1. Похмелье
Небольшое, выстроенное кольцом здание было набито до отказа. Люди свешивались с верхних галерей, кричали, визжали, яростно жестикулировали. В ничем не защищенное круглое пространство между кровлями сыпал мелкий дождь, но и сырость не могла остудить горячие головы тех, кто с азартом наблюдал за травлей медведя.
На восемь крупных псов ради безопасности надели кожаные попоны, но матерый косматый зверь легко рвал их, словно это была французская бумага. Некоторые из собак уже лежали с вывороченными внутренностями, еще две зализывали раны у решетки, куда медведь, прикованный цепью к вделанному в стену кольцу, не мог дотянуться. Однако псы все еще кружили вокруг зверя. Они уже сорвали глотки и вместо свирепого лая издавали лишь глухое рычание.
Толпа неистовствовала. Воздух был пропитан запахом пота и крови. Песок под ногами животных превратился в смешанную с кровью грязь. На возвышении над медведем стоял хозяин с бичом, которым полагалось подстегивать зверя, если тот начнет пятиться, однако огромный самец с седым загривком и окровавленной пастью и не думал отступать. Он стоял у стены, чтобы прикрыть тыл и не слишком натягивать цепь, имея больше свободы в движениях, и отбивался от собак ловко и яростно. Однако и собаки, вкусив медвежьей крови, были возбуждены до предела. Сейчас псов оставалось всего лишь трое, и они хотели только одного – убить этого страшного зверя.
В воздухе раздался пронзительный визг. Огромными, как окровавленные ножи, клыками медведь рванул одного пса, осмелившегося вцепиться ему в пах. Разодрав бок собаки вместе с попоной, он далеко отшвырнул ее. Ударившись о стену неподалеку от одной из лож, животное обдало зрителей брызгами крови. Опьяненные зрелищем, люди взвыли. Сидевший в одном из нижних ярусов богато одетый человек восхищенно вскричал:
– Давай, Уорвик! Смелее! Сто дьяволов мне в глотку, ты молодец, и я велю искупать тебя в меде, когда ты расправишься с ними со всеми! Эй, хозяин, если зверь выживет, ему обеспечена спокойная старость в зверинце Тауэра. Я выкуплю его у тебя. А сейчас – ату, ату их, мой воин!
Это был граф Уорвик собственной персоной. Его худое костистое лицо пылало, он был изрядно навеселе, зеленые раскосые глаза сияли азартом битвы. Медведь, его геральдический символ, брал верх, и граф видел в этом для себя доброе предзнаменование. Когда зверь разделался с очередной собакой, коронатор запрокинул голову и расхохотался, обнажив крепкие белые зубы.
– Не спи, взгляни на него, Джордж! Это не зверь, а подлинный Уорвик, и я горжусь тем, что ношу его в своем гербе.
Граф грубо пнул дремавшего рядом пышно разодетого юношу. Это был его зять и собутыльник герцог Кларенс. Невысокого роста, широкоплечий, с бледным лицом, заросшим щетиной, с тонким, почти безгубым ртом и правильным прямым носом, он сонно открыл помутившиеся глаза и тупо уставился на арену. После бессонной ночи, которую они с тестем провели в притоне, ему было не до травли. Он устал, у него не было железной выносливости Делателя Королей, и казалось, что Кларенс не вполне понимает происходящее вокруг. Однако от толчка Уорвика с его головы слетела модная, напоминающая тюрбан шляпа и упала в грязь прямо рядом с медведем. Зверь наступил на нее лапой, повернулся, обороняясь, и шляпа превратилась в бесформенный комок.
– Чертово семя! Зад Вельзевула! – в гневе рявкнул молодой герцог. – Клянусь когтями нечистого, что вы наделали, Уорвик? Лучший утрехтский бархат, последний фасон, эту шляпу сделал для меня фламандец Ван Гуден…
– Успокойся, Джорджи, – поморщился Делатель Королей. – Я отдал тебе свои мидлхемские владения вместе с замком. Неужели после этого ты будешь считаться со мной из-за какой-то шляпы? Это уже мелочность.
