Красное Село. Страницы истории. Красное Село – летняя гвардейская столица России (XIX – начало XX вв.) (В. Г. Пежемский, 2016)

XIX в. – самое значимое время в истории Красного Села, самое яркое, подробно освещенное источниками: воспоминаниями, документальными свидетельствами, картами, картинами художников, а к концу века и фотографиями. И самым важным, определяющим событием на протяжении всего столетия были гвардейские маневры. На летние месяцы Красное Село становилось действительно гвардейской столицей России.

Гвардия в XIX – начале XX вв.

Необходимо хотя бы кратко охарактеризовать гвардию и ее роль в жизни Российской империи в XIX – начале XX вв. Не преувеличим, если назовем ее одним из самых важных социальных институтов. В главе, посвященной XVIII в., мы уже охарактеризовали гвардию и ее роль в политической жизни. В следующем столетии ситуация поменялась. В первой четверти века происходит отход от образа гвардии XVIII в. – своеобразных «янычар», серьезно влиявших на внутреннюю политику и игравших значительную роль в установлении власти того или иного правителя или правительницы. Убийство Павла I – это, пожалуй, последний гвардейский переворот. Отголоски подобных событий можно увидеть в восстании декабристов, но все же, по сути, оно было иным – не попыткой сместить одного правителя и заменить его другим, а скорее попыткой изменения общественного устройства. После 1824 г. гвардия окончательно перестает играть решающую роль в смене политической власти.

К. К. Пиратский. Императорская российская гвардия[20]

Одновременно гвардия остается в центре внимания императоров, активно укрепляющих военную мощь империи. Гвардейские полки всегда «на острие удара»: и в войну 1812 г., и во всех других конфликтах. В XIX в. окончательно исчезает восприятие гвардии как ближней охраны императора. Гвардия становится элитой войск и кузницей кадров. При этом гвардейские полки, расквартированные в основном в Петербурге, несут тем не менее функцию «опоры трона» в самом широком понимании смысла этого словосочетания: в случае опасности – военной или иной – они должны быть самым эффективным и самым организованным «ядром» любой обороны Петербурга. Именно как опору трона их и рассматривают русские цари на протяжении всей оставшейся истории империи. Мало того, гвардейские полки были местом службы для многих, если не большинства представителей мужской части императорской фамилии. Наследники престола, их братья, другие родственники начинали службу именно в гвардейских полках, которые традиционно «закреплялись» за разными ветвями царского рода. Так, например, Николай II проходил службу в Преображенском и лейб-гвардии Гусарском полках и в единственной тогда Артиллерийской бригаде. Все они принимали участие в лагерных сборах в Красном Селе.

Институт шефства царствующих особ и их родственников над полками был еще более широк: шефами полков могли стать не только мужчины, но и женщины из царской и великокняжеских семей.

Что же до социального института, то гвардия остается школой для всей русской элиты. Большая часть людей, на протяжении этих ста лет задействованных на высших административных или военных должностях империи, так или иначе имели отношение к гвардии. В полки поступали на службу отпрыски самых знаменитых, самых родовитых дворянских фамилий. Гвардия становилась для них трамплином в карьере, даже если они не оставались в ней на все время службы.

Николай II на маневрах в Красном Селе. Начало XX в.

Кроме социального аспекта, нужно учитывать и моральный. Гвардия XIX в. – это особый образ поведения, особый кодекс чести, особый образ мысли, корпоративность и ощущение исключительности. Без осознания роли «гвардейской корпорации» невозможно правильно понять всю отечественную историю XIX – начала XX вв. Мало того, в новом столетии, особенно после заграничных походов, гвардия – это еще и собрание свободных, образованных, думающих о благе Отчизны молодых людей. А где прививался гвардейский кодекс чести, где получались навыки и складывалось особое гвардейское полковое братство? Именно в лагерях в Красном Селе. Это отчетливо видно по множеству воспоминаний о лагерях, оставленных лучшими военачальниками Российской империи, с выдержками из которых мы познакомимся по ходу повествования.

Хочется еще отметить, что в маневрах участвовали не только гвардейские полки, но и негвардейские части. Военные училища также выводили в лагеря своих юнкеров, которые в конце маневров производились в офицеры. Все это сплачивало армию, учило ее быть единым организмом. Роль гвардейских маневров в истории российской армии трудно переоценить.

Вот как немецкий военный (что важно) путешественник Гейно фон Базедов описывает социальный аспект службы в гвардии начала XX в. (многое справедливо для всего XIX в.):

«В петербургском обществе встречаешься только с офицерами гвардейских полков или с пользующимися особыми служебными преимуществами. Армейский офицер не имеет в обществе никакой роли. Большей частью он и учился, как говорит русская пословица, только на медный грош. Выражение „армейский“ имеет почти презрительный оттенок. Только пехотные полки больших городов, отдельные кавалерийские полки и офицерский корпус артиллерийских и инженерных частей пользуются большим уважением.

Давно известно, что гвардия, кроме привилегированного общественного положения, пользуется еще и целым рядом служебных преимуществ. Прежде всего офицерский чин в гвардии соответствует следующему высшему чину в армии. В гвардии нет чина подполковника, а так как с 1884 г. для всей армии отменен и чин майора, то капитаны гвардии производятся прямо в полковники. Гвардейскими батальонами командуют полковники, полками – генералы. Поэтому случается, что старый батальонный командир при своем уходе прямо получает чин генерал-майора и титул превосходительства, так как в России его имеют все генералы.

Достойно внимания то, что каждый гвардейский полк отличается от другого четко выраженными особенностями. Это касается не только нижних чинов, которых, например, в Преображенский полк набирают самых рослых, в Семеновский идут стройные блондины, в Измайловский – темноволосые, в Волынский – рябые, в Павловский – со вздернутыми носами. Офицеры каждого полка тоже представляют совсем особенный определенный характер.

Самые старейшие части – Преображенский и Семеновский полки, Петровская бригада, офицеры которой в виде отличия при парадной форме носят особые нагрудные знаки.

Эти два полка получили свои названия от подмосковных сел, Преображенского и Семеновского, где Петр Великий играл ребенком и где он в юношеских годах образовал два свои полка потешных… Часто во главе его стояли великие князья, сам государь, будучи наследником престола, командовал первым батальоном.

Военная форма лейб-гвардии Павловского полка. 1914 г.

Семеновский полк, второй по номеру и по значению, считается особенно усердным в служебном отношении. Среди офицеров Измайловского полка всегда насчитывалось много немецких, а также шведских имен. Одно время там было 65 % неправославных офицеров, что составляет редкое исключение. Вообще же процент иноверцев не должен превышать 10 % для католиков и 25 % для лютеран. Этот полк отличается (по крайней мере, так было раньше) большим интересом к наукам и литературе, поддерживаемым главным образом великим князем Константином Константиновичем, долгое время служившим в полку.

Егерский полк – четвертый полк 1-й дивизии – выдается менее других полков; полки 2-й гвардейской дивизии играют в общественном смысле также меньшую роль.

Геббенс А. Сцена в лагере под Красным Селом. 1849 г. (Гвардейцы-измайловцы)

Офицерские собрания петербургских полков могут удовлетворять самые изысканные требования. Собрание Преображенского полка с его коллекциями трофеев, картин и прочими реликвиями, относящимися к историческому прошлому полка, отличается поистине царским великолепием. В общем же офицерские собрания не имеют того значения, как у нас. Постоянные общие завтраки и обеды бывают только летом во время лагеря, поэтому, или, может быть, несмотря на это, жизнь обходится молодому петербургскому офицеру очень дорого. Без добавления из собственных средств 100 рублей в пехоте и 200 рублей в кавалерии он едва может свести концы с концами. Для женатого офицера многое облегчается тем, что он не обязан жить общею для всего полка жизнью, и тем, что большое число женатых офицеров располагает чрезвычайно вместительными казенными квартирами, что при высоких петербургских квартирных ценах имеет особенное значение»[21].

Красносельские лагеря. Маневры

После 1765 г. долгое время в российской армии не проводилось больших маневров. Впрочем, гвардия все равно выходила в летние лагеря в Красное Село в 1801–1802 гг. Как пишет автор-составитель истории Семеновского полка, «Семеновский и Преображенский полки выходили на маневры в Красное Село задолго до того как они стали общегвардейскими. Так в истории Семеновского полка выясняются некоторые подробности маневров 1801–1802 гг. Войска были разделены на корпуса, которым командовали гр. Каменский, ген. Михельсон и в. к. Константин Павлович. В 1802 г. маневры привлекли большее количество частей. Выезжал туда и двор»[22]. В издании приводится и рескрипт командиру полка: «Господин генерал-майор Депрерадович! С удовольствием усмотрел я порядок и устройство Семеновского полка на маневрах при Красном Селе; поручаю вам, собрав шефов, баталионных, ротных командиров, объявить им мою благодарность за усердие и старание их к службе. Дан в лагере при Красном Селе, сентября 10 дня 1802 года. Александр». Это очень важное свидетельство, указывающее на факт, что Красное Село в конце XVIII – начале XIX вв. рассматривалось уже как традиционное место выхода гвардии на маневры. Фактически, если не брать периоды, когда армия находилась в военных походах, эта традиция не прерывалась весь XIX и начало XX в.

Попытка проводить маневры в Петергофе с участием морского флота 1810 и 1811 гг. оказалась не очень удачной. Густонаселенный берег залива не давал возможности широко развернуться войскам. После войны с Наполеоном, в 1819 г., Александр I принимает решение возобновить проведение гвардейских маневров в Красном Селе. В нем участвовали части, покрывшие себя славой во время недавней войны. В первую очередь, это был Гвардейский корпус под командованием Иллариона Васильевича Васильчикова. Также 1-я Гренадерская дивизия, лейб-гвардии Семеновский полк (командующий Я. С. Потемкин) и другие части. В 1820 г. маневры повторились, а с 1823 г. стали ежегодными, регулярными.

