Глава II
Сэр Тоби. Отлично! Я уже чую, в чем дело.
Иностранцев было трое, а это действительно были иностранцы, как сказал на ухо своему спутнику добряк Хоумспан, знавший не только имена, но даже подробности личной жизни и мужчин, и женщин, живших на десять миль в округе; итак, это были иностранцы, притом таинственного и угрожающего вида. Чтобы оценить справедливость такого заключения, нужно поподробнее описать внешность этих людей, имевших несчастье быть неизвестными болтливому ньюпортскому портному.
Один, наиболее важный из них, был молодой человек лет двадцати шести или двадцати семи. Годы его жизни состояли не из тихих дней и спокойных ночей, о чем свидетельствовали темные борозды на его лице, придавшие белой от природы коже оливковый цвет; тем не менее лицо его дышало здоровьем. Черты его больше отличались благородством и выразительностью, чем правильностью и симметрией. Быть может, его нос и не был слишком правильным, но было что-то мужественное в очертании лица, что вместе с резко очерченными бровями придавало ему выражение интеллигентности, характерное теперь для американцев. Его рот был твердо очерчен. Волосы, черные, как агат, в беспорядке падали на его плечи густыми кудрями. Глаза, несколько больше обычных, отличались изменчивым выражением, скорее кротким, чем строгим.
Молодой человек обладал тем счастливым сложением, в котором соединяются сила и ловкость. Хотя его привлекательная фигура скрадывалась под грубой одеждой простого моряка, аккуратной и чистой, все же она была достаточно внушительной, чтобы заставить подозрительного портного удержаться от разговора с иностранцем, который, как зачарованный, не отрываясь, смотрел на предполагаемое невольничье судно. Портной не осмелился нарушить его глубокую задумчивость и повернулся, чтобы рассмотреть двух других спутников молодого человека.
Один из них был белый, другой – негр. Оба они были уже в пожилом возрасте и, судя по внешности, не раз перенесли и перемены климата, и бесчисленные бури. Их поношенные костюмы, в смоле и других пятнах, свидетельствовали о том, что они принадлежат к простым матросам.
Первый был низкого роста, коренастый, но сильный; сила его заключалась в широких плечах и крепких, сильных руках, как будто нижняя часть его тела была предназначена лишь для передвижения верхней туда, где ей придется развернуть свою энергию. У него была огромная голова, низкий, почти заросший волосами лоб, маленькие глазки, очень живые и упрямые, обычный толстый красноватый нос и большой жадный рот, мелкие белые зубы, очень крепкие, широкий подбородок, мужественный и даже выразительный. Этот человек сидел, скрестив руки, на пустой бочке и рассматривал упоминавшийся невольничий корабль, удостаивая время от времени негра своими замечаниями, подсказанными наблюдательностью и опытом.
Негр занимал место ниже, более соответствующее его привычной покорности. Заметное сходство между ним и его спутником проявлялось в общем облике и в более мощной верхней половине туловища. Правда, негр был выше и более пропорционально сложен. Черты его лица были выразительнее, чем обычно у негров; его глаза были веселы и порой насмешливы; голова начинала седеть; кожа потеряла блестящий матовый блеск юности; все его члены и движения выдавали в нем человека, закаленного изнурительным трудом. Негр сидел на камне и, казалось, был погружен в свое занятие: он бросал в воздух маленькие раковины и очень ловко ловил их той же рукой. Эта игра свидетельствовала о склонности к наивным развлечениям, а также о его физической силе: для удобства он засучил рукава по локоть, обнажив мускулистую руку, которая могла бы служить моделью для руки Геркулеса.
В обоих матросах не было ничего такого, что могло бы насторожить человека, так подстрекаемого любопытством, как наш портной. Но, вместо того чтобы перейти к делу, портной захотел показать своему спутнику, как надо вести себя в подобных случаях, и представить ему поразительное доказательство своей проницательности, которой он так гордился.
