Глава 1
Ночью подморозило, для начала марта в Москве это дело обычное. Туман, со вчерашнего полудня накрывший столицу мутной молочной пеленой, осел на стенах домов, на решетках оград, на ветвях деревьев игольчатыми сверкающими кристалликами; свет утреннего солнца весело преломлялся в их гранях. Встречая первый день календарной весны, огромный город словно бы прихорашивался, загодя готовился к женскому празднику.
Дышалось непривычно легко – как если бы в московском воздухе совсем не осталось выхлопных газов и прочей дряни. Будто бы в зимний лес попал, а не стоишь посредине громадного мегаполиса.
Гуров решил добираться на службу пешком. Последнее время его «Пежо» дымил как паровоз и усиленно жрал масло. Лев подозревал, что запали поршневые кольца. Да и шаровые шарниры передней подвески давно уже не в порядке. Пора к Станиславу за помощью обращаться.
«Друг и соратник» Гурова, полковник Станислав Васильевич Крячко, был автолюбителем столь высокого уровня, что уже мог считаться не любителем, а настоящим профессионалом. Когда расследование у друзей не шло, работа стопорилась, Лев ехидно подкалывал Крячко, говоря, что, когда за профнепригодность их погонят из органов, Станислав, во всяком случае, без куска хлеба не останется. За возможность получить такого шофера и автослесаря все столичные таксопарки передерутся. Крячко, который отличался превосходно развитым чувством юмора, в таких случаях начисто его утрачивал и шутки друга не поддерживал: автомобили и все, что с ними связано, – это вам не хиханьки-хаханьки!
Неторопливо шагая по Никитскому бульвару, Гуров прокручивал в уме «расписание занятий» на этот понедельник, первый день весны. Ничего экстренного. Последнее дело на выезде в один из южных губернских центров они со Станиславом успешно завершили, остались мелочи с отчетностью. Может быть, он даже сумеет выкроить час-другой и заняться составлением экзаменационных вопросов по «Тактике оперативной работы» – ему через месяц у курсантов академии зачет принимать. Конечно, их шеф, генерал-лейтенант Петр Николаевич Орлов, в любой момент мог осчастливить своих гвардейцев чем-то новым и заковыристым, к этому надо быть готовым. Посмотрим, что он на оперативке утренней скажет…
Проходя по коридору первого этажа, Гуров вспомнил о вчерашней просьбе Марии. Он свернул направо и открыл дверь с табличкой «Группа обработки электронной информации».
– Рад видеть вас, подельники Билла Гейтса! – весело поздоровался Гуров. – Как, бродилки-стрелялки не надоели еще? Все уровни прошли, всех монстров перегробили?
В ответ раздался нестройный хор приветствующих его голосов: в отделе Льва Ивановича знали и очень уважали. Гуров подошел к терминалу, за которым сидел его приятель – молодой, но чертовски талантливый Дмитрий Лисицын. Он относился к Гурову с колоссальным пиететом и несколько раз серьезно помог Льву и Станиславу в расследовании весьма запутанных дел.
– Тебе, Дима, персональное «Здравствуйте», – улыбнулся Лев, пожимая руку компьютерщика. – Я с небольшой просьбой. Ты ведь хорошо знаешь наших поисковиков из отдела розыска пропавших? Я так и предполагал. Не в службу, а в дружбу: свяжись с этими ребятами, пусть посмотрят свои базы данных – не появлялась ли там за последнюю неделю фамилия Рашевский. Звать его Леонид Исаевич. А ты, как время будет, прокачай через свою машину оперсводки из райотделов за тот же срок, вдруг где всплывет. И со своими коллегами из ГИБДД свяжись – может, Рашевский у них засветился. Если что найдешь, позвони мне в кабинет.
– Нет проблем, Лев Иванович, – кивнул Лисицын. – Что, новое дело раскручиваете? Только что-то мне странно: вы – и розыск пропавших… Не ваш калибр! Это очень срочно? Рашевский что, подозреваемый? Если он хоть раз в поле нашего зрения попадал, то мне легче искать будет, по дополнительным модулям.
– Это навряд ли, чтобы попадал. Знакомый жены, точнее, знакомый ее знакомого, и вроде бы он пропал, – с некоторой досадой отозвался Гуров. Он кивнул в сторону сидящей за соседним терминалом темноволосой Галочки, невесты Лисицына. – У тебя когда с Галиной регистрация? Через неделю? Надо же, прямо под праздник, примета хорошая. Придем с Крячко поздравить… Так вот, после года семейной жизни ты, Дима, накрепко усвоишь, что просьбы жены лучше выполнять, особенно перед Восьмым марта. Я люблю свою жену, а за любовь надо платить. Вниманием, Дима, чутким отношением, понятно? Что до срочности… Хорошо бы до обеда, я не думаю, что это займет много времени. Почти наверняка ты ничего не найдешь, и тогда я с чистой совестью порекомендую супруге успокоить своего знакомого. Он, кстати, главный режиссер Машиного театра, так что пару контрамарок на ближайший спектакль я вам с Галочкой в клюве принесу.