В 1820-м в лагерь войска стали входить подивизионно, т. е. квартировали в нем не все, а сменяя дивизию дивизией. В этом же году для солдат, пребывающих в лагере, был открыт госпиталь на 100 человек с аптекой («Временная Красносельская гошпиталь»). В 1821–1822 гг. русская армия была размещена на западной границе, и следующий сбор провели в 1823-м. Как и в прошлые годы, лагерь длился с 10 июня по 10 августа, а войска Гвардейского корпуса входили в Красное Село подивизионно. Во время выхода одних дивизий другие несли в городе караульную службу. При смене войск проводились маневры, в которых участвовали приходящие и уходящие части.

Примерно с этого времени сложилась традиция, согласно которой квартировали у местных крестьян в большей степени кавалерийские полки (потом и казаки), а пехота вставала лагерем на высотах у Бумажной фабрики. Так было положено начало «Большому лагерю». Его правый фланг примыкал к Царскосельской дороге, а левый – к плотине бумажной мельницы. Лагерь имел три линии палаток в глубину. Один батальон занимал пространствов в 200 шагов по фронту. Только во время продолжительных дождей пехоту могли вывести квартировать в окружающие деревни.

Пиратский К. К. Солдаты 2-й пехотной гвардейской дивизии

Сразу оговоримся, что постойная повинность, практика размещения войск в деревнях была тогда вполне распространенной. Впрочем, она всегда рождала множество проблем, мелких бытовых конфликтов, которыми вынуждены были заниматься командиры частей в Красном Селе, и утяжеляла и без того не особо легкую крестьянскую жизнь. Сохранился приказ командующего Гвардейским корпусом генерала от кавалерии Уварова, данный в начале лагеря 1824 г. и упоминающий опыт прошлого, 1823 г. Некоторые исследователи видят в нем лишь свидетельство об отсутствии конфликтов с местным населением, мы же приводим его еще и потому, что в нем упомянуты, видимо, действительно актуальные проблемы взаимоотношений солдат, офицеров и местных жителей.

К. К. Пиратский. Гвардейская кирасирская дивизия

«В прошлом 1823 году Гвардейский корпус, во время сбора онаго под Красным Селом, имел счастие обратить Высочайшее Его Императорского Величества внимание примерно-кротким обхождением всех чинов с жителями, святою неприкосновенностью к их имуществу, совершенным сбережением полей, лугов и огородов так, что в продолжение всех маневров ни малейшая даже жалоба до меня не доходила. Таким соблюдением истинного военного устройства сей корпус приобрел общую доверенность и общее расположение к себе всех жителей. Столь похвальное и российскому войску свойственное соблюдение порядка дает полную надежду, что и в нынешнем году Гвардейский корпус ровным образом в сем отношении заслужит внимание начальства и внимание жителей. Для кавалерии же иначе нужно будет бдительно пещись, чтобы при происхождении по проселочным узким дорогам отнюдь полей и сенокосов не мять и для того иногда нужно ходить по три, по два и даже по одному ряду. Я предписываю сей приказ прочесть во всех ротах, эскадронах и батареях». Заметим, воспоминания участников маневров показывают (о чем подробнее далее), что местное население достаточно быстро приспособилось к проходящим ежегодно лагерям и даже получало от этого прибыль, сдавая дачи офицерам с семьями, продавая продукты и алкогольные напитки и пр.

Пиратский К. К. Первая пехотная дивизия

Лагеря постепенно обрастали инфраструктурой, изначально походной. Полевые лазареты, бани, пруды, склады продуктов («магазины»), винные склады появились лишь в 1830-е гг.

Регулярными лагеря стали с 1823 г. В 1824 г. выведен для маневров весь Гвардейский корпус, 1-я кирасирская дивизия и 1-я гренадерская кавалерийская бригада.

Чтобы понять топографию будущего лагеря, стоит обратиться к размещению частей в тот год: гвардейская пехота и пешая артиллерия размещалась в лагерях, а кавалерия и конная артиллерия, а также 1-я артиллерийская бригада – «на квартирах» в окрестных деревнях. Гвардейская пехотная дивизия разместилась: 1-я бригада – вправо от Царскосельской дороги, на высотах около речки Дудергофки, 2-я бригада (Измайловский и Егерский пехотный полк со 2-й батарейной ротой) – впереди за озером в виде авангарда. Именно по размещению частей за Дудергофским озером, прикрывавшем основной лагерь с запада – юго-запада, часть и получила название «Авангардного лагеря». Оба лагеря были размещены с учетом быстрого построения в колонны для атаки. Расположенный уступом Авангардный лагерь на своем левом фланге имел лейб-гвардии саперный и учебный саперный батальоны, две роты гвардейских подпрапорщиков и кондукторскую.

К концу 1820-х гг. окончательно сложилась планировка Красносельского гвардейского лагеря: Большой лагерь (лагерь боевого корпуса) – вдоль Дудергофки, по обе стороны Царскосельской дороги, Авангардный лагерь – на западном берегу Дудергофского (первого) озера и особый Укрепленный лагерь – на левом фланге Авангардного, над оврагом. В Большом лагере стояли первые три бригады гвардейской пехоты, военно-учебные заведения, в Авангардном – 4-я гвардейская пехотная бригада (Егерский и Финляндский полки), а в Укрепленном – инженерные войска и учебная артиллерийская бригада. Царская ставка размещалась в Большом лагере, за расположением Дворянского полка, а палатка командующего корпусом – на правом фланге Преображенского полка. Были оборудованы учебное артиллерийское поле и стрельбище. Впоследствии они неоднократно меняли конфигурацию в связи с увеличением дальности стрельбы новых видов оружия. В 1832 г. был выкуплен участок земли под лагерь гвардейской кавалерийской дивизии. Он находился севернее, затем там устроили ипподром и проводились скачки. Между кавалерийским и Авангардным с 1830-х гг. стал располагаться лагерь Собственного Его Высочества Конвоя (иногда его называли Черкесским, хотя в составе конвоя были далеко не только горцы). Артиллерийское поле расположили у деревни Рас-кино, к юго-западу от Красного Села, за «Военным полем». В том же районе располагалась лаборатория и пороховой склад.

Работы в Красносельском лагере. Гравюра. XIX в.

М. И. Пыляев оставил следующее описание гвардейских лагерей в ранний период их существования: «Лагерь под Красным Селом в старину представлял собой довольно красивую картину: кавалерия обыкновенно располагалась в деревне, а пехота в палатках, покрывающих все видимое пространство. Солдатские палатки расставлялись по одной линии в три ряда одна за другой; за ними, отступая немного, следовали офицерские палатки, потом с таким же уступом – штаб-офицерские, далее полкового командира, которая всегда посередине полка. Палатки бригадных командиров – в середине бригады, за ними палатка дивизионного генерала. За палаткою полкового командира ставили палатки для его адъютанта и поодаль для канцелярии и музыкантов. Все это придавало Красному Селу какой-то необыкновенный вид и привлекало массу посетителей из города».

В 1830 и 1831 гг. гвардейские лагеря не проводились: часть войск участвовала в подавлении Польского восстания, а часть оставалась в городе в связи с холерной эпидемией, спровоцировавшей беспорядки. В 1832 г. сборы возобновились. Нужно отметить, что 1840-е гг. считаются временем расцвета Красносельских лагерей. Постоянное внимание Николая I способствовало привлечению большего количества частей. В эти годы численность лагерей достигает 40–70 тысяч человек каждое лето.

Собственно, в самом начале своей истории лагеря были действительно похожи на пребывание войсковых частей в походе: лагерь был палаточным в первые годы существования. До нас дошел важный источник по ранней истории лагерей – воспоминания Н. К. Имеретинского, в 1848 г. закончившего пажеский корпус и произведенного в поручики Преображенского полка. Впоследствии он служил в Генеральном штабе, был пожалован в Свиту Его Величества, и оставил нам яркие воспоминания «Записки старого преображенца». В них описывается лагерь в первые годы своего существования (николаевское время):

«В ту пору вокруг не было нигде буквально ни кустика, ни деревца… Каждый полк располагался в одну линию, каждый батальон – в колонне к атаке. Кроме больших интервалов между полками, батальонами и полубатальонами, проходили, между рядами палаток, маленькие улички в три шага шириною. За солдатскими разбивались офицерские палатки, а за ними денщичьи. Далее в середине полка стояла ставка полкового командира, то есть просто три офицерских палатки, соединенные между собою. Но ни полковой командир, ни штаб-офицеры, ни ротные командиры не жили в палатках, а помещались в маленьких деревянных домиках, так называемых бараках… Официально они предназначены были на офицерские кухни, но практике же обратились в жилье, а кухни выстроены были во второй линии самими офицерами негласно… За бараками располагались солдатские столовые, то есть просто ряды дерновых скамеек, под открытым небом, далее размещались фуражный двор, лазарет и прочь… Младшие офицеры жили в палатках… Офицерская палатка отличалась от солдатской только тем, что кроме парусинового верха наружной палатки внутри натягивался еще грубый синий тик. Офицеры начинали с того, что покупали доски, сколачивали из них пол, и этим многие ограничивались. Некоторые офицеры вместо казенного синего тика натягивали на деревянных рамах собственный роскошный тик, так, что палатка получала вид комнаты… Офицерское жилье в палатках было плохое. В солнечную погоду – нестерпимый жар, в холодное время – стужа, пронизывающая до костей, а в сырую погоду – насморки, флюсы и прочие последствия непогоды. Дождливое время было нашей наигоршею бедою, потому что приходилось спать в сыром белье и подвергаться день и ночь снизу – испарениям, а сверху невольным душам».

Несколько строк посвящает Н. К. Имеретинский быту солдат в лагере: «Я всегда завидовал солдатской практичности. У них была одна только парусина, но они натягивали ее так туго, что дождь, если и проникал внутрь, то разве в виде мельчайшей водной пыли. Двенадцать человек преловко местились в одиночной, парусинной палатке. Кругом были нары, и на каждой боковой стороне укладывались по четыре человека, ногами в середину. На задней стороне только двое – из унтер-офицеров и ефрейторов, и по обе стороны двери тоже двое. Подкладывали они под себя тюфячок или просто солому, одеялом служила шинель, а сундучок под нарами заключал весь гардероб. Словом, об удобствах не думали, а жили по Суворовскому правилу: „Солдатский туалет таков: как встал, так и готов!“».

