Краски. История макияжа. Часть первая. Палитра древности (Лиза Элдридж, 2015)

Нарисованный красный рот поразительным образом одновременно и отсылает к античности и традициям, и выглядит современно и смело.

Красно-розовый rouge – самый древний пигмент в истории макияжа и при этом самый универсальный. Именно его использовали люди несколько тысячелетий назад, когда, как сказали бы мы сегодня, хотели «сделать акцент» на губах и щеках. В разные эпохи интенсивность макияжа менялась, подстраиваясь под моду и общественное мнение, но красный никогда не сдавал позиций. Сегодня красный пигмент добавляют практически во все средства – от традиционных сухих румян до жидких чернил-стейнов, не говоря уже о помадах, блесках и гелях для губ и щек.

Но почему именно красный?.. Что заставляет целые поколения женщин во всем мире раскрашивать лица во все оттенки алого?

Чтобы ответить на этот вопрос, придется вспомнить все цепочки ассоциаций, которые он вызывает. В разных культурах интерпретации могут разниться, но в подавляющем большинстве этот цвет ассоциируется со страстью, любовью, юностью и здоровьем. На Востоке красный символизирует счастье – поэтому женщины Китая, Индии и Вьетнама выходят замуж в алых платьях. Красный также часто и щедро используется в гриме актеров китайской оперы и японского театра кабуки. Есть у него, правда, и другие коннотации: это цвет крови, опасности, революции, который ассоциируется с крайне левыми политическими убеждениями. Что касается макияжа, то красный используется для имитации прилива крови к коже. Поэтому одна из причин популярности – чисто биологическая. Как точно описывает эволюционный психолог Нэнси Эткофф: «Румяные щеки и красные губы – сексуальные сигналы, признаки женщины юной, не познавшей родов и полной здоровья»[2]. Другая научная причина притягательности красного цвета – физическая: из всех цветов спектра, воспринимаемых человеческим глазом, именно у него – наибольшая длина волны. Следовательно, он вызывает более сильный подсознательный отклик, чем остальные оттенки[3]. Чтобы убедиться в истинности этого утверждения, представьте себя в комнате с красным полом, стенами и потолком – или вспомните, сколько взглядов устремляется на женщину в красном платье, когда она входит в комнату. Как пишет Эткофф, «красный – цвет крови, покрасневшей и разгоряченной кожи, сосков, губ и гениталий, переполненных сексуального волнения; он виден издалека и возбуждает сильные эмоции»[4].

Первыми румянами в истории макияжа были палочки красной охры, формой и размерами напоминающие современные тени для век в толстом карандаше-стике. Чтобы получить охру, оксид железа смешивали с животным или растительным жиром. Затем – и вплоть до XIX века, когда их начали продавать в аптеках, – румяна изготавливались вручную из самых разнообразных ингредиентов и существовали в самых разнообразных оттенках и текстурах. Карминовый пигмент кроваво-красного цвета извлекали из насекомых кошенили и кермеса; с помощью крайне ядовитых минералов окиси свинца, киновари, сульфида ртути получали пылающий румянец; растения и их экстракты – картамин из сафлора, корень алканы красильной, толченая шелковица и клубника, сок красной свеклы и красный амарант – служили для создания широкой палитры оттенков, от едва заметного розового до насыщенного алого.

Юная гейша-ученица наносит «бени» (помаду) из чашки, поверхность которой покрыта слоем сухого сафлора. Намокая, он превращался в густо-красную краску. Так «бени» красили губы со времен периода Эдо.

Красный в племенной раскраске

Красную краску наносили не только на губы и щеки. Многие древние и ныне существующие племена используют ее для рисунков на лице и теле. Антрополог Альфред Гелл предположил, что одна из причин такой раскраски – вера в то, что «новая кожа означает новую личность»[5]. Звучит довольно убедительно, но есть и другие причины. Например, представители африканского племени химба, проживающего в нынешней Намибии, известны не только тем, что начали разводить коз и рогатый скот еще в XVI веке. В зависимости от возраста и семейного статуса женщины-химба заплетают волосы в косички разных видов – и ежедневно натирают лицо, тело и волосы смесью красной охры с жиром. Эта смесь, которую они называют «отжизе», немного напоминает по цвету красную африканскую землю и в культуре химба считается олицетворением красоты. Главный смысл данного ритуала – чисто эстетический. Но попутно смесь охры и жира защищает кожу женщин-химба от солнечных лучей.

Самые совершенные по меркам тех времен краски для лица производились примерно за 10 тысяч лет до нашей эры в Древнем Египте. Египтяне были отличными химиками и знали толк и в косметике, и в компонентах, необходимых для производства увлажняющих кремов, макияжа и лаков для ногтей. К щепотке порошка из натурального вещества – например, из измельченных орехов и минералов – они добавляли животное сало или растительное масло. И получали текстуру, которая стойко держалась на глазах, губах или щеках. В древнейших египетских захоронениях были найдены инструменты для смешивания красок – палитры, дробилки и аппликаторы, что позволяет предположить, что они были не только неотъемлемой частью повседневной жизни, но и ценностью в жизни загробной. Египтяне внесли бесспорный вклад в индустрию красоты, создав невероятный макияж глаз, где основным цветом был черный. Но и красный цвет они тоже применяли смело. Чтобы сделать губы ярче, они использовали смесь красной охры и жира. Румяна, изготовленные из тех же ингредиентов – возможно, с добавлением воска или смолы, – придавали щекам красный лакированный блеск, кричаще-яркий на фоне изумрудно-зеленых век и густо обведенных черной сурьмой глаз[6].

Изучая историю использования декоративной косметики, довольно скоро начинаешь прослеживать тесную связь между правами и свободами женщин в конкретный отрезок времени – и той легкостью, с которой они пользовались красками для лица.

Тротула

Следующий после античных произведений важный текст, касающийся косметики, – «Тротула» (Trotula). Этот объемный труд из трех книг о здоровье женщин написан в XII веке в итальянском Салерно. Один из его разделов, «Об украшении женщин», посвящен теме сохранения и приумножения красоты. Из некоторых отсылок в тексте становится понятно, что автор данного раздела – мужчина (в отличие от остальных глав «Тротулы», которые написаны женщинами). В книге удивительным образом раскрываются местные традиции того времени, в том числе приводится описание производства румян: «салернские женщины кладут в мед корень красной и белой брионии, а затем этим медом умащают лица, что придает им великолепную красноту»[7].

Как правило, в периоды наибольшего угнетения женщин применение декоративной косметики осуждалось и считалось чем-то неподобающим. По сравнению с женщинами последующих тысячелетий древние египтянки были независимы: они имели право владеть землями и имуществом и наследовать их (в одном из ранних документов, ныне известном как «Папирус Вильбура», даже указано, что женщины составляли от 10 до 11 процентов землевладельцев), управлять собственным «бизнесом» и инициировать юридические процессы в отношении мужчин. Тяжелая физическая работа также не считалась постыдной, и некоторые египтянки из низших социальных классов выполняли функции чернорабочих[8]. С учетом всего этого неудивительно, что древнеегипетское общество не только являлось самым продвинутым по части макияжа, но и в целом отличалось высокой толерантностью и тягой к экспериментам. Увы, многие более поздние цивилизации такой свободой мышления похвастаться не могли.

Самые ранние свидетельства использования красной краски для лица в Иране относятся к городу Шехдаду в провинции Керман. В здешних захоронениях археологи обнаружили белую пудру в значительных количествах. На дне сосудов, где хранилась пудра (вероятно, она использовалась как тональное средство и мужчинами, и женщинами), часто находились металлические чашки или блюдца, окрашенные красным. Предполагается, что в них хранили краску для губ и щек. Эти румяна, известные как surkhab, ghazah или gulgunah, изготавливались из измельченного в порошок гематита, или красного мрамора, или даже краснозёма, с добавлением натурального красителя – например марены (runas). Судя по результатам раскопок древних поселений наподобие Шехдада, красная краска, вполне возможно, была в ходу еще до бронзового века. Недавние находки в гробницах иранских женщин, датируемые IV–V вв., включают красную краску, которая наносилась с помощью ватной подушечки – и, судя по всему, именно этот метод нанесения прижился вплоть до периода правления династии Каджаров (с 1796 по 1925 г.)[9].

«Красный обороняется. Ни один другой цвет не имеет таких территориальных притязаний. Он столбит свою территорию…»

Дерек Джармен, «Хрома»

Женщины Древней Греции уже в IV веке до н. э. использовали красную краску для создания ярких губ и здорового румянца; в последнем случае ее наносили на яблочки щек – примерно так же, как мы наносим современные румяна. Этот бьюти-продукт делали из всевозможных природных веществ, в том числе морских водорослей и корня паэдерии (paederos) – растения наподобие алканы, которую в Центральной и Восточной Европе культивировали именно из-за ее красящих свойств: краску извлекали с помощью масел или винного спирта. Позднее появился красный пигмент вермильон, который получали из измельченной в порошок киновари – сульфида ртути; но, как и все производные ртути, при длительном хранении и использовании эта краска была ядовита. Декоративная косметика в целом использовалась довольно широко, но к чрезмерно яркому макияжу относились неодобрительно. Мужчины из высших слоев общества полагали, что удел женщины – целомудренность и ведение домашнего хозяйства. Древнегреческий философ Аристотель выразил это так: «Так же и мужчина по отношению к женщине: первый по своей природе выше, вторая – ниже, и вот первый властвует, вторая находится в подчинении»[10].

Мы привыкли считать, что крупные города являются центрами свободомыслия и прогресса. Однако в Древней Греции именно в Афинах на женщин накладывались наибольшие ограничения. По сути, они не могли даже покидать пределы собственного дома. Разумеется, это полностью отрезало их от социальной жизни города. С VI до IV в. до н. э. женщины Греции не принимали участия в землевладении, политике, решении юридических и военных вопросов[11]. За ними не признавались гражданские права, и они должны были оставаться под контролем и протекцией старшего родственника-мужчины, который в том числе решал, когда и с кем девушка вступает в брак. Для регулирования поведения женщин в общественных местах был создан специальный орган власти[12]. Каждый аспект жизни женщины тщательно отслеживался и оценивался – неудивительно, что и использование декоративной косметики совершенно не поощрялось. Исключением были гетеры – куртизанки, которые отличались ярким макияжем и, по иронии судьбы, обладали бо́льшими правами. Им разрешалось и посещать пиршества, и контролировать собственные деньги. Интересно, что такое наделение профессиональных любовниц и проституток дополнительными правами (в придачу к праву на яркий макияж) в последующие несколько веков повторится не раз.