Подав предостерегающий знак, портной тихо, на цыпочках, подкрался к матросам на такое расстояние, чтобы можно было подслушать, если у кого-нибудь из них вырвется секрет. Его предусмотрительность не принесла, однако, значительных результатов. Он узнал не более того, что мог бы узнать, просто услышав их голоса. Что касается самих слов, то, хотя добряк и не сомневался, что речь идет о предательстве, все же он вынужден был сознаться, что это предательство достаточно хорошо скрыто, чтобы ускользнуть от его проницательности. Мы позволим читателю самому судить о справедливости этих заключений.
– Вот, Гвинея, – сказал белый, скручивая табак и запихивая его в рот, – прекрасное место, где должно быть очень приятно видеть свой корабль. Я могу сказать, не хвастаясь, что нечто понимаю в морском деле, но пусть меня возьмет сам черт, если я понимаю философию капитана, который оставляет свой корабль в наружном бассейне, когда через какие-нибудь полчаса он мог быть бы в мельничном озере.
Негр носил имя Сципиона Африканского, данное ему по тому свойственному провинциям остроумию, по которому провинциалы пополняли самые низшие классы общества представителями, по крайней мере по имени, философов, поэтов и героев Рима. Негру было совершенно безразлично, где стоит корабль, и он ответил:
– Я предполагаю, у него есть на это свои основания.
– Я говорю тебе, Гвинея, – возразил его собеседник резким и авторитетным тоном, – что он ничего не смыслит. Если бы он хоть что-нибудь понимал в управлении кораблем, он не оставил бы свой корабль на рейде, имея полную возможность воспользоваться такой бухтой.
– Что ты называешь рейдом? – прервал негр, с жадностью невежества подхватывая незначительную ошибку своего противника, смешавшего внешний бассейн Ньюпорта с открытой якорной стоянкой. – Я никогда не слышал, чтобы называли рейдом якорную стоянку, окруженную со всех сторон землей!
– Послушай-ка ты, мистер Золотой Берег, – пробормотал белый, наклоняя к нему голову с угрожающим видом, – если ты не хочешь, чтобы я целый месяц ломал твои кости, то лучше брось эти шутки. Скажи мне только одно: разве порт – не порт и море – не море?
Поскольку сам Сципион не мог оспаривать этих положений, то он благоразумно удержался от опровержения. Он удовлетворился тем, что с довольным видом покачал головой, от чистого сердца наслаждаясь мнимым триумфом над своим противником, как будто он никогда не знал забот, никогда не подвергался унижениям и оскорблениям, так долго и так терпеливо переносимым.
– Да, да, – ворчал белый, принимая свою первоначальную позу и скрещивая руки, которыми он взмахнул, чтобы придать больше веса своей угрозе. – Ты напрасно разорался и думаешь, что умнее тебя никого нет! Бог создал черномазого неразумным животным. Опытный матрос, как я, объехавший два мыса, может оказаться в чистом проигрыше, давая урок такому животному, как ты. Я скажу тебе, Сципион, так как под этим именем ты записан в корабельной книге, хотя, уверен, папаша твой звался Куоши, а мамаша – Куошеба, – это самое подходящее для черномазых имя, – пришел этот корабль по делу или нет. Если нет – я молчу; если же по делу, то ему было бы гораздо удобнее расположиться в порту, ведь стать ближе не труднее, чем принести сюда капитанскую подушку. Так? Теперь, если ты можешь что-либо возразить, я готов тебя выслушать как разумный вежливый человек.
– Ветру стоит только подуть с той стороны, – ответил негр, указывая своей сильной рукой на северо-запад, – и корабль пойдет в море быстро, быстро. А хватит ему места, чтобы пройти у берега против ветра? Что, мистер Дик? Вы человек ученый, но вряд ли видели, чтобы корабль сам шел к ветру, как и не слышали, чтобы говорила обезьяна.