Воспоминания Н. К. Имеретинского – источник, который позволяет нам изучить быт, солдатские занятия в раннюю пору существования Красносельских лагерей. Обстановка в эти годы в армии и гвардии была очень непростой. Пройдя жесткую школу армейского воспитания, все три сына императора Павла считали максимальную слаженность, выучку и муштровку солдат важнейшим элементом армейской службы. Три брата – это императоры Александр Павлович, Николай Павлович и великий князь Михаил Павлович, бывший с 1819 г. командующий Гвардейским корпусом.

«Государь Император, Высочайшим приказом, в 22-й день сего июля отданным, соизволил назначить меня командиром 1-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии. Вступая в командование сею бригадою, я тем более считаю себя счастливым, что полки, оную составляющие, прославили себя мужеством в бранях и отличнейшим во всех частях устройством, утверждающим меня в надежде, что сохранением совершенного порядка и того блестящего состояния, коим всегда отличались, сделают меня достойным милостей Монарха, столь лестное начальство мне вверившего. Генерал-фельдцейхмейстер, бригадный командир Михаил».

Николаевское время часто представляют особым, строгим, если не сказать больше – «палочным» периодом в истории российской армии. В таких утверждениях немало правды. Действительно, палочная дисциплина и маниакальное стремление императора Николая I к порядку проявились еще до восхождения на трон, и уже тогда великий князь не был любим в гвардии именно за жестокость и излишнюю муштру. Впрочем, что говорить, еще с павловских времен армия была сориентирована на жесткую дисциплину и на отношение к солдату, как к заводной игрушке. Несмотря на популярность идей Суворова, стержнем ее, по сути, оставалась прусская концепция второй половины XVIII в. Устаревший характер доктрины, отсталость вооружения и военной тактики ярко проявились в годы Крымской войны. Итогом стали военные реформы Александра II и гуманизация отношений в армии.

Ход маневров в значительной мере также определялся самим императором. Фридрих Гагерн так описывал свое общение с Николаем Павловичем и его поведение на маневрах:

«5 августа… Ночью мы направились в Красное Село, где нам было отведено прежнее помещение императора Александра (видимо, дворец Александра I. – В. П.).

6 августа. Рано утром, в 4 часа, был маневр и артиллерийская стрельба… Император очень много думает о своем маневрировании; он говорит: „Я ввел лагеря и большие полевые маневры; при императоре Александре видели только парады“. Император неутомим, адъютанты его должны проявлять ту же деятельность… Он подзывает одного из адъютантов и говорит: „Видите ли там сильные неприятельские массы, угрожающие обходом правому крылу генерала N? Быстро произведенная перемена фронта может спасти его! Приведите ему тотчас же на помощь дивизию X, прежде чем он не уничтожен!“ Будучи высказано прозою, оно значит: „Я предполагаю, что правому крылу генерала N угрожает сильный неприятель; N должен поэтому сделать перемену фронта; дивизия X должна прикрыть его“».

Однако маневры далеко не всегда проходили именно так, как желал император. В 1853 г. «противником» Николая I стал один из самых известных и опытных офицеров того времени В. Ф. Ридигер (полководец он был известный, его портрет висел в галерее героев 1812 г. в Зимнем дворце). На маневрах он уверенно управлял вверенными ему войсками и смог победить венценосного «противника». Он же и высказал Николаю свое недовольство: «Ваше величество! Вот какие генералы будут вести в бой полки в наступающей войне! Если не заменить их способнейшими, то нам и в самом деле придется плохо!». Слова оказались пророческими.

Содержание маневров при Николае I также описывает Н. К. Имеретинский:

«Вначале оно было еще сносно; занимались устройством лагеря, праздновались царские объезды, потом начинались ротные, батальонные и полковые учения. Все это продолжалось час или два и было еще посильным бременем. Но в конце июня начинались на военном поле дивизионные двенадцатирядные учения и потом дивизионные линейные учения (в полном числе рядов) „с порохом и артиллериею“, как говорили в приказах, то есть стрельба производилась холостыми зарядами. Если, например, учение было назначено в семь часов утра, то людей будили в четыре часа, а к пяти были уже готовы на линейках. Этим начиналось утро, крайне тягостное для солдат, которых начинали будить гораздо помянутых часов, предписанных приказом. Конечно, не менее тягостно было утро для офицеров».

То, что изначально лагерь действительно был в бытовом смысле не устроен, описывается и в истории Семеновского полка: «Первым загородным расположением Семеновского полка было Красное Село, но там батальон стоял только два года. В 1825 году Высочайше повелено, чтобы штабы загородных батальонов полков Преображенского и Семеновского находились в Царском Селе, а роты бы размещались в его окрестностях.

В середине июля полк обыкновенно выступал в лагерь, где присоединялся к нему и загородный батальон. Выступление делалось обыкновенно целым корпусом побригадно; первая бригада собиралась на Семеновском парадном месте и затем шла походным порядком. Пройдя заставу, высылались авангард и арьергард. Полковник Шипов (новый, назначенный после Семеновской истории командир полка. – В. П.) усердно старался об улучшении образа жизни и продовольствия в лагерях; он не жалел издержек, лишь бы солдат ел хорошо; винную порцию он обращал в мясную. Но, несмотря на все старания, ему все-таки не удалось устранить некоторые весьма ощутительные неудобства; так, например, хлеб продолжали печь в Петербурге, за неимением лагерных хлебопекарен, и оттуда привозили на полковых подъемных лошадях, котлы для варки каждый раз нанимали напрокат, а вместо чашек для еды употребляли крышки от кашных котлов…

Шварц Г. Унтер-офицеры лейб-гвардии Финляндского полка на фоне лагеря (Красное Село). 1849 г.

Отлучка из лагерей офицеров была настолько затруднена, что отъезжающие более чем на день должны были являться Великому Князю – бригадному командиру».

Разница между лагерями в 1830–1850-е гг. и в 1860–1880-е гг. была действительно разительной. На ситуацию повлияли и поражение в Крымской войне, и начавшиеся вслед за ним военные реформы, и в целом изменение общественно-политической ситуации в стране, которое, несомненно, отразилось и на армии. В «Истории Семеновского полка» мы видим сравнение порядков, заведенных в лагерях в царствования Николая I и Александра II: «Крымская кампания имела влияние не только на образ жизни офицеров, но и на взгляд, и на требования службы. Достаточно точно вспомнить о том, что представлял из себя Красносельский лагерь в сороковых годах и чем он сделался в шестидесятых, чтобы такая разница сам бросилась в глаза. В царствование Императора Николая Красное Село была деревня, где, кроме дворцов, штабов и крестьянских изб не было решительно ничего. Не говоря о фотографах, часовых дел мастерах, ресторанах и других магазинах и заведениях, которые теперь можно найти чуть ли не в каждом доме, тогда не было возможности найти самого необходимого для продовольствия; единственно, что доставлялось туда подрядчиками, было мясо. Самый лагерь представлял из себя пустыню. О садах, бараках не было и помину. Всякое дерево, всякий кусточек, дерзнувший появиться на свет божий в районе лагеря, немедленно же вырубался. В Петербург ездили на лошадях, нанимаемых у соседних крестьян; экипажей не существовало. К вступлению в лагерь полк приготовлялся как к дальнему походу: снаряжался весь обоз, забирались все предметы продовольствия и фуража. Офицеры делились на артели, выбирали из своей среды артельщиков, на обязанности которых лежало еще до выступления запастись всем необходимым, не только продовольствием, но и вещами, до мельчайших предметов ежедневного употребления. О роскоши и изысканности обедов и сервировки, конечно, не могло быть и речи. В будничные дни отлучки в Петербург были строжайше воспрещены, и только по праздникам некоторым офицерам удавалось вырваться из лагеря и на наемной одноконной телеге по нескольку человек сразу тащиться в город.

Штаб войск лагерного сбора. Красное Село. Начало XX в..

Лагерная жизнь была невесела. Ученья продолжительные, частые и утомительные сменялись беспрерывно. Тяжелее всего приходилось на дивизионных ученьях, производившихся на военном поле. Существовавшие 4 боевые порядка дивизии отнимали несколько часов времени только для подготовки к ним. В часы, свободные от занятий, отдыхать было негде, кроме как закупоренными в своих палатках, в которых офицеры иногда располагались по двое. Вне палатки приходилось оставаться на солнцепеке или под дождем. Единственными прогулками были деревни Ластиково и Никулино. Первый барак, появившийся в лагерях, был в Семеновском полку, выстроенный с разрешения Государя, для генерала Липранди, в уважение к его преклонным летам и слабому здоровью, на месте, где теперь офицерская столовая.

В начале пятидесятых годов порядки эти, служба и образ жизни стали быстро меняться: в лагерях стали разводить сады, строить бараки, вначале для помещения различных полковых мастерских, а потом и для офицеров; наконец, различные усовершенствования стали так расширяться, что в скором времени могли удовлетворить самым прихотливым и изысканным требованиям офицеров. Отдельные офицерские артели соединились в одну общую полковую; болотистый луг с кочками превратился в роскошный сад; выстроена столовая, уже в шестидесятых годах летнее помещение офицерского собрания достигло почти того комфорта, каким отличается в настоящее время».

Бараки Авангардного лагеря. Современное состояние

В 1870-х гг. «…в лагерях разведен роскошный сад, распланирован новый сад, способствующий в значительной степени отдохновению и приятному препровождению времени гг. офицеров в лагерные месяцы.

Весьма благотворна была постройка в лагерях бани для нижних чинов, которая дала возможность солдатам каждую неделю бесплатно пользоваться горячим мытьем и холодными душами».

Штабной дом Авангардного лагеря. Начало XX в.

Нужно отметить, что два первых русских регулярных полка находились всегда на особом положении: «Два старинных, самых престижных полка гвардейской пехоты – Преображенский и Семеновский, составлявших Петровскую бригаду, укомплектованные самыми лучшими, рослыми, сильными, красивыми солдатами, самыми знатными и родовитыми офицерами, во всех войнах первой трети XIX века были неприкосновенным резервом. Их как телохранителей императора и украшение всей русской армии ставили подальше от вражеского огня и берегли для последнего решающего удара или для торжественного вступления в города, с идеальной выправкой, в непотрепанном виде и в полном комплекте людей. Петровская бригада заслужила это право своими подвигами в годы Северной войны 1700–1721 годов. На Красносельских маневрах, как на репетиции возможных будущих войн, эта традиция продолжалась и при Николае I»[23].

