец задумался.

– Хочется соргинальничать, конечно, сказать, что будем биться на коромыслах…

– Хватит кривляться, – попросил Безымянный. – Время.

– Время – это отрыжка материи, не нам им укоряться. Но напоминаю – мне, как человеку благородному, не пристало биться со всякой безымянной сволочью…

– Повторяешься, давай к делу.

– Ладно, давай. Давай обойдемся без чинов, сделаю для тебя исключение. Я выбираю томагавки. Это нейтральное оружие, им мы пользуемся одинаково плохо, шансы уравняются. Как?

– Согласен, – кивнул Безымянный.

– Тогда начинаем. Я пойду вон в тот конец, а ты жди тут, пока я тебя убью. Хотя нет, видишь то дерево? Возле него и сойдемся. Итак, ты готов?

– Да…

Безымянный упал в мох. Метров с трех высоты. Вот только что он стоял под снегом и беседовал среди камней, и вот вдруг упал в мох, безо всякого перехода, с трех метров. Оказался в лесу, недалеко от толстого узловатого дерева, на ветвях которого покачивались на ветру красные ленты, отчего дерево выглядело совсем как живое.

Он тут же вскочил и выхватил томагавки.

Он стоял в лесу, в роще с редкими ровными деревьями, ронявшими красные и желтые листья. Лес.

Безымянный закрыл глаза и стал слушать, и резко уклонился в сторону, и через миг в том месте, где только что была его голова, просвистел украшенный бисером индейский топорик. Безымянный остался стоять. Топорик воткнулся в дерево, вошел глубоко, почти всем лезвием. Так.

Безымянный не торопился. Потому что он знал – Перец хитер, и, скорее всего, этот топор всего лишь приманка.

– Молодец, – сказал Перец и выступил из-за недалекого дерева. – Впрочем, я и не думал, что все будет легко. Ап!

Он шагнул к Безымянному.

– Поединок, – сказал он. – Поединок, что может быть лучше? Вся мировая культура построена на схватке, дерутся все…

Он неожиданно возник в метре от Безымянного и сразу нанес удар, хитрый и практически неотразимый – снизу. Но Безымянный остановил его с легкостью, перехватив топориком в левой руке, и тут же ответил своим ударом в голову, справа. Перец уклонился, отскочил метра на два.

– Неплохо, – сказал он. – Неплохо, однако, понеслась?

– Понеслась.

Они сошлись снова, и это было быстро, топоры, ножи, руки мелькали, бойцы смещались, отпрыгивали, уклонялись, лязгала сталь, зубы скрипели. Не останавливались и не делали перерывов, быстро и беспощадно, и вдруг замерли, оба, в метре друг напротив друга.

У Безымянного остался уже один томагавк, в правой руке.

А по щеке у Перца широкой полосой текла кровь.

– Однако, – сказал он и потрогал себя за щеку. – Ты, дружок, отрубил мне ухо. Во всяком случае, половину точно.

– Бывает, – улыбнулся Безымянный. – Ну, у тебя же осталось еще одно.

– Куда-то сюда упало, – Перец поглядел под ноги. – Ладно, потом найду. Вряд ли кто-нибудь его сожрет, как думаешь?

– Вряд ли, – согласился Безымянный. – Тебя еще жрать, подавишься.

– Может, какие-нибудь лоси… Или бобры. Или они не жрут… Ладно, продолжим.

Они продолжили. Сталь, лязг, скрежет. Выпады, уклонения, выпады, уклонения. И через несколько минут стало ясно, что Безымянный сдает.

Он стал двигаться медленнее, и тяжелее дышал, и отражал атаки уже не так уверенно. Это придало Перцу сил, он нападал все яростнее, удары стали мощнее, и с каждым из них Безымянный отступал и чуть приседал.

Перец успевал не только нападать, он успевал еще разговаривать, так что казалось, будто строгий учитель читает нотации нерадивому ученику. Причем трындел Перец, как всегда, в излюбленной высокопарной казенной манере, сопровождая каждую фразу соответствующим выражением лица.

– И нарушилась связь, и пали запреты. И восстали холопья супротив своих властелинов…

Удар.

– И возмечтали стоять гордо и самим всем володети…

Удар.

– Невзирая на честь и на тех, кто поставлен над ними, говорили дерзко и взор не отворачивали! И сказал тогда я, укрепившись в правде, – да падут возомнившие!

Удар.

– Воздаяние им совершу!

Четвертый удар оказался особенно сокрушительным, Безымянный споткнулся о камень и упал, и Перец тут же оказался рядом, занес над ним томагавк. Безымянный же свой выронил, потянулся к нему, оглядываясь, и…

Дракон распахнул пасть, зарычал и плюнул огнем.

Зимин подпрыгнул в кресле, вцепился пальцами в подлокотник.

В этом моменте он всегда подпрыгивал. Все шесть раз. Знал и подпрыгивал. Знал, что вот сейчас сменится кадр, и возникнет он, страшный и великий.

И в этот раз он подпрыгнул тоже.

Фильм шел в 3D, и огонь ворвался прямо в зал. Зимин в очередной раз почувствовал на лице жар и услышал, как трещат его волосы. По залу поплыл запах керосина и дегтя. Зимин знал, что это всего лишь его фантазия, фильм не снабжен генератором ароматов, но тем не менее он слышал запах керосина каждый раз, и ему нравилось.

Огонь безумствовал всего лишь мгновение, а когда он погас, в кадре никого уже не было. И снова между деревьями стояли двое, готовые друг-друга убить.

– Я вижу, ты решил призвать подмогу? – усмехнулся Безымянный. – Боишься, что один не справишься?

Перец сделал выпад, Безымянный отразил.

– Боишься?

– Боюсь. Боюсь. Я с детства боюсь, знаешь ли. Именно поэтому он со мной. Самый великий, самый страшный! Тьма, проявись!

Воздух задрожал, он начал как будто плавиться и стекать вниз, он сделался видимым, из прозрачного стал цвета ключевого кипятка. Мир за этим кипятком закачался в неразличимой зыбкости, горы и деревья расплылись и стали похожи на акварель, земля задрожала. И что-то огромное, состоящее из острых углов и кусков полированного черного металла, шевельнулось, с лязгом и каменным грохотом, и тут же скрежетнул металл, и возник дракон. Тяжелая мрачная морда, черная с узкими красными глазами, в которых плясало глубокое пламя.

– Вас познакомить?! – крикнул Перец. – Ты, смерд, знаешь ли, кто пред тобой?!

– Я… – Безымянный отползал, пытался то есть отползти, не получалось.

Дракон возвышался над ним, как скала, ожившая и снова замерзшая, и Перец тоже возвышался, перемазанный кровью, страшный и в то же время величественный.

– Да будет Тьма!

Эта сцена нравилась Зимину больше всего. В этом месте сценарий забуксовал, и чтобы его растолкать, потребовалась почти неделя. Зимин смотрел боевики, играл в боевики, пробовал боевики читать. Все для вдохновения. Не получалось, но Зимин был упрям. В конце концов, он отправился в клуб исторической реконструкции и увидел там то, что хотел увидеть. Битву викингов на топорах. Конечно, это было не так красиво и не так гладко, но в общих чертах ему понравилось. Конечно, то, что происходило на экране, не очень напоминало свирепую скандинавскую рубку, но в целом дух дикости в фильм перенести удалось. Поэтому эту часть Зимин пересматривал несколько раз.

– Да будет Тьма!

Дракон заревел и снова исчез, растаял, слился с окружающим лесом.

И этот момент Зимин тоже весьма и весьма уважал, звукооператоры поработали на славу, стены и пол, и кресла, и сам воздух задрожали от мощи и величия.

Безымянный закрыл голову и уши. Он выглядел потерянно, он понимал свое поражение, он не сдавался.

– Вставай, дружище, час пробил, – усмехнулся Перец. – Не хочу, чтобы какой-то там кирпич украл у меня заслуженную победу.

Он рассмеялся, громко и счастливо, и ловко перекинул топор из одной руки в другую, топор описал дугу у него над головой.

– Нет, мой безымянный друг, не тягаться тебе со мной. Щенок еще, сопля, не может быть завета меж кроликом и львом, давай поднимайся. Нет, решительно в нашей жизни все пропитано древними греками! Вставай, поднимайся, посмотри в глаза своей судьбе! Бери топор, не нужно мне подачек.

Безымянный поднялся, дотянулся до томагавка.

– Ап!

Топоры скрестились и тут же сломались, рукоятки расщепились и разлетелись в разные стороны. Перец крякнул и ударил противника локтем в нос, Безымянный упал.

Кровь брызнула у него изо рта, из носа и, кажется, даже из глаз, казалось, что в голове у него лопнул налитый кровью пузырь.

– Лейтесь, слезы, лейся, кровь, вот и вся тебе любовь, – продекламировал Перец. – Люблю пошлые стишата, ничего не могу с собой поделать.

Перец подошел к ближайшему дереву и ударил по стволу кулаком. В воздухе закрутились красные листья.

– Гармония, однако! – сказал Перец. – Красное на красном, классика, только классика!

Безымянный поднялся на ноги. Он покачивался и выглядел страшно, весь перемазанный кровью.

– Повержен будешь ты, – сообщил Перец. – Осмелившийся путь мне преградить, глупец.

Он огляделся, увидел топор, направился к нему.

– Итог был предречен, – разглагольствовал Перец, разминая руки. – Готов ли ты узреть…

Перец сбился, заметил грязь на сапоге, попробовал стряхнуть, не получилось.

– Готов ли ты предстать… Короче, сдохнуть ты готов?

– Пошел ты, – ответил Безымянный.

– Зря, – сказал Перец. – Очень зря. Я мог бы тебя простить. Я милосерден и, в сущности, добр. Признай мою власть, не быкуй. И будешь счастлив.

Перец остановился, расправил плечи, приосанился.

– Короче, запишись в мои вассалы, и я дам тебе седло, слугу для чистки сапог, и рису двадцать мер, и ворвань, и сундук…

– Я же говорю – пошел, – перебил Безымянный.

Он тоже выпрямился. Лицо у него было разбито, нос смотрел в сторону, губы распухли. Безымянный улыбнулся, и оказалось, что у него нет трех зубов.

– Ты сошел с ума, – сказал Безымянный. – Остановись… Нельзя было его будить. Он – зло.

Безымянный указал на дракона, равнодушно наблюдающего за схваткой.

– Его надо убрать… Иначе… Отправь его. Иначе нам всем грозит беда! Всему миру!

– Это ты Вицлипуцли расскажешь, – сказал Перец.

И метнул топор. Не замахиваясь, коротким движением предплечья.

Дальше произошло странное. Топор посвистел в сторону Безымянного. Медленно, лениво рассекая холодный воздух, поблескивая на солнце, обещая скорую смерть. Безымянный неожиданно сместился чуть в сторону, наклонился и тут же взял летящий томагавк из воздуха. Инерция отвела его руку для ответного удара, и Безымянный этим воспользовался и тут же отправил топор обратно.

Только гораздо быстрее.

На лице Перца промелькнуло удивление. Вернее, даже не удивление, а его слабая тень. Потому что удивиться он не успел, топор со скрежетом врубился в правый наплечник, пробил его и застрял.

Перец с удивлением поглядел на томагавк и начал падать. Он заваливался медленно, но неотвратимо на спину, раскинув руки и пытаясь поймать равновесие. Но равновесие не нашлось, и он, в конце концов, упал.

Безымянный подошел к нему легкой походкой, улыбнулся.

– Ты… – прошептал Перец. – Ты меня…

– Тише! – Безымянный приложил палец к губам. – Тебе нельзя много говорить, надо беречь силы. Иначе не проживешь те семь минут, которые ты должен прожить. Должен.

Безымянный подмигнул.

– Ты уж постарайся, иначе не увидишь… Знаешь, что я собираюсь сделать? Я его убью. Да-да, прикончу, поверь, у меня получится. Он уже почуял, что хозяин повержен, и вот-вот он спустится посмотреть на это поближе. И я его тоже удивлю. Совсем как тебя.

Перец хотел что-то сказать, но слов не получилось, только кровавое бульканье.

– Знаешь, что меня в тебе всегда раздражало? – спросил Безымянный. – Твои стишки. Твой казенный пафос. Твои жалкие попытки быть оригинальным. «Извините, что нарушаю куртуазность момента…» Тьфу!

Он плюнул.

– Но я, знаешь, приготовил тебе сюрприз. Маленькую приятность, знаю, тебе понравится. Я тоже сочинил. Не обессудь, юноша. Вот примерно так.

Безымянный принял позу декламатора, чуть откинувшись назад и поправив слипшиеся от крови волосы. Он прокашлялся, сделал плавный жест рукой и произнес, громко и с выражением:

Народу было не очень много, хорошо, если пятая часть зала. Но его было больше, чем вчера, это Зимин отметил с удовольствием. И сегодня пришли не школьники, а люди постарше. Да, почти весь сеанс они поедали попкорн и ржали, но все равно пришли же. Заметил Зимин и несколько любителей фантастики среднего возраста, очкастых и длинноволосых, они смотрели с пристрастием и почти не смеялись. Ну и дети.

Зимин был доволен.

Впрочем, на выходе настроение у него несколько ухудшилось, поскольку молодые люди выражались в том смысле, что кино, собственно, ничего, но второй раз они лучше на «Человека-Паука» сходят. Любители фантастики выходили молча, и по их виду было трудно понять – понравилось или нет. Самое обидное было, однако, другое – один из мальчишек, проходя мимо постера, заявил, что фильм на самом деле ничего, левым глазом вчера смотреть можно, а если его сравнивать с книжкой, то кино и вообще шедевр настоящий.

– А книжка так себе, – мальчишка поморщился. – Не осилил.

Они засмеялись и направились к ларьку с попкорном, Зимин же направился к выходу. Энтузиазм его серьезно угас, и он вовсю подумывал о том, чтобы в следующий раз взять с собой наушники – сеанс закончится, и он сразу изолирует себя от окружающих какой-нибудь эльфийской мелодией. Чтобы не слушать вокруг себя всяких идиотов.