– Мелочность?! Складки были скреплены брошью с арабским алмазом ценой в двадцать марок!
– Ну, в прошлый раз, дорогой зятек, ты, кажется, говорил, что она стоит пятнадцать марок. Это не важно, но все-таки стоит приказать, чтобы алмаз отыскали и вернули тебе.
– Господи милостивый! Неужели вы думаете, что я прикоснусь к нему после того, как его вываляли в медвежьем дерьме и собачьих потрохах? Проклятый зверь! Ну, погоди же! Битва еще не окончена.
Стремительно подавшись вперед, Джордж сделал знак медвежатнику.
Тотчас раздался лязг поднимаемой решетки, и на залитую кровью арену выскочили два черных датских дога. Их спины и животы были защищены кольчужными попонами, отливавшими серебром на темной шерсти.
Зрители, увидев, что представление не окончено, сначала оживленно загалдели, а затем притихли. Было что-то жуткое в том, как беззвучно и легко, словно танцуя, кружили эти твари вокруг израненного медведя, держась от него на безопасном расстоянии. Без единой светлой отметины, с разверстыми страшными пастями и острыми стоячими ушами, они походили на тени, явившиеся из ада. Глядя на них, медведь поднялся, рванул вдруг цепь так, что, казалось, она не выдержит, и издал полный отчаяния и ярости рык такой мощи, что у зрителей заложило уши.
Толпа, предвкушая необычное зрелище, загалдела. Джордж Кларенс засмеялся.
– Это превосходные псы с континента, специально натасканные на медведя.
Уорвик косо взглянул на него.
– Это нечестно, Джорджи, медведь и так уже вымотался. Он ранен, к тому же первую схватку он выиграл.
Неистовый рев заглушил его слова.
Оба дога одновременно бросились на зверя. Тот упал, и на миг все они сплелись в один клубок. Толпа взвыла.
– Ату! Ату его! – кричал Кларенс. – Ставлю двадцать марок, что они разорвут его, как котенка.
Уорвик молчал, лишь горькая складка залегла у его рта. Неожиданно Джордж умолк. Оба дога отпрянули в сторону, а медведь, раскачиваясь, встал. Шерсть его слиплась от крови, одного глаза не было, и кровь заливала уцелевший. Медведь мотал головой, не понимая, отчего стал плохо видеть. Псы казались невредимыми. Описав полукруг, они молча, как два призрака, вновь кинулись на свою жертву.
Зверь взревел. Один из псов вцепился ему в глотку, второй рвал живот. Кровь, вонь, рев, визг, вопль толпы смешались в невообразимом зрелище. Последним отчаянным напряжением сил медведь рванул повисшую на его горле собаку. Брызнула кровь, посыпались звенья лопнувшей кольчуги. Огромный дог, разодранный почти пополам, конвульсивно дергаясь, откатился в сторону, а в это время медведь всем телом рухнул на второго, который разрывал его кишки.
Толпа невольно затихла, а затем изо всех глоток вырвался крик. Невероятным усилием полумертвый гигант сумел нанести свой последний удар. Все видели, как взметнулась страшная когтистая лапа, и после этого было слышно лишь удовлетворенное, затихающее урчание зверя да жалобный визг собаки, отползавшей, перебирая передними лапами. Задние лапы бессильно волочились за ней – у дога был перебит хребет. Однако и медведь больше не поднялся. Уронив окровавленную голову на песок, он несколько раз судорожно дернулся и затих.
На какой-то миг повисла гнетущая тишина, а затем толпа взорвалась громкими криками. Те, что ставили на медведя, отказывались отдавать проигранное, так как две последние собаки не были предусмотрены, к тому же и победителя как такового не было. Их противники требовали отдать деньги. Началась драка. На арену выбежали два мясника и принялись разделывать еще теплую медвежью тушу, скользя на внутренностях животных и падая. Кого-то с верхнего яруса шумно рвало.
