3. Страж кошачести
Эалы? Ну, это такие чёрные одичавшие алаи.
Миновав Воинский квартал, Аниаллу оказалась над площадью Серых Струй – пустынной и пыльной, с маленьким, хрипло журчащим фонтаном посередине. Сианай снизилась, медленно пересекла её и нырнула под арку в колючей стене седого боярышника, за которой пряталось это скорбное место. В глаза Алу тут же брызнуло всеми оттенками пламени: развернувшаяся перед ней улица была обсажена огненно-рыжими клёнами. В пылающей листве чёрными змеями извивались могучие ветви. Кое-где с них свисали птичьи гнёзда, похожие на огромные зеленоватые каштаны.
Улица Старых Клёнов стала именоваться так с первого дня своего существования, когда несколько тысяч лет назад её заложили кошки, перебравшиеся в Бриаэллар из Ал Эменаит – Великого леса. Такое название было попыткой создать иллюзию того, что они обитают здесь с незапамятных времён, являясь неотъемлемой частью города, его древней истории, культуры, а отнюдь не полудикими чужеземцами, только вчера – в самом прямом смысле этого слова – спрыгнувшими с ветки.
Минули годы, и теперь вряд ли кто-то мог представить себе Бриаэллар без дома ан Ал Эменаит, ставшего одним из самых многочисленных и влиятельных семейств. Однако то, что город принял этих лесных кошек, отнюдь не означало, что и они полностью приняли его: и по сей день эалы довольно скверно относились к «цивилизованному» образу жизни, с его большими скоплениями разномастных существ, шумом и толкотнёй, со всем этим этикетом, дипломатическим бредом, политической вознёй, экономикой и прочими вредными глупостями. Вот почему на улице Старых Клёнов не было ни одной лавки, ни одной гостиницы, ни одного ресторана.
Здесь царила тишина лесной чащи, лишь изредка нарушаемая криком птицы или шорохом крадущегося в траве зверя. По обеим сторонам мощёной чёрным камнем дороги тянулись сады, казавшиеся порядком одичавшими. В глубине спящих зарослей прятались низкие дома, похожие на огромные пни с шапками тёмного мха на макушке. Их мощные корни кое-где выныривали на поверхность, обнимая овалы лужаек, клумбы, бассейны или утоптанные площадки для тренировок.
Длинная улица делала пару плавных изгибов и упиралась в высокие ворота замка ан Ал Эменаитов. Влюблённые в родные леса, эалы сделали и своё обиталище в Бриаэлларе похожим на привычный для них сумрачный древесный мир. Оно резко отличалось от эльфийских дворцов, где живые ветви и цветы подменялись искусной вышивкой и резьбой, а освещение, дарованное самой природой, – волшебными огнями и прочими искусственными светильниками. Их многоэтажное логово не было подделкой, суррогатом леса, нет. Живущее своей магической жизнью, но полное дыханьем природы – дикой, хищной и прекрасной – оно было её частью.
Пока Аниаллу летела над улицей, тёмная громада живого здания словно вырастала из земли, являясь сианай во всем своём грозном, гармонично-строгом величии. По сути своей оно было рощей древних, исполинских деревьев, привезённых сюда из Великого леса. Эти гиганты, столпившиеся внутри замковой ограды, отличались друг от друга ростом и комплекцией: были среди них и приземистые толстяки-аблуры, чьи стволы непомерно раздувались книзу и, окружённые щупальцами белёсых корней, походили на осьминожьи головы; и стройные артианги – драконьи сосны, рыжие стволы которых резными колоннами подпирали ночное небо. Каждый был одет в кору своего рисунка и оттенка: одни облачились в чешую и отблескивали металлом; другие – щетинились миллионами острых крючков, ставшими могилой неосторожным мошкам; третьи, напротив, были гладки и полосаты, как бока арбуза, а четвёртые выглядели так, будто некий завоеватель веками прибивал к ним бороды поверженных врагов. Одни из них сторонились соседей, другие так и льнули друг к другу, сплетали стволы и ветви, давая жизнь мостикам, оградам и беседкам. Кто-то мог похвастаться диковинным изломом своих мощных, шершавых рук, кто-то – целыми водопадами воздушных корней или тяжёлыми серьгами плодов.
В самых толстых из ветвей были проложены коридоры, связывающие одну живую башню с другой. Кое-где они уплощались, поддерживая на своих предплечьях ягодники, прудики и целые завалы трухлявых брёвен, испещрённые светящимися россыпями грибных шляпок. Из необъятных стволов трутовиками вырастали ступени внешних лестниц и плавно изогнутые балконы. Издалека раскиданные на них подушки казались кучками птичьих перьев. Резьба на стенах повторяла причудливые узоры ходов короеда, застеклённые дупла сияли в обрамлении высохших лиан, в гигантских чагах спрятались спальни с высокими окнами-фонарями… Единственным, что выбивалось из общей «дикой» картины, были сложные геометрические рисунки многочисленных витражей.
Высокие створки, сплетённые из чёрных шипастых ветвей, бесшумно распахнулись перед Аниаллу. С площадок, шершавыми языками выдающихся из замковой стены по обе стороны ворот, на сианай внимательно и строго взирали глаза крупных, поджарых пантер. Гладкие шкуры их лоснились в свете Глаз. Хмурые хищники сидели настолько неподвижно, что их с лёгкостью можно было принять за статуи. Кошки Аласаис редко несли стражу в своей двуногой форме – им было не по силам отстоять долгие часы дежурства, вытянувшись в струнку. Они начинали сутулиться, переминаться с ноги на ногу, физиономии их принимали кислое, недовольное выражение, хвосты обвисали. В общем, вид такие охраннички имели не самый внушительный. Другое дело – благословенная кошачья форма! В ней и удобно, и хоть клубком свернись или между пальцев шерсть выкусывай – всё равно будешь выглядеть надлежащим образом: величественно и грозно.
Аниаллу вплыла во Внешний двор, непривычно пустой и тихий. Его устилал упругий тускло светящийся мох. На противоположном конце овальной площади этот живой ковёр прорезали два огромных серых корня. Они огибали широкую лестницу и бычьими рогами загибались вперёд и вниз, взрывая землю в четырёх десятках хвостов от ворот. На корнях были вырезаны имена всех членов семейства, и, прикоснувшись к любой из подписей, можно было узнать, дома ли её хозяин (если, конечно, он не пожелал скрыть своё присутствие). Правда, тем, кто не обладал развитой интуицией, сделать это было не так-то просто: попробуй отыщи нужное среди нескольких тысяч имён, хаотично разбросанных по корню и имеющих гадкое свойство переползать с места на место – в этом так и сквозила горячая любовь эалов к незваным гостям.
Время от времени на корнях появлялись похабные карикатуры на правящую верхушку Бриаэллара за авторством его высоконагломордия Энаора – сына бедняжки Меори, матриарха дома ан Ал Эменаит. Художник из этого великовозрастного пакостника был никудышный, зато подмечать чужие недостатки он умел, как никто. Может быть, потому, что сам был весь один сплошной недостаток.
У основания корней из гладкой древесины выныривали перекошенные ужасом лица – портреты воров, в разные годы изловленных в стенах замка. Поговаривали, что патриарха Селорна по молодости посещала крамольная мысль заточить в этих же корнях и их души – так сказать, в целях предотвращения рецидива. Но то ли жрецы Веиндора Милосердного помешали, то ли сам Селорн придумал что-то поинтереснее.
Справа и слева двор ограничивало трёхэтажное здание, за которым виднелись крыши других строений, витражные купола и, конечно, деревья, деревья, деревья… По фасаду его тянулись галереи с лёгкими арками, куда и направила свой глимлай Аниаллу. Ироничные взгляды статуй, цепляющихся за резьбу стен острыми серебряными когтями, напомнили ей о том, что летать во владениях дома ан Ал Эменаит себе дороже: патриарх Селорн буквально зверел, когда его подданные «изменяли Аласаис (даровавшей им прыгучие и лазучие тела) с презренным Повелителем Ветров». Волшебная доска послушно опустилась, Аниаллу спрыгнула на пол и от души пнула «некотоугодный» глимлай пяткой. Ветви, из которых он был сплетён, разом пришли в движение – доска превратилась в клубок золотистых змей, быстро уменьшающийся, словно гады уползали в какое-то невидимое отверстие. Не прошло и пары секунд, как глимлай обернулся коротким жезлом, мягко опустившимся на ковёр. Аниаллу подняла его, сунула в сапог, а распрямившись… порадовалась, что так вовремя скрыла улики преступления – к ней направлялся патриарх Селорн собственной персоной.
Как и все эалы, он был густо, идеально чёрен – от ступней ног до внутренней стороны прижатых ушей, от кончика мощного хвоста до недовольно кривящихся губ. Патриарх не отличался особенно высоким ростом или шириной плеч, на нём не было плаща или чего-нибудь в этом же духе, но Аниаллу не могла избавиться от ощущения, что его сумрачная фигура заполняет собой всё пространство галереи, неумолимо надвигаясь на замершую сианай подобно грозовой туче. Глядя на него, хотелось юркнуть куда-нибудь в неприметную узкую щёлочку и затаиться там, зажмурившись и стараясь не дышать. Но никаких щёлочек поблизости не оказалось, и Алу оставалось только, замерев, смотреть на эала, гневно прищурившего ядовито-зелёные глаза.
