Побег
Знал Андрей, что Родина не примет его с распростёртыми объятиями и даже не рассчитывал на помилование, но и на чужбине тоже умирать не хотел. Заслышав как-то под вечер далёкую канонаду, Андрюха снова решился на побег. Хозяину на этот раз было не до раба, при родах помирала жена, ждал лекаря, а того всё не было и не было, сидел около истекающей кровью жены и ничего не мог поделать. Работники хозяина тоже были заняты неотложными делами и на раба им было наплевать. Не разбирая дороги, избегая встреч с людьми и обходя посёлки сначала бежал Андрей, сколько было сил на далёкий гул канонады, затем просто тащился, останавливаться было нельзя… Остановиться, значит, расслабиться и просто снова попасть в рабство, это он запомнил по прошлым своим побегам. Обычно его прихватывали, когда он спокойно отдыхал где-нибудь под кустиком. А обратно ему очень не хотелось, лучше уж помереть от голода или пули, но на свободе, чем жить среди свиней и жрать пойло свиное. Через сутки, обходя какой-то разбитый и выжженный посёлок, вышел на бывшее поле боя, до этого засеянное пшеницей, а теперь изрытое снарядами и выжженное огнём в надежде разжиться съестным. Было довольно жарко и от мертвечины сильно пахло. Андрея мутило и хотелось поскорее покинуть проклятое место, но ещё больше хотелось есть. Наконец обнаружил то, что искал, в ранце убитого немецкого солдата обнаружил хлеб и шмат солёного сала, флягу со шнапсом. Некоторое время Андрей не обращал внимания на окружающий его мир, всецело занятый созерцанием такого богатства и даже не слышал лая собаки, говора фашистов… Очнулся, когда те находились совсем близко, метрах этак в пятидесяти. Бежать и прятаться было поздно. Фашисты гоготали, показывая на него пальцами, орали: – Фрессен, фрессен, руссиш швайн, ми тебя сейчас убивать будем, шлиссен, шлиссен.
Нет, не такой смерти себе хотел Андрей, не хотелось ему покидать белый свет ни за грош собачий! Затравленно осмотрелся, бежать нельзя, собакой затравят, а то и подстрелят, как зайца. Около трупа фашиста заметил лежащую гранату. Вытащил из ранца кусок сала и хлеб, стал есть. Ранец осторожно опустил на землю и схватил гранату, рванул чеку, но бросить как следует не смог, солдат успел прострелить руку. Всё же граната упала недалеко от них, унося навсегда их никчемные жизни. То ли взрывной волной, то ли просто поскользнулся, только свалился Андрей в воронку от бомбы, наполненную холодной водой. Всю дурь мгновенно выбило холодом, еле-еле выкарабкался… Дёргалась в предсмертных судорогах собака, пытался дотянуться до автомата раненый фашист. Андрей перехватил автомат, разрядил во врага. Бросил автомат, поднял другой, с полным магазином, кое-как перевязал руку и кусая трофейный хлеб и сало, подался вон с поля. И, то ли от пережитого волнения, то ли от большой потери крови, но шёл в каком-то полузабытьи, механически переставляя ноги. Солнце пошло на закат, стало несколько прохладнее. Андрей шёл на отблески вечерней зари на горизонте, хорошо видимые то ли на фоне облаков, то ли поднятой до небес пыли. На короткий миг очнулся на краю очередного поля с переспевшей рожью, набрал из колосьев горсть зерна, кинул в рот, наполненный вязкой слюной, и снова шёл вперёд, пока не окликнули.
– Стой, стрелять буду!
Ответно, не поняв, кто и что, вскинул автомат и стрелял куда-то, пока из рук не вышибли автомат.
– Дебильный, что ли?
Голосов Андрей не слышал, казалось ему, что сама земля даёт ему покой и отдых. Очнулся на лежанке в землянке, где-то совсем рядом говорили на родном языке.
