Краткая история сотворения мира. Великие ученые в поисках источника жизни на Земле. Глава 4. Лаборатория атеизма (Билл Меслер)

Глава 4. Лаборатория атеизма

Первого июля 1766 г. в маленьком французском городке Абвиль молодого человека по имени Жан-Франсуа де ла Барр вывели из тюремной камеры и перевели в камеру пыток, где его ноги втиснули в «испанский сапог». На протяжении часа тюремщики методично кромсали стопы и голени де ла Барра, а потом, по некоторым свидетельствам, вырвали ему язык. После пыток тело погрузили на телегу, которая отвезла де ла Барра к месту казни. На шею ему накинули веревку с табличкой, на которой было написано: «нечестивец, святотатец и мерзкий богохульник»[17].

Юноша происходил из знатного рода (он был потомком Жозефа-Антуана де ла Барра, бывшего управляющего французскими колониями в Северной Америке), поэтому его не повесили, а отрубили голову. Тело бросили в костер вместе с найденным дома у де ла Барра томиком «Философского словаря», в котором ставилось под сомнение существование чудес и вера в буквальную истинность библейских сказаний. Золу от костра сбросили в реку Сомму.

В это время автор «Словаря» находился в своем поместье около Женевы и занимал выжидательную позицию. Это был парадоксальный человек. С одной стороны, когда речь шла о его собственной безопасности, он был тщеславен, самовлюблен и малодушен. Он уже побывал в Бастилии и пережил две ссылки, в одну из которых был отправлен за поэму, в которой писал, что Адам и Ева никогда не мылись. И у него не было ни малейшего желания повторить этот опыт. С другой стороны, это был дерзкий и страстный сторонник реформ, враг несправедливости и невежества. Он попытался использовать свое влияние, чтобы предотвратить казнь де ла Барра, а влияние это было значительным, поскольку писателей с таким талантом в то время было немного. Благодаря яркому интеллекту он был одним из самых известных людей в мире и, безусловно, самым знаменитым писателем. Его звали Франсуа-Мари Аруэ, но большинству людей он известен под псевдонимом Вольтер.

«Словарь» Вольтера – больше, чем то, что мы сегодня назвали бы энциклопедией, это сборник статей на самые разные темы. Эта литературная форма была тогда чрезвычайно популярна, она вошла в моду после выхода «Исторического и критического словаря», написанного в Голландии человеком, которого Вольтер назвал «величайшим из когда-либо писавших мастеров искусства размышления». Это был французский интеллектуал Пьер Бейль. «Словарь» Бейля, как и «Словарь» Вольтера, – чрезвычайно противоречивое сочинение. Бейль был гугенотом (французским кальвинистом). Из-за религиозных распрей во Франции он бежал в свободную Голландию, где мог развивать свои радикальные мысли относительно религиозной терпимости и скептицизма. И хотя Бейль всегда заявлял, что сохранил религиозную веру, из его книги следовало, что ни один разумный человек не может верить библейским историям. Критики называли его безбожником, и некоторые почитатели тоже. Распространение сочинений Бейля во Франции привело к аресту его отца (кальвинистского священника) и брата, который впоследствии умер в тюрьме.

В XVIII в. «Словарь» Бейля был самой читаемой книгой по философии. Предисловие к последнему изданию написал сам Вольтер. «Словарь» оказал чрезвычайно сильное влияние на интеллектуальные круги, способствуя формированию выдающихся деятелей эпохи Просвещения. Томас Джефферсон считал, что эту книгу следует включить в число 100 первых книг для Библиотеки Конгресса. Вскоре книги такого рода заполонили издательства, причем каждая следующая казалась радикальней предыдущих. Многие из них ставили под сомнение религиозные догмы, а некоторые – существование Бога, хотя это было чрезвычайно и даже смертельно опасно. В 1757 г. в условиях реакции, установившейся после неудавшейся попытки убийства короля Людовика XV, французский парламент принял свод репрессивных мер, включая смертную казнь, для всех, кто «сочиняет и печатает антирелигиозные произведения».

Никто не осознавал степени риска лучше Вольтера. Как он писал однажды: «опасно быть правым, когда правительство ошибается». Был в его жизни период, когда опасности его вдохновляли и, возможно, он их даже искал, но на момент казни де ла Барра Вольтеру был 71 год. Он был еще физически крепок и быстр умом (что, как он любил повторять, объяснялось периодическими голоданиями), выпивал по 30 чашек кофе в день и не слушал советов докторов. Однако годы сделали его осторожным.

Вольтер анонимно опубликовал «Философский словарь» в Женеве в 1764 г., воспользовавшись услугами издателя, специализировавшегося на выпуске запрещенных книг. В городе было много таких издателей, имевших широкие связи и отправлявших свой товар в разные страны. Они же печатали и слащавые любовные романы, которые в те времена считались эротикой. Книги этих двух типов отлично продавались, издатели относили их к разряду «философских книг».

В авторстве «Философского словаря» никто не сомневался. Вольтер славился тем, что не умел хранить секретов, особенно когда речь шла о таких проектах, в которые он вкладывал много сил. Написанию этой книги он посвятил 12 лет. Он считал ее делом своей жизни, сборником всей своей жизненной мудрости и итогом своей философской деятельности. Однако, когда книгу запретили, а ее экземпляры сожгли на площадях многих французских городов, Вольтер только пожал плечами и сделал вид, что его это не волнует – с писателем могут случиться и более неприятные вещи.