Князь Имеретинский писал: «Преображенский полк на всех маневрах всегда почти ходил в глубоком резерве. Зато в последний день он выступал в роли священной фаланги, решающей участь войны, и производил эффектную, сомкнутую атаку».

Вот наступила новая эпоха – время перевооружения армии, перехода от воинской повинности к всеобщему призыву, время Великих реформ. Воспоминания офицеров и учащихся военных учебных заведений дают нам объемную и живую картину происходившего в гвардейских лагерях. Сначала обратимся к изменениям, произошедшим в обустройстве лагерей. Здесь наиболее яркое описание оставил Юрий Владимирович Макаров, служивший в лейб-гвардии Семеновском полку. Его мемуары охватывают период с 1905 по 1917 гг. «Кажется, еще со времен императора Николая I, вся русская армия меняла зимние квартиры на летние, т. е. выходила в лагери, 1-го мая. С этого же дня полагалось и надевать летнюю форму, офицерам белые кителя, а солдатам белые гимнастерки. На офицерские фуражки и на солдатские бескозырки надевались белые чехлы. Так как черная фуражка с надетым белым чехлом выглядела довольно некрасиво, офицеры заказывали себе особенные, летние фуражки, легкие, где верх в виде чехла был уже приделан. Такая летняя фуражка стоила два рубля, и чехлы на ней можно было менять.

1-е мая – праздник весны. В центральной России и на юге в этот день всегда тепло. В городе же Санкт-Петербурге и его окрестностях этот день нередко ознаменовывался холодным дождем, пронзительным ветром и такой погодкой, когда, как говорится, хороший хозяин собаку на двор не выгонит. И, несмотря на это, что бы там на небе ни происходило, хотя бы снег валил, что иногда и случалось, войска Петербургского гарнизона в этот день 1-го мая неукоснительно шлепали по грязи 25 верст через Лигово в Красное Село, одетые во все белое. Граждане одеваются по погоде. Войска – по уставу.

Железная дорога от Красного и до Дудергофа проходила по низине и шла параллельно главному лагерю, который был расположен на возвышенности, приблизительно в километре расстояния. В одну линию были вытянуты 1-я и-2-я гвардейские пехотные дивизии, в перемежку с их артиллерией, 1-й и 2-й бригадой. На самом правом фланге стояли Преображенцы, затем 1-я батарея 1-й артиллерийской бригады, левее их Семеновцы, затем опять артиллерия, за нею Измайловцы и Егеря, а затем дальше 2-я дивизия, Московцы, Лейб-гренадеры, Павловцы и Финляндцы. Левее Финляндцев помещались бараки Пажеского корпуса. Участок нашего Семеновского полка был расположен на самом высоком месте, если смотреть от станции Красное Село влево от Царскосельского шоссе. Тут же, в расположении нашего полка, шагах в двухстах от передней линейки, стояла деревянная дивизионная церковь. На площади перед Красносельской станцией всегда торчало десятка полтора потрепанных извозчиков с дребезжащими пролетками, такого сорта, для которых уже в столице места нет. Обслуживали они главным образом офицеров 1-ой дивизии, т. к. офицерам 2-й удобнее было сходить на „военной плат-форме“, полустанке, расположенном между Красным Селом и Дудергофом. У каждого полка были свои любимые извозчики. У нас был рыжий Фома, который, если выходили наши, с другими уже не ездил. У рыжего Фомы была тоже рыжая, тощая, но довольно резвая лошаденка, которая со станции в лагерь, все время в гору, с двумя, а иногда и тремя седоками, трусила, бывало, минут двадцать, и все это за почтенную сумму в два двугривенных. Зато по субботам, к 12-часовому поезду в Петербург, та же лошаденка, со стоящим и размахивающим кнутом Фомой, спархивала с горы вниз на станцию в рекордное время… Лагерь стоял в березовой роще и издали, да и вблизи, был очень красив. Перед ним, от Преображенцев и до Финляндцев, версты на две, тянулась широкая, шагов в 20, утрамбованная и обильно посыпанная песком дорога, носившая название „передней линейки“. Содержалась она в безупречной чистоте, и бросить на нее бумажку или окурок был проступок. Отношение к этому месту было приблизительно такое же, как у моряков к „шканцам“ на военном корабле. Ездить по ней в экипаже было, разумеется, строжайше запрещено. Верхом же проезжать по всей ее длине имели право только царь, очень высокое начальство и дежурный по войскам лагерного сбора, т. е. лица, которым по уставу вызывался полковой караул. По середине каждого полка, немного отступя вглубь, позади передней линейки, находилась также обильно посыпанная песком площадка, а на ней стояли две палатки. В одной помещался полковой караул, а в другой дежурный, или помощник дежурного по полку. Между этими палатками, на особой стойке, одетое в клеенчатый чехол, полулежало полковое знамя. Около знамени всегда стоял часовой. На передней же линейке, на флангах каждого полка, под деревянными „грибами“, имевшими назначение защищать от солнца, дождя и непогоды, стояли дневальные при тесаках. От сильного косого дождя грибы эти, конечно, не защищали, и, когда такой дождь начинался, дежурный по полку приказывал: „Надевать шинеля в рукава“. Начиналось обыкновенно с правого фланга. Преображенские дневальные начинали орать: „Преображенского полка дежурным дневальным надеть шинеля в рукава!“. Наш дежурный повторял приказание, и та же музыка начиналась у нас. От нас перекатывалась в артиллерию, потом к Измайловцам, потом к Егерям и так дальше по всей линии. Никому не хотелось одеваться первому, и все равнялись на соседа справа. И случалось иногда так, что, покуда докатится приказание с правого фланга на левый, от Преображенцев до Финляндцев, капризный ингерманландский дождь возьмет да и перестанет. На эти случаи самое практическое было бы для дежурных и дневальных завести клеенчатые плащи, но до этой реформы у нас тогда еще не додумались.

Сразу же за передней линейкой начинались квадраты солдатских палаток. Палатки по традиции были белого цвета («наши матки – белые палатки») и представляли из себя довольно комфортабельное жилище. Четырехугольник шагов по шести с каждой стороны, был обнесен земляным валом, снаружи обложенным дерном. Внутри по трем сторонам земляные нары, устланные досками. На полу также доски. Посередине толстый шест, поддерживающий верх палатки. Он настолько высок, что около него даже такие крупные люди, как у нас, могли стоять во весь рост. Кругом шеста стойка для винтовок. Население каждой палатки 10–12 человек. Из-за всяких командировок, в лагери полк выходил обыкновенно, имея в каждой роте не больше 70–80 человек, а потому и палаток на роту редко бывало больше восьми. Внутренность палаток содержалась в большой чистоте. Воздух в них был чист, по возможности. При густоте населения в ночное время спасали открытые полы и благодатный ветерок. Сразу же за солдатскими палатками располагались помещения фельдфебелей. В некоторых ротах это были тоже палатки, но оборудованные более комфортабельно. У хозяйственных ротных командиров фельдфебельские помещения были балаганчики из досок, с кроватью, столом и двумя стульями. Такие же балаганчики рядом служили канцелярией. В них помещались ротные писаря…

Тыл палаточного расположения – березовая роща, изрезанная дорожками, усыпанными песком, шла в глубину еще шагов на полтораста и упиралась в широкую шоссейную дорогу, которая шла параллельно передней линейке и резала главный лагерь по всей его длине. По другую сторону этой дороги тянулась линия офицерских бараков. В каждом полку бараки были разного типа. У Преображенцев и Измайловцев в русском стиле, с гребешками и с петушками, у первых выкрашенные в темно-красную краску, у вторых – в белую. В том же стиле выдержаны были и их лагерные собрания. Наши офицерские бараки никакого стиля не имели и, в противоположность нашему отличному лагерному собранию, были вовсе непрезентабельны. Каждый барак представлял из себя маленький деревянный домик с террасой. Домики делились на две половины, и из каждой половины дверь выходила на террасу. Так как один офицерский барак полагался на роту, то одна его половина предназначалась ротному командиру, другая – двум младшим офицерам. У ротного было три комнаты: кабинет, спальня и маленькая каютка для денщика. У младших офицеров по комнате и такая же каютка для двух денщиков. Кроме парадного входа, через террасу, на каждой половине было еще и черное крыльцо. Им главным образом и пользовались все обитатели барака, чины офицерские и нижние. Впрочем, никогда не случалось, чтобы наши офицерские бараки были населены, как им это полагалось. Офицеры постарше через два лета в третье имели чуть-что незаконные права на трехмесячный отпуск. Были полковники и капитаны, которые умудрялись получать отпуск каждое второе лето. Все они на летний сезон разъезжались по своим имениям или по заграницам, т. к. отпуска в полку давались легко. Во время лагерного сбора в ротах зачастую оставалось по одному офицеру, и при таких условиях жаловаться на тесноту в бараках нам не приходилось. Мебель в бараках была собственная, офицерская. Свозили туда обыкновенно все то, что уже не годилось на городских квартирах. Кровати у всех были городские и обыкновенно с пружинными матрацами. Почти всюду в бараках имелись письменные столы, диваны и мягкие кресла. Попадались бараки с кушетками, зеркальными шкафами и даже с коврами. Вообще суворовского спартанства там, нужно сознаться, не наблюдалось. Каждый старался устроиться поудобнее. Бараки батальонных командиров, так называемые „полковничьи“, были еще больше и еще удобнее и помещались в саду, против Собранья. Барак командира полка был деревянный домик в несколько комнат. Это была уже настоящая „дача“, со всеми возможными удобствами. На содержание и ремонт офицерских бараков казна, по обыкновению, ничего не отпускала. Накопленный из офицерских вычетов, в мое время, кажется, по рублю в месяц, существовал „барачный“ капитал. Из него и брались деньги на всякие покраски и починки.