– Черный прав, – воскликнул молодой человек, который, по-видимому, слышал весь спор, хотя казался погруженным в свои мысли, – капитан невольничьего корабля остался во внешнем бассейне, зная, что в это время года почти всегда дует северо-западный ветер. И, похоже, людей у него достаточно. А теперь скажите мне, друзья, имеет ли он якорь под килем или держится на простом канате?
– Только неумеха может стоять на одном якоре при таких приливах, не заведя станового якоря, – быстро ответил белый, основываясь, вероятно, на своем богатом опыте. – Даже если он не умеет выбрать стоянку, закреплять корабль на одном якоре никто не решится, чтобы метаться с места на место, как тот жеребенок, который брыкался, привязанный к дереву длинной веревкой, которого мы видели по дороге из Бостона.
– Они бросили буксирный якорь и оставили все остальные на своих местах, – сказал негр, глядя своими черными глазами на корабль с видом знатока и продолжая играть камешками. – Они все устроили так, чтобы в случае необходимости поплыть скоро, скоро, когда захотят. А я бы посмотрел, как Дик поскачет на жеребенке, привязанном к дереву…
Негр опять развеселился и от своей фантазии хохотал так, что даже слезы выступили у него на глазах, а белолицый его товарищ все еще что-то внушал ему с угрозами. Молодой человек, видимо, вовсе не интересующийся спорами между своими спутниками, внимательно, с большим интересом всматривался в корабль. Когда негр умолк, он очень серьезно, будто решил наконец что-то для себя, сказал:
– Да, Сципион, ты прав, он стоит на буксирном якоре и держится так, будто готов поднять паруса при первой необходимости. Менее чем за десять минут корабль может быть выведен за пределы досягаемости выстрелов береговой батареи при малейшем попутном ветре.
– Вы, кажется, превосходно разбираетесь в подобных вещах, – произнес сзади них незнакомый голос.
Молодой человек быстро обернулся и только тут заметил пришедших. Но удивился не он один: болтливый портной был так занят слежкой за малейшими движениями двух собеседников, что совершенно не заметил приближения еще одного незнакомого человека.
Это был человек от тридцати до сорока лет; его лицо, как и костюм, не могли не возбудить уже разгоревшееся любопытство добряка-портного. Незнакомец, немного выше среднего роста, несмотря на гибкость, похоже, обладал большой силой. Его кожа, видимо, когда-то белая, как у женщины, не создавала впечатления женственности, так как на фоне темно-красного загара резко обозначались очертания его прекрасного орлиного носа. Белокурые волосы падали со лба обильными, блестящими локонами. Рот и подбородок были правильны и красивы, но в губах таилось как будто презрительное выражение – вместе то и другое свидетельствовали о чувственности. Взгляд его голубых глаз был мягок, выразителен, но время от времени казался блуждающим. Высокая конусообразная шляпа, надетая несколько набекрень, придавала его лицу нечто залихватское. Светло-зеленый сюртук, кожаные штаны и высокие сапоги со шпорами дополняли его внешний вид. В руках он держал маленькую тросточку, которой помахивал в тот момент, когда был замечен, но, по-видимому, не обратил ни малейшего внимания на удивление, вызванное его внезапным появлением.
– Я говорю, сударь, что вы прекрасно разбираетесь в такого рода вещах, – повторил он, терпеливо выдержав холодный и суровый взгляд молодого моряка, так долго, как это позволяла ему та доля терпения, которой он обладал. – Вы говорите как человек, сознающий за собой право высказывать свое мнение.
– Разве вы находите необыкновенным, что человек обладает некоторыми знаниями в той профессии, которой занимался всю свою жизнь?
– Гм! Я нахожу довольно необыкновенным, что громко называют профессией ремесло, которое я мог бы назвать чисто механическим. Мы, юристы, имеющие отношение к университетским ученым, не могли бы, говоря о себе, использовать другое название.
