Глава 1
Это произошло шестнадцать лет назад, сразу после смерти Ли Мубая, когда убитая горем Шулень удалилась в горное убежище. Далеко на западе Срединной империи одинокая всадница, склонившись к самой шее коня, скакала в монгольскую метель.
Её звали Цзяолун. Юная, гордая, непокорная дочь аристократа, сбежавшая от постылого брака с отвратительным стариком. Будучи не в силах долее скрывать беременность, бежала она и от своей обречённой любви к красивому молодому разбойнику. И вот, отрёкшись от семьи и друзей, она из последних сил пробиралась на запад по Великому шёлковому пути. Но зима в этих краях наступает быстро, она настигла её в трёх днях пути от укрытия и теперь вцепилась в девушку своими ледяными когтями.
Почувствовав шевеленье ребёнка, Цзяолун прижала руку к животу. Встреченные утром торговцы уверяли, что ближайший город находится всего в одном дне пути. Цзяолун начала уже опасаться, что заблудилась в этом бездорожье, которому нет ни конца, ни края, и теперь каждый шаг коня уносит её всё дальше от жилья. Одна в пустыне она замёрзнет до смерти.
Её охватило отчаяние. Вот уже неделя прошла с тех пор, как она миновала Ланьчжоу – последний крупный город на западной границе. Вокруг неё простирались мёрзлые равнины Гоби, по левую руку виднелись покрытые снегом горы, впереди её ждало лишь одиночество. Побег во внешний мир. Где-то там она даст жизнь своему ребёнку, скрывшись от имперских властей. Она будет жить жизнью воина ушу, о которой всегда мечтала, и неважно, насколько коротка и опасна будет эта жизнь. Зато Цзяолун не будет замкнута в душных покоях среди бесконечных сплетен, и её существование ничем не будет походить на унылое прозябание женщин из благородных семей.
Конь окончательно сдал. Упал на колени и повалился на бок. Цзяолун едва успела спрыгнуть. В завываниях метели ей явственно послышалась насмешка. Девушка стащила с седла мешок и, согнувшись от ветра, двинулась вперёд. Её длинные чёрные ресницы побелели от налипших снежинок. Метель причитала над ней, как над покойницей. Цзяолун не сознавала, сколько она так прошла. Два ли? А может быть, десять? Каждый последующий шаг давался всё труднее. Она споткнулась, упала, да так и осталась лежать на твёрдом насте. Боль в замёрзших пальцах и ступнях мягко начала отступать. Значит, скоро смерть: конечности уже онемели. Сил бороться больше не было. «Смерть – это покой, – подумала Цзяолун. – Это ничто…» Но едва она прикрыла веки, как в утробе больно ударил ножкой ребёнок.
«Ну, конечно, так драться может только ублюдок Тёмного Облака!» – возникла в её голове мысль. Перед ней встало лицо возлюбленного, каким оно было в тот момент, когда она объявила, что уходит. Этот степной разбойник, грабивший богатых и раздававший добро бедным, был отчаянным романтиком. В своё время он напал на их караван, направлявшийся в столицу. Она сидела в затянутой шёлком повозке. «Ты откусил кусок, который не сможешь проглотить», – крикнула она тогда Тёмному Облаку, выпрыгивая наружу и обнажая меч. Его сообщники образовали круг, в центре которого она билась с ним до тех пор, пока оба не выдохлись. Тёмное Облако опустил меч и воскликнул:
– Лучше убей меня! Я не способен причинить тебе вред, потому что твоя красота подобна прекраснейшему белому нефриту.
Цзяолун улыбнулась и приставила меч к его шее.
– Одно движение, и я умру, глядя на свет твоих глаз, как цветок, обращённый к солнцу, – продолжил он.
Девушка занесла меч, словно собираясь снести голову наглецу. Но тот не дрогнул, даже не моргнул. Лезвие остановилось на расстоянии волоса от его кожи. Он по-прежнему не сводил с неё глаз, и Цзяолун, всю жизнь проведшая взаперти в отцовском дворце, внезапно почувствовала неведомую ей прежде силу. Истоки которой были не в упражнениях и тренировках, даже не в удаче.