Вольтер позаботился о том, чтобы изложить самые дискуссионные вопросы, особенно касающиеся христианства, в стиле «репортажа», как будто он просто передавал мнение других людей. На самом деле, его личные взгляды на религию часто бывали еще более резкими. В письме королю Пруссии Фридриху Великому, с которым Вольтер состоял в длительной переписке, он однажды назвал христианство «самой смешной, самой абсурдной и кровавой религией из тех, что когда-либо заражали мир». Неправильно было бы сказать, что Вольтер не верил в Бога: он не верил в действующего Бога. «Не самый ли это большой абсурд среди всех нелепостей, – писал он в «Словаре», – представить себе, что Бесконечный Всевышний должен на пользу трем или четырем сотням муравьев на этом маленьком клочке земли мешать действию гигантского механизма, который движет Вселенной?»

Казнь де ла Барра вызвала всеобщее возмущение, но постепенно дело забылось, и Вольтер начал сочинять серию памфлетов на основании своего труда о чудесах. Они привлекли внимание одного школьного учителя, находившегося в то время в Женеве, который взялся опубликовать ответ. С чрезвычайной серьезностью, контрастировавшей с цветистой риторикой и выраженным сарказмом Вольтера, школьный учитель писал о том, что мир действительно существует по установленным Богом законам, но иногда Богу приходится вмешиваться. «Чудеса, – писал он, – совершенно понятны и правдоподобны для верующего христианина».

Ничто так легко не приводило Вольтера в ярость, как критика, и никогда ни один критик не оставался без ответа. Для Вольтера этот выпад был сродни брошенной перчатке. «Держать перо – все равно, что воевать», – часто повторял он. И теперь он ощущал себя на войне. Как будто он вложил в один аргумент все дело де ла Барра. Его почерк стал более четким, как бывало всегда, когда он злился. Буквы стали более различимыми. Начался горячий обмен памфлетами.

Подобные споры не были редкостью в XVIII в. Часто участники споров сохраняли анонимность, но после четвертого письма Вольтер установил личность своего оппонента – это был английский католический священник Джон Тербервилл Нидхем. Он воплощал в себе все то, что так ненавидел Вольтер: церковь, ханжество, суеверия. Вольтер считал его простаком.

Возможно, Нидхем был наивен. Он верил в добрые качества человека и порой ошибался, но простаком не был. Нидхем был вполне сложившимся натурфилософом, специалистом по микроскопии и одним из лучших экспериментаторов своего времени. Он стал знаменит благодаря научным исследованиям в области происхождения жизни. Его статьи публиковались в самых известных научных журналах, и он был первым католическим священником, ставшим членом Королевского общества. И, самое главное, Нидхем был одним из виднейших в мире специалистов в области спонтанного зарождения жизни.

Постепенно дебаты Нидхема и Вольтера переместились в область натурфилософии. На протяжении 14 лет, до самой смерти, Вольтер писал по поводу естественных наук больше, чем за все предыдущие годы. Его доводы по поводу чудес переросли в размышления о природе самой жизни и ее возникновении. Часто эти рассуждения несли на себе отпечаток глубоких религиозных разногласий той эпохи. Доводы Вольтера стали первыми аргументами в споре между религией и наукой, верой и разумом, который в той или иной форме продолжался еще два с половиной столетия.

В этом споре случались и неожиданные повороты. Каждый участник оказывался в незнакомой для себя роли. Вольтер, однажды заявивший, что «каждый думающий человек <…> должен ненавидеть христианскую секту», превратился в защитника веры в высшие силы. Веривший в чудеса католический священник Нидхем, сам того не желая, представил научные доказательства устройства мира, подхваченные атеистами. Вольтер, один из самых ироничных людей в истории человечества, умер, так и не осознав этого поворота событий. В то время как Нидхем продолжал жить и видел, что сделал, и это его мучило.

Джон Нидхем был англичанином и католиком в то время, когда исповедовать католицизм в Англии было опасно. В 1688 г. последний католический король Яков II был смещен парламентом, а его место занял протестант Вильгельм III Оранский, внук Вильгельма I (Молчаливого) из Делфта и один из глав государств, которые в свое время посещали Левенгука и заглядывали в его микроскопы. Восшествие на трон Вильгельма III Оранского вызвало несколько восстаний католиков (так называемые восстания якобитов), которые были жестоко подавлены.

Нидхем был мелким британским аристократом из старинного рода, расколовшегося из-за религиозных разногласий. Отец Нидхема, глава католической ветви семьи, был в ужасе от развития событий в стране и решил послать своего младшего сына во Францию, в город Дуэ, расположенный чуть южнее Лилля, где была организована школа для детей английских католиков, бежавших от преследований в собственной стране. Официально школа считалась семинарией, однако она вполне могла конкурировать с лучшими университетами Европы. В этой школе Нидхем быстро стал восходящей звездой и завоевал репутацию блестящего экспериментатора и натурфилософа. Многие из его учителей считали его даже более образованным, чем они сами. Наконец, Нидхем был возведен в духовный сан, однако решил посвятить жизнь научным исследованиям. Он предпочел светскую карьеру священника возможности совершать религиозные службы. Он поочередно занимал несколько преподавательских постов, включая преподавание в Английском университете в Лиссабоне, но примерно через год оставил это занятие. Нидхем был болезненным человеком, чрезвычайно бледным, с тонкими и женственными чертами. Он говорил друзьям, что жаркий климат Португалии ему не подходит.

Вскоре после возвращения в Лондон он заинтересовался микробиологией, которую находил чрезвычайно увлекательной. За год он сделал важное открытие, повлиявшее на всю его дальнейшую жизнь. Изучая под микроскопом пораженные болезнью зерна пшеницы, он обнаружил что-то необычное – тонкие белесые волокна, которые он никогда раньше не видел. Нидхем подумал, что они могут быть связаны с болезнью пшеницы, и решил посмотреть, что будет, если поместить их в воду. К его изумлению, волокна вскоре покрылись микроскопическими существами.