– Ну и называйте это ремеслом, пусть будет так – моряки не хотят иметь ничего общего с подобными вам учеными, – возразил молодой человек, поворачиваясь к нему спиной с презрением, которое и не старался скрыть.
– Вот малый с характером! – быстро и с многозначительной улыбкой прошептал его собеседник. – Друг, не будем спорить из-за слов. Я сознаюсь в своем полном невежестве во всех морских делах и охотно взял бы несколько уроков у такого человека, как вы, столь хорошо изучившего свою благородную профессию. Мне кажется, вы говорили о том, как бросил якорь этот корабль и какая у них проводка такелажа нижних и верхних парусов.
– Нижних и верхних?! – молодой моряк взглянул на собеседника не менее красноречиво, чем перед этим презрительно.
– Нижних и верхних, – повторил незнакомец.
– Я говорил о хорошей проводке наверху, но на таком расстоянии не могу судить о том, что там внизу.
– Выходит, я ошибся. Простите мое невежество, я ведь вовсе несведущ в вашей профессии. Я, как уже сказал, не более чем адвокат на службе его величества, посланный в эти края с особым поручением. Если бы это не была настоящая игра слов, я мог бы прибавить, что в этом я вообще не судья.
– Нет никакого сомнения, что вы скоро достигнете этого высокого звания, – возразил молодой человек, – если министры его величества умеют ценить скромные заслуги и если только вам не придется быть преждевременно…
Молодой человек прикусил губы, высоко поднял голову и стал прогуливаться взад и вперед по набережной в сопровождении двух матросов. Иностранец в зеленом сюртуке спокойно следил за ними глазами, по-видимому, даже с некоторым удовольствием и, казалось, обдумывал, как бы продолжить завязавшийся разговор.
– Повешенным! – сказал он наконец сквозь зубы. – Довольно странно, что этот молодой негодяй осмеливается предсказывать мне подобное возвышение!
Он уже готовился последовать за ними, как вдруг чья-то рука довольно фамильярно опустилась на его плечо, и он вынужден был остановиться. Это был наш друг портной.
– Одно только слово шепну вам, – произнес он, делая выразительный жест рукой с целью показать, что его сообщение чрезвычайно важное, – одно только слово, сударь, коль вы состоите на особой службе его величества. Сосед Пардон, – прибавил он, обращаясь к фермеру с важным и покровительственным видом, – солнце заходит, и я боюсь, что вы слишком поздно вернетесь домой. Девушка отдаст вам ваш костюм, никому не говорите, что видели и слышали. Прощайте, молодой человек. Мой привет отцу, достойному фермеру, не забудьте также добродетельную хозяйку – вашу матушку. До свидания, мой достойный друг, до свидания, будьте здоровы!
Хоумспан, отпустив таким образом своего любопытного спутника, обернулся к незнакомцу не раньше, как проводив того глазами до конца набережной. Незнакомец оставался на своем месте, с невозмутимым хладнокровием ожидая того момента, когда портной снова обратится к нему. С первого же взгляда он, казалось, понял, с кем имеет дело.
– Вы говорите, сударь, что вы один из слуг его величества? – спросил Хоумспан.
– Я могу сказать более, сударь, я его близкое доверенное лицо.
– Так я имею честь говорить с близким доверенным лицом? Это высокая честь для меня, – ответил ремесленник, запуская свою руку в волосы и кланяясь почти до земли. – Я счастлив, весьма польщен и не сомневаюсь, высокочтимый господин, что нахожусь перед особой, которая не преминет довести до сведения его величества о моих слабых усилиях.
– Говорите свободно, – прервал его собеседник со снисходительностью принца (проницательный человек заметил бы, что собеседнику уже надоели эти верноподданнические излияния), – говорите без стеснения, как это мы всегда делаем при дворе.