– Я разочарован, – прорычал он, остановившись в нескольких шагах от неё. – Как ты посмела, недостойная дочь, так опорочить имя своей семьи?! Понимаешь ли ты, что могла тем самым навлечь гнев Аласаис на всех нас? Я проклинаю тот день, когда взял тебя, приблудную, в свой дом!
– Прости меня, отец! Прости, что разочаровала тебя. Я готова понести любое наказание, – Аниаллу опустилась на одно колено и склонила голову. Её пальцы сплелись в замок за спиной в знак искреннего раскаяния за содеянное.
– То, что ты сотворила, невозможно простить.
В коридоре повисло тяжкое молчание. Аниаллу и Селорн застыли друг напротив друга. Стайка светляков, круживших под низким сводом, отбрасывала на их окаменевшие лица дрожащие золотистые блики. С этих двоих, пожалуй, можно было бы слепить парочку отличных статуй – аллегории стыда и праведного гнева… Вот только работать скульптору пришлось бы очень быстро. Селорн не выдержал первым – сурово сжатые губы его дрогнули и расплылись в довольной улыбке.
– Я вижу, актриса из тебя явно лучше, чем змеюшная жрица, – заявил он, подняв голову Аниаллу за подбородок и заставив приёмную дочь посмотреть себе в глаза.
– Ты более не гневаешься, отец? – шаловливо пошевелив ушами, но всё ещё умудряясь выдерживать извиняющийся тон, спросила Алу.
Эал не стал отвечать – Аниаллу и так было хорошо известно, что во всём Бесконечном не отыщется существа, которое её отставка порадовала бы больше, чем его. Он протянул дочери руку, в кои-то веки не забыв вежливо втянуть когти, помог ей подняться с колен и, обняв за плечи, повёл вглубь дома. Светляки следовали за ними, пока Селорн небрежным жестом не отослал их прочь.
– Тебя можно поздравить с первым нормальным заданием? – спросил он, миновав открытую галерею и ступив под своды Внешнего замка.
– Да. Не знаю, правда, насколько оно нормальное, но уж точно ни с какими змеями и Путями не связано, – хмыкнула Алу.
Селорн не расспрашивал, догадываясь, что молчание было одним из условий её контракта. Несмотря на то что патриарх был родом из Великого леса, представители мужского населения которого были самыми лучшими телепатами в Энхиарге, он не смог бы прочитать мысли Аниаллу – её разум находился под защитой самой Аласаис (что, конечно, мало радовало эала).
– Ты давно меня почувствовал?
– Нет. Я охотился… мы охотились. Сейчас увидишь, – ускоряя шаг, пообещал патриарх.
Они свернули за угол и вышли в круглую комнату с потолком-куполом, похожим на черепаший панцирь, из которого выпилили большинство пластин, заменив их толстыми, мутными зеленовато-бурыми стёклами. Их неровная поверхность кое-где вздувалась пузырями, её покрывали коричневые разводы и тёмные пятна лишайников. С костяных рам свисали пучки седой травы. Неудивительно, что этот маленький зал прозвали Болотом.
В проломе посреди пола булькал небольшой фонтан. Над ним снежным комом нависал крупный кот – эдакий упитанный, обросший длинной шерстью леопард-альбинос. С выражением непередаваемой брезгливости на розовоносой морде он купал одну из своих сахарных лап в низких струях фонтана – как и другие три, она была забрызгана кровью. Завидев Селорна, бедняга поспешно выдернул лапу из воды и попятился – точь-в-точь кухонный котяра, пойманный за похищением печёнки. Но было поздно. Патриарх сгрёб его за ухо и, не слушая его жалобных криков, потащил прочь от фонтана, приговаривая:
– Кошки моются языком. Я-зы-ком. Языком они моются.
Его жертва продолжала вопить, выкатив голубые глаза и прижав второе ухо. Где-то на полпути к стене она вдруг упёрлась в пол растопыренными лапами и вцепилась в камень когтями. Селорн остановился.
– О, да я смотрю, ты вспомнил, зачем тебе эти крючки на пальцах. Прогресс, – осклабился он и отшвырнул от себя кота.
Аниаллу с улыбкой наблюдала за этой «душераздирающей» сценой. В ней был весь Селорн – бдительный страж своей и чужой Кошачести.
– Посмотри, какого красавца мы с этим олухом завалили. Едва не ушёл. Матёрый, – сказал патриарх, подводя дочь к мохнатой окровавленной туше. – Я уж думал, господин волшебник набегался за ним, проголодался и с ушами зарылся в добычу. Но нет. Его могущество не может донести кусок мяса до морды, не левитируя его!
«Господин волшебник», подёргивая растерзанным ухом, потупил взор. Он был ан Меанором – одним из котов-магов. И, видимо, довёл себя работой до такого состояния, что попал на лечение к патриарху Селорну. Лично.
Что может свести алая с ума? Жизнь в Нель-Илейне, где, куда ни ступишь, везде мокро? Или почётная обязанность изо дня в день ужинать в компании элиданских аристократов, когда нельзя подбирать под себя ноги, урчать, заглатывать большие куски и помогать себе руками? И Аниаллу, и патриарх Селорн прекрасно знали ответ – это усиленные занятия магией.
У ворот замка ан Меаноров частенько можно было увидеть, как очередной посетитель, теряя бумаги и остатки собственного достоинства, стремглав скатывается с лестницы с воплем: «Да они там все помешанные!» И с этим диагнозом, при всём желании, было очень трудно поспорить. Каждый бриаэлларец знает – от ан Меаноров можно ждать любой выходки. Абсолютно любой. Словно кто-то, обладающий изощрённым и извращённым воображением, сидел и выдумывал каждому из них свой набор невообразимых привычек.
Алаи неплохие колдуны, однако они явно не созданы для постоянных фундаментальных магических исследований – таковые вредят не только их физическому и умственному здоровью, но и, что куда страшнее, самому тел алаит, духу Кошки. Увлекшись колдовством, многие из ан Меаноров забывали о своей природе, теряли связь со своей кошачьей сущностью и, как следствие, большинство свойственных каждому алаю способностей. Когда какой-то рубеж в их саморазрушении оказывался пройденным, они впадали в депрессию, могли неделями апатично сидеть, уставившись в стену или же в книгу, где были не в состоянии понять ни слова. Иногда лекарям душ удавалось вытащить их из этого состояния, но часто они доводили себя до той грани, что их уже не могло спасти ничто, кроме полного стирания памяти и нового рождения (так что алайское восклицание «Родите меня заново!» приобретало в устах ан Меаноров особое значение).
Патриарх Селорн, всегда ратовавший за то, чтобы его соплеменники-эалы уважительно относились к своей сути, разумеется, не мог спокойно смотреть на умерщвление ан Меанорами своего духа Кошки. Он старался облегчить их участь. И отнюдь не путём нежного убиения во сне, как можно было подумать, зная его… методы. Он увещевал их, одёргивал, когда они забывались, запугивал до полусмерти, а на особо упорных надевал антимагический ошейник, не позволявший принять двуногую форму, и выкидывал где-нибудь в глухом лесу (или, в исключительных случаях, в дикой части собственного замка).
Надо сказать, такая «охототерапия» оказалась наиболее действенным методом для возвращения заплутавших в магических дебрях ан Меаноров к природе. Все они потом благодарили Селорна. Но это отнюдь не означало, что сам процесс исцеления был лёгок и приятен… впрочем, как и общение с эалийским патриархом.
Вот и сейчас помятый кот-волшебник бросал на патриарха ненавидящие взгляды. Поглядывал он и на Аниаллу – недоуменно и сочувственно, словно спрашивая: «Почему он ещё на свободе? Он же совершенно выжил из ума!». Алу только улыбалась в ответ.
Ей нравилось изображать эдакую любимую кошку тирана, которую он ласково гладит одной рукой в тот момент, когда другая сжимается у кого-то на горле (о чём, впрочем, наивная мурлыка не имеет ни малейшего представления – ведь она знает своего хозяина только с лучшей его стороны). Она обожала делать большие глаза и рассказывать окружающим, что «Селорн совсем не такой».
Однако, сказать по правде, характер у Селорна был тот ещё. Патриарх дома ан Ал Эменаит был непредсказуем, как дикий зверь, его вспышки гнева давно вошли в легенды. Мало кому удавалось чувствовать себя комфортно рядом с этим беспардонным телепатом, способным в любой момент грубо вломиться в твоё сознание… или, напротив – выбить из тебя дух ударом мощной лапы.
И хотя Аниаллу прекрасно знала, что ни безумным тираном, ни банальным бытовым извергом Селорн не был, поначалу она тоже не совсем понимала, как ей удаётся чувствовать себя в уютной безопасности рядом с существом, при одном упоминании имени которого у большинства кровь леденеет в жилах, губы начинают шептать молитвы, а руки тянутся к оружию. Более того, почему именно в его присутствии все её душевные терзания сходят на нет? Конечно, всем кошкам по нраву дразнящее, щекочущее чувство близкой угрозы, но… Но в последнее время Аниаллу стала догадываться (а вернее, решилась признаться себе), что причина всё же совсем в другом: патриарх Селорн был единственным, кто так и не принял её служение Тиалианне, единственным, кто всегда был готов защитить её внутреннюю кошку от внутренней змеи – как защищал тел алаит вот этого брезгливого ан Меанора от пожирающей его разум магии. И Алу была бесконечно благодарна ему и за себя, и за горе-волшебника.
– А почему ты спросила, давно ли я тебя почувствовал? – спохватился патриарх, вдоволь натыкав своего подопечного мордой в дымящуюся тушу и оставив его выбирать между голодом и отвращением к сырому мясу.