Через год Нидхем вернулся к изучению той же партии пшеницы и повторил свой эксперимент. И вновь в воде появились живые существа (Нидхем, как и Левенгук, называл их «угрями»), как будто вода их реанимировала. В 1745 г. Нидхем опубликовал эти данные в Philosophical Transactions, воздержавшись, однако, от каких-либо однозначных выводов, просто сообщив о своих наблюдениях. Еще через год в журнале были опубликованы его наблюдения о том, как маленькие «угри» возникали просто из смеси воды и муки.

Статьи Нидхема были переведены и впоследствии опубликованы в Париже, где ими заинтересовался Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон, инспектор Королевских садов Людовика XIV. Бюффон был эрудитом, блестяще разбиравшимся в самых разных областях науки и одним из самых одаренных математиков своего времени. Он нашел решение одной очень старой задачи в области геометрической вероятности, определив математическую вероятность того, что падающая с некоторой высоты игла приземлится на одну из начерченных на плоскости линий. Задача получила название «задача Бюффона о бросании иглы». Однако наибольший след исследователь оставил в науках о жизни.

В молодости ничто не предвещало будущих успехов Бюффона: в университете он был весьма посредственным учеником. Вскоре после получения диплома юриста Бюффон участвовал в дуэли и был вынужден на несколько лет уехать за границу. Однако он вернулся в Париж в благоприятный момент. Во Франции пересматривали состояние морского флота, и был нужен человек, способный оценить пригодность различных типов древесины для строительства судов. К этому времени у Бюффона появилось несколько влиятельных друзей, и эту задачу поручили ему. Руководивший работами министр был настолько впечатлен способностями Бюффона, что после завершения работ ему предложили престижную должность управляющего Королевскими садами.

Бюффон значительно расширил размер садов и поднял их престиж, превратив весьма скромное собрание лекарственных растений в ботаническую коллекцию мирового уровня, открыл музей и зоопарк, а также привлек к работе нескольких лучших ботаников Франции. Примерно в то время, когда Нидхем начал изучать пшеницу, Бюффон готовился составить опись всего содержимого садов. Он взялся за эту работу с удовольствием. В его руках обычная инвентаризация превратилась в проект по написанию словаря по типу «Словаря» Бейля, но только полностью посвященного натурфилософии. А к разряду «натурфилософии» Бюффон относил практически все, что люди знали о живой природе.

К этой теме относился и один неразрешенный вопрос – о происхождении жизни. Это был слишком важный вопрос, чтобы оставить его без внимания, но Бюффона не удовлетворяли господствовавшие тогда теории. Когда он прочитал об опытах Нидхема, он подумал, что этот англичанин обнаружил что-то интересное, хотя сам Нидхем не совсем понимал значение своих наблюдений. Бюффон решил, что Нидхем был как раз тем человеком, который может попытаться разрешить загадку происхождения жизни.

В XVII в. большинство натурфилософов считали, что все живущие на нашей планете организмы существовали всегда, с момента возникновения Земли. Каждое существо – будь то собака, птица, человек или червяк – было создано Богом в форме некоего «зародыша». Эти «зародыши» были чем-то вроде семян растений, разбросанных Творцом по поверхности планеты, как посеянные садовником семена будущих растений. «Зародыши», по-видимому, были очень мелкими, так что их нельзя было увидеть даже с помощью микроскопа и в каждом из них содержались еще более мелкие «зародыши» каждого последующего поколения существ данного вида. Все они были вложены друг в друга, как матрешки. Людям было трудно понять такую бесконечность. Однако один из самых влиятельных сторонников этой теории, французский философ Николя Мальбранш, считал, что верить в «зародыши» не сложнее, чем верить в жизненный цикл растений[18]. «Можно сказать, что в одной яблочной косточке, – писал он, – заключаются яблони, яблоки и яблочные косточки для бесконечного или почти бесконечного числа столетий».

Одни ученые считали, что «зародыши» человека содержатся в мужском семени, другие полагали, что их источником являются женские яйцеклетки. Во Франции для описания этой идеи использовали термин «воплощение», в Англии говорили о «преформировании». И это не было лишь предположением – сторонники идеи «преформирования» видели ее подтверждения повсюду. Превращение гусеницы в бабочку рассматривалось как демонстрация божественного плана. Многослойную луковицу тюльпана считали ключом к разгадке бесконечной смены поколений тюльпанов. В малюсенькой икринке лягушки ученые пытались разглядеть будущие поколения лягушек, ожидавшие своей очереди. У сторонников идеи «преформирования» не было недостатка в доказательствах.

На самом деле, это старая идея, но в конце XVII в. она вновь набрала силу в трудах одного из самых выдающихся мыслителей того времени – Рене Декарта. Его вклад в развитие естественных наук заключается в применении принципа дедукции к изучению мира, функционирование которого, по его мнению, напоминало функционирование машины. Этот механистический взгляд на мир Декарт изложил в труде, который, как он надеялся, должен был стать серьезным трактатом по физиологии. Однако наиболее важный элемент загадки жизни – акт творения – Декарту не удавалось разгадать до последних лет жизни. В конечном итоге, он остановился на физической теории зарождения жизни, однако не смог проработать все детали. Идея заключалась в перемешивании спермы, которую, как считали в то время, производили не только мужчины, но и женщины. После перемешивания спермы в матке происходило что-то вроде ферментации. «Если мы знаем состав семени животного определенного вида, например человека, – писал Декарт в 1648 г. в трактате «Об образовании животного» (опубликован посмертно), – из него одного по точным математическим законам мы можем вывести целую фигуру и сложение». Он сравнивал организм с «часами, созданными из определенного набора шестеренок, чтобы показывать время».