Джордж Кларенс, перекрывая вопли толпы, пытался докричаться до хозяина, чтобы поискали его алмаз. Тот мотал головой, показывая, что не может разобрать слов герцога. Один Уорвик сидел неподвижно. Он смотрел на могучие медвежьи лапы, которые мясник, отрубив, швырнул на какое-то подобие носилок, и лицо его выражало уныние.
– Жаль, – проговорил он наконец. – Такой зверь! Джордж, ты загубил сегодня лучшего медведя, какого мне приходилось видеть.
– Не я, а мои псы, – смеясь, ответил молодой герцог.
– Пошли, – устало сказал Уорвик.
– А как же алмаз?
– Ну, разберись с ним и догоняй меня.
Уорвик вышел под дождь. Было сыро и сумрачно. Пахло горелым торфом и навозом. По кривым улочкам предместья Саутворк потоками струилась грязь. В былые годы здесь трудно было пройти из-за сновавших туда-сюда свиней и плескавшихся в лужах уток. Теперь же времена настали голодные, и забредшую на улицу живность тут же подхватывали лихие люди. Лишь порой пробегала толстая крыса или дрались за рыбью требуху тощие, облезлые псы. На ступеньках крылец жались мокрые рахитичные дети, под навесами домов на мочальных веревках болталось нищенское белье.
В Саутворке располагались многочисленные увеселительные заведения, балаганы, арены для травли медведей и петушиных боев, подмостки фигляров, кабаки и притоны. Из открытых дверей таверн и сейчас доносилось бренчание струн, белели в полумраке женские плечи. Однако Уорвику было не до того. Он слишком устал после проведенной в пьяном угаре ночи, когда они с Кларенсом опустошали бутыль за бутылью, задирая подолы местным шлюхам. Его раздражал этот нескончаемый дождь, мучила тупая боль в правом боку.
Сжав зубы, Уорвик тихо застонал. «Нет, о господи, только не это! Никто не должен знать, как я страдаю!»
Он улыбнулся и помахал рукой знакомой проститутке, щелкнул по макушке пробегавшего мимо карлика. Надо было отвлечься, не думать о боли. Однако все, что он видел вокруг себя, только усугубляло его мучения. Голодные, неприветливые лица, заколоченные окна домов, зловоние, мусорные кучи… И калеки. Огромное множество калек: хромых, слепых, трясущихся, паралитиков. В такие годы, как этот, они, словно мухи, устремлялись в города, надеясь чем-либо поживиться или прокормиться возле церковных приютов. Они шли и шли из провинции, неся с собой болезни, и с первыми теплыми днями из-за страшной людской скученности в городах вспыхивали эпидемии, и не было ни сил, ни умения бороться с напастью, оставалось лишь молить небеса о снисхождении.
Уорвик обогнул угол каменного здания, покрытого пятнами лишайника. В нос ударил нестерпимый запах гнили. Граф миновал крытые ряды, где кипели котлы торговцев требухой. Вокруг толпились нищие, и каждый котел находился под бдительным оком угрюмого молодца с дубинкой или цепным псом. Уже бывали случаи, когда голодная толпа опрокидывала котлы и расхватывала варево прямо с земли. В давке доходило до смертоубийства.
Уорвик поморщился. Голод, все тот же голод. Он ощущался повсюду: в пустых окнах лавок, в затишье на улицах, в длинных очередях перед лавками булочников и мясников, в постоянно попадающихся на глаза похоронных процессиях, в озлобленных взглядах, которые он порою ловил на себе. Почти на каждом углу торчали городские гвардейцы, и хотя ему нечего было опасаться, однако всякий раз, отправляясь в город, он не забывал надеть под камзол тонкую, но прочную кольчугу. Уорвик знал, что испокон веков во всех бедах винят того, кто у власти. Знал он и то, что купцы не забыли о его запрете на торговлю с Бургундией, и многие знатные лондонцы поплатились головой за свою приверженность королю Эдуарду. Вместе с тем он хорошо помнил, какая радость царила в том же Саутворке, когда несколько месяцев назад он вступил в Лондон и все эти люди во весь голос благословляли его имя и связывали с ним свои надежды на лучшее.
– Я не Господь Бог, я не могу сотворить чудо, – бормотал Уорвик. – И не я послал это лихолетье и дождь!
