Глава 28
В начале второго на него набросились Хэкачаки, распираемые яростью, с налитыми кровью глазами, оскаленными зубами, пронзительными голосами.
Младший ожидал их появления и хотел, чтобы они явились во всей своей устрашающей красе, присущей им в прошлом. Тем не менее он вжался в подушки, когда они ворвались в больничную палату и сгрудились у его кровати. Лицами напоминая раскрашенных людоедов, выдержавших долгий пост, они энергично размахивали руками, изо рта у каждого вместе с криком летела не только слюна, но и кусочки пищи, застрявшие в зубах после ленча.
Руди Хэкачак, для друзей – Большой Руди, возвышался над землей на добрых шесть футов и четыре дюйма, напоминая скульптуру из дерева, вырубленную топором дровосека. В костюме из зеленого полиэстера с короткими, не хватало как минимум дюйма, рукавами, рубашке цвета человеческой мочи и галстуке, который своей крикливостью мог бы сойти за флаг страны «третьего мира», он выглядел, как чудовище доктора Франкенштейна, отпущенное на вечер в бары Трансильвании.
– Тебе бы лучше начать соображать, что к чему, недоумок, – посоветовал Руди Младшему, схватившись руками за перекладину изножия кровати, словно хотел вырвать ее и, использовав вместо дубинки, научить зятя уму-разуму.
Если Большой Руди и был отцом Наоми, ей от него не досталось ни единого гена. Должно быть, яйцеклетка матери оплодотворилась его громоподобным ревом, потому что Наоми ничего не взяла от отца, ни внешне, ни внутренне.
Шина Хэкачак в свои сорок четыре года красотой превосходила любую из кинозвезд. Выглядела она на двадцать лет моложе своего возраста и так напоминала умершую дочь, что Младшего охватила эротическая ностальгия.
Но сходство между Наоми и матерью внешностью и заканчивалось. Шину отличали крикливость, себялюбие и грубость: лексиконом она могла соперничать с владелицей борделя портового города.
Она встала рядом с Большим Руди, и поток ругательств окатил Младшего, как струя нечистот, выплеснувшаяся из шланга ассенизаторской машины.
Затем к родителям присоединилась третья и последняя Хэкачак, двадцатичетырехлетняя Кайтлин, старшая сестра Наоми. Природа жестоко обошлась с Кайтлин, которая унаследовала внешность отца и самые отвратительные черты характера обоих родителей. Особый оттенок карих глаз приводил к тому, что при не слишком ярком освещении ее злые гляделки становились красными, как кровь.
К другим «достоинствам» Кайтлин относились пронзительный голос и пристрастие к ругани, характерное и для остальных Хэкачаков, но сейчас она не участвовала в словесной атаке, решив, что родители справятся сами. Но взгляд, которым она сверлила Младшего, в должных геологических условиях моментально пробил бы земную кору и добрался до скрытого под ней нефтяного месторождения.
К счастью для Младшего, они не пришли к нему днем раньше, скорбя об утрате, если, конечно, мысль о скорби заглянула в их головы.
С Наоми они никогда не были близки. Она как-то сказала, что в семье чувствовала себя Ромулом или Ремом, которых выкормила волчица, или Тарзаном, если бы он попал в руки злобных горилл. Младший видел в Наоми Золушку, красивую и добрую, а себя – любящим принцем, который ее спас.
Хэкачаки прибыли, отгоревав. В больницу их привела весть о том, что Младший выразил нежелание заработать деньги на трагической гибели жены. Они уже знали, что он отказался выслушать предложения Накера, Хисска и Норка.
Шансы родственников Наоми получить компенсацию за боль и страдания, причиненные смертью горячо любимой дочери и сестры, значительно уменьшались, если бы ее муж не пожелал взвалить ответственность за безвременную смерть Наоми на соответствующие структуры округа, штата, противопожарной службы. Вот тут, чего раньше никогда не случалось, они хотели, чтобы он выступил с ними единым фронтом, одной семьей.
Уже в тот момент, когда Младший сталкивал Наоми с наблюдательной площадки, он предвидел эту встречу с Руди, Шиной и Кайтлин. Он знал, что прикинется, будто предложение оплатить утрату деньгами, поступившее от штата, оскорбляет его, изобразит отвращение, очень убедительно будет сопротивляться нажиму… но потом, проведя в скорби и печали дни и недели, с неохотой позволит неутомимым Хэкачакам убедить его сдаться под напором их всесокрушающей жадности.
И к тому времени, как свирепые родственники его жены таки добились бы своего, Младший успел бы завоевать симпатии Накера, Хисска, Норка и всех остальных, у кого могли возникнуть подозрения в том, что он приложил руку к гибели жены. Возможно, даже Томас Ванадий поймет, что обвинял его напрасно.