Зимин с тоской заглянул в буфет кинотеатра, заказал кофе. Из кофе он знал только капучино и эспрессо, но, если честно, он их даже не различал. Но хотелось чего-то горячего, он заказал себе сразу три порции и быстро выпил, почувствовав только раздражение оттого, что кофе оказалось мало.

Выходить из кинотеатра не хотелось. Зимин подумал – не стоит ли ему заглянуть на следующий сеанс, но вовремя одумался, решив, что это, пожалуй, будет патологично. А всякие патологии Зимин не жаловал. Поэтому он застегнул поплотнее куртку и вышел из кинотеатра.

Опять дождь. Туч не видно, но небо равномерно серое, моросило непонятно откуда, казалось, что отовсюду. Но не сильно, кстати, капли как пыль, скорее неприятно, чем мокро, не дождь даже, а какой-то воздушный пар, висящий в воздухе. Иногда этот пар собирался в большие капли, и они падали за шиворот и на голову. Зимин такого не любил. Дождь, мир, бесконечно печальный, мир, в котором давным-давно умерли все драконы.

Умерли, стали скелетами, и теперь их выставляют в музеях под видом унылых динозавров.

На скамеечке возле кинотеатра сидела Лара и ела мороженое, невзирая на дождь. В жару горячий чай, в дождь мороженое, принцип существования. Кошки ходят поперек.

– Мороженое будешь? – спросила Лара.

– Давай.

Зимин сел рядом. Мороженое было обычное, то самое, которое любила Лара, шоколадное с шоколадной же крошкой и с кусочками печенья. В мороженом она, Лара, была неудержима и могла съесть килограмм, а под настроение и больше. Правда, частенько мороженое безумие заканчивалось ангиной, температурой и ломотой в костях, но Лару это не смущало, поскольку в ангине Лара тоже находила удовольствие – обматывалась длинным красным шарфом, надевала красную шапку с помпоном и пингвинчиками, читала хриплым голосом лорда Байрона и пила горячий шоколад.

– Как горло? – побеспокоился Зимин.

– Побаливает, – улыбнулась Лара. – Но, думаю, в этот раз до ангины дело не дойдет. Как фильм?

– Понравилось, – ответил Зимин.

– В седьмой раз и понравилось?

– В шестой, – поправил Зимин. – А что? Тебе же мороженое нравится? Вот и мне нравится. Хороший фильм.

– Фильм поганый, – ухмыльнулась Лара. – Он позорит книжку.

Зимин промолчал.

Если честно, кино ему действительно нравилось. Оно не могло ему не нравиться, просто не могло. Конечно, он видел, что актеры переигрывают, что декорации так себе – в Голливуде такие делали в семидесятых, что компьютерная графика едва ли не самодельная… Хотя драконы получились неплохие. Да, он понимал, что фильм в лучшем случае на твердую троечку с плюсом в виде драконов. Но он не мог его не любить.

Потому что это был ЕГО фильм. Да, при доработке сценария киношники сильно отступили от книги и от его идей, и финал подразумевался не такой. Да, актеров подобрали не сильно похожих, но это ничуть не помешало Зимину полюбить фильм целиком, с первого кадра и до титров.

Потому что это был ЕГО мир. Он пусть и несколько неуклюже, но жил, дышал и был преисполнен и шума, и ярости, и боли; режиссеру, раньше снимавшему видеоклипы, каким-то образом это удалось показать. С премьеры прошло уже почти две недели, Зимин посмотрел фильм шесть раз, с сегодняшним семь. Он ежедневно читал отзывы в Интернете, следил за кассовыми сборами и втягивался в споры, если кто-то позволял себе неаккуратно сравнить фильм с «Властелином Колец». Ругался, нервничал и бегал по комнате и проклинал Голливуд с его фантастическими бюджетами.

Лару это смешило. И иногда злило, фильм ей совсем не нравился. Более того, на премьере она ушла с середины.

– Он позорит твою книгу, – повторила Лара серьезным голосом. – Извращает. У тебя печальная сказка, а тут туповатый боевичок. Кино надо было по «Беовульфу» снимать, там любой дурак справился бы. На «Зиму» нужен был нормальный режиссер, там материал сложный, многоплановый, игристый, а они взялись со своим вечным сломо… В результате родился кадавр. «В гостях у сказки» получилось, только с кровищей. Жаль. Очень жаль.

Лара поглядела на мороженое, от стаканчика осталась половина. Лара чуть-чуть подумала, а потом сжевала оставшееся мороженое сразу.

Зимин с ознобом потрогал горло.

– Жаль, – сказала Лара. – Знаешь, в наши дни фильм можно снять только один раз. Второго шанса не будет, Зима. То есть вот это… кино, так скажем. Так вот, это кино останется навсегда, ты понимаешь?! Народ будет смотреть фильм «Зима в небывалой стране» и ржать, ты понимаешь?

– Нормальное кино, – Зимин пожал плечами. – Никто ржать не будет. Никто же не ржет сейчас.

– Конечно, не будут, – Лара стряхнула с волос дождь. – Потому что это забудут через месяц. Раньше забудут. Это все, финал. То есть не финал, это финиш. Финиш.

Лара брезгливо поморщилась.

– Короче, бездарность, – сказала она. – Даже хуже, бездарность бывает яркой, это не бездарность – это посредственность. Шлак.

Зимин промолчал, а Лара продолжала развивать критику.

– Там все бездарны, – заявила она. – Команда слепоглухонемых, кроме того, еще и умственно отсталых. Режиссер, художник-постановщик, композитор… Композитор – это отдельная песня! Там ведь не музыка, там грохот! Там от этого грохота со стен тараканы осыпаются, это ведь пошлятина ужасная – работать грохотом! У меня потом голова три дня раскалывалась, а я ведь до конца не досмотрела.

– Музыка как музыка…

– А ты можешь ее вспомнить? Ну, хотя бы одну мелодию? Нет. Потому что шум только. Грохот. Бум-бум-бум. Это же не композитор работал, а молотобоец!

Зимин попробовал возразить, но Лара его остановила.

– Девка, которая Лару играет, кряжистая и с глупым лицом, – сказала она. – Она вообще не подходит, ну, разве что рыжая. Да и то не рыжая, а крашеная. Она хной покрашена, Зимин. Она что, дочка режиссера? У нее всегда одно и то же выражение лица – от этого повеситься можно. Если бы в кадре стояло полено, мы бы не заметили разницы.

Лара вытянула ноги. Зимин понял, что ей хочется поругаться как следует, и сел рядом на мокрую скамейку. Потому что предусмотрительно надел с утра кожаные мотоциклетные штаны.

– Так вот, эта девчонка все время смотрит в камеру, – продолжала Лара. – И вообще… Я же говорю, она не похожа.

– На кого? – спросил Зимин.

– На Лару. У Лары… У нее душа, у нее судьба. А у этой девки айфон – вот ее судьба. Он же тупая, это видно.

Зимин молчал, Лара продолжала:

– А Парцифаль? Ну, что это за Парцифаль?

Лара указала большим пальцем за спину, на огромный, вполстены кинотеатра, плакат.

– Это, по-твоему, Парцифаль?!

Зимин оглянулся на кинотеатр. Хотя мог бы и не смотреть, он знал этот плакат наизусть. Потому что точно такой, только меньшего размера, висел на стене в кухне. И в холле. И в туалете – Зимин не удержался.

А что, Парцифаль как Парцифаль, подумал Зимин, стоит, не падает. Наплечники, чешуя, меч – все, между прочим, натуральное, не бутафория, а реальная боевая копия настоящих средневековых доспехов, изготовленная в Чехии на заказ и стоившая весьма и весьма недешево. И орифламма развивается за спиной, и копье, и меч, все как он хотел, красиво, стильно.

– Чем тебе не нравится Парцифаль? – спросил он. – По-моему, вполне себе ничего Парцифаль.

– Вот именно – ничего. Ноль. Пустота. Этот мальчик раньше снимался в сериале про элитный колледж, – сказала Лара. – Он же хипстанутый от бровей до кроссовок, он же никогда на земле не ночевал! На коне не сидел! И – это Парсифаль?! Это красавчик. Красавчик! Пумпампусенька!

Лара повернулась и послала Парцифалю поцелуйчик. Затем достала из сумочки книгу, обернутую газетой, – Лара любила ретро. «Зима», угадал Зимин.

– Это «Зима в небывалой стране», – пояснила Лара и принялась листать. – Вот тут, я запомнила… Вот! Посмотри, если хочешь!

Она сунула книгу Зимину.

– Посмотри, если забыл, а я и так помню! Парцифаль невысокий, толстый и веселый, а это?! Это красавчик. Он не может быть Перцем! Ты что, не видишь? Это же дрянь все, это же туфта!

– Да нормально, – ответил Зимин.

– Нормально?! – ужаснулась Лара. – Ты что, не понимаешь, что вот после этого… – она ткнула большим пальцем через плечо, – никто ни одну твою книжку никогда не экранизирует! Они взяли и сняли невнятное гэ – и теперь все будут думать, что ты написал невнятное гэ…

– Уже насчет «Нисхождения» подъезжали, – возразил Зимин. – Я же тебе говорил, помнишь тот старый рассказ? Про пришельцев?

– Ну, помню. Так я бы на твоем месте права не уступала бы – еще одну дрянь снимут. С тобой теперь ни один приличный режиссер связываться не будет.

– Тьма хорошо получился, – перебил ее Зимин.

– Что?

– Тьма. Дракон. Хорошо, по-моему. То есть совсем не хорошо, отлично просто. Я его так и представлял. А тебе что, не понравилось?

Лара замолчала, потом поднялась на ноги.

– Не понравилось?

– Понравилось. Тьма хорошо получился, это да. Пойдем домой, Зимин? Обои старые обдерем, новые поклеим, а? Я люблю обои клеить, в этом что-то есть. Как кожу меняешь.

– А я нет.

– Я тогда сама поклею. И вообще, мне холодно что-то.

– Нечего мороженое в дождь есть.

Лара не стала спорить, взяла Зимина под руку, и они пошагали домой по скучным и сырым осенним улицам, стараясь держаться деревьев, под которыми было посуше и лужи не отличались непроходимой глубиной.

От кинотеатра до дома было недалеко, но Ларе вдруг захотелось погулять еще, пусть и под дождем. Она замерзла и стучала зубами, но Зимин знал, что отговаривать ее бесполезно: если Лара решила гулять под дождем, наевшись мороженого, то она будет гулять под дождем, наевшись мороженого. Пусть хоть и ценой ангины.

Первое время они шагали молча, потом Лара стала рассказывать про какой-то замок в Калининградской области, в свое время в нем бывал сам Анри Четвертый, а сейчас там запустенье и энтузиасты в палатках. И за четыреста баксов можно снять комнату и жить два месяца при свечах и без электричества. А еще там есть старинный пруд, в котором когда-то топили еретиков, связывали крест-накрест – большой палец правой руки к большому пальцу левой ноги – и в воду…

– А на берегу там такие железные столбы, к ним ведьм приковывали. Ну, а потом сжигали, конечно. Здорово, а?! Там привидения, там подвалы. Ты представь – можно всю ночь провести в застенке?!

– Я же хотел рассказы начать, – напомнил Зимин. – Помнишь? В книгу их собрать…

– Начнешь там, – оборвала Лара. – Там тихо, там подземелья, там атмосфера. Витают музы, короче. Помнишь, когда ты «Зиму» сочинял – мы ведь тоже тогда в старой крепости жили.

– Ага… – кивнул Зимин. – Если нет электричества – как я буду работать? Ноутбук некуда подключить, принтер опять же…

– На машинке, – ответила Лара. – Как раньше. Как Рэй Брэдбери. Это же здорово, а? Будешь работать на машинке, стучать по клавишам – знаешь, я уже соскучилась по этому звуку. Ты же раньше все книги так начинал. Возьмем старую машинку. Помнишь, как она причмокивала?

– Ну, помню…

– Вот. Ее возьмем. Настоящая машинка. Со стертыми клавишами, с трескучей кареткой, все как ты любишь…

– И гном в ней для вдохновения…

– Что? – не расслышала Лара.

– Да ничего. Потом просто придется все в компьютер переводить…

– А ты не переводи. Так пошли. Ничего, сами переведут и сами все сделают.

Зимин хмыкнул.

– Не знаю… Может, ты и права. Слушай, так ведь сейчас осень, там, наверное, дожди идут, а крыша в замке протекает – как там вообще с бытом? Сурово небось. В умывальнике лягушка, в буфете крыски?

– Зимин, ты начинаешь раздражать, – перебила Лара. – Ты вообще когда в последний раз отдыхал, а? Ты знаешь, на кого ты сделался похож?!

Лара начала заводиться, и Зимин пожалел, что вступил с ней в спор, надо было соглашаться на Калининград, черт с ним, с замком, бес с ними, с крысками, в конце концов месяц можно и без горячей воды пожить – раньше ведь люди как-то жили, и ничего, в космос полетели. А отдохнуть действительно не помешает.

– Ты целыми днями сидишь, уткнувшись в экран! – ругалась Лара. – В экран, в экран, сочиняешь, сочиняешь. Или в кино теперь ходишь! На этот дурацкий фильм! Ты же зациклился на нем. Поедем в Калининград, а? Я знаю одну грязелечебницу, там прекрасные ванны из лечебной глины…

У Лары зазвонил телефон, она достала трубку, приложила к уху, стала слушать. Зимин представил грязевые ванны и вдруг подумал, что это, наверное, неплохо. Лежать в теплой булькающей грязи, вонючей и безнадежной, забыв обо всем, с томиком Тарковского.

Хорошо.

– Да слушаю, слушаю, – нервно сказала Лара. – Я здесь. Здесь, на улице… На какой, на какой, на Успенской. Да, тут, рядом с церковью…

Зимин отошел в сторону. Он не любил находиться в зоне чужих разговоров, не хочешь слушать, а все равно слушаешь и начинаешь пытаться догадаться о том, что говорит неслышимый собеседник, начинаешь думать, что он тебя идиотом называет.