Он вспомнил о провале изданного парламентом не без его участия билля о замораживании цен. Какого труда стоило его провести, и все впустую. Цены продолжали расти, несмотря ни на что. Купцы предпочитали гноить свой товар, но не продавать его по дешевке. Говорили, что на севере страны дома стоят без кровель, потому что люди съели солому с крыш, а юг еще держался благодаря ловле рыбы в реках. Уорвик сумел добиться разрешения на рыбную ловлю всем без исключения, и теперь берега Темзы были усеяны рыбаками, как зубцы Тауэра воронами. И все равно люди роптали, утверждая, что при Йорках жилось лучше. Никто во всей Англии и не думал о том, что уже доброе десятилетие на острове правит всем этот худощавый зеленоглазый человек – Ричард Невиль – и успехи и бедствия страны связаны с ним. Глупцы, они считают, что стоит только вернуться Эдуарду Йорку – и все сейчас же переменится!
Уорвик шел, хмуро поглядывая по сторонам. Его желтые замшевые сапоги отяжелели от налипшей грязи. Возле старой громады Маршальси его догнал Кларенс. У молодого герцога блестели глаза.
– Поглядите, я его все же отыскал!
И он показал крупный, с горошину, алмаз, ярко сверкавший на его грязной ладони. Кларенс был оживлен, однако, взглянув на мрачное лицо тестя, прикусил язык.
Только при подходе к Лондонскому мосту настроение Уорвика изменилось к лучшему. Вход на мост «украшал» оскалившийся в жуткой улыбке череп, надетый на копье. Вороны уже давно отполировали его, и, несмотря на бальзамирующий состав, которым обычно пропитывали головы казненных, на нем не осталось ни клочка кожи.
Уорвик вдруг рассмеялся и притянул зятя к себе за плечо.
– Смотри, Джордж, смотри, как скалится Джон Вудвиль! Клянусь кончиной Господней, настанет день, когда я буду точно так же глядеть на оскал твоего брата или даже двух братьев разом. Что скажешь на это, мой славный зятек?
Он улыбался, но взгляд его буравил Кларенса. Внезапно тот выпрямился и, глядя прямо в глаза тестю, твердо сказал:
– А что тут скажешь? Я знаю лишь одно. В тот день, когда Нэд Йорк окажется у вас в руках, я буду умолять вас о его помиловании. Он мой кровный брат, хотя пути наши и разошлись. Да, сэр, я буду просить за него, даже если это разгневает вас. Однако в том, что я больше никогда не встану рядом с Эдуардом и не прокричу «Англия и Йорк!», – в этом я готов поклясться спасением собственной души. Ибо – видит Бог – как ни горько это сознавать, но я понимаю, что теперь либо их головы, либо моя окажется на копье. Я уже сделал свой выбор, когда пошел за вами, Уорвик. Эдуард никогда не простит мне измены. Как говорится, жребий брошен.
Взгляд Уорвика потеплел, он обнял юношу за плечи.
– Я люблю тебя, Джорджи. Всегда помни об этом. Небеса не даровали мне сына, но Провидение свело нас с тобой, и ты стал мне как сын. Не забывай этого, мой мальчик.
Он резко повернулся и направился к спуску к реке. Джордж, немного приотстав, коротко вздохнул. Он смотрел на Уорвика взглядом затравленного зверя.
Узкая каменная лестница спускалась к причалу. Здесь среди множества лодок, привязанных к кольцам набережной, покачивался вместительный ялик, под нарядным навесом с длинной, несколько потемневшей от сырости бахромой. Лодочник, маленький и круглолицый, с курносым безбровым лицом, дремал, забравшись под навес и закутавшись в плащ. Но, едва только лодка качнулась под тяжестью Уорвика и его зятя, он мгновенно проснулся.
– Пошел вон! – сгоняя его с нагретого места под навесом, прикрикнул Джордж и тут же выругался, едва не потеряв равновесие.
Уорвик и Кларенс уселись на корме, маленький лодочник взялся за весла.