– Да наткнулась тут на одну подозрительную компанию. Вот и подумала, если ты следил за мной, то мог заметить что-нибудь интересное.
– Что за компания? – полюбопытствовал Селорн.
Аниаллу рассказала о загнанной на дерево кошке и обнаруженном благодаря этому тайном пристанище чёрных магов, но это нисколько не обеспокоило патриарха. Однако стоило дочери поделиться с ним своими опасениями насчёт исчезнувшего в портале незнакомца и упомянуть Свечи Вопросов, эал насторожился, оба его уха повернулись к Аниаллу, и он начал подробно расспрашивать её обо всех деталях. Алу терпеливо повторила свой рассказ, стараясь ничего не упустить. Заинтересованность на лице Селорна сменилась недоумением, а затем и раздражением.
– Не понимаю, как ты могла не вмешаться! – наконец не выдержал он. – Почему не разобралась во всём этом? Неужели эти старики были настолько сильны, чтобы представлять угрозу для Тени Аласаис?
– Нет. Дело не в угрозе… – Аниаллу замялась, подбирая слова.
– А в чём тогда?
– Не знаю. Может быть, я почувствовала, что могу что-то испортить, если полезу туда сама: выдам себя – и мы не узнаем что-то важное, отвлекусь на этих стариков – и прогляжу или не успею сделать что-то… более значительное.
– Более значительное? – едва не зашипел Селорн. – Тебя не волнует, что кто-то смог подкупить или запугать одного из принятых в нашу семью чужаков? Заставить этого подонка работать на себя, украсть из нашей сокровищницы эти проклятые свечи?
– Они хранились у нас? – вскинула брови Аниаллу. – Почему?
– Совет не дал мне их уничтожить, – скривился патриарх, хлестнув себя по боку хвостом.
– Не злись, – примирительно поскребла его плечо сианай. – Всё это тревожит меня ничуть не меньше, чем тебя самого. Вместо того, чтобы рычать друг на друга, давай лучше подумаем, кто бы это мог быть. Точно не алай – он был слишком высок, как эльф или даже дракон, да и глаза его не светились. Постой, – спохватилась она, – ведь матриарх Меори совсем недавно взяла под своё покровительство какого-то дарларонца, верно? Энаор всё ныл, упрашивая её сделать это.
– Это точно не он, – отмахнулся Селорн. – Эти двое со вчерашнего утра возятся с очередным изобретением. Ломали над ним головы несколько месяцев и вчера перешли от теории к практике. Ты знаешь, чем обычно заканчиваются эксперименты Энаора.
Аниаллу вжала голову в плечи.
– Вот я и велел ему наложить на свой заклинательный покой чары, которые не позволят выбраться оттуда наружу или проникнуть внутрь ничему и никому. Срок их действия ещё не закончился.
– Значит, нужно думать дальше, – развела руками Алу.
– Несомненно, – склонил голову Селорн. – Я уже послал Разноглаза проверить твой подвал. Посмотрим, что он там найдёт.
Долгое время Селорн и Аниаллу шли через покои Внешнего замка, направляясь к его сердцу, туда, где зеленела огромная поляна Внутреннего двора.
На пороге одного из залов Алу насторожилась – на неё нахлынули волны чужой печали. Не успела сианай отыскать их источник, как одна из створок дверей, темнеющих в стене справа, немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель проскользнул какой-то эал. Он метнулся к текшему через зал ручью и, зачерпнув из него воды кувшином, всё так же быстро и бесшумно выскользнул на улицу. Селорн не придал значения этому происшествию, но Аниаллу всё же остановилась и окинула зал взглядом, ища причину столь стремительного исчезновения «водоноса». Вокруг ничего не двигалось – лишь журчала вода, да полотнища гобеленов, украшающие стены, слегка колыхались, словно от дыхания вытканных на них эалов.
Но когда Алу перевела взгляд на группу статуй, у ног которых брал начало ручей, яркое пятно тепла выдало в одной из них живую эалийку. Она сидела у статуи Аласаис, уронив голову на руку, опиравшуюся о постамент. Тёплые струи пропитали её длинные рукава, увлекли их за собой и прозрачный шёлк фиолетовой дымкой расстелился по зыбкой поверхности потока. Именно её боль, войдя в зал, разделила Аниаллу.
– Ты часто видишь их такими в последние дни? – шёпотом спросила Селорна Аниаллу, без труда разгадав причину её горя – общего для всех алаев.
– Слишком часто. Мир изменился, – звучный низкий голос патриарха раздался в её сознании, – и изменился к худшему. Это чувствуют все, но не все могут поверить самим себе.
– Селорн, я не сомневаюсь, что это недоразумение уладится, и все вер… – начала было Алу, но грозный мысленный рык патриарха прервал её.
– Вернутся?! Из обители Смерти?!
– Вот именно, Веиндор – Смерть, а не какой-нибудь смертный судья, которого можно ввести в заблуждение. И я не верю в то, что он может покарать невиновных, – куда менее убеждённо, чем ей хотелось бы, сказала Аниаллу. – Он никогда не совершит такой страшной несправедливости, как та, о которой ты сейчас подумал.
– И что же помешает ему заставить моих котов родиться полуграмотными пастухами в какой-нибудь глухомани? В теле, которое не позволит их дару проявиться? А что, отличный способ обезопасить от них всех этих овец из Канирали!
– Веиндор подбирает существу воплощение согласно природе его души. А не в качестве наказания. Этот основа основ того порядка, которому он служит. Путь…
– Путь?! Теперь из тебя полезет эта змеиная дрянь?! Приди в себя! – вслух рявкнул Селорн, и Аниаллу невольно отшатнулась. – Клянусь Её клыками, я доберусь до этой танайской богини, которая ворует у Аласаис её жриц и превращает их в своих марионеток! А вместо ниточек – навязанное им раздутое чувство жалости. Ко всем подряд!
Стоило патриарху заговорить о вечной проблеме своей дочери, и, как и много раз до этого, он разъярился не на шутку. Лицо его превратилось в грозную маску, а уши плотно прижались к голове. Обычно Аниаллу обращала на это мало внимания, но сейчас ей стало не по себе. Селорн пугал её. Ей показалось, что на сей раз, как бы дико это не звучало, за угрозами отца в адрес Тиалианны стоит решимость воплотить их в реальность.
– Папа, я, конечно, тоже совсем не в восторге от своей судьбы. Но Тиана сделала мою жизнь… такой не из прихоти, не надо делать из неё циничного кукловода… самодура, – тихо возразила Алу. – Она служит Бесконечному… Дело во мне самой. Это я какая-то чересчур негибкая. Вот Эталианна – она тоже тал сианай, но это не мешает ей быть счастливой, – наверное, в тысячный раз привела сестру в пример Аниаллу.
И в тысячный же раз Селорн медленно проговорил, словно выплёвывал каждое слово:
– Твоя Эталианна слишком глупа, чтобы осознать всю плачевность своего положения и противоестественность поступков.
– Возможно, в чём-то ты… мы и правы, – вздохнула Алу. – Но мстить Тиане – это безумие. Без неё мир изменится до неузнаваемости, и, кто знает, будет ли в нём место для Аниаллу, Селорна или Аласаис. Таков порядок вещей. Не забывай, что на юго-востоке нас ждёт куда более страшный враг. Именно враг, а не союзник, чьих действий мы иногда не понимаем. Ты же не хочешь сделать Лайнаэн такой царский подарок ко дню Тысячи свечей? Только представь, как радуются сейчас элаанцы[9], думая, что согласию среди остальных наэй пришёл конец.
Патриарх молчал, и Аниаллу продолжала:
– Так что и с Веиндором мы тоже не можем позволить себе воевать…
– Они взяли на себя право судить! – бешено сверкнул глазами Селорн. – Словно они боги, а мы какие-нибудь люди! Кто они такие, эти серебристые твари, чтобы лезть в наши дела? Было ли хоть раз, чтобы кого-то из наших несправедливо осудили, а мы сидели, втянув когти? Город всегда вступался за своих, освобождал их от тюрьмы или казни, даже ценой крови осудивших его! Если из этого правила сделать исключение, то нашей прежней жизни придёт конец!
Теперь настала очередь замолчать Аниаллу. Она понимала, что доводы патриарха сильны, но одновременно знала, что если к этим доводам прислушаться, то всем им несдобровать.
– Видно, змеиный яд, которым она травит твою душу вот уже двадцать веков, настолько разъел твои глаза, что ты не видишь, что происходит. На нас напали, забрали в плен наших собратьев, а мне не позволено ответить?!
– Это всё так. Но твои братья из Великого леса не совершали никаких преступлений. Рано или поздно Веиндор поймёт это, если уже не понял. Он не причинит им вреда, нам не от чего их спасать.
– Аниаллу, – Селорн показался ей сейчас таким старым, как человек, проживший сотню лет, – они там уже больше двух месяцев. Вряд ли всё кончится хорошо. Мы должны собрать все силы и отбить пленников.
– Это не только не имеет смысла, но может погубить всех нас. Если дети наэй перестанут жить в мире, то неизвестно, что ждёт Энхиарг. Я понимаю, что ты испытываешь сейчас, очень хорошо понимаю. Но ты алай, ты не должен позволять эмоциям погубить себя и свой народ. Ты учишь нас, что такое быть кошками, почему же сам сейчас забываешь об этом? Ты же не можешь не чувствовать, что мы должны ждать, а не собираться в поход. И давай забудем об этом хотя бы на сегодня, – попросила Аниаллу, которой очень хотелось поскорее увести рассерженного Селорна подальше от этого зала и оставить замершую у статуи эалийку наедине с её грустью. – Мы всё равно не можем сейчас что-либо изменить.
