Осип Иванович Сенковский (Барон Брамбеус)
Знаменитый журналист, писатель, ученый-востоковед. Родился 19 марта (31 марта по новому стилю) 1800 года в имении Антоколон близ Вильни.
Учился в Виленском университете. В годы учебы активно посещал «Towarystwo szubrawcow» («Общество плутов»), которым руководил профессор филологии А. А. Снядецкий. Товарищество издавало юмористический листок «Уличные ведомости» («Wiadomosci Burkowe») – в нем в 1816 году Сенковский выступил с первыми своими статьями. Под руководством профессора Готфрида Гроддека с блеском занимался классической древностью, арабским, еврейским, другими восточными языками. Позже он так рассказал об этом в присущем ему бесцеремонном стиле. «Мой наставник в греческой литературе, Гроддек был один из ученейших немцев, мастер на сводки, на разночтения, известный в греко-латинском мире комментатор и издатель нескольких трагедий Софокла и Еврипида. Эрудиция его казалась нам еще громаднее его горба. Несмотря на изысканный педантизм, чтения его приносили нам большую пользу, осваивая с текстами классических поэтов. Первою нашей любовью был Гомер. Мы обожали этого слепого нищего старика, мы проводили целые ночи в обществе несравненного ионийского бродяги, слушая его бойкие живописные рассказы. С восторгом, но без восторженности, без ученых преданий, без теорий, беседовали мы с ним об этом странном мире, из которого прикочевал он петь нам свои уличные рапсодии. Счастливые времена, счастливые нравы, сладкие воспоминания!»
В мечтах своих Сенковский в те годы постоянно обращался к Востоку – к Нубии, Сирии, Кордофану. Русская действительность отталкивала его. Он во многом не принимал стихов Пушкина и Лермонтова, Гоголь с его дегенеративными героями был ему противен, он морщился от такой литературы, предпочитая не морозы и снег, а солнце и долгую музыку песков. В 1819 году, скопив некоторое количество денег и прибавив себе возраст, Сенковский самостоятельно отправился в путешествие по Турции и Египту. Это было и трудно и опасно, но в Константинополе по рекомендации барона Строганова он был причислен к русской миссии, что дало ему возможность побывать, наконец, в Сирии, Египте и Нубии.
«Я и теперь вижу перед собою колоссальные очерки пышных громад, распространяющихся тройною каменной цепью вдоль обожженной Сирии, где протек один из мучительнейших годов моего бытия, – писал позже Сенковский. – С той жадностью к наукам, с той доверенностью к своим силам, с тем презрением здоровья и упрямством в достижении возмечтанной цели, которые легко себе представить в неопытном человеке лет двадцати, я некогда бросился без проводника и пособия в этот неизмеримый чертог природы – один из великолепнейших чертогов, воздвигнутых ею на земле в ознаменование своего могущества, не рассуждая об опасности не выйти из страшного лабиринта заоблачных вершин, на которых можно замерзнуть среди лета, и раскаленных пропастей, где органическая жизнь жарится в самой страшной духоте, какую только солнце производит. Ограниченные средства повелевали мне узнавать скоро все, что я мог узнать в том краю, и не забывать ничего, однажды приобретенного памятью. С потом чела перетаскивал я свои книги с одной горы на другую – книги были все мое имущество – и рвал свое горло в глуши, силясь достигнуть чистого произношения арабского языка, которого звучность в устах друза или бедуина, похожая на серебряный голос колокольчика, заключенного в человеческой груди, пленяла мне ухо новостью и приводила в отчаяние своей неподражательностью. Уединенные ущелья Кесревана, окружая меня колоннадою черных утесов, вторили моим усилиям; я нередко сам принужден был улыбнуться над своим тщеславием лингвиста при виде, как хамелеоны, весело перебегающие по скалам, останавливались подле меня, раскрывая рот, и дивились пронзительности гортанных звуков, которые с таким напряжением добывал я из глубины своих легких».