– Домой, – распорядился Уорвик, а затем внезапно спросил: – В чем дело, Джек?
Лодочник, не опуская весел, заплакал:
– Мой сынишка… Ох, милорд! Вчера, когда вы ушли, приходила моя жена. Сынок наш вчера помер.
Он глотал слезы. Уорвик смотрел на него.
– Почему же ты не ушел?
– Как можно?.. Я ведь на службе. Могу понадобиться.
Уорвик отвел взгляд.
– Отвезешь нас – и три дня свободен. Думаю, вам с женой лучше сейчас побыть вместе. И зайди к казначею. Скажешь, что я велел выдать тебе пять шиллингов.
На минуту весла замерли в воздухе. Лодочник неотрывно смотрел на графа, потом весла снова ушли в воду.
– Храни вас Бог, добрый господин.
Уорвик кивнул.
– От чего умер твой сын?
– Одному Создателю это известно. Мало ли от чего мрут дети…
Уорвик перевел взгляд на воду. Позади пьяно хмыкнул Джордж.
– Вы балуете слуг. Зачем этому болвану столько денег?
Не оборачиваясь, Уорвик сказал:
– За преданность всегда нужно платить. Запомни это, мой мальчик, крепко запомни, иначе тебя ждет судьба твоего брата.
– К знатным лордам вы не столь расположены и не имеете привычки оказывать им помощь, не оговорив некоторых условий.
– Ты не столь глуп, Джордж, чтобы не понять, что лорд всегда хищник, который нуждается в кнуте и прянике. Простолюдин же – пес, который верен сам по себе, и его не жаль приласкать лишний раз.
Джордж промолчал, а Делатель Королей добавил:
– Этот парень когда-то в трудную минуту помог моей младшей дочери[6].
– Да-да, я знаю. Он, еще какой-то каменщик, которому пробили башку как раз перед нашим прибытием, да та здоровенная кривая шлюха, которой вы помогли открыть кабак у Лондонского моста.
– Не кабак, а гостиницу. Я уже давно хотел устроить в Англии хоть с десяток приличных постоялых дворов, таких как во Франции.
– У нас это не привьется. Да и цены в этой гостинице такие, к каким наша знать не привыкла.
Лодочник Джек молча налегал на весла. Он уже давно привык, что высокородные господа ведут свои разговоры, словно не замечая его. Его дело грести. Он был доволен своим местом. Лодочник Делателя Королей – это тебе не шутки! Все бы хорошо, да вот что-то посыпались на Джека всевозможные напасти. За два месяца его дважды обокрали, у жены случился выкидыш, а теперь вот младшенький умер. Может, и правду говорят, что Уорвик проклят и утащит с собой в ад всех, кто ему служит? Вот и приятель Перкен погиб, когда Уорвик уже вступал в Лондон. Правда, Дороти Одноглазая пока процветает, да и ему жилось бы вовсе не плохо, если бы не чертова дороговизна.
Он поднял глаза на графа. За спиной Уорвика исчезала в тумане громада Лондонского моста со всеми его двадцатью арками, лавками и кабачками вдоль парапета. И года не прошло с тех пор, как он, Джек, вот так же вез по Темзе дочь коронатора, нынешнюю принцессу Уэльскую, одетую в мужское платье. Подумать только! Они с Дороти не прогадали, оказав ей тогда помощь. Однако откуда же берутся все эти напасти, это дурное настроение, это предчувствие беды, наконец?
Он взглянул на своего могущественного господина. Ястребиный профиль Уорвика придал Джеку уверенности. «Нет, видит Бог, я не ошибся, примкнув к нему. Такие, как он, не проигрывают!»
Уорвик глядел на Лондон. Сквозь пелену дождя любимый город проступал серым призраком. Правый берег Темзы, где располагался Саутворк, уже нельзя было различить. Во мгле выступали лишь высокие колокольни Саутворкского собора и церкви Марии Заречной. Ближе был левый берег с его каменными ступенями у воды, откуда доносился гвалт прачек. На деревянных пристанях мокли рыболовы с удочками. Какой-то человек на песчаной отмели поил и купал лошадей. Над водой скользила чайка. Слышались плеск волн, хлюпанье весел, надрывающее душу гудение рожков из морских раковин на торговых судах, да откуда-то сзади долетало слабое эхо с корабельных верфей.