Патриарх ничего не ответил. Он только резко мотнул густой смоляной гривой, словно пытаясь вытряхнуть какой-то мусор, нападавший с ветвей, и молча пошёл к выходу.
Миновав решетчатые двери, Селорн и Аниаллу вышли на широкую лестницу из подогретого камня. И Алу застыла как вкопанная. Внутренний двор был освещён тысячами свечей. Они гроздьями опят вырастали из стволов деревьев, прятались среди листвы, кувшинками покачивались на зеленоватой воде прудов. Плоская поверхность стриженых живых изгородей превратилась в длинные столешницы, уставленные кушаньями и напитками. Отовсюду доносились пение, музыка, мяуканье и смех. Это могло означать только одно – эалы Ал Эменаит, эти ревнители алайских традиций, подобно остальным горожанам Бриаэллара, праздновали иноземный день Тысячи свечей.
– Сейчас всем нам не помешает немного веселья, – объяснил Селорн, а потом чуть слышно и как-то странно горько добавил: – Перед боем.
Аниаллу кивнула, отдавая должное мудрому решению патриарха. Она чувствовала: если замолкнет эта музыка, стихнут пение и смех, то в доме повиснет душная, тяжёлая тишина… Да и несколько сбывшихся желаний – а они сейчас у большинства эалов одинаковы – тоже не будут лишними.
Алу сбросила сапоги у входа и босиком пошла вслед за патриархом. Моховая дорожка щекотала ей пятки, разминала ступни ног, так и не привыкших ходить в обуви. Нечасто Аниаллу приходилось видеть столько эалов, собравшихся вместе – разве что во время религиозных праздников. Ещё реже дом ан Ал Эменаит приглашал такое количество гостей: больше сотни кошек других пород, а также всевозможных неалаев. Здесь был даже дракон: он полумесяцем возлежал на поляне, закрывая своим могучим телом нижний этаж ближайшего здания. Он был ещё молод (чтобы не сказать – мал) и посему мог с лёгкостью уместиться в этом дворе. Кто-то прилепил на спину дракона несколько свечек, и их яркие жёлтые огоньки, отражаясь в чёрных зеркальцах его щёгольски отполированных чешуй, солнечными зайчиками прыгали по каменной кладке.
Множество разноцветных алайских глаз, постоянно жмурящихся от удовольствия, сияли рядом с сотнями свечей. Их обладатели валялись на подушках, раскиданных повсюду, прохаживались, беседовали, лакомились эльфийскими деликатесами, затевали шутливые потасовки, танцевали или просто наблюдали за своими соплеменниками, устроившись в дуплах и на ветвях деревьев.
Аниаллу на ходу отвечала на приветствия и улыбки, стараясь не отстать от Селорна. Её удивило, как далеко отошли эалы от своего обыкновения, устраивая этот праздник: и меню, и костюмы, и музыка – всё было продумано, воссоздано с несвойственным им уважением к чужой, эльфийской, культуре. Словно озлившись на драконов Веиндора, эалы вдруг обнаружили, что на фоне этих чешуйчатых остальные расы не так уж плохи и не будет большого стыда, если они позволят себе перенять кое-какие из их обычаев.
Впрочем, картину то и дело нарушали то чьи-то когти, пропоровшие мысок сапога, то чья-то слишком высоко задранная, разорванная по шву юбка, демонстрирующая ногу с сухими, сильными мышцами охотницы. Некая прелестная дама, склонив изящную, увенчанную диадемой головку, сосредоточенно слизывала с пальцев мясной сок. Через стол от неё господин в рубашке с высоким воротником и расшитом еловыми лапами жилете угощал свою подругу канапе, нанизанным на собственный коготь…
Посреди лужайки маргариток, выделяясь из толпы зрителей атласной белизной кожи, плавно перетекала из одного танцевального па в другое парочка золотоухих ан Камианов. Уж они-то не позволили себе ни единой оплошности, ни малейшего отступления от образа: каждая деталь их нарядов – от узлов на шнурках до плетения косиц, каждый их жест и слово были идеально выверены. Если бы не кошачьи черты, их невозможно было бы отличить от тех, чьи маски им было угодно примерить этой ночью. От них даже пахло духами, точно воспроизводившими тонкий аромат согретой солнцем эльфийской кожи.
– …А ты как думаешь? Это, друг мой, целая наука. Есть на свете такая замечательная вещь, как Кошачесть, – донеслось откуда-то слева; кто-то говорил тоном существа, одаряющего окружающих бесценными крупицами своей мудрости, – и вот этого у неё в избытке.
Аниаллу отыскала философа глазами – им оказался немного нескладный, как все молодые коты, эал, растянувшийся на живой изгороди. Он поигрывал бокалом с вином и сверху вниз взирал на своего товарища, сидевшего на траве.
– Правда, ушки у неё несколько великоваты, но ей и это идёт! – с видом истинного ценителя женских прелестей закончил свой монолог юноша.
Он отправил в рот зеленовато-серый листочек аланаи – ‘котовника’, единственного растения, которое позволяло алаям ощутить состояние, отдалённо напоминающее опьянение. Это была безопасная травка, не вызывающая привыкания и не действовавшая на котят, которые могли бы к ней пристраститься.
Аниаллу широко улыбнулась, глядя на юного эала. Тот почувствовал её взгляд. Темная кожа не позволяла заметить, как зарделись его щёки, но теплочувствительные глаза сианай увидели это. Юнец поспешно обернулся пантерой, но нос его всё равно горел в ночи ярко-алым треугольником. Это было так забавно, что Алу быстро отвернулась, не в силах сдержать смех. Она наконец ощутила себя дома. «О Аласаис, до чего же я люблю их всех!..» – подумала Аниаллу, обводя двор восхищённым взглядом, и чуть не икнула от удивления.
– Теллириен? Как он-то здесь оказался? – шёпотом спросила она у Селорна. Патриарх пожал плечами.
Этого эльфа знали во всем Энхиарге не только как замечательного певца и сказителя, но и как рьяного защитника природы, одного из тех немногих, кто дерзнул открыто выступить против магов из Линдорга, отравивших отходами своей чародейской деятельности окрестные леса.
– Скоро минет пятьсот лет со дня победы на Огненной реке, – мысленно ответил на её вопрос сам Теллириен, подняв на сианай глубокие серые глаза. – Я хотел бы сочинить новую песнь о тех великих днях. И никто лучше тебя не поведает мне о них.
Алу кивнула.
Рядом с Теллириеном сидела (в платье!) Ирера, вторая дочь Селорна, и аккомпанировала знаменитому менестрелю на арфе, одном из любимых инструментов алаев. Эалийка приветливо улыбнулась Аниаллу.
– Мне необходимо поговорить с ним, – донёсся до сианай голос Селорна.
Патриарх неопределённо махнул рукой и скрылся в толпе. «Надо понимать, аудиенция закончена», – пожала плечами Алу.
Забравшись на камень, она осмотрелась, прикидывая кратчайший путь до своих покоев. Её взгляд остановился на необычной лестнице, ведущей в крону раскидистого дерева с золотистой листвой, растущего у стены Внутреннего замка и соединённого с ней крытой галереей. Казалось, что несколько пантер прыгнули вниз с его ветки одна за другой и замерли в воздухе, словно время для них остановилось. Кошки повисли в воздухе так, что голова каждой касалась хвоста предыдущей. Первая пантера была уже у самой земли, а последняя ещё только отталкивалась могучими задними лапами от толстой ветви.
Ступая по блестящим чёрным шкурам необычных ступенек, Аниаллу взобралась на дерево и, отодвинув одну из ветвей, вошла внутрь спрятанной в пышной кроне беседки. Несведущий гость мог запросто принять расположившихся там эалиек за наложниц какого-нибудь богача, скучающих в ожидании своего общего любовника. На всех были платья похожего покроя, скрывающие значительно меньше, нежели показывающие; одинаковыми были и подвески из янтаря, спускавшиеся на их высокие лбы до самых угольных бровей. Одни беседовали между собой, томно помахивая хвостами, другие, потягивая древесный сок, наблюдали за праздником через золотой занавес листвы… Однако эта иллюзия сераля продержалась бы от силы пару минут – до тех пор, пока гость не нашёл бы в себе силы поднять глаза, оторвавшись от созерцания их совершенных тел.
Потусторонняя, таинственная сила, жившая в этих кошках, делала их нежные лица пугающе-красивыми и придавала глубоким внимательным глазам почти грозное выражение. Казалось, что они сосредоточенно вглядываются внутрь себя, прислушиваются к своим ощущениям, как смертная женщина, понесшая от бога, замирает в ожидании, что её невероятное дитя вот-вот пошевелится.
То были анэис, Чувствующие, главное сокровище эалов. Они не были ни великими волшебницами, ни могущественными телепатами, как коты их породы. Талант анэис был иным. Дар интуиции, щедро отпущенный всем алаям, у них был развит до невероятных высот. До высот, граничащих с возможностью пророчествовать. Живя в полном согласии с природой собственных душ, со своим духом Кошки, они в то же время пребывали в гармонии с Бесконечным, и по легенде изредка он распахивал перед несколькими из них свою сокровенную память.