– Привет, сыщик! – поздоровался Гуров с «другом и соратником», заходя в их кабинет, тесноватый для двоих, но привычный, обжитой и уютный. – С раннего утра трудишься, как пчелка? Хвалю… Есть что-нибудь интересное? Как выходные провел?
Станислав, держа в одной руке дымящуюся сигарету, другой лениво пощелкивал «мышкой» их «Пентиума». Он сортировал накопившиеся сообщения по e-mail. По молчаливому уговору эта рутинная ежедневная работа – разборка «мыла» – была возложена на Крячко. Гуров же занимался оперсводками по Москве и области, сканировал пресс-релизы ближайших к столице губернских центров и служб УИН. Ничего не попишешь: информационное обеспечение в наше время – основа основ. Пусть даже девяносто девять процентов окажутся пустой породой, но ради одного, который вдруг да бросит неожиданный свет на разрабатываемое дело, стоило разгребать информационные завалы.
– Интересного полный ноль, – меланхолично отозвался Крячко, – а выходные… Звал же я тебя с Марией на лыжную базу, зря не согласились. Еще неделя, и все потечет. До следующего года уже на «Динамо» не выберешься.
– На оперативку к Петру вместе пойдем? – поинтересовался Гуров. – Коль тебе лень и неохота, то можешь в кабинете оставаться, расскажу потом. Если мне Димка Лисицын позвонит по «внутряшке», то запиши сообщение, я там его слегка озадачил.
– Так не будет сегодня утренней оперативки. Мне Верочка с полчаса назад позвонила, сказала, что шефа на расширенную коллегию министерства пригласили. Ближе к вечеру, когда он отойдет маленько, заглянем к нему, узнаем, что нового. Что-то я по Капитану Флинту соскучился, да и Верочка приглашала на какие-то особые коржики. А кофе у нее всегда отличный.
«Ну-ну, – усмехнулся про себя Гуров, – ишь, коржиков тебе на халяву захотелось! „Заглянем к нему…“, ага, если он сам к нам до того не заглянет. С чем-нибудь… гм-м… эксклюзивным».
Верочкой звали секретаршу генерала Орлова, а Капитаном Флинтом желтенькую птичку – канарейку, точнее, кенара, подаренную Верочкой шефу. Сначала генерал от подарка шарахался, но вскоре проникся, привязался к милой пичуге… Орлов нарек ее грозным пиратским именем и жил теперь с Капитаном Флинтом душа в душу, деля на двоих свой служебный кабинет.
Что касается «отойдет маленько», то тут Станислав был прав на все сто! Любые контакты с начальством, которого над ним было не так уж много, меняли настроение Петра Николаевича не в лучшую сторону. Начальство всегда найдет, к чему придраться! А генерал Орлов знал себе и своим подчиненным цену. Если он был уверен в собственной правоте, то на компромиссы не шел, стоял на своем до конца, невзирая на ранг начальства: министр там, не министр… Тем более что министры то и дело менялись, а ГУ во главе с генерал-лейтенантом Орловым стояло незыблемо.
Лисицын позвонил сразу после обеда, когда Гуров в деловой текучке успел забыть о своей просьбе.
– Лев Иванович? – услышал он в трубке какой-то слишком ровный и спокойный голос Дмитрия. – Кажется, придется мне вас огорчить… Леонид Исаевич Рашевский, точнее, как ни печально, его труп сейчас в отделе специальной судмедэкспертизы на Воздвиженке. Я это раскопал, вообще говоря, случайно, через муровскую оперативную базу данных, у меня есть выход к ним. Еще знаю только, что труп доставили в Москву утром в субботу, из Серпуховского района, а обнаружили его около деревеньки Фомищево, это между Серпуховом и Чеховом. Как у нас выражаются, «с признаками насильственной смерти», надо понимать, убийство несомненное. Вы свяжитесь с медэкспертами, они должны хоть какие-то подробности знать. Уж извините, что информация такой поганой оказалась…
– Что это ты с лица сбледнул? – поинтересовался Крячко, когда Лев опустил трубку на рычаг. Выслушав Гурова, Станислав сочувственно похлопал его по плечу: – Лев, не бери все к сердцу и чаще сплевывай. Печально, конечно, и Маша расстроится, но… на кладбище живя, по всем покойникам не наплачешься.
Лев зачем-то вызвал на дисплей «Пентиума» карту Серпуховского района, щелкнул «мышкой», увеличивая масштаб до уровня тактической двухверстки, нашел Фомищево.