Сложный неуживчивый характер Сенковского, непременное желание увидеть в каждом предмете нечто непривычное, не примелькавшееся не могло не сказаться на отношении писателя к древностям. Он воспринимал их каким-то своим внутренним зрением и был уверен в своей правоте. «Смешно удивляться безобразной и бездушной их величине, – писал он о пирамидах, например. – Нынешний египетский паша в 6 месяцев провел канал из Александрии в Нил, длиною в 14 французских миль и в 144 фута ширины, с соразмерною глубиною. Он приказал собрать для этой работы 300 000 арабов, из которых 17 500 человек погибли в канале от усталости, голода, непогоды и других неизбежных случаев. Таким образом построены и пирамиды».
Что же касается современности, в этом вопросе Сенковский проявлял еще более жесткое расхождение с общепринятыми мнениями. «Два союзные флота, – писал он о войне греков и турков, весьма беспокоившей всю Европу, – поссорились между собою в море за конфискованный на одном хиосском судне кофе, которым они не могли дружески поделиться. Эскадра Специи и Гидры, будучи многочисленнее и почитающая себя старшей, присвоила себе сие любимое на Востоке произведение, а обиженные искариоты, следуя без сомненья примеру предка своего Ахиллеса, отделились от союзников и остались на родимой стороне, предоставляя несчастному жребию сих новых Агамемнонов, которые, как другую Бризеиду, несправедливо отняли у них с лишком 200 зембилов кофе».
В 1821 году Сенковский вернулся в Санкт-Петербург.
Активно изучал монгольский, китайский, маньчжурский и корейский языки, в которых быстро достиг больших успехов. Английский, французский, немецкий, итальянский и новогреческий Сенковский знал ничуть не хуже польского и русского. Ф. В. Булгарин (тоже в свое время входивший в «Towarystwo szubrawcow») ввел молодого исследователя в среду столичных литераторов. Восточные повести, переводы, научные статьи и рецензии Сенковского начали появляться в журналах «Северный архив», «Сын отечества», в альманахах «Полярная звезда», «Северные цветы», в газете «Северная пчела». О сказке «Витязь буланого коня» А. С. Пушкин восхищенно писал А. А. Бестужеву (8 февраля 1824 года): «Арабская сказка – прелесть; советую тебе держать за ворот этого Сенковского».
В декабре 1821 года Осипа Ивановича Сенковского приняли в Санкт-Петербургское Общество любителей русской словесности, а в возрасте двадцати двух он лет был определен ординарным профессором кафедры восточных языков в Санкт-Петербургском университете, отказавшись от чтения лекций по той же специальности в Виленском университете. Только характер, совершенно к тому времени невыносимый, помешал ему сделать еще более впечатляющую карьеру.
«Я никогда не видел, – вспоминал один из слушателей молодого профессора, – чтобы Сенковский заходил в профессорскую комнату, а если ему случалось приезжать до начала лекции, то он выжидал звонка, сидя внизу, в университетском правлении. На всех своих товарищей он смотрел как на лиц совершенно ему незнакомых и недостойных внимания. Даже встречая на экзаменах своего земляка профессора Мухлинского, Сенковский едва удостаивал его парой фраз и не иначе, как на французском языке. Как бы желая показать свое пренебрежение ко всему, что относилось до университета, он позволил себе однажды такую, вовсе не остроумную, выходку против должности инспектора студентов. При аудитории служил сторожем едва ли не с самого основания университета старый, едва передвигающий ноги отставной солдат Платон. Не удостаивая беседой своих товарищей, профессор Сенковский нередко вступал в разговор с этим сторожем и однажды, спросив его, давно ли он состоит при университете, удивился, отчего по сие время не произвели его в инспектора».
Непомерное честолюбие мешало нормальным отношениям Сенковского с окружающими. Всеми способами он стремился к скорой славе и богатству, забывая невольно, что Господь лучше нас знает, в чем мы нуждаемся. Как указано в одной старой энциклопедии: «несмотря на все его желание быть приятным высшему начальству, им – (Сенковским, – Г. П.) – оставались обыкновенно недовольны». К примеру, он представил по начальству «Проект положения для Отделения восточных языков и словесностей», проект интересный, но явно несвоевременный (осуществленный только через двадцать два года, когда Осип Иванович уже вышел из университета). Изготовил специальную «Карманную книгу для русских воинов в турецких походах». И многое другое, что, к сожалению, не получило развития.
«Если допустить, – писал один из биографов писателя, – что Бог может создать человека для того, чтобы он делал зло из любви к аду, чтобы его движения, действия, мысли всегда были пропитаны исключительно желчью, чтобы каждое содеянное им зло приносило ему радость, и при всем том образованного и гениально остроумного, то пальму первенства во всей Европе получил бы Иосиф Сенковский».