Древнегреческий писатель Ксенофонт Афинский в своем «Домострое» (Oeconomicus) – произведении в форме диалога, посвященном ведению домашнего хозяйства, – недвусмысленно заявляет, что применение краски для лица подобно мошенничеству, так как вводит в заблуждение относительно истинного облика женщины:

«Так когда, по-твоему, я заслуживал бы больше любви, находясь в телесном общении с тобою, – если бы, отдавая тебе свое тело, я заботился, чтоб оно было здорово и сильно и чтобы благодаря этому у меня был действительно хороший цвет лица, или же если бы я показывался тебе, намазавшись суриком и наложивши краску под глазами, и жил бы с тобою, обманывая тебя и заставляя смотреть на сурик и касаться его вместо моей собственной кожи?»[13]

Учитывая отсутствие образования и прав у женщин Древней Греции, неудивительно, что все, что касается макияжа, было запротоколировано мужчинами. Но удивляет то, насколько пространно мужчины высказывались на эту тему. Тема косметики всплывает снова и снова – в поэзии, прозе или переписке косметика описывается в мельчайших подробностях (неважно, восхваляется она или порицается). Все это лишний раз доказывает, насколько острой была эта тема.

Из всех мужчин, описывавших макияж, пожалуй, можно выделить Ксенофонта. Именно его тексты дают наилучшее представление, как именно красились древние греки; из более поздних источников не менее важны сочинения Овидия. В отличие от Ксенофонта, Овидий был из тех редких мужчин, которые, судя по всему, одобряли использование косметики. Предположительно, он, хотя и провозглашал, что женщине в первую очередь следует быть целомудренной (эдакий реверанс в сторону общепринятой морали), однако включил в свою дидактическую поэму «Средства для ухода за женским лицом» (Medicamina Faciei Femineae) разнообразные рецепты средств по уходу за кожей. И, в отличие от аналогичных рецептов римского философа и писателя Плиния Старшего, где среди ингредиентов встречаются мышиный помет и мозг совы, советы Овидия, скорее всего, действительно пользовались успехом[14]. Написанная во II в. до н. э. назидательная поэма «Наука любви» (Ars Amatoria) – что-то вроде древнего сборника инструкций по романтическим отношениям – замечательным образом созвучна современным аналогам. В третьем томе этой «Науки…» приводится масса советов по созданию косметических средств и этикету их применения. Овидий явно хотел, чтобы женщины знали, как использовать кармин «для придания коже румянца, которым обделила Природа»[15].

В качестве ингредиентов он настоятельно рекомендует лепестки роз и маков.

Несмотря на недоверие и осуждение, которые часто вызывала декоративная косметика, она продолжала оставаться частью повседневной жизни. В древнеримских раскопках археологи обнаружили огромное количество самых разно образных емкостей (пиксид) с остатками макияжа. В дешевых пиксидах – деревянных или стеклянных – хранили краски для лица низшие сословия, более изящные сосуды из драгоценных металлов явно принадлежали знати, но очевидно, что сами средства макияжа не были роскошью. Ими пользовались и богатые, и бедные женщины Древнего Рима.

Декоративная косметика упоминается в литературе, она присутствует в живописи и скульптуре – и это дает нам отличную возможность составить представление о жизни и социальной роли женщины в древнеримском обществе. Однако, как и в Древней Греции, отношение мужчин к декоративной косметике было в основном отрицательным; яркий макияж считался достойным критики и осмеяния. Можно понять, почему римские женщины, которые наносили красную краску на щеки и, гораздо реже, на губы, применяли ее крайне умеренно.

Для макияжа использовались не только токсичные киноварь и красный свинец, но и другие ядовитые компоненты: красный железняк (красная охра), красильный мох, сангина и алкана. Предполагается, что краситься женщины могли только в уединении, в специальной комнате, куда вход мужчинам был запрещен. Богатым римлянкам наносить макияж помогали рабыни; их называли cosmetae – древний прообраз современного визажиста.

Рассматривая портреты конца XVI в., можно предположить, что модные аристократки того времени наносили румяна в форме перевернутого треугольника – начиная от яблочек щек и сужая вниз, к подбородку. На картинах цвет выглядит ровным и хорошо растушеванным, но в реальной жизни такой макияж, скорее всего, был гораздо более ярким и агрессивным.

Портрет маркизы Помпадур авторства Франсуа Буше. Маркиза изображена сидящей у туалетного столика, за нанесением миниатюрной кисточкой румян тона «розовый Помпадур», который приобрел популярность именно благодаря ей. На плечах – накидка для защиты одежды от косметических пудр. Редкий пример, когда искусство косметической живописи стало сюжетом для произведения искусства живописи художественной.

В целом в древние времена в Риме и Греции относительной нормой считалось использовать декоративную косметику по минимуму, хотя известны периоды, когда на короткий срок в моду входил чрезмерный макияж. Полной противоположностью этому стала Европа XVI века, где был провозглашен принцип «чем больше, тем лучше». Столицей моды и центром развлечений знать избрала Венецию. В нескончаемой череде балов и празднеств плотный макияж был не только обязательным атрибутом, но и, скорее всего, банальной необходимостью – для маскировки последствий бурной ночи, случившейся накануне. Благодаря Екатерине Медичи, дочери аристократа родом из Флоренции и супруге правящего короля Франции Генриха II (с 1547 по 1559 г.), итальянское влияние добралось до Франции. Екатерина активно поощряла использование при дворе духов и косметики. В Англии же косметику взяла под свое покровительство правившая в тот момент королева Елизавета I: она обожала макияж и на портретах часто изображалась явно «при параде», щедро накрашенной белилами и румянами.

Для окраски щек и губ в Европе в этот период использовали те же смеси на основе кошенили, марены и охры и ядовитый вермильон, что и в Древней Греции. Переносили декоративную косметику в специальных кофрах, куда умещались все средства, необходимые женщине елизаветинской эпохи: белила (обязательная фарфорово-белая пудра), красная краска – rouge – и декоративные мушки. Чтобы оттенить крайне модную бледность, придворные дамы и дворянки добавляли красного цвета на щеки и губы – так, чтобы было явно видно, что они накрашены. Вот комментарий одного из сатириков тех времен (имя его неизвестно): «Художникам для работы более не нужны коробки с красками – для полной палитры пигментов достаточно стоящей неподалеку модной дамы». Проблема, как точно подметил поэт Джон Донн, была в восприятии: «Что любишь ты в ее лице – то цвет, который краска придает; а ее ты ненавидишь – но не за то, что она есть, а за то, что ты знаешь, что она есть»[16].

Румяна в разные века. Чистая биология? Покрасневшие щеки – признак сексуального возбуждения, юности, здоровья и плодовитости.

«Красный – цвет жизни, цвет крови. Обожаю красный».

Коко Шанель

Цвет, который красная краска придавала губам и щекам, вполне соответствовал идеалам красоты того времени – но мужчины желали оставаться в неведении относительно его искусственного происхождения. Ранние христианские писатели способствовали тому, чтобы макияж воспринимался как обман. Избавиться от этой ассоциации было трудно. Святой Киприан, например, заявлял, что раскрашивание губ и «наведение румянца» «изгоняют истину и лица, и ума, искажая их через собственную извращенную суть»[17]. В эпоху Возрождения идею, что макияж создает «фальшивое лицо», можно встретить и у Шекспира. Гамлет резко заявляет Офелии: «Слышал я и про ваше малевание, вполне достаточно; бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое» (перевод Лозинского. – Прим. пер.). Датский критик Георг Брандес писал об отношении Шекспира к косметике: «Если Шекспир ненавидел что-нибудь в продолжение всей своей жизни такой страстной ненавистью, которая не находилась ни в какой пропорции с ничтожностью самого предмета, то это были […] румяна»[18].

С концом правления Елизаветы окончилось и монаршее благоволение на использование красок для лица. Макияж придворных дам становится более скромным. На рубеже XVII века в Англии отношение к румянам резко меняется: это связано с изменением политических взглядов и торжеством пуританских взглядов. В 1650 году в Долгом парламенте времен Оливера Кромвеля был представлен проект «Указа против порока раскрашивания лица, ношения черных мушек и нескромных одеяний женщин, будет зачитываться утром следующей пятницы»[19]. Правда, после первого же чтения от проекта было решено отказаться: очевидно, в английском обществе косметика уже занимала такое важное место, что запретить ее полностью не представлялось возможным. Бурно расцвели двойные стандарты – общественное мнение настаивало, что красить лицо неприемлемо, а мужчины втайне любовались румяными лицами дам. Некоторые даже делали это открыто: Сэмюэль Пипс, автор дневника о жизни Лондона, описывая, как дама, сплюнув, случайно попала в него, с иронией замечал: «Оказалось, что она совершенная красавица, и ее оплошность перестала меня заботить»[20]. В итоге было негласно решено: если уж все эти краски так необходимы, пользоваться ими надлежит таким образом, чтобы результат выглядел естественным.

Середина XVIII века в Европе отмечена усиленным использованием румян. Идеал красоты, который мы видим на портретах того времени, – бледное лицо с розовыми щеками (аналогично моде шестнадцатого века) и темными очерченными бровями. С помощью макияжа подчеркивался статус и демонстрировалась причастность к модным веяниям. Румяна наносились так щедро, что каждому очевидно – цель выглядеть естественно не преследовалась. Особенно это касается Франции, которая к этому моменту получает статус законодательницы моды для всей Европы. Придворный этикет французского двора подразумевает раскрашивание лица. Хотя основная часть работы по «наведению марафета» происходит за закрытыми дверями, нанесение макияжа и облачение в платье становится частью публичного представления под условным названием «утро аристократки» (примерно так же сегодня делаются съемки за кулисами модных съемок – то, что называют «бэкстейдж»). Маркиза де Помпадур, фаворитка французского короля Людовика XV, знаменита многочисленными портретами, где она изображается с явно нарумяненными щеками. Ее усилия не пропали даром: один из оттенков розового ныне известен как «розовый Помпадур». На портрете Франсуа Буше 1758 года она изображена у туалетного столика за нанесением румян миниатюрной кисточкой из небольшой пудреницы – редкий случай, когда искусство косметической живописи запечатлено в произведении искусства живописи художественной.

Красный, самый древний цвет краски, пробуждает в нас первобытный эмоциональный отклик и возбуждает сильные и противоречивые чувства.

К этому моменту краски для макияжа уже существовали почти в том же количестве оттенков, что и краски художественные – и использовались мастерски. В дневниках, опубликованных в 1877 году, шведский аристократ граф Аксель фон Ферзен описывает увиденную им сцену: французская дворянка наносит макияж и использует, по его словам, шесть баночек с красной краской и еще одну, в которой было что-то скорее черное, чем красное. Мораг Мартин в своей книге Selling Beauty («Продавая красоту») говорит, что «граф понял, что там был красивейший из красных цветов, которые ему когда-либо доводилось видеть. Затем, поверх этого первого слоя, дама добавила краски из остальных шести, по две зараз»[21].