Сторонники идеи «преформирования» считали, что за первичный акт Творения отвечал один лишь Бог. По мнению Декарта «виновницей» всего была только материя. Несмотря на это его концепцию механического управления природой и небесами можно было принять, не разрушая господствующую религиозную догму, – так и случилось. Однако люди не могли согласиться с тем, что жизнь человека тоже поддерживается исключительно этой гигантской машиной – это был рубеж, перешагнуть через который осмеливались лишь немногие. Совершавших этот шаг могли обвинить в материализме (вере в то, что мир функционирует без вмешательства Творца) или даже атеизме. Общепринятую точку зрения сформулировал французский писатель Бернар де Фонтенель: «Вы говорите, что живые существа – такие же машины, как часы? Поместите рядом машину-собаку мужского рода и машину-собаку женского рода, и в какой-то момент у вас появится третья маленькая машинка, тогда как двое часов всю жизнь пролежат рядом, не произведя третьих часов»[19].

Когда Бюффон взялся за трактат по естествознанию, идея «преформирования» была еще весьма популярна даже среди большинства натурфилософов. Однако Бюффон в нее не верил. Он был материалистом и видел мир так же, как его видел Декарт. Все в природе, включая происхождение живых существ, можно объяснить естественными процессами, а «преформирование», по мнению Бюффона, было лишь гипотезой. Он чувствовал, что версия Декарта ближе к реальности, в то же время понимал, что в ней не хватает множества деталей. И тут Бюффон узнал о двух открытиях, которые, как ему показалось, могли бы пролить свет на зарождение живых существ.

Первое было сделано в 1741 г. в береговой части Голландии. Двое ребят однажды утром гуляли в парке в имении своего отца. В пруду они обнаружили висевших в воде странных зеленоватых существ полсантиметр длиной. Мальчики поместили их в банку, принесли домой и показали своему наставнику, шведскому натуралисту Аврааму Трамбле. Было непонятно, являются эти существа растениями или животными, но, чем бы они ни были, казалось, что они очень-очень медленно двигаются. Проходили недели, и Трамбле все больше убеждался, что эти существа действительно движутся, всего на несколько сантиметров за день, и решил, что это животные.

Поначалу Трамбле подумал, что открыл совершенно новый вид организмов, но это было не так: этих маленьких существ раньше идентифицировал Левенгук, назвавший их «полипами», а мы теперь называем гидрами. Существа эти были, по меньшей мере, странными. Под микроскопом они выглядели как нечто среднее между улиткой, осьминогом и растением. Пытаясь лучше понять их строение, Трамбле разрезал одно такое существо пополам и был потрясен, обнаружив, что обе половинки продолжали жить. Он подумал, что стал свидетелем такого же явления, как отрастание нового хвоста у ящерицы. Но затем про изошло нечто еще более любопытное. Каждая половинка полипа постепенно начала доращивать утраченную часть туловища, и две половинки стали двумя отдельными существами[20].

Трамбле отправил отчет о своих исследованиях и образец пресноводного полипа известному парижскому натуралисту Рене-Антуану Фершо де Реомюру, который скептически относился к идее «преформирования» и написал важную статью о регенерации клешней у речных раков. Реомюр повторил эксперимент Трамбле, разделив присланный ему образец на части. И он, в свою очередь, с удивлением наблюдал, как из кусочков разрезанного существа появлялись новые организмы. «Я с трудом верил своим глазам, – писал он позже. – И так и не привык к этому зрелищу, хотя наблюдал его сотни и сотни раз». Когда через некоторое время он продемонстрировал этот эксперимент в Парижской академии наук, в официальном отчете данный процесс сравнили с «историей Феникса, возрождающегося из пепла», а свидетелей призвали вывести собственные заключения «относительно зарождения животных <…> и, возможно, о более высоких материях».

Бюффон заключил, что жизнь устроена сложнее, чем предполагали сторонники идеи «преформирования». Способность пресноводной гидры расщепляться на два независимых организма, по его мнению, не имела отношения к «преформированию». Он начал искать другие объяснения возникновения живых организмов и нашел возможное решение в экспериментах Нидхема с оживавшими в воде «угрями», которые, казалось бы, возрождали идею спонтанного зарождения. Бюффон решил, что необходимо провести дополнительные исследования. В своей книге он не побоялся затронуть важнейший вопрос относительно возникновения жизни. Если ответ на этот вопрос неизвестен, он сам попытается его найти. Бюффон написал Нидхему в Лондон и пригласил приехать к нему в Париж для проведения экспериментов.

Нидхем прибыл в Париж весной 1748 г. Дом Бюффона оказался гораздо более роскошным, чем предполагал Нидхем. Его хозяин был очень состоятельным человеком. Дворянский титул достался Бюффонам при покупке французской деревни Бюффон, а раньше это была семья государственных служащих. И самому Бюффону предстояла карьера чиновника, однако он унаследовал состояние от бездетного дядюшки, служившего сборщиком налогов на Сицилии, когда остров находился под властью Франции. В руках имевшего политические связи и математически одаренного Бюффона это состояние разрослось в неимоверной степени.

Лабораторию для Нидхема Бюффон обустроил в богато украшенной комнате, в центре которой стоял обеденный стол с искусной резьбой, разделенный великолепной ширмой. Здесь поместили микроскопы, которые по просьбе Бюффона Нидхем привез с собой. Вокруг стола расставили кресла, чтобы гости могли наблюдать за работой двух ученых.