Анэис не обратили на Аниаллу почти никакого внимания. Лишь несколько коротких кивков, вежливых, отмечающих, что её заметили, и всё… словно её здесь и не было. Да, честно говоря, и сама она не жаждала задерживаться тут дольше, чем это было необходимо. Под пристальными взглядами их сумрачных глаз Аниаллу становилось как-то не по себе, и она ничего не могла с этим поделать. Ей всё время казалось, что сейчас кто-нибудь из них бросится на неё и загрызёт за неподобающее обращение со своим тел алаит, за то, что она делит свою преданность между Тиалианной и Аласаис. Впрочем, Алу была не единственной, кого анэис невольно приводили в трепет, заставляя перебирать свои прегрешения. Далеко не каждому удавалось понять, что в глазах их не было подозрительности или злобы – только сила, настолько огромная и непонятная, что это могло испугать.
Алу вздрогнула, когда одна из анэис – высокая и статная – поднялась ей навстречу. На длинных прямых волосах Чувствующей лежал венец из тёмного серебра с янтарём – символ особого могущества её дара. Это была матриарх Меори, соправительница Селорна.
– Ты выбрала верный путь, – прозвучал в сознании Алу тихий, хрипловатый голос Чувствующей; Аниаллу показалось, что он разливается по всему её телу, наполняя его странной дрожью. – Следуй ему, с чем бы тебе ни пришлось столкнуться. Пусть ничто не свернёт тебя с него.
Тал сианай изумлённо посмотрела на эалийку, но та уже опустилась на прежнее место и потеряла к Аниаллу всякий интерес, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Алу знала, что пытаться получить от матриарха какие бы то ни было разъяснения уже бесполезно. Она сказала сианай всё, что знала сама, всё то, что подсказала ей её сверхчувствительная интуиция.
Добравшись до своих покоев, Алу миновала приёмную и постучала в маленькую дверь, которая вела в комнаты её единственной служанки. Ей пришлось ждать почти минуту, прежде чем дверь распахнулась, явив сианай гостиную, так и пестревшую разноцветными шелками, изразцами и мозаикой. Шада – хозяйка этих роскошных апартаментов – была под стать их убранству: празднично-яркая, широко улыбающаяся, так и пышущая здоровьем. На вид этой обаятельной человеческой женщине нельзя было дать и тридцати, на деле же два года назад она шумно отметила своё стотридцатилетие. Служанка обняла свою госпожу гибкими шоколадными руками, расцеловала её в обе щёки, и Аниаллу почувствовала, что её позвоночник, заледеневший после встречи с Меори, потихоньку оттаивает.
– О! Как хорошо, что ты вернулась! У нас тут такое творится! – тараторила между тем Шада.
– Да? И что же? – на свою голову рассеянно полюбопытствовала Алу. Не прошло и нескольких минут, как она прокляла себя за этот вопрос – на неё вылился целый поток новостей.
– Шада! Сжалься над моими ушами! – взмолилась она, наконец. – Ты хорошая шпионка, вот только я, наверно, слишком глупая и легкомысленная кошка, чтобы хоть как-то использовать эту ценную информацию.
– Не понимаю твоей иронии, – пробормотала посерьёзневшая Шада, недовольно гремя браслетами. – Как ты собираешься начать новую жизнь в Бриаэлларе, если не желаешь знать, что здесь происходит?
Алу вздохнула. В отличие от неё, Шада всегда была в курсе последних событий «Кошкограда» – от выставок и лекций до всяческих интриг и тайных сделок. Её деловой хватке, умению выуживать из всех и вся нужную информацию и извлекать из неё прибыль позавидовал бы любой энвирзийский торговец. Собственно, именно благодаря этому таланту, а отнюдь не способности находить парные носки Аниаллу, Шада вошла в сотню богатейших неалаев Бриаэллара.
Впрочем, из близости к сианай ей также удавалось подчас получить ощутимую пользу: служанка ловко приспособилась продавать «жареные факты» из жизни своей госпожи незадачливым шпионам, не понимавшим, насколько та оторвана от бриаэлларской жизни. Шада щедро делилась «самыми сокровенными тайнами Тени Аласаис» с многочисленными осведомителями (с ведома самой Тени, разумеется) и исправно складывала выручку в тяжёлую старинную шкатулку, стоявшую на столике посреди той самой комнаты, в которую они с Аниаллу сейчас направлялись. Рядом с ларцом всегда лежал листок бумаги, на который Шада подробно записывала, от кого и за какую именно информацию были получены деньги, тем самым добывая куда более ценные сведения, чем те, которые она продавала. Шада проделывала всё это с педантичностью старой, жадной драконихи, которая только что изжарила в своей пещере компанию воров и теперь пересчитывает свои сокровища в ужасе, что они успели-таки вынести медяк-другой.
– Ты права, Шада, – сказала Алу. – И когда я дозрею до того, чтобы нырнуть в местную жизнь, я, конечно, во всем буду советоваться с тобой. Во всём, во всём! Но сейчас у меня голова не тем занята.
– Как будет угодно Вашей Кошачести, – обиженно отчеканила Шада.
Аниаллу примирительно обняла её и с хитрой улыбкой протянула:
– Я вот всё думаю: когда ты сбежишь от меня в какой-нибудь Анлимор? Откроешь там своё дело или купишь себе земли, титул и покажешь всем соседним князькам, как надо вести дела? А?
Выразительно подняв брови, Шада посмотрела на неё, как на душевнобольную, и совершенно серьёзно изрекла:
– Я слишком ценю возможность носить твои платья.
Алу прыснула, представив себе фигуристую Шаду, пытающуюся втиснуться в один из своих нарядов, и стала спускаться в кладовую – обширное, круглое помещение с потолком-куполом, сплошь выстланным светящимся мхом – алым, лиловым, оливковым. На ходу она протянула своей спутнице длинный список, составленный накануне. Собираться в дорогу самой было бы безумной затеей – Аниаллу просто заблудилась бы среди этих полок. Шада же ориентировалась здесь значительно лучше. Пробежав записи глазами, она одобрительно кивнула, направилась к лесенке, облокотившейся на один из шкафов, взлетела на неё и не глядя просунула руку между огромной бутылкой с белёсой жидкостью, в которой угадывались очертания какого-то существа, и шкатулкой, состоящей из множества искусно пригнанных друг к другу костей.
За её спиной Аниаллу решительно водрузила на стол огромный кожаный рюкзак. Звякнули пряжки. Шада обернулась.
– Ты опять собираешься тащить с собой это чудовище? – закатила она глаза. – Алайка с фобией. Кому расскажи – не поверят.
Аниаллу упрямо кивнула. Она действительно испытывала стойкую неприязнь к «бездонным сумкам» – тем, что изнутри были куда больше, чем снаружи. В них можно было уместить целую гору всевозможного барахла, которое вдобавок делалось практически невесомым. Алу не видела всех этих плюсов за одним минусом: существовала некая, очень незначительная вероятность, что от близости источника сильной магии такие мешки могут начать «барахлить», то есть превращать своё бесценное содержимое уже в настоящее барахло – в жалкий, бесполезный мусор, напрочь утративший свои магические свойства. К тому же, если бездонную сумку уничтожали, то и вся её «начинка» исчезала вместе с ней: или попросту разрушалась, или выбрасывалась в какое-то случайное место, или оказывалась запертой в пространственном кармане, куда некогда вёл спрятанный в горловине мешка портал. В любом случае приятного было мало. Правда, маги-мешочники доказывали с пеной у рта, что их волшебные сумки обладают стопроцентной надёжностью, но… всяк купец расхваливает свой товар.
Аниаллу стояла на своём и на все доводы отвечала, что скорее обзаведётся глимлаем, чтобы он следовал за ней, неся на себе весь багаж, чем будет постоянно тревожиться о своих редких волшебных штучках. И со временем действительно обзавелась, вот только чаще всего не рюкзак путешествовал на летающей доске, а сама доска – в одном из его карманов. Впрочем, это кожаное, адорской работы «чудовище» тоже было зачаровано, что делало его более лёгким и прочным, да и запиралось надёжнее, чем сундук с драгоценностями в иной сокровищнице.
Наконец Шада спрыгнула со стола и швырнула в рюкзак потёртый кожаный тубус. За ним в просторные недра полетели цветные склянки, сетки со стеклянными шариками, мотки верёвки, свёртки ткани, запаянные в стекло карты, связки игл и крючков, крошечные книжки, свитки и прочее, прочее по списку.
– Кажется, всё! – объявила служанка, звонко хлопнув ладонью по пузу объевшегося рюкзака.
Она застегнула многочисленные пряжки, на пробу подняла рюкзак и с осуждением посмотрела на свою хрупкую госпожу. Аниаллу, намереваясь подняться наверх, демонстративно небрежным жестом подхватила его на плечо, которое непременно должно было бы с жалобным треском переломиться под такой тяжестью, но Шада преградила ей дорогу и настойчиво повлекла её к заветному столику.
– Алу, потрудись хотя бы взглянуть на мои записи! Вдруг там окажется что-нибудь важное. Ведь будешь потом жалеть!
– Шада, то, что ты всё записываешь, это замечательно, – Аниаллу пробежала глазами отчёт о шпионаже, – и я очень тебе благодарна, но деньги… – она бросила взгляд на ларец. – Лучше бы ты их в Общество защиты кошек отдавала, что ли, или ещё куда-нибудь. Мне они нужны меньше, чем кому бы то ни было. Что мне с ними делать?
– Ну, не знаю, купишь себе новое платье.
– Да эти твои платья уже скоро перестанут влезать сюда! – простонала Аниаллу, с тоской глядя на одну из дверей комнаты.