Улица была неожиданно пуста, наверное, из-за дождя. Ни машин, ни людей, только ленивый дождевой шелест в листьях, и еще со стороны парашютного завода гудение испытательной турбины. Осень.

Зима скоро, зиму Зимин любил больше всего, особенно декабрь. В декабре можно поехать в деревню, колоть звонкие дрова, топить печь и ждать Рождество, Новый год, каникулы ждать. Далеко еще, осень сейчас. Когда он сочинял «Зиму», тоже стояла осень, только не слякотная, как сейчас, а, напротив, теплая и какая-то радостная. Светлая осень, как у Пушкина в его Переделкине. Или в Болдине? Одним словом, в Мелихове.

Да, тогда была тоже осень, и он начал сочинять свою первую книгу и познакомился с Ларой. Он увидел ее в поликлинике и почему-то решил, что надо обязательно познакомиться, иначе… Иначе вся жизнь пойдет не так. Вообще-то он не любил знакомиться на улицах и в общественных местах и никогда не знакомился в кафе и в лифтах, но здесь вдруг понял, что иначе нельзя, что если он не подойдет вот к этой девушке, то будет жалеть всю жизнь.

И он не ошибся, иначе действительно было нельзя.

Зимин улыбнулся. Он уже давно собирался сочинить рассказ про их встречу в поликлинике, но не случалось нужного настроения, а сочинять кое-как не хотелось.

На противоположной стороне улицы стоял человек и смотрел на него. Именно на него, на Зимина. Стоял и пялился. И это Зимину совсем не понравилось, в этом было что-то неприятное, зачем кому-нибудь стоять вот так под дождем и смотреть?

Зимину вдруг пришла в голову забавная вещь, он поднял руку и помахал человеку. Тот едва не подпрыгнул, повернулся и быстрым шагом пошагал прочь, кутаясь в плащ, прижимая локтем портфель с тяжелым низом.

– Псих, – сказал Зимин.

– Зимин! – позвала Лара. – Ты с кем уже разговариваешь?

– Ни с кем. А ты? Кто звонил?

– Мать, – улыбнулась Лара. – Не может дверь открыть, как всегда. В третий раз уже…

Зимин кивнул.

– Ладно, я сбегаю, – Лара спрятала руки в карманы. – Часов в восемь буду. Мать обещала варенья дать. Правда, у нее только крыжовник, а ты не любишь.

– Он в зубах застревает, – сказал Зимин. – Как застрянет, так и сидит, иногда два дня, и только о нем и думаешь.

Крыжовниковые косточки Зимин ненавидел.

– Ладно… Может, поедем все-таки? Чаю попьем?

– Не, – помотал головой Зимин. – Я лучше домой. Подумаю о чем-нибудь… Тебя подожду. Я люблю тебя ждать.

– Как знаешь.

Лара побежала к остановке, а Зимин пошлепал в сторону дома. Через лужи он уже не перескакивал, а просто шлепал по ним, мотоботы позволяли.

От кинотеатра до дома было недалеко, Зимин добрался за пятнадцать минут.

У подъезда стоял человек. Тот самый, что смотрел на него через улицу, Зимин его узнал, хотя ничем выдающимся человек не отличался. Плащ у него блестел от дождя, человек переминался с ноги на ногу и прижимал к себе портфель.

Не грабитель, подумал Зимин. Вряд ли грабитель станет так прижимать к себе портфель – предмет, совсем для ограбления не приспособленный. Хотя, может, у него там дубинка, или травматический пистолет, или… Кирпич. Почему-то Зимину представилось, что в портфеле лежит кирпич. Старый, со сколотыми краями, завернутый в пожелтевшую газету. Этакий классический грабитель, вместо того чтобы использовать современный электрошокер, он по старинке грабит, кирпичом.

Зимин немного замедлил шаг. Не нравился ему этот дядька, совсем не нравился, а отворачивать было уже поздно, тогда тот подумает, что он струсил… Зимин тут же стал презирать себя за то, что его вдруг взволновало чужое мнение, потому что он сам презирал чужое мнение, а тут приходилось презирать себя, и это тоже злило и раздражало.

А вообще надо было тоже брать шокер, подумал Зимин. Собирался ведь. Вот этот псих кинется, а он его… А, ладно.

Зимин достал из кармана ключи. Тяжелую связку, с небольшой чугунной гирькой в виде брелока, специально такую купил, в оборонительных целях.

– Здравствуйте, – сказал человек с портфелем.

Ну вот, началось, подумал Зимин. Поздоровался, сейчас денег попросит одолжить или телефон – у него тетя тут за углом вывихнула конечности и теперь ей срочно нужна «Скорая», а деньги на мобилке закончились, поэтому нельзя ли… ну, и так далее. Или миксер хочет продать, утюг, который сам гладит, сушилку, которая сама сушит.

Зимин попытался пройти мимо, стараясь смотреть в сторону, чтобы у человека не было повода прицепиться, но не получилось.

– Здравствуйте, Виктор Валентинович, – человек попробовал улыбнуться.

«Дело хуже, чем представлялось раньше, – подумал Зимин. – Он меня знает. Паршивый день, определенно паршивый, лягушки с потолка только что не валились. Но это, видимо, еще впереди».

– Здравствуйте, – в третий раз повторил человек. – Я так рад вас видеть! Это… Это просто чудо!

– Ага, – ответил Зимин. – Чудо-чудо.

Рукопись, найденная в табуретке

– А я тоже в кинотеатре был, – сказал человек с портфелем. – Тоже ваше кино смотрел. Мне очень понравилось! Очень! Здорово!

Зимин молчал. Человек как человек, совершенно обыкновенной наружности, ничего выдающегося вроде. Скучная внешность, плащ, шляпа дурацкая, портфель. Зимин опять уставился на портфель.

Старомодный. Почему-то теперь все портфели кажутся старомодными, но этот действительно старомодный, из восьмидесятых годов, наверное, да еще и потертый изрядно. Ручка медная и отполированная до блеска, похожа на эфес от шпаги. Сшит толстыми нитками. Отличная вещь. Что за человек может с таким ходить? Бухгалтер.

В последнее время Зимин заметил, что перестал угадывать людей. Раньше он мог практически с первого взгляда определить – шофер, продавец, офисмен, а теперь вот как-то разучился. То ли люди стали меняться, то ли сам Зимин.

А этот с чемоданом. Что там у него может быть, кроме кирпича?

– Мне кино понравилось, – сказал «портфель». – Качественное. И с душой. Особенно, конечно, Тьма хорош. Я вот таким его и представлял. Он такой… Роковой.

Папка? Папка с бумагой. Пухлая папка, тяжелая – портфель явно немало весит. А пухлая папка с бумагами это всегда…

Зимин почувствовал раздражение. Писатель. Коллега. А в чемодане у него роман в пятьсот девяносто страниц. Про то, как одного мальчика обижали одноклассники, и он с горя записался в секцию исторического фехтования, а потом, само собой, провалился в псевдоисторическую эпоху, быстро победил лучших бойцов, влюбил в себя симпатичнейших принцесс, двинул прогресс, по-быстрому внедрив аркебузы и правильную тактику боя. Отогнал от рубежей беспощадных врагов. И это только книга первая. И сейчас этот коллега начнет просить поглядеть его сочинение и непременно дать ответ, как просили уже не один раз…

Зимин достал ключи и попытался войти в подъезд. Замок не открывался. Обычно он не открывался зимой, но сейчас до зимы было еще далеко.

– Меня зовут…

Карманов, вдруг подумал Зимин. Нет, Кардамонов. Его зовут Ацетилен Кардамонов, он метареалист. Или квазиреалист. Экзореалист. Некрореалист. Точно, некрореалист-новатор… Тытырин! Точно, как он мог забыть!

Зимин представил, о чем может писать некрореалист Тытырин, и рассмеялся немного истерически.

– Моховиков, – сказал негромко человек. – Евгений Моховиков…

Зимину сделалось тоскливо и холодно и захотелось домой, поэтому он предпочел форсировать события, наброситься на некрореалиста Моховикова превентивно, растоптать его на месте, и быстро-быстро домой.

– Здравствуйте, – Зимин протянул Моховикову руку, и когда тот протянул свою, крепко сжал.

Моховиков едва удержался от вскрика, а Зимин уже продолжал наступление:

– Тот самый Моховиков? Некрореалист?! Как же, как же, знаю! «Мать вивисектора»! Читал! Читал с удовольствием! Практически наслаждался! Покрывался ознобами! Как сейчас помню, особенно сцену, где главный герой прикидывает, как ему лучше…

– Нет! – почти воскликнул Моховиков. – Нет, я не реалист! То есть я не некрореалист, я по другому вопросу…

– Как? – удивился Зимин. – Не некрореалист, значит… А похожи, если честно… Ну да ладно, у всех свои проблемы, бывает. Значит, вы парики продаете?

– Парики? – растерялся Моховиков. – Почему парики, зачем…

– Знаете, Моховиков, – строго сказал Зимин. – Вы уж как-то определяйтесь: или вы некрореалист – или парики продаете. А то черт-те что, право… Желаю, однако, здравствовать.

Зимин похлопал человека с портфелем по плечу и попробовал опять открыть дверь, приложил ключ к замку посильнее. Не получилось.

– Зачем вы его убили? – спросил Моховиков.

Псих. Опять псих, подумал Зимин. Плохо их в психушке лечат, вот они туда-сюда и шастают. Пристают к нормальным людям. Молчать, только молчать.

Зимин постучал ключом в дверь – может, консьерж услышит? Хотя он даже если и услышит, вряд ли станет открывать – мало ли кто шляется вокруг, у приличных людей у всех свои ключи имеются, а камеру наблюдения украли еще на прошлой неделе.

– Вы ведь его убили, – повторил Моховиков с укором. – Непонятно, зачем…

– Кого я убил? – устало спросил Зимин.

– Парцифаля, – негромко сказал Моховиков. – Кого же еще?

Зимин почувствовал, как заболела голова. Не сильно, но назойливо, как будто там, под кожей на левом виске поселились жуки с острыми лапками, такие мелкие суетливые твари.

– Вы убили Парцифаля, – повторил Моховиков.

Надо уходить, подумал Зимин. Это точно псих. И в чемодане у него точно кирпич. Обмотанный портянками, чтобы звука не слышно было.

– Ага, – кивнул Зимин. – Ну, конечно, убил. Именным дыроколом.

И Зимин двинул в сторону, вдоль дома, по дорожке. Бродить под дождем не хотелось, но устраивать беседы у подъезда хотелось еще меньше, и так соседи все время чем-то недовольны. Он, видите ли, держит мотоцикл у подъезда и разрешает детям на нем сидеть. А если он упадет и придавит? Зимин пытался объяснить, что он его к ограде цепью пристегивает, двойной цепью, нет, все равно упадет и придавит…

Беседа о литературе под окнами популярности ему не добавит, это уж точно.

– Погодите! – попросил Моховиков. – Зачем вы уходите, я же ничего плохого не хотел…

Зимин не обернулся, перескочил через невысокую оградку и пошел по асфальтовой дорожке. Самым быстрым шагом.

Моховиков, однако, не отставал.

– Понимаете, я давно хотел с вами поговорить, – бормотал он. – Давно, уже год, наверное. Только никак не получалось. Знаете, я много думал о всей этой истории, я думал, что это, наверное, совпадение… Хотя таких совпадений, конечно, не бывает…

– Совпадения бывают какие угодно и когда угодно, – ответил Зимин. – Уж я-то об этом прекрасно знаю. Весь мир построен на совпадениях.

– Может быть. Только это точно не совпадение, поверьте! Я много думал… Я почти целый год думал. И я кое-что нашел. Понимаете, это удивительно! Это может быть великое открытие! Знаете, а началось все с кошки… Вы ведь любите кошек?

– Ненавижу кошек, – тут же ответил Зимин. – Совершенно искренне ненавижу. У меня в детстве стригущий лишай был, знаете, после этого как-то трудно кошек любить.

– Но ведь в «Темной материи»… – немного растерялся Моховиков. – Там ведь слоган «кошки ходят поперек»…

– И что? – сощурился Зимин. – А если бы там был слоган «убивайте всех уродов»?

– Не знаю… Просто у меня есть кошка.

Зимину захотелось застонать. Собственно, он и застонал, только молча, глазами, зубами еще немного скрежетнул.

– Понимаете, моя кошка то и дело куда-то пропадала, – продолжал рассказывать Моховиков. – Конечно, она не кошка была, а кот, я его возле магазина купил, но уж так привык называть… Возле гастронома купил, за двадцать рублей, дети продавали. Котик оказался очень непростой, смесь сиамца и перса, симпатичная такая тварь, но своенравная. По туловищу шерсть короткая, а на голове, напротив, густая, как лев совсем.

Зимин уже застонал. Он представил, как сейчас ему будут рассказывать про особенности кормления и стула, про тримминг и про то, как выводить клещей, и захотел оглохнуть и убежать, но Моховиков схватил его за руку.

– Отличная кошка, – вздохнул Моховиков. – Если, допустим, ноги болят, она подходила и ложилась на них. То есть он…

– Это великолепно, – перебил Зимин. – Искренне рад за вас, вам повезло. Но мне пора идти. Извините, я там носки сушить развесил над плитой, боюсь, что сейчас начнут поджариваться. Жареные носки – не то блюдо, которое я хотел бы сегодня на ужин…

– Нет, вы не понимаете! – воскликнул Моховиков. – Не понимаете! Это была необычная кошка! Знаете, однажды я пошел на работу, ехал в автобусе, ну и это… Склока с контролером, одним словом, инфаркт получил.

– Контролер?

– Нет, я, конечно.

Зимин поглядел на него с недоверчивостью.

– Увы, – пожал плечами Моховиков. – С детства, знаете ли, сердечная недостаточность. Но это ничего, я уже привык, неважно. Так вот, я попал в больницу, и выписали меня только через две недели. Я прихожу домой, думаю, кошка там уже с ума вся сошла, открываю квартиру – а ее нет. Исчезла!