Больше в работе двух ученых не было никаких излишеств. Бюффон обычно работал по 14 часов в день, даже когда в старости стало сдавать здоровье. В период своей «большой инвентаризации» он каждый день платил слуге золотую крону только за то, чтобы тот разбудил его в пять часов утра. Он жил под девизом «не теряй времени» и ждал того же от окружающих. Порой, когда Бюффон выполнял обязанности управляющего Королевскими садами или корпел над книгой, Нидхем работал один, а иногда они трудились бок о бок. Ученые анализировали репродуктивные органы собак, кроликов, баранов. Под микроскопом Нидхема они рассматривали семенную жидкость самых разных существ, даже человека, зарисовывая репродуктивные процессы и пытаясь найти ключ к пониманию загадки происхождения жизни. Они изучали также и «анимакулов», что особенно занимало Нидхема и в чем у него был наиболее богатый опыт. Они повторяли и совершенствовали опыты с пшеницей, надеясь найти дополнительные доказательства спонтанного зарождения жизни.

Нидхем начал экспериментировать с мясным соком из баранины, в котором, как он знал, иногда можно обнаружить огромное множество микроскопических существ. Он брал образцы сока и помещал их в стеклянные пробирки, которые закрывал пробкой и заливал смолой, чтобы предотвратить проникновение воздуха. Затем пробирки прогревали. Все это делалось для того, чтобы избежать загрязнения содержимого: в пробирках не должно было оказаться живых яиц, и туда не должен был проникнуть невидимый глазом микроб.

Нидхем был практически убежден, что в этой среде яйца выжить не могли. Ничто не могло выжить. Он оставлял пробирки на недели, а потом открывал их. «Мои пузырьки полны жизни, – писал он позднее, – и микроскопических животных самых разных размеров – от самых крупных до самых маленьких». Опыт повторяли со множеством разных веществ. И каждый раз результат был тот же. Сначала Нидхем обнаружил микроскопические частицы, которые назвал «атомами». День ото дня «атомы» росли, начинали слипаться друг с другом и в конечном итоге через несколько недель становились «настоящими микроскопическими животными, столь часто наблюдаемыми натуралистами». По сути, это было повторением эксперимента Левенгука, и с тем же результатом, который когда-то так озадачил великого голландца. Нидхем и Бюффон пришли к мнению, что они наблюдают появление живого из неживого – акт спонтанного зарождения жизни.

Нидхем опубликовал результаты этой работы в Philosophical Transactions в 1748 г., за несколько лет до того, как Бюффон опубликовал результаты их совместной работы в своей книге. За это время Нидхем продвинулся значительно дальше. Он стал гораздо более уверенным в себе и справедливости теорий, которые развивал и оттачивал под пристальным вниманием Бюффона. Он не стеснялся делать выводы, повлиявшие на направление развития натурфилософии. Спонтанное зарождение, как утверждал Нидхем, не является способом размножения некоторых существ. Именно так воспроизводятся все без исключения существа. Чем были, к примеру, сперматозоиды, которые он видел под микроскопом, как не малюсенькими «анимакулами»? Он был уверен, что именно из этого, а не из «преформированных зародышей» возникает жизнь. Он открыл «вегетативную силу», которая была «единым общим принципом, источником всего, своеобразным универсальным семенем». Кроме того, Нидхем добавил еще кое-что, не относившееся к области науки. Он утверждал, что обнаруженное им «универсальное семя» является доказательством существования «Всезнающего и Всемогущего Существа, давшего природе ее исходную силу и теперь управляющего ею». Однако не все смотрели на мир так же.

Через год после публикации статьи Нидхема в Philosophical Transactions в книжных магазинах Парижа начали появляться первые тома книги Бюффона – результат его «инвентаризации». Они вышли под заглавием «Всеобщая и частная естественная история» и были распроданы за несколько недель. Издатели не успевали удовлетворять читательский спрос. К моменту окончания работы труд Бюффона составлял 36 томов и содержал великолепные иллюстрации, в том числе изображение Бюффона и Нидхема за работой в лаборатории, полученное гальваническим методом.

Во втором томе Бюффон изложил собственную теорию устройства жизни, в соответствии с которой все организмы состояли из «органических молекул», определяющих жизненный цикл от рождения до смерти. Для Бюффона, как и для Декарта, жизнь не имела принципиальных отличий от любых других природных явлений. «Жизнь и движение, – писал он, – являются не метафизическим свойством существования, а физическим свойством материи».

Бюффон считал, что «органические молекулы» продолжают существовать даже после смерти организма, переносясь по воздуху до тех пор, пока не соединятся с другими «молекулами», которые могут серьезно отличаться от своих предшественников. Именно так он объяснял различия между видами организмов, на которые стали обращать внимание многие натурфилософы. Конечно, его теория не была точной, но для того времени она была превосходной и могла послужить неплохой основой для возникновения теории Дарвина. По мнению Бюффона, даже различия между человеческими расами объяснялись теми же процессами. Адам и Ева были людьми европеоидной расы, а те их потомки, которых он относил к низшим расам, по его мнению, сформировались в условиях более «слабой» среды[21]. Столетие спустя подобные воззрения казались бы жестокими, но во времена Бюффона, когда многие воспринимали людей разных рас как представителей разных видов, они были скорее прогрессивными.

В «Естественной истории» Бюффон сделал еще один важный шаг, имевший исторические последствия. Появление потомства он стал называть словом «репродукция» (воспроизводство), тогда как раньше его называли «производством» (формированием). Термин «репродукция» впервые использовал Рене Реомюр, описывая такие процессы, как регенерация полипов Трамбле, однако Бюффон применил это слово для описания не только регенерации, но и обычного процесса появления потомства. В то время как «производство» подразумевало прорастание семян, разбросанных божественной силой, под «репродукцией» понималась репликация, хотя и неточная. Вскоре после этого многие натурфилософы стали рассуждать о биологических процессах в терминах преемственности, в терминах нисходящих линий организмов.