В то время при дворе красной краской пользовались и мужчины, и даже дети – правда, несколько другими оттенками, нежели женщины. К 1780 году во Франции румяна можно было купить у парфюмеров. Сделать это мог каждый, у кого хватало денег. Но средние классы использовали меньше косметики, и в целом их образ был более скромным, чем у аристократии. Французские писатели Эдмон и Жюль де Гонкур в одном из своих произведений объясняют, что «румяна благочестивой дамы – не то же, что румяна придворных или румяна куртизанок; это лишь намек на неуловимый оттенок»[22].

Неумеренность макияжа во Франции привела к осуждению его в Англии. Там многие все еще считали его фальшивкой и бутафорией. Портреты дам восемнадцатого века в Англии и США позволяют предположить, что они предпочитали выглядеть проще и естественнее, чем дамы во Франции в тот же период. В 1775 году англичанин Хорас Уолпол в письме из Парижа сравнил косметические привычки двух стран в таком юмористическом пассаже: «Вчера в опере я обнаружил англичанку – в плюмаже, но без макияжа, отчего она выглядела, как пускающая слюни шлюха; наши соотечественницы ни перед чем не остановятся, только бы продемонстрировать свое благочестие!»[23] Однако пропасть между «макияжем по-французски» и «макияжем по-английски» существовала недолго – Французская революция привела все к более-менее единому знаменателю, повернув парижскую моду в сторону большей естественности.

Мода менялась, а косметика становилась все более и более доступной, разнообразной и… менее вредной. К концу XVIII века небезопасность свинца и ртути получила научные доказательства, поэтому особым спросом стала пользоваться краска растительного происхождения. В то же время становятся невероятно популярными румяна под названием «испанская шерсть» (spanish wool), которые вообще-то были известны еще с XVII века. «Испанскую шерсть» можно было найти всех размеров и расцветок. Эти румяна представляли собой ткань, окрашенную кошенилью или аналогичным красителем и разрезанную на куски шириной около 4 см. Дамы прижимали ее к губам и щекам, чтобы придать им нужный цвет. Портативный вариант Spanish wool назывался «испанской бумагой» (spanish paper) и представлял собой небольшой, пропитанный пигментом лист бумаги, который удобно было хранить в дамской сумочке. Красную краску продавали расфасованной в маленькие баночки, стеклянные бутылки или на блюдце. В зависимости от текстуры ее следовало наносить пальцами, кистью из натурального ворса, заячьей лапкой или пуховкой.

В начале XIX века отношение общества к макияжу претерпело очередные изменения. Заявление королевы Виктории о вульгарности «всех этих красок» означало, что теперь всем надлежит быть бледными. Согласно предписаниям монархии, леди обязали ходить с «голым» лицом и сложносочиненной прической на голове, а женщину со следами румян автоматически относили к «актрискам» или, как тогда было принято выражаться, «дамам низкой морали». Женщинам, которые по разным причинам не были готовы с этим согласиться, оставалось только щипать щеки и кусать губы, чтобы стимулировать естественный прилив крови. В то же время к 1850 году во Франции производство косметики стало национальной индустрией. Центром ее был Париж, где румяна производились в невиданных ранее промышленных масштабах. К концу века покупательницам предлагали выбор из десятков возможных цветов и текстур.

«Сила красного на вашем лице так же велика, как вызываемый им прилив силы духа».

София Лорен, «Женщины и красота»

Конец правления Виктории и тесное общение ее сына, будущего короля Эдуарда VII, с некоторыми из самых известных в то время театральных актрис – Лили Лэнгтри и Сарой Бернар – смягчили отношение общественности к макияжу. К румянам снова стали относиться без презрения.

В книге «Защита косметики» (Defence of Cosmetics), которая вышла в 1896-м и которую ее автор позднее переименовал в «Превосходство румян» (The Pervasion of Rouge), писатель-сатирик Макс Бирбом писал:

«Ведь посмотрите! Викторианская эпоха подходит к завершению, и дни святой наивности уже сочтены… мы созрели для новой эры искусственности. Не видите, как мужчины встряхивают игральные кости, а дамы запускают пальцы в банки с румянами?.. Более не порицают модную даму, если она, дабы уберечься от жестоких ударов времени, ищет спасения у алтаря туалетного столика; или если девица, глядясь в зеркало, с помощью кисти и пигмента добавляет себе очаровательности, нас это не злит. И почему вообще когда-либо должно было злить?»[24]

Слова Бирбома затронули больную тему и оказались более правдивы, чем можно было предполагать: с наступлением эдвардианской эпохи к косметике стали относиться гораздо терпимее.

Музы макияжа

«Я накладываю румяна и мою руки на виду у всего мира», – написала Мария-Антуанетта в 1770 году. Ритуал нанесения на лицо краски был для нее актом глубоко символичным и пронизанным сложным политическим подтекстом.

Мария-Антуанетта вошла в историю как икона красоты и моды (лишнее тому подтверждение – шикарный фильм Софии Копполы 2006 года). Сложно представить, что она не всегда считалась первой красавицей. Ее мать находила во внешности дочери множество «дефектов». Самыми ужасными ей казались неровная линия роста волос, нос с горбинкой и выпирающая нижняя губа – так называемая губа Габсбургов[25]. Мария-Антуанетта была отлично осведомлена об этих своих недостатках и в возрасте всего-то двадцати пяти лет просила свою первую фрейлину, мадам Кампан: «Дай мне знак, когда увидишь, что цветы мне более не идут»[26]. Самой красивой чертой ее внешности, воспетой многими современниками, была светящаяся белая кожа – причем не только лица, но и шеи, плеч и рук[27].

Ее знаменитый ритуал наведения красоты, на который приглашались зрители, мадам Кампан считала «шедевром среди церемоний этикета»[28]. Первая часть этого шедевра, «уединенная», включала омовение лица и тела, нанесение белой пудры или краски и укладки и припудривания волос. К «публичной» части приступали в полдень; она состояла из макияжа и финальных штрихов. Излюбленным зрелищем посетителей был процесс наложения румян. Антония Фрэзер, автор биографии Марии-Антуанетты, отмечает, что мероприятие это было отнюдь не быстрым. Во-первых, любой приглашенный на церемонию гость мог явиться в любое время и должен был быть встречен со всеми почестями. Во-вторых, королева не могла принародно тянуться за всеми этими пуховками и расческами и вынуждена была дожидаться, пока ей подадут необходимый предмет. Как нетрудно догадаться, это нисколько не ускоряло процесс.

Румяна Мария-Антуанетта предпочитала носить «в виде совершенного круга, цвета, мало отличного от алого»[29]. Естественным такой макияж назвать нельзя было никак – однако он вполне соответствовал тогдашней моде высших социальных кругов и сразу выделял подлинных аристократов, безошибочно указывая на высокий статус[30]. По завершении «процесса нарумянивания» зрители-мужчины покидали помещение, и королева могла (наконец-то) быть переодета[31].

В наши дни это кажется странным и старомодным, но в те времена ритуально-статусные церемонии, даже такие своеобразные, были чрезвычайно важны. Понимая это, мать Марии-Антуанетты всячески подталкивала дочь к тому, чтобы активно использовать эти приемы – даже до того, как девочка стала дофиной. Расчет сработал: строгий церемониал туалета Марии-Антуанетты стал образцом для подражания во всей Европе, а самой королеве помог укрепить шаткое положение при французском дворе[32]. Однако уже к началу 1780-х она использовала пудру крайне умеренно, а румяна почти вовсе исчезли с ее лица[33]. Следуя новой европейской тенденции – стремлению к естественной красоте, Мария-Антуанетта невольно отказалась от внешней символики, которая когда-то наделала шуму на весь Версаль.

Во время заключения королевы, с каждым новым перемещением в очередную тюрьму, ритуал ее туалета становился все скромнее. Перед самой казнью, как пишет Фрэзер, от богатого некогда косметического арсенала остались лишь «коробка пудры, большая мягкая губка и баночка помады для волос»[34].

Родившаяся в 1844 году в Копенгагене Александра Датская с 1863 по 1901 г. была принцессой Уэльской (дольше, чем любая другая женщина, носившая этот титул), а с 1901 г., после смерти королевы Виктории, и до 1910 г. – супругой правящего короля Великобритании. Семья Александры оказалась у власти после того, как ее отец был выбран в качестве преемника датского престола. Ее брак с принцем Уэльским (будущим Эдуардом VII) был устроен, когда девушке исполнилось шестнадцать, а само бракосочетание состоялось в 1863 году.

Эдвард был известным повесой и любителем удовольствий (его многочисленные связи с актрисами и светскими львицами широко обсуждались современниками), но, несмотря на это, считается, что его брак с Александрой был в общем и целом счастливым – и как королевская пара они пользовались большой популярностью. Александру любили за красоту, грацию и очарование, ее стилю одежды пытались подражать. Она часто носила высокие воротники и бархатки на шее – скорее всего, чтобы прикрыть небольшой шрам. Тем не менее этот аксессуар вошел в моду и остался там на последующие пятьдесят лет. Она была одной из первых женщин эдвардианской эпохи, которая открыто носила пудру и румяна, предоставляя те же возможности и другим женщинам. До этого макияж не возбранялся в среде актрис, но только такое «августейшее разрешение» могло реабилитировать его окончательно. С косметикой или без, но Александра, судя по всему, выглядела удивительно молодо. В статье в американском Vogue 1907 года говорится, что «королева Англии Александра давно считается одним из чудес света благодаря своей поразительно юной внешности…» – при том, что ей тогда было шестьдесят три. Далее по тексту нам дают понять, что эта неувядающая молодость – не только чудо, но и результат усилий со стороны самой монаршей особы.

Королева Александра существенно отличалась от своей предшественницы, королевы Виктории. Она не только пользовалась декоративной косметикой, но была еще и заядлой наездницей и любила охоту – занятия, совершенно не типичные для викторианской дамы. Говорят, что она прямо-таки расписывала свое лицо, используя для этого все, что имелось в ее распоряжении, начиная с белой основы и заканчивая красной или розовой краской. В зрелом возрасте, когда ее легендарная моложавость начала угасать, Александра проделывала это с особым усердием (наверное, злые языки не оставили это незамеченным). Хотя ей и не разрешалось оказывать какое-либо влияние на дипломатические вопросы, в 1910 году она стала первой королевой, которая присутствовала на дебатах в Палате общин, еще раз проявив сущность женщины поистине нового типа – образца эдвардианской эпохи.