«Вот, значит, где он сыскался, – подумал Гуров, внимательно разглядывая фрагмент карты на экране. – А убили его тоже там, или?.. Впрочем, не мое это дело, я не частный детектив, у меня своих забот полон рот. Сейчас позвоню Маше, сообщу… И все на этом. Пусть она как-нибудь осторожно брата подготовит, ему, видимо, еще ничего не известно. Эх, жизнь… Мы все чего-то ждем, а в конце каждого ждет деревянный ящик. А все же интересно: кто его, за что, когда и где? Профессиональный рефлекс…»
– Знаю я эти места, – сказал Крячко, взглянув из-за плеча Гурова на карту. – Приокский биосферный заповедник, а раньше там охотничьи хозяйства ЦК КПСС были. Всего сто пятьдесят километров от Москвы, но леса дремучие, как триста лет назад. Если еще чуть взять в сторону Оболенска, километров тридцать, то начинается настоящая, классическая глушь, где и Соловью-разбойнику в одиночку станет не по себе. Я не понаслышке знаю – доводилось там рыбачить пару раз. Какого, любопытно, рожна его туда занесло, Машиного знакомого?
– Сам ума не приложу, – с досадой сказал Гуров, уже набирая номер мобильника жены. – Ох, я сейчас Марию «порадую»! А она – своего главрежа…
Однако «всего на этом» у Гурова не получилось: тема смерти Леонида Рашевского совершенно неожиданно всплыла в разговоре с генералом Орловым, когда сыщики, по настоянию Крячко, напросились-таки на кофе с коржиками.
– Веруня, здравствуй, красавица! – приветливо поздоровался Гуров, заходя в приемную. Крячко сопел у него за спиной. – Как там наш наиглавный, пришел в себя после свидания с министром или все еще строг и суров? А то свалились на голову изголодавшиеся сыскари… Это все Крячко, как ты про коржики проболталась, так удержу на Станислава Васильевича нет!
– Скажете тоже, Лев Иванович. – Верочка даже покраснела. – Кого-кого, а вас со Станиславом Васильевичем шеф всегда рад видеть. И я тоже. Очень! Сейчас кофе свежий приготовлю.
Выражение ее живого лица сохранило что-то от девочки-подростка. Веселая, порывистая, легкая, с острым, как бритва, язычком, Верочка стала в управлении всеобщей любимицей сразу, как только заняла свое место перед «святая святых» – дверью генеральского кабинета. Петру Николаевичу Орлову она была предана беззаветно и фанатично, считая его самым умным, самым храбрым и вообще самым-самым из всех. А в полковника Гурова, возможно, чуточку и чисто платонически влюбилась…
Друзей встретила роскошная канареечная трель с форшлагами и раскатистый басок генерал-лейтенанта Орлова:
– Флинт, смотри-ка, кто пришел! Ну, здравствуйте, сыщики! Станислав, если без курева совсем невмоготу, то давай к форточке. Капитану Флинту табачный дым вреден. Мне? Мне – полезен, хоть врачи утверждают обратное, но как-нибудь потерплю. Лева, милый мой, что это у тебя вид такой кислый, точно ты лимон без сахара жуешь?
Выслушав Гурова, генерал как-то странно хмыкнул и, помолчав некоторое время, подошел вплотную к нему, потрепал по плечу и сказал самым задушевным тоном:
– Рашевский, говоришь? Леонид Исаевич? Знакомый супруги, значит? Ах, брат ее главрежа, понятно… Ну, Лева, не обижайся: за язык тебя не тянули. А я-то голову ломаю – кому бы поручить разобраться с этим дрянным триллером? Знаешь, на ловца и зверь бежит. Ловец в данном случае я. А зверь… сам догадайся. Так что тебе придется заняться этим делом.
– Но, – растерянно попытался возразить Гуров, – это ведь даже не Московская область! Тульская… При чем тут…
– Наше родное управление и лично ты? – с ходу подхватил Орлов. – До чего я понятливый стал, аж самому противно: прямо мысли у своих подчиненных читаю. Во-первых, область все же Московская, стыдно географию не знать. На границе с Тульской, это – да, но не в том загвоздка. Трудился убиенный Рашевский в Москве, вот в чем дело. И не где-нибудь, а на ниве СМИ. Журналист-многостаночник. Он вел одно время «криминальную страничку» на одной из московских радиостанций, «Молодая Москва», кажется, публиковал в столичных газетах репортажи и аналитические обзоры по проблемам преступности и прочее. Вроде бы рекламой занимался последнее время. Широко известен в узких кругах. Был. А убили его столь нетрадиционно, жутко и загадочно, что дошла эта информация до самого верха. Ну да, до министра. Как раз сегодня утром прозвучало из начальственных уст на коллегии, что, мол, слишком часто стали журналистов гробить, а те из них, кто по недоразумению еще остался жив, обливают милицию помоями: дескать, не чешутся менты. Я, вообще говоря, с министром согласен. Рано или поздно коллеги убитого Рашевского пронюхают, и начнется свистопляска. Хорошо еще, если не дойдет до запроса от Думы… Разнообразия ради, надо бы хоть одно такое преступление раскрыть. Чем и поручено заняться ГУ МВД. Теперь все ясно? «Висяков» на тебе со Станиславом сейчас нет, и раз уж ты сам про Рашевского заговорил, то, значит, судьба. Тебе и карты в руки. Вам, точнее. Вы же со Станиславом как в детском стишке: «Мы с Тамарой ходим парой…»
– Понял, – кивнул Гуров. – То-то меня после звоночка Димки Лисицына предчувствие не оставляло, что по-любому не миновать мне этой смертью заняться. Убили, говоришь, нетрадиционно? А подробности можно?