– Пить…
Приподняли, поднесли кружку с водой, подали кусок ржаного хлеба. Не чувствуя вкуса, проглотил хлеб, запил водой и лишь после этого разглядел звёздочки на пилотках, захлёбываясь слезами, икал: – Свои, свои-и…
Немного придя в себя, на вопросы командира ответил, кто он и откуда идёт. Нервы сдали и Андрей тяжело заболел. Без пользы часами просиживал на краю нар около Андрея майор госбезопасности, дожидаясь, пока тот придёт в себя… Так и отправили Андрея в тыловой госпиталь с санитарным поездом. Майор дал врачу сопроводительную записку, но тот по дороге заглянул в неё и решил, что больному лучше жить дальше без такой сопроводиловки и уничтожил бумагу, приговаривавшую Андрея к Высшей мере. Таким образом Андрей на некоторое время был спасён от длинных рук кэгэбэшников. Около пары месяцев проболтавшись по госпиталям, Андрей снова был зачислен на курсы младших командиров и снова фронт. Бои шли уже за пределами Родины и пока никому не было дела до лейтенанта Веснина. Закончилась война полным разгромом фашизма. Возвращался Андрей домой с радужными мечтами о счастливой жизни, своём тракторе. Ордена и медали бренцали на груди. За какой-то бой был представлен к званию Героя, но получить не успел… Мать получила вторую похоронку, за погибшего начала получать не большое пособие. Домой он не доехал, отправили на войну с Японией, затем ещё пару лет обучал воинскому искусству новобранцев в одной из дальневосточных частей. Демобилизовался, но до дому опять не доехал. На железнодорожном вокзале в Свердловске подошли трое в штатском, двое подхватили под ручки, третий нёс чемоданчик. Возвращение домой затянулось на неопределённый срок. Допросы чередовались побоями, допытывались, при каких обстоятельствах попал в плен, почему из всей группы спасся один, как ухитрился получить звание офицера, где подобрал ордена и медали, за сколько серебреников продался и так далее, до бесконечности. Затем лагерь смертников, где таких врагов народа, как он, было не мало. Жизнь в лагере мало чем отличалась от фашистского, но здесь всё же были свои люди, которые ещё во что-то верили. Андрею и на этот раз повезло, возможно действовал цыганский оберег. В начале 1949 года его освободили. Своим освобождением он был обязан заключённому вору в законе по кликухе Кручёный. Тот прознал, что Андрей из Красноуфимского района, подозвал к себе: – Присаживайся, земляк, сурьёзный разговор предстоит. Вижу, ты пацан с головой, хотя и враг народа, ну, не обижайся, вижу я, какой ты враг. В лагере много таких, пропадут ни за грош… У меня сын погиб под Сталинградом, очень похож на тебя. Его отряд вынужден был отойти, боеприпасы кончились, за то кэгэбэшники, не разбираясь, застрелили его. Так что у меня с ними свои счёты, освобожусь, найду стрелка. Да не за тем я тебя позвал, давай-ка одежонкой поменяемся, мою курточку оденешь, я твою. Мне помирать скоро, болен я неизлечимо, а тебе ещё жить надо. Запомни мои данные и куда поедешь после освобождения. Жена у меня в Красноуфимске, маляву ей передашь от меня. Если помощь по документам или деньгам понадобится, к ней обращайся. Завтра уже на воле будешь, выйдешь под моей фамилией, а там уж как Бог даст. Ну, с Богом!
На другой день так всё и вышло. Конвойный вывел за ворота лагеря, дал папироску.
– Гуляй, и не возвращайся!
Конечно, про возвращение звания и наград не могло быть и речи, так и добирался домой в тюремной робе и под чужим именем. В Красноуфимске нашёл нужный адрес, передал записку, от помощи воровской малины отказался. Мать встретила не ласково: – Лучше б ты сдох там!
Отец обрадовался: – Сынок вернулся, Андрюха! Заживём теперь!