Незнакомец, равнодушно покачиваясь на каблуках, подумал: «Этот тип глупее гусыни из своего птичника, если проглотит и это».
– Как вы добры! Сударь, это великое доказательство милости вашей благородной особы ко мне – желание выслушать меня! Видите ли вы этот большой корабль, там, в наружном бассейне нашего верноподданного морского порта?
– Я вижу его, он, кажется, служит предметом общего внимания достойных обитателей этого места?
– Ну! Вы, сударь, оказываете слишком много чести проницательности моих соотечественников. Вот уже несколько дней этот корабль стоит на том месте, где все его видели, и тем не менее ни одна живая душа, исключая меня, не произнесла ни одного звука насчет его подозрительного вида.
– В самом деле? – сказал иностранец, закусив конец хлыстика и устремляя блестящий взгляд на лицо достойного человека, который буквально раздулся от важности своего секрета. – А каковы же ваши подозрения?
– Выслушайте меня, сударь, я, может быть, неправ, и пусть Бог простит меня тогда, но вот что пришло мне в голову по этому поводу. Этот корабль добрые жители Ньюпорта считают невольничьим судном, и всех матросов прекрасно принимают и в тавернах, и в лавках. Но не думайте, пожалуйста, что из моих рук вышли когда-нибудь жилет или панталоны для этих людей, нет-нет. Они имеют дело с молодым портным Тэйпом, который привлекает к себе клиентов, рассказывая всякие ужасы про тех, кто знает ремесло лучше его. Заметьте, что я не делал ничего даже для последнего их юнги.
– Вы счастливы, что не имеете ничего общего с этими негодяями, – ответил иностранец, – но вы забыли сообщить мне особое дело, которое я должен доложить, по вашим словам, его величеству.
– Сейчас я дойду до самого главного. Вы должны знать, достойный и почтенный сэр, что я человек, много повидавший и много перенесший на службе его величества. Я пережил пять долгих и кровопролитных войн, не считая других приключений и испытаний, которые смиренный подданный должен переносить терпеливо и безропотно.
– Обо всех этих заслугах будет доведено до королевского слуха. Но теперь, мой достойный друг, облегчите вашу душу и откровенно сообщите ваши подозрения.
– Благодарю вас, высокочтимый господин, я никогда не забуду вашей доброты ко мне. Узнайте, уважаемый джентльмен, что вчера в этот самый час я сидел за своим верстаком и думал. Знаете, сэр, когда рукам делать нечего, начинает работать голова. Вот, сидел, как уже сказал вам, как всякое сознательное существо, думая о жизни, о том, что пережил в пяти жестоких и кровопролитных войнах, кроме того, что случилось у мидян и персов, да еще мятежа Портеуса в Эдинбурге, пять войн…
– Ваш вид говорит о том, что вы настоящий воин, – прервал его незнакомец, еле сдерживая нетерпение, – но времени у меня мало, я хотел бы узнать, что там с кораблем.
– Да, да, сэр. Кто пережил столько войн, у того вырабатывается военное чутье. И я сейчас вам изложу тот секрет, который имеет отношение к этому кораблю. Я думал о своем соседе Тэйпе и о том, какими способами он отбил у меня моих законных клиентов, как вдруг (одна идея всегда влечет за собой другую, как говорит каждую неделю наш достопочтенный священник в своих речах, способных тронуть самое черствое сердце) мне пришла в голову такая мысль: если бы эти моряки были честные и порядочные работорговцы, разве они оставили бы бедного человека, имеющего многочисленное семейство, и стали бы бросать жалкому болтуну свое законно заработанное золото? Я тотчас ответил сам себе; да, сударь, я не замедлил дать себе ответ, и я сказал: нет! Тогда я прямо сказал это самому себе и задался следующим вопросом: если они не работорговцы, кто же они? Вопрос, который легче задать, чем на него ответить, с чем может согласиться даже король в августейшей своей мудрости. Я отвечаю: если этот корабль – не невольничье судно, не обыкновенный крейсер его величества, то ясно как день, что это не более и не менее как корабль этого подлого пирата – Красного Корсара!