Последнее Моховиков произнес с восторгом.

– Кошка исчезла! А между тем она не могла исчезнуть! Квартира была закрыта! Я тут же кинулся кошку искать. Звал, консервы открыл, молока пакет. А ее не было! Мускат исчез!

– Может, она в диване сидела, – предположил Зимин. – Знаете, кошки ведь очень пронырливы, могут куда угодно пролезть.

– Я диван проверял, – заверил Моховиков. – Я каждую щель проверил. Под ванной, в туалете, на балконе, в кладовке. Всё-всё проверил – не было ее. Не было!

– Это, безусловно, чрезвычайно интересно, – Зимин попробовал быть вежливым. – Исчезновение кошки – фантастическое событие. Буквально прохождение Венеры через солнечный диск. Нашествие помидоров-убийц. Падение Тунгусского метеорита.

– Виктор, почему вы не понимаете? – спросил Моховиков. – Это же элементарно! Кошка исчезла из закрытой комнаты! А потом она появилась. Ночью! Раз – и появилась!

– В форточку залезла, – предположил Зимин.

– Я на четырнадцатом этаже живу!

– Кошки – ловкие твари, – возразил Зимин. – Мало ли куда они могут залезть? У них мозг ведь с горошину. Я видел, как однажды кошка залезла в банку из-под сгущенки. Конечно, это была не самая большая кошка, но тем не менее.

– Но форточка была закрыта!

Зимин почувствовал, что устал окончательно.

– Все, как вы описывали в «Темной материи»! – воскликнул Моховиков. – Понимаете, моя кошка умела находить иные пути!

Слово «иные» Моховиков произнес мистическим голосом.

– Я как это понял, так сразу эксперимент провел.

Зимин представил этот эксперимент. Моховиков берет свою кошку-кота, запаивает ее в железную банку средних размеров, после чего бросает в пучину. А через неделю эта необычная кошка обнаруживается у него на кухне.

– Я отвез ее за три тысячи километров на самолете и выпустил в лесу, – сообщил Моховиков. – И буквально через два дня она снова была дома!

– Обратитесь в «Светлую силу», – устало посоветовал Зимин, – там любят такие истории. Типа кошки управляют хозяевами посредством токсоплазмоза! Про вас снимут фильм, возможно, даже деньги заплатят. У вас токсоплазмоз в какой стадии?

– Это ведь доказывает! – не услышал Моховиков.

– Ничего это не доказывает, – оборвал Зимин. – Это все? Вы мне хотели рассказать про кошку, которая ходила сама по себе?

– Нет, не все. Я просто хотел спросить – а как вы поняли? Как вы догадались?

Зимин промолчал.

– Вы ведь поняли, в этом у меня никаких сомнений, – продолжал бормотать человек. – Вы поняли – и написали в ваших книгах. Там ведь все правда, я знаю, правда… Только мне непонятно, зачем вы убили Парцифаля?

– Он мне надоел, – грубо ответил Зимин. – Вот, примерно, как вы. Он надоел мне – и я его убил. Замочил. Сбросил с моста! Похоронил во льдах. Я – автор! Я! Я могу делать со своими персонажами все, что мне захочется! Убивать, воскрешать, женить, на Луну отправлять. ВСЁ, ЧТО ЗАХОЧЕТСЯ! Они мои!

Зимин вытянул руку ладонью вверх, затем резко сжал кулак.

– Вот так! Всё, надеюсь?! Я удовлетворил ваше любопытство?

– Нет…

– Вам что, еще что-то надо?! Рассказать что-нибудь? Вас, наверное, интересует мой творческий метод – о! – он всех интересует!

– Да, конечно… Не очень интересует… Просто я не понимаю, как вы могли не почувствовать…

Моховиков огляделся.

– Это ведь все знают.

– Кто все знают? Что все знают?

– Он жив, – улыбнулся Моховиков. – Вы его убили, а он жив.

Зимин почувствовал на спине неприятный холод. Он никогда раньше не встречался с настоящим психом. То есть с клиническим, обычных ненормальных вокруг было море, и они Зимина не очень пугали, а вот с настоящим… Он думал, что это ординарный зануда, неудачник, обчитавшийся фантастикой и решивший, что в ней есть хоть слово правды. Таких много. Собственно, они и есть основные читатели, их надо любить, и он, Зимин, их любит и терпит…

А этот оказался настоящим.

– Его не я вообще-то убил, – сказал Зимин.

– Как же, – Моховиков мелко кивнул. – Вы. Вы и убили.

– Его Кретьен де Труа убил. Слыхали про такого?

– Кретьен… де…

– Труа, – закончил Зимин. – Другой деятель культуры. Впрочем, это неважно.

Как там? Зимин вспоминал. Психов, кажется, лучше не злить, во всем с ним соглашаться, говорить спокойно, рассудительно, не провоцировать. А то у психа портфель, а в портфеле помимо зонтика непонятно что. Граната. Обрез. Такой коротенький двуствольный обрез, калибра этак шестнадцатого, патроны с позеленевшими латунными гильзами, сейчас он выхватит этот обрез…

Или топорик. Это еще удобнее, бесшумно и эффективно, раз-два, покатилась голова, и все в русских традициях.

– Вы убили.

А пошел он, вдруг подумал Зимин. Почему все время терпеть? Психов и то терпеть приходится, что за жизнь такая бесконечно тоскливая?

Зимин разозлился.

– Вы дурак?! – резко спросил он. – Вы дурак, или кто? Я не хочу с вами общаться, а вы меня преследуете! Значит, дурак.

– Нет, я не дурак, просто…

– Просто у меня на лбу короста, – ответил Зимин.

– Просто меня зовут Кокосов, – тихо сказал Моховиков.

– Прекрасно! – Зимин хлопнул в ладоши. – Вы то Моховиков, то Кокосов. Кокосов – Моховиков! А?

– Все правильно, – кивнул Моховиков. – Я Моховиков, но у моей мамы фамилия Кокосова, так что я…

– У моей мама фамилия Романова! – перебил Зимин. – Мне что теперь, претендовать на российский престол?!

– Нет, конечно… То есть как хотите… Я хотел сказать, что вот вся эта история, она произошла со мной! Так вот… – выдохнул Моховиков-Кокосов.

Зимин не останавливался – нечего подкармливать психа, он, Зимин, гуляет вокруг дома, а какой-то псих тащится за ним, ну и что? Мало ли на свете психов? Каждый четвертый, если не больше.

– Эта история произошла со мной, – повторил Моховиков.

Зимин шагал. Мечтал об одном – чтобы этот Моховиков запнулся и упал, растянувшись в луже на асфальте. А он бы тогда побежал. А что? Пробежался бы немного, подальше от психа, подальше… В Калининград! В замок! В подземелья! Никакого электричества! Никаких Моховиковых! Никаких Кокосовых!

– Да погодите же вы! – Моховиков догнал.

Зимин подумал, что сейчас Моховиков схватит его за рукав, но тот воздержался. Просто перегородил дорогу. Собой.

– Я – Кокосов Евгений Валентинович…

– Эсквайр? – уточнил Зимин.

– Что?!!

– Ничего. Вы головой в детстве часто ударялись?

– В меру… Я любил на мопеде…

– Что вам нужно? – раздельно и с крайней степенью недоброжелательности в голосе произнес Зимин. – У меня дела, я тороплюсь, а вы меня отвлекаете. У вас что-то серьезное?

– Да, конечно. Всего несколько минут, и я уйду. Честно! Я не сумасшедший, поверьте, просто мне надо кое-что выяснить…

– Хорошо, – терпеливо, но по-прежнему недоброжелательно сказал Зимин. – Хорошо, я вас слушаю. Хотя если честно, мне не очень нравится беседовать под дождем.

«Ошибка, – подумал Зимин, – зря я про дождь сказал, сейчас этот сумасшедший попросится в гости». Но Моховиков в гости не стал набиваться, раскрыл портфель. Зимин напрягся, ожидая, что сейчас из портфельных недр будет извлечено-таки нечто опасное…

– Зонтик, – пояснил Моховиков. – У меня есть зонтик, так что если вы промокли…

– Давайте скорее уж, – отмахнулся Зимин. – Что вы еще хотели спросить?

Моховиков стал неуклюже убирать зонтик в портфель, Зимин ждал. И думал, что надо было поехать к матери Лары. Сейчас бы пил чай с крыжовником в теплой кухне, выковыривал бы языком косточки из зубов и томился от рассказов про дачу, про то, что редис не взошел, в луке черви, а салат поедают ночные слизни, а дядя Ваня…

Хорошо было бы.

Но он не поехал.

И теперь стоял под дождем. Весь день под дождем, а вот если бы на второй сеанс остался, то не промок бы.

– Я хотел спросить… То есть… я не знаю… А что, если его нельзя было убивать?

– В каком смысле?

– В том… Это ведь может повлиять…

– На кого?

Зимин дал себе слово быть терпеливым. Терпеливым-претерпеливым, терпеливым воздастся.

– На Парцифаля! Понимаете, вы его убили в книжке, а это ему может повредить…

– Я все-таки пошел, – сказал Зимин. – Мне честно надо, ко мне должны сейчас японцы прийти, а я тут с вами болтаюсь.

– Ну еще минутку! – Моховиков-Кокосов стал возиться со своим портфелем. – Буквально минутку! Вы ведь понимаете, что оно все так… Знаете, вы вот мне не поверили, а эта история, ну, которая в «Темной материи», она со мной произошла. Один в один практически. Поэтому я очень удивился, очень… Знаете, я живу не слишком далеко…

– А не желаю знать, где вы живете, – оборвал Зимин. – Живите себе где хотите, это ваше личное дело.

– Да-да, понимаю, хорошо, – Моховиков старался открыть портфель, у него не получалось. – Недалеко, день на поезде, правда, пересадки… Но это неважно, совсем неважно. Это все со мной произошло, вот смотрите…

Он справился с замком портфеля, откинул крышку, достал крокодила.

– Вот, смотрите, – Моховиков протянул крокодила Зимину.

– А что, собственно, смотреть? – пожал плечами Зимин. – Ну, крокодил. Выцветший. Они быстро выцветали, кстати, особенно если на подоконнике стояли.

– Это белый крокодил, – сказал Моховиков.

– Вы меня утомили, – сказал Зимин. – Желаю не простыть, сегодня сыровато.

– Еще! – почти выкрикнул Моховиков.

Он снова углубился в свой портфель, совершил неловкое движение, дернулся и уронил крокодила, и стал его поднимать, и едва не уронил сам портфель, и замер в раскоряченном положении.

Зимин назвал себя дураком и поднял крокодила. Не хотел, а поднял. Как-то неприятно это выглядело – крокодил, чистый, старый, пластмассовый, лежал в луже… неприятно.

Он поднял крокодила и протянул его Кокосову.

– Спасибо, – кивнул тот. – А не могли бы вы его… немного подержать?

– Ладно… – Зимин стряхнул крокодила от воды и сунул под мышку.

Кокосов нелепо улыбнулся и в этот раз извлек тетрадку. Толстую тетрадку на пружине, гораздо больших размеров, чем обычную, с обложкой из плотного клееного картона, на обложке был изображен ворон.

«Ну вот, – подумал, Зимин, – что и требовалось доказать. И к чему был нужен весь этот цирк? Молодой талантливый автор хочет, чтобы я ознакомился с его романом. С тем самым, про выживание бравых ролевиков в мире беспощаднейшего протославянского фэнтези».

– Вы посмотрите, это интересно, – сказал человек.

– Да я…

– Вы должны ее написать! – сказал человек страстно. – Новую книгу!

Он резко сунул Зимину в руки тетрадь, и Зимин взял ее, машинально, но взял.

А человек развернулся и побежал. Зимин хотел что-то сказать, но не успел – Кокосов удалился настолько быстро, и настолько это было нелепо, что Зимин растерялся. Так и стоял – с тетрадкой в руках и с крокодилом под мышкой.

Ситуация тупейшая. Зимин даже огляделся – не видит ли кто? Выглядеть тупым Зимин не любил.

Но, кажется, никто не видел.

Возвращаться домой с крокодилом в руках почему-то показалось глупым. Зимин огляделся. Улица была пуста. Приближались ранние осенние сумерки, окна зажглись желтым. Зимин зевнул, оставил крокодила на ближайшей скамейке и быстро пошагал к подъезду. Он торопился, ему почему-то казалось, что безумный Кокосов-Моховиков обязательно вернется, и все начнется с начала, и не будет из этого никакого выхода. А крокодил хороший, его кто-нибудь да найдет.

– Бред, – сказал Зимин сам себе. – Бред простер надо мной свои слизистые крылья. И кожистые. И пошел я домой, где ждет меня заварная, надеюсь, коврижка.

Он пошел к подъезду и встретил там Лару, она поджидала возле подъезда, грызла самодельные сухари.

– Ты чего это, Зимин? – спросила Лара. – Начал гулять под дождем?

– Да нет, встречался просто. С одним… человеком.

– А это что? – Лара указала на тетрадку. – Забытые карты сокровищ?

– Рукопись, найденная в табуретке… – пробормотал Зимин.

– Что? – не поняла Лара.

– Детское домашнее творчество.

Лара кивнула на тетрадку.

– Могу поспорить, это что-то гениальное, – Лара зевнула и стала стягивать с шеи шарф. – Мир содрогнется от восхищения… Нетленка детектед. Рукопись, найденная при печальных обстоятельствах, ну как же, читывали. При этом она раскрывает тайны мироздания, заговор тамплиеров, пряная соль кухонной конспирологии… Слушай, пойдем уже домой, а? Я, конечно, люблю дождь, но сегодня я что-то устала.

Они вошли в подъезд, здесь было тепло и пахло цветами. Консьерж поздоровался, спросил, как дела, и указал, что кнопка «8» в лифте западает, но это ничего, он уже вызвал мастера, так что к вечеру все будет в порядке.