В Европе в Средневековье слабое здоровье и болезни были обычным делом. Бледная прозрачная кожа считалась знаком отличного здоровья и высокородного происхождения, а у женщины – еще и признаком благочестия, юности и способности к воспроизведению потомства.

Длительное время на территории Европы и Дальнего Востока преобладающие тенденции в красоте были если и не вполне идентичны, то вращались вокруг одной важной составляющей: бледной кожи. Кремы, мази и прочие выбеливающие средства были в большой моде.

Вопрос цвета кожи щекотлив. Но факт остается фактом: уже несколько тысячелетий подряд в некоторых частях света лицо осветляют самыми разнообразными способами – от древнегреческого свинцового «псимутиона» (psimuthion) и кровопускания до печально известных «венецианских белил» (та самая белая пудра на лицах аристократов в пьесах XVI века). Существует множество приемов, с помощью которых люди в самых разных сообществах подгоняют природный оттенок кожи под тот, который соответствует идеалам красоты и социальному статусу. Большинство этих методик объединяет одно: они крайне вредны. И не только для кожи, но и для здоровья вообще.

Пройдитесь по косметическим отделам любого торгового центра в любом городе. Вы будете поражены головокружительным выбором средств, обещающих ровный, светящийся и свежий вид, независимо от вашего собственного цвета кожи и этнического происхождения. В наше время предложение поставить пиявку за ухом сочтут шарлатанством. Но, если посмотреть в корень, становится очевидным: современные осветляющие средства – близкие родственники древних и средневековых методик. Пожалуй, стоит задуматься о том, откуда у нас вообще взялось это стремление и как оно изменялось со временем.

Любопытный факт: цивилизации, не имевшие представления о существовании друг друга, например Древняя Греция и Древний Китай, не только использовали похожие средства для отбеливания кожи из аналогичных ингредиентов на основе свинца, но и проявляли одинаковое рвение такими средствами пользоваться. Оттенок кожи, конечно, напрямую связан с принадлежностью к определенной расе. Но кроме того, он связан и с принадлежностью к определенному полу. В любой этнической группе женщины, как правило, бледнее, чем мужчины. Причина – в более низком содержании в женском организме гемоглобина (красного пигмента крови) и меланина (коричневого пигмента в коже и волосах). Цвет кожи также является маркером плодовитости. Как замечает эволюционный психолог Нэнси Эткофф, отличия в цвете кожи у мальчиков и девочек начинают проявляться в пубертатный период, а «впоследствии кожа женщины во время овуляции становится немного светлее, чем в „инфертильные“ дни цикла». Она также обратила внимание, что «после первых родов кожа и волосы женщины имеют склонность к необратимому потемнению, навсегда лишая ее девичьего цвета лица – признака юности»[35]. Таким образом, светлая кожа – один из символов молодости и признак того, что женщина еще не имела детей. Возможно, в наше время это уже не так актуально, но в прошлом отсутствие «в анамнезе» родов считалось ценным преимуществом.

Конечно, фертильность – не единственная причина, почему женщины всегда страстно желали обзавестись светлой кожей. До того как в моду вошел загар, лицо, не тронутое лучами солнца, свидетельствовало о высоком социальном статусе. Бледные женщины никогда не работали в полях. Когда-то им вообще предписывалось оставаться запертыми в четырех стенах и не покидать дома. Страсть к обладанию алебастровой кожей впервые проявилась в окутанные легендами времена Троянской войны и упоминается в эпических поэмах Гомера, где богиня Гера почтительно описывается как «белорукая». Сохранилось большое количество артефактов периода расцвета греческой цивилизации, особенно на территории Афин, по которым можно воссоздать и средства, которые греческие женщины наносили на кожу, и некоторые социальные условности, имеющие отношение к использованию косметики. Мы знаем, что белая или бледная кожа была признаком дам высшего социального класса, которые львиную долю времени проводили взаперти, вдали от палящих солнечных лучей. Чтобы все остальные могли быть хоть немного похожи на них, греки изготавливали собственные белила на основе карбоната свинца. Вот как описывает этот процесс греческий философ и естествоиспытатель Теофраст в своем трактате «О камнях»:

«Свинец помещается в керамический сосуд с небольшим количеством уксуса, и после того, как на нем образовалось нечто вроде ржавчины нужной толщины, что обычно занимает около десяти дней, сосуд открывают и ржавчину счищают. Затем свинец снова погружают в уксус, и снова счищают, и повторяют так еще раз, и еще раз – до тех пор, пока он не исчезнет совсем.

То, что было счищено, затем стирается в порошок и уваривается (с водой) долгое время, а полученный в самом конце осадок на дне сосуда и есть белый свинец».

Полученное в итоге средство использовалось в качестве отбеливающей пудры – это доказано археологическими раскопками гробниц греческих женщин, где были найдены открытые пиксиды со следами белого свинца.

Почему именно свинец?

Напрашивается резонный вопрос: почему же из всех возможных отбеливающих ингредиентов греки предпочитали именно свинец? Когда я изучала этот период – и популярность свинцового порошка, – я с удивлением узнала, что Древние Афины, оказывается, обязаны своим богатством и роскошью Лаврийским рудникам. Рудники располагались недалеко от города, и серебро добывалось там в огромных количествах – по некоторым данным, около 10 тысяч тонн в V в. до н. э. А в качестве отходов производства оставались горы белого свинцового пигмента (сам свинец начали целенаправленно добывать гораздо позднее). Я твердо верю, что такая близость рудников и широкое распространение свинца в качестве основного отбеливающего ингредиента в косметике не может быть простым совпадением.

Выравнивание цвета лица с его помощью считалось вполне допустимым – особенно для тех, у кого хватало на это средств. Но между усилением благородной бледности и плотной маскировкой пролегала четкая грань. К последней прибегали лишь куртизанки – гетеры. В своем «Домострое» (Oeconomicus) Ксенофонт упрекает жену за макияж, который скрывает ее истинные черты: «Так однажды, Сократ, заметил я, что лицо ее накрашено: втиранием белого свинца сделала она себя белее, чем есть». Древнегреческий поэт Эвбул в своей комической пьесе Stephanopolides сравнивает жен со скромным макияжем с куртизанками в пользу первых: «Видит Зевс, они не оштукатурены слоем белого свинца…» Множество других упоминаний в литературе того времени лишний раз доказывают: при нанесении «псимутиона» следовало руководствоваться правилом «чем меньше, тем лучше». Кроме всего прочего, такие пудры и пасты, конечно, отлично защищали от солнца, но были чрезвычайно ядовиты и быстро делали кожу вялой и старой. Так что эффект их в итоге оказывался прямо противоположным желаемому.

Спарта

Были и такие греки, которые вообще избегали пользоваться любой косметикой. Женщины города-государства Спарты, милитаризованного сообщества, где превыше всего ценилась сила, были наделены совсем другими правами по сравнению с другими гречанками. Спартанские девочки получали формальное образование и, хотя и не могли работать и зарабатывать деньги, имели право наследовать земли (в остальной Греции для того, чтобы наследовать землю, женщина должна была сочетаться браком с самым близким наследником мужского пола по отцовской линии – даже если она уже была замужем за другим мужчиной). Отличная физическая форма для спартанских девочек была так же важна, как и для мальчиков, – а это значит, что они занимались спортом, принимали участие в состязаниях и управляли повозками и колесницами. В общем и целом они гораздо больше времени проводили на свежем воздухе, чем их афинские товарки, и их кожа, скорее всего, тоже отличалась от кожи афинянок. Логично предположить, что она была довольно загорелой. Древнегреческий писатель и историк Плутарх писал, что спартанский законодатель Ликург запретил использование косметики в городе. Из этого можно сделать вывод, что спартанский идеал красоты, скорее всего, существенно отличался от остальной Древней Греции[36].

Свежий вид и светлая кожа были основой античного идеала красоты и у римлян. Как мы уже отмечали, отслеживая историю применения красной краски, римские воззрения на красоту в виде литературных свидетельств дошли до нас в значительном количестве. Но, как и было сказано, их авторами всегда были мужчины. В «Науке любви» (Ars Amatoria) Овидий приводит много инструкций для изготовления косметики для ухода и макияжа, в том числе советует такие нетоксичные белила:

«Теперь, когда ты выспалась, и нежные члены твои полны энергии, я научу тебя, как придать твоей коже ослепительную белизну. Освободи от соломы и шелухи ячмень, который собирают на полях Ливии и привозят к нашим берегам кораблями. Возьми два фунта очищенного ячменя и столько же горошка вики, смоченного содержимым десяти яиц. Высуши смесь на воздухе, и пусть ее смелют жерновом, который тянет терпеливый осел. Первые рога, сброшенные молодым оленем, измельчи в порошок – его тебе понадобится шестая часть фунта. Возьми все вместе и сотри в мелкую пудру, которую просей через мелкое сито. Добавь двенадцать очищенных от кожуры луковиц нарцисса и энергично перетри все вместе в мраморной ступке. Туда же следует добавить две унции смолы и тосканской полбы, а меда – девять раз по столько. Лицо любой женщины, покрытое такой мазью, будет сиять ярче, чем зеркало»[37].

Придворные дамы эпохи династии Тан, изображенные на фреске в гробнице леди Ли Сяньхой. Красная краска, которая вошла в немилость при правлении династии Суй, снова стала популярной среди придворных дам во времена династии Тан.

Предложения Овидия, в общем, не лишены разумного зерна. Другие авторы ограничивались обличением косметики и женщин, ее использовавших. Сатирики Древнего Рима не могли обойти вниманием экзотические и весьма сомнительные ингредиенты, которые предлагались «дамам в помощь». Одним из таких ингредиентов был отбеливающий препарат под названием crocodilea – крокодильи экскременты. В основном его упоминали авторы-мужчины, выступающие против использования косметики, – как широко рекламируемый, но совершенно абсурдный. Но его же упоминает и Плиний Старший, сопровождая свой рецепт пространными объяснениями, что тот сухопутный вид крокодилов, чьи экскременты как раз и используются в косметике, питается только травами и цветами, отчего содержимое его кишечника имеет «приятный аромат». Он рекомендует смешивать crocodilea с крахмалом, мелом или высушенным пометом скворца, а затем применять для осветления и тонирования кожи. Вероятнее всего, древнеримские женщины действительно наносили на лицо экскременты рептилий, но некоторые современные историки выдвинули гипотезу, что crocodilea – это на самом деле расхожее название особой белой глины: ее привозили из Эфиопии, где, как утверждали римляне, находился исток Нила, который, в свою очередь, известен как река, густо заселенная крокодилами.

Обучение японской гейши, в 1964 году запечатленное Ирвином Пенном для американского Vogue, иллюстрирует интерес к азиатской культуре красоты, который возрос во второй половине XX века и актуален и поныне. Фотограф: Ирвин Пенн, © Condé Nast. Vogue, декабрь 1964.