– Это не ко мне, а к парням из Серпухова, – возразил Орлов. – Так, разве что в первом приближении, о чем министр на коллегии говорил… Видишь ли, покойный Рашевский в министерскую сводку попал из-за необычности серпуховского патологоанатомического заключения: причин смерти может быть целых три. Именно поэтому его перебросили к нам, на Воздвиженку, чтобы уточнить детали. Он был удавлен – на шее обрывок веревки; замерз до смерти, причем при очень низкой, ниже минус тридцати температуре; наконец, все кости переломаны, словно его в бетономешалку засунули. Или как при падении с большой высоты. Тут всякого рода леденящие душу подробности, вроде отколовшейся правой руки. К тому же окоченелый труп был совершенно голым. А кисти рук были скручены за спиной мотком проволоки, почему отколовшаяся рука и не отлетела черт знает куда. Каково, а? Говорю же – натуральный фильм ужасов. Его, труп то есть, местный паренек обнаружил. Шел порыбачить на озерцо и… наткнулся. Так министр рассказывал, что, когда серпуховские сыскари подъехали по вызову, парня из-под кровати вытаскивать пришлось. Нет, убивать тремя способами, это, как хотите, перебор.
– Ни фигушеньки себе! – присвистнул Крячко. – Прямо как Гришку Распутина. Того тоже и стреляли, и травили, и топили, и еще чего-то.
– Как получилось, что его так быстро опознали? – спросил Гуров генерала. – Ведь ни документов, ничего, да еще за сто с лишним верст от дома…
– Самому любопытно, – живо ответил Орлов. – Что-то с кровью у него нетипичное, уточни на Воздвиженке. Сегодня поедешь туда?
– Н-нет, – подумав немного, ответил Лев. – Поздно уже. Завтра утром. Никуда ни труп, ни эксперты не денутся. Сегодня вечером я хочу с его братом поговорить. Откуда Рашевский-старший узнал, что убитый ушел из дома именно двадцать третьего? Откуда знал, что тот больше не появлялся? Дай-ка трубочку, Петр.
Гуров снова набрал номер мобильника жены.
– Маша? Знаешь, получилось так, что убийство Рашевского-младшего будем расследовать мы со Станиславом. Я так понял, что жил Леонид один, и самый близкий родственник у него как раз старший брат. Мария, мне необходимо встретиться с ним уже сегодня. Где его можно найти, в театре? Так, понял. Значит, после того как ты ему сообщила о смерти Леонида, он уехал домой… Понятно, какие уж тут репетиции… Диктуй адрес. Вот как, самый центр… Удачно! Маша, не стоит так волноваться, я буду максимально деликатен. Это я только с виду бревно бревном.
В кабинет вошла Верочка с подносом, на котором исходили ароматным парком три чашечки кофе, а в центре располагалось блюдо со знаменитыми домашними коржиками.
– Стас, твоя колымага на ходу? – спросил Гуров, рассеянно вертя коржик в руках. – Отлично. Сегодня отдыхай, собирайся с силами, а завтра спозаранку езжай-ка в Серпухов. Не так уж далеко, всего около сотни километров по шоссе Москва – Симферополь. Я? Я на Воздвиженку, к экспертам. Часа в три встретимся здесь, глядишь, что-то прояснится. Твоя задача – разузнать все в подробностях от местных Пинкертонов. Пусть, кстати, передадут тебе протокол осмотра, а все фотоматериалы скинут нам по e-mail. Обязательно поинтересуйся, как это они так быстро установили, чей перед ними труп. Если дорога позволяет, то доберись до Фомищева, расспроси паренька, который первым обнаружил тело. А сейчас допиваем кофе, и подбросишь меня к Никитским воротам. Нет, вдвоем мы к режиссеру не пойдем, как-нибудь один справлюсь. Я с ним все же знаком, хоть и шапочно.
Станислав Крячко изменил бы своей натуре прирожденного хохмача, если бы не прокомментировал предложенную Гуровым диспозицию.