Аллея в Авангардном лагере. Современный вид

За офицерскими бараками первой линии шла дорожка, а за ней, на некотором расстоянии, были построены огромные и солидные, на кирпичных столбах навесы, каждый вместимостью на 500 человек. Это были батальонные столовые и кухни. Каждый четырехугольник навеса делился на четыре части, по числу рот в батальоне, а посредине кухни с котлами. Около каждой кухни во время обеда и ужина работал свой кашевар, в белом фартуке и белом колпаке. Каждая из четырех рот располагалась в своем углу, и все столы были покрыты толстым слоем белой лаковой краски. Мыли их часто горячей водой с мылом, а после каждого обеда и ужина протирали мокрой тряпкой, таким образом содержались они в самой идеальной чистоте. Столовых в полку было четыре, по одной на каждый батальон. Кроме своего прямого назначения, эти навесы-столовые служили и другим целям. В ненастную погоду под руководством офицеров и унтер-офицеров там производились занятия, „словесность“, т. е. понятие об уставах, сборка-разборка винтовки и „грамотность“. Спору нет, что до революции в России было много неграмотных, все же из поступавших осенью в роту 50–60 человек совершенно неграмотных выходило не больше 10–15. Зато так называемых „мало-грамотных“, которые могли читать только по печатному, с превеликой медленностью и „пальчиком водя“, а когда пускались писать, то выводили чудовищные загогулины – таких было подавляющее большинство. По успешности их всех делили на группы и при первой возможности сажали их за буквари. Как общее правило, писать любили больше, чем читать. Это было занятие много занимательнее.

Для экономии, а главное для удобства, в лагерях чины надевали высокие сапоги только на строевые занятия и в наряды, а все остальное время разгуливали в „опорках“. Полагаю, что военным объяснять, что такое „опорки“, излишне. Ходить без фуражки или без пояса не позволялось, но при фуражке, при поясе, с застегнутым воротом и с ногами в опорках, вне службы, в лагерях солдат считался одетым по форме. В таком виде он мог предстать даже перед ротным командиром. В опорках строем роты ходили на обед и на ужин, причем по старой гвардейской традиции в четырех шагах перед ротой шел флейтист, игравший на дудочке»[24].

Художник П. А. Федотов – участник и летописец красносельских лагерей

Маневры николаевского времени – особая, самая, может быть, яркая страница в истории Красного Села. Такого внимания, какое тогда получали они свыше, наверное, позже никогда уже не было. К сожалению, в середине XIX в. еще нет фотографии – важного исторического источника. Искусство фотографии тогда только начинало развиваться в Петербурге, и первые фотографы доехали до Красного Села лишь в эпоху Александра II, а массовыми стали съемки лишь в царствование Александра III.

Как же «увидеть» происходившие события? В этом нам может помочь творчество одного из ярких представителей художественной культуры XIX в., человека глубоко связанного и с армией, и с Красным Селом – Павла Андреевича Федотова. Его работы «Сватовство майора», «Вдовушка», «Анкор, еще анкор!» вошли во все учебники по истории художественной культуры России XIX в., да и вообще в золотой фонд отечественной культуры. Всего тридцать семь лет прожил он, из них семнадцать отдал российской армии – учебе в Кадетском корпусе и службе в лейб-гвардии Финляндском полку. Еще во время учебы он увлекся рисованием, а материал для творчества давали ему сослуживцы, военная жизнь, быт. Важной ступенью в его творчестве стала картина «Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка вел. кн. Михаила Павловича 8-го июля 1837 года». Место действия – Красное Село, маневры. Почти каждый год, за исключением военных походов, Финляндский полк выходил на маневры в Красное. Жизнь лагерей была Федотову знакома не понаслышке.

Федотов П. А. Автопортрет. 1848 г.

Собственно, главное отличие работ Федотова от других художников-баталистов, в то время активно работавших на поле создания славы российской армии, – интерес к быту, к повседневной жизни солдат, в том числе и в Красносельских лагерях. Из его работ мы можем почерпнуть знания и образы того, что не отражено в официальных картинах, где шпалеры войск движутся, как заколдованные, по линейке, а начальники застыли, отдавая воинское приветствие.

Бытовые сюжеты, частные эпизоды во время учений и маневров оживают благодаря тонкому чувству юмора Павла Андреевича. Мы как бы действительно погружаемся в атмосферу солдатских будней, окунаемся в настоящую жизнь, которой так не хватает в официальных документах и парадных картинах.

3 января 1834 г. началась служба П. А. Федотова в чине прапорщика в лейб-гвардии Финляндском полку. С 1833 г. Финляндский полк располагался в Большом лагере, где его соседями были Московский, Гренадерский, Павловский и другие пехотные полки 2-й гвардейской пехотной дивизии, а также роты гвардейской пешей артиллерии и военно-учебные заведения на правом фланге. Первые его акварели были посвящены жизни в гвардейском лагере. Одной из первых была работа «В лагере на передней линейке. Групповой портрет офицеров Финляндского полка». На переднем плане – беседующие офицеры, расположившиеся на диване, сооруженном из дерна. Портреты однополчан точны, очень верно и тщательно прописаны. Однако сами фигуры размещены еще с ошибками в пропорциях и пространстве.

«Кроме умения передать сходство, без труда прослеживается еще одна свойственная мастеру черта – любовь и внимание к деталям бытового характера, которые становятся „говорящими“. Так, (двое из сослуживцев) одеты в домашние халаты, видимо, они являлись хозяевами палатки, которая изображена слева от сидящих. Известно, что до появления бараков офицеры жили в них по двое. За спинами беседующих тянется линия других офицерских палаток, около которых стоят беседующие… (офицеры)»[25].

Как пишет известный петербургский искусствовед Э. Д. Кузнецов, «8 июля, произошло новое событие, повлиявшее на судьбу нашего героя. „Великий князь Михаил Павлович, облегченный от тяжелой болезни, возвратился тогда из-за границы и обходил лагерь своих любимцев-гвардейцев буквально без церемоний, по-отечески. Нестройными, но живописными группами толпились вокруг него гвардейцы, лезли на пирамиды, на плечи товарищей, чтобы увидеть в лицо своего отца-командира; добродушные ура, шапки в воздухе, давка, беготня – сюжет славный! задел за живое на первом порыве художника, и он его с терпением выполнил в лицах…“ – так описал событие сам Федотов.

Происшедшее в этих словах сильно сокращено, сжато – выражена только его суть. На самом деле все случилось не вдруг. Увлеченный „сюжетом славным“, Федотов сначала исполнил эскиз – размытой тушью, в размере, несколько уступающем размеру будущей композиции. Эскиз был почтительнейше представлен командиру полка, а потом и самому Михаилу Павловичу, и удостоился поощрения. Федотов тотчас получил отпуск, впервые за три года службы и неслыханно продолжительный, с 20 августа по 20 декабря – „по домашним обстоятельствам“, фактически же в поощрение дальнейшей работы над картиной»[26].

То есть Федотов выполнил картину, понравившуюся са́мому высокому начальству. Успех подтолкнул развитие его как художника, и автор получил большую творческую свободу.

«Плод полугодовалого труда, помещенный под стекло и заключенный в приличествующую случаю раму, командир полка Офросимов представил великому князю. Михаил Павлович внимательнейшим образом рассмотрел картину и остался доволен, не сыскав ни малейшей погрешности против устава: видно было, что рисовал офицер, образцовый фронтовик, а не штафирка. Наградой явилось высочайшее изъявление удовлетворенности, а также бриллиантовый перстень, переданный Михаилом Павловичем через командира полка. „Этим-то перстнем окончательно припечаталось в душе его художественное самолюбие“, – шутливо прокомментировал потом сам Федотов.

Федотов П. А. Встреча в лагере лейб-гвардии Финляндского полка великого князя Михаила Павловича 8 июля 1837 года. 1838 г.

Совершилось в самом деле нечто важное: картина, еще подсказанная инерцией любительского художества и во многом носившая отпечаток домашности, сама собою стала произведением, если не профессиональным, то хотя бы полупрофессиональным и сразу придала милым рисовальным забавам молодого офицера реальный практический смысл. И если уж попытаться расставить вехи на пути Федотова, то „Встреча Михаила Павловича…“, безусловно, окажется одной из важных»[27].

П. С. Лебедев, соученик Федотова по Кадетскому корпусу, вспоминал, что командир полка генерал-майор М. А. Офросимов (1833–1839 гг.) «на время лагеря 1839–го – да отделил барак, где он поселился с своими слепками и рисунками».

Федотов П. А. Брань под Красным. 1840 г.

Федотов П. А. Как хорошо иметь в роте портных. 1835 г.

Действительно, это была существенная льгота. И даже новый командир полка Вяткин, относившийся к художнику без должного пиетета, и в целом человек более грубый, тем не менее не отменил невиданной льготы. Федотов казался близким к высокому начальству. А сам Вяткин попадал на листы акварелей и карандашных рисунков не в самом лучшем виде. Как пишет Э. Д. Кузнецов, «Федотов не раз изображал командира полка Вяткина, и всякий раз в не красящем его состоянии начальственного восторга. Вяткину же посвящены и две парные карикатуры – „Брань под Смоленским (кладбищем)“ и „Брань под Красным (Селом)“», построенные не без изящества на двойной игре слов. С одной стороны, „брань“ – это и сражение, и просто брань, ругань. С другой стороны, Красное и Смоленск – места важнейших сражений 1812 года, они тогда были на слуху у всех, тем более в армии. В карикатуре же они выступают как Красное Село – место летних лагерей, и Смоленское кладбище, соседствующее с плацем Финляндского полка. Смешно придумано и не без горечи, потому что параллель между 1812 и 1839 годами, увы, не в пользу последнего».

Федотов П. А. Групповой портрет Андрея, Григория и Александра Дружининых. 1840-е гг.