За ней располагалась под завязку набитая одеждой, обувью и украшениями гардеробная. А ведь помимо этой кладовки в доме было ещё с полдюжины шкафов примерно с таким же содержимым. Раньше Аниаллу частенько тайком наведывалась во «Вторую жизнь» – лавку, торгующую ношеной одеждой, оставляя там целые вороха пёстрых тряпок. Но с тех пор как Шада поймала её с поличным и устроила скандал, к которому подключила патриарха Кеана, об этом недостойном, по их мнению, занятии, пришлось забыть.
– Тогда тем более есть достойное применение деньгам, – просияла Шада, хитро взглянув на хозяйку, – тебе просто необходимо приобрести новый дом с более просторными гардеробными!
– Ладно, лиар с тобой, делай как знаешь! – обречённо вздохнула Аниаллу.
Она снова повесила рюкзак на плечо и ободряюще подмигнула Шаде. Вопреки впечатлению, Алу легко взобралась вверх по винтовой лестнице, по дороге игриво погладив шершавую шкурку многоногого псевдодракона, узкая спина которого покрывала перила, а длинные лапы охватывали поддерживающие их столбики.
Наверху сианай направилась к письменному столу. На нём были с тошнотворной аккуратностью разложены бумаги, книги, папки и перья. Алу невольно поморщилась – теперь, после того как Шада на славу потрудилась над её «термитником», ничего опять невозможно будет найти. Аниаллу собиралась написать письмо одной из преподавательниц Бриаэлларской Академии Магии, но решила, что можно обойтись и устным посланием.
– Шада, сходи к Имлае в… – начала было она, но Шада прервала её, затянув на одной ноте:
– Госпожа, я знаю, где служит Имлае ан Темиар. Вам вовсе не обязательно напоминать мне о таких простых вещах каждый раз…
– Хорошо, хорошо… Так вот, сходишь к Имлае и скажешь ей, чтобы она обратила пристальное внимание на девочку по имени Делия. Её семья живёт на Солнечной улице в Гостевом квартале.
– А что за девочка? Волшебница? – полюбопытствовала Шада.
– Да, у неё отличные задатки, но дело даже не в этом. Она вполне сможет стать одной из нас.
– Алайкой? – глухо спросила сразу же сникшая Шада.
– Да, Шада. Я встретила её сегодня по дороге домой. Она отдала мне свою свечу и сказала, что это её самое заветное желание…
– Покажите мне ту, что отказалась бы от такой красоты и силы! – усмехнулась Шада; в её голосе слышались нотки горечи и зависти.
– Шада, ты меня удивляешь просто! – неожиданно для самой себя взорвалась Аниаллу. – Тебе ли не знать, что к этим, как ты выразилась, красоте и силе прилагается ещё и дух. И если этот дух чужд твоей душе, то – вот он, результат, перед твоими глазами. Унылое, несчастное, мятущееся создание. О! Дух Змеи, которым так милостиво одарила меня Тиалианна, конечно, позволяет мне видеть судьбы, души и прочее. Вот только расплачиваюсь я за это тем, что теряю себя. Всё в моей – алайской по природе – душе восстаёт против этого! Меня разрывает надвое, и тебя бы разрывало точно так же… а ты куксишься, как ребёнок, которому не позволили вытащить пальцами яблочко из камина!
– Прости меня, – прошептала почти испуганная этой вспышкой Шада.
– Это ты меня прости, – обнимая её, сказала Алу. – Есть вещи, которым лучше ни с кем не случаться. А особенно – с такими замечательными существами, как ты.
И она поспешила выйти из комнаты, прежде чем Шада успеет поинтересоваться: а чем, собственно, сама Аниаллу хуже, раз Аласаис без зазрения совести проделывает с её душой эти самые «вещи»?
«Полюбовалась бы ты, Шадочка, на меня три месяца назад», – рассеянно перекладывая с место на место какие-то свёртки, ворчала себе под нос бывшая тал сианай.
Тогда, ещё обременённая своим двойным титулом, она спасала очередных жертв вселенской ошибки в одном из отдалённых миров. Миссия её благополучно завершилась. Все были обласканы, воодушевлены, пристроены и… довольны жизнью. Все, кроме неё самой.
Аниаллу буквально содрогалась от омерзения. Всё, чем она с таким упоением занималась в минувшие годы, сейчас, когда она очнулась от своего альтруистического забытья, представлялось ей нестерпимо противоестественным для алайки, унизительным, разрушительным для её кошачьей сути.
И вот, в ознаменование своего триумфа, прекрасная Аниаллу ан Бриаэллар, Тень Аласаис, старшая приёмная дочь трёх влиятельнейших алайских домов, встрёпанная и зарёванная, сидела посреди тесной комнатушки, заваленной открытыми книгами, альбомами с репродукциями, поющими кристаллами и пустыми бутылками. Не переставая тихо ругаться, она занималась тем, что «паковала чемоданы» – впитывала знания о чужом мире, с которым, сконцентрированная на своей цели, так и не успела толком познакомиться. Стихи, проза, живопись, музыка, мода, кулинарные изыски, обычаи и научные открытия – всё это и многое другое, что составляло местную культуру, «укладывалось» в памяти её души, готовясь отправиться вместе с ней в Бриаэллар… Но даже всеми этими экзотическими «вкусностями» Аниаллу не удавалось заесть свою тоску.
– Ну всё, с меня хватит! Это мы ещё посмотрим… – то и дело восклицала она, рывком перелистывая очередную страницу, и в сотый раз представляла себе, как бы она наподдала своим неблагодарным подопечным, хотя в глубине души твёрдо знала, что не будет никому мстить… несмотря на то, что горький осадок от незаслуженной обиды останется надолго.
Время от времени она прихлёбывала мутную голубоватую жидкость из большой бутылки, стоящей рядом с ней на полу. Подмешанные в крепкое вино стимуляторы памяти позволяли Аниаллу буквально за минуты усваивать огромные объёмы информации. Сианай нисколько не волновало, что такое количество сильнодействующих веществ несомненно разрушит её мозг за считанные часы. Более того, она очень надеялась на это. Её неалайская оболочка уже выполнила своё предназначение, однако избавиться от неё оказалось не так-то просто.
Видимо, творец этого мира не жаловал самоубийц, вот и наградил своих созданий сильнейшим инстинктом самосохранения. Чувства Аниаллу были слишком расстроены, чтобы она могла усилием воли преодолеть его. Ей пришлось некоторое время заливать страх смерти спиртным, дабы он не мешал ей принять опасный стимулятор, побыстрее выучить всё, что она считала нужным взять с собой, и наконец-то покинуть этот негостеприимный мир.
Разум её начинал туманиться. Она отложила последний, так и недочитанный томик стихов, тяжело привалилась к стене… и вдруг словно увидела себя со стороны. Увидела, что стоило «змеиному наваждению» схлынуть, как она даже в горе повела себя как истинная дочь своего народа: вместо того чтобы, поджав хвост, поспешить убраться из этого, принесшего ей столько горестей места, она стремилась впитать в себя всё лучшее, что в нём было. Любопытная кошка в ней отчаянно, страстно хотела жить, восторгаться чудесами Бесконечного – быть самой собой. Она ловила всякий момент, чтобы высунуть усатую мордочку из этого унылого болота. Сердце Аниаллу сжалось от жалости к ней… к себе.
Это и стало последней каплей в чаше её терпения. Через пять часов Алу, хмурая и решительная, уже выходила из потайной двери своего дома в Бриаэлларе. Едва отвечая на приветствия друзей и почти не глядя по сторонам, она отправилась в южную часть города, к Дворцу Аласаис.
Ее сразу приняли. Верховная жрица Гвелиарин поднялась ей навстречу и указала на место у своего кресла. Аниаллу надо было высказаться, и её выслушали. Она говорила и говорила: о том, что больше не хочет выполнять подобную работу, и о том, почему она не хочет её выполнять. Она не может более помогать существам, которых не знает, не любит, до которых ей, по большому счету, нет никакого дела, и она не хочет, чтобы кто-то, особенно чужая наэй, вкладывала в её алайскую голову чувства, желания и порывы, противные натуре всякого создания Аласаис. Жрица понимающе кивала, прикрывая глаза в знак своего расположения и доверия к Аниаллу. Когда Алу наконец закончила свою речь, Гвелиарин долго молчала, глядя в лихорадочно блестящие глаза своей собеседницы, а затем ободряюще сказала:
– Если ты не желаешь помогать тем, на кого мы указываем, тогда не делай этого. Ты вольна выбирать собственный путь, и решать, кому ты протянешь руку, может только твоё собственное сердце.
Она сказала всё это без тени гнева, без намёка на то, что осуждает отступившуюся от своего служения Аниаллу. Гвелиарин даже не казалась удивлённой.
– Я попрошу тебя лишь об одном: я хочу, чтобы официально ты сохранила за собой титул тал сианай. Но от обязанностей, которые он на тебя налагал, ты теперь свободна.
Удивлённая таким лёгким согласием отпустить её, Аниаллу поблагодарила Верховную жрицу и тут же покинула Дворец. Она была рада, что Гвелиарин не пыталась пристыдить её, но всё же в словах Верховной жрицы ей чудился какой-то подвох. И, как чуть позже показала история с даоркой Дани, предчувствие её не обмануло…
Аниаллу подумала было в воспитательных целях передать Шаде эмоциональный образ своего тогдашнего состояния, чтобы раз и навсегда отбить у неё мечты о духе Кошки, но сочла такую радикальную меру преждевременной. Её служанка была очень не глупа, она умела глубоко и тонко чувствовать, и Алу была почти уверена, что, оставшись в одиночестве и поразмыслив над необычно резкими словами своей хозяйки, Шада всё поймёт и утешится сама. А её собственный дух окрепнет.