– Ну, мать честная, обычная история, – со слезой в голосе обратился он к Орлову, – как с творческой интеллигенцией поговорить или с умными экспертами, так Лев Иванович, а как с нашим братом ментом, да еще за сто верст от Москвы, так это ко мне. Петр, ты мне бензин оплатишь? Тогда ладно. И, кстати, – обернулся он к Гурову, – не смей называть мой автомобиль колымагой! Для нас с «мерсиком» непроходимых дорог не существует, так что в Фомищево я загляну, можешь не сомневаться.
«Мерседес» Станислава Крячко, бог знает какого года издания, был настоящим раритетом. Стас упорно не хотел расставаться с этим престарелым образчиком немецкого автомобилестроения и пересесть на что-нибудь поновее. Он утверждал, что у его машины есть бессмертная душа не хуже человеческой, что он относится к своему хозяину как к другу и в трудную минуту его, Крячко, не выдаст. И ведь не выдавал, несколько раз вытаскивая Льва и Станислава из очень суровых передряг.
…Выйдя из крячковского «мерса» у Никитских ворот, Гуров не торопясь пошел по Тверской в сторону Пушкинской площади.
На ходу Лев вспоминал, что ему известно из рассказов жены о человеке, с которым сейчас ему предстоит разговаривать на такую печальную тему, как насильственная смерть младшего брата.
Один из самых перспективных и талантливых театральных режиссеров столицы. Сам не москвич, провинциал, приехал в Москву из Саратова около десяти лет назад, вдрызг разругавшись с главрежем тамошнего драмтеатра, широко и скандально известным в российских театральных кругах Александром Бзюкуном.
Гуров улыбнулся, вспомнив детали Машиного рассказа о ссоре двух творческих личностей. Лев Рашевский вступился за горячо любимого им Чехова после того, как Бзюкун взялся за постановку «Чайки».
Та еще вышла постановочка, мно-ого она в свое время шума наделала.
Гвоздем сценического решения спектакля стала натянутая перпендикулярно рампе волейбольная сетка. По одну ее сторону режиссер-новатор расположил Аркадину, по другую – Нину Заречную. Обе были в купальниках-бикини. То еще зрелище… А на судейской вышке сидел, облаченный во фрачную пару оранжевого цвета, Костя Треплев со свистком в зубах. В руках у него был армейский карабин времен штурма Перекопа.
Актрисы перебрасывались волейбольным мячом, к которому были присобачены два картонных крыла. Мяч изображал чайку. Время от времени «чайка» после неловкого движения героинь улетала в зрительный зал на радость публике. Спектакль имел бешеный успех, аншлаг следовал за аншлагом, а что Антон Павлович Чехов в гробу на манер вентилятора вертится, никого, кроме Льва Рашевского, не волновало. Словом, «созрели вишни в саду у дяди Вани…», а оборвали сад вишневый три сестры… Даешь свежее сценическое прочтение классики!
В Москве Лев Исаевич Рашевский неожиданно пришелся очень ко двору, стремительно пошел на подъем и три года тому назад стал главрежем театра, в котором играла Мария Строева. С ней у них отношения складывались сложно, но эти люди взаимно уважали друг друга.
Гуров пару раз встречался со своим тезкой на премьерах его спектаклей, как-то Лев Рашевский даже был приглашен Марией к ним в гости. В целом режиссер вызывал у Гурова искреннюю симпатию.
Гуров миновал хорошо знакомый скверик с фонтаном, который никогда не видел работающим, и свернул в Сытинский переулок. Так, ему нужен дом номер десять. Вот он, этот дом.
Этим утром, в то время когда генерал Орлов сидел на коллегии министерства, проходило еще одно совещание. Руководство ООО «Русский зодчий» собралось на Малой Дмитровке в кабинете председателя правления Степана Владимировича Белоеда.
Председателю правления было шестьдесят лет от роду, но, видимо, прожил он эти годы так, что выглядел лет на десять моложе. Взгляд его живых серых глаз сохранял здоровую ясность, руки – силу, память оставалась изумительной. Может быть, сказалось то, что всю жизнь Степан Владимирович занимался спортом, а на академической «двойке» дошел в свое время аж до серебряной медали всесоюзного первенства. Он регулярно бегал кроссы, зимой моржевал, и хоть довольно много курил, не отказывался от хорошей русской пьянки в дружеской компании, но форму сохранял завидную.
О Белоеде отзывались иногда, как о человеке со странностями. Так ведь все люди со странностями. А если никаких странностей нет, то это никакой не человек, а ходячий покойник. Таких сейчас в избытке развелось.
Со «своими» Степан Владимирович нередко бывал грубоват и резковат, но грубость его казалась немного наигранной, ненастоящей и никого не пугала, не чувствовалось в ней хамства и высокомерия.