Вольтер впервые прочел «Естественную историю» в Женеве в 1767 г., вскоре после того, как идентифицировал Нидхема в качестве своего оппонента по вопросу о чудесах. Он обратил внимание на частое повторение слова «химера» в книге Бюффона и оставил на полях книги злобные пометки. Там, где Бюффон описывал работу Нидхема, Вольтер написал: «Нидхем видел, воображал и говорил только глупости».

В молодости Вольтер и Бюффон были друзьями, но к моменту выхода «Естественной истории» Вольтер относился к Бюффону с осторожностью. Инспектор Королевских садов был в очень близких отношениях с человеком, которого Вольтер считал своим личным врагом, – с блестящим натурфилософом Пьер-Луи Мопертюи. Читая книгу Бюффона, Вольтер во всем чувствовал его влияние, особенно в теории Бюффона относительно устройства жизни.

Вражда Вольтера с Мопертюи была односторонней и личной. Когда-то они тоже были друзьями. Оба восхищались работами Исаака Ньютона, чей математический подход к объяснению природных явлений в корне изменил исследования в области физики. В этот период французская научная общественность неохотно признавала Ньютона, поскольку рост его международной репутации грозил ослаблением репутации великого французского натурфилософа Рене Декарта. А Ньютон был англичанином!

Однако у Вольтера подобных предубеждений не было. Первую свою ссылку он отбывал в Англии, где к нему относились как к высокопоставленному лицу. Он получил пансион от английского короля Георга II, был любезно принят высшим английским обществом, включая Джонатана Свифта, оказавшего на молодого Вольтера значительное влияние. В письмах домой друзьям Вольтер называл Францию «вашей страной» и отмечал «различия между их свободой и нашим рабством, между их крепостью мысли и нашим суеверием, между поощрением всех видов искусств в Лондоне и позорным давлением на них в Париже». Вольтер был на похоронах Ньютона в Вестминстерском аббатстве и прочел все, что смог найти, об этом англичанине, чей математический метод произвел революцию физики.

Никто другой не повлиял так сильно на взгляды Вольтера на природу, как Ньютон. Вольтер стал повсюду вставлять слово «гравитация», часто просто для удовольствия, там, где современный писатель употребил бы слово «серьезность»[22]. Он, например, говорил, что Лондоном правит «гравитация». Мопертюи он писал, что стал убежденным последователем Ньютона. «Чем больше я вникаю в эту философию, тем больше я ею восхищаюсь, – говорил он. – На каждом этапе мы обнаруживаем, что вся Вселенная построена по вечным и неизбежным математическим законам».

Вскоре в отношения между Вольтером и Мопертюи вмешалась женщина. Ее звали Эмили Ле Тоннелье де Бретей, маркиза дю Шатле. Когда между ней и Вольтером завязались серьезные отношения, маркиза была замужней дамой, матерью, имела троих детей и слыла одной из самых блестящих женщин в обществе. И это в эпоху, когда мало кто верил в интеллектуальные способности женщин. Образование она получила самостоятельно, посещая еженедельные семинары, которые устраивали самые известные писатели и ученые в доме ее отца, королевского секретаря. С самого детства она необыкновенно много читала. Позднее стала регулярно посещать заседания Французской академии наук, где быстро сумела распознать гений Ньютона, хотя очень многие лекторы его не признавали. Вольтер всю жизнь высмеивал любовь, но каждому было видно, что он без ума от маркизы – ее интеллект мог соперничать с его собственным, а может быть, даже превосходил его. Он говорил друзьям, что встретил «своего Ньютона». Она же говорила, что они останутся вместе навсегда.

В 1734 г. во Франции наконец был опубликован подхалимский отчет Вольтера о его первом изгнании, проведенном в Англии, в котором он сравнивал две страны и находил, что Франция проигрывает Англии практически во всех отношениях. Публикация этого труда вызвала волну возмущения в Париже, и Вольтер покинул столицу и поселился в загородном имении Сире, принадлежавшем мужу маркизы дю Шатле. Вскоре туда приехала и маркиза. Имение находилось в живописной лесистой местности в Шампани, где римляне когда-то плавили железо. Если бы власти решили арестовать Вольтера, в лесу можно было скрыться. Кроме того, имение находилось недалеко от границы – на случай, если бы пришлось бежать.

Вольтер и маркиза дю Шатле вдвоем собрали гигантскую библиотеку из 21 тысячи томов по натурфилософии. Вдвоем они устроили импровизированную лабораторию, где проводили дни за экспериментами, большинство из которых, по-видимому, были связаны с интересом Вольтера к природе огня. Соседняя комната служила спальней мужу маркизы, который часто их навещал. Он знал об их отношениях. Ему это не нравилось, но он предпочел не вмешиваться.

Двое влюбленных много писали. Маркиза дю Шатле переводила с латыни на французский язык знаменитую книгу Ньютона «Математические начала натуральной философии». На сегодняшний день это единственный перевод одной из важнейших научных книг, который используют до сих пор. Вольтер сочинял пьесы и комментарии, а также нашел время для написания книги «Элементы философии Ньютона», в которой излагал теории великого мыслителя понятным для простых людей языком. Эта книга способствовала принятию идей Ньютона во Франции и популяризировала его великое открытие через историю с падением яблока.

Спустя время Вольтер и маркиза дю Шатле расстались. Каждый нашел себе нового любовника, а в 1749 г. маркиза умерла после родов ребенка от поэта Жана-Франсуа де Сен-Ламбера. В письме к Фридриху, теперь уже королю Пруссии, Вольтер писал, что дю Шатле была «великим человеком, единственный недостаток которого заключался в том, что он был женщиной».

На протяжении их связи высокомерного Вольтера не покидала мысль, что в их паре блестящим ученым была дю Шатле, а не он. По-видимому, именно она написала какие-то из трудов Вольтера о Ньютоне, возможно, большинство из них. Маркиза понимала Ньютона на таком уровне, который был недоступен для Вольтера. Хуже всего было то, что в жизни дю Шатле уже существовал мужчина, равный ей в научном плане, – Мопертюи. Она знала его с юных лет, когда он был ее учителем, и любила его.