Уорвик поглядел вверх, туда, где над кровлями жавшихся друг к другу домов с островерхими двускатными крышами взмывала вверх громада собора Святого Павла. Он возвышался над всеми церквами Лондона, огромный, древний, потемневший от времени, с легкими готическими нервюрами, стрельчатыми окнами, зажатым между двумя стройными башенками главным входом и центральной башней, увенчанной плохо различимым сейчас из-за дождя острым шпилем. Собор не походил ни на один из виденных Уорвиком во Франции, и это почему-то радовало графа. Это был чисто английский храм, так же как Лондон был чисто английским городом, строптивым, гордым, богатеющим, несмотря на разорительную войну, – городом, который мог и королям указать их место, который не имел, подобно Парижу или Толедо, королевской резиденции, а заставлял государей тесниться в Тауэре или в Вестминстере. Сити же не принадлежал никому, он был норовистый, как горячий конь, но именно таких и любил Уорвик, ибо чем труднее их обуздать, тем слаще победа.
Темза делала изгиб. Ее воды казались ржаво-сизыми. По реке сновали неуклюжие плоскодонки, нагруженные вязанками хвороста, сеном, жмущимися друг к дружке отощавшими овцами. Сквозь дождь на берегу были видны то украшенная четырьмя изящными башенками колокольня церкви Святой Бриджит, то набережные Фрайерса, то сады Темпл-Бара. Дальше, сразу за городскими воротами, белели стены большого францисканского монастыря, а затем начинался Стренд с великолепными усадьбами, парки которых спускались к реке.
Когда показались медная крыша и квадратные башенки нового особняка Савой, где располагалась резиденция герцога Кларенса, Уорвик приказал причалить. Однако задремавший было Джордж внезапно очнулся и схватил тестя за руку:
– С вашего позволения, сэр, я бы хотел сейчас отправиться с вами.
Он замялся на мгновение, но Уорвик понял и засмеялся:
– Что, Джорджи, боишься Изабеллы?
– Милорд, вы шутите! Всем известно, что я отлично переношу женские слезы. Но Изабель в положении… Будет лучше, если ей сообщат, что я с вами в Вестминстере.
Уорвик с улыбкой смотрел на зятя.
– Ты ведь любишь ее, Джордж. Зачем тебе таскаться со мной по всем этим ночным кабакам?
Кларенс отвел взгляд и пожал плечами:
– Человек несовершенен. Еще Куяций сказал: «Multa sunt in moribus dissentanea multe, sine ratione»[7].
Уорвик захохотал:
– Латынь с похмелья!.. Да еще Куяций! Это забавно. Ладно, ладно, мой славный Джорджи. Я покрою твой грех. Греби в Вестминстер, Джек.
Уорвик был доволен тем, что Кларенс бережет супругу. Они кутили с зятем не впервые, и Уорвик знал, что Изабелла сердится на него. Но даже в мелочах граф оставался политиком и готов был пожертвовать семейным благополучием старшей дочери ради того, чтобы покрепче привязать к себе Кларенса. Он доверял Джорджу, но вместе с тем хотел постоянно иметь под рукой одного из Йорков. К тому же какой супруг не оставляет иной раз семейное ложе, чтобы пройтись по притонам? Так пусть уж лучше он делает это под присмотром тестя. Другое дело, что, как заметил Уорвик, Джордж стал чересчур часто заглядываться на других женщин. Видимо, этот брак не столь удачен, как полагали раньше. А ведь не уступи он в свое время просьбе дочери, она была бы сейчас замужем не за Джорджем, а за Эдуардом, и вряд ли он тогда служил бы своим мечом Ланкастерам. Да, и этот брак – его старшей дочери и второго Йорка – можно причислить к ошибкам Делателя Королей. Всего лишь раз он поддался чувствам и поступил как отец, а не как политик, и так промахнулся! Конечно, Джордж славный малый, но он не король. Изабелла несчастлива, а сам он, выдав младшую дочь, Анну Невиль, за Эдуарда Уэльского, намертво приковал себя к Ланкастерам, черт бы их побрал!