– Твоё лицо победило там, где проиграл твой меч, – произнёс Тёмное Облако.
Ей понравилась эта власть над ним. И когда отец объявил, что выдаёт её замуж за старого министра, Цзяолун сбежала от такой судьбы и отправилась на поиски Тёмного Облака. Завидя её лицо и узел волос с нефритовыми шпильками, он бросил поводья, соскочил с коня и пошёл ей навстречу. Подойдя, взял Цзяолун за руку и прижал к своей небритой щеке.
– Ты вернулась.
От него резко пахло лошадиным потом. Из-под красной тибетской чубы, приспущенной с одного плеча, виднелась простая домотканая рубаха.
Он отвёл Цзяолун в палатку. Её шёлковое платье и его грубый шерстяной халат вскоре оказались свалены в кучу на полу, в то время как их руки и ноги тесно переплелись… Но эта победа не принесла удовлетворения Цзяолун: она была слишком лёгкой. Его привязанность походила на целую гору сладких лунных пирожков с семенами лотоса: они быстро приедаются.
– Я не могу оставаться с тобой, – сказала она Тёмному Облаку. – Моя судьба – стать великим воином, а не женой разбойника.
– Тогда я стану верным слугой великого воина, – ответил он.
– Нет. Ты простой разбойник. И всегда будешь вонять сыром из ячьего молока.
Он попытался взять её за руку, но Цзяолун его оттолкнула. Она ни за что не позволит любви встать на пути у её предназначения!
Пока эти воспоминания мелькали в голове Цзяолун, буран продолжал свирепствовать. Она рассмеялась. Она потешалась над своей гордыней, и её хохот походил скорее на звук ломающегося льда, чем на человеческий смех. Чувство юмора её спасло. Она ни за что не предаст своего сына. Сама не зная как, Цзяолун встала на ноги, подняла свой мешок, закинула его на плечо и побрела вперёд. Говорят, что если на востоке – тьма, значит, на западе – свет. Только в её случае тьма была со всех сторон: на востоке, на западе, на севере и на юге. Тьма и смертельный мороз.
* * *
В центре города находилась Барабанная башня, выкрашенная в красный цвет. Зелёная глазурованная черепица на её крыше скрывалась под толстой снежной шапкой. Смотрители старались уберечь от замерзания водяные часы, суетясь вокруг с угольными жаровнями, чтобы сохранить естественный ход времени. Каждая капля становилась победой над зимней стужей. Так, капля за каплей, приближалась вечерняя заря. Вот последняя бамбуковая трубка сказала: «Ток!», и смотритель часов закричал: «Закат!»
Мастер в Тереме Счастливых Барабанов отставил чашку зелёного чая и приказал просигналить во дворец, что ещё один день подошёл к концу. Это был двадцать восьмой день двенадцатой луны десятого года правления императора Гуансюя из династии Цин. И был это год змеи.
На двух железных цепях висело массивное, обитое кожей бревно. Двое окоченевших от холода рабов с трудом оттянули его назад и отпустили ударить в тугую кожу городского барабана.
Бум! – отозвался барабан. Звук был до того низким и сильным, что с карниза взметнулось облачко снега. Бум! Бум! Гул пронёсся над скоплениями низеньких домиков и дальше, над западными воротами, где стражники натянули меховые шапки до заиндевевших бровей.
Начальник стражи откашлялся и сплюнул. Попытался стереть плевок носком сапога, но он уже примерз к камню.
– Закрыть ворота! – закричал он.
Тяжёлые красные створки начали сходиться. Когда створки ворот уже почти коснулись резной каменной перемычки, один из солдат вдруг указал рукой в рукавице на тёмную фигурку, появившуюся на дороге. Они стояли и смотрели, как кто-то там бредёт, спотыкаясь и пошатываясь. Споткнувшись в очередной раз, человек упал и больше не поднимался. Ветер продолжал завывыть, тьма быстро сгущалась. Стражники переглянулись.
