Тоня
Отец Тони Обчинниковой, Михаил, женился на женщине, которая была намного старше его. Всё же она сумела ему родить двух девчонок, при рождении третьего скончалась. Больше Михаил не женился, один растил детей, самостоятельно управлялся с хозяйством. С началом Отечественной войны был призван в ряды Советской Армии, попал в плен, находился в лагере Освенцим, американцы освободили в 1945 году, домой вернулся на последней стадии чахотки. Мария, старшая, осталась работать в колхозе в Черлаке, Тоня, младшая, после фабрично-заводского обучения всю войну проработала в Первоуральске на Старотрубном заводе крановщицей мостового крана. В сорок первом Мария вышла замуж за Тимофея Долгонюка, родила от него сына Василия. А сам Тимофей пропал без вести. После войны, напрасно прождав и проискав Тимофея несколько лет, Мария вышла замуж за Тимофеева друга, Согрина Александра, родив ему ещё пятерых. Александр, вроде как, служил вместе с Тимофеем, был с ним в последнем бою и видел, как снаряд взорвался на том месте, где был Тимофей. Что стало с Тимофеем, Александр не знал, якобы после боя не нашёл его тела, но и в госпитале его тоже не оказалось. Скорее всего, труп подобрала похоронная команда и Тимофей лежит теперь где-то там, в братской могиле.
Андрей более месяца не появлялся в посёлке после возвращения, отсиживался на хуторе, помогал отцу заготавливать мочало к зиме. Председатель колхоза сама пришла на хутор, позвала его на работу. С войны-то не много парней и девчат вернулось на Красный луг, многие навсегда остались лежать в безвестных могилах, вырытых наспех по обочинам фронтовых дорог. Андрей от сестёр знал уже, что никогда уже не вернётся в село Ленка Липина, насмешница и хохотунья, погибла в уличных боях уже в Берлине. Помимо неё в каждом доме не досчитывались то сына, то дочери… Всё же молодёжь на селе была, кто-то подрос за военные годы, кто с фронта вернулся, порой и покалеченный, но живой. Отец помог Андрею справить обновку, приодеться. По просьбе председателя колхоза Андрюха вышел на работу в колхоз, снова на трактор. В лагере ГУЛАГа Андрей освоил игру на балалайке и гармошке, а поскольку молодёжь снова по старинке собиралась на вечёрки, то и Андрей постепенно повадился на них. Чаще всего ходил в Черлак, там было побольше девчат. С приобретённой по случаю на городском рынке балалайкой, он ходил на гулянья. И как только не лень было почти ежедневно после работы тащиться в Черлак за десять километров по таёжной дороге и возвращаться уже под утро! И когда только отдохнуть успевал… Впрочем, молодость, она и есть молодость, успевали и нагуляться вволю, и на работе не быть последними. Переходящий вымпел снова прочно застрял в тракторе Андрюхи, работал за двоих, за себя и за Липину. От девок отбою не было, а к балалаечнику просто сами, как мухи на мёд, липли, особенно докучала Тоня Веснина, однофамилица, наверное, готовая принародно заняться с ним любовью. Андрей не охоч был до пустого времяпровождения, да и очень нравилась ему местная продавщица Тоня Овчинникова. Похоже было, что и она по отношению к нему не ровно дышит. Жила она одна в оставшемся после смерти отца домишке на тракту, держала коровёнку и на вечёрки приходила редко, хватало домашних забот. В колхозе, как мы знаем уже, денег до 1961 года не платили, оплата труда производилась по количеству трудодней натурой; мукой, мясом, зерном, мёдом, молоком и сметаной. Так что Андрей не мог ходить к Тоне в магазин и делать какие-то покупки для отвода глаз местным сплетницам. И чтобы почаще встречаться с Тоней, из колхоза перешёл работать финансовым агентом, на новой работе стал получать зарплату и наличие денег позволило ему чаще заходить в лавку сельпо к Тоне. Парней Тоня сторонилась, на вечёрках отсиживалась где-нибудь в укромном уголке, щёлкая семечки, или танцевала с подругами. Среди подруг была весела и насмешлива, оставшись одна, замыкалась в себе. Пытавшихся ухаживать одаривала тяжёлым взглядом так, что ухажёру становилось не по себе, и он спешил поскорее ретироваться, чертыхаясь про себя. К Андрею, выждав, когда закончит тренькать балалайкой, сама подошла, подала руку: – Тоня!