Но местом, где поклонение белой коже исчисляется тысячелетиями, безусловно является Восточная Азия, и в первую очередь Япония. Одним из культурных символов этой страны остается мелово-белый макияж гейши. Там же, в Азии (а именно в Древнем Китае), первыми научились создавать искусственную бледность, не причиняя вред коже. Среди самых древних отбеливающих средств в истории человечества – безвредная рисовая пудра, которую получали, смалывая рисовое зерно в мелкую муку, и использовали в декоративных целях и в Китае, и в Японии. Об отбеливающем эффекте белого свинца в Древнем Китае тоже было известно. Но момент, когда здесь начали пользоваться свинцовыми пигментами в косметических целях, точно определить сложно. Некоторые источники предполагают, что белила применяли еще в период Государства Шан (примерно с 1600 до 1046 г. до н. э.); частично такое мнение опирается на литературное упоминание пудры, изготовленной из запеченного свинца, частично – на вероятность того, что изготовлением свинцовых пигментов в Древнем Китае овладели так же давно, как и самим процессом извлечения металла из руды.

Императрица У Цзэтянь и принимала жемчужный порошок внутрь – считалось, что это стимулирует регенерацию кожи, – и наносила на лицо для осветления тона.

«Можно сказать, что белый представляет собой свет, без которого не видны никакие другие цвета».

Леонардо да Винчи

Белила изготавливали, погружая свинец в уксусную кислоту и оставляя его вымачиваться до тех пор, пока на поверхности не образовывался плотный налет, после чего процедуру повторяли, пока весь свинец не обращался в порошок, – процесс, удивительным образом схожий с древнегреческими и древнеримскими методами. Свинцовыми белилами пользовались последующие 350 лет – по крайней мере, женщины высших социальных слоев, которые могли это себе позволить. Эта краска временно вошла в немилость при правлении династии Суй, потому что императрица ее не применяла, но снова стала популярной во времена династии Тан. Именно в этот период, благодаря расширению торговли, свинцовые белила попали в Японию и утвердились в косметическом арсенале придворных дам вплоть до конца XVI века, когда они уже стали широко доступны женщинам любого происхождения.

Жемчужная пудра, которая в последнее время опять набирает популярность, восходит к 320 г. н. э. Изготовленная, как и предполагает название, из измельченного жемчуга, она изначально использовалась в традиционной китайской медицине для лечения самых разнообразных заболеваний, а позднее стала популярным средством для отбеливания кожи. Единственная женщина, когда-либо правившая Китаем, императрица У Цзэтянь (625–705 гг. н. э.), регулярно принимала жемчужный порошок внутрь и пользовалась кремом с жемчугом для осветления и омоложения кожи. Когда в возрасте 65 лет она сошла с трона, о ее красоте слагали легенды: говорили, что ее кожа «излучала то же свечение, что кожа молодой девушки». Согласно древнекитайскому медицинскому тексту «Бэньцао ганму» («Компендиуму лекарственных веществ»), жемчуг в состоянии стимулировать рост новых клеток кожи, снижать вредное воздействие солнечных лучей и предотвращать образование возрастных пигментных пятен. Результаты недавних научных исследований это подтверждают: оказывается, жемчужный порошок действительно может стимулировать фибробласты к производству коллагена и придать коже сияние[38].

В одиночку не справиться

Ритуал ухода и поддержания красоты второй жены Нерона, Поппеи Сабины, был настолько сложным, что для его выполнения требовалась, если верить некоторым источникам, помощь сотни рабов. Чтобы кожа Поппеи оставалась сияющей, служанки каждый вечер наносили на ее лицо маску из увлажненной муки грубого помола. С этой маской императрица засыпала, а утром застывшую мучную корку смывали молоком ослицы. Поппея также регулярно принимала ванны из ослиного молока, известного осветляющими и смягчающими свойствами, после чего накладывала на лицо слой мела и белого свинца. Для отбеливания веснушек кожу дополнительно обмазывали пастой из муки, смешанной с лимонным соком.

Польза купания в молоке подкрепляется многими научными доказательствами: молочная кислота – отличное отшелушивающее средство (хотя использовавшийся после нее белый свинец, понятно, ядовит). Эта процедура скоро стала популярной среди тех римских дам, которым средства позволяли не только дорогостоящие ингредиенты, но и достаточное количество рабов для проведения ритуала[39].

Бюст второй жены Нерона – Поппеи Сабины (54–68 гг. н. э.).

Да будет кровь

Если верить популярной мифологии, в Средневековье, чтобы заставить кожу посветлеть, в придачу к пастам и притиркам активно использовали кровопускание и пиявок. В Европе кровопускание считалось панацеей от широкого спектра заболеваний и недомоганий – от подагры до чумы (в последнем случае, надо полагать, особого успеха добиться не удавалось).

Популярность кровопускания с применением пиявок или банок (когда вена просто вскрывалась и кровь сливалась в сосуд) кажется нам дикостью, но ее вполне можно объяснить верой в важность гуморальной системы организма, распространенной в Средневековье и эпоху Возрождения. Впервые описанная в гуморальной теории древнеримского врача Галена, эта система состояла из четырех стихий в их классическом понимании – огня, земли, воды и воздуха. Считалось, что в здоровом организме все стихии находятся в равновесии. Врачи верили, что все четыре природных начала присутствуют в крови, и потеря крови поможет восстановить баланс и вернуть пациенту здоровье. Например, «Тротула» рекомендует «пускание крови из вены, проходящей под ступней» в качестве лечения поражений матки[40].

Хотя мне и не удалось найти однозначных доказательств того, что кровопускание использовалось именно в ритуалах красоты, сама идея того, что потеря крови может вернуть здоровье, не слишком далека от веры в то, что та же процедура способна придать лицу цветущий вид. Ходят истории о том, как женщины эпохи Возрождения просили своих врачей поставить пиявку за ухо, дабы добиться модной бледности, – эдакий экспресс-метод перед важным выходом в свет. Правда, насколько мы можем предполагать, позволить себе приглашать врача в косметических целях могли только самые богатые – а может, дамы делали это и самостоятельно.

Как и китайцы, корейцы благоговели перед безупречной белой кожей и считали ее воплощением красоты. В Азии она считается идеалом и поныне. Древние корейские поэты воспевали кожу, «подобную белой яшме». Примерно в 600 г. н. э., когда Корея начала торговлю с Японией и Китаем, именно от корейцев японцы узнали об отбеливающих свойствах соловьиного помета, который недавно для смягчения, очищения и осветления кожи начали использовать и западные косметологи. Изначально соловьиный помет применяли для удаления краски с шелкового полотна, что давало возможность создавать орнаменты на ткани для кимоно. Гениальные японцы смешали помет с мелко помолотой мукой из отрубей и создали осветляющую пудру. Следовало наполнить ею полотняный мешочек – и прикладывать его к лицу перед выходом в свет. В Японии мода на белую кожу появилась в эпоху Асука и продержалась вплоть до периода Хэйан (с 794 по 1185 г. н. э.) и даже дольше. В 692 г. н. э. буддийский монах создает отбеливатель на основе свинца и преподносит императрице Дзито. Та принимает его с радостью (знай она, что ядовитый препарат источит ее безупречную, без единого изъяна, кожу, радость наверняка была бы подпорчена). Период Хэйан – эра мира и спокойствия – стал высшей точкой развития японской культуры. После многих веков превосходства Китая и Кореи у японцев наконец начало формироваться собственное художественное и литературное самосознание. Торговые отношения с Китаем продолжались, но официальные связи решением императорского двора были обрублены, и Япония действовала самостоятельно. В последовавший за этим продолжительный мирный период культура и искусство в Японии достигли небывалого расцвета. У придворных дам и кавалеров выше всего ценился тонкий вкус. Правила поведения при дворе Хэйана регулировались правилами хорошего тона, и каждый аристократ был обязан неукоснительно их соблюдать. Отвергая китайскую моду, дамы императорского двора разработали собственные стандарты: тело надлежало полностью скрывать под слоями роскошных шелковых одеяний, внимание привлекали лишь густо набеленные лица и шеи.

Если в языческом Древнем Риме выбеленные лица были предметом насмешек, то писателей христианского мира они просто пугали. В 325 г. н. э. Римская империя официально стала христианским государством, и в течение следующего столетия все сферы жизни постепенно подчинились новым законам. Отбеленная кожа, ранее считавшаяся просто дурновкусием, отныне приравнивалась к греху: использование косметики предполагало, что лицо в таком виде, каким его сотворил Господь, недостаточно хорошо и требует улучшения в угоду женскому тщеславию. Христианский теолог Климент Александрийский высказывался по этому поводу особенно резко: «Кто сочтет этих женщин за проституток, не ошибется. Они превратили свои лица в маски»[41]. Будущее покажет, что теологические возражения против использования косметики надолго закрепятся в сознании масс. Мужская паранойя и тревога, вызванные макияжем, базируются именно на них.

В эпоху Возрождения требования к красоте были жестко закреплены. Что до косметики, здесь идеология шла на уступки еще менее охотно. В общем и целом в обществе царили взгляды, уже известные нам после внимательного изучения настроений в Древней Греции и Древнем Риме: наносить краску на лицо неприемлемо, но если без этого не обойтись, делать это следует так, чтобы никто не заметил. Как отмечает Жаклин Спайсер, эксперт по макияжу в культуре эпохи Возрождения, женщины не имели возможности использовать макияж для того, чтобы выразить свою индивидуальность – его можно было использовать лишь затем, чтобы соответствовать единой общепринятой модели[42].

Несмотря на это, всю эпоху Средневековья культ бледной кожи продолжал свое победное шествие по Европе и Восточной Азии. Белое, не тронутое солнцем лицо оставалось вожделенной целью. Одна из причин, как мы уже говорили, состояла в том, что бледность приравнивалась к высокому социальному статусу, в то время как обветренная или загорелая кожа означала, что ее хозяйка вынуждена работать на воздухе и, следовательно, принадлежит к низкому сословию. В период расцвета заболеваний и отсутствия эффективной медицины – а именно таким мы знаем Средневековье – чистая, светлая кожа без изъянов служила главным показателем здоровья и способности к воспроизведению потомства. Неудивительно, что женщины тратили невообразимое количество времени, пытаясь выглядеть именно так – невзирая ни на цену, которой она им давалась, ни на вредоносность использовавшихся тогда препаратов. Более того, неудивительно, что с расцветом христианства в Европе новой моделью для подражания – эталоном женственности, изящных манер и красоты – стала Дева Мария. И эта тенденция не ослабевала вплоть до XV века и даже позднее.