Нет никаких доказательств, что Мопертюи отвечал дю Шатле взаимностью, но Вольтер так и не смог побороть ревность. В 1736 г. в Сире начинают прибывать письма от Мопертюи «с полюса», находившегося в Лапландии, где ученый занимался измерением земного меридиана, чтобы определить точную форму Земли. В то время многие считали, что Земля имеет слегка вытянутую форму и растянута на полюсах, но Мопертюи пытался доказать предположение Ньютона, что Земля, напротив, немного сплюснута у полюсов. Исследователь вернулся из экспедиции как национальный герой и возглавил Французскую академию наук. Вольтер, не состоявший в академии наук, решил серьезно заняться физикой. Оценить свои способности он попросил друга – математика и астронома Алекси Клеро, известного своей прямотой. Клеро не был поражен успехами Вольтера и посоветовал ему вернуться к литературе.

В 1750 г., вскоре после смерти маркизы дю Шатле, Вольтер приехал в Берлин, где правил Фридрих Великий. Король назначил своему старому другу щедрый пансион в 20 тыс. франков, но и здесь Вольтер почувствовал себя обойденным Мопертюи, который за несколько лет до этого возглавил Прусскую королевскую академию наук и руководил одновременно аналогичной организацией в Париже. Именно тогда Вольтер написал первые сатирические стихи о Мопертюи, озаглавленные «История доктора Акакия и уроженца Сен-Мало»[23]. Фридрих велел книгу сжечь, а Вольтера на короткое время даже засадил в тюрьму. Позднее вышла книга, в которой говорилось то, о чем знали все, кто бывал при дворе короля Пруссии, но о чем никто не осмеливался сказать вслух: Фридрих был гомосексуалистом[24]. Поговаривали, что автором книги был Вольтер, и после этого их отношения с Фридрихом стали натянутыми. Позднее, в последние годы жизни Вольтера, они примирились.

Именно от Мопертюи Вольтер впервые узнал о Джоне Нидхеме. В 1752 г. Мопертюи опубликовал серию писем с изложением своих мыслей по ряду научных вопросов. Одно из них было посвящено происхождению жизни и отсылало к «Естественной истории» Бюффона и статьям Нидхема в Philosophical Transactions. Мопертюи описывал эксперимент Нидхема и «маленького угря», который «был похож на маленькую рыбку», а «если высыхал и оставался безжизненным на протяжении нескольких лет, всегда был готов ожить при возвращении в свою среду». Однако Мопертюи представил наблюдение Нидхема иным образом. «Не погружает ли все это, – продолжал он, – тайну происхождения жизни в еще бо́льшую темноту, чем та, из которой мы пытались ее извлечь?» Вывод был ясен, по крайней мере для Вольтера. По его мнению, Мопертюи, как и большинство французских интеллектуалов его круга, вновь поднимал вопрос о существовании Творца.

Вольтер с презрением ответил на письма Мопертюи. Он написал еще одно сатирическое произведение «Памятное заседание» (Séance memorable), представлявшее собой пародию на жизнь в Берлине: Мопертюи председательствовал на роскошном обеде, где подавали «великолепный паштет из находящихся в животе друг у друга угрей, внезапно народившихся из разведенной муки», и «рыбу, возникшую из проросших зерен пшеницы». В тот момент Вольтер все еще мог считать научные увлечения Мопертюи смешными, но вскоре понял их опасность.

К тому времени, когда Вольтер начал вести переписку с Нидхемом, он был стареющим философом, идеи которого уже не казались столь радикальными в изменившейся французской интеллектуальной среде. Он прожил долгую жизнь, и мир, казалось, начал потихоньку забывать о нем. На фоне усиливающихся призывов к республиканской или даже демократической форме правления его идея о благе просвещенной монархии устарела. Его религиозные взгляды, когда-то столь провокационные, теперь выглядели банальными. В годы его молодости те, кто ставил под сомнение религиозные догмы, были малочисленны и осторожны. Их противники практически не видели разницы между атеистами, деистами и теми, кто был между ними. Более того, часто такого разграничения не делали и сами приверженцы атеизма или деизма. Теперь все изменилось. Люди были смелее, а те, кто называл себя атеистами, стали гораздо более дерзкими.

Религиозные взгляды Вольтера, как и его мнение по многим другим вопросам, иногда были субъективными и часто противоречивыми. Неизменной, по существу, оставалась только ненависть к суевериям. Временами его доказательства существования Бога были весьма утилитарными. Он боялся, что в мире, где нет высшего существа, нет и морали, нет понятий добра и зла. «Если бы Бога не существовало, – писал он, – его следовало бы придумать»[25]. Вольтер любил ссылаться на самого себя, тем самым повышая собственную значимость. Данная фраза относилась к числу его любимых высказываний.

Была и другая причина, по которой Вольтер защищал Бога перед лицом открытого неверия: он действительно считал природу результатом божьего промысла. В «Словаре» он высмеивал представление о «действующем Боге», но он и в самом деле верил в создавшего весь мир Творца, которого называл «Высшей бесконечностью». Горы стоят там, где их установил Бог. Они никогда не двигались, как утверждали некоторые натурфилософы, включая Бюффона. То же самое относилось к морям и лесам. Окаменелости не были остатками давно вымерших существ, как предполагали некоторые. Они ничего не могут рассказать ни о мире, в котором мы живем, ни о том, что было раньше.