Жажда славы приводила молодого профессора к созданию самых невероятных гипотез. Например, он утверждал, что летопись Нестора написана на польском языке, а «Илиада» и «Одиссея» – на белорусском наречии, а древний китайский язык отличается от еврейского всего лишь интонацией. Что касается литературы и журналистики, тут он вообще беспощадно и жестоко издевался над всем, что попадало в поле его зрения, и высмеивал любого, кто казался ему этого достойным. Он постоянно пользовался псевдонимами, среди них самые известные – Барон Брамбеус, Тютюнджу-оглы, Публик-султан-багатур, Брамбеус-Ага-Багадур, А. Белкин, П. Снегин, Т. – О., О.О.О., Cel, С.С.С., Б.Б., Осип Морозов, Карло Карлини, Женихсберг, Байбаков, Биттервасер. Кажется, он единственный, кто пользовался даже тройным псевдоним – Хохотенко-Хлопотунов-Пустяковский.
И в литературе он оставался дерзким.
Он не любил мелочей. Он писал густыми красками.
В повести «Большой выход у Сатаны» «… Сатана вынул из гробницы огромную глыбу квасцов – ибо он никакого сахару, даже и свекловичного, даже и постного, терпеть не может – и положил ее в урну; налил из одного котла чистого смоленского дегтю, употребляемого им вместо кофейного отвара, из другого подбавил купоросного масла, заменяющего в аду сливки, и черную исполинскую лапу свою погрузил в бочку, чтобы достать пачку сухарей. Но в аду и сухари не похожи на наши: у нас они печеные, а там печатанные. Попивая свой адский кофе, царь чертей, преутонченный гастроном, страстно любил пожирать наши несчастные книги в стихах и прозе; толстые и тонкие различного формата произведения наших земных словесностей; томы логик, психологий и энциклопедий; собрания разысканий, коими ничего не отыскано; историй, в коих ничего не сказано; риторик, которые ничему не выучили, и рассуждений, которые ничего не доказали; особенно всякие большие поэмы – описательные, повествовательные, нравоучительные, философские, эпические, дидактические, классические, романтические, прозаические, и проч. и проч. С некоторого времени однако ж он приметил, что этот род пирожного обременял его желудок, и потому приказал подавать к завтраку только новые повести исторические, писанные по последней моде; новые мелодрамы; новые трагедии в шести, семи и девяти картинах; новые романы в стихах и романы в роде Вальтер Скотта; новые стихотворные размышления, сказки, мессенияны и баллады, – как несравненно легче первых, обильно переложенные белыми страницами, набранные очень редко, растворенные точками и виньетками и почти столь же безвредные для желудка и головы, как и обыкновенная белая бумага».
Ненавидя и презирая Францию, считая эту страну источником ужасной революционной заразы, Сенковский с большим пренебрежением отзывался о романах Жорж Санд и Виктора Гюго, хотя не гнушался время от времени выдавать некоторые их произведения, а так же произведения Оноре де Бальзака, Жюля Женена, Вольтера и Лесажа за свои собственные.
Славу Сенковскому составили «Фантастические путешествия барона Брамбеуса».
И не зря, не зря. На мой взгляд, в этой замечательной книге угадываются истоки всех основных направлений будущей отечественной фантастики: от чисто научной до приключенческой и сказочной.
Впервые знаменитый герой Сенковского появляется в одном из фельетонов цикла «Петербургские нравы» («Мой приятель, Барон Брамбеус, шел по Невскому проспекту и думал о рифме, которой давно уже искал…»). Затем в альманахе «Новоселье» выходят «Большой выход у Сатаны» и «Незнакомка», и наконец печатаются «Фантастические путешествия». Кстати, в них он наметил основы и масштабного романа-катастрофы. В «Поэтическом путешествии по белу свету» барон Брамбеус влюбляется в некую «божественную коконницу» и в порыве любви, опрокинув в комнате жаровню, сжигает сразу десять тысяч домов, – пожар, скажем прямо, грандиозный.
Но главным было все же «Ученое путешествие на Медвежий остров».