Интерес к военному быту был в новинку. Обычно (и долгое время после Федотова) баталисты отдавали должное совсем другому виду парадных картин – с войной, парадами, на пике событий. Писатель Дружинин, друг, сослуживец и биограф художника, так охарактеризовал его стиль: «Павел Андреевич понимал военную живопись по-своему и так называемых баталических картин, с большими массами пехоты и конницы, с дымом и правильными движениями колонн, рисовать никогда не готовился. Область его была не там, не посреди величественных и разрушительных картин боя массами: его в тысячу раз более привлекало изображение эпизодов малой войны, бивуаков, перевязочных пунктов, казарменных уголков, – одним словом, сцен немногосложных и отличающихся от живописи домашних сцен только тем, что фигуры одеты по-военному и имеют при себе оружие». Он вспоминал: «С утренних служебных занятий Федотов почти всегда возвращался, подметив какую-нибудь оригинальную подробность или характеристическую сцену. Маневры с дневками, живописными биваками, переправами вброд, дружескими беседами после утомительных переходов были для Павла Андреевича золотым периодом, давая ему десятками планы серьезных или шутливых очерков. Еще молодым офицером, когда ему приходилось стоять на дальних караулах, он всегда возвращался с запасом самых разнообразных наблюдений. Если ему приходилось бывать с ротой на пожаре, он посреди дыма и суматохи подсматривал за один раз столько сцен, сколько иному не подметить во всю жизнь».

С другой стороны, Федотов как человек, погруженный в военную жизнь, лучше, чем любой штатский, понимал армейскую жизнь, передавая детали, понятные только живущему в армейской среде. За это ему и отдавало должное высокое начальство. В эпоху, когда фотография еще не пришла на поля сражений и маневров, картины отчасти замещали ее, фиксируя события. В такой ситуации ценилась точность в деталях, и тут Федотову не было равных.

Члены императорской фамилии постоянно посещали войска, расположенные в лагере. Они останавливались в своих дворцах, построенных в Дворцовом саду Коломенской слободы Красного Села, откуда в любой момент могли отправиться по полкам с объездом, объявить смотр, учения или маневры. Как отмечал С. А. Гулевич, историограф Финляндского полка, в котором служил Федотов, во время маневров Николай I нередко ночевал в палатках с гвардейцами. В конце лагерного периода обычно царем производилась общая тревога, когда все полки, демонстрируя ловкость и быстроту действий, мчались наперегонки к общему месту сбора. Этот сбор означал приближение завершающих сезон больших маневров. О них объявлялось накануне, когда участники узнавали сроки проведения, длительность, задачи. Обычно маневры длились 24 дня. В 1842 г. Федотов в составе Финляндского полка участвовал в длительном семидневном маневре. Было выдано на шесть дней печеного хлеба и крупы, холостых патронов солдатам по 100 штук. Батальонным командирам предписано составить по окончании краткое описание действий «с обозначением частей войск и лиц с особенною удовлетворительностью исполнивших возлагаемые на них поручения».

Федотов П. А. Бивуак лейб-гвардии Гренадерского полка. 1843 г.

«Картины красносельских маневров с эпизодами и сценами походной жизни, выполненные в форме акварельных очерков, занимают значительное место в ряду батальных сюжетов Федотова. В них проявились все черты творческой индивидуальности автора, своеобразного, наблюдательного и остроумного мастера. Рисунки и акварели, тематически связанные с маршами, бросками войск, известны по репродукциям. Например, „Переход егерей вброд через реку на маневрах“. Егеря или солдаты Финляндского полка, который относили к легкой пехоте, перебираются через реку. Федотов на небольшом пространстве листа развернул один из эпизодов маневра, обращая внимание на преодолеваемые военными трудности и занимательные детали военного быта, на рядовых солдат, представленных разнообразно и по-человечески тепло, а не штампованно красиво, как у А. Гебенса или А. Ладюрнера. Эта сепия весьма характерна для Федотова, подобные военные композиции отсутствуют у других баталистов. Художник трактует сцену перехода через реку без героизации, а с долей юмора, иронии и доброго подтрунивания над своими героями. Федотов, пройдя на своем опыте все трудности служения Отечеству николаевской эпохи, знал суть того, что изображал»[28].

Отслужив десять лет, художник принял решение уйти в отставку, чтобы заняться своим главным призванием. Он получил поддержку императорской семьи – небольшое жалование и квартиру. Но перед уходом создал две крайне интересные и важные для образа ранних красносельских маневров акварели – «Бивуак лейб-гвардии Павловского полка (Отдых на походе)» и «Бивуак лейб-гвардии Гренадерского полка (Установка офицерской палатки)». Про них сам Федотов писал: «Обе удостоились похвал его высочества и щедрой награды».

Впервые Федотов так подробно обратился к жизни других полков на маневрах. Как всегда, детально прорисованы мундиры и налицо прекрасное знание солдатского быта. Акварели, впоследствии подаренные наследнику цесаревичу Александру Николаевичу (будущему Александру II), – одни из лучших изобразительных источников по истории красносельских маневров в николаевское время. Они настолько полны деталями, смыслами, контекстами, что по ним можно вести учебные занятия по истории российской армии XIX в.

Конечно, были и другие работы Федотова, посвященные Красному Селу: «Иностранные военные агенты на смотру», «Экзекутор лейб-гвардии Финляндского полка», «Из военной жизни в лагере»… Но перечисленные ранее акварели, пожалуй, самые яркие образцы творчества удивительного офицера-художника.

Творчество Федотова – своеобразный итог николаевской эпохи в истории красносельских маневров. В его полотнах и акварелях – апогей и в то же время завершение целого периода и в истории Красного Села, и в истории России.

Красносельские лагеря конца XIX – начала XX вв.

Однако время шло, Россия пережила серьезнейший внешнеполитический кризис – Крымскую войну и поражение в ней. На трон взошел новый монарх – Александр II. Времена менялись, менялась и армия. Переходя от устаревшей рекрутской повинности, перевооружаясь, армия и к подготовке солдат и офицеров выдвинула новые требования. Менялись и красносельские лагеря.

Правый фланг Главного лагеря. Начало XX в.

Очень точно, по-военному кратко, но емко описал лагерь конца XIX – начала XX вв. П. Н. Краснов: «В Красном Селе ежегодно отбывали лагери части двух корпусов – Гвардейского и 1-го Армейского. Кроме того, по очереди, приходили из Финляндии Финские стрелковые батальоны. Вся эта масса, около пятидесяти тысяч человек, располагалась в двух лагерях. Гвардейская пехота и гвардейская пешая артиллерия в большом лагере в интендантских четырехскатных палатках.

Правый фланг Авангардного лагеря. Красное Село. Конец XIX – начало XX вв.

Большой лагерь тянулся на три версты вдоль края оврага с пологим скатом, от Никулинских высот на севере до деревни Горской на юге. На правом фланге, в красивых березовых рощах, стояли полки Преображенский и Семеновский. За Семеновским полком линия лагеря прерывалась Царскосельским шоссе. Здесь стояла церковь 1-й Гвардейской пехотной дивизии. Дальше следовали лагери Измайловского и Егерского полков, за ними стояли палатки и деревянные конюшни батарей 1-й Гвардейской Артиллерийской бригады, дальше следовали лагери полков 2-й дивизии – Л.-Гв. Московского, Л.-Гв. Гренадерского, Л.-Гв. Павловского и Л.-Гв. Финляндского и 2-й Гвардейской Артиллерийской бригады – за ними был небольшой лагерь очередного финского стрелкового батальона, дальше барак строевой роты Пажеского Его Величества корпуса, потом шла полевая дорога к деревне Пелгола на Кирхгофе и за нею большие постройки корпусной хлебопекарни. Перед лагерем, примерно на полверсты, было пустое пространство, слегка спускающееся в овраг – Малое военное поле. По низу оврага протекала речка Лиговка, разливавшаяся здесь в ряд озер: Большое Фабрикантское, на берегу которого стояла бумажная фабрика Печаткина, Театральное, за которым был тенистый дворцовый парк, деревянный Красносельский дворец и театр и Большое Дудергофское озеро.

Противоположный скат оврага был крутой. За ним находился Авангардный лагерь Красного Села, перед которым расстилалось на несколько верст широкое, незасеянное, к середине лета совершенно голое, вытоптанное войсками учебное военное поле. Оно примыкало на севере к Братошинской и Коломенской слободам Красного Села, на юге к невысокой гряде Кавелахтских холмов. Сколько на этом поле было и трагических, и комических приключений!… На поле от несчастных случаев были убитые и раненые солдаты. На нем одни начальники составили себе блестящую карьеру, другие потеряли репутацию строевого начальника. Сколько раз восторженным „Ура!“ приветствовали войска своих Императоров и Императриц, сколько иностранных монархов проезжало по этому полю гостями Русских Государей! Это поле было орошено солдатским потом и истоптано копытами многих тысяч коней. В глубине его, верстах в двух от Авангардного лагеря, зеленым островом стояла березово-ольховая роща, в которой помещалась артиллерийская снаряжательная лаборатория – это был единственный на поле ориентировочный предмет. Поле казалось гладким и ровным, как стол, на нем были такие складки, где целые полки совершенно укрывались.

Караулка в лагере. Красное Село. Конец XIX – начало XX вв.

На правом фланге Авангардного лагеря, в таких же березовых рощах как и в главном лагере, стоял в палатках Л.-Гв. Резервный пехотный полк, за ним тянулся ряд невысоких деревянных бараков Инженерного ведомства. В них по очереди стояли полки 37-й и 23-й пехотных дивизий. Из-за того, что тут не было постоянного хозяина, бараки эти имели несколько запущенный вид. За бараками полков были бараки Санкт-Петербургского Окружного пехотного училища, пренебрежительно называемого Сморгонской академией… про них говорили, что их обучали, как в Сморгони мужики обучали медведей. Дальше, в палатках, был лагерь батальонов Гвардейской стрелковой бригады и за ним, отделенный грунтовой дорогой, помещался лагерь военных училищ. Павловское и Константиновское училища имели одинаковые деревянные бараки. В первой линии стояло два барака и за ними два других барака. Бараки были покрашены белой краской и имели канты: Павловского училища – красные и Константиновского – синие. За лагерем Константиновского училища была глубокая балка, в ней били ключи необычайно прозрачной и вкусной „дудергофской“ воды. За балкой, в коричневых бараках помещалось Михайловское Артиллерийское училище, имевшее впереди на поле орудийный парк. За ним был приветливый барак эскадрона Николаевского кавалерийского училища и боком к нему небольшие бараки Офицерской кавалерийской школы.