– Красного Корсара? – вскричал иностранец в зеленом, вздрогнув, как будто вдруг пробудилось его внимание, усыпленное было разглагольствованиями портного. – Это была бы в самом деле тайна, которую нужно ценить на вес золота! Но что заставило вас это предположить?
– Множество причин, которые я сейчас вам выскажу по порядку. Во-первых, этот корабль вооружен; во-вторых, это не военный крейсер, иначе о нем было бы уже известно всем, и мне первому, так как мне всегда что-то достается от военных моряков; в-третьих, грубое и нахальное поведение небольшого числа матросов, сошедших на берег. Таковы, сударь, предпосылки моих выводов, и я надеюсь, что вы передадите это его королевскому величеству.
Юрист в зеленом с большим вниманием слушал заключения портного, несмотря на его путаные и длинные рассуждения. Его проницательный взгляд быстро перескакивал с корабля на лицо собеседника; но прошло несколько минут, прежде чем он счел нужным ответить. Его лицо утратило свою прежнюю веселость и приняло более свойственное ему выражение озабоченности и серьезности. Фамильярно положив руку на плечо портного, который весь превратился в слух, незнакомец искренне, с оттенком легкой иронии ответил:
– Вы сейчас исполнили долг верного и честного слуги короля, и ваши замечания действительно имеют большую важность. Известно, что тому, кто выдаст хоть одного из матросов Красного Корсара, назначена большая сумма денег и царская награда тому, кто передаст в руки палача всю эту шайку; возможно, за подобное сообщение будет оказана и королевская милость: был некто Фипс, человек низкого происхождения, который получил титул шевалье…
– Шевалье! – в восторге воскликнул портной.
– Да, шевалье, – хладнокровно повторил иностранец, – блестящего и почетного шевалье. Как ваше имя?
– Мое христианское имя, великодушный джентльмен, Гектор.
– А родовое? Как ваша фамилия?
– Хоумспан.
– Сэр Гектор Хоумспан! Вот имя, которое звучит неплохо. Но, мой друг, нужно проявить побольше скромности и молчать обо всем, чтобы удостоиться этих наград. Я удивляюсь вашей проницательности и потрясен вашими неопровержимыми аргументами; вы так доказательно подтвердили свои подозрения, что я теперь тоже убежден в том, что это Корсар, а также и в том, что скоро вы будете носить шпоры и зваться сэром Гектором. Однако необходимо действовать в этом случае благоразумно. Я слышал, вы никому не сообщали о ваших блестящих наблюдениях?
– Ни одной живой душе! Сам Тэйп готов поклясться, что эти матросы – честные работорговцы.
– Чудесно. Но сперва нужно окончательно убедиться в правильности наших заключений, а потом мы подумаем и о наградах. Приходите сегодня вечером, к одиннадцати часам, к тому мысу, который врезается в наружную бухту. Там мы еще понаблюдаем, и, когда рассеются наши сомнения, мы огласим новость, которая прогремит от Бейской колонии до Оглеторпа. Пока же расстанемся, чтобы никто не заметил, что мы так долго беседуем. Помните о моих предостережениях: молчание, точность и награда короля – вот наш лозунг.
– Прощайте, почтенный джентльмен, – сказал портной, кланяясь до земли, в то время как его собеседник едва поднес руку к шляпе.
– Прощайте, сэр Гектор, – ответил иностранец в зеленом со слабой улыбкой и, сделав грациозный жест рукой, медленно пошел по набережной и скрылся за лачугой Хоумспана, оставив главу этой древней фамилии до такой степени поглощенным мыслью о своем будущем величии и столь ослепленным этим величием, что, хотя глаза его видели так же хорошо, как всегда, разум его совершенно затуманили грезы честолюбия.