Кнопка «8» действительно западала, и Лара не преминула это проверить, вместо того чтобы поехать к себе на десятый, она стала стараться уехать на восьмой, стала давить, стучать и ругаться, и в конце концов это увенчалось успехом и лифт отправился на восьмой. На восьмом же Лара заявила, что подниматься на два этажа на лифте – это буржуазно, можно и пройтись, Зимин не стал спорить, и они отправились на десятый пешком.

– Никакой ключ у нее не застрял, – рассказывала Лара про мать. – Просто она решила шубу выкинуть, и ей требовалась подмога, а у самой рука никак не поднималась. Вот мне и пришлось… Короче, я почти два часа дышала молью. А ты? С психом все это время разговаривал?

Они вошли в квартиру, Зимин с удовольствием почувствовал запах индийских благовоний, которые он ненавидел, а сейчас был рад их услышать.

– Значит, ты с психом общался? – спросила Лара.

– Ну да, – Зимин сворачивал и разворачивал в трубку тетрадь. – Разговаривал…

– Ты, Зима, классикой пренебрегаешь, – Лара сняла куртку, набросила ее на вешалку. – Никогда не разговаривайте с незнакомцами – забыл уже?

– Да я и не собирался… Просто он… Короче, да, псих. И история психованная. Прикинь, он сказал мне, что я…

– Не надо, – остановила Лара. – Я и так в угнетенном состоянии духа, а тут еще истории про ненормальных. Это слишком, ты уж меня, пожалуйста, избавь.

– Хорошо.

Из кухни показался Никус с отлежанной мордой, Никус сказал «мав» и неуклюже полез на антресоли.

– Соседи жалуются, между прочим, – Зимин указал на кота. – Он по окнам лазает.

– Все кошки лазают по окнам, – возразила Лара. – На то они и кошки, знаешь ли.

– Он не просто лазает, он смотрит.

– Как это? – Лара принялась стаскивать сапоги, сапоги не слезали.

– Так. Сядет на подоконник, морду расплющит и смотрит. Смущает, одним словом.

– Ну, пусть они шторы закрывают, – посоветовала Лара.

– Они закрывают, а он умудряется смотреть сквозь.

– Они тоже ненормальные. – Лара справилась с сапогом, отбросила его к двери. – Психи и кошкофобы.

Зимин пожал плечами.

– Знаешь, Никус кого хочешь может запугать. У него темный взгляд, я понимаю, что люди пугаются…

– Как его зовут? – спросила Лара.

– Кого? – не понял Зимин.

– Гения.

– Моховиков, кажется… А, нет, Кокосов.

Зимин постучал по голове.

– В каком смысле Кокосов?

– В том самом, – ответил Зимин. – Его зовут Кокосов Евгений, и он заявил мне, что является персонажем моей книги. «Темной материи», если конкретно.

Лара промолчала.

– Что? – спросил Зимин. – Что молчишь?

– Что, что, поздравляю, – усмехнулась Лара. – К тебе начали являться собственные герои. Это знак, Зимин, это знак.

– Что за знак?

– Знак, что пора проветрить голову.

Лара совершила у виска замысловатую конфигурацию пальцами.

– Пора проветрить голову на побережье Балтийского моря, – сказала она. – Пора поесть шпроты. Пора купить мне настоящие янтарные бусы, пошлые и тяжелые. Резюмирую – пора в Калининград, пора в Калининград, в Калининград.

– Может, и пора…

Зимин помассировал над глазами.

Лара подошла к окну.

– Через неделю можно отправляться, – сказала она. – Я поговорю про билеты… Там кто-то есть, под окном стоит. Это не твой псих?

– Ага, – сказал Зимин. – Теперь все психи мои. Буду их сушить и складывать в антресоли.

Дневник

Здравствуй, дорогой дневник!

Ну вот, кажется, так дневники начинают.

В среду у меня начали выпадать волосы.

Хотя, вполне может статься, это была не среда, а пятница, не знаю. По-моему дневнику среда. Два дня назад я решила вести дневник, тогда был понедельник. То есть я сказала себе, что понедельник, на самом деле не знаю. Я не знаю даже какой месяц, мне нравится сентябрь.

Здравствуй, сентябрь, до свидания, лето. В последний раз, когда я видела солнце, было лето, но с тех пор прошло много времени. Так что сейчас наверняка осень.

А дневник я веду потому, что мне страшно.

Наверное, даже не страшно, а тоскливо, а поговорить толком не с кем. С Дрюпиным бесполезно, он перепуган до смерти, зубы трясутся, глаза бегают. Из бокса не выходит почти, хорошо хоть под кровать не прячется. Хотя, может, он и прячется.

А по ночам плачет. Я слышу. Сначала я думала, что это мыши тоскуют по ночам, но нет, здесь нет никаких мышей. Это Дрюпин. Плачет о своей судьбе.

Если честно, я тоже попробовала. Плакать. Плачешь-плачешь, и ничего. Никакого облегчения, только глаза потом болят. Утром. Или днем. Единственное, о чем можно догадываться здесь – это о времени суток. Обычно я хорошо чувствую ночь. Едва начинает темнеть, а я уже знаю – ночь идет, и глаза начинают слезиться. На них давит, иногда так, что я покорно отправляюсь спать, и сны мне при этом снятся совсем красные.

Да, про волосы. Я их решила отращивать, сантиметра на три вытянулись, и тут вдруг вот… С утра на подушке целый клок. Или не клок, не знаю, как правильно называется. Много волос. Смотреть на это было грустно, я собрала их в пакет и затянула резинкой, надо было выкинуть, но я почему-то не решилась, спрятала в карман. И отправилась к Дрюпину. Хотя отправляться далеко не пришлось, Дрюпин жил здесь же, через стену, в соседнем боксе.

Постучала в дверь.

Они здесь другие, не такие, как на прошлой базе, здесь они гораздо толще, стучишь, и звук получается глухой, как в камень.

– Кто? – робко спросил Дрюпин.

– Я.

– Сейчас.

Дрюпин сделал себе магнитный замок, разобрал какой-то прибор со склада и установил на дверь пружину и магнитное кольцо. Чувствует себя в безопасности. Предлагал и мне, но я отказалась. Если захотят, и так доберутся, а вот в случае чего может помешать. Надо будет выбежать, а замок и заклинит.

За дверью зажужжал магнит, дверь отворилась, высунулся Дрюпин.

– Это ты? – спросил он.

– Я, – во второй раз ответила я.

Дрюпин задумался, пускать меня не спешил. Возникло искушение пнуть хорошенько дверь, чтобы она хорошенько треснула его по лбу. Чтобы чуть поумнел.

– Что у меня в руке? – спросил наивный Дрюпин.

– Заточка, – ответила я. – Из штыря. Рукоятка обмотана проволокой с красной изоляцией.

– Как он меня дразнил? Безымянный?

Пора лечить, подумала я. Давно пора его лечить.

– Дрюпинг.

– Правильно, – с облегчением выдохнул Дрюпин.

Он открыл дверь, и я вошла в дрюпинский бокс.

За все время, пока мы здесь находимся, Дрюпин умудрился превратить свою комнату в…

Мастерской это было назвать достаточно сложно, вменяемых инструментов найти Дрюпину так и не удалось, поэтому он их сделал сам. На стенах висели самодельные кувалды, самодельные молотки, отвертки и даже плоскогубцы, все выполнено чрезвычайно грубо, как будто сделал эти инструменты первобытный человек.

Дрюпин выглянул в коридор, захлопнул дверь, запустил магнит, двери закрылись.

– Еще не готово, – сказал Дрюпин. – Возникли сложности, сама понимаешь. Не удалось в достаточном количестве найти селитру и капсюли… Огнестрельное оружие на коленке не сделать. Я могу двуствольный сделать хоть завтра, но тебе же автоматический подавай! А как я тебе автоматический без токарного станка сделаю?

Это он об оружии.

Пистолеты у меня исчезли. Забрали их. То есть я уснула у себя в комнате, а проснулась здесь. И без оружия. Видимо, пустили газ в вентиляцию, сволочи. Впрочем, ничего удивительного, после того как этот засранец сбежал, нам не шибко доверяют. То есть, видимо, совсем не доверяют, раз оружие забрали.

И место это. Страшное. Похоже на свалку. Огромная подземная свалка, где собрано все, что ненужно.

Мы, например.

Вообще, это странно. Зачем было тратить на нас деньги, тратить время, тратить силы. Для того, чтобы потом бросить здесь, в этих длинных бетонных коридорах?

Впрочем, тут не только мы с Дрюпиным.

Что мы тут делаем?

Не знаю. У меня только вопросы и никаких ответов, вопросы, вопросы. Возможно, мы тут пережидаем что-то. Возможно, там слишком напряженная ситуация и нас решили здесь укрыть, спрятать до лучших дней. Когда они наступят?

– Оружие без токарного станка никак, – сказал Дрюпин. – Я не могу сделать автоматический пистолет без него. Только пугач. Если хочешь, я могу собрать несколько пугачей…

– Это не пойдет.

– Я тоже так думал. Знаешь, в наших условиях выбирать не из чего… Хотя у меня есть идея кое-какая…

– Огнеметы я не люблю, – сразу отказалась я.

– Нет, не огнемет, кое-что новенькое. Я давно уже придумал… Это нечто…

Дрюпин приложил палец к губам.

– Это нечто! – сообщил он. – Новая штука, на новых принципах. Я специально приберегал, я давно уже придумал… Может, время и пришло.

– Что за пушка? – спросила я.

– Узнаешь. Тебе понравится. Только надо сходить на дальний склад… Мне одному несподручно, там много всякого мусора… Ну, короче…

– Я схожу с тобой, – пообещала я. – После обеда.

– После обеда… Ладно. А чего тогда так рано зашла?

– У меня волосы выпадают.

– Как это? – тупо спросил Дрюпин.

– Так.

Я продемонстрировала – взяла в горсть свою прическу и дернула, в ладони остались волосы. Много.

Дрюпин открыл рот.

– Это что? – спросила я. – Радиация?

Дрюпин побледнел.

– Радиация? – переспросила я.

– Не знаю… Похоже… Может быть…

Дрюпин с чего-то положил руку на мою голову, я чуть не отпрыгнула. Дрюпин – и вдруг до меня дотронулся!

– Температуры нет, кожа на ощупь прохладная… Постой…

Он почесал свою голову, лысую и синеватую. Интересно, чего он все время лысый? В детстве в кислоту уронили, что ли? Хотя, кажется, есть такое заболевание, при котором волосы не растут вообще.

– Радиация? – уточнила я.

– Вряд ли, – сказал он. – Тут не может быть радиации, тут же бетон! Мы под землей, на глубине примерно сорока метров. Над нами почти трехметровый бетон, тут не может быть радиации. Если только внутри нет источника…

Дрюпин оглядел комнату, помрачнел.

– Тут все может быть обработано активными элементами, – сказал он. – Стены, мебель, одежда. Они могут и в воду что-нибудь намешать…

– А определить? – спросила я.

Дрюпин помотал головой.

– Не получится. Нужны счетчики, а их негде взять. Я не могу определить активность. Даже если она тут есть… Какая разница?

Это верно. Разницы нет совсем никакой.

– Нет, – улыбнулся Дрюпин. – Это не радиация, я понял. От радиации тошнит. Тебя разве тошнит?

– Тошнит, – ответила я. – Ну, фигурально, от всего этого… Нет, не тошнит.

– Это от нервов, значит, – заключил Дрюпин. – Я читал, у некоторых от нервов волосы выпадают…

– Значит, от нервов.

Может, он и прав. Докатилась до дневника, значит, нервы не в порядке.

– Ты как-то похудела. – Дрюпин натянул ботинок, спрятал в него заточку. – У меня тут аккумулятор небольшой, я тебе могу сделать аппликатор. У меня когда щека начала дергаться, мне помогло…

– Собирайся, пойдем лучше завтракать.

– Пойдем.

Дрюпин стал натягивать второй ботинок, это у него не получалось, не очень хорошо получалось, потому что у Дрюпина тряслись руки.

– Ты чего, боишься? – спросила я.

– Боюсь, – признался Дрюпин. – Я всю жизнь боюсь. Столько, сколько себя помню. А здесь очень страшно. Тебе тоже страшно, я же вижу. Я почти не сплю, мне все время шаги какие-то мерещатся… А как дневник? Ведется?

– Да.

– Хорошо. Может, мне тоже начать? В архиве полным-полно тетрадей…

– Начни.

– А как ты ведешь? События записываешь?

– Ага. События, разговоры, мысли. Все, короче, записываю.

– Думаешь, кто прочитает?

Я не ответила. Все бывает, может, и прочитают.

– Ладно. Так тебе для волос сделать? Ну, чтобы электричеством голову массировало?

– Сделай.

Мы вышли в коридор и отправились в сторону столовой.

От жилого блока до столовой далеко, надо метров сто пройти по коридору, затем подняться на два этажа по лестнице, а потом еще идти.

Я не люблю этот коридор. Он узкий и низкий, по потолку тянутся непонятно какие кабели, проржавевшие и позеленевшие, неопрятно провисшие, в некоторых местах до них можно дотянуться рукой. По стенам почти под самым потолком идут неширокие вентиляционные отверстия, от которых по стенам расходятся бордовые потеки.

Дрюпин говорит, что это, скорее всего, ржавчина. Она растворила какую-то там химию в глубине труб, и получился вот такой цвет. Вероятно, он прав, но все равно выглядит это все весьма и весьма зловеще. А иногда эти стены начинают мокнуть и вонять, запах еще хуже их вида, стены воняют трупами. Дрюпин говорит, что это, скорее всего, из-за того, что над нами торфяная прожилка. И когда вверху идет дождь, трупная вода просачивается и воняет. От этого не легче, думать, что над тобой расположено кладбище, удовольствия мало. Мне кажется, что кладбище вообще вокруг нас, со всех сторон. Неприятно. Наверное, из-за этого мне кажется, что за мной кто-то наблюдает.