14 апреля 1828 года, дата в романе указана точная, в сибирскую тундру, в край болот, неистового гнуса и северных оленей отправился страстный последователь известного исследователя Шамполиона (вся Европа тогда говорила о только что разгаданной тайне египетских иероглифов) – известный уже читателям барон Брамбеус. Компанию ему составил другой последователь Шамполиона – доктор Шпурцман. Трудно отделаться от впечатления, что Сенковский пародирует будущих (еще не написанных Жюлем Верном) доктора Клоубони и Жака Паганеля. «Невозможно представить себе ничего забавнее почтенного испытателя природы, согнутого дугой на тощей лошади и увешанного со всех сторон ружьями, пистолетами, барометрами, термометрами, змеиными кожами, бобровыми хвостами, набитыми соломою сусликами и птицами, из которых одного ястреба особенного рода, за недостатком места за спиною и на груди, посадил он было у себя на шапке».
Прибыв на остров Медвежий – его и сейчас легко найти на любой географической карте – путешественники открывают в массивных скалах необитаемую пещеру, стены которой густо покрыты таинственными письменами. Кстати, повесть Сенковского разбита не на главы, а на стены. Стена первая… Стена вторая… Стена третья… Стена четвертая… Никто на Земле не видел таких письмен и, соответственно, не умел их читать, но для барона Брамбеуса препятствий не существовало. «Я долго путешествовал по Египту и, быв в Париже, имел честь принадлежать к числу усерднейших учеников Шампольона-Младшего, прославившегося открытием ключа к иероглифам». Неутомимый Барон Брамбеус сразу предлагает собственную систему, по которой «всякий иероглиф есть или буква или метафорическая фигура, изображающая известное понятие, или вместе буква и фигура, или не буква, не фигура, а только произвольное украшение почерка». Давая такие откровенно издевательские объяснения, барон Брамбеус приходит к не менее издевательскому выводу: «Итак, нет ничего легче, как читать иероглифы: где не выходит смысла по буквам, там должно толковать их метафорически; если нельзя подобрать метафоры, то позволяется совсем пропустить иероглиф и перейти к следующему, понятнейшему».
В итоге перед ошеломленными читателями предстает поразительная история некоей древней погибшей цивилизации.
«В 10-й день второй луны сего 11 789 года в северо-восточной стороне неба появилась большая комета». Русские писатели всегда любили обращать внимание на загадочных небесных странниц. По ходу развития сюжета зловещая комета все увеличивается и увеличивается, наводя ужас на людей. Впрочем, герой «допотопного романа» страдает не столько от ужаса перед будущим, сколько от жестокой ревности. Красавица Саяна (вот они, сибирские реальности, – Г. П.) его не любит. И немудрено, немудрено. «Все наши женщины (предпотопные или ископаемые) ужасные кокотки». Только придворный астроном Шимшик отдает ясный отчет в том, что большинству земных стран грозит скорая гибель. Но Шимшик – истинный исследователь. «Комета своими развалинами, – радуется он, – едва может засыпать три или четыре области – положим, три или четыре царства; но зато какое счастье!.. мы с достоверностью узнаем, наконец, что такое кометы и как они устроены».
А влюбленный герой уязвлен муками ревности. Он не думает о судьбе царств и народов. Он видит, что «голова кометы уже не уступала величиною Луне, а хвост бледно-желтого цвета, разбитый на две полосы, закрыл собою огромную часть небесного свода». Пусть сыграна свадьба, это не умеряет страданий героя, ибо возлюбленная, став его женой, ведет себя по-прежнему ветрено. А «комета уже уподоблялась большой круглой туче и занимала всю восточную сторону неба: она потеряла свою богатую светлую оболочку и была бурого цвету, который всякую минуту темнел все более и более. Солнце, недавно возникшее из-за небосклона, уже скрывало западный свой берег за краем этого исполинского шара. Под моими ногами город гремел глухим шумом, и во многих местах возвышались массы густого дыму, в котором пылало пожарное пламя; по улицам передвигались дикие шайки грабителей, обагренных кровию, и перед лицом опасности, увлекающей всю природу в пропасть гибели, еще с жадностью уносящих в общую могилу исторгнутое у своих сограждан имение».
Мир обречен. Он по-настоящему обречен.