Лагерный караул при знамени. Красное Село. Конец XIX – начало XX вв.

Кавалерия и полевая пешая артиллерия располагались по квартирам в Красном Селе и окружающих его деревнях. Широкая дорога, шедшая позади второй линии бараков, отделяла солдатский и юнкерский лагери от офицерских бараков и хозяйственных построек. За этой дорогой в густой заросли кустов сирени, жимолости, желтой акации, кротегуса, в садах молодых берез, кленов и северных кудрявых тополей, за высокими заборами стояли маленькие бревенчатые бараки училищных офицеров, барак побольше батальонного командира и дача начальника училища»[29].

Приемная и дежурная комната в лагере. Красное Село. Конец XIX – начало XX вв.

Нужно отметить, что не только воспоминания, но и старые фото рассказывают нам о прошлом гвардейских лагерей, об участии в парадах и маневрах венценосных особ. Конечно, коронованные особы, родственники императора прибывали на гвардейские парады в Красное Село. Но не только они. На парадах и учениях присутствовали послы, военные атташе других стран, ведь им нужно было оценивать военные силы страны, а России нужно было свой потенциал показать. Ну, и высокопоставленные иностранные гости также были посетителями смотров и маневров. Для более удобного осмотра пространства военных игр высочайшими посетителями был построен на военном поле к юго-западу от Красного Села так называемый «Царский валик» – искусственная насыпь высотой около шести метров, она сохранилась по сей день.

Император Николай II на «Царском валике» принимает парад войск. 30 июля 1912 г.

Стоит рассмотреть подробно две фотографии из французского альбома «Армия России», почти целиком снятого в Красном Селе и выпущенного в 1892 г., следовательно, снимки сделаны не позднее этого времени. На первом – император Александр III в сопровождении свиты на проходе войск. Перед нами не парад, и уж точно не торжественное мероприятие. В этом и ценность снимка, он передает общее настроение маневров в не самой официальной ситуации. Обратите внимание, в углу виден резной крытый тканью павильон – он был сооружен специально для дам и гражданских лиц, для укрытия их от дождя. Мы видим в нем женские фигуры, вероятно, императорская семья приехала в Красное на маневры в полном составе.

Император Александр III на маневрах в Красном Селе. Конец 1880 – начало 1890-х гг.

Вторая фотография – цесаревич Николай Александрович в окружении офицеров в Красном Селе. Николай Александрович стал Николаем II в 1896 г., так что мы видим еще наследника престола. Все мужчины в царской и великокняжеских семьях получали военное образование и числились офицерами, шефами полков. Сразу же после рождения он был зачислен в списки нескольких гвардейских полков и назначен шефом 65-го пехотного Московского полка. В пятилетнем возрасте был назначен шефом лейб-гвардии Резервного пехотного полка, а в 1875 г. зачислен в лейб-гвардии Эриванский полк. В декабре 1875 г. получил свое первое воинское звание – прапорщика, а в 1880 г. произведен в подпоручики, через четыре года стал поручиком. В 1884 г. Николай II поступил на действительную военную службу, в июле 1887 г. приступил к регулярной военной службе в Преображенском полку и был произведен в штабс-капитаны, в 1891 г. получил звание капитана, а через год – полковника. Позднее он стал шефом Драгунского королевского Шотландского полка. Того самого – с медвежьими шапками, что охраняет до сих пор королевскую семью в Англии. На фото он с офицерами гвардейской конноартиллерийской бригады и одет в форму этого воинского подразделения. Фотография сделана в тот короткий период между 29 апреля и 12 августа 1892 г., когда он проходил службу в 1-й батарее Конноартиллерийской гвардейской бригады. Бригада всегда принимала активное участие в маневрах, на полигоне проводились учебные стрельбы.

Цесаревич Николай Александрович (будущий Николай II) в окружении офицеров. Красное Село

В маневрах принимали участие не только гвардейцы. Военные училища, пажеский корпус также выходили в лагеря. Сохранились воспоминания, собранные О. А. Хазиным в единый исторический очерк, посвященный двухсотлетию пажеского корпуса:

«Окончены экзамены, и после короткого отпуска оба специальные классы выступили 1 мая 1912 г. в Красное Село. Мы, младший специальный класс, – для инструментальных съемок, а старший – для всяких других топографических работ (глазомерных, маршрутных и прочих съемок). Красносельский лагерь состоял из главного и авангардного лагерей. Главный лагерь, расположенный на возвышенности, тянулся на протяжении нескольких верст в направлении с севера на юг, параллельно Балтийской железной дороге, фронтом, т. е. лицом, на запад. Он упирался своим левым флангом в наш пажеский барак. Далее к югу, верстах в двух от него, находилось дачное местечко Дудергоф, расположенное у возвышенности того же названия. Против нашего барака лежало Дудергофское озеро с его купальнями и многочисленными лодками. По ту сторону озера находился авангардный лагерь, занимаемый военными училищами и некоторыми частями гвардейской кавалерии и артиллерии. Далее на запад простиралось огромное по своим размерам Военное поле с Царским Валиком в его центре. Главный лагерь занимался частями 1-й и 2-й гвардейских пехотных дивизий, делился вдоль и поперек на всем своем протяжении параллельными дорогами на большие квадратные участки, усеянные опрятными вытянутыми в ниточку белоснежными палатками с зелеными деревянными стенками. Каждый полк, батальон и рота имели свои постоянные участки и ревностно соблюдали щегольство и опрятность их наружного вида. Параллельные фронту дороги назывались линейками. Первая, или передняя, линейка являлась парадным лицом всего лагеря. Шириной в несколько сажен, окаймленная аккуратно подстриженными газонными кантами и песочным тротуаром, вдоль которого возвышались грибки с сидящими под ними дневальными, она содержалась в исключительном порядке и чистоте. Никто, кроме государя императора и сопровождавших его лиц, не имел права проезда вдоль всего протяжения передней линейки, а пересекать ее было дозволено только в некоторых предназначенных для этого местах.

Лагерь. Передняя линейка. Красное Село. Конец XIX – начало XX вв.

Наш барак, как сказано выше, находился на самом левом фланге главного лагеря, и передняя линейка заканчивалась против него. Если не ошибаюсь, то с 1913 г. левее нас должен был расположиться гвардейский мортирный дивизион. Красотой архитектуры наш барак не отличался. Это было высокое деревянное здание, темно-коричневого цвета с простой треугольной железной крышей. Обращенный к передней линейке боковым фасадом, с небольшим крыльцом и парадным входом, барак тянулся во всю длину вглубь нашего участка. Внутри он состоял из двух передних комнат, служивших дежурной и приемной, и длинного высокого дортуара с 4-мя рядами коек с проходом по середине. Койки были отделены друг от друга небольшими шкафчиками. Между высокими окнами по сторонам дортуара стояли в гнездах наши винтовки и висела прочая амуниция. В противоположном конце барака находилась умывалка, небольшой цехгауз и выход в сад. Отделенная этим небольшим садом от барака в некотором отдалении, параллельно второй линейке находилась столовая, открытый с одной стороны продолговатый барак. Между второй и третьей находилось офицерское помещение, небольшой лазарет и всякие хозяйственные постройки. Далее, между 3-й и 4-й линейками были бараки наших „дядек“, вестовых, барабанщиков, горнистов и прочих служителей и нижних чинов, обслуживавших наши нужды. Совсем, сзади нашего расположения была конюшня с нашими строевыми лошадьми, возраст которых во многих случаях на много превышал предельный срок браковки, но, несмотря на это, преданно и покорно исполняли свои нелегкие обязанности»[30].

Нельзя с уверенностью сказать, что после военной реформы была преодолена косность армейской системы. Реформы, закончившиеся в 1890-е гг. перевооружением, конечно, обновили и армию, и гвардию, но многие недостатки, касающиеся бюрократизма, казнокрадства, формального подхода к обучению солдат, остались, что, в частности, привело к поражению в Русско-японской войне. А ведь именно этот сравнительно небольшой военный конфликт явился по сути войной нового типа, с применением скорострельных винтовок, пулеметов, новой артиллерии, с окопами и траншеями. Одним словом, это была своеобразная предтеча Первой мировой войны. Конечно, военные должны были воспользоваться полученным опытом.

В воспоминаниях В. С. Трубецкого, цитируемых далее, мы видим, как он своеобразно полемизирует со своим армейским начальством, указывая на то, что Красное Село уже не подходит как место маневров для новой стратегии и тактики, в которой строевой подготовке и блестящим мундирам должно уделяться значительно меньшее время, чем раньше. Время роскошной гвардии уходило, наступала пора огромных армий, позиционной войны, войны ресурсов. Но увидеть это армейское руководство в силу своей консервативности было не в силах:

«После сторожевки полк сразу уходил на все лето в лагеря, в Красное Село – огромное, серое, пыльное, до отказу набитое военными людьми всех чинов и родов оружия, так как к этому времени здесь бывала уже сосредоточена вся гвардия. Офицеры размещались по два-три человека в неказистых сереньких и желтых деревянных дачах. Наши солдаты и лошади – по частным деревенским дворам, за исключением четвертого эскадрона, у которого в Красном почему-то были деревянные конюшни полубарачного типа. Пехота размещалась за чертою села, в палатках. Некоторые части – в соседних с Красным деревнях.

Каждое утро выезжали на обширнейшее Красносельское военное поле, занимавшее площадь в несколько верст, – серое, неприглядное и начисто вытоптанное тысячами и тысячами копыт лошадей целых одиннадцати гвардейских кавалерийских полков и конных батарей, ежедневно упражнявшихся здесь по нескольку часов кряду. На огромнейшем поле – ни единой травинки. Всюду пыль, пыль без конца.