Я все время оборачиваюсь, оглядываюсь, и резко, и исподтишка, стараюсь поймать… Никого. Это нервы, Дрюпин тут прав. Он первым делом проверил боксы и коридоры на наличие скрытых камер и телеслез и ничего не нашел. Камеры были раньше, но сейчас система прочно в нерабочем состоянии, оптика разбита, провода вырваны. Микрокристаллов, напыленных на стены, Дрюпин тоже не обнаружил. Может, действительно стоит согласиться на электротерапию? Приставлю к вискам электроды, и…

Дрюпин ткнул меня в бок.

– Что? – остановилась я.

– Слышишь? – спросил он и еще больше выставил свои и без того выпуклые глаза.

– Нет.

Я на самом деле ничего не слышала. Немного потрескивали электричеством кабели, вода бежала по трубам с бульканьем.

– Гул какой-то вроде… – Дрюпин потер ухо. – Что-то такое…

– Не слышу.

– Как будто кто-то к нам прокапывается… – Дрюпин приложил ухо к стене.

Я тоже приложилась, не удержалась.

Стена была неприятно теплая и шершавая, точно живая, я затаила дыхание и не услышала ничего, кроме собственного сердца. Нервы не у меня одной, Дрюпин тоже на взводе, недаром электричеством пустился лечиться.

– Замолчало, – вздохнул Дрюпин. – А я ведь слышал, оно точно скреблось!

– Это тараканы, – сказала я.

– Какие еще тараканы? Тут нет никаких тараканов.

– Тут нет, а у тебя в башке навалом. Вот они и скребут. Ты осторожнее с этим, Дрюпин, не распускайся.

– Сама все время озираешься, – огрызнулся Дрюпин. – Это тоже, между прочим…

Дрюпин постучал себя по голове с выразительностью.

Я не стала спорить.

– Надо выбираться отсюда, – прошептал Дрюпин. – Выбираться… на складе вроде бы дверь. По плану должна быть, там, конечно, полуметровая сталь, но если бы направленным взрывом попробовать… За этой дверью, скорее всего, лифт. Или лестница. Так или иначе выбраться… Надо идти на склад. Сирень, пойдем на склад, пока не поздно?

– Пойдем после обеда, – пообещала я.

Дрюпин, конечно, прав. Мы тут сидим уже второй месяц и ничего не сделали. Ни оружия, ни плана, как выбираться. Понятно уже, что ничего хорошего нас здесь не ждет, нас бросили, я в этом уверена почти на сто процентов.

– Буду думать, – сказал Дрюпин. – Там противовзрывная дверь, я не знаю даже, сколько взрывчатки потребуется…

Дрюпин потер нос. Загрустил.

– Пойдем завтракать, – сказала я. – Там видно будет, как оно.

Мы побрели в столовую. Но Дрюпин все никак не мог успокоиться, то и дело останавливался и слушал, и трогал стены, и корябал бетон гвоздем. Делал какие-то для себя выводы. Может, у него и на самом деле получится сделать бомбу, он ведь гений техники. А хорошо бы он изобрел что-нибудь помощнее. Такое реальное изобретение, телепортатор, мы бы вошли в него, а вышли бы где-нибудь в Доминиканской Республике, на пляже. Я бы сразу Дрюпина в рабство сдала тамошним папуасам, а сама бы куда подальше отправилась. Интересно, какое самое глухое место на планете? Не знаю даже, острова какие-нибудь. Буду на этих островах сидеть, удить рыбу, а если какая сволочь приблизится ко мне на расстояние выстрела…

– Дрюпин, телепортация возможна? – спросила я.

– Кажется, да. Я особо этим не интересовался. Кажется, работали в ту сторону. Атом телепортировали. Если ты к тому, что отсюда телепортом… Можешь даже и не думать.

– А я и не думаю.

– Отсюда не выбраться… Во всяком случае, это сделать непросто. Переделать микроволновку в телепортер…

– Идем завтракать.

Я поспешила к столовке.

Столовая у нас тут совсем небольшая, с приземистым потолком и с запахом хлора. Столов и стульев много, и от этого кажется, что и людей сюда много приходит, но на самом деле это совсем не так, нас тут очень мало.

Четверо.

Я.

Дрюпин.

Клава.

Клык.

В столовой, как всегда, было пусто. Дрюпин стал запускать кофейную машину, а я отправилась на пищевой склад – за обедами. Склад большой, гораздо больше, чем сама столовая. Когда-то здесь был порядок, вдоль стен располагались стеллажи до потолка, заставленные пластиковыми коробками с едой. Потом стеллажи опрокинулись, коробки полопались и из них вывалились подносы с едой, заплавленные вакуумной пленкой. Подносы эти лежат горой, вдоль стен повыше, в центре пониже, с виду совсем одинаковые.

Одинаково неаппетитные, на прошлой базе нас кормили не в пример лучше, здесь так себе. Дрюпин уверяет, что это космическая еда. То есть это питание предназначено для космонавтов, а теперь вот мы им питаемся. Не знаю, не знаю… Если они космические, то почему так много испорченных попадается? Почти каждая вторая упаковка тухлая. Поэтому я на всякий случай набрала сразу пятнадцать подносов, чтобы потом два раза не ходить.

Дрюпин уже запустил кофемашину и теперь настраивал микроволновку. Она тут огромная, похожая на… Не знаю на что. На пневмомолот, пожалуй. Такое большущее устройство, от пола до потолка. Работает эта адская печь не очень хорошо, и каждый раз, прежде чем запустить, Дрюпин ее настраивает с помощью разводного ключа.

Сегодня у него что-то не клеилось, микроволновка гудела, причем так, что дрожал пол.

– Может, так поедим сегодня? – спросил Дрюпин. – Оно и холодное вкусное…

Я его стукнула немного по голове, он не обиделся, Дрюпин человек не обидчивый. Только есть холодную жратву совсем не хочется.

– Ладно, сейчас поправлю…

Дрюпин полез под микроволновку, принялся пыхтеть и бряцать ключами. Я ждала. Внезапно машина зажужжала громче, на панели управления замигали разноцветные огонечки и цифры, Дрюпин дернулся и почти сразу заверещал.

Кажется, он поджаривался, верещал, во всяком случае, громко. Он попытался выбраться из-под микроволновки, но не получилось, кажется, он там застрял, бил ногами и завывал; я уронила подносы с едой, схватила Дрюпина за ноги и рванула. Вытащила до пояса, Дрюпин заверещал сильнее, я тоже дернула сильнее и вытащила его наружу.

Дрюпин хрипел. Он схватил бутылку с водой, сорвал пробку и стал пить, и почти сразу выплюнул и завыл, начал кататься по полу, точно горел изнутри. Я растерялась, не знала, что делать, поэтому я накинулась на Дрюпина и прижала его к полу.

Что случится с человеком, которого засунут в микроволновую печь?

Дрюпин возился, стараясь выбраться, а я его держала. Наверное, ему было очень больно, во всяком случае, глаза у него сделались дикие, видимо, он все-таки немного сварился изнутри.

Я сама чуть не заплакала. Я представила, как оно будет, если Дрюпин сейчас возьмет да и помрет. Я останусь одна. Есть, конечно. Клык, но он мелкий еще, с ним и поговорить толком нельзя, он сумасшедший, одна останусь.

Дрюпин плакал. Выл. Ему было больно. Я думала, по коже у него пойдут пузыри, но потом вспомнила, что микроволны жарят изнутри. Что гораздо хуже.

– Больно… – прохрипел Дрюпин. – Больно…

– Лежи, – велела я. – Лежи тихо, не дергайся.

Дрюпин закрыл глаза и стал лежать. А потом уснул. А я боялась его будить, опасалась – думала, он проснется, а изо рта у него кровь потечет. Я оттащила его в конец столовой и пристроила на трех составленных стульях. Не знала, что делать.

Решила поесть. Глупо, конечно, но ничего лучше я придумать не могла. Взяла три подноса, достала нож.

Первый поднос попался протухший, едва вскрыла пластик, как брызнуло почти мне в глаз зеленоватой дрянью, дальше открывать не стала, почему-то представилось мне, что внутри протухшие черепахи. Много-много, во всяком случае, вонь была совершенно незнакомого характера. Отправила поднос в утилизатор.

Второй поднос был условно съедобен, в нем обнаружилось что-то вроде чечевицы с имбирем и грибами, тухлятиной не воняло, но от грибов я стараюсь держаться подальше.

В третьем подносе обнаружилось мясо с жареной картошкой, это подходило. Еда старая, неоднократно замороженная и размороженная, вкуса в ней почти никакого не осталось, но я решила поесть. Нервы и так ни к черту, а от голода они еще сильнее расстроятся, так что лучше есть.

Хлеба бы. Но хлеба тут совсем не найти, ни в одном из подносов ни кусочка. Ладно. Когда я отсюда выберусь, возьму две буханки, буду посыпать сахаром и есть, запивая чаем. Пока не надоест, черный хлеб и сахар. Интересно, откуда во мне эта любовь к сахару, к крепкому чаю, к черному хлебу? Наверное, раньше я была… Стоп, запретная тема. Я давно уже сказала себе, что не буду пытаться вспомнить. Потому что это чертовски опасно. Вот тот, дурачок, который исчез, он все время пытался вспомнить, пытался выяснить… И где он?

Безымянный.

Отправили в Х-пространство. Ага. А нас почему-то не отправили. Меня могли бы отправить, кстати, так этот гад меня избил…

Вообще, чем больше я вспоминаю этот случай, тем сомнительнее он выглядит. Сломал мне нос и челюсть, и я осталась на базе, хотя это я должна была испытать Установку. Зачем он это сделал?

Хорошо бы об этом его лично спросить, да где он сейчас?

Застонал Дрюпин, зашептал что-то, кажется, про маму. Видимо, это генетика. Дрюпин не помнит ничего, как и все мы, а когда плохо ему, вспоминает маму.

Все мы беспамятные и жалкие люди.

А может, и не люди. Ну, то есть не совсем.

Плохо. Стены давят на голову, на спину и на затылок, дышать трудно, трудно, сердце пускается в загон…

Это клаустрофобия. Боязнь замкнутых пространств. Раньше, кстати, за мной никакой клаустрофобии не замечалось. Впрочем, и волосы у меня раньше не выпадали.

Показался Клык. Я услышала его сильно заранее, он брел по коридорам, гремя костылями, кашляя и напевая песню про веселое путешествие в далекие и счастливые края, веселые соседи, какие-то там друзья. Клык то и дело запинался, цеплялся за стены и начинал смеяться. Он вообще много смеется, это меня в нем поражает. Смешливый паренек. А по виду не скажешь. По виду от него плакать хочется. Даже мне. А он смеется.

– Привет, Сирень! – издалека поздоровался Клык. – Привет!

– Привет, – поздоровалась я. Если с ним сейчас не поздороваться, он будет «приветкать» каждые две секунды.

– А я иду кушать! – радостно объявил Клык. – Иду! Подождите меня, не ешьте пока! Стукни Дрюпина по голове, а то он все слопает. Подождите!

– Я жду.

Я отставила поднос, Клык обидится, если увидит, что мы начали без него. Обидчивый, но отходчивый. Живет на отшибе, в самом конце коридора. Я предлагала ему переехать поближе к нам, вокруг наших с Дрюпиным обиталищ много пустых боксов, однако Клык почему-то отказался. Заявил, что ему в конце коридора очень хорошо, и он никуда не пойдет, особенно к Дрюпину, Дрюпин храпит…

Я не стала спорить. Жалко его, как увидишь, так хочется шоколадкой угостить. Только нету.

Клык показался.

На изогнутых костылях, с шинами из алюминиевой табуретки, которые ему смастерил Дрюпин, весь в самодельных бинтах, похожий на сломанное насекомое, Клык вошел в столовую. То есть ввалился, всыпался, пожалуй, совершив множество ненужных дерганых движений и вздохов.

– Привет, – в очередной раз сказал Клык. – А что с Мастером?

Мастером он называет Дрюпина, он вообще его уважает.

– Сварился, – ответила я.

– Совсем?! – перепугался Клык. – А где мы его хоронить будем?

– Не до смерти, – успокоила я. – Не сдохнет. Вон лежит.

Клык увидел Дрюпина и поспешил к нему.

Клык на самом деле похож на насекомое. На маленького богомола, такие же ломаные линии, такая же немного треугольная голова. Вот взяли богомола, сунули в мясорубку, а потом переломанного бросили, а он не умер, а как-то выжил, сросся, и получилась каракатица такая. Ходит с трудом, дышит хрипло, лицо все в шрамах, голова тоже. Что с ним делали – непонятно, наверняка какую-нибудь пакость испытывали. Машину времени. Ненавижу. До зубовного скрежета, до спазмов в голове. Я понимаю Волка, он их ненавидел по полной. Вот всех этих экспериментаторов подлых, тварей, где они…

Где Безымянный.

– Живой, – сказал Клык, потрогав Дрюпина. – Дрюпин, ты живой?! Ты это, не подыхай пока, ты мне обещал костыли облегчить. Забыл уже?

Пока здесь не появился Дрюпин, он здесь вообще ползал, сам рассказывал. По коридорам. Иногда Клава его на себе таскала, правда, редко, у нее радикулит и скверный характер…

А каким боком здесь Клава, я понять вообще не могу. Возможно, она имела неосторожность наступить на ногу Ван Холлу, и он, впав в ярость, ее сюда сослал.

Клава, кстати, тоже всех ненавидит, особенно нас. Особенно меня, я просто это чувствую.

– Что сегодня кушаем? – спросил Клык. – Дрюпин мне сегодня аппетит не испортит.

Я стала открывать подносы с едой.

Клык он потому, что зубов у него нет почти. То есть каким-то чудом один сохранился, правый верхний. Крепкий такой, белый. Остальных то ли не было вовсе, то ли выбили их, кто знает. Поэтому любая жесткая пища ему не подходит – или каша, или пюре. Бобы еще.