«Я кричал моим людям, чтобы они скорее спасались на двор, чтобы выводили из конюшен лошадей, мамонтов, мастодонтов и сам с трепещущею Саяною стремглав бежал к лестнице, прыгая через опрокинутую утварь и уклоняясь от падающих со стен украшений».
Поздно, поздно.
Река Лена выходит из берегов.
Холодные воды со всех сторон рушатся на допотопный город.
Астроном Шимшик теряет книги и инструменты, что окончательно сокрушает его дух. Но «муж, от которого жена бежала с любовником во время падения кометы на Землю, во сто крат несчастнее всех астрономов». Герой романа доходит до того, что убивает очередного любовника Саяны. И все это на фоне самых невероятных и страшных событий. «Увидели мы заглядывающую в отверстие пещеры длинную безобразную змеиную голову, вертящуюся на весьма высокой и прямой как пень шее. Она держала в пасти человеческий труп и с любопытством смотрела на нас большими, в пядень, глазами». Гибель героев неминуема. Но на восточной стене пещеры барон Брамбеус находит еще одну запись: «Вода остановилась на одной точке и выше не поднимается». И тут же как завершающий удар: «Я съел кокотку!»
К сожалению, в итоге барона Брамбеуса ждет горькое разочарование.
Оказывается, за древние иероглифы он принял нечто естественное, придуманное самой природой. «Это кристаллизация сталагмита, называемая у нас, по минералогии, глифическим или живописным», – объясняет обманувшимся путешественникам один ученый человек в Якутске. Доктор Шпурцман от его слов впадает в гнев, но барон Брамбеус успокаивает коллегу: «Не моя же вина, ежели природа играет так, что из ее глупых шуток выходит по грамматике Шампольона очень порядочный смысл!»
В этой издевательской фразе весь Сенковский.
Впрочем, вернувшись с острова Медвежьего, барон Брамбеус отправляется в новое, на этот раз «Сентиментальное путешествие на гору Этну» На ее вершине некий мстительный швед сбрасывает любопытного барона в кратер. Внутри пустотелой земли, в отличие от более поздних романов Жюля Верна и В. Обручева, у Сенковского все оказывается наоборот: приветствие там – ругательство, потолок – пол. В таком необычном мире барон Брамбеус, конечно, «избрал себе жену навыворот, устроил свое хозяйство вверх дном и прижил детей опрокидью»; а выбрался из подземного мира – через жерло извергающегося вулкана, опять же на многие годы предвосхитив французского фантаста.
И не только его. И не только в этом случае.
В своих фантастических путешествиях барон Брамбеус летает на камне, как на ядре, а имя прелестной допотопной Саяны своей необычностью и таинственностью предвосхищает чудесные имена будущих Гонгури и Аэлиты; кометы же и грандиозные потопы с легкой руки Осипа Сенковского станут со временем чуть ли не главными атрибутами бесчисленных приключенческих романов.
«На передней стене, против входной двери, – писал в 1839 году один из друзей Сенковского, – была в золотой раме огромная картина, изображавшая турецкую комнату и в этой комнате портрет (сильнейше польщенный живописцем) Осипа Ивановича в чалме и полном восточном одеянии, лежащего на массе бархатных подушек и курящего из кальяна. Под самой картиной был устроен низкий диван из бесчисленного множества сафьянных, зеленых, красных и желтых подушек. И на этих подушках полусидел полулежал сам Осип Иванович Сенковский – желто-кофейный, рябой, с приплюснутым носом, широкими губами, которым словно вторила пара небольших заспанных бело-голубых глаз с желчными, как бы шафраном выкрашенными белками. Голова великого Брамбеуса покрыта была темно-красной феской с синей кистью, а вся особа его облачена в какую-то албанскую темно-синюю куртку поверх розовой канаусной рубашки, в широчайшие, кирпичного цвета, шальвары, из-под которых виднелись носки ярко-желтых сафьянных бабушей. Да, еще забыл я сказать, в дополнение этого пестро-арлекинского туалета, что шальвары опоясаны были светло-зеленою кашемировой шалью с пестрым донельзя бордюром. Левая рука барона Брамбеуса придерживала тонкий, гибкий ствол чубука, янтарный мундштук которого был у искривленного рта. И изо рта этого, через черные зубы, исходила струйка ароматного дыма, наполнившего комнату своим действительно упоительным запахом».