Смерть в Венеции

В XVI веке венецианские белила (еще известные как «Дух Сатурна») были самым модным, самым дорогим и самым ядовитым отбеливателем для кожи. Своим происхождением они обязаны городу, который был «известен плотным макияжем дам, так же как и самыми лучшими белилами из белого свинца – главной составляющей краски для лица»[43].

Я никогда не могла понять, чем же так отличались именно венецианские белила от всех остальных. По моему мнению, отличия были ничтожными. «Венецианские белила» – это, по сути, первый люксовый косметический «бренд», который благодаря маркетинговым усилиям стал считаться лучшим, эксклюзивным, более желанным, чем аналогичные (а то и вовсе идентичные) средства – и, соответственно, самым дорогим. В книге, впервые опубликованной в 1688 году, есть рецепт под заголовком «Сатурновые, или свинцовые, белила»[44]. После описания ингредиентов и процесса изготовления классических белил (смесь воды, уксуса и свинца, которая потом высушивается и промывается) автор предостерегает читателя от возможных подделок:

«Обязательно используйте настоящие свинцовые белила – такие, которые мы называем «венецианскими белилами», – а не жалкие копии, которые изготавливают смешиванием с мелом, или известью, или другими подобными субстанциями, и они не имеют ни хрупкости, ни веса, ни белизны истинных белил родом из Венеции»¹¹[45].

Отсюда можно заключить, что «белила» («церусса») – название собственно косметического средства, где «венецианские белила» – основной ингредиент (так же называли и готовый продукт), чистый белый свинцовый порошок, в отличие от комбинаций свинца с другими белыми примесями. То есть, по сути, «белила» и «венецианские белила» состояли из тех же компонентов, только свинец в «венецианских» был в более концентрированном виде – примерно так же, как дорогие кремы в наше время хвастаются «более высоким содержанием активных ингредиентов».

Венецианские белила с чистым свинцом, придававшим плотность покрытия и атласную гладкость, в основном почитались европейскими аристократами – только они и могли их себе позволить, – были идеальным и самым желанным тональным средством. Проблема состояла в том, что чем больше их использовали, тем больше их требовалось – чтобы скрыть последствия, которые они же вызывали. От их применения кожа иссушалась и увядала. Лицо приобретало серо-желтый, серо-зеленый или серо-лиловый оттенок и становилось похожим на старый сухофрукт. Длительное использование свинца также приводило к гниению зубов, неприятному запаху изо рта, выпадению волос и даже необратимому поражению легких. Венецианские красотки того времени, включая гранд-даму модного мира, королеву Екатерину Медичи, также очень любили осветляющую смесь ртути (дежурный ингредиент той эпохи для удаления пигментных пятен и веснушек) с мышьяком, слегка сдобренную животным мускусом. По иронии судьбы, именно мускус и его составляющие могут вызвать гипопигментацию – то есть чем больше денег тогда было у дамы на косметические препараты, тем хуже она, скорее всего, выглядела.

В то время Венеция была эпицентром моды. То, что белила были названы «венецианскими» – возможно, первый случай связки косметики и географии. Эта тенденция проходит красной нитью через всю историю цивилизаций. Любопытно, что хотя впоследствии столицей моды и красоты стал Париж, Венеция так и не утратила своей притягательности: много столетий спустя Элизабет Арден назвала свою первую линию дорогостоящей косметики «Венецианской».

Декадентский образ жизни Венеции XVI века и обильный макияж, обязательный для выходов в свет, до сих пор будоражат воображение визажистов, сценаристов и фотографов моды.

В моде была бесплотная неземная красота. Ради желанного свечения кожи, символа очарования и девственности, женщины Средневековья экспериментировали с самыми разными составами. Во времена Средневековья восприятие цвета отличалось от современного. В мире, не избалованном светом, в темноте длинной североевропейской зимы, цвет измерялся яркостью – поэтому особо почиталось все блестящее и светящееся. Если вспомнить, что большую часть той эпохи практически единственными доступными произведениями искусства, которыми могли любоваться простые люди, были цветные витражи (часто – настоящие шедевры) на окнах церквей и публичных зданий, где изображение подсвечивалось пронизывающими его лучами, – важность света становится понятнее. Жаклин Спайсер рассказывает, что разница между «белым» и «светлым» была довольно существенной. «Светлая кожа» описывалась как «блестящая»[46]. Это удивительным образом созвучно терминологии современных маркетинговых текстов индустрии красоты, где нам часто обещают «свечение» и «сияние». Косметические средства для достижения эффекта «блестящей» кожи производились в основном кустарным способом. Женщины из рабочего класса и из сельской местности выращивали ингредиенты для осветляющих снадобий самостоятельно или покупали их у коробейников и прочих торговцев вразнос. Рецепты мазей хранились у местных знахарок и передавались от поколения к поколению. В текстах писателей эпохи Средневековья встречаются рецепты, где использовались самые разнообразные ингредиенты: горох нут, перловка, миндаль, семена хрена и молоко – все исключительно безобидные. Есть некоторая ирония в том, что женщины с низким достатком, вынужденные составлять отбеливающие мази самостоятельно, в итоге применяли менее вредные для кожи составляющие, чем альтернативные компоненты на основе свинца, которые были все еще широко распространены. Как ни парадоксально, в те времена, чтобы иметь красивую кожу, лучше было быть бедной. Однако домашние снадобья все же требовали огромных затрат времени и некоторых довольно странных ингредиентов. Приводимое ниже описание из «Тротулы» скорее напоминает задание на уроке зельеварения в школе Гарри Поттера – судите сами:

Для отбеливания лица возьми змеиный корень и корень аронника. Столки их в ступке с животным салом и смешай с теплой водой и процеди через тонкую ткань. А потом хорошо перемешай и оставь все это в покое на ночь. А утром аккуратно удали воду и залей водой свежей; лучше всего тут подойдет вода, сделанная из жимолости, или же вода из розы. Так надо делать пять дней. Это делается для того, чтобы снизить агрессивные свойства растений, дабы они не привели к ранам на лице. На шестой день, слив воду, выставь смесь на солнце и дай высохнуть, а потом возьми три части белого свинца и одну часть камфары и по одной драхме буры и гуммиарабика. Буру мы разведем в розовой воде, растирая пальцами. Все это смешаем с розовой водой. Заметь, что когда понадобится тебе отбелить лицо, возьми этой смеси размером с фасолину и смешай с холодной водой и, растирая в ладонях, намажь обеими руками на лицо, но перед этим лицо надо помыть водой с мылом. Потом сбрызгиваем лицо холодной водой и кладем сверху тончайшую ткань, и делать так надо или утром, или вечером. И заметь, что длится это три или четыре дня[47].

Лола Монтес была в первых рядах борцов XIX века за менее вредные, более мягкие и натуральные ингредиенты в косметических средствах.

Вся эпоха Возрождения – от темных веков до «золотого века» ее расцвета – пронизана любовью к белой коже как к символу красоты. Идеализированные женские образы (созданные, надо заметить, художниками-мужчинами) в живописи, фресках и скульптуре могут многое рассказать об идеалах красоты той эпохи. Дамы с европейских картин этого времени отличаются пышнотелостью, кожей цвета слоновой кости, красными губами и залитыми румянцем щеками – что в реальной жизни явно создавалось при помощи косметики, хотя мы помним, что присутствие следов макияжа на лице не поощрялось. В придачу к вездесущим свинцовой пасте, мышьяку и ртути для разглаживания кожи использовался яичный белок, поверх которого наносили отбеливающие пасты для получения тональной основы с лаковым эффектом.

Несмотря на предупреждения врачей об опасности некоторых ингредиентов и невзирая на то, что Церковь Англии считала косметику происками дьявола, женщины продолжали мечтать о «девственной белизне» кожи и наносили смертельно опасную свинцовую церуссу на лицо и область декольте, что вызывало довольно неприятные побочные эффекты:

«Церусса, или белый свинец, который женщины используют, чтобы красить свою кожу, был, вне всякого сомнения, послан дьяволом, заклятым врагом всего естественного, чтобы превратить человеческое существо, изначально прекрасное, в нечто уродливое, гнусное и омерзительное… с их щек можно легко срезать пласты подобно творогу или сыру»[48].

«Церусса, или белый свинец, который женщины применяют для улучшения цвета лица, изготовляется из смеси свинца и уксуса, которая известна мощным иссушивающим действием; именно ей пользуются хирурги для осушения мокнущих ран»[49].

Джованни Ломаццо далее описывает женщин, которые пользуются церуссой, как «быстро увядающих и седеющих». Не самый желанный результат – и точно не тот, на который они рассчитывали. Не исключено, что были и другие побочные эффекты. Например, вполне вероятно, что высокий лоб стал таким невероятно модным именно потому, что свинцовая краска приводила к выпадению волос и образованию проплешин. Очень может быть, что оставшиеся неприглядные клочки растительности дамы были вынуждены просто-напросто сбривать или выщипывать, и в результате линия роста волос отодвигалась все дальше. Но, несмотря на все эти недостатки, к 1685 году наслаивали на лицо белую свинцовую краску почти все аристократки (и аристократы).

Мода на накрашенное фарфоровое лицо сохранялась вплоть до эпохи Реставрации в Англии и революции во Франции. Однако бледная кожа надолго оставалась главной целью и ориентиром красоты – по причинам, связанным с социальным положением и классовой принадлежностью. Целомудренным респектабельным дамам полагалось защищать лицо от солнечных лучей зонтиком; любые физические нагрузки были противопоказаны – слишком великое усилие для «хрупких» дам. Появиться на публике с заметным макияжем на лице считалось неприемлемым, поэтому самые сильные (и ядовитые) отбеливатели потеряли популярность. Вместо этого начали применять порошок оксида цинка: он придавал искомую белизну, но выглядел более естественно. Для вечерних выходов дамы любили наносить на лицо пудры лавандового и голубого цвета: в теплом свете свечей и масляных ламп они придавали лицам сияющую бледность. На вершине моды был макияж, который нельзя было увидеть. Бушевавший тогда туберкулез странным образом захватил воображение художников и писателей, что привело к особому (и малопонятному в наше время) благоговению перед «чахоточной красотой».

Так как теперь женщины пытались добиться идеальной кожи, не прибегая к макияжу, популярность стали набирать отбеливающие средства ухода и снадобья, принимаемые внутрь. Лосьоны и притирки с хлористоводородной (соляной) кислотой, аммиаком, перекисью водорода, мышьяком и ртутью были особенно в цене – за их способность уменьшать пигментацию и стирать веснушки.

В течение нескольких эпох в Европе и Восточной Азии бледное лицо – разной степени напудренности – считалось воплощением красоты.

Модная икона XVI века Екатерина Медичи регулярно прибегала к осветляющим притиркам на основе свинца, ртути и мышьяка.