Поэтому я стала перебирать подносы, и повезло – наткнулась как раз на бобы в томате. Клык обрадовался, достал ложку, которую ему изготовил Дрюпин, и стал наворачивать. Ел он, конечно, безобразно – голые челюсти давили фасоль, она вываливалась сквозь зубы, падала на стол, и тут Клык ловко подбирал ее или руками, или языком. Смотреть на это было печально и противно тоже, и мне хотелось отвернуться, но я заставляла себя смотреть. Чтобы запомнить.

Все равно не получится. Я не Безымянный, я не могу так долго злиться.

– Надо вам подземноход строить, – рассуждал Клык. – Отсюда никак не выбраться, кроме как на подземноходе. Сядете в него и будете бурить, бурить…

На самом деле его Гоша, кажется, зовут. Ага, Гоша. Какой он Гоша? Клык. Самый что ни на есть. Хотя Клык прозвище грозное, ему совсем не идет. Да ему, наверное, никакое прозвище не пойдет, Лом разве что. Не в честь инструмента, а в честь общей поломанности организма.

– А я тут останусь, – заявил Клык. – Вы бегите, а я тут. Тут вон еды целый склад, электричество есть, вода. Тепло все время. Я останусь. Мне тут нравится. Скучно только, но это ничего, потерплю.

– Нечего тут делать, – сказала я. – С нами пойдешь.

– Не пойду, не пойду, не пойду! – заспорил Клык.

И, конечно же поперхнулся, закашлялся, покраснел, я принялась стучать по его спине. Кажется, подавился он накрепко, во всяком случае, мне пришлось два раза стукнуть его по спине.

На пятом ударе Клык выплюнул недоваренную фасоль и как ни в чем не бывало продолжил:

– Не пойду.

Я не стала с ним спорить. Последний аппетит потерялся, и я взялась за кофе. Он тут совершенно дрянной, кофемашина производит из ячменя настоящую бурду, но альтернативы никакой нет. Я взяла большую кружку, наполнила до краев.

– Не поеду, – как-то неуверенно повторил Клык. – А мне сегодня такой кошмар приснился…

Клык закатил свои водянистые глаза.

– Вон, про него, – Клык указал на Дрюпина. – Знаешь, такой кошмар… Самый-самый страшный, вообще, я чуть сквозь кровать не провалился. Мне приснилось, что наступила ночь, тьма такая, ночь беспросветная. Дверь раскрылась, и в мою комнату вошел он…

Клык снова кивнул на Дрюпина.

– Только он не такой был, а весь в гвоздях. Вся голова и все плечи. В него гвоздей набили, а он не умер и ко мне заявился. И говорит – смотри мне в глаза! Смотри мне в глаза! А я стал смотреть, вижу – а у него и глаз-то тоже нет! А я хочу двинуться, а как прилип к койке…

Дрюпин сел.

Посмотрел на нас мутным взглядом.

– А ты ко мне сегодня мертвым приходил, – радостно заявил Клык. – Тебе голову всю гвоздями истыкали. И глаз не было.

И тут Дрюпина стошнило.

Штормовое предупреждение

Тостер запищал и выплюнул хлеб. Зимин почесал голову. Третья партия, сгоревшая за сегодняшнее утро. Зимин был озадачен. За четыре года ежедневной эксплуатации тостер не подводил ни разу, а теперь вдруг раз – и выход в уголь.

Он выкинул обгорелые сухари в мусор и решил попробовать еще раз. Четвертый. Тостер со вздохом проглотил ломти.

– Ну, давай, – Зимин хлопнул по тостеру ладонью.

– Привет.

Показалась Лара.

– Ну, что? – спросила она. – Прочитал?

– Что? – не понял Зимин.

– Рукопись, найденную в пианине?

– В табуретке, – уточнил Зимин. – Не… То есть прочитал, но немного, первую главу.

– Там по главам?

– Что-то вроде. Там дневник. То есть имитация под дневник. Сначала автор пишет как дневник, потом увлекается и начинает отсебятину. Видишь ли, дневниковые записи сложная для стилизации штука, а если и удается как-то… То читать невозможно. Помнишь, я сочинял?

– Новую книгу?

– Ага. С названием еще не мог определиться, ускользало. Так вот, это…

– Хорошая книжка могла получиться, – перебила Лара. – Начало про скаута мне вполне себе понравилось…

– Ладно, проехали, – в свою очередь перебил Зимин.

– Проехали так проехали. Кстати, как тебе рукопись… найденная в мандаринах?

– В барбарисе.

– В маринаде. Так как?

– Фанфик. Очередной апокриф из бытия милого сердцу Неверленда. Альтернативная история альтернативной истории, постмодерн.

Зимин поднялся, достал с холодильника тетрадь, постучал ею себя по голове.

– И про что там?

Лара зевнула.

– А, ерунда, – отмахнулся Зимин. – Людям ведь писать не запретишь. Вообще, конечно, забавно – сначала ты сочиняешь, затем сочиняют про то, что уже сочинено тобой. И вдруг ты обнаруживаешь, что твои собственные герои смотрят на тебя чужими глазами. В конце концов ты уже плохо понимаешь, кто все это придумал…

Зимин поглядел в окно, увидел там дождь, ползущие через него машины, желтые листья и прочую тоску, распростертую в осеннем пространстве.

– Мне кажется, это от расширения, – сказал Зимин. – Вселенная разлетается с ускорением, струны натягиваются, гудят, и от этого гудения…

Зимин дотронулся до лба.

– В голове путается все. Знаешь, идея, что все это было заложено еще в миг Большого взрыва – и мы, и книги, и мысли… Эта идея удручает.

– Что-то мы с тобой погружаемся в дебри кухонной философии, – перебила Лара. – Сейчас еще изречения какие-нибудь изрекать начнем, про Платона вспомним, про теорию отражений.

– Платон был крут.

– Это да. Олимпийский чемпион по греко-римской борьбе, кстати. А как книжка с литературной точки зрения?

– Ерундень, – поморщился Зимин. – Хотя я такого в жизни начитался, что это вполне себе ничего выглядит. Пожалуй, даже читаемо. Только сюжета как такового там нет, сплошные записки из подземелья.

– А зачем тебе этот… Кокосов, так кажется? Зачем тебе Кокосов подсунул эти писульки?

– Да он, похоже, просто псих. Говорит, что все это…

Зимин представил, как он будет объяснять весь этот бред. Про кошек, которые исчезают из замкнутых малосемеек, про рукопись, найденную… Собственно, откуда взялась тетрадь, Зимин так и не понял. Ах да, еще про белого крокодила, как же.

Бред, бредовый и беспощадный, суровый в своей безнадежности.

– Короче, этот Кокосов хочет, чтобы была пятая книга.

– С чего это? То есть ему-то зачем это нужно?

– Кажется, трудная судьба. Все как обычно. В детском саду он страдал сколиозом. Затем над ним издевались в школе, девушки его не любили, потом он записался в литобъединение «Альдебаран» и написал первый фантастический рассказ, который, скажем мягко, раскритиковали товарищи. Потом он завел необычную кошку и рехнулся окончательно. Он верит в параллельные пространства и хочет, чтобы я написал пятую книгу. А ее не будет.

– Точно? – улыбнулась Лара.

– Точнейше, – заверил Зимин. – Точка. Все. Никаких продолжений. Вообще, знаешь, я от всего этого литературного дела устал… Надоело. А потом… Этот вчерашний псих меня немного утомил. Я ведь перепугался, думал, у него в портфеле граната, а оказалась зверская нетленка. Кстати, действительно рукопись, смотри, как накорябано…

Зимин вручил тетрадь Ларе, она принялась листать задумчиво, почесывая подбородок. Зимин постучал по тостеру, вздохнул.

– Действительно, забавно, – Лара отложила тетрадь.

– Уже прочитала, что ли?

– Нет, другое забавно. На самом деле от руки написано. Сейчас от руки почти никто не пишет, а тут… И аккуратно так, почерк мелкий-мелкий.

– Я бы сказал муравьиный, – сказал Зимин. – Я пока читал, все глаза поломал. Только идиот может писать таким почерком.

– Идиотка, – уточнила Лара.

– Кто идиотка? – не понял Зимин.

– Автор этого текста – идиотка. То есть она не идиотка, она…

Дзиньк!!!

Подпрыгнули горелые тосты, Лара вздрогнула.

– Что-то хлеб горит, – Лара подняла с пола обугленный сухарь. – И сны мне странные снятся. Какие-то реки мутные.

– Мне тоже снятся реки, – сказал Зимин. – Реки, поля, обрывы. К чему? В соннике, что ли, посмотреть. Ты говоришь, идиотка?

– Ну, конечно. Это же видно. Это девушка написала.

– Как? Мне же Кокосов тетрадь передал…

– И что? Передать-то мог кто угодно, а вот написать…

Лара выкинула горелые тосты в ведро, взяла тетрадь, открыла.

– Тут трудно спутать, смотри, какие буковки аккуратные. Мужики так не пишут, только девушки. Так что изучай.

Лара сунула тетрадь Зимину.

– Зачем?

Лара пожала плечами.

– А вдруг пригодится? Вдруг там новые идеи?

– Нет там никаких новых идей, – сказал Зимин. – Платон мертв и похоронен, и на могиле его проросли желтые цветочки. И вообще у меня сегодня встреча, хотел поесть, а тостов нету.

– С почитателями встреча? – ухмыльнулась Лара.

– С читателями. Через два часа в библиотеке.

– Не надоело? – поинтересовалась Лара.

– Надоело. А что делать?

– Скажи, что надоело.

Зимин поморщился.

– Как им скажешь… Они выставку организовали, дети придут…

– Сгонят детей, – поправила Лара. – Сгонят детей с продленки, дети будут злые и голодные, они будут зевать…

«И смотреть на меня как на идиота, – добавил про себя Зимин. – А я буду думать, чтобы все это поскорее закончилось. А потом поднимется классная руководительница и скажет, чтобы я рассказал какое-нибудь стихотворение. Может, и на самом деле не ходить? Детей ведь сгонят…»

– Сейчас проще, – ответил Зимин. – Сейчас у меня есть диск. Поставлю фильм, самые интересные эпизоды…

– Ну, смотри. А я пойду, поищу работу, что ли.

– Зачем? – не понял Зимин.

– Надо же и работать когда-нибудь. А вдруг у меня получится?

Лара хмыкнула и удалилась.

Зимин остался сидеть на кухне. За окном продолжался дождь, и если честно, идти никуда не хотелось, ни с диском, ни без. Лара права, сгонят продленку, измученную и вялую, и все будет вяло…

Есть перехотелось. Зимин закинул тетрадь обратно на холодильник, натянул свитер, взял диск с фильмом и отправился вниз, на подземную стоянку.

Снова пошел пешком, хотелось прогуляться по лестнице, подумать. Отчего-то Зимин чувствовал, как окружает его вязкая атмосфера неопределенности и тоски, похожая на старую ссохшуюся грелку. Зимин не знал, что делать дальше. Он не знал почти год. Уже целый год он ничего не делал. Почти не писал и, что было гораздо хуже, не думал. То есть ему не думалось, вообще. В ящике стола лежала пачка блокнотов с набросками к грядущим книгам и целлофановый файл с рассказом про скаута, к которому он не придумал названия. Зимин старался развернуть наброски, старался придумать название, честно старался, несколько раз старался… И каждый раз чувствовал стену. Иногда это была кирпичная стена, твердая и непробиваемая, иногда гипсокартон, в котором от усилий оставались вмятины, иногда резина. Но тоже непроходимая.

Зимин злился. Тяжело жить, ничего не делая. Спускаясь по узкой лестнице, он стучал кулаком по стене, хотел почувствовать боль, но кулаки были набиты и не отвечали. Можно было, конечно, заорать и кулак-то подразбить уже как следует, но Зимин удержался.

Может, все-таки на самом деле в Калининград? Или в Арктику, сейчас как раз сезон, можно взять билет, неделю в ледовом плену, глядишь, мозги и встроятся…

Зимин оказался на нулевом.

Мотоцикл стоял возле лестницы, Зимин сдернул попону, устроился на сиденье. Запустил двигатель. Закрыл глаза. Хорошо. Хорошо.

На прогрев ушло почти пять минут, эти пять минут Зимин был, в общем-то, счастлив. Он задремал, устроившись в седле, положил голову на бак, слушал перекатывание поршней в цилиндрах, ленивое посапывание впрыска и присвисты в воздушном фильтре, и даже пробег электричества по проводам, ему казалось, что он его слышит.

Обороты упали, Зимин воткнул первую передачу и выехал со стоянки на улицу. Шел дождь, как и вчера, мелкий и пронырливый, он пробирался за шиворот и в рукава, кожаная куртка дождю помехи не создавала. Зимин включил подогрев ручек и прибавил скорости.

Мотоцикл послушно рванул вперед, Зимин сосредоточился на дороге и думать успевал только на светофорах. От дождя Зимину в голову приходили странные усталые мысли, в промежутках между красным и зеленым он вдруг думал, что не стоит, может быть, ехать на эту встречу. А стоит взять и свернуть на объездную дорогу, прибавить газу и двинуть в сторону юга. Или в сторону севера. Куда-нибудь. Тупо гнать, пока не кончится бензин, остановиться в каком-нибудь непонятном городе у железной дороги, в гостинице «Утлые котлы», и пожить недельку, прислушиваясь к дыханию провинции, отключить телефоны, лежать, смотреть в потолок, смотреть первую программу. Побыть в пустоте. В оторванном состоянии…

За спиной забибикали. Зимин очнулся и снова рванул вперед, рассекая дождь и попутный поток машин, пролетая в междурядье над зеркалами, обгоняя, сминая пространство перед собой и растягивая его за спиной. Воздух делался плотнее и плотнее, и Зимин уже прижимался к баку, чувствуя, как набегающий ветер выжимает уже даже и обрывки мыслей, кроме, пожалуй, мыслей о скорости.

Через пятнадцать минут остановился у библиотеки. Двигатель дышал жаром, на цилиндрах шипела вода, потрескивала выхлопная труба, с мотоцикла слезать как всегда не хотелось, но Зимин оторвался, закинул на плечо сумку с дежурными книгами и направился к библиотеке.