– Пойти, что ли, посмотреть? – неуверенно спросил один. Второй отрицательно помотал головой. Никогда не знаешь, с чем можно столкнуться снаружи, слишком много развелось разбойников, готовых на любые хитрости, лишь бы подбить тебя на ошибочное решение.
* * *
Тётушка Ду варила лапшу на кухне «Счастливого приюта», когда услышала, что кто-то громко стучит в ворота. В канун Нового года для гостей было поздновато, все добрые люди давно сидели по домам, в тепле и безопасности.
Сейчас у неё на постое было всего несколько путников, пережидавших непогоду: торговец вьючными верблюдами, отказавшийся оставить пятерых животных и ночевавший в стойле; оборванный философ, допоздна не ложившийся спать и понапрасну жёгший хозяйское масло: он писал прошения городским правителям с просьбами о предоставлении ему места – безнадёжное дело, скорее всего; ну и затем, конечно, – госпожа Фан и её служанка Ван, неотлучно находившаяся при дочери Фан, миленькой курносой малышке, белокожей, с черными шелковистыми волосиками на макушке. Девочке едва исполнился месяц от роду.
Стук в ворота не прекращался. Тётушка Ду смахнула каплю пота с кончика носа.
– Сиди уж, я сама схожу посмотрю! – крикнула она дядюшке Ду, упорно делавшему вид, что ничего не слышит. Тот сидел, укутав колени тёплым одеялом и поставив ступни на глиняный горшок с углями. Махнул рукой жене: иди-иди, если тебе так неймётся.
Тётушка Ду, прямо в лёгких домашних шлёпанцах, пересекла сад, оставляя на снегу утиные следы. В ворота снова заколотили.
– Иду-иду! – подала она голос.
За воротами стояли четверо солдат: тощие – кожа да кости, замёрзшие в казённых ватных халатах, припорошенных снегом. Один безуспешно пытался засунуть поглубже в карманы покрасневшие от холода руки. Другой подтолкнул вперёд тачку с кучей какого-то тёмного тряпья. Откинул край покрывала. Оказалось, что у тряпья есть лицо. В тачке лежала черноволосая девушка с побелевшими щеками и губами. Её глаза были закрыты, а зубы стучали, словно тибетские молитвенные барабанчики.
– Мы нашли её за воротами, – сказал солдат, вытаскивая руку из кармана. – Она на сносях.
– Ой-ёй-ёй! – запричитала тётушка Ду. – Вносите скорее в дом!
Когда солдаты подняли её за руки, девушка что-то пробормотала. Они втащили её во двор постоялого двора. Тётушка Ду побежала вперёд, торопливо распахивая двери. Надо же! Ещё один младенец в доме! Что за месяц выдался! Дядюшка Ду в недоумении посмотрел на возбуждённую жену.
– Там молодая женщина! И она вот-вот родит! – закричала жена.
Суматоха привлекла внимание постояльцев, один за другим собравшихся в комнате. Хозяин верблюдов ковырял болячку на тыльной стороне ладони и задумчиво почёсывал затылок. Философ вздыхал, глядя на лицо девушки. Мысли о получении должности оставили его на время, сменившись мечтами о тёплом рисовом вине и курином крылышке. Он забормотал под нос стихотворение о красоте позднего летнего вечера.
– Жаровню! – возопила тётушка Ду. – И одеяла!
Помощи можно было ждать только от служанки Ван. Её госпожа родила всего несколько недель назад, так что девушка знала, что потребуется роженице, неважно, стара она или молода, красива или не очень. Она вытолкала мужчин, подбросила в печь дров, вскипятила воду, раздула уголь в жаровне и поставила её рядом с кроватью. Под конец, лизнув клочок бумаги, заклеила дырку в затянутом бумагой окне.
В другой комнате госпожа Фан молча сидела у колыбели дочери. На серый шёлк рукава падал снулый зимний свет, освещая простой узор в виде сливовых веточек. В деревянной люльке виднелось пухлое розовое личико с миндалевидными глазками: девочка была спеленута в шелка туже, чем начинка пельменя – в рисовое тесто.
– Рожает? – спросила Фан у вошедшей служанки. Та кивнула.