Андрей смутился, покраснел, он-то давно заприметил красавицу, наслышан был о её неприступности и первым на знакомство едва бы отважился. С этого вечера больше уже не расставались. Отец Тони ещё в 1941 году попал в плен и домой вернулся уже в сорок пятом на последней стадии чахотки. Даже кэгэбэшники не стали с ним разговаривать, отправили подыхать домой. Мария, сестра Тони и его старшая дочь, узнав, с какой болезнью вернулся отец, наотрез отказалась присматривать за ним. Раз в день приходила соседка, приносила что-то поесть, меняла бельё, стирала. Сам Михаил был очень плох и с большим трудом мог передвигаться по дому. Чуя свой смертный час просил соседку, чтобы написала Тоньке письмецо, может сумеет приехать, проститься с отцом. Получив такое письмо, Тоня сбегала к директору завода, но получила отказ. Время было военное и каждый час простоя грозил фронту недоданной продукцией. Крановщики же были на вес золота, их не хватало и приходилось работать многим по несколько смен подряд. Мастер цеха, узнав про её проблему, на свой страх и риск отпустила Тоню домой за счёт полагающихся ей дней отдыха, предупредив, что если хоть на три минутки опоздает на смену, пойдёт под трибунал. Замену нашла из учеников ФЗО. Тоня отца застала живым, от него и узнала о его жизни без неё:
– Мария совсем ко мне не ходит, боится заразиться, а я совсем расклеился, ходить сам не могу уже, ладно хоть соседка приходит, помогает, хотя ей и самой не сладко приходится, ещё и в колхозе работает… Помру скоро. Дом тебе отписан, возвращайся домой, родные стены в любой беде помогут. В плену был, фашисты всё нутро отбили, не жилец теперь. У Марии своя семья, пора и тебе семьёй обзаводиться… А свои документы я под берёзкой в ограде прикопал, наступит время полегче, найдёшь потом, а пока ни к чему тебе… А про Маньку не беспокойся, хитрая она, проживёт…
Для отца младшая дочь была любимицей. Умер отец на руках у доченьки.
– Дочка, помоги мне к окну повернуться…
– Какой ты лёгкий, отец!..
Долго смотрел Михаил на покрытое толстой коркой льда оконное стекло, через которое мутным пятном просвечивало солнце.
– Весна скоро…
Вздохнул легонько и голова его склонилась на Тонино плечо, будто заснул человек… Только враз будто потяжелело его тело, да в сердце Тони что-то больно-пребольно стукнулось. Тоня, не смея шевельнуться и теряясь от страшной догадки, уткнулась в отцовское плечо и беззвучно заплакала. После похорон вернулась на завод и, хотя и бежала от станции через весь город бегом, но всё же опоздала на смену. Судили по законам военного времени, её оправдания во внимание не приняли, де у всех есть родственники, все помирают, но долг перед Родиной превыше всего. Три месяца маутинских лагерей тянулись долго, но всё же закончились. На завод обратно не взяли, теперь имела клеймо судимости. Выход был один, нужно возвращаться в свой посёлок Черлак. Велико же было её удивление, когда, открыв двери дома, увидела лишь обшарпанные голые стены. Опустилась на грязный пол и долго лила безутешные горькие сиротские слёзы. Что ж делать? Вышла во двор, нашла старое ведёрко, принесла воды, принялась мыть полы. Затопила найденным хламом печь. Соседка сказала, что Мария перенесла все вещи к себе, но когда Тоня пришла к ней, та и на порог сестру не пустила.
– Ну что, Мария, Мария, да не брала я ничего, мало ль чего люди наболтают. Не хватало мне ещё чахотку в дом занести! И вообще, иди-ка ты к… На вот чашку с ложкой и горшок.
Оплакивая свою непутёвую сиротскую долюшку, вернулась Тоня в неуютный отцовский дом. В щели пола обнаружила отцовскую фронтовую ложку самоделку, ложка и вилка вместе склёпаны. Вот и всё богатство. На огонёк потянулись соседи, несли всё, кто чем богат, кто нёс щепотку соли, кто старую кровать, кто матрац, набитый сенной трухой, картошку… Каждому трудно жилось, но в беде не оставляли человека, всегда помогали ближнему. Вызвали в Сельский Совет.
– Писать, считать умеешь? Вот и хорошо, будешь продавщицей в нашем сельпо.
Отказываться смысла не было, другой работы не находилось, разве что в колхозе.