Сенковского всегда привлекала активная журналистика.
Правда, газета, созданная им, быстро прогорела, зато в 1834 году Осип Иванович возглавил начатый А. Ф. Смирдиным журнал «Библиотека для чтения». Без профессионального писателя нет настоящей литературы, – эту истину Сенковский хорошо понял. Не удивительно, что «Библиотека для чтения» очень быстро достигла фантастического для того времени тиража: пяти тысяч! В журнале было все. «За стихотворением в нем шла статья о сельском хозяйстве, – вспоминал известный в те годы журналист А. В. Дружинин, – и за новой повестью Мишель-Масона следовал отчет о каких-нибудь открытиях по химии». Под разными псевдонимами, чаще всего под псевдонимом барона Брамбеуса, Сенковский писал бесчисленные статьи, заметки, комментарии, прочитывал и бесцеремонно исправлял чужие материалы, делая исключения разве что для Пушкина, да и то не всегда.
Знаменитый журнал просуществовал более тринадцати лет.
«Сенковский выдвинул принцип вкусовой критики, называя ее «картиною личных ощущений», – читаем мы в биобиблиографическом словаре «Русские писатели», вышедшем в 1990 году под редакцией П. А. Николаева. – Он сравнивал Пушкина с Тимофеевым, Кукольника объявил русским Гете, «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова назвал неудавшимся опытом юного писателя, «Мертвые души» Н. В. Гоголя приравнял к романам Поля де Кока. В своих оценках Сенковский был и искренен, но часто они определялись коммерческими соображениями, были вызваны борьбой с конкурентами за рынок сбыта журнальной продукции. Показательна история отношения Сенковского к Пушкину. В 1835–1836 гг. Пушкин напечатал в журнале Сенковского «Пиковую даму», «Песни западных славян», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях», «Сказку о золотом петушке», «Кирджали», отрывки из «Медного всадника» и из «Истории Пугачева», несколько стихотворений. Сенковский по достоинству оценил новаторство пушкинской прозы. «Вы создаете нечто новое, вы начинаете новую эпоху в литературе, которую уже прославили в другой отрасли, – писал он Пушкину. – Вы положили начало новой прозе, можете в этом не сомневаться». Однако как только стало известно о том, что Пушкин будет издавать журнал «Современник», Сенковский повел на него наступление как на будущего конкурента. В 1836 г. в «Библиотеке для чтения» появились оскорбительные для Пушкина публикации Сенковского. В повесть «Записки домового» было включено намекающее на Пушкина упоминание о том, как «человек тридцать приятелей» безуспешно пытаются поднять «одну упавшую репутацию»; в рецензии на перевод Е. П. Люценко поэмы К. – М. Виланда «Вастола» высмеивался Пушкин, выступивший в роли издателя «Вастолы»; в отделе «Смесь» Сенковский открыто порочил «Современник», называя его «бранно-периодическим альманахом», а Пушкина – «неосторожным гением», который с вершины Геликона, «нарвав там горсть колючих острот, бежит стремглав по скату горы» в «бездонное болото», наполненное черной грязью – журнальной полемикой». Тем не менее Пушкин защищал дерзкого журналиста: «Многие из статей Сенковского достойны занять место в лучших из европейских журналов. В показаниях его касательно Востока мы должны верить ему как люди непосвященные. Он издает «Библиотеку» с удивительной сметливостию, с аккуратностию, к которой не приучили нас гг. русские журналисты. Мы, смиренные провинциалы, благодарны ему – и за разнообразие статей, и за полноту книжек, и за свежие новости европейские, и даже за отчет о литературной всячине».
Только серьезная болезнь заставили Сенковского оставить редакторство.
Теперь он занимается фотографией, акустикой, механикой, модной в то время гальваностегией, музыкой, астрономией. Не переставая мечтать о богатстве, ввязывается в опасные спекуляции с табаком и прогорает. С 1856 года он сильно бедствует. Сохранились слезные письма, посылавшиеся сменившему его в «Библиотеке для чтения» редактору. «Друг мой, ради Бога, сыщите мне немножко денег; я потерял три дня, ища сам, и когда у меня эта забота, я не могу работать. А я хочу работать, и беру себе чтеца-писца, который заменит мне глаза мои и у которого еще спина не болит от сидения. С этим орудием я обещаю Вам работать много – и денег с Вас не требовать, а ждать покуда разбогатеете. Но на него Вы должны дать мне 400 р. в год. За эту издержку будете иметь хорошего сотрудника. Дайте мне теперь хоть двести рублей на этот счет, а то я перестану работать».