Зато ощущалась в нем спокойная самодостаточная властность, полная уверенность в своих силах и в том, что все принимаемые им решения не просто верны, но единственно возможны. Без такого качества, без готовности взять на себя бремя ответственности настоящим лидером не станешь, а Степан Владимирович, бесспорно, был прирожденным лидером. Однако любая палка о двух концах, а у медали имеется обратная сторона. Была такая сторона и у этих лидерских черт характера.
Смысл жизненной философии Белоеда сводился к немудреной формуле: «Живи сам и давай жить другим». Но с сильным логическим ударением на слове «сам» в этой фразе.
Дело в том, что для людей сходного с Белоедом психического склада невыносима мысль, что они действуют вынужденно, под давлением обстоятельств или, что еще хуже, что ими манипулируют другие. «Я поступаю так-то и так-то потому, что хочу этого. А если даже не хочу, то считаю свои действия разумными, целесообразными, единственно верными. Я сам так решил. Я не пешка в чужих руках, я – игрок!» Утрата такой позиции ведет людей подобного типа к потере самоуважения, ломает их. Быть чьим-то инструментом, подчиняться чужой насилующей воле? Никогда!
Но вот сейчас Белоед чувствовал, что из него словно бы стержень вытащили. Это ощущение тягостного бессилия стало за последние полгода почти привычным для Степана Владимировича. Справляться с ним удавалось лишь ценой постоянного нервного напряжения, жесткого самоконтроля.
Однако он дико устал. Металл – и тот устает, что уж о человеке говорить!
Степан Владимирович обвел людей, сидящих перед ним, невеселым взглядом запавших глаз. Пора сказать собравшимся горькую правду. Он попытался было улыбнуться, но получилось плохо…
Вот сидит напротив него Саша Забугин. Главный инженер ООО «Русский зодчий» и близкий друг. С Александром они начинали раскручивать дело. Сейчас он, как и сам Степан Владимирович, под подпиской о невыезде.
На лице Забугина проглядывало то хорошо знакомое Белоеду сочетание отрешенной забывчивости пополам с угрюмой сосредоточенностью, которое так характерно для постзапойного состояния. Ни с чем не перепутаешь! Покрытая двухдневной щетиной кожа на его лице неопрятно, по-индюшачьи отвисла. И упрекнуть Саню язык не поворачивается – тут запьешь, пожалуй! Белоед тяжело вздохнул и перевел взгляд дальше.
А вот его заместитель, второй человек в «Зодчем», Рада Георгиевич Бояновский. Македонец, которому после распада Югославии в родном Скопье не сиделось.
Внешность у Бояновского запоминающаяся. Очень коротко постриженные светло-русые волосы. Жесткие черты лица, выступающий квадратный подбородок. Глубоко посаженные холодные глаза голубовато-серого цвета. Четкий рельеф мышц, предполагающий значительную физическую силу.
Его лицо было из тех, на которых совершенно невозможно представить улыбку. А сегодня Рада Георгиевич Бояновский вовсе выглядел мрачно, как надгробный памятник.
Рядом с Бояновским его «адъютант» и главный технолог «Зодчего», тоже македонец, молодой, да ранний Иван Погняновский. Который непосредственно виноват в том, что случилось в июне прошлого года, и из-за чего Белоед с Забугиным вполне могут оказаться за решеткой.
«Впрочем, – подумалось Белоеду, – искать виновных в подобных ситуациях, когда неожиданная пакость уже стряслась, – занятие затягивающее и увлекательное, однако бесперспективное. Но принято думать, что виновного надо если не наказать, то, по крайней мере, обнаружить.
А если все понемногу виноваты? В разгильдяйстве хотя бы…
И каждый, так же понемногу, окажется прав и не прав, – продолжал внутренний монолог Степан Владимирович, – может быть, самым правым станет тот, кто не поддастся обвинительному азарту, не станет терять времени, а займется исправлением ситуации. Беда в том, что все мои попытки ее исправить, увы, провалились, точно наталкиваясь на чью-то целенаправленную злую волю. – Степан Владимирович поймал себя на том, что попросту неспособен или, того хуже, не решается додумать эту мысль до логического конца. – Неужели журналист в какой-то степени прав и нас душили специально, не чураясь прямых диверсий? В голове не укладывается. Нет-нет, это – уже полная паранойя».
А вот его главный бухгалтер, Валера Егоров. Белоед с грустью посмотрел на него. Отличный специалист, умница. Настоящий помощник! Вспомнить только, какие немалые суммы он умудрялся скрывать от налоговиков и аудиторов в многочисленных проводках… Опыт, характер, – все при нем. Масса полезнейших знакомств и связей. Но что-то с Валерием серьезно неладно. Настороженная мнительность, недоверчивость и даже некая злобноватая капризность буквально сквозила последний год во всем поведении Валерия. Словно какая-то тайная боль, лютая тоска грызли его душу. Словно раздирал Егорова загнанный глубоко в себя внутренний конфликт.