Мир устроен слишком сложно, чтобы возникнуть случайным образом. Все, что нас окружает, было тщательно продумано. Природа имеет свои законы, но эти законы – часть плана Творца, результат «разумного замысла» (именно так в один прекрасный день стала называться эта концепция). Взгляды Вольтера на устройство мироздания во многом совпадали со взглядами другого деиста – Ньютона. В книге о Ньютоне, созданной в Сире, Вольтер писал следующее: «Если я исследую, с одной стороны, человека или шелковичного червя, а с другой стороны, птицу или рыбу, я вижу, что все они сформированы изначально». Возможно, мир и есть машина (часы), как предположил Декарт, но он всегда был такой машиной. Он был таким с самого начала, полностью оформленным, готовым. «Часы, – утверждал Вольтер, – предполагают наличие часовщика». Если он ненавидел организованную религию, то не в меньшей степени ненавидел и атеизм.

По мере того как Вольтер знакомился с идеями Мопертюи, Нидхема и Бюффона, он, как ему казалось, начинал разбираться в них лучше, чем их авторы. Вольтер видел этих трех людей опасной кликой, идеи которой толкают к материализму, а тот неизбежно ведет к атеизму. Суть первых пяти писем Вольтера Нидхему по поводу чудес сводилась примерно к следующему: «Вы создали себе некую репутацию среди атеистов, произведя угрей из муки и сделав вывод, что, если мука производит угрей, все животные, начиная с человека, должны были появиться тем же способом <…> из куска земли, как из теста». В следующих письмах тон Вольтера становится более жестким. Он называет Нидхема торговцем угрями (l’Anguillard) и «ирландским иезуитом». Последнее прозвище должно было казаться Вольтеру самым чудовищным оскорблением, поскольку он был воспитан иезуитами и ненавидел их, а ирландцев считал безнадежно одураченными суевериями. Микроскоп Нидхема он называл «лабораторией атеистов». Нидхем, как любой уважающий себя англичанин, попытался игнорировать прозвища, но обвинение в атеизме отрицать было сложнее. Тем более что оно, как выяснилось, полностью подтверждается на страницах книги, потрясшей всю Францию.

В середине XVIII в. жизнь деятелей Просвещения в Париже вертелась вокруг одного дома, который называли «Отелем философов», «Синагогой» или «Булочной». Последнее объяснялось тем, что одним из наиболее радикально настроенных посетителей дома был Николя Буланже (от фр. la boulangerie – булочная). Этот философ написал чудовищную книгу, в которой предположил, что все религии возникли в ответ на крупнейшие природные катастрофы, произошедшие на ранних этапах развития человечества. Люди стали верить в сверхъестественные явления просто из страха перед природой. Буланже был скептиком и мыслителем, и он прекрасно вписывался в круг посетителей «Булочной».

Владельцем дома был барон Поль Анри Тири Гольбах, настоящее имя которого Пауль Генрих Дитрих фон Гольбах. Этот немец с другого берега Рейна пять лет вращался в радикально настроенных кругах Амстердама и Лондона, а затем прибыл в Париж, где обзавелся французским именем и французской женой. Как и Бюффон, еще один частый гость в «Булочной», Гольбах стал невероятно богат благодаря наследству, полученному от дяди, которому он был обязан и дворянским титулом. На окраине города он приобрел большое поместье, завел собственного священника и держал его еще долгие годы после того, как перестал верить в Бога. Внешние атрибуты и статус значили для него чрезвычайно много.

«Булочная» всегда была для Гольбаха центром мира, как и для очень многих интеллектуалов, часто его посещавших. Дважды в неделю Гольбах устраивал роскошные обеды для друзей. Говорили, что здесь подают лучшую в городе еду. В разное время здесь бывали Дэвид Юм, Адам Смит и Бенджамин Франклин. Близким другом и частым гостем Гольбаха был молодой и блестящий математик Дени Дидро. В свое время здесь гостил и Жан-Жак Руссо. Гольбах написал несколько статей для «Энциклопедии» Дидро и, возможно, был прототипом де Вольмара в самом известном романе Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Все члены этого круга были радикалами. Некоторые, возможно, были настроены так же радикально, как Гольбах, но дерзких, как он сам, было мало.

В первые годы жизни в Париже Гольбах оставался деистом, и его взгляды во многом совпадали со взглядами Вольтера. Однако к 1760-м гг. он стал пламенным атеистом, провозглашавшим свое неверие с жаром вновь обращенного. Некоторые считали, что он поддался влиянию своего близкого друга и соавтора Дидро, но вокруг было немало людей с такими же взглядами. Гольбаха отличало то, что он мог рисковать. В 1761 г. он опубликовал книгу под названием «Разоблаченное христианство» – резкий выпад против идеи Бога. Автором работы значился скептик Николя Антуан Буланже, старый друг Гольбаха, умерший до выхода книги. Используя имя Буланже, Гольбах, кроме всего прочего, отдавал дань дому, где развивались его идеи.

Это была ужасная книга. Литературный стиль Гольбаха был примитивным, высокопарным и тяжелым для восприятия. Дидро говорил, что в нем не было ни капли искусства. Однако невероятная смелость автора придавала книге определенную мощь, а отсутствие цветистой риторики обеспечивало доступ к широкой аудитории, что забавно, поскольку Гольбах был снобом, принадлежал к элите и с презрением относился к демократии и тем, кого называл «тупой чернью». Книга нашла своего читателя, несмотря на то что тех, кому удалось ее приобрести, избивали, клеймили и сажали в тюрьму. Вполне отдавая себе отчет о возможных последствиях, Гольбах предпринял исключительные меры предосторожности, чтобы сохранить в секрете свою причастность к этом у дел у, в частности, тайно ездил в Лондон для встречи с издателем из Амстердама Марком-Мишелем Реем, известного публикациями самых опасных книг, включая некоторые сочинения Вольтера.

Конец ознакомительного фрагмента.