Уорвик не заметил, как выругался вслух. Вновь задремавший было Кларенс открыл глаза и внимательно поглядел на Делателя Королей.
«А ведь он сдает, – пришло в голову Джорджу, пока он разглядывал бледное, с желтизной лицо тестя с набрякшими под глазами мешками, его усталый рот с брезгливо опущенными уголками. – Его камердинер недавно проболтался, что граф подозрительно часто стал прибегать к помощи лекаря-итальянца, которого он вывез из Франции. Откуда эта бледность, эта золотушная желтизна, этот рыжий оттенок белков его глаз? Пьет он, конечно, много, однако в последнее время я не раз замечал, как его то и дело выворачивает наизнанку. А это весьма скверный признак».
И тут, словно в подтверждение своих мыслей, он увидел, что Уорвик вцепился в борт лодки и, склонившись вперед, стал давиться. Кларенс испытал злорадное удовлетворение. Не так уж и неуязвим этот медведь, что-то и его гложет изнутри. Он улыбнулся, но тут же смахнул улыбку, заметив, что Уорвик снизу вверх, через плечо оглянулся на него.
– Что смотришь, Джордж?
Придав лицу безразличное выражение, Кларенс слегка пожал плечами:
– Я размышляю о том, когда наконец вы соизволите принять принцессу Анну.
Ни для кого в Вестминстере не было тайной, что встреча отца с прибывшей из Франции дочерью закончилась скандалом. Уорвик требовал, чтобы принцесса Уэльская незамедлительно вернулась к мужу, Анна же, ссылаясь на бури и неспокойные воды пролива, отказывалась. Этот разговор происходил при закрытых дверях, но их голоса звучали достаточно громко, чтобы любопытные лакеи тут же разнесли весть. Пошли сплетни о том, что брак дочери Уорвика и принца Уэльского вовсе не идеален и даже более того – Анна якобы прибыла вопреки воле мужа и царственной свекрови Маргариты Анжуйской, и это привело в ярость Уорвика.
Однако постепенно все улеглось, особенно после того, как Анну Невиль весьма милостиво принял король Генрих. Вместе они долго молились у гроба Эдуарда Исповедника[8] и даже договорились совершить паломничество в Кентербери[9] по окончании зимних дождей. Но, даже несмотря на расположение короля к невестке, Уорвик не принимал дочь, и если им и приходилось встречаться, то лишь во время официальных церемоний.
Дождь зашумел сильнее, вспенивая гребешки волн. Лодочник Джек пониже опустил капюшон. Уорвик, не ответив Кларенсу, глядел на унылые поля Вестминстера, на возвышающийся поодаль дворец английских королей. Огромный, совместивший в себе множество архитектурных стилей, несколько перегруженный каменными украшениями, замок Вестминстера как бы окружал аббатство с недостроенным, но уже удивительно легким, ажурным собором. На него-то и указал Джорджу Делатель Королей:
– Смотри, мой мальчик, вон там, за стенами аббатства, обитает шлюха Элизабет, ставшая королевой. Она воспользовалась правом убежища, чтобы родить под церковными сводами ублюдка, которого многие считают наследным принцем. Она дала йоркистам надежду. А моя дочь – клянусь вечным спасением! – вместо того чтобы понести от Ланкастера, примчалась сюда, уверяя меня, что ее переполняют дочерние чувства. Но, видит Бог, не для того я так высоко вознес ее, чтобы она вела себя, как когда-то в детстве, вытворяя все, что взбредет ей в голову. Ее долг быть рядом с принцем Уэльским, дать Англии наследника.
Джордж наклонился и тронул графа за рукав:
– А как же мы с Изабеллой, Уорвик? Ведь, согласно договору в Амбуазе, если у Эдуарда и Анны не будет детей, наши отпрыски наследуют престол. Что же вас беспокоит? Или дитя Ланкастеров вам дороже, чем наше с Изабеллой?