Сианай подошла к шкафу и наугад вытащила одно из парадных платьев. Она даже не стала разворачивать его. Платье просто надо было взять с собой. Это была странная традиция, и любая алайка следовала ей неукоснительно, не особенно задумываясь о её происхождении.
Уложив жемчужно поблёскивающий наряд в рюкзак, Аниаллу в последний раз застегнула тугие пряжки. Кажется, всё. Ничего не забыла. Алу в лёгком замешательстве поскребла себя за ухом: какого хвоста она так волнуется? Почему она ведёт себя так, словно отправляется в места, откуда ей не выбраться домой до самого завершения своей миссии, а возможно, ещё дольше, хотя прекрасно знает, что в любой момент сможет вернуться за тем, что ей понадобится, через сверхнадёжный, драконьей работы, портал. Каждая вещь казалась ей настолько важной, будто от того, что её вдруг не окажется под рукой, зависела судьба сианай. Всё её алайское чутье кричало об этом, хотя подобные чувства были просто нелепы, учитывая характер предстоящего Алу путешествия.
Закончив сборы, она не смогла удержаться и вышла на балкон, чтобы ещё раз взглянуть на город. Бриаэллар по-прежнему лежал в густой тени. Только два здания смогли прорвать эту мглистую пелену: на востоке взмывала ввысь Башня Тысячи Драконов, стены которой были буквально сплетены из гибких чешуйчатых тел, мощных перепончатых крыльев, когтистых лап, замысловато изогнутых хвостов и лукавых длинных морд. В сиянии широко распахнутых Глаз Аласаис грандиозный барельеф переливался всеми оттенками серебра. Из-за этого ртутного блеска многие гости города принимали Башню за храм Веиндора. На деле же в ней располагалось посольство Драконьих Клыков, а также «логова» драконов Изменчивого, по какой-либо причине живущих в Бриаэлларе: огромные помещения с фресками на стенах и неуютно высокими потолками, где ступеньки гостевых лестниц и немногочисленная мебель – полки, столешницы, матрасы, сиденья и спинки стульев – неприкаянно парили в воздухе, ожидая, пока воля хозяев не прикажет им сбиться в стаю, сложившись в обеденный гарнитур, или, напротив, разлететься по сторонам, освобождая место для танцев.
Башня была одним из самых высоких зданий города. Поспорить с ней могли только лазурные шпили Дворца Аласаис. Яркую синеву его стен оттеняло пепельное кружево винтовых галерей, балконов, террас и мостиков, дымчатое стекло куполов, тёмные витражи на окнах. Фасад Дворца был подсвечен, но внутри него не горело ни одного светильника. Только высоко – там, где почти под крышей главной башни вырисовывался изящный балкон, жёлтым маяком сияла ярко освещённая арка.
В минувшие годы время от времени на её фоне можно было разглядеть кажущуюся крошечной тёмную фигурку, и тогда взгляды всех, кто находился в Бриаэлларе, неумолимо притягивало к балкону, к той, что взирала на свой город с таким же восхищением, как часом раньше смотрела на него Аниаллу. В эти недолгие минуты каждый ощущал себя невероятно счастливым, и тоска по этому чувству всегда оставалась в сердце, кому бы оно ни принадлежало… Но Аласаис уже целую вечность не появлялась в Бриаэлларе.
Аниаллу вздохнула и, ещё раз окинув взглядом город, недоумённо пожала плечами. Прежде, именно в такие минуты расставания, Бриаэллар представал перед ней во всей своей прелести. Он словно манил её остаться, предлагая её глазам всё лучшее, что в нём было. Благо главная его достопримечательность располагалась буквально через дорогу. Там сияли янтарным светом высокие окна бального зала дома ан Камиан – дома-музея, дома-театра, дома-дегустационного зала, дома терпи… дома, обитатели которого были воплощённым желанием познать – пощупать, понюхать, услышать, увидеть и осмыслить – всё, что мог предложить им в своей неиссякаемой щедрости Бесконечный.
Алу вспомнила, как в одно из таких прощаний с Бриаэлларом она заметила в одном из разбитых на крышах особняка садов странное дерево и не удержалась от соблазна сходить разведать, что же это такое. Чудесное дерево называлось тиэ – «ушки». Его треугольные, с чуть загнутыми вверх краями листья в точности повторяли форму алайских ушей. Нежно-розовые с одной стороны и тёмно-зелёные, почти чёрные – с другой, они были мягкими и пушистыми на ощупь. Дерево вывел какой-то романтичный фантазёр из дома ан Камиан в утешение своей подруге, обманутой неким бесчестным господином. Девушка оказалась не жадной, и теперь любая дама могла прийти к тиэ и вставить серёжку в одно из его кошачьих «ушек». Оно запоминало свою хозяйку раз и навсегда, и, если той удавалось заманить сюда избранника, «ушко» поворачивалось к ним и чутко прислушивалось к разговору. Если слова кавалера были неискренни, оно сворачивалось в трубочку и даже немного увядало, если ложь была совсем грубой. В тот раз Аниаллу буквально увязла в гостях у ан Камианов – бродила от одной диковинки к другой, забыв обо всём на свете… А сейчас что-то мешало ей найти не только «ушки», но и сам выставочный садик, где она их видела. Бриаэллар словно спрятал в карман свои диковинки, которые прежде лукаво протягивал ей на каменной ладони. Он отпускал её. И, как ни странно, Аниаллу тоже покидала его с лёгким сердцем.
От этих мыслей Аниаллу отвлекло ощущение того, что она уже не одна. Это, несомненно, была не Шада – ходить столь бесшумно человеческая девушка никогда бы не научилась. Алу оглянулась и увидела свою сестру Иреру. Она уже рассталась с арфой и выражение лица её было теперь серьёзным и строгим, под стать её тёмному «мужскому» наряду. Из-за плеча выглядывала рукоять клинка. Несмотря на свой нежный облик, Ирера прекрасно владела оружием и делилась своим мастерством со всеми желающими в Бриаэлларской Академии.
– Аниаллу, – коротко кивнула она, ступая на пол балкона.
– Ирера, – откликнулась сианай.
– Ты не представляешь, как я рада, что ты приехала домой, – напряжённым шёпотом быстро проговорила Ирера; уши её постоянно двигались, эалийка внимательно вслушивалась в звуки ночи. – С отцом что-то происходит. Он стал уже открыто заявлять о том, что нашему миру с Тиалианной и Веиндором конец. Гнев затуманивает ему разум, и он не видит последствий.
– Ты знаешь не хуже меня цену его гнева, – пожала плечами Аниаллу.
– Раньше он просто хорошо играл свою роль, вживаясь в неё для правдоподобности, но теперь… теперь он явно переигрывает. Я боюсь, что он начнёт мстить за тебя Тиалианне и за весь наш народ – Веиндору.
– Он мудр, Ирера, – лукаво улыбнулась Аниаллу. – И если он даже свалится с ветки, ударится головой и резко поглупеет, то дух Кошки из него всё равно ничто не вышибет. Селорн всегда умел отличать голос своих чувств от гласа своей Кошачести. Интуиция не даст ему наделать глупостей.
– Мне иногда кажется, что кошка во мне тоже требует начать резать их на части! – огонёк гнева вспыхнул и тут же погас в глазах Иреры. – Рвать когтями и медленно вонзать клыки им в горло, с хрустом проламывая серебряную чешую, – проговорила она со странным спокойствием и сладострастием. – Моё сердце велит мне собрать армию из моих братьев и заставить мозги в их мудрейших головах кипеть, как зелье в котле алхимика.
Аниаллу подняла руку:
– И-ре-ра! Не разыгрывай, пожалуйста, из себя какую-нибудь человеческую дурёху, которая из банальной ревности зарезала кухонным ножом соперницу и оправдывается на суде, что это-де ей интуиция подсказала. Мол, предчувствовала она, что покойница сделает её любимому что-то ужасное. И не надо так на меня смотреть! Даже среди людей многих можно научить отличать голос интуиции от воплей разыгравшихся чувств. Что уж говорить об алаях – детях наэй Эмоций?
– Я пытаюсь, пытаюсь, но не могу окончательно решить…
– На такой случай у тебя есть анэис Меори – воплощённая интуиция.
– Меори… – глухо повторила Ирера, стараясь усмирить гнев в своём сердце. – Наверно, ты права – я не все понимаю, но, на моё счастье, я в состоянии почувствовать, кому из моих близких по силам принять верное решение.
– …и именно это делает тебя алайкой, – закончила за нее мысль Аниаллу.
– Так же как и тебя? – невесело усмехнувшись, спросила Ирера, приобняв сестру за талию.
– В происходящем со мной тоже есть какой-то смысл… наверняка, – вздохнула Аниаллу. – Знать бы, зачем Тиане и Аласаис всё это, Ирера.
– Нам всё равно этого не понять! – недовольно фыркнула её собеседница, раздражённо дернув хвостом. – Но я тебя предупредила: с отцом что-то не так. Быть может, надо поставить в известность Совет?
– Ты на самом деле считаешь, что все так серьёзно?
– Более чем. Он ведёт себя как-то не по-алайски… Нет, правы владыки Великого леса и затворники Руала – чужеземцы только вредят нам. Нельзя пускать их в наши города!