Крича, как стервятники, ожидающие, когда же их предполагаемый обед отдаст концы, Хэкачаки получили два строгих предупреждения от медицинских сестер. Их попросили утихомириться и не тревожить пациентов, которые лежали в соседних палатах.
Чаще обычного встревоженные сестры, а один раз даже интерн, заглядывали в палату, чтобы проверить состояние Младшего. Они спрашивали, в силах ли он принимать посетителей, таких посетителей.
– Других родственников, кроме них, у меня нет, – отвечал Младший, как он надеялся, с печалью и готовностью к страданиям.
Его слова расходились с действительностью. Отец Младшего, неудачливый художник и большой любитель спиртного, жил в Санта-Монике, штат Калифорния. Его мать – она развелась с отцом, когда Младшему было четыре года, – двенадцать лет тому назад поместили в клинику для психохроников. Виделся он с ними редко. Наоми ничего о них не говорил. Такие отец и мать не делали сыну чести.
Когда очередная встревоженная медсестра покинула палату, Шина наклонилась к Младшему. Больно ухватила за щеку большим и указательным пальцами, словно хотела вырвать оттуда кусок мяса и сожрать его.
– Заруби себе на носу, безмозглый кретин. Я потеряла дочь, драгоценную дочь, мою Наоми, свет в окошке.
Кайтлин посмотрела на мать, как на предателя.
– Наоми… двадцать лет тому назад она выпрыгнула из моего чрева – не твоего, – яростным шепотом продолжала Шина. – Если кто-то сейчас и страдает, так это я, а не ты. И вообще, кто ты такой? Какой-то парень, который пару лет долбил ее, вот и все твои заслуги. А я – ее мать. Тебе никогда не понять мою боль. И если ты не встанешь плечом к плечу с семьей, чтобы заставить этих говнюков заплатить, сколько положено, я лично отрежу тебе яйца, когда ты будешь спать, и скормлю моему коту.
– У вас нет кота.
– Так я его куплю, – пообещала Шина.
И Младший знал, что это не пустая угроза. Даже если бы ему не хотелось брать деньги, а ему хотелось, он бы никогда не решился пойти наперекор Шине.
Руди, огромный, как Биг Фут[19], и лживый, как лис, и изворотливый, как ящерица, боялся этой женщины.
У всех троих были сугубо человеческие причины жаждать денег. В пяти городках Орегона Руди принадлежали шесть приносящих неплохой доход салонов по торговле подержанными автомобилями и один, его гордость, салон, продающий как новые, так и подержанные «Форды», но он привык жить на широкую ногу. К тому же четыре раза в год он ездил в Вегас, где просто сорил деньгами. Шине тоже нравился Вегас, но предпочтение она отдавала не казино, а магазинам. Кайтлин любила мужчин, особенно красавчиков, а поскольку в темной комнате ее могли спутать с отцом, за удовольствие приходилось платить.
В какой-то момент, когда трое Хэкачаков пошли в особенно яростную атаку, Младший заметил стоящего у двери и с любопытством наблюдающего за происходящим Ванадия. «Превосходно», – подумал он. Притворился, что не видит детектива, а когда еще раз скосил глаза на дверь, оказалось, что Ванадий исчез. Словно его и не было.
Хэкачаков выдворили из палаты на обед, но потом они вернулись и продолжили атаку. Больница никогда не видела такого спектакля. На работу пришла другая смена, новые сестры по делу и без оного заглядывали в палату Младшего, чтобы полюбоваться этим захватывающим зрелищем.
И когда все семейство, несмотря на протесты, выдворили из палаты – вышло время, отведенное на посещения, – Младший так и не уступил их напору. Он понимал, что должен сопротивляться как минимум несколько дней, чтобы убедить всех, что соглашается взять деньги против своей воли.
Оставшись один, он понял, что выжат досуха. Физически, эмоционально, интеллектуально.
Убийство далось ему легко, а вот последствия изматывали намного больше, чем он предполагал. И хотя денежные выплаты штата обеспечили бы ему безбедную жизнь до конца его дней, напряжение было слишком уж велико. Вот Младший и подумал, а стоило ли ради этого идти на такой риск.
Он решил, что никогда больше не пойдет на импульсивное убийство. Никогда. Более того, он дал зарок больше никого не убивать, разве что при самозащите. Скоро он станет богатым… если его поймают, будет что терять. Убийство – замечательная авантюра. Жаль, конечно, что он больше не сможет позволить себе такого удовольствия.
Если бы он знал, что до окончания месяца дважды нарушит данное себе слово и ни одна из жертв, к сожалению, не будет Хэкачаком, он бы не заснул с такой легкостью. Ему бы не снилось, как он ловко крадет сотни четвертаков из карманов Томаса Ванадия, тогда как детектив тщетно пытается найти хоть один.