Уорвик повел плечом.
– Не болтай глупостей! Мне безразлично, кто из моих внуков получит Англию. Но ведь сейчас на троне Ланкастеры, и не мне объяснять тебе, что прямая ветвь всегда предпочтительнее побочной.
Джордж засмеялся.
– Что-то вы не думали об этом, милорд, когда отшатнулись от Ланкастеров и поддержали моего отца в первые годы войны Алой и Белой Розы.
Не ответив, Уорвик вновь склонился над бортом в приступе тошноты. Джордж отпрянул, а Джек поднял весла, нерешительно поглядывая на господина. Уорвик наконец выпрямился и подставил дождю бледное спокойное лицо. Веки графа были опущены.
– Какой это гадостью нас накормили в Саутворке, а, Джордж?
Он широко распахнул свои хищные желто-зеленые глаза и, уставившись прямо в глаза зятю, проговорил:
– Я никогда не забываю о первенстве прямых потомков, мой мальчик. Даже тогда, когда имел столько власти, что мог дерзнуть сам занять трон. Да, я помнил об этом и поступал по чести, поэтому корона досталась твоему брату Эдуарду. Я очень люблю и тебя, и Изабеллу, но если родится Ланкастер, именно ему я отдам Англию.
Он говорил как хозяин, этот бледный худой человек, которого только что согнули пополам желудочные спазмы, и Джордж невольно отпрянул под напором той силы, которая бушевала в глазах тестя. Ему стало не по себе, и он поспешил обратить все в шутку:
– Видит бог, это так, Уорвик. Когда мы приедем, я подниму первый бокал за благополучное зачатие Ланкастера. Ведь не глупец же Нэд Ланкастер, чтобы не сделать младенца такой красотке, как леди Анна. Кто бы мог подумать, что из лягушонка, каким она была в детстве, вырастет подобное чудо? Однако, как ни горько это сознавать, моя ослепительно прекрасная свояченица не слишком расположена ко мне.
– Это оттого, что ты чересчур усердно демонстрировал ей свое восхищение в присутствии Изабеллы. Не забывай, Джордж, мои дочери очень преданны друг другу, и Анна без колебаний предпочтет остаться без поклонника, чем обидит сестру.
Он хотел еще что-то добавить, но неожиданно умолк. К ним от Вестминстера спешила лодка, в которой восседал камергер графа лорд Арчер.
– Милорд, милорд граф! – кричал баронет. – Вас ищут с самого рассвета. Вчера ночью в Лондон вернулся герцог Экзетерский!
Уорвик сразу весь подобрался. Экзетер, бывший его недруг, а ныне союзник, как и большинство ланкастерцев, был отправлен им в Бургундию, дабы настоять, чтобы Карл Смелый не оказывал помощи беглым Эдуарду и Ричарду Йоркским. В противном случае Уорвик грозился в союзе с королем Людовиком начать против Карла военные действия. По сути, это был блеф, ибо Ланкастеры еще не настолько упрочили свою власть. Однако Уорвику надо было сделать все, чтобы задержать Йорков на континенте. И в связи с этим миссия Экзетера была чрезвычайно важна.
Уорвик взглянул на зятя:
– Ты слышал, Джорджи? Надо немедленно собрать Совет. Бог знает, что привез нам этот увалень Экзетер из Бургундии, но, клянусь истинной верой, любые новости лучше, чем совсем никаких. Совет состоится через…
Он услышал, как с башни Вестминстерского аббатства сорвался первый удар колокола, звавший к Angelus[10].
– Совет состоится в три часа пополудни. Вас, милорд, я бы настоятельно просил присутствовать.
Лицо Джорджа вытянулось:
– Помилосердствуйте, граф! Я с ног валюсь от усталости, а мой вид оставляет желать лучшего…
– Не важно, – отрезал Уорвик. – Я тоже валюсь от усталости, но долг обязывает.
И, не глядя больше на зятя, он повернулся и, оттолкнув протянутую ему баронетом руку, легко спрыгнул на спускавшуюся к самой воде лестницу Вестминстера.