Младенец сжимал в кулачке палец матери.
– Позаботься о ней, со мной всё будет хорошо, – отослала она свою служанку и попыталась встать, но дочка ни в какую не отпускала её палец. – Иди, позаботься о той девушке.
– Слушаюсь, госпожа. – Служанка поклонилась, взяла сумку с травами и поспешила через двор в освещённую комнату напротив.
Стоны раздавались всё чаще. Наложница Фан взяла на руки дочь, приложила к груди и стала кормить. Дочь сосала, жадно причмокивая, она была голодна. Фан сидела, монотонно раскачиваясь взад и вперёд.
Снег, засыпавший двор, делал темноту не такой густой. С той стороны донёсся ещё один стон, глухой, полный боли. Наложнице Фан был этот стон знаком: скоро ребёнок появится на свет. Вздохнёт в первый раз – и ещё одна жизнь придёт в мир.
* * *
К тому времени, когда служанка Ван вернулась, потихоньку постучав в косяк двери, буран уже стих. Её волосы растрепались, немытые пряди неопрятно свисали с висков. Наложница Фан сидела перед серебряным зеркалом и выщипывала волосы на лбу, чтобы придать ему изящную, квадратную форму.
– Мальчик, – произнесла служанка.
Наложница Фан потёрла место, где только что выщипала волоски, и склонилась к зеркалу, выбирая следующие. Она заметила странный тон служанки.
– Его мать – сама ещё дитя. Одинокое и потерянное. Что она может дать своему сыну?
Фан закусила губу. Она поняла, на что намекает служанка. В груди наложницы разом затрепетали ужас и радость, она едва сдержала нахлынувшие слёзы.
– Мальчик здоров? – спросила она после некоторого молчания.
– Это самый пухлый и здоровый младенчик, которого я когда-либо видела. Щёчки – что твои розы, волосики – тёмный шёлк. А носик? Носик-то у нас как раз маньчжурский, такие дела.
Наложница Фан покосилась на прислугу и поймала ответный взгляд.
– Не будет большой беды, если мы пойдём и посмотрим на него, – произнесла она.
* * *
Роды были изнурительными как для матери, так и для ребёнка. И теперь оба спали. Рука женщины покоилась на туго спеленутом теле сына. Рядом стоял развязанный синий мешок, выставив напоказ своё содержимое: подбитые хлопком штанишки из красного шёлка с разрезом на попке, мягкая хлопчатобумажная курточка, синие пелёнки, красные ботиночки с вышитыми на носках изображениями тигра, такая же «тигриная» шапочка с серебряными колокольчиками на ушках и алое одеяльце для пеленания. Столь тщательно подготовленная одежда свидетельствовала о том, что ребёнка ждали с нежностью и любовью. Наложница Фан, прижав руки к груди, осторожно приблизилась к ложу.
– Бедное дитя, – прошептала Фан. – Говоришь, она больна?
Служанка молча кивнула. Роженицу принесли полумёртвой, кончик носа посинел от обморожения, а пальцы на правой руке в тепле сразу же покрылись волдырями. Как специально в подтверждение, девушка разразилась сухим лихорадочным кашлем, но так и не проснулась.
– Как думаешь, она выживет?
– Кто знает.
Они посмотрели на ребёнка. Его лицо было в послеродовых синяках, а голова ещё не приняла правильную форму, оставаясь младенчески странной.
Тётушка Ду обрядила его в старую детскую одежонку, красную шапочку и укутала красным одеяльцем с выцветшими жёлтыми львами, которые должны были отгонять злых духов.
Наложница Фан долго смотрела на младенца, потом дотронулась до его щеки. Он пах так же, как её дочь. Она погладила его по головке.
– Не правда ли, он прекрасен?
Служанка грустно кивнула.
– Из него получится красивый сын.
– Без сомнения, – согласилась Ван. – Можно только представить.
– О, да! – ответила наложница. Она думала о себе, о своей дочери и об этой несчастной девушке, которая снова закашлялась во сне. В нашем мире, думала Фан, женщинам приходится нелегко.