Вы здесь

Король Камней. Глава первая. Да здравствует король! (Г. Л. Олди, 2012)

Глава первая

Да здравствует король!

1.

– Улитка! Лентяй-слизень!

Мечи скрещивались с оглушительным звоном. Две стальные полосы, два орудия убийства; символы мужества. Снопы синих искр были почти не видны на фоне снега, ярко блестевшего под лучами солнца. В центре двора снег утоптали до твердости льда. Подошвы сапог скользили, бойцам приходилось туго. В любой миг кто-то мог упасть, и уж тут пощады не жди!

Стойка железной двери.

Стойка сорочьего хвоста.

Пауза, и бойцы вновь сорвались с мест.

– Хромой мерин! Шевели копытами…

«Дурачок, – улыбнулся Ринальдо. Стоя на балконе, он любовался сыном. – Весь в деда. Бранится, наскакивает… Нет, чтоб поберечь дыхание! Я в его годы был рассудительней. Впрочем, я с детства предпочитал мечу пыль свитков и яд сплетен. Еще шесть-семь лет, и мальчишка зарубит меня, не вспотев. Нельзя дать ему повод. Повод и возможность….»

– Мерин!

«Надеюсь, он провозится не один год, прежде чем отправит меня к праотцам. Честный поединок? Нечестный поединок? Нет, малыш. Я заставлю тебя придумать что-то пооригинальней…»

– Н-на!

Двуручный меч принца Альберта изобразил в воздухе косой крест. Меч ковали для ребенка, прошлой весной. За это время принц вытянулся, раздался в плечах. Взрослый мужчина без труда справился бы с таким мечом и одной рукой. Но для юного принца, чьи щеки еще не знали прикосновения бритвенного лезвия, оружие тоже стало чрезмерно легким. Клинок свистел, ища брешь в чужой обороне. Альберт прыгал кошкой, припадал к земле, стараясь достать колени противника; буря и натиск, и уверенность в собственном бессмертии…

– Трус! Гуннар, ты трус!

Гуннар ди Шохт, в прошлом – капитан королевской гвардии, сносил оскорбления с равнодушием скалы над морем. Волны могут сколько угодно яриться внизу. Они могут даже плеваться, окатывая утес пенными брызгами. Рано или поздно волны откатятся назад, зеленея от бессильной ярости. Скала же проводит их каменным взглядом, не снизойдя к глупцам. Хмурое, иссеченное морщинами лицо Гуннара оставалось бледным. Для румянца, багрового, как закат над Чес-Дерри, старому гвардейцу требовалось нечто большее, чем изворотливость наследника трона. Лишь шрам на щеке налился кровью, став похож на дождевого червя.

– Ястреб, – дрогнули сухие губы. – Рвет клювом, хлещет крыльями…

– Получай!

– Ястреб, – повторил Гуннар, отступая.

– Вот тебе!

– Кричи, – согласился Гуннар. – Это правильно…

– Сдавайся!

– Кричи на круговых ударах. Не кричи все время…

– Мой принц! Ты забыл добавить: «мой принц»!

– Ты убит, мой принц…

Три раза шагнул Гуннар ди Шохт. Трижды сделал длинный выпад, действуя мечом, как копьем. Загнав принца в сугроб на краю площадки, он отошел назад, сделав вид, что колеблется – и прыгнул с места, завершая атаку четвертым, быстрым, словно молния, уколом. Тупой конец меча с силой ударил Альберта в грудь, защищенную стальным зерцалом поверх кожаного дублета на стеганой подкладке. Звон, вопль, и его высочество скрылся в сугробе, проломив спиной намерзшую за ночь корку.

– Это случайно! Давай еще раз!

– Давай, – кивнул Гуннар.

– Если бы я был в доспехе…

Гуннар оскорбительно хмыкнул.

«Великий Митра! – король плотнее закутался в плащ, чувствуя, как дрожь бежит вниз по хребту. – Благодарю за милость! Мой сын здоров. Мой сын упражняется с мечом. Не безногий калека – ловкий, сильный мальчишка. Он вырастет настоящим мужчиной, похожим на деда. Я буду радоваться на земле, глядя на него. Буду радоваться на небесах, когда ему повезет справиться со мной. Сивилла, залог нашей удачи – сегодня ты уедешь в Гендау…»

Ринальдо уже выбрал замок для пожизненного заточения сивиллы. Неприступная глухомань – вот наилучшее описание горных краев Гендау. Преданный болван – вот наиточнейшая характеристика Клемента ди Гендау. Графский титул – предел его мечтаний. Сделавшись графом, он будет беречь сивиллу, свою молодую супругу, как зеницу ока. А главное, не станет задавать лишних вопросов.

«Я бы оставил ее здесь, в Тер-Тесете. Держал бы под рукой, на крайний случай. Но это невозможно. Пойдут разговоры, ее сочтут моей фавориткой… Ссылка – лучший выбор. Счастлива ли она? Наверняка. Сестра в бедной обители, позже – беглянка, чудом избежавшая смерти. И вот – в скором будущем, графиня Гендау. Да она ноги мне целовать должна! Я дам ей приданое из казны. Осыплю пряниками, временами напоминая про кнут…»

Ринальдо вспомнил, как умирал его отец, Фернандес Великолепный. Неужели сивилла сумела бы спасти короля? Справилась бы с ядом? На покои нисходит темнота, отливающая янтарем, и отрава превращается в воду, а смерть – в призрак, тающий на пороге. Ринальдо снова принц, Фернандес по-прежнему король… Внизу бушует пир, горланят шуты и пьяницы. Из отцовской памяти – ломоть пирога! – изъят жалкий кусок: сутки, или меньше. Фернандес не помнит, что сын посягнул на него, что заговор увенчался успехом. И надо опять искать способ, да такой, чтобы ни один янтарь в мире, ни одна сивилла не вернула бы отца к жизни!

«Она едет в Гендау. Иначе я не совладаю с искушением…»

– Держись!

Принц Альберт теснил Гуннара. Нанося круговые удары по голове, один за другим, он заставил противника отступить, после чего с торжествующим кличем прорвался вплотную, норовя резануть гвардейца по локтю. Ловко подставив клинок, Гуннар высвободил левую руку, схватил принца за шиворот и вернул в сугроб. На сей раз наследник обошелся без воплей. Вскочив, весь в белой, искрящейся пороше, Альберт обманул Гуннара угрозой справа – и поразил бы отставного капитана в плечо, когда б не козни природы. Мальчик поскользнулся, нога проехала дальше, чем хотелось, и меч зацепил Гуннара на излете. Старый вояка отмахнулся с такой силой, что Альберт выпустил оружие из рук – и плашмя огрел его высочество по спине.

– Это нечестно!

– Да.

– Это подло!

– Да.

– Тут скользко…

– Разумеется. Велеть, чтоб присыпали песком?

– Ты должен был…

– Ты убит, мой принц.

Мальчик умолк, закусив губу. Посмотрел на балкон, где смеялся его отец.

– Ты прав, Гуннар, – сказал Альберт. Кровь бросилась принцу в лицо, глаза подозрительно заблестели. Так блестят слезы; так блестит сталь обнаженного клинка. – Тут скользко, и я убит. Я больше не буду обзывать тебя трусом и улиткой.

– Будешь, – возразил честный Гуннар.

– Нет!

– Да. Трусом, улиткой и мерином. Но теперь ты будешь это делать все реже.

Слепив снежок, принц откусил от него, как от яблока.

– Пусть так, – согласился он. – Давай еще раз?

2.

– Зачем звал? – спросил Вазак.

Амброз не ответил.

Толстяк-некромант втянул голову в плечи, исподлобья уставился на море. Он грубил, и рисковал, и знал это. Чайки над свинцом воды кричали: берегись! Волны плескались у берега: придержи язык! Сосны взбегали вверх по склону: прочь отсюда… Высилась в сотне шагов отсюда, ближе к мысу, Амброзова башня. Намекала, от фундамента до черепичной крыши: тебя, жирный, в дом не зовут. С тобой на ветру парой слов перекинутся, и ладно.

– Зачем звал, спрашиваю?

Амброз молчал.

На горизонте клубились тучи. Бледно-синие, как кожа бродяги, окоченевшего в чистом поле, тучи ворочались, громоздились одна на другую. У туч сегодня шел гон, свадьба, свальный грех. Глядя на них, Вазак вспомнил лицо Амброза в хрустальном шаре. Хрусталь с утра капризничал, превращая королевского мага в гостя из пекла. Назначая встречу, Амброз был непривычно краток. Часто облизывал губы, моргал; дергал подбородком, словно у него затекла шея. «Нет! – с опозданием понял Вазак. – Он не назначал встречу! Он договаривался о встрече…» Холодный пот прошиб некроманта. Толстяк плотнее надвинул шапку, чувствуя, как клочья меха щекочут брови и уши. Поверить в слабость надменного, острого на язык Амброза Держидерево? Проще было поверить в тайный умысел. Будь вежлив, приказал себе Вазак. Будь сдержан.

Будь…

Вазак знал: ничего не получится. Полнолуние, демон его заешь. Сегодня ночью. В такое время он, как ни старался, не умел держать себя в руках. Талел всегда злил его в полнолуние, а потом наказывал самым строгим образом.

– Просто так, – сказал Амброз. – Что, не веришь?

– Нет.

– Разумно. Я бы на твоем месте тоже не поверил. Вот скажи мне, дружище Вазак… Нас в Тер-Тесете было трое. Я, ты, Красотка. Сейчас нас осталось двое. Почему мы встречались так редко? И раньше, и теперь… Почему только по делу?

Вазак хрипло расхохотался. Смех вороньим граем метался над берегом, пугая чаек. Слезы текли из кабаньих, заплывших глазок толстяка. Щеки налились темным багрянцем, в горле что-то клокотало. Казалось, некроманта вот-вот хватит удар.

Амброз ждал. Сунув в рот варган, он указательным пальцем дергал язычок инструмента. Гнусавый напев вторил хохоту некроманта. Впору было поверить, что ученик Н'Ганги Шутника и ученик Талела Черного творят над морем странные чары, вызывая к свету исчадье ада.

– Ты – королевский маг, – отсмеявшись, сказал Вазак. – Ты ни в чем не нуждаешься. Наконец, ты сильнее меня. Продолжать, или лучше не надо? Мне бы не хотелось испытывать твое терпение.

– Почему? – Амброз оставил варган в покое.

– Ты храбрец, а я трус. Да, я, Вазак Жирный, повелитель гробов – трус.

– Даже трус кусается, если его загнать в угол.

– Предпочитаю иметь пространство для маневра. Я трус, но не дурак. Ты удивлен моим признанием? Так это не тайна…

– Продолжай, – кивнул Амброз.

– Ты красив, тебя любят женщины. Я похож на квашню с тестом. Мои женщины мертвы, они не любят, а покорствуют. Ты владеешь собой, как гвардеец – мечом. Меня снедают страсти, которых мне не укротить. Короли ценят тебя. Мной пользуются при необходимости. Когда необходимость проходит, меня брезгливо отбрасывают. Ты – предмет зависти. Я – мишень для стрел презрения. Ты еще не устал от моей исповеди?

– Я благодарен тебе. Продолжай.

Толстяк с изумлением смотрел на собеседника. Он не узнавал королевского мага. Начнись весенняя гроза, зацвети черемуха, превратись галька в золотые монеты – все это было бы естественней, чем поведение Амброза. Чем-то королевский маг напоминал мертвеца, поднятого меньше часа назад. Такие дрейгуры еще не поняли, что мертвы. Им кажется, что они живы, просто больны – и они прислушиваются к себе, словно люди, впервые узнавшие, что хворь уже отмерила им срок. О да, восставший мертвец поначалу схож с тяжелобольным: во всем ищет признаки болезни, находит их или изобретает; в любую минуту он – не здесь, не до конца, потому что судьба крадется на мягких лапах, и надо услышать первым, обернуться на звук…

– Я все сказал, – буркнул Вазак. – Все, что хотел, и ничего нового.

– Ты жалеешь о своей откровенности?

– Да.

– Не жалей. В сущности, ты ответил на мой вопрос. Мы, маги, встречаемся только по делу. Кузнец сидит с кузнецом за кружкой пива, и болтает о бабах. Скорняк со скорняком ловят рыбу по выходным. Солдат с солдатом играют в кости. Две кумушки ворошат грязное белье соседей. И только мы, знатоки рун, мастера метаморфоз, кудесники и чародеи… Ревность. Соперничество. Страх. Зависть. Злорадство. Обида. В результате – только по делу, и никак иначе. Почему, Вазак?

Толстяк пожал плечами:

– Так устроен мир.

– Я объявил Дни Наследования. Все, кто сочтет нужным, соберутся у башни Красотки. Думаешь, нас будет много?

– Я приду.

– Я тоже. Симон уже там. Уверен, явится и Талел. Кто еще? Десять человек, приятель. В лучшем случае, дюжина. Вряд ли больше. Почему?

– Остальным наплевать. Что ценного может быть у покойницы Инес?

– Умерла одна из нас – наплевать. Уважить мертвую – наплевать, и растереть. Только ценности – польза, и хватит. Если ценностей нет, большинство и пальцем не пошевелит. Тебе не кажется, что мы уроды? Говорят, у поэтов то же самое…

– Не знаю. Я не поэт.

– Ладно, оставим. Поговорим о чем-нибудь веселом. Ты помнишь труп Красотки?

– О да! – мимо воли вскрикнул некромант.

Вот это был прежний, знакомый Амброз. Заморочить голову, отвлечь пустым, лживым разговором – и вдруг прыгнуть волком из чащи, вцепиться клыками в глотку. Задать внезапный, болезненный вопрос – удар под ложечку! – и с мечтательной улыбкой глядеть, как собеседник станет выкручиваться. Пытаясь вернуть самообладание, Вазак глядел на клубящиеся тучи, похожие на грозди сизого винограда, и видел изменения Инес ди Сальваре, хладного тела в зимней могиле. Толстяка била дрожь, в паху все налилось. «Страсти, которых мне не укротить,» – с горечью вспомнил он. И в сотый раз пожалел о дне, когда пришел к башне Талела Черного, просясь в ученики.

«Скорняки ловят рыбу по выходным. Солдаты играют в кости…»

– Ты знаешь заклинания, способные причинить такой вред? – Амброз подошел ближе, взял некроманта за плечо. – Метаморфозы тела, при жизни и после смерти? Без смысла, изменения ради изменений?

– А ты?

– Я не знаю, – спокойно ответил королевский маг.

– Ты, Амброз Держидерево? Ученик Н'Ганги Шутника?

– Да, я. Понятия не имею. Я даже не представлял, что такое возможно. Единственное сравнение, которое приходит мне на ум – вода. Она принимает любую форму. Заключи ее в самый замысловатый сосуд, набери в горсть, рассей брызгами… Но плоть – не вода. Умом я в силах представить тело, способное к быстрым, а главное, сиюминутным метаморфозам. Но на практике… Так знаешь, или нет?

– Нет, – Вазак мотнул головой.

Шапка сползла ему на глаза. Поправляя ее, толстяк обратил внимание, что Амброз пришел на встречу с лошадью. С детской лошадкой-качалкой, выточенной из липы. Маленькая, для годовалого ребенка, игрушка стояла в трех шагах от магов. Боком она прижималась к узловатому стволу арчи, в тени вечнозеленой, курчавой кроны. Резчик постарался на славу – лошадка вышла, как настоящая. Равийский аргамак, дитя беспечных табунов; вот-вот ринется наперегонки с ветром.

Спросить, зачем Амброзу нужна липовая лошадь, некромант постеснялся.

– А Талел, твой учитель? Он знает?

– Спроси у Талела.

– Боишься?

– Да, – с ледяным спокойствием ответил Вазак. – Я боюсь рассуждать о том, чего знает, а чего не знает мой учитель Талел. Я боюсь отвлекать учителя пустой болтовней. Поэтому я жив до сих пор. И могу забавлять тебя на морском берегу. Зачем ты звал меня? Посетовать, что мы редко видимся? Предаться воспоминаниям о мертвой Красотке?

– Поговорить. О разных разностях, не завидуя и не прицениваясь. Так, словно завтра конец света, и все потеряло смысл. Представь, что в конце недели ты умрешь…

– Не хочу.

– И все же представь. Подобные мысли отлично проветривают голову.

Вазак отшатнулся:

– Это угроза?

– Прости меня, друг мой, – Амброз развел руками. – Я выбрал неудачный пример. Представь, что в конце недели умру я. Так тебе больше нравится? Мой срок отмерен, и мне хочется напоследок заняться пустяками. Все серьезные дела утратили смысл, а пустяки, знаешь ли, вечны. Помнишь ли ты свое ученичество у Талела?

– Лучше, чем хотелось бы, – буркнул толстяк.

– Я тоже помню годы, проведенные при храме Шамбеже. Я был молод, а молодость – пора страстей. Каким образом Талел будил сердца учеников? Не сомневаюсь, что Черный знал множество оригинальных способов…

– Не твое дело.

Вазак отвернулся. Толстяк боялся, что лицо выдаст его. Иногда он полагал, что оригинальные способы Талела превращали сердца учеников в козий сыр – ноздреватый, пористый, текущий мутной слезой. Тот сыр, чей запах – удовольствие для знатоков, и вонь для большинства. Искусник Талел был неутомим, орудуя страхом и ужасом, ужасом и страхом. Могилы, откуда несся тихий шепот. Мертвецы, желающие тебя. Крысы с лицами родных и близких. Ласки, от которых выворачивало наизнанку. Пытки, которых ждешь, как праздника. И наступала ночь откровения, когда ученики начинали путать страх с доверием, а ужас с блаженством. Все в мире теряло краски, кроме извращений, обернувшихся счастьем. Фундаментом они ложились под заново возведенную башню души ученика. Ты становился некромантом, и обратного пути уже не было.

– Не твое дело, – повторил Вазак.

– А вот я все помню до мелочей, – улыбнулся Амброз. – И не смущаюсь говорить об этом вслух. Н'ганга обращался со мной, как с деревом. Ломал ветки, сдирал кору. Мучил жаждой. Строгал, пилил, рубил топором. Копошился древоточцем в стволе. Долбил клювом дупло за дуплом. Червем грыз мои корни. Не было воспоминания, куда бы не вгрызся Шутник! Он причинял мне боль, и требовал, чтобы я творил чары. «Запоминай! – говорил Н'Ганга. – Запоминай руны и заклинания, пассы и имена! Но в первую очередь запоминай боль и избавление от боли. Восторг, любовь, ненависть. Чувства, которые в тебе. Без них не существует чар…» Знаешь, что он сказал мне однажды?

– Что?

– Вся наша магия – чувственная, сказал он. Это страсть, а может ли страсть быть разумной? Заклинания и пассы – для мага это лишь инструмент. Способ восстановить в душе сложный, уникальный сплав чувств, который в итоге рождает волшебство. Пережить его заново, и сотворить чудо. Магия – искусство выстроить требовательный всплеск души. А все остальное делает кто-то другой…

– Чистая правда, – мимо воли подтвердил Вазак.

– Пробовал ли ты колдовать всухую, без чувственной подкладки?

– Да.

– И как?

– Никак. Слова и знаки теряют власть. Проще носить воду в решете. Но стоит мне вернуть мертвеца к жизни…

– Мертвеца?

– Я говорю о чувствах, испытанных мной в дни ученичества. О чувствах, которые сопровождали мой первый опыт пробуждения трупа, или разверзания могилы…

Толстяк содрогнулся. Так содрогается любовник, изливая семя; так дрожит смертник на эшафоте.

– Мертвец восстает в моем сердце, – подвел итог Вазак. – И каждый пасс вновь наливается силой. Помню, Талел водил нас смотреть мистерии храма Митры. Великого бога представлял Дантон XIV, наследник знаменитой актерской династии. Талел сказал, что все Дантоны вот уже который век свято блюдут канон. Их Митры – идентичны. Костюм, движения; тембр и тон. Паузы, жесты. Количество шагов, сделанных навстречу публике. Это бессмертие, сказал Талел Черный. Копируя форму, Дантоны год за годом пробуждают в себе те чувства, которые испытал Дантон I, воплощая божество. Всякий раз музыка их сердец в точности совпадает с исходным оригиналом. Маги и площадные фигляры – родные братья. Учитесь, пока не поздно. «Так что же? – спросили мы, ученики. – Выходит, руны и заклинания на деле не нужны?» Нужны, ответил Талел, и, клянусь, звук его голоса на миг прервался. Наши знания необходимы, но не достаточны. Без чувств они – ничто. Пустое сотрясение воздуха…

Маги замолчали.

Внизу тяжко колыхалось море. Вверху набухал влагой купол неба. Два человека стояли между небом и морем. «Мы, маги, встречаемся только по делу, – звучало в их молчании, заглушая шум волн. – Ревность. Зависть. Обида. Почему?» Оба знали, что сейчас они разойдутся в разные стороны, и все станет, как раньше. Если небо и море постоянны, отчего же нам ломать устоявшиеся правила?

И все-таки…

– Ты изменился, Амброз, – сказал Вазак. – Ты очень изменился.

– Да, – кивнул Амброз. – И это меня не радует.

– У меня тоже есть вопрос к тебе. Позволишь?

– Спрашивай.

– Ты хочешь, чтобы я сообщал Талелу о наших встречах. Передавал твои слова. Докладывал обо всем. Почему?

– Твой учитель – негодяй, – спокойно ответил королевский маг. – Предатель и интриган. Он способен на любую подлость. Такова его природа, и не мне судить Талела. При этом он мудр и рассудителен. Он умеет впитывать и сопоставлять. Я не повернусь к нему спиной, но я доверю ему делать выводы. А главное, Талел Черный – маг до мозга костей. Если он узнает, что магии, которая в нас, грозит опасность… Пожалуй, он единственный, кто станет действовать со всей необходимой жестокостью. Остальные погрязнут в распрях, спорах и взаимной неприязни. Спрячут головы в песок, отложат решение на потом. Талел – оружие. Я хочу, чтобы оружие было острым.

– Я передам это своему учителю.

– Обязательно передай. И не забудь сказать, что я считаю его подлецом. Это сильно облегчит нам будущее сотрудничество. Всегда хорошо, если двое почтенных чародеев верно оценивают друг друга.

– Я ничего не забуду.

– Вот и славно…


Дождавшись, когда Вазак уйдет, Амброз подошел к деревянной лошадке. Присел на корточки, положил руку на гриву, сделанную из вьющихся стружек. Прикрыл глаза, беззвучно шепча что-то на странном, шуршащем языке. Игрушка вздрогнула, закачалась вперед-назад. Медленно, с напряжением Амброз вставал, и следом за ним росла лошадь. Тугие мышцы играли под лоснящейся кожей. Ударило в землю точеное копыто. Раздулись ноздри, моргнул темно-лиловый глаз. Равийский аргамак фыркал, готов лететь на край света. Лишь ладонь мага, сросшаяся с гипподендритом – кошмаром конокрадов – тысячей тонких, как волосы, корешков удерживала скакуна на месте.

Шуршание, в котором с трудом угадывались слова, прекратилось.

– В путь!

Одним прыжком Амброз оказался на спине гипподендрита. Конь заржал, вставая на дыбы, и вскоре берег моря опустел.

3.

– Осторожней, госпожа…

Опираясь на руку гвардейца, Эльза выбралась из саней. В дороге ее разморило; сон до сих пор, что называется, висел на кончиках ресниц. Закутав ноги в медвежью полость, сунув нос в пушистый ворот шубки, сивилла задремала, едва сани выехали из городских ворот. Сейчас она безуспешно пыталась вспомнить: что же ей приснилось? Натан с земным диском на плечах? Принц Альберт, обреченный до скончания веков гнаться за рыжей лисой? Король-канатоходец, идущий по струне безумия?

– Сейчас, госпожа. Прошу вас обождать.

Вечер спускался с небес на белых крыльях. Сумерки лизали мир, как льдинку. Скрылась из вида деревня, мигая редкими огнями. Растаял тракт, весь, без остатка. Чахлые яблоньки утонули в разлитых чернилах. Подмораживало, иней звезд блестел над головой.

– Скоро все будет готово для вашего ночлега…

Харчевня стояла на краю деревни, в ста шагах от поворота дороги. Только что в дверь нырнули пятеро гвардейцев, и в харчевне закипел погром. Первыми на двор вылетели двое лесорубов, так и не успев согреться горячим пивом. У того, что постарше, был разбит, а может, сломан нос, и ярко-красная кровь текла ручьем, заливая бедняге усы и бороду. Следом выполз на карачках голый до пояса забулдыга, разбуженный пинками. Он мотал головой, словно мерин, которого донимает мошкара, и кашлял, сплевывая на снег желто-зеленую мокроту. Пьяница успел добраться до коновязи, когда из харчевни рысцой выбежал, держась за ухо, сельский староста – и с разбегу споткнулся об несчастного, рухнув ему на спину. Сыпля проклятиями, оба возились в сугробе; куча мала вскоре пополнилась новыми людьми. Плюясь зубами, моргая подбитым глазом, хромая и кособочась, все старались убраться подальше от гвардейских кулаков – падали, вставали, ползли…

Из дверей махнули: чисто, мол.

– Прошу вас, госпожа…

Это сон, подумала Эльза. Вот это настоящий, доподлинный сон. Людей выкидывают на мороз ради моего удобства. Бедняг, желавших всего лишь скоротать вечерок, гонят прочь от теплого очага, чтобы я могла без помех отдохнуть под крышей. Пожелай я, и их прирезали бы мне в угоду. Я бы шла по трупам к новой жизни. В собольей шубке, в капоре, отороченном чернобуркой; в мягких сапожках. Ваше величество, благодарю за щедрость!

– В-ва…

Сопровождающий Эльзу гвардеец, не говоря ни слова, ударил с носка. Пьяница вернулся в сугроб, где и замер без движения.

– Зачем? – спросила Эльза.

Гвардеец пожал плечами. Наверное, он улыбался, но под маской это было незаметно.

В харчевне уже заново накрывали столы. Хозяин, дрожа от страха, тащил кувшины с медом и вином. Две бабы, молодая и старая – должно быть, жена и дочь хозяина – собирали в мешок битую посуду. Черепки терлись друг о друга с костяным звуком. Вонь и дым ели глаза. Эльза зажмурилась, плача от рези под веками. Сильные пальцы гвардейца взяли ее за локоть.

– Идите спокойно, госпожа.

Во тьме и слезах, Эльза сделала пять шагов. Шесть. Семь…

– Садитесь, прошу вас.

Она села, уверенная, что упадет на пол. Нет, скамья. Застеленная чем-то мягким. Запах вина, сдобренного чабрецом и душицей. Запах жареной свинины. Запах мужчины: кожа, сталь, войлок. Звуки: бряканье металла, топот сапог, вздохи женщин. Стук зубов хозяина.

– Пейте вино. Согреетесь…

– Мне жарко.

– Хотите снять шубу?

Сбросив верхнюю одежду, Эльза приняла в руки кружку. Сделала глоток; поморщилась – кислое, жиденькое вино вязало рот. Похоже, гвардеец уловил ее недовольство. Кружка сменилась другой, побольше. Сивилла отхлебнула: мед. Крепкий, сладкий, горячий. Слишком крепкий. Голова закружилась; боясь свалиться со скамьи, Эльза открыла глаза. Напротив сидел гвардеец. Черную маску он стащил вниз, на грудь. Лицо и личина с одинаковым беспокойством вглядывались в сивиллу. Хорош, равнодушно оценила Эльза. Вряд ли записной сердцеед, но хорош. Она не понимала, как в сложившейся ситуации ее хватает давать оценки конвоирам. Чувства притупились, биение жизни рассудок воспринимал глухо, словно из-за скорлупы.

– Вам лучше без маски, – сказала она.

Гвардеец засмеялся, встопорщив узкую полоску усов.

– Вы правы. Скоро я сброшу маску навсегда.

– Вы уходите в отставку?

– Из-за вас.

– Шутите?

– Ничуть. Позвольте представиться: Клемент ди Гендау. Вашей милостью, и монаршей волей – граф ди Гендау. Ваш будущий супруг, госпожа.

– Не называйте меня госпожой, – попросила Эльза.

И вздрогнула: супруг? Мой муж пред людьми и небом? Тюремщик, для которого я раздвину ноги?! Вряд ли он придет ко мне в глухом, темно-зеленом балахоне, с дыркой в причинном месте. Я рожу ему детей. Я буду вышивать на пяльцах. Буду слушать щегла, запертого в клетке. Я никогда не покину замка, если за мной не пошлет король. Темница? О такой темнице женщины тщетно молят богов. В сущности, та же обитель. С одной, ничтожной разницей: здесь я проживу жизнь не человеком, а залогом. Залогом графского титула, залогом благополучия династии…

– Как мне звать вас? – растерянный, удивился Клемент.

Глуп, поняла Эльза. Предан, глуп, честен.

– Не знаю.

– Женой? Нет, рано. Вашей милостью?

– Вы сошли с ума!

– Вы правы. Проснуться графом – от такого можно тронуться. Проснуться женихом красавицы, к которой благоволит его величество…

– Красавицы? – Эльза указала на струп, коростой покрывший щеку.

– Да, – твердо сказал Клемент. – Я разбираюсь в ранах. Это сойдет, поверьте мне. Через неделю, или раньше. Потом – мази, притирания… Весной, глядя в зеркало, вы и не вспомните об этой дряни. Я куплю вам тысячу украшений. Вашу янтарную диадему вы со смехом выбросите в канаву. Дешевые побрякушки не к лицу графине ди Гендау…

– Никогда, – Эльза наклонилась вперед. Пальцы ее вцепились в край столешницы, побелев от напряжения. – Никогда не говорите такого. Слышите? И не прикасайтесь к моей диадеме. Ни днем, ни ночью. Даже если вам покажется, что я крепко сплю, и ничего не замечу. Даже если я буду валяться без сознания. Даже если я стану умолять вас об этом. Вы поняли меня, граф?

Будущий муж выпрямился. Глаза его сверкнули гневом. Раздулись нервные, тонко очерченные ноздри. У виска задергалась синяя жилка. Отец, и тот не говорил с Клементом ди Гендау подобным тоном. Мужчина уже лежал бы с кинжалом между ребер. Но женщина, слабая женщина; и слова короля: «…ответишь головами всей твоей семьи…»

– Вы забываетесь, – голос Клемента заледенел. От учтивости не осталось и следа. – И потом, что будет, если я нарушу ваш запрет?

– Я перегрызу вам глотку.

– Что?

– Вы не ослышались. Если вы снимете с меня диадему, добром или силой, я перегрызу вам глотку. Или вам придется убить меня.

– Это угроза?

– Я не угрожаю, и не лгу. Примите это, как судьбу, и не задавайте лишних вопросов.

Челюсть графа отвисла. Кажется, лишь сейчас Клемент начал понимать, что у подарков есть обратная сторона. Припав к своей кружке, он осушил ее залпом. Утер рот тыльной стороной ладони, сдвинул шапку с затылка на лоб. Мальчишка, вздохнула Эльза. Светлая Иштар! Доведись мне выбирать из двух мальчишек, я предпочла бы графу ди Гендау изменника Танни. И вовсе не потому, что влюблена. Танни носил бы меня на руках, но и граф выглядит крепким малым. Танни делился бы со мной последней коркой хлеба, но и граф не оставит свою жену голодной. Любовь? Выгода? Нет, просто сама возможность выбора – редкое счастье…

– Вы утомлены дорогой, – нашел выход Клемент. Морщины на его лице разгладились, во взгляде читалось понимание. – Вы хотите спать. Я велю отвести вас в самую чистую, самую просторную комнату. Завтра утром мы снова тронемся в путь. Путь до Гендау долог. Вы должны отдохнуть…

Он зевнул во весь рот.

– Отдохнуть, да…

Еще один зевок. Прекрасные зубы, отметила Эльза. Белые, крепкие. Вопреки словам Клемента, ей совершенно не хотелось спать. Зато граф маялся зевотой, рискуя вывихнуть себе челюсть. «Спать… – бормотал он между зевками. – А-а-у… спать…» Изумлена, чтобы не сказать, испугана, Эльза смотрела, как голова будущего мужа клонится все ниже. Глаза Клемента заволок туман. Обмякли широкие плечи. Миг, другой, и граф ди Гендау, ударившись лбом о край стола, захрапел что есть мочи.

– Что с вами?

Эльза зря ждала ответа. Она рискнула потормошить Клемента, но добилась лишь того, что граф вскинулся, рявкнул: «По коням!» – и упал обратно. Храп дюжины глоток был ему ответом. Казалось, на тайном языке гвардейцев призыв «По коням!» означал пожелание «Спокойной ночи!». Чувствуя, как ноги делаются тряпичными, сивилла огляделась. Харчевня превратилась в сонное царство. Спали гвардейцы за столами. Спали бабы на полу. Спал хозяин на пороге кухни. Время от времени спящие шевелились, и тогда Эльзе мерещилось, что из досок пола, от грубо сколоченных столешниц, из сучков и волокон древесины к людям тянутся тончайшие, еле заметные нити.

Темно, подумала она. Сальные свечи против ночного мрака, и битва проиграна. Здесь темно, тени морочат меня; я вижу то, чего нет. Я – маленькая девочка, мне страшно. Вернулось детство: дряхлая бабка Тильда, гомон детворы, сказка про злую чародейку. Злюка усыпила целое королевство, от советников до поварят. Повалившись там, где застало их колдовство, люди ждали, пока в их земли наведается влюбленный принц – и разбудит поцелуем юную королевну. Я не сплю, напомнила себе Эльза. Зачем меня будить? Светлая Иштар, спаси и сохрани; сейчас явится принц, поцелует меня – и все проснутся, а я засну навеки, до скончания времен…

Она едва не закричала, когда открылась дверь. В харчевню ворвался холодный ветер. Закружил, принюхиваясь – легавый пес зимы. И стих в испуге, кинулся под ноги хозяину – человеку, которого Эльза помнила.

– Все хорошо, – сказал Амброз, королевский маг. – Вы верите мне?

– Нет, – призналась Эльза.

– Напрасно. Позже вы поблагодарите меня…

Он прошел к столу Эльзы, сел рядом с Клементом ди Гендау. Вздохнув, толчком сбросил графа со скамьи. Не просыпаясь, тот упал под стол и захрапел вдвое громче. В груди и горле Клемента играл целый оркестр: взвизги, свист, клокотание.

– И так каждую ночь, – сказал Амброз. – Представляете? Он лежит рядом с вами, пьяный, горячий. От него несет вином и чесноком. В Гендау едят чеснок круглые сутки. Он храпит, а вы маетесь до утра. Встаете измученная, вас ломает, глаза красные… И весь день ждете: пришлет за вами король или нет? Глядите вдаль со стены: да или нет? Сидите в нужном месте и ждете. Носите ребенка и ждете… Вы знаете, что Ринальдо – безумец?

– Да, – кивнула Эльза. – Я его боюсь.

– Я тоже.

– Вы?!

– Это вас удивляет? Да, я маг. Если говорить без лишней скромности, маг не из последних. Я еще не стар. Но я давно перестал быть юношей, который довольствуется сквозняком на обед и обещаниями на ужин. Я люблю удобства. Я согласен оказывать услуги королям, получая за это умеренную плату. И не желаю исполнять прихоти сумасброда, срываться по первому его зову, зная, что в гневе он прикажет сжечь меня на площади…

– Вас? – усомнилась Эльза.

– Я в состоянии усыпить малый отряд гвардейцев. Но будь их здесь, к примеру, сотня… С сотней я не справлюсь. Ударьте мага булавой по темени, и вы не отличите чародея от метельщика. Опять же, мир полон доброжелателей. Всегда найдется кто-нибудь из друзей-волшебников, желающих занять мое тепленькое место. Он поможет солдатам взять честного Амброза за кадык. И обеспечит достаточно жаркий костер, чтобы я превратился в дым. Дерево отлично горит, дитя…

Последние слова Эльза не расслышала. Ее тряхнул озноб, знакомый и опасный. В смутном облаке, что окутало сидящего напротив мага, возникли янтарные отблески. В них таилась беда, но Эльза видела, что беда – чужая. В них таилось спасение, но Эльза чуяла, что спасение – двусмысленное. Фигура Амброза колебалась, очертания множились. Маг принимал самые невообразимые формы, как если бы тело его взбесилось, решая на ходу, кто оно: птица? зверь? урод? Чудовище?! И еще – ноготь. Эльза отчетливо видела мужскую руку – вроде бы Амброзову – и ноготь на мизинце, длинный и черный по краю.

Она моргнула, и видение исчезло.

– Хватит обо мне, – решительно сказал маг. – Я желаю вам добра, дитя. Хотите, верьте, хотите, нет, но это так. Я – Амброз Держидерево. Мои силы велики, я знаю исток их, и знаю предел. Ваши силы…

Он указал на лоб Эльзы, а может, на диадему.

– Знаете ли вы их исток?

– Нет, – вздохнула Эльза.

– Предел?

– Нет.

– Вы ими владеете, или они вами?

– Они – мной. И даже не владеют, а вертят, как щепку в водовороте.

– Король пошлет за вами, и скоро. Ринальдо не из терпеливых. Он станет требовать от вас чудес. Если в один малопрекрасный день вы не удовлетворите его требований, или чудо покажется его величеству не вполне желаемым… Был случай, когда фаворитка случайно укусила Ринальдо, тогда еще принца, за губу. Кстати, не в первый раз. Говорят, раньше это ему нравилось. И вдруг разонравилось. Ее зашили в мешок с десятком голодных крыс. При дворе шептались, что девушке повезло. Ее предшественнице в горло впустили ядовитую змею.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Чтобы вы ясно понимали, что вас ждет. И ушли со мной доброй волей, без принуждения. Да, я не рыцарь на белом коне. Я – чародей на гипподендрите. Но мне жаль вас, дитя, и я не стану требовать от вас чудес. Я всего лишь спрячу вас в надежном месте…

– Одна тюрьма взамен другой?

Маг хотел что-то ответить, но Эльза не позволила. Качнувшись вперед, она рассмеялась Амброзу в лицо:

– И вы меня еще уговариваете? Да я кричу ночью, вспоминая его величество! Я боюсь обмочиться, когда он снится мне! Выстройте мне золотой дворец, дайте в мужья самого Митру – я сменяю дворец на лачугу, а Митру на погонщика мулов, лишь бы никогда больше не встречаться с королем. Заберите меня отсюда! Сделайте так, чтобы король не нашел меня – и я с радостью сдохну у ваших ног…

– Тихо! – велел Амброз. – Замолчите!

Вскочив, он прислушался. В ночи ясно звучал топот множества копыт. Ближе, ближе… Раздосадован, Амброз ударил кулаком в стол.

– Сейчас я разбужу их, – он обвел жестом харчевню, где вповалку спали жертвы его магии. – Вы не увидите меня, дитя. Но отриньте страх. Я буду рядом, я все время буду рядом. При первом же удобном случае я вытащу вас из этой ловушки. Поверьте мне хотя бы потому, что я не бескорыстен.

Помолчав, он с неохотой закончил:

– Надеюсь, однажды вы отплатите мне тем же. Выпейте меда!

– Что?

– Пейте мед! Быстрее!

Подчиняясь, Эльза сделала глоток. Голова закружилась так, будто она осушила кружку до дна. В глазах потемнело, а когда зрение снова вернулось к сивилле, Амброз исчез. Вокруг шумно просыпались гвардейцы. Стоял на коленях хозяин, тычась лбом в косяк. Грудами тряпья ворочались у очага бабы. Выбрался из-под стола граф ди Гендау, сжал ладонями виски, бранясь шепотом. Будущую жену он не замечал, целиком поглощен болью, разлившейся в мозгу.

– Господин граф!

Дверь распахнулась. В харчевню влетел гонец в ало-зеленой одежде. За его спиной в ночи ржали кони и перекрикивались солдаты.

– Хвала Митре, успел!

– В чем дело? – хриплым спросонья голосом каркнул Клемент.

– Именем его величества! Король повелевает вам вернуться в Тер-Тесет…

– На ночь глядя? – изумился граф.

Гонец выпрямился и гаркнул что есть мочи:

– Без промедления!

4.

Факелы в ночи.

Эй, эй, кто мчится в вихре снега? Шпоры терзают бока усталых, лишенных отдыха лошадей. Позади остались ясли с охапкой сена. Впереди – ночь, тьма, смерть. Вот пал один конь, выбросив седока в сугроб. Вот храпит, качаясь, другой. Пена закипает на губах, судорожно вздымаются бока. В последний миг гвардеец успевает спрыгнуть из седла на землю. Бредет пешком, прочь от четвероногой падали: вперед! вперед…

– Не останавливаться!

Визжат полозья. Так визжит девка под насильником. Сани на поворотах грозят опрокинуться. Бежит следом поземка, завивается льняной куделью. Небо ясное, луна полная – моргает желтым, кошачьим глазом, дивится. Куда? Зачем?! Кто в силах приказать человеку ринуться в ночь? Свистит ветер, рвет в клочья охристое пламя. Факельщики обогнали всех, маячат: здесь мы! Дорога укатана до стальной твердости. Осколки льда, намерзшего за вечер – брызгами из-под копыт.

– За мной!

Деревья на обочине. Голые, черные, растопырили ветви – не деревья, виселицы. Бросай веревку, вяжи петлю. Есть, где качаться, оставив приятелям земные заботы. Шустрый ельник взбежал на пригорок, укрылся белой косынкой. Шепчется: кто? что? Под мохнатыми лапами – волк. Тощий, ребра торчат. Смотрит вслед, зевает; скалит клыки.

– Не отставать!

Ужас грызет сердце Клемента ди Гендау. Свилась дорога в кольцо. В начале – графский титул. В конце – плаха. Жизнь за короля! Вряд ли Ринальдо III приказал верному Клементу скакать обратно, чтобы превратить графа в герцога. Не из тех молодой король. Играет? Как кот с мышью? Дал побегать, порадоваться внезапному счастью – и хвать когтистой лапой! За что, думает Клемент. Чем провинился, государь? Свернуть бы на проселок, удариться в бега по целине… Или плюнуть на монарший приказ? Продолжить путь домой, в горные края Гендау. Высок родной утес, крепок отцовский замок. Запереть ворота, выставить лучников на стены. Придет король, встанет осадой – что крикнешь ему, братец Клемент? Дал ты мне жену, твое переменчивое величество. Возвысил, обласкал. Радовался я, благодарил, руку целовал. А как решил низринуть от щедрот твоих, так я в мятежники подался. Титул от тебя взял, а меч палача – нет, не приму, уж прости дурака за откровенность. Такова честь моя, такова преданность…

– Вперед!

Ужас точит душу Эльзы Фриних. Разум тонет в догадках, задыхается. Где ты, друг-обморок? Медлит, смеется с издевкой. Жарко под медвежьей полостью, жарко в собольей шубке; жарко, страшно, безнадежно. Отбросить бы диадему во мрак, да так, чтобы в жизни не сыскать! Тони, янтарь-яйцо, в снегах… А самой – зверем, кошкой, вороной – в зимнюю темноту. Навсегда, без остаточка. И не вспомнить: кем была, кем стала. Мерзлым трупом под елкой, волчьей добычей в чаще; безумной нищенкой по селам… Так, чтобы в час смерти одно лишь тело боялось, дергалось, сучило ногами. А рассудок с его страхами останется за спиной, под полозьями саней.

Король станет требовать от меня чудес, думает Эльза. Так сказал маг. Если я не удовлетворю его прихоть, или чудо покажется его величеству сомнительным… Мешок с голодными крысами, сказал маг. Змея в глотку. Свернувшись в комочек, еле живая от тряски, Эльза Фриних молится о чуде. Знать бы еще, о каком…

– Не отставать!

А по бездорожью, где не пройти ни лошади, ни человеку, в броске копья от гвардии и саней, летит на бешеном гипподендрите Амброз Держидерево, и ужас пожирает королевского мага заживо. Быстр липовый скакун. Стук его копыт – шорох листвы. Дыхание – шепот ветра в кустарнике. Путь – везде, где есть твердь и влага. Без звука, как корни растут, бьют копыта куда придется. Прожигают насквозь твердую корку наста. Остается за гипподендритом цепочка проталин-колодцев, и дышит оттуда черное, рыхлое, весеннее. Расступаются деревья, пропускают своего. Давно бы обогнал чудо-конь отряд Клемента ди Гендау, да седок не велит.

Горбится седок, губы кусает.

Это мнительность, думает Амброз. Я здоров. Я сам придумал беспощадную, злую болезнь. Из пальца высосал; вызвал, словно демона, из преисподней. Я прислушиваюсь к себе, как лютнист к инструменту. Присматриваюсь, как охотник к зарослям. Ищу беду там, где ее нет; ищу и нахожу. Убеждаю себя: все в порядке! – и хоть ночью, хоть днем мне мерещишься ты, Красотка. Кошмар плотских метаморфоз, при жизни и после смерти. Инес, я боюсь, что кончу тем же. У меня трясутся руки, когда я думаю об этом. Слышишь? Я разговариваю с тобой! Ответь мне: да или нет? Я больше не могу гадать и сомневаться…

Это оружие, думает Амброз. Оружие против нас, магов. Если все-таки да, и я обречен – это оружие. Кончина Красотки, мое бессилие, испытанное дважды… Ничтожества, жалкие людишки, сивилла и безродный служка – они сами не знают, что делают. И вот ученица Симона Пламенного превращается в бесформенный комок страданий. А ученик Н'Ганги Шутника ест себя поедом, обмирая от страха перед будущим. Если даже я приму это оружие в свои руки, завладею им – я могу не успеть. Знание требует времени… Много ли его у меня осталось? Великий Митра, это конец магии! Если есть иная магия, доступная кому угодно; иное волшебство, рядом с которым мы, чародеи, превращаемся в чудовищ…

Сто лет, думает Амброз. Хорошо, двести. И мы вымрем в мучениях, от вида которых обмочит штаны матерый палач. В могилах – и там мы не найдем покоя, извиваясь и трансформируясь. А мир захватит магия новая, бессмысленная. Ею станет управлять кухарка и плотник, шлюха и мясник. О да, они будут помнить нашу смерть. Наш исход, наше проклятие. Их будет трясти от этих воспоминаний, они детям и внукам сто раз закажут идти в маги…

Кто мне поверит, думает Амброз. Братья по Высокому Искусству рассмеются мне в лицо. Я и сам бы еще вчера… Гордыня. Уверенность в своих силах. В том, что мы справимся с любой напастью. Как я сказал Вазаку? Ревность. Соперничество. Зависть. Злорадство. Обида. Так устроен мир, ответил он. Я потеряю уважение коллег, превращусь в изгоя. Еще бы! Признаться в слабости. Объявить себя мнительным трусом. Где доказательства, спросят они. И будут, в сущности, правы. Сперва я должен заполучить Око Митры и янтарную диадему, Циклопа и сивиллу. Выжать их досуха, как поломойка – тряпку. Узнать все, что можно; понять остальное…

Я боюсь, думает Амброз. Я боюсь не успеть.

Луна глядит на него с неба.

5.

– Чш-ш… не бойся, мой золотой…

Все повторяется, вздрогнула Эльза. Все повторяется, только на этот раз я умру. Стоя на пороге спальни принца, измученная дорогой и бессонницей, она еле держалась на ногах. Круг замкнулся, двери захлопнулись за спиной. Сивилле было жарко, как в пекле. Струйки пота, мерзко щекочась, текли по спине, вдоль хребта. У копчика они собирались в горячую лужицу. На висках, вцепившись когтями в обруч диадемы, сидели два дятла-невидимки. Птицы долбили без устали. От каждого удара Эльзу качало из стороны в сторону. Падай, советовали единороги на шпалерах. Ложись, скрипел шкаф-секретер в углу. Иди к нам, квакали кресла-жабы. Нет, ко мне, возражала кровать под балдахином.

К нам.

На кровати, забившись в угол, сидел король. Как есть, в камзоле, в сапогах; с кинжалом на поясе. Обеими руками он прижимал к себе сына. Ринальдо обхватил мальчика с такой силой, словно пытался закрыть собой от целой армии врагов. Лицо принца Альберта возвышалось над отцовским плечом. Синяки под глазами, взгляд затравленного зверя; черты заострились от усталости, как у покойника. Должно быть, объятия короля причиняли Альберту боль, но принц терпел. Он был жив-здоров, хотя измучен не меньше Эльзиного. Можно было ставить медяк против сокровищ Махмуда Равийского, что этой ночью принц и сон ходили разными дорогами.

– Чш-ш… я спасу тебя, родной мой…

Принц шевельнул сухими губами, желая что-то сказать, и не смог. Хирургические инструменты успели убрать из спальни, но призраки их, казалось, остались тут навсегда. Сталь, лезвия, крючки – все, чем режут и расчленяют. Эльза чувствовала, как они впиваются в ее тело, душу, мозг. Это бред, беззвучно шептала она. Это кошмар. Сейчас он развеется…

– Где эта тварь? – заорал король. – Почему ее нет?!

– Я здесь, – шепнула Эльза, ни на миг не усомнившись, что речь идет о ней. – Я здесь, ваше величество… Вы посылали за мной?

Кровать взвизгнула. Вихрем, отбросив сына на подушки, король слетел на пол – и кинулся к гостье. Кулак Ринальдо с сокрушительной силой ударил в косяк двери, рядом с головой сивиллы. Всхрапнув по-лошадиному, король облизал кровь с разбитых костяшек. От Ринальдо несло потом и безумием. Щеки в сизой щетине, губы искусаны, между зубами застряли волокна мяса – от королевской улыбки бросало в дрожь.

– Наше сокровище, – сказал король. – О, как мы счастливы…

И указал на принца:

– Объяснитесь!

– Я… я не понимаю, о чем вы… – начала было Эльза.

Пощечина швырнула ее на колени.

– Не понимаешь? – ласково спросил Ринальдо.

– Нет…

– Так взгляни и пойми!

На грани обморока, чувствуя, как из-под струпа, содранного монаршей дланью, сочится липкая жидкость, Эльза уставилась на принца. Мальчик корчился в забытьи. Оставленный отцом, он сразу заснул, и видел недоброе. Дар отказывал, видения медлили; Эльзе чудилось, что она бредет по болоту, до пояса в густой жиже…

…Рыжий росчерк на снегу. Петляй, глупая тварь! Обледенелый склон бросается навстречу. Копыто с хрустом проламывает наст, ныряет в скрытую под ним рытвину…

– Охота, – прохрипела Эльза. – Лисья охота.

– Неужели?

В голосе Ринальдо сквозила убийственная ирония.

– Охота, ваше величество. Как в прошлый раз.

– Как в прошлый раз…

Он плачет, с изумлением поняла Эльза. Не утирая слез, король опустился рядом с ней; сел на ковер, скрестив ноги. «Охота, – бормотал Ринальдо. – Будь она проклята, эта охота! И ты будь проклята, сокровище… Если наш мальчик обречен на проклятие, почему ты должна жить, как ни в чем не бывало?» Качнувшись вперед, он привалился лбом к Эльзиному плечу, и сивилла, плохо соображая, что делает, обняла короля. Так мать обнимает плачущего ребенка.

– Вчера утром, – шепот Ринальдо жег сивиллу огнем. – Наш мальчик рубился с Гуннаром. Во дворе, на снегу. О, он был прекрасен! Было холодно, наш мальчик разгорячился… Я сам ел снежки в детстве. И ничего! После обеда у принца заболело горло. Начался слабый жар. Лекари заверили нас, что это пустяки. Что в скором времени жар пройдет. Принца напоили горячим молоком с медом, уложили в постель. Жар усилился, и вдруг исчез. Наш мальчик выздоровел. Горло больше не болело… Ты рада, сокровище?

– Я счастлива, государь.

– Счастлива?

От толчка Эльза опрокинулась на спину. Ринальдо возвышался над ней: гневный, страшный. Ладонь закаменела на рукояти кинжала. Впору было поверить, что выздоровление сына, в одночасье избавившегося от простуды, является для короля величайшей горестью в мире.

– Боги, вы слышите? Митра, мощный владыка! И ты не поразишь ее молнией? Эта тварь счастлива! Светлая Иштар! Ты не покараешь ее проказой? Не набьешь червями ее нутро? Она счастлива, и дерзко заявляет нам об этом…

Клинок до середины выдвинулся из ножен.

– Король хотел видеть меня?

В дверях стоял Амброз. Лицо мага оставалось невозмутимым. Казалось, принц, вздрагивающий во сне, сивилла, трясущаяся от ужаса на полу, и его величество, схватившийся за кинжал, были самым обыкновенным зрелищем для Амброза Держидерево. Не знай Эльза, что маг проделал тот же путь, что и она, что зимняя ночь была его верной, холодной спутницей – сивилла поверила бы, что гонец явился в башню чародея, когда тот сладко спал в тепле и покое.

Она не знала, что маг – натянутая тетива. Что стрела готова отправиться в полет. Твердо уверенный, что король вызнал про его намерение похитить сивиллу, что приглашение во дворец – западня, где предателя ждут пытки и казнь, Амброз был готов к бою. Не всякие силки удержат мага, одержимого страстным, могучим желанием – любой ценой заполучить вожделенную добычу. Причину своей болезни, надежду на спасение – последнюю сивиллу Янтарного грота.

– Да, наш драгоценный Амброз. Мы посылали за тобой.

Сталь вернулась в ножны.

– Я готов служить моему королю.

– Что ж, послужи, – спокойствие вернулось к Ринальдо. От этого спокойствия хотелось бежать на край света. – Верой и правдой, да. Ты слышал, что наш сын заболел?

– Да, сир. Я также слышал, что болезнь не угрожает жизни его высочества. Воспаленное горло еще никого не убивало. Мальчишки простужаются сто раз за зиму…

– Воистину, ты кладезь мудрости. Ты ел снег в детстве?

– Нет, сир.

– Ты был благоразумен? Берег горло?

– Я провел детские годы в обучении у Н’Ганги Шутника. При храме веселого бога Шамбеже. В джунглях Ла-Ангри не бывает снега, сир. Зимой там идут дожди. Я бы сказал, ливни, сир.

– Дожди, – повторил король. – Закрой дверь, я не хочу, чтобы нас слышали. У дворцовых коридоров растут уши сверху донизу. Закрой, говорю!

Амброз подчинился. Пользуясь мигом передышки, Эльза снова повернулась к принцу. В затылке ударили молоточки, боль в ободранной щеке усилилась. Странным образом это помогло сивилле сосредоточиться. Она даже услышала, как вдали, за холмами времени, трубят рога и лают собаки…

…Рыжий росчерк на снегу. Обледенелый склон бросается навстречу…

Ничего нового. Лисья охота, и все.

– Ты чуешь след магии? – спросил король.

– Нет, сир, – маг был краток.

– Подлой магии? – настаивал Ринальдо. В щель между неплотно задернутыми шторами сочилось утро, обволакивая короля слабым, жемчужно-серым сиянием. – Отвратительной? Направленной против нашего потомства? Против рода государей Тер-Тесета?!

– Нет, сир.

– Ты лжешь! О, Амброз! Если ты скрываешь правду от нас…

– Я честен перед вами, сир. Здесь нет и следа магии…

– Ложь!

– Возможно, если вы расскажете мне, что произошло…

– Мы расскажем, – выхватив кинжал, король что есть сил метнул его в стену. Пробив шпалеру, острие лязгнуло о камень. Кинжал повис рукоятью вниз, увязнув в плотной ткани. – О, мы расскажем все, как есть! Наш сын излечился от простуды. Слышишь, Амброз! Излечился! У него нет жара! Его горло больше не болит! Принц здоров, гори весь мир огнем!

– Это же прекрасно, сир?

– Да, но он собирается на охоту! На охоту, которая едва не лишила его ноги!

Забыв о маге и сивилле, Ринальдо бросился к кровати. Схватил сына в охапку, прижал к себе, бормоча: «Чш-ш… я спасу тебя…» Альберт продолжал спать. Сейчас его не вырвал бы из забытья и гром сражения. Мальчик лишь тихонько стонал, обмякнув в руках отца мокрой ветошью.

– Тихо, тихо… я с тобой…

Это не память, содрогнулась Эльза. Светлая Иштар, прости дуру! Я считала, что принц заплатил за ногу частицей памяти, и ошибалась. Не разум, но плоть! В миг опасности, когда телу угрожает очередная напасть, Альберт становится прежним, каким был перед отъездом на охоту, а значит, здоровым. Рана, горячка, простуда… Неужели принц обречен навеки остаться мальчишкой? Человек не может прожить жизнь без болезней, ран, телесных повреждений. Вывихнул стопу – вернулся в детство, собираешься на охоту. Подхватил лихорадку – вернулся в детство, собираешься на охоту. Маешься животом, переев жареной рыбы – детство, охота… Это не размен! Это бессмертие! Вечная жизнь, и трудно придумать что-нибудь хуже такой вечности.

– Что я натворила? – забывшись, вскрикнула сивилла. – Казните меня, ваше величество!

– Казнить? – переспросил Ринальдо.

Голос его пустил петуха и сорвался в хриплый бас, как у подростка, становящегося мужчиной. Опустив сына на подушки, король двинулся к сивилле. Он шел, словно по хрупкому льду, готовому проломиться в любой момент.

– Я с радостью лягу под топор палача…

– О нет, сокровище! Ты будешь жить. Ты спасешь нашего мальчика. Спасешь до конца сегодняшнего дня. А если нет… Ты будешь умолять о палаче. Рыдать кровавыми слезами, корчиться от желания умереть. Уж поверь мне, ты заплатишь с лихвой. Ты и твой янтарь…

Рука короля метнулась атакующей змеей. Схватив диадему, Ринальдо сорвал ее с головы сивиллы – и с силой безумца запустил в окно. Ударившись о шторы, диадема сползла на ковер. Кошачьим глазом моргнул янтарь. Расхохотавшись, король обернулся к Эльзