Глава 3
Насадов было четыре, на пятьдесят воев каждый. Кормщики – наилучшие, которых смогли разыскать жрецы храма Святовида. Когда дружинники приехали в потаённую бухту в десяти верстах от града, то многие удивились увиденному. Да и откуда лесным да степным воинам знать, сколь велики морские суда? Привыкли к долблёнкам-однодеревкам да большим плотам, ежели требовалось груз какой перевезти. Разве что росичи на лодьях набойных[4] к Торжку-острову ходили, так и то их кораблики что детская тележка перед большим возом. Но когда удивление первое прошло, то освоились воины с кораблями своими быстро. Лодьи уже были снаряжены для похода, но, как издревле славяне говаривали: доверяй, но проверяй. Потому сутки напролёт без роздыха люди вникали в каждую щёлку, вскрывали и проверяли каждый доставленный на борт тюк, каждый бочонок. Да и то – шуточное ли дело затеяно? Судьба всех славянских племён, жизнь всех родичей от этого похода зависит. Потому и не ленились, осматривали и проверяли всё самым тщательным и въедливым образом. Даже князья не погнушались в ледяную весеннюю воду нырять, днища осматривать. Хотя можно было корабли и на берег вытащить. Славу и Храбру доверили канаты корабельные осматривать. Замаялись отроки, если честно. Ведь каждую бухту троса надо размотать, проверить, нет ли изъянов на крепкой пеньке, всяких свивов, узелков. Ровна ли нить, крепко ли скручены вертушкой пряди. Дело серьёзное, ответственное, поскольку иной раз от каната жизнь зависит – а ну как в шторм лопнет трос, и понесёт сорванную с якоря лодью на камни? Дружинники, что поопытней, конечно, за ними приглядывали тайком, но не подвели отроки. С честью выдержали испытание. Потом всё заново под палубы грузили. Укладывали, привязывали, крепили на совесть. Ведь поход дальний.
Бочки и меха водой ключевой наполнили. Лес, что на всякий случай, если ремонт в пути делать придётся, на палубы уложили. А утром, едва Ярило край показал, протрубил рог Брячиславов, поход начиная, и ударили вёсла по воде, роняя искрящиеся капли с лопастей. Отроки от незнания подумали, что так весь путь на вёслах и пойдут, но едва от берега отошли с половину версты и корабли на глубокую воду выбрались, так кормщик велел парус вздеть. Скрипнули блоки, затрещали, натягиваясь, снасти, пало белое полотнище со знаком Громовика, разлапистым. Подул ветер лёгкий, попутный, и помчались насады морские по глади морской Варяжского моря. Отойдя на полдня пути от острова Буяна[5], Путята, идущий на лодье Брячислава, на нос, увенчанный главой конской, взошёл, воздел руки к Ярилу, уже полную силу набравшему, и запел. И вторили ему взрослые мужи, ибо пел жрец хвалу богам славянским, прося их удачу даровать воинам, ищущим спасение и надежду на будущее родам своим. И так же, как и взрослые, подпевали чистыми голосами Храбр и Слав, истинно веруя в лучшее.
Через неделю пути четыре лодьи миновали пролив, покидая родное море. Начинались земли, чужие словенам, где проживали разные дикие племена – германцы, франки, саксы, галлы. Так о них жрец рассказывал. Зверю дикому подобные в этих племенах люди жили. Вроде и железо знают, и огнём пользоваться умеют, но веруют в распятого раба, чистоту телесную и духовную не соблюдают и воюют меж собой постоянно, вместо того чтобы как людям единого языка и племени в мире жить. Дивились небывалому на славянских землях отроки, впрочем, и взрослые тоже. Как же можно, чтобы, скажем, росавич на полянина руку поднял? Да не бывать этому никогда! И не только из-за правды словенской, но и потому, что даже подобное коли случится, так считай, на своего брата родного злоумыслил, родную сестру опозорил, родителей своих из дому выгнал. Вот что такое на сородича руку поднять, войной пойти. А тут… В порядке вещей, как видно. Когда владыка одного града на другой войной идёт, чтобы получить больше власти, больше денег, рабов, челяди. И не думает даже о том, что убивает своих же земляков и родичей.
Почти неделю обходили берега земель франков. Славянские насады в море, само собой, вороги засекли. Взвились дымные сигналы длинной цепочкой, уходя в глубь вековых лесов. Храбр поинтересовался у кормщика, мол, нападать будут? Рать собирают? Тот ухмыльнулся, ничего не ответил. Но князь вопрос отрока услышал, пояснил: франки, завидев лодьи, бегут в страхе от берега дальше в леса, надеются, там их дружинники не найдут. Отрок не поверил, да пришлось. Брячислав решил сделать остановку. На песчаный берег небольшого острова с песнями вытащили насады, осмотрели – остались довольны. Швы не текут, но то и так понятно – днища внутри сухие. Грузы, покрышками сыромятными затянутые, – в целости и сохранности. Просто народ от плавания долгого подустал, развеяться надо бы. Размять косточки. Заодно и, если повезёт, оружие опробовать в деле.
Огромные росские волкодавы, в одиночку останавливающие матёрого бера[6], след в лесу, плотно подступающем к воде, взяли сразу. Опустили носы к земле и помчались молча, вои – следом. Собаки у словен умные. Почти как люди. Такой пёс и с ребёнком за няньку побудет, и защитит, если что, и охранит. Словом, бежали собаки хоть и быстро, да с умом, и воин в полной броне за ними поспеть может, не сбивая дыхание. Долго ли, коротко, стали псы как вкопанные. А тут и дымком потянуло. И ещё… смрадом непонятным. То ли человечьим дерьмом, то ли животным. Закрутили носами отроки, а собаки и вовсе улеглись на листву опалую, лапами длинные морды прикрыли. Им-то, с тонким нюхом, вообще невмоготу. Князь Гостомысл, поскольку брат его, Брячислав, с лодьями остался, двоих дружинников в розыск отрядил. Те исчезли в густой листве, а остальные вои улеглись на землю, затаились. Да так, что шалый олень из лесу вышел, ногой с острым копытцем Славу на руку чуть не ступил. Тот вовремя ладонь отодвинул. Ждёт дружина воев посланных терпеливо, мошкару и гнусь лесную от себя отгоняя. Время должное прошло, вновь посланцы у засады появились бесшумно, как приучен каждый воин сызмальства. Подошли к князю, докладывают. Тот их выслушал, взглянул на отроков, усмехнулся, знаком к себе позвал. Ребята перед ним замерли, ждут. А Гостомысл усмехается:
– Пойдёте в деревню, приведёте мне шесть коров. Свежатинки поедим.
Храбр даже не поверил услышанному: как это, пойти вчетвером и привести животину? А ну как там врагов видимо-невидимо? Князь посуровел, голос повысил: приказано – делай. Деваться некуда, старший велел. А Оладья, один из тех, что на розыск ходил, взглядом разрешения у князя испросил, совет даёт: заходите по одному с каждой стороны света. Тогда франки сбежать не смогут. И тоже улыбается. Приказ есть приказ. Делать нечего, пошли отроки. Все четверо. Проверили лишь, легко ли мечи из ножен выходят, да щиты за спины закинули, лёгкие, круглые. Самострелов не брали, старший князь Брячислав не позволил воинам брать дальнобойное оружие.
Деревня была довольно большой. Дворов на тридцать. Только домов отроки не увидели. Полукруглые крыши землянок выдавались горбами из-под земли в небольшой низине. Открылась и причина смрада – на одной из окраин высилась большая куча костей, внутренностей животных, какого-то мусора. В центре деревни суетились. Храбр не поверил своим глазам: и это – люди?! Низкорослые, кривоногие. С длинными нечёсаными спутанными патлами, свисающими ниже плеч. Одетые в рванину непонятного цвета. Ступни обмотаны обрывками шкур, а большинство и вовсе босые. Не разберёшь, где мужчина, где женщина. Только детишек и можно различить – те совсем крохотные. И – голые. Лишь у девчонок срам тряпицами прикрыт. У всех малышей животы вздутые, а ножки – тоненькие и кривые, с распухшими суставами. Таких среди славян отроду не знали! Железа не видать вовсе. Кое у кого из диких – дубины деревянные, с наростами на концах. Видно, из капа делали…
Меж людей мечется живность – крохотные комки шерсти серого цвета. Только по звонкому блеянию можно понять, что это овцы. Такие же тощие и рахитичные, как и сами обитатели деревни. А вон, кажется, то, что здесь называется коровами. Да у славян собаки больше! Невольно губы растянулись в улыбке.
Отрок поправил шелом, обнажил меч и неспешно двинулся в деревню. Его заметили. Поднялся неимоверный вой и визг. Пронзительные голоса женщин слились в один заунывный стон. Дикари засуетились, кое-кто, подхватив свои нелепые дубины и заострённые колья, бросился было на славянского юношу, в одиночку спокойно идущего навстречу врагам. Но тут новый всплеск криков заставил смельчаков остановиться. Дикари завидели и остальных троих отроков. Куда делся их первый храбрый порыв? Мгновение – и вот уже толпа нападающих подаётся назад, к середине деревни, где мечутся в панике остальные жители поселения и скот.
Храбр вошёл в кривую улочку, образованную низкими горбами крыш землянок, и вынужден был приоткрыть рот – дышать носом он не мог, настолько невыносимый смрад стоял вокруг. Чтобы поставить ногу, тоже приходилось глядеть в оба – человеческие экскременты валялись буквально повсюду. А толпа всё сжималась и сжималась, крик становился всё громче, всё пронзительнее… С диким визгом откуда-то из-под ног дикарей вывернулось нечто длинное, худое, горбатое, рванулось навстречу отроку, и тот, совершенно рефлекторно вырвав из ножен клинок, развалил нападающего на него зверя надвое, и лишь потом сообразил, что это была свинья. Блеск мелькнувшего меча, мгновенная смерть животного вызвала неожиданную реакцию со стороны дикарей – на землю полетели колья, дубины, серпы из дерева, и вся толпа повалилась ничком на землю, прикрывая головы. Отрок приблизился – обитатели этого вонючего места лежали не шевелясь. Толкнул одного полузверя ногой, тот мелко-мелко задрожал, а потом вдруг с шумом и вонью обделался. Тоненько заскулил, словно обиженный щенок. Храбру стало противно.
– Слав, выбери коров, и уходим. А то я здесь задохнусь!
Друг прогудел в ответ, не разжимая губ:
– Не ты один!
Два других отрока, Олег и Добрыня, засуетились – они давно признали главенство обоих волчат, тем более что друзья не кичились ни своей силой, ни умением и всегда готовы были прийти на выручку более младшим и слабым товарищам. Быстро выхватили из стада самых упитанных, по здешним меркам, коров, отогнали в сторону. Храбр развернулся и двинулся следом за угоняемым скотом, прислушиваясь, не раздастся ли позади топот ног желающих отобрать у находников кровное. Куда там! Юноши уже перевалили гребень низины и начали углубляться в лес, а жители деревни так и лежали неподвижно. Только за дальностью отдельных голосов было не различить, всё сливалось в один заунывный вой.
– Княже, а худобу так и погоним через лес? – Слав вопросительно посмотрел на улыбающегося Гостомысла.
Тот ответил, ещё бы – дружинник ведь отрок несмышлёный:
– Скотину пока подержим. Сейчас самое интересное будет. Наберись терпения.
И верно – едва взрослые воины ловко замотали тряпицами пасти крошечных коровок, спутали им ноги и завалили в кусты, прикрыв нарезанными ветками орешника, как сторожевые подали знак, прокуковав кукушкой, – началось.
Прежде всего – вой из деревни начал затихать. Через некоторое время оттуда вырвался одинокий всадник и охлюпкой[7], трясясь всем телом, непрерывно колотя кобылу по брюху голыми пятками, куда-то заспешил. Храбр потянул было из-за пояса метательный нож, благо посланец должен был проехать в пределах досягаемости броска, но тяжёлая рука старшего воя легла на плечо отрока. Тот обернулся. Дружинник поднёс палец к губам и отрицательно покачал головой. Понятно. Ждать. Гонца – пропустить. Набраться терпения, как князь посоветовал. Спутаные коровы затихли, перестав сопеть и вздыхать. Тощие бока с торчащими через шкуру рёбрами мерно вздымались. Уснули на солнышке, которое уже поднялось к зениту и вовсю жарило почти отвесными лучами.
Вдруг дозорный, сидящий на вершине густой высокой ели, тоненько пискнул, словно придавленная ловушкой белка, и дружинники сразу насторожились – условный знак! Враги на подходе! Князь вскинул руку в латной шипастой рукавице, сжатую в кулак. Махнул вправо – и сразу два десятка воинов потянули из ножен боевые ножи, забросив щиты за спины.
– Твой – справа.
Справа? Отрок не понял, что шепнул ему старший, но послушно повторил то, что делал более опытный воин. Вытащил из засапожных ножен длинный клинок, осторожно, чтобы не выдать себя движением, забросил круглый щит за спину. С шумом и треском кто-то ломился через подлесок в приготовленную засаду. Сердце юноши лихорадочно заколотилось – похоже, сейчас будет сеча. Князь вновь вздел руку, повёл ей немного вверх. Дозорный раскатился дробью дятла. Храбр напрягся – сигнал, что враги уже… вот… сейчас… И верно, из-за ближних стволов могучих дубов вывернулся первый всадник, довольно рослый, почти с самого отрока человек в… Юноша не поверил своим глазам – у того не было доспеха! Какая-то вонючая до невозможности шкура, резкий запах от которой разносился на несколько саженей вокруг, на неё сверху было нашито несколько квадратных пластин из рога. На лошади вояки не было, точно так же, как и у гонца, седла и стремян. Просто спина животного была накрыта скверно выделанным мехом. Вооружён всадник был квадратным щитом из толстых досок, ничем не окованных, а в руке держал толстую суковатую дубину, всю утыканную клыками то ли кабанов, то ли медведей. За ним мчались, насколько это возможно на неосёдланных лошадях, да ещё по довольно густым зарослям, другие воины, вооружённые и одетые куда хуже первого чужака. Кое у кого в руках были вообще каменные топоры.
Вожак аборигенов уже почти поравнялся с отроком, и тот ощутил лёгкий толчок – мол, давай! Рубить такого? Да это же позору не оберёшься! Решение пришло мгновенно – оторвавшись от земли, в прыжке ударил ногой в лоб опешившему от невиданного франку или саксу. Того снесло с клячи, словно бревном. И со всех сторон одновременно на врага бросились славянские дружинники. Схватка была быстротечной. Почти мгновенной. Местные вояки даже не успели воспользоваться своим горе-оружием, как уже лежали на обильно усыпанной палой листвой земле. Кто нещадно скрученный верёвками, кто без сознания. Некоторые подвывали от боли, держась за выбитые из суставов конечности. Но дружинники не получили даже царапин. Гостомысл довольно улыбался – удача на стороне его воинов. Хороший знак! Даже очень хороший! Святовид благоволит задуманному жрецами, значит, прав Прокша-провидец! Трижды прав!
– Вздеть этого. – Князь указал на того вонючку, которого свалил Храбр.
Миг – и вот уже дикарь стоит на коленях с растянутыми руками, привязанными к толстой жерди. Славянин чуть наклонился к пленнику, произнёс несколько слов на неведомом языке. Чужак замотал головой, зачастил, захлёбываясь. Гостомысл слушал, потом перевёл:
– Это – Оттон. Местный князь. Франк. Его усадьба неподалёку. Он готов нам сдать укрепление, если мы пощадим его. Сопровождающие Оттона воины его не волнуют. Деревня, где мы взяли скот, принадлежит также ему.
– Это как понять – принадлежит? – не понял кто-то из воев, и князь пояснил:
– То его рабы. Потому и принадлежит.
– Рабы?!
– Рабы, – повторил князь. Потом скомандовал: – Повязать всех. Кто уже в путах, проверьте получше, чтобы не сразу освободились.
Воины быстро упаковали пленников, прикрутив их за шеи к длинным крепким жердям, а руки связав за спиной. Впрочем, это, наверное, было лишним – низкорослые франки, а самый высокий из них, Оттон, чуть ниже самого младшего из славянских отроков. С ужасом косились на возвышающихся над пленниками на две, а то и три головы, закованных в сталь гигантов, общающихся между собой на неведомом языке. Пленного вождя франков выпихнули вперёд, и тот, понурив голову, послушно повёл захватчиков разорять свой дом.
– Олег, худобу освободи. Пускай к рабам возвращается.
Самый младший из отроков торопливо полоснул ножом по сыромятным ремешкам, спутывавшим ноги угнанных коров, и бросился нагонять остальных. На немой взгляд Слава шепнул:
– Спят. Даже не проснулись.
Отрок улыбнулся – наука воинская, изученная в Арконе, впрок пошла не только ему.
Идущий впереди Оттон вывел дружину из леса, и сразу за деревьями пошла накатанная повозками колея. Пленный франк что-то пробурчал, угрюмо отведя глаза в сторону:
– Он просит не вести его с остальными. Позор воину.
– Позор воину? Он себя воином считает?! – Дружинники возмутились не на шутку: ещё бы – от своих родовичей отказался! Крестьян держит в чёрном теле – у славян собаки лучше живут, чем его рабы! Воинов подчинённых готов на смерть отправить, лишь бы шкуру спасти. И самое главное – не колеблясь ни мгновения, повёл врагов к родным очагам, вместо того чтобы умереть, но не выдать сородичей. Так о какой же чести может речь идти?!
Гостомысл выслушал всех, потом молча обнажил меч, кольнул пленника в грудь, коротко что-то бросил на том же незнакомом языке. Оттон взмолился, но тут уже князь не выдержал, а просто отвесил тому хорошую затрещину. Завизжав, франк торопливо, едва ли не бегом, побежал вперёд.
Небрежно оструганный тын, редкий и худой. Вольга, самый сильный из славян, ради шутки легко выдернул вкопанное кое-как в гребень невысокого песчаного вала бревно. Двухэтажное бревенчатое строение под земляной крышей – обиталище самого Оттона и его семьи – морщинистой, измученной тяжёлой жизнью женщины, моложе самого франка лет на пять, и троих детей – двух мальчишек лет десяти – одиннадцати и дочери, девицы пятнадцати лет с довольно правильными чертами лица, если бы не их острота, отчего в ней проскальзывало нечто птичье. Больше всего дочь франка смахивала на ворону. Причём злую, нахохлившуюся, поскольку на данный момент славяне опытной рукой потрошили погреба и подвалы подворья. Немногочисленных слуг и служанок загнали в сарай, где раньше держали лошадей. Впрочем, славяне не собирались забирать этих скакунов. Даже до усадьбы вождя дружина шла ходким шагом, так как ни один франкский конь не выдержал бы славянского воина в полном доспехе, просто переломившись в хребте. Лошади, как и люди, были низкорослыми и тощими.
Гостомысл откровенно скучал – франк оказался нищий. Единственное – наверняка знает, где здесь ближайший город. Вот там можно чем-нибудь поживиться. А здесь… Шкуры мелкие и плохо выделанные. Кислый вонючий эль, в котором неизвестно что плавает, ни один славянин не возьмёт в рот, побрезгует. Тканей нет. Железа нет. Ни золота, ни серебра. Ничего. Всего лишь отроков чуть проверили, да, можно сказать, потренировали. Дружина немного попрактиковалась слаженному бою. Хотя с таким сражением воевать вообще разучиться можно. Ну, не соперники они. Вообще. Народец мелкий, тощий, худой. Может, спросить брата и Путяту? Земля вроде бы хорошая, жирная. Даже непонятно, с чего здесь всё такое мелкое уродилось? Однако Храбра поощрить надобно бы. Молодец парень. Далеко пойдёт.
Князь поднялся с бревна, на котором сидел, лениво обозревая картину грабежа, поманил отрока. Тот послушно замер перед ним.
– Хорошо справился в лесу. Точно попал. Вот тебе награда. У тебя… – Гостомысл прищурился на солнышко, снова взглянул на отрока: – Как коснётся Ярило тех веток, уходим. Управишься?
– Что, княже? – не понял тот.
Младший князь протянул могучую руку, ухватил дочь Оттона за шею, рванул покрывало с головы девицы, толкнул в ноги юноше:
– Забирай. Она твоя.
Та ахнула, поняв без перевода, что сейчас будет. Открыла было рот, чтобы закричать-завизжать, но Храбр спокойно, словно не в первый раз, рванул дочку Оттона за волосы, подымая с земли, затем сунул ей кулак в душу[8]. Пленница задохнулась, а отрок, без всякой натуги забросив лёгкое тело на плечо, понёс её к высившемуся чуть поодаль стожку. Мать девицы что-то умоляюще забормотала, скрестив руки на плоской высохшей груди, рухнула перед славянином на колени, Оттон же лишь отвернулся, это его не касается.
Храбр сбросил практически лишённое веса тело на вкусно пахнущее сено. Девица поползла назад, вжимаясь в плотную стену сухой травы, её огромные глаза, единственное, что было в ней по-настоящему красиво, наполнились слезами. Юноша наклонился, рванул пальцем глухое платье грубой ткани грязно-коричневого цвета. Материя легко поддалась, расползаясь по нитям основы, обнажая грязное, желтоватое тело. Отрок сплюнул:
– Тьфу, вонючая зараза.
Тощие кривые ноги. Плоская, едва возвышающаяся грудь с большими коричневыми сосками. Впалый голодный живот. Торчащие рёбра. Словно и не хозяйская дочь. Стало просто противно. А девица между тем что-то умоляюще бормотала, её глаза стали ещё больше, и она не отводила их от лица славянина, словно пытаясь выпросить пощаду у жуткого гиганта. Храбр мотнул головой, отступил на шаг, вышел из-за стога, не упуская, впрочем, из виду пленницу, тщетно прикрывающуюся руками, крикнул:
– Княже, дозволь слово молвить?!
Гостомысл отозвался сразу, благо во дворе было тихо – воины делали своё дело бесшумно, передвигаясь привычным пружинистым, лёгким, беззвучным шагом. Пленники же боязливо молчали, боясь обратить на себя недовольство захватчиков. Домашняя скотина, имеющаяся в усадьбе франка, уже перебита. Во всяком случае, та её часть, которую славяне собирались забрать с собой, и туши животных и птиц свалены на пару возов.
– Говори.
– Уж больно тощ да грязен подарок, княже. Прости, что не слушаю твоего приказа, но брезгую я. Её мыть три года прежде надо.
Гостомысл раскатился смехом, развёл руки в стороны:
– Уж прости, франки бань не имеют! Для них вода хуже смерти! Или, может, боишься, что порвётся сия девица под тобой? Мелковата будет?
Дружинники грохнули смехом, кое-кто даже ухватился за животы от хохота. Отрок насупился, но князь махнул рукой, и веселье оборвалось в мгновение ока.
– Чего ржёте, жеребцы стоялые? Правильно парень сделал, что не стал девку портить. Молодец! Брось её, Храбр, пусть своего бога молит за спасение. И вы, жеребцы стоялые, тоже заканчивайте. Уходим.
– Князь? – Рядом с Гостомыслом вырос старший дружинник.
Тот отрицательно мотнул головой:
– Жечь постройки не будем. Рабам только хуже сделаем. Оттона же кончайте. Недостоин он править людьми.
Старший воин кивнул. Молнией сверкнул меч, и франк рухнул на грязную землю, обливаясь кровью из рассечённого черепа.
Скрипнули колёса телег, всхрапнули и недовольно заржали запряжённые в них тощие клячи франков. Слуги с ужасом смотрели на распростёртое в луже крови тело своего бывшего владыки. Захватчики уходили в зловещей тишине.