– Не стоит сообщать всему Совету, – сказала Аниаллу, проигнорировав гневную реплику Иреры: она знала, чем обычно заканчивались разговоры на подобные темы с её воинственной сестрой. – Расскажи всё Кеану или Кеаре, они всё поймут и, я уверена, найдут способ выяснить, что происходит с Селорном.
Ирера повернулась спиной к парапету, чтобы никто не смог увидеть то, что скажут Аниаллу её руки:
– Мне кажется, что с ним происходит то же самое, что с людьми из Канирали.
– Он алай. Это невозможно, – на том же языке жестов ответила Аниаллу. Никому не следовало быть свидетелем их разговора, а учитывая, что дом ан Ал Эменаит был полон телепатов, спрятать здесь свои руки было куда проще, чем мысли.
– Я надеюсь, что это именно так, – проговорила Ирера.
– В любом случае, если ты поговоришь с Верховным жрецом, ничего плохого от этого не случится.
– Я так и сделаю. Немедленно, – объявила эалийка и вдруг, не попрощавшись, спрыгнула с балкона. В невероятно мощном прыжке она пантерой пронеслась над виднеющимися далеко внизу постройками замка и приземлилась на одну из верхних веток клёна.
Аниаллу проводила её взглядом. Но ни она сама, ни мчащаяся сейчас к особняку дома ан Темиар Ирера не подозревали, что за их доверительной беседой наблюдали ещё одни глаза – ярко-зелёные, презрительно прищуренные глаза патриарха Селорна. Его лицо исказила злорадная гримаса – точь-в-точь как у тех стариков из подвала на Солнечной улице. Сидя в своём заклинательном покое, он слышал каждое слово своих дочерей, но ни то, что они собирались поставить Верховного жреца Кеана в известность о переменах, произошедших с их отцом, ни то, что они вообще заметили это, не смогло стереть ехидную ухмылку с чёрного лица Селорна.
Впрочем, к тому времени, когда патриарх добрался до комнат Аниаллу и вышел на балкон, где стояла задумавшаяся сианай, лицо его приняло уже совершенно иное выражение.
– Я не думаю, что сейчас подходящее время для путешествий, Аниаллу, – раздался за спиной Алу голос Селорна, видимо, уладившего свои семейные дела и решившего уделить дочери ещё несколько минут своего драгоценного времени.
– Я – Тень Аласаис, что может угрожать мне, кроме моего собственного дурного характера? – улыбнулась та.
– Надеюсь, что ничего, – мрачно ответил патриарх. – Но даже если, покидая Бриаэллар, ты не подвергаешь опасности себя, это не значит, что ты не ставишь под удар других. Сейчас ты нужна мне здесь.
– Селорн, матриарх Меори, Верховная Чувствующая, – Аниаллу сделала ударение на последнем слове, – сегодня говорила со мной. Она велела мне не отступать с избранного пути ни при каких обстоятельствах. Сомневаться в её словах не смею даже я – анэис не лгут и не ошибаются в своих… рекомендациях. Моё место сейчас не здесь, – покачала она головой и, небрежно махнув рукой, открыла портал, заливший балкон пурпурным сиянием.
Аниаллу поправила лямку рюкзака и собралась войти в открывшиеся врата, как вдруг на неё обрушился шквал чужих эмоций, таких сильных, что сианай резко обернулась к дверному проему, откуда они исходили. Там никого не оказалось, но через минуту на балкон выскочил эал, видимо, и бывший источником волнения.
– Патриарх! Принцесса! На сына анэис Меори напали. Прямо в наших стенах. Это сделал эльф Инлир… – он осёкся, не договорив.
Лицо Селорна, который, не отрываясь, глядел ему прямо в глаза, стало страшным, хвост патриарха гневно хлестал по бокам, когти на ногах едва не вонзались в пол. Посланец резко дёрнул головой, словно взгляд владыки обжёг его, а на губах ухмыльнувшейся было Алу застыл возглас: «Что, опять?»
– Кто?! – прорычал Селорн, но бедный гонец не решился ответить.
Аниаллу недоумённо переводила взгляд с одного на другого. Энаора, великого мастера пакостить своим ближним, пытались убить и убивали регулярно, и очередное покушение на отпрыска Меори не должно было вызвать никаких эмоций – кроме разве что сочувствия к мстителю-неудачнику, у которого, как у всякого, кто имел дело с этим поганцем, наверняка имелись все основания его проучить.
– Энаор сумел отразить атаку, но он тяжело ранен. Сейчас им занимаются целители. – Эалу было всё ещё не по себе: взгляд Селорна был подобен кислоте, и испытавшие на себе его ярость ещё долгое время спустя чувствовали его всей шкурой.
– Расскажи нам всё спокойно, – попросила Аниаллу, понимая, что без её чар здесь не обойтись – Селорн был слишком несдержан.
Но вот с лица посланца исчезли последние следы волнения, словно нежный голос сианай смыл их.
– Мы почти ничего не знаем, – проговорил он, придерживаясь за дверной косяк. – Инлир напал на Энаора и каким-то странным образом обездвижил его. Мы не имеем представления, почему принц не сумел защититься от какого-то даора, который, может быть, и очень умён, но силой особой никогда не отличался. И в тот момент, видимо, мимо проходил сказитель.
– Наверное, меня искал, – мысленно предположила Аниаллу, вспомнив просьбу Теллириена рассказать ему о битве на Огненной реке.
– Он зачем-то заглянул в комнату. И увидев, что там происходит, вонзил кинжал в спину своего тёмного собрата, – сказал эал, и Алу подумала: «Энаору повезло, что он не успел ещё ни разу… подшутить над Теллириеном – многие на месте сказителя и не подумали бы вмешаться. Предпочли бы насладиться зрелищем». – Он спас Энаору жизнь, заплатив за это своей: его кинжал не убил Инлира сразу, тот ещё успел обернуться и свалить Теллириена. Но исцелить себя убийца не успел…
– Он мёртв? – спросил Селорн. – Это отродье тьмы спаслось от нас в смерти?!
– Увы, да, патриарх, – ответил эал, прищурив глаза в знак недовольства. – Даже от его тела ничего не осталось – оно растаяло на наших глазах, обернувшись чёрным дымом. В это мгновение все почувствовали странный холод… У всех шерсть встала дыбом, – опустив глаза, признался кот. – Это было не простое покушение, патриарх, Инлир хотел сделать с Энаором что-то… особенное, действительно опасное, от чего его не спасло бы запасное тело из подвалов ан Камианов. Возможно, поэтому эльф не пытался убить Энаора на месте – он готовился перенестись куда-то вместе с ним. Но куда именно, всем нашим волшебникам выяснить не удалось. Быть может, знай мы конечную точку этого перемещения, мы смогли бы понять, почему этот случай… так напугал нас, что в нём такого из ряда вон выходящего, – озадаченно потёр переносицу сгибом пальца эал. – Так не послать ли нам за кем-нибудь из Драконьих Клыков, вдруг им удастся её определить?
– Пошли. Только не за Крианом ан Саем, не хватает нам ещё обрадовать Амиалис рассказом, как один тощий эльф перепугал половину моего дома, – проворчал Селорн.
– Скажи-ка, а не было ли на этом Инлире вышитого зелёной ниткой плаща, как тот, в котором Ирера в дождь ходит? – связав странные ощущения эалов с собственными, охватившими её, когда она подглядывала за хозяевами подвальчика, спросила Алу.
– Да, госпожа. Видимо, Энаор отдал ему свой, – ответил посланец.
– Видишь, что творится, Аниаллу? – рявкнул Селорн, когда эал, повинуясь неуловимому движению его хвоста, удалился. – Как мог этот даор… не понимаю. Но я узнаю это.
Гнев исчез с его лица, сменившись холодной решимостью добраться до того, кто стоял за всем произошедшим. И зная нрав своего отца, не хотела бы Алу оказаться на месте этого кого-то!
Она понимала, что если немедленно не отправится прочь отсюда, то уже не сможет сделать этого, хотя должна, просто обязана! Перед её мысленным взором стояли глаза матриарха Меори, слова анэис гулко раздавались в её голове. Аниаллу вздрогнула – она вдруг ясно увидела, что всё это было подстроено: и кошка на дереве, и старики в подвале, и Свечи Вопросов, и девочка-си’алай… и покушение на сына Чувствующей Меори. Всё, всё было только для того, чтобы она не покинула город. И, как казалось Алу, на этот раз ею играла, исподволь направляя на нужный путь, отнюдь не Тиалианна, а некто другой, куда менее добрый и милосердный.
А больше всего ей не нравилось то, что Селорн тоже хотел, чтобы она осталась.
Собравшись с силами, Аниаллу посмотрела прямо в глаза патриарху и твёрдо сказала:
– Я не могу остаться. Я должна лететь.
Она порывисто коснулась щекой щеки Селорна и решительно направилась к порталу.
– Инлае мер т’арр, Аниаллу! – прорычал ей вслед одно из ритуальных напутствий Селорн. И это было единственное, что ему оставалось.
– Истинно так! – резко обернувшись и гордо вскинув голову, воскликнула Аниаллу. – Да обовьёт тебя Аласаис своим хвостом и не оставит милостью, отец! – нежно добавила она, махнула на прощание рукой и скрылась в сиянии портала.
– Да… вокруг шеи и потуже, дочка… – пробормотал Селорн и, бросив колкий взгляд на башню Аласаис, вернулся в дом.