До того как в моду вошел загар, не тронутая солнечными лучами кожа имела прямое отношение к социальному статусу.

Знаменитая в то время красавица Лола Монтес – самопровозглашенный авторитет в вопросах ухода за кожей и косметики – начала собственный крестовый поход против применения женщинами средств искусственного происхождения. В своей книге «Искусство красоты», которая была опубликована незадолго до ее скоропостижной смерти, Монтес делится советами и премудростями, собранными во время ее путешествий по Европе; многие из рецептов направлены именно на отбеливание кожи. Этот рецепт, популярный у придворных Испании, обещает придать «полированную белизну шее и рукам»:

«Пшеничные отруби хорошо просеять и четыре часа настаивать с белым винным уксусом; к этому добавить пять яичных желтков и два грана серой амбры, а затем все это дистиллировать»[50].

Однако она была категорически против приема снадобий – таких как мел, аспидный сланец или мелко смолотый чай – внутрь, считая, что эти методы оказывают разрушительное влияние на здоровье. Монтес была одной из множества женщин (и мужчин тоже), активно выступавших за умеренное использование декоративной косметики. Но эти попытки продержались недолго. Еще до смерти королевы Виктории женщины всех социальных классов вновь страстно увлеклись белилами и румянами. К счастью, к тому времени уже появились менее вредные вещества. К тому же возникли и стали активно развиваться дамские журналы, что очень помогло женщинам в просвещении и обмене опытом. Потенциальная опасность мышьяка и свинца перестала быть тайной за семью печатями. С помощью французского мела и порошка магнезии результат получался более естественным, а вероятность отравления сводилась к нулю. К концу XIX века производство косметики начало превращаться в крупную отрасль промышленности, и умонастроения в обществе быстро менялись.

Но даже в XX веке белильные пудры на основе свинца повсеместно продавались и на Западе, и в США. В наше время Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов США (FDA), хотя и отслеживает безопасность состава, все еще не установило четких ограничений на содержание свинца в косметике (в отличие от ЕС, где продажа косметических препаратов с любым количеством свинца категорически запрещена законом). Справедливости ради, отметим: современные женщины далеко шагнули по сравнению с предшественницами и не готовы глотать мышьяк ради улучшения цвета лица. Но что касается самой кожи, не откатываемся ли мы в прошлое? Неприятно сознавать, что история начинает повторяться: тенденция к применению токсичных отбеливающих средств опять набирает популярность. И вред заключается не только в ядовитых химикатах. Некоторые компании, которые продают безопасные в использовании препараты, рекламируя их, исходят из постулата, что светлая кожа лучше темной. А ведь эти заявления обладают более разрушительным действием, чем сами препараты. Не секрет, что и законы, и их соблюдение сильно различаются в зависимости от страны. И в результате миллионы женщин (а часто и мужчины) в Африке, в некоторых частях Азии и на Ближнем Востоке снова используют вредные химические вещества, чтобы добиться светлого цвета кожи, практически возвращаясь в античность или средневековье. И это заставляет всерьез задуматься.

Музы макияжа

Трудно представить более противоречивую икону красоты, чем Елизавета I, правившая Англией и Ирландией в течение сорока пяти лет. При мысли о Елизавете и периоде истории, названном в ее честь, в голову обычно приходит ее образ с одного из портретов. Золотистые волосы, фарфоровая кожа – и грозное выражение лица и осанка, полностью соответствующие ее собственному описанию: пусть и «слабая и больная женщина», но «с сердцем и мужеством истинного короля».

Елизавета была крайне тщеславна – неудивительно для женщины, чья внешность подвергалась такому пристальному вниманию, – и полностью поглощена завоеванием звания самой юной и красивой дамы при дворе. Она отлично понимала, как важно блюсти королевский имидж. Согласно свидетельству государственного секретаря и ее советника Роберта Сесила, датированному около 1570 г., «многие художники написали портреты королевы, но никому из них не удалось в должной мере передать ее очарования. Тогда Ее Величество приказала всем прекратить изображение ее на портретах до той поры, пока одному искусному живописцу не удастся запечатлеть ее с надлежащей точностью, а все остальные художники смогут это изображение копировать. Ее Величество запрещает демонстрацию портретов безобразных до той поры, пока они не будут исправлены».

Мы можем судить о внешности Елизаветы не только по портретам, которые пережили ее строжайшую критику, но и по описаниям современников. Один из посетителей королевского двора писал о двадцатичетырехлетней Елизавете: «Хотя ее лицо скорее миловидное, чем красивое, она высока и хорошо сложена, с хорошей кожей, хоть и немного темнолица; у нее милые глаза и, превыше всего, красивые руки, которые она охотно демонстрирует».

Чтобы избавиться от облика «темнолицей» (скорее всего, унаследованного – у ее матери, Анны Болейн, если верить источникам, кожа была оливкового цвета), Елизавета прибегала к самым разным уловкам. В те времена можно было найти множество средств для того, чтобы сделать кожу светлой, гладкой и прозрачной – от яичных белков и квасцов до смертоносных венецианских белил. Говорят, Елизавета перепробовала их все. Мы знаем, что она пользовалась декоративной косметикой, потому что на портретах она изображена с явно накрашенным лицом; намек на макияж можно найти и в произведении придворного поэта Ричарда Путтенхэма: «Губы – как высеченные из рубинового камня две створки, что открываются и закрываются».

Известно, что в 1562-м Елизавета переболела оспой. После этого, чтобы замаскировать шрамы на лице и скрыть следы старения в общем и целом, она начала применять белила – той самой венецианской разновидности, благодаря чему выглядела и вовсе как призрак. Со временем она должна была использовать их все больше и больше, да и красной краски тоже – чтобы скрыть процесс старения и отвлечь внимание от результатов использования небезопасных «бьюти-продуктов».

Но белила, накрашенные щеки и губы, тщательно нарисованные голубые сосуды (для создания полной иллюзии прозрачной кожи) и выщипанные в высокую дугу брови были не только данью моде и имитацией молодости. Весь образ Елизаветы должен был выражать властность и подчеркивать ее статус. Есть мнение, что именно мышьяк, свинец и другие опасные химикаты в составе косметических средств повинны в ее смерти от заражения крови в возрасте шестидесяти девяти лет – хотя так ли оно на самом деле, мы, конечно, никогда не узнаем.

Однако, несмотря на приложенные старания, классической красавицей той эпохи, воплощением идеала естественности и грации считалась не Елизавета, а ее кузина Летиция Ноллис, дочь племянницы Анны Болейн. На самом известном портрете Ноллис изображена с огненно-рыжими волосами, высоким лбом, бледным лицом и розовыми щеками (были ли они следствием румян, наложенных руками самой Ноллис, или пририсованы художником, установить уже невозможно).

Элизабет Элеанор Сиддал, муза или, говоря современным языком, «супермодель» прерафаэлитов, известна тем, что выступала натурщицей для большинства членов братства, в особенности для ее любовника и мужа Данте Габриэля Россетти, а также собственной живописью и поэзией.

Иконой красоты она стала не мгновенно. Да что там, она даже не считалась типичной для Викторианской эпохи красавицей – рыжеволосых тогда не слишком любили, а многие и вовсе воспринимали их настороженно. Однажды какой-то деревенский мальчишка даже спросил у Сиддал, водятся ли слоны в той стране, откуда она приехала, – настолько экзотичным казался цвет ее волос[51]. Происхождения она была не знатного и работала в магазине в Холборне. Там-то ее и обнаружил художник Уолтер Деверелл, и за тонкий стан и рыжие волосы выбрал ее в натурщицы для картины «Двенадцатая ночь». После встречи с Элизабет Уильям Холман Хант описывал ее как «существо изумительной красоты… подобно королеве, великолепно высока, с красивой фигурой, величественной посадкой головы и с удивительно тонкими и совершенными чертами лица»[52].

Нам она в основном известна как «Офелия» (1852) кисти сэра Джона Эверетта Милле – плывущая по реке трагическая героиня с бледным лицом. Полотно входит в постоянную экспозицию галереи «Тейт Британия» и остается самой популярной среди посетителей открыткой, а история его создания обросла легендами. Чтобы воспроизвести позу утопающей Офелии, Милле купил для Сиддал старинное свадебное платье и уложил ее в наполненную водой ванну. Как-то во время позирования лампы, нагревающие воду, погасли. Сиддал не стала говорить об этом Милле, чтобы не отвлекать художника от работы, и «сильно простудилась». В конце концов, после угроз судебного преследования со стороны отца девушки, Милле оплатил расходы на ее лечение[53]. Однако по стечению обстоятельств или нет, но с того момента слабое здоровье Сиддал было подорвано окончательно. Врачи обнаружили у нее чахотку и сколиоз (хотя многие считают, что истинные причины ее недомоганий так и остались за пределами медицинских диагнозов). Как бы то ни было, Сиддал скоро пристрастилась к настойке опия, которую принимала для обезболивания и которая привела ее здоровье в еще больший упадок.

Болезни не ослабили внешней привлекательности Сиддал, и даже, наоборот, подчеркнули ее – в полном соответствии с романтической манерой ассоциировать слабое здоровье с гениальностью и красотой. В 1853-м Россетти писал, что «Лиззи… выглядит милее обычного, но очень слаба»[54], а еще через год художник Форд Мэдокс Браун заметил: «Видел сегодня мисс Сиддал – выглядит тоньше, и мертвее, и красивее, и истрепанней обычного, настоящая художница, женщина, которой нет равных на многие годы»[55]. В дополнение к опиуму Сиддал, судя по всему, была рьяной поклонницей «Фаулерова раствора», так называемого средства для улучшения цвета лица, по сути – раствора мышьяка, который, возможно, ее и отравил (если верить книге Билла Брайсона «Дома: краткая история быта и частной жизни», 2010 г.).

В начале девятнадцатого века романтический «культ немощности» уже овладел настроениями масс. По причине Наполеоновских войн в обществе царил упадок, поставки косметики сократились, и это привело к появлению поколения «болезненных» молодых девушек. Их популярность достигла своего пика всего за десять лет до того, как Сиддал начала свою карьеру натурщицы. Для создания «чахоточного» образа бледнолицей красавицы девушки пили уксус, для получения темных кругов под глазами – просиживали ночами над книгами, а нездорового блеска в глазах добивались каплями белладонны[56]. Пить много уксуса рекомендовалось и для снижения веса[57], причем такие советы регулярно повторялись в различных публикациях в течение всего девятнадцатого века.

Собственные работы Сиддал были пронизаны символикой древних мифов и средневековых легенд, и даже ее жизнь и смерть окутаны мифами. Умерла она в 1862-м, выпив – случайно или намеренно – половину флакона опиумной настойки. Есть версия, что ее прощальное письмо сожжено Россетти. Он похоронил с ней все свои стихи, но через семь лет, сожалея об этом, выкопал гроб, чтобы вернуть записи, после чего возникла еще одна легенда. Согласно ей, ее знаменитые волосы не прекращали роста, пока не заполнили собой все пространство внутри гроба[58].

Человек обрисовывал, защищал и подчеркивал глаза черной краской в течение многих тысячелетий.

Сегодня во всем мире черный в макияже используется для подчеркивания формы глаз и бровей – с некоторыми исключениями, о которых мы поговорим позднее. Откуда это стремление затемнять и оттенять черты лица, привлекая к ним внимание? Если верить старой поговорке, одна из причин состоит в том, что глаза – это зеркало души. Изучение разных источников при подготовке этой книги лишний раз позволило мне убедиться, что, хотя понятия о привлекательности в разные времена и в разных странах и культурах отличались, важность глаз (с макияжем или без) оставалась неизменной. Даже Библия не обходит их стороной: «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то всё тело твое будет светло»[59].

Но почему именно черный цвет? Наравне с охрой это один из самых древних пигментов, который использовался еще в наскальной живописи эпохи неолита. Чтобы рисовать, пещерный человек использовал уголь и окись марганца. Подобно красному, с черным связана цепочка сложных и часто противоречивых ассоциаций: он может символизировать траур, смерть, власть, секретность, драматичность и много чего еще. Из всех разновидностей декоративной косметики черного цвета, доступной в наши дни, наибольшей популярностью пользуется, без сомнения, карандаш-кайал. Подводка глаз черным ассоциируется с конкретными периодами истории и культурными движениями более, чем любая другая деталь макияжа. Даже человек, не особо интересующийся косметикой, вспоминая эру немого кино, или эпоху битников и хиппи пятидесятых и шестидесятых, или модный в начале девяностых стиль «гранж», вспомнит густо подведенные кайалом глаза актрис и подружек «детей цветов». Происхождение некоторых приемов макияжа бывает определить не так-то просто. Но то, что кайал – изобретение древних египтян, это общепризнанный факт. Трудно найти хотя бы одну древнеегипетскую картину или скульптуру, где человек был бы изображен без густо очерченных глаз и бровей: на фресках, украшающих интерьеры гробниц Долины царей и Долины цариц, мы видим и женщин, и мужчин с жирно подведенными глазами. Но даже если вы не знакомы с произведениями искусства этого периода, все равно согласитесь с тем, что кайал родом из Египта. Достаточно вспомнить Элизабет Тейлор в знаменитой роли Клеопатры, с драматичным, вытянутым к вискам макияжем глаз (как часто бывает в Голливуде, дополненный в том же образе синими тенями – дань моде шестидесятых).

Образ Клеопатры в исполнении Элизабет Тейлор (1963 г.) увековечил форму египетского макияжа глаз, созданную при помощи щедро использованного кайала.

В произведениях искусства Древнего Египта мы видим густую подводку вокруг глаз, но, как это всегда бывает с искусством, историки и археологи не уверены, насколько это соответствует реальности, а насколько является художественным приемом.

Определенные формы и черты лица считались красивыми всегда. На этих двух изображениях Нефертити и Софи Лорен, между которыми пролегают тысячелетия, мы видим те же густо очерченные миндалевидные глаза, высокие скулы, полные губы и длинную шею.

Берем на мушку

При мысли о мушках сразу приходят в голову Мария-Антуанетта и бальные платья с пышными юбками, но такие клочки или лоскутки ткани использовались и раньше. Есть свидетельства, что женщины Древнего Рима, чтобы скрыть воспаления на коже, наклеивали на лицо подобие пластыря – splenia. Но по-настоящему популярны мушки стали только в конце XVI века. Наравне с уже известными нам отбеливающими пастами, которые служили для маскировки пигментации, неровного цвета кожи, шрамов и оспин, зажиточные дамы использовали лоскутки черного шелка, бархата, атласа или тафты. С их помощью скрывали изъяны и оттеняли ее фарфоровую бледность. Всплеск популярности мушек именно в этот период не случаен: в Европе бушевала оспа, у многих после болезни оставались шрамы или пустулы. В отсутствие фотошопа женщинам оставалось только задействовать мушки. Лоскутки вырезались самых разных форм – и круглые, и в форме сердца – и приклеивались поверх дефектов кожи. Кроме того, местоположение мушки могло символизировать разные послания внешнему миру: кусочек ткани на правой щеке означал, что дама замужем, на левой щеке – что она обручена. Мушка около рта означала, что сердце дамы свободно, а если она украшала уголок глаза, то дама была чьей-то любовницей. В Англии восемнадцатого века ношение мушек приняло и политический окрас: сторонники вигов и сторонники тори носили эти украшения на разных сторонах лица.

В 1719 году француз Анри Миссон, который описал свое путешествие в Англию, так прокомментировал внешний вид англичанок:

«Французским дамам не чуждо применение мушек; но та, что ее носит, должна быть молода и красива. В Англии же молодые, старые, красавицы, уродины – обклеены все… я нередко насчитывал до пятнадцати мушек, если не больше, на темном морщинистом лице старой карги, которой лет три раза по двадцать, да еще десять, а то и больше»[60].

Женщина у туалетного столика изображена за наклеиванием черного лоскутка ткани (мушки) из футляра с портретом ее любовника на крышке.

Да, возможно, этот стиль макияжа глаз, намертво слившийся в нашем сознании с древними египтянами, был акцентирован, художественно преувеличен и растиражирован кинематографом и ТВ. Но сам факт, что египтяне пользовались декоративной косметикой, известен доподлинно – благодаря найденным при раскопках древних гробниц сосудам с кайалом и палитрам для измельчения и смешивания пигментов. По результатам тех же раскопок можно сделать вывод, что, в отличие от других древних цивилизаций, в Древнем Египте косметика была доступной не только ограниченному кругу богатых и власть имущих: палитры были обнаружены и в самых скромных гробницах и мужчин, и женщин. Люди победнее хранили кайалы и другие краски в простых и дешевых емкостях – в черепках, ракушках или стеблях камыша, – зажиточные граждане использовали резные шкатулки из слоновой кости и богато украшенные палитры для смешивания, ложки и инструменты для нанесения. Обычно применяемый египтянами кайал был сложной композицией из нескольких составляющих: сурьмы (серебристо-серый металлоподобный материал), жженого миндаля, свинца, оксида меди, охры, золы, малахита (зеленого пигмента из оксида серы) и хризоколлы (сине-зеленой медной руды). Их смешивали для создания черного, серого или зеленого пигмента. Получившийся продукт складывали в каменные емкости, а перед использованием смачивали в ложке или палитре водой или маслом. Для нанесения использовался специальный аппликатор. Наносить кайал следовало по контуру глаз и на брови. К баночке, которая была найдена в гробнице писца и сейчас выставлена в Британском музее, прилагается даже указание наилучших периодов для использования: «подходит для каждого дня, с первого по четвертый месяц сезона ливней, с первого по четвертый месяц зимы и с первого по четвертый месяц лета», что позволяет предположить, что в разные времена года использовалась разная косметика[61]. Самое удивительное, что сегодняшний кайал не так уж и отличается от того, которым пользовались несколько тысячелетий назад. Инструменты для нанесения и хранения тоже схожи: настоящие кайалы продаются в баночке и с аппликатором в форме палочки.

«Есть такой черный, который стар, а есть такой, который свеж».

Хокусай

Поражает не только продвинутость инструментов, которыми предполагалось наносить кайал. Результаты последних исследований древних образцов выявили, что египтяне были высококомпетентными косметологами и использовали два типа кайала и краски для глаз. Первый тип – «уджу» – изготавливался из зеленого малахита из Синая, области, которая, по поверьям, находилась во владении богини Хатхор, покровительницы красоты, любви и женственности. Ее также называли «Хозяйкой малахита». Краска второго типа, «месдемет», темно-серого цвета, изготавливалась из стибнита (сульфита сурьмы) или – чаще – из ядовитого галенита (сульфида свинца) региона Асуан на побережье Красного моря.

Состав древнеегипетского кайала был тщательно изучен, и можно представить (а при желании и с легкостью воспроизвести) тот характерный способ нанесения, который применяли египтяне.

Сегодня черный цвет настолько популярен в макияже, что трудно представить себе времена, когда его не использовали.

Но откуда вообще возникла идея подведения контура глаз? Есть две основные теории. Первая – и все набирающая популярность – состоит в том, что макияж имел медицинские функции и должен был защищать глаза от инфекций и палящего солнца. Если вспомнить, что большинство древних египтян проживали в сухих пыльных пустынях или в болотистых топях вдоль берегов Нила, становится понятно, что необходимость в защите – а особенно защите нежной кожи вокруг глаз – была действительно велика. Найдено множество медицинских текстов, в которых содержатся предписания по излечению заболеваний глаз – например трахомы и конъюнктивита, которые поражали многих жителей Египта и других засушливых стран, таких как Персия. Там же приведены подробные рецепты препаратов для век, радужки и роговой оболочки. В папирусе Эберса, одном из самых важных древнеегипетских папирусов на медицинскую тему и одном из самых древних из всех найденных медицинских текстов, написанном примерно в 1550 г. до н. э., содержится более сотни рецептов, в которых главную роль играют малахит и черный галенит (там же фигурируют красная охра, ляпис-лазурь и еще несколько точно не определенных минералов). Краска «месдемет» также назначалась при заболеваниях глаз, что лишний раз подтверждает теорию о том, что ежедневный ритуал нанесения кайала выполнялся для защиты в той же степени, что и для украшения. В 2010 году французские ученые Филипп Вальтер и Кристиан Аматор обнародовали результаты исследования, проведенного совместно с сотрудниками «Научно-исследовательской лаборатории музеев Франции» и лаборатории L’Oréal-Recherche, в ходе которого они проанализировали пятьдесят два образца египетской декоративной косметики из хранилищ Лувра и нашли неоспоримые доказательства, что кайал был крайне эффективен для предотвращения инфекций. При изучении состава косметики они обнаружили четыре разных вещества на основе свинца, которые способны более чем в три раза увеличить производство в клетках кожи оксида азота – он играет важную роль в борьбе организма с заболеваниями. Бактериальные глазные инфекции были (и до сих пор остаются) серьезной проблемой в болотистых регионах Нила в периоды паводков, и ученые верят, что древние египтяне намеренно использовали косметику с содержанием свинца для предотвращения и лечения заболеваний глаз. Более того: два из найденных компонентов не существуют в природе, так что, судя по всему, были синтезированы древнеегипетскими «химиками»[62].

Конец ознакомительного фрагмента.