Библиотека строилась в античном стиле, как храм знаний, и прочее-прочее, приятное здание, статуй сильно не хватает. И громоотвода, почему-то подумал Зимин.

Внутри горел свет, желтый, домашний, по окнам бегали корявые тени читателей. Зимин собрался и вошел.

В библиотеке пахло школой. Зимин ненавидел этот запах с четвертого класса, и сейчас, кстати, ненавидел еще сильнее – смесь подгорелой пшенной каши, мокрой сменки, хлорки, мела, пота и страха.

Обычно в библиотеке пахло получше: молью, книгами, диванами из искусственной кожи, библиотекарями – дамами постпостбальзаковского возраста, ватрушками, которые эти дамы пекли в ожидании читателей, шоколадными конфетами. Такой вполне приличный запах, его Зимин мог выносить, потому что заметил, что он сам уже стал частью этого запаха. Запах школы в библиотеке выдавал чужеродное вторжение, напрягал, напоминал о не самых лучших годах жизни. Поэтому, кстати, Зимин никогда не соглашался на встречу в школе. И не любил, когда в библиотеку загоняли школьников.

Сегодня загнали. Зимин поморщился.

Кстати, поэтому он и купил мотоцикл. Для равновесия. Чтобы компенсировать свои душевные невзгоды. Потому что Зимин заметил уже давно – дорогая вещь, например мотоцикл стоимостью в миллион рублей, значительно скрашивает невыносимую протяженность дней. И если ты приезжаешь на встречу со школьниками, допустим на BMW GS 1200, то переносить эту встречу гораздо легче.

Зимин улыбнулся, вспомнил, как в детстве он мечтал о велосипеде с моторчиком и просил родителей купить, и записался в кружок автодела, но велосипеда ему так и не подарили.

Зимин стащили куртку, и к нему тут же кинулась заведующая, с видом счастливым и радужным, и сразу приступила к главному, поздороваться она позабыла, впрочем, Зимин не расстроился.

– Знаете, Виктор Валентинович, у нас небольшая накладка, – заворковала заведующая. – У нас должны были привести пятые-шестые классы, но они поехали в цирк…

Это да, подумал Зимин. Цирк – это, конечно. Дрессированные тюлени, медведь, привязанный к мотоциклу, укротитель лабрадоров.

– Поэтому мы пригласили десятиклассников…

– А они почему в цирк не поехали? – поинтересовался Зимин.

– Что? – не поняла заведующая.

– Да нет, это я так. На второй этаж?

– Да, на второй.

Зимин угрюмо двинулся в сторону лестницы.

– Виктор Валентинович, – заведующая подхватила Зимина под локоть. – Виктор Валентинович, сегодня должен был прийти мальчик…

«Должен был прийти мальчик, – догадался Зимин, – этот мальчик прочитал все мои книги, но сегодня он заболел скарлатиной. Вывихнул пятку». Зимин слышал это уже сотню раз. Или больше. В каждом городе.

– …Он прочитал все-все ваши книги, которые были в нашей библиотеке. Он так хотел с вами повстречаться, но не смог прийти…

– Вы телевизор приготовили?

– Да, конечно. А зачем?

– У меня кино.

Зимин достал диск. Помотал им перед носом библиотекаря.

– Кино… – она поморщилась. – Ну, я не знаю… А может, вы рассказ прочитаете какой-нибудь? Или стихи? Знаете, к нам на прошлой неделе приезжал поэт, он ребятам сказки читал – очень весело было.

Зимин приказал себе терпеть. А сказать хотелось. Например, что он не клоун. Не поэт-чесоточник, а в некотором роде писатель. Что если им нужны были сказки, то за полторы штуки можно было бы пригласить клоуна из развлекательного центра, он бы и стихи прочитал, и сплясал бы.

– Я не читаю стихи, – терпеливо сказал Зимин. – Я не читаю юмористические миниатюры. Я беседую.

– Да-да, – погрустнела заведующая. – Только они уже устали, почти вечер, сами понимаете…

Зимину очень хотелось спросить – а какого черта тогда все это было устраивать?! Но Зимин знал ответ на этот вопрос – для отчетности.

– Хорошо, – кивнула библиотекарь. – Проходите. Все уже собрались. Все ждут.

Зимин вышел в зал и сразу понял. Что сюда он сегодня пожаловал совершенно напрасно. Читателей насчитывалось человек пятьдесят, наверное, три класса, и все они не были читателями. Почти уже старшеклассники, унылые и угрюмые личности, задавленные надвигающейся громадой взрослой жизни, которых обязали явиться на встречу, непонятно зачем оторвали от забот и хлопот и почти принудили пробыть целый час здесь.

Зимин испытал минутную жалость к школьникам, замордованным судьбой в столь ранней молодости, но, бросив взгляд на них, понял, что жалеть их не стоит, лучше жалеть себя. Он придвинул стакан и попытался открыть бутылку с водой, не получилось, пробка, казалось, была приплавлена к бутылке.

Тогда Зимин стал раскладывать на столе книги. Стараясь сделать это красиво, как на книжной ярмарке, веером.

«Зима в небывалой стране».

«Беовульф».

«Темная материя».

«Снежные псы».

В рюкзаке имелись еще два старых журнала, в которых были напечатаны повесть и старые рассказы, их Зимин таскал на всякий случай, но никогда не показывал. Поскольку всем было наплевать на то, что когда-то он сочинял рассказы про одиноких старух и повести про нелепость бытия.

Зимин разложил книги, уселся на стул и вздохнул. Школьники смотрели на него со слабо умеренным интересом, с вкраплениями издевательской нотки.

Зимин криво улыбнулся, ему криво улыбнулись в ответ, некоторые.

Заведующая перехватила инициативу в свои руки, взяла микрофон и объявила хорошо поставленным опытным голосом:

– Друзья! У нас сейчас большая радость! Сегодня к нам в гости пришел молодой, но уже очень известный российский писатель, лауреат множества премий, победитель литературных конкурсов Виктор Валентинович Зимин!

Заведующая захлопала в ладоши.

Несколько девчонок тоже похлопали, пацаны поглядели с ехидными ухмылками. Зимин почувствовал себя идиотом первый раз за вечер. Он привычно подумал, что лучше бы ему, наверное, было стать зуботехником, как мечтала мама. Протезистом, плавил бы золото, имел бы коттедж, ездил бы на Кубу. Мама была бы счастлива.

Или технологом, как хотел папа. Разводил бы куриц в промышленных масштабах, имел бы коттедж, ездил бы на Кубу, папа был бы счастлив.

Шофером, бабушка сошла бы в могилу со спокойным сердцем.

– Здравствуйте, ребята, – сказал Зимин, постаравшись придать голосу жизнерадостности. – Меня зовут Виктор Зимин, я писатель. Пишу книги. Фантастика, фэнтези, иногда рассказы. Возможно, вы читали какие-то мои книжки, во всяком случае, в библиотеке они есть. Читали?

Зал само собой промолчал.

Зимин загрустил. Если в зале присутствовали хотя бы несколько человек, читавших его книжки, было бы гораздо легче. Зимин цеплялся за это и начинал беседу, рассказывал, как сочинил ту или иную книжку, как придумывал героев и приключения, и какие смешные случаи при этом происходили.

А вот когда таковых не находилось…

– А вообще читать любите? – с надеждой спросил он.

– Нет, – ответил парнишка из первого ряда, бритый наголо и вертлявый. – Не читаем мы ничего.

– Все не читаете?

– Все, – ответил за всех бритый. – Что нам, делать нечего? Читают лишь ботаны.

Зимин растерялся. Подумал – может, действительно стихи порассказывать? Из творческого наследия «Анаболических Бомбардировщиков». Наверное, этому бритому понравилось бы. Коронное, про овцебыка. Но Зимин подумал, что он не доставит бритому такого удовольствия. В конце концов, он как писатель должен сеять разумное, доброе и вечное, а «Анаболические Бомбардировщики» ни к первому, ни ко второму, ни к третьему не относились.

– А у вас есть машина? – спросил бритый.

Зимину стало немного легче.

– Машины нет, есть мотоцикл… – начал он.

Бритый тут же соорудил презрительную гримасу.

– Но мотоцикл у меня хороший…

Зимин вдруг понял, что если он сейчас начнет хвастаться мотоциклом, то это будет выглядеть глупо.

Жалкое положение. Зимин нашел глазами заведующую, та стояла у стены в последнем ряду и улыбалась. Помогать она ему не собиралась никак.

– Хорошо, давайте я расскажу о том, как я стал писателем.

Зал вздохнул и занялся своими делами, узнавать, как Зимин стал писателем, никому не хотелось.

Зимин стал рассказывать. У него имелся рабочий вариант встреч с читателем, некий заученный текст, который Зимин воспроизводил, в нужных местах делая паузы и повышая голос. При этом он, конечно же, чувствовал отвращение к себе и собственной жизни. Обычно, рассказывая эту историю, Зимин смотрел над головами слушателей, поскольку ему было неприятно видеть, насколько он неинтересен своим потенциальным читателям.

– …И тогда я подумал – а почему бы и нет? Отчего бы не попробовать?

Зимин посмотрел на телефон, лежащий перед ним. Телефон разочаровал, время текло поразительно медленно, а надо было продержаться еще сорок минут. Сорок минут.

– А вы про вампиров не пишете? – спросили из зала.

Он не успел заметить, кто спросил, услышал, что девушка.

– А вы любите про вампиров? – спросил он в ответ.

– Да… – ответили сразу несколько голосов.

– Во дуры, – прокомментировал бритый. – Про «Сталкера» надо…

Значит, все-таки читают, подумал Зимин. Ладно, уже хорошо.

– Я вот вампиров не люблю, – сказал он.

– Почему? – спросили.

– Потому что их нет, – ответил Зимин. – Это во-первых. А во-вторых, я вообще не люблю паразитов и прочих вредителей. Пиявок, клещей, комаров. А потом мне кажется, что к фигуре вампира нельзя относиться серьезно…

Он заметил, как сморщилась физиономия у заведующей, и сказал:

– Впрочем, какой смысл обсуждать вампиров, если их вообще не существует?

– Так и Страны Мечты тоже не существует, – возразили ему.

Зимин растерялся.

Аргумент был бронебойный, ответа на него не существовало, Зимин оглядел зал. В зале ответа тоже не проглядывалось, Зимин в очередной раз испытал легкий приступ автопрезрения, пожалев о том, что он не пишет книг про вампиров, пожалев, что пишет вообще какие-то книги и теперь вот объясняет это все школьникам, которым на все это наплевать.

Почти всем.

Такое иногда случалось. Не часто, но все же. В восьмидесяти процентах случаев он мог вызвать у публики стандартный интерес. В пятнадцати процентах приключался неподдельный интерес. В пяти процентах он натыкался на тотальное равнодушие.

– Конечно, Страна Мечты не существует, – согласился Зимин. – Это сказка. То есть фантастика.

Снаружи громыхнуло. Гроза, бесполезный расход электричества.

И тут Зимин заметил девочку, сидевшую возле окна. В руке у нее была книга, и он издали узнал «Темную материю».

– А как ты думаешь? – он кивнул девочке.

– Я не знаю… – растерялась она. – Я тоже вампиров не люблю…

Девочка застеснялась и спрятала книгу за спину.

– А можно потом автограф? – спросила девочка.

– Конечно.

Все. Зимин больше не знал, про что говорить.

– Давайте тогда посмотрим фильм, – стараясь быть веселым, предложил он. – Совершенно новый, сейчас идет в кинотеатре как раз. Называется «Тьма»…

– Да мы видели уже, – сказал бритый и вертлявый. – «Рыцари Храма» круче. А это самоделка какая-то, я на компьютере графику лучшую слеплю.

Так, подумал Зимин. Он представил в подробностях, что он сейчас скажет им всем, особенно этому вертлявому, а потом возьмет плюнет на все и отправится домой. Права была Лара – не стоит соглашаться на все эти встречи. Глупо. Он уже не в том возрасте, чтобы попадать в идиотские ситуации. Даже фильм не помогает.

Хороший фильм.

– Ну, и хорошо, – сказал Зимин. – Хорошо, я вас понимаю, вам плевать. У вас море своих забот и проблем и совсем не интересен какой-то тип, сочиняющий дурацкие книжки. Но это не так. Это не так!

Сказал он громко, так что те, кто болтал и играл на телефонах, посмотрели на него.

– Я – хороший писатель, – сказал Зимин. – Конечно, может быть, я не написал еще ничего великого, но тем не менее. Когда вы вырастете, вы будете рассказывать про меня своим детям. А вместо того, чтобы задать мне хоть какие-нибудь вопросы, вы сидите и маетесь дурью!

У заведующей медленно отвисала челюсть.

Зал смотрел на него.

А там, на последнем ряду он видел… Зимин сощурился. Зрение у него начинало сдавать, и особенно остро он чувствовал это по вечерам. Он никак не мог разглядеть, что это – букет золотых листьев или… Или волосы. Там, у выхода сидела девушка с ослепительно рыжими волосами. Или медный глобус, начищенный до ослепительного блеска. Скифское бронзовое зеркало, отполированное до пугающей глубины. Поднос из нейзильбера, подаренный губернатором к пятидесятилетию библиотеки, Зимин никак не мог поймать этот предмет, золотая вспышка ускользала, точно кусочек скорлупы, плавающий в болтунье, Зимин старался его уловить, но зрение шалило, Зимин решил проморгаться.

Он взял бутылочку с водой и стал нервно открывать, стараясь не выпустить золотое пятно, отметил, что заведующая достала камеру и принялась фотографировать зал.

Бутылка не открывалась, Зимин старался, но ладони вспотели, и пробка проскакивала, Зимин подумал, что неплохо бы открыть эту дурацкую пробку зубами, но он стеснялся читателей. То есть не читателей… Короче, он стеснялся, и от этого опять злился. И вот в конце концов он плюнул, вытер ладони о штаны и сдвинул пробку.

Конец ознакомительного фрагмента.