По поводу знаменитого псевдонима жена писателя Аделаида Александровна заявляла: «Таинственное имя Брамбеуса, так прославившееся, происходит из такого темного источника, что, вероятно, никто никогда не подумал бы отыскивать его там, откуда оно взято. У нас жил лакей, по имени Григорий, молодой человек, добрый малый, очень смышленый, но все-таки часто смешивший нас своими выходками и простотой. Однажды, например, он упорствовал в том, чтобы подавать гостям блюда в порядке совершенно противоположном тому, который был ему предписан: «Извините, – говорил он, – я не могу иначе. Я подаю по солнцу!» Этот человек страстно любил книги и всякую свободную минуту посвящал чтению. Была одна книга, которую он предпочитал всем прочим. Героем ее был испанский король Брамбеус, а героиня – королева Брамбилла. Несколько раз Григорий настолько погружался в это чтение, что не слышал даже, когда Осип Иванович звал его. Мой муж полюбопытствовал узнать, что могло до такой степени увлекать его лакея; он взял эту книгу, всю ободранную от частого употребления, перелистывал ее, и с тех пор Григорию не было другого имени, как Брамбеус, в особенности, когда он делал какую-нибудь неловкость, какой-нибудь промах: «Брамбеус, ах ты Брамбеус этакой!» Это имя, так часто повторяемое моим мужем, первое представилось ему для псевдонима. Это имя было взято, потому что первое попалось в руки».
Умер знаменитый писатель 4 марта 1858 года, диктуя для «Сына отечества» очередной фельетон. Александр Герцен как бы подвел итог многим мнениям о Сенковском: «Блестящий, но холодный лоск, презрительная улыбка, нередко скрывающая за собой угрызения совести, жажда наслаждений, усиливаемая неуверенностью в своей судьбе, насмешливый и все же невеселый материализм, принужденные шутки человека, сидящего за тюремной решеткой».
Благодаря любящей жене вышло в свет Собрание сочинений барона Брамбеуса. Главные произведения Сенковского, изданные отдельно его женой Аделаидой Александровной, которая также написала подробную биографию мужа, составили девять довольно объемистых томиков (Собрание сочинений в 9 т. – СПб., 1858–1859), а при первом томе «Собрания» приложен библиографический перечень его произведений, содержащий в себе 440 названий.
Дошла до нас и саркастическая эпитафия, сочиненная самим Осипом Ивановичем Сенковским. На колоссальном памятнике, который будет водружен на могиле из якобы умерщвленных сих и оных, должно были быть высечены следующие слова:
Под сими,
сими и оными
покоится прах нежного друга
барона Брамбеуса,
падшего
в войне за независимость Русского языка
против коварных книжников,
которым безутешная вдова его
будет мстить
вечно.
Фантастические путешествия барона Брамбеуса. – СПб.: Типогр. вдовы Плюшар с сыном, 1833.
Собрание сочинений: В 9 т. – СПб: А. Ф. Маркс, 1858–1859.
Встреча Земли с кометой: Фантастический рассказ Сенковского (барона Брамбеуса). – СПб.: Паровая скоропечатня Я. И. Либермана, 1893. – (Бесплатное приложение к газете «Луч», декабрь 1893 г.).
Сочинения барона Брамбеуса. – М.: Сов. Россия, 1989.
Записки домового. – М.: Правда, 1990.
Сенковская А. Сенковский О. И. Биографические записки его жены. – СПб., 1858.
Соловьев Е. О. И. Сенковский. Его жизнь и литературная деятельность в связи с историей современной ему журналистики. – СПб.: Тип. товарищества Общественная польза, 1891. – (Биографич. Биб-ка Ф. Павленкова).
Каверин В. А. Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского. – Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1929.
Крачковский И. Ю. Сенковский и его ученики. Избранные сочинения. – Т. 5. – М. – Л., 1958.
Каверин В. А. Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения». – М.: Наука, 1966.
Соловьев Е. Осип Сенковский. – Екатеринбург: Урал, 1997.