В первое время занимались на поле бригадными учениями совместно с Желтыми кирасирами, входившими в нашу бригаду, после чего следовали непродолжительные бригадные маневры в районе Красного. Затем следовал период дивизионных учений и маневров. Потом (все на том же поле) происходили грандиозные учения сразу всей гвардейской кавалерии – учения, которыми всегда лично заворачивал великий князь Николай Николаевич и любоваться которыми иногда приезжал сам царь. В конце лета Красносельский лагерный сбор завершался большими маневрами всего гвардейского корпуса с совокупным участием всех родов оружия, включая даже и авиацию в лице одного миниатюрного и тихоходного дирижаблика и единичных аэропланов, которым тогда поручались лишь узкие разведывательные задания.

Кавалерийский полк на маневрах. Военное поле. Начало XX вв.

В Красном Селе войска получали максимум всей своей тактической подготовки»[31].

Далее в своих мемуарах В. С. Трубецкой цитирует работу А. М. Зайончковского «Подготовка России к мировой войне». Сделаем это и мы. Видный военный специалист и к тому же активный участник ежегодных Красносельских лагерных сборов, бывший командир бригады и начальник дивизии А. М. Зайончковский дает Красному Селу следующую любопытную оценку:

«Тон всего обучения русской армии давал, как это ни странно на первый взгляд, Петербургский военный округ, и, в частности, Красносельский лагерный сбор. Главнокомандующим этим округом был великий князь Николай Николаевич. <…> На лагерных занятиях этого округа весьма часто присутствовали и военный министр, и начальник Генерального Штаба. Сюда же каждое лето приводились армейские части и из других округов, наконец, гвардейские штаб-офицеры получали большую часть армейских полков, а высшие школы, подготовлявшие штаб-офицеров, очень близко соприкасались с Красносельским сбором. Влияние его на обучение русской армии бесспорно. Что же дал армии Красносельский лагерный сбор? Относясь с полной беспристрастностью, должен сказать, что он дал очень много. Практика Японской войны была во многом учтена, за пехотным, пулеметным и артиллерийским огнем было признано громаднейшее значение, доходившее до чрезмерности (полковой командир, полк которого на смотру стрельбы не выбил оценки «отлично», должен был подать в отставку), что невольно приводило и к некоторым нежелательным ухищрениям мирного времени. Наступление пехоты допускалось только после действительной подготовки ружейным, пулеметным и артиллерийским огнем. На связь между пехотой и артиллерией обращалось особое внимание, но не настаивалось на том, чтобы артиллерия выбирала в разгар боя позиции ближе к пехоте. Боевые порядки сильно расширялись, наступление цепями было заменено накапливанием с зачатками группового боя и с отличным применением к местности. На индивидуальное развитие стрелка и на развитие самостоятельности младших начальников обращали особое внимание. Все учения и маневры носили исключительно встречный характер, причем настраивались на воспитание войск в духе решительных активных действий. Но обучение в Красном Селе имело и свои отрицательные стороны.

Условия службы войск в нем заставляли отдавать большую дань смотровым требованиям, что невольно отражалось и на полевом обучении. Занятия носили характер действий мелких отрядов, без ясного представления о взаимодействии масс. Кавалерия воспитывалась преимущественно на действиях в конном строю (хотя на обучение стрельбе и в ней было обращено большое внимание) и сомкнутыми атаками, на подготовку ее к стратегической работе и к комбинированному бою внимания обращено не было. Воспитывая в войсках активность, мало обращали внимания на инженерную подготовку и вообще на технику. На подготовку высшего командного состава… внимания было обращено мало, а маневренной практики в управлении дивизиями и корпусами в составе армий совершенно не было… Из этого краткого абриса видно, что наибольшее внимание было обращено на обучение мелких соединений, что и дало положительные результаты в первый период маневренной войны, когда еще действовали полковые войска. Но совершенно не было обращено внимания на работы масс и на подготовку старших начальников к вождению их…»[32].

В. С. Трубецкой так комментирует высказывание Зайончковского:

«Из данной Зайончковским оценки можно заключить, что дело с тактической подготовкой нашей кавалерии вообще обстояло несколько хуже, нежели в пехоте, ибо с конницей у нас весьма часто занимались меньше, чем следовало бы. Действительно, когда вспоминаешь теперь наши тогдашние занятия на Красносельском военном поле, невольно досадуешь на то, сколько времени и труда тратили мы на освоение техники встречных лобовых конных атак, производимых всегда в сомкнутом развернутом строю, когда с пиками наперевес вихрем налетали друг на друга целые кавалерийские бригады и даже дивизии, сшибаясь друг с другом в рукопашную. Разомкнутым строем атаковали лишь пехоту. Такие картинные бои конницы были уместны, быть может, столетие назад, но при современной технике и вооружении вряд ли можно было ожидать практического применения подобной тактики в условиях настоящей большой войны. А между тем, ни одно наше учение на военном поле, ни одни маневры никогда не обходились без подобных атак, коими традиционно завершались всякие маневры, будь то бригадные, дивизионные или даже корпусные.

Главной причиной этого курьеза, как мне кажется, был все же великий князь Николай Николаевич – кавалерист старой школы и большой приверженец конницы вообще, да к тому же и человек сам по себе очень темпераментный, и, что называется, „лихой“, а потому и требовавший от нас лихости во что бы то ни стало! И надо отдать полную справедливость: атаковать сомкнуто и разомкнуто большими кавалерийскими соединениями русская кавалерия умела так же замечательно, как и отдельным взводом. Недаром в мировую войну ни германская, ни австрийская кавалерия, даже в самых мелких соединениях, как правило, не принимала наших конных атак, всегда уклоняясь от них, предпочитая спешиться за каким-нибудь рубежом и оттуда уже сыпать в нас ружейным огнем»[33].

Трубецкой также приводит пример успешного применения тактических приемов, полученных в Красном Селе в ходе Первой мировой войны:

«6-го августа 1914 г. под местечком Краупишкен в Восточной Пруссии даже был случай, когда один эскадрон Лейб-гвардии конного полка, входившего в состав нашей дивизии, атаковал в лоб (правда, разомкнутым строем) германскую батарею на позиции! Потеряв от немецкой картечи добрую половину людей и лошадей, командир эскадрона с уцелевшими людьми все же доскакал до самых орудий, пару которых тут же захватили. Другую пару немцы успели спасти, ударившись в поспешное бегство, однако вымотавшийся эскадрон конногвардейцев не имел уже сил, дабы преследовать и отбить эти спешно увозимые пушки. В этой удивительной атаке (свидетелем которой был и пишущий эти строки и которая, как мне кажется, была единственная в своем роде за всю мировую войну) несомненно сказались влияние и школа Красного Села. Кстати, командиром эскадрона конногвардейцев был ротмистр барон Врангель, который, благодаря этой атаке на батарею, приобрел в гвардии большую известность и популярность и быстро пошел в гору, бесславно, однако, закончив свою изумительную карьеру уже в гражданскую войну как разгромленный вождь белых»[34].

Строй кавалеристов на маневрах. Красное Село, 3 августа 1913 г.

Для нас также важен рассказ Трубецкого о ходе маневров, ибо кто же, кроме участников, да еще кадровых офицеров может рассказать грамотно и подробно, с собственными оценками про обучение, происходившее в лагерях:

«Попытаюсь теперь рассказать о том, как производились наши маневры.

Все начиналось с того, что на рассвете из полка выезжали два огромных рессорных фургона офицерского собрания с собранской прислугой (прислуга, приписанная к офицерскому собранию. – В. П.), возглавляемой нашим вольнонаемным поваром – мужчиной дородным, скорее напоминавшем чванливого дворянского предводителя, нежели кулинара. Толстый и круглолицый, он обладал солидной, аккуратно подстриженной круглой бородкой, прекрасно сшитым серым пиджаком и кастровым (касторовым – тонкого сукна. – В. П.) котелком. Выезжая на маневры, он с видом важного барина восседал на козлах переднего фургона, держа на коленях военную карту двухверстку, где был отмечен бивуак, на который ему надлежало прибыть ранее всех, дабы раскинуть там собранскую палатку и приготовить для господ офицеров вкусную трапезу. Чего-чего только не вез повар в своих черных фургонах! – дорогое собранское серебро, накрахмаленные скатерти и салфетки, батареи шампанского и ликеров, бесконечный ассортимент всякой закуси. Повар был умница, но и плут перворазрядный. Впрочем, черт с ним со всем!.. После этого предварительного действия (имевшего несомненное влияние на успешность предстоящей операции) в полку начинали седлать, строиться и без конца здороваться с начальством. Когда наконец утром полк выходил из Красного и спешивался возле села, полковой командир подзывал к себе всех офицеров и зачитывал им вслух полученное от начальника дивизии общее задание и так называемую обстановку, которая очень часто сводилась к тому, что, по данным воздушной разведки, высадившийся в Финском заливе десант противника наступает в сторону Красного. Вот мы и должны либо изображать этот наступающий десант, либо же, наоборот, отразить его удар.

В первом случае мы, соединившись с прочими полками дивизии, предпринимали длительный переход, иной раз километров за шестьдесят и больше, выслав вперед квартирьеров. По прибытии на бивуак, один из полков назначался в сторожевое охранение. Разместив эскадроны, проголодавшиеся и усталые офицеры остальных полков тотчас же принимались пировать. Покуда солдаты получали свой обед из походных кухонь, у офицеров на вольном воздухе происходил большой пикник, замечательный обильной и разнообразной закуской и выпивкой, ибо на маневрах у всех всегда разыгрывался чертовский аппетит. Эти пикники были неотъемлемой частью всяких маневров.

Тем временем командиры полков, бригадные генералы, адъютанты и штабное начальство, наскоро закусив, собирались у начальника дивизии для обсуждения плана наступления и, детально проработав последний, тоже присоединялись к тому или иному полковому пикнику, затягивающемуся иной раз далеко за полночь, зачастую под музыку трубачей. На бивуаке далеко слышно было, как по соседству „гуляют“ желтые кирасиры, кавалергарды и конногвардейцы. Офицерство пировало всегда в тесной компании своего собственного полка, очень редко приглашая к себе соседей. Исключение делали конно-артиллеристам, которых все охотно приглашали, ибо в гвардейской конно-артиллерии совершенно отсутствовала та полковая чванливость и снобизм, который был так присущ гвардейским частям.

Конец ознакомительного фрагмента.