– Я собрал вас, – начал глухим голосом Степан Владимирович, – чтобы сообщить: нам конец. Контора благополучно преставилась. Это уже не просто неприятности, это – катастрофа, крах. Наши счета в «Промстройбанке» и обществе взаимного кредита арестованы. Нашим активам – кранты, а кредита нам никто не даст, даже под самый грабительский процент. Нечем его обеспечивать. Нам перекрыли кислород, нас попросту душат. Я не хочу обманывать ни себя самого, ни вас. Придется собраться с силами и заглянуть в завтрашний день. Увы, ничего хорошего я там не вижу. Валерий, сколько налички в сейфе?
– Около десяти штук в баксах и тысяч тридцать «деревом».
– Мы должны расплатиться с тремя бригадами, провести расчет с «субчиками». – Белоед грустно улыбнулся. – После чего распродать все офисное оборудование и разбежаться в разные стороны. На это нам достаточно недели, много – двух. Денег на зарплату мне и вам уже не хватит, не обессудьте.
– Субподрядчики могли бы подождать, – недовольно возразил Бояновский. – Войти в наше тяжелое положение.
– Чего, интересно, подождать?! – прорвало председателя. Степан Владимирович даже лицом потемнел. – Пока нас с Сашей не упекут в кутузку? А это может случиться хоть завтра. Следствие по делу о происшествии в Бибиреве почти закончено. Дело вот-вот передадут в суд, а нам денег даже на приличную взятку не наскрести. Это еще великое счастье, что обошлось без трупов! Счастье, что я сумел отмазать Ивана! По данным следствия, раствор в Бибиреве месили не один хотя бы к четырем, а как бы не один к семи! Чистый песочек получается! А куда же подевался цемент? Значит, украли? Но ведь и красть надо с умом, а не пятьдесят процентов. На одном песочке раствор не держит, это не куличики на детской площадке лепить!
– Я цемента не крал, – мрачно, стиснув зубы, заявил Погняновский. – И работяги не крали. Еще большой вопрос, насколько добросовестно и объективно они провели экспертизу! За строительство объекта на Череповецкой улице отвечал лично я. Хоть я благодарен вам за то, что вы спасли меня от тюрьмы, но эти ваши намеки…
Степан Владимирович только рукой махнул…
А затем Белоед вспомнил тот кошмарный июньский день во всех деталях. Разве такое забудешь!
…Обширный антициклон, громадная масса перегретого воздуха неподвижно нависла над Подмосковьем с начала второй декады июня.
Столица колыхалась в дрожащем знойном мареве, поднимающемся над раскаленным асфальтом. Асфальт размягчился: каблучки женских босоножек оставляли в нем заметные ямки. Запыленные листья безвольно поникли, они свисали с прибитых зноем деревьев тусклыми серо-зелеными тряпочками, а некоторые уже начали сворачиваться по краям в ржавые сухие трубки. Тридцать восемь в тени вторую неделю – это, как хотите, перебор! Даже неугомонные московские воробьи прекратили свои свары, куда-то попрятались. Облезлые бродячие шавки неподвижно, словно дохлые, валялись в затененных углах московских дворов. У них не осталось сил даже блох выкусывать. Уже десятый день подряд обезумевшее солнце с утра взбиралось на выцветшее от зноя белесое небо и палило, палило, палило столицу. Горели леса и торфяники в приокской пойме, но ветер пока дул с севера, на Серпухов и Тулу. Страшно было подумать, что случится, если он сменит направление на южное. Тогда всю гарь горящих лесов и тлеющих торфяников понесет на Москву. Разверзнется ад кромешный.
Густой неподвижный воздух, настоянный на запахах выхлопных газов и разогретого асфальта, создавал ощущение тревожной духоты. Тревожно было и на душе у Степана Владимировича.
Белоед в тот день уехал на самый юг Москвы, в Бирюлево, где два звена от субподрядчиков варили бункерную разгрузочную эстакаду под громадный склад на Загорьевской улице, – работа, требующая высочайшей квалификации. Вот он лично эту квалификацию и проверит, да, пожалуй, и сам тряхнет стариной.
Степан Владимирович Белоед не всю жизнь просидел в руководящем кресле, он был отличным сварщиком, имел шестой разряд, и ему хотелось самому взять в руки держак и показать бригаде настоящий класс, а заодно отвлечься от тяжелых мыслей, от которых в конторе некуда было деваться. Здесь-то он король! Он владеет всеми мыслимыми видами сварки: и термитной, и аргонодуговой, он даже вольфрамовым электродом работать может! Только вот с руководством ООО «Русский зодчий» получается совсем не так хорошо, как с держаком или горелкой.
Положение «Русского зодчего» серьезно пошатнулось за последний год. А самое главное – любовно лелеемая Белоедом идея о создании МАМСФ – Московской ассоциации малых строительных фирм, «мамки», как он в шутку ее называл, – упорно пробуксовывала, словно бы специально кто палки в колеса ставил!
После того как их три раза подряд «кинули» с окончательным расчетом на строительстве элитных особняков для «новых русских», заплатив только по смете и ни копейкой больше, с финансами тоже возникли острые проблемы, главбух Егоров ходил как в воду опущенный.
Положение складывалось плохое, однако не безнадежное. Оставалась незапятнанная репутация, а это многого стоило. Налоговая инспекция пока что их не трогала. Спасти «Русский зодчий» могла солидная сумма «черным налом». Или огромный долгосрочный кредит под невысокие проценты.
«Но это невозможно, – подумал Белоед тогда. И тут же возразил сам себе: – Отчего же? Маловероятно, что получится быстро, да. Безумно сложно – бесспорно. Но… Возможно, черт побери! И я даже знаю, у кого я возьму этот кредит. Неприятно, но ничего не попишешь. А Сергей мне не откажет. Во-первых, однокашник по ташкентскому политеху, а во-вторых, – раз уж он навязал мне своих македонцев… Пусть выручает! Кстати, Сергей давненько не напоминал о себе. Это, вообще говоря, странно».
Он уже переоделся в сварочную робу, привычным жестом закинул кабель на плечо и приладил к вилке держака электрод, как вдруг запищал мобильник, с которым Степан Владимирович не расставался.
В голосе Ивана Погняновского, раздавшемся из телефонной трубки, звучал настоящий ужас.
– Владимирович! Шеф! Страшное несчастье! Рухнули три секции особняка, который мы строим на Череповецкой в Бибиреве! Я отсюда звоню, тут… такое! Не выдержали ригели рам, посыпались балки перекрытий. Здесь милиции полно…
– Жертвы… есть человеческие жертвы? – Ноги Белоеда ослабли. У него закололо в висках, лицо вмиг сделалось белее мела. – Все живы, строители не погибли? Отвечай, сучий потрох!
Сейчас он уже не мог вспомнить, как меньше чем за час добрался в противоположную точку столицы, в Бибирево. Затмение на него тогда какое-то нашло… Но этот «меньше чем…», уж точно, стоил Белоеду нескольких лет жизни!
Жертв, к счастью, не оказалось, лишь двух каменщиков слегка придавило, когда рухнула одна из стен. Им выплатили хорошую компенсацию, скандал удалось почти замять, правда, ценой тяжелых финансовых потерь – заказчик выжал из «Русского зодчего» максимум. Но…
Ни о какой незапятнанной репутации «Русского зодчего» после такого происшествия речи быть не могло! Кто станет связываться со строительной фирмой после такого позора! Началось следствие.
И вот теперь все кончено! Не удалось ему создать МАМСФ, даже свое ООО «Русский зодчий» Белоед на плаву не удержал.
Он еще раз оглядел лица своих сотрудников, тяжело поднялся из-за стола и направился к выходу. Было одно незавершенное дело: Белоед хотел еще раз встретиться с журналистом Леонидом Рашевским, который занимался рекламным обеспечением «Русского зодчего». Их последний разговор неделю назад был очень странным. Пугающим и в то же время дающим Белоеду тень надежды. Леонид Исаевич Рашевский чуть ли не прямым текстом заявил тогда Белоеду, что и обрушение в Бибиреве, и еще целый ряд бед и чрезвычайных происшествий – это никакие не случайности! Его, Белоеда, и ряд других небольших строительных фирм, вроде «Артели» Димы Николаева, целенаправленно топят!
По словам Рашевского, у него были доказательства, и он подозревал, кто стоит за этим черным делом. Но Белоеду он пока этого не скажет, необходимо уточнить ряд деталей, без которых его обвинения зависнут в воздухе. А вот в конце недели… Тогда он раскроет Белоеду глаза на некоторые несообразности, на то, что творится у Степана Владимировича под самым носом.
Однако на встречу, которую они назначили на четверг, журналист не явился. Не встретились они и в пятницу, а телефон Рашевского не отвечал на вызовы. И теперь у Степана Владимировича появилось неприятное сосущее чувство: а не стряслась ли с Рашевским какая беда? Леонид был симпатичен Белоеду, и строитель не на шутку волновался. Кроме того, вдруг журналист действительно раскопал что-то очень важное, объясняющее все напасти, свалившееся на «Русский зодчий»? Как знать, может быть, положение можно еще поправить?
Сейчас он заедет в редакцию радиостанции «Молодая Москва» и узнает домашний адрес Рашевского. Да и вообще, должны же они знать, куда пропал их сотрудник! Может, он просто захворал или запил, такое тоже исключать нельзя. Журналист, личность творческая, богема… Они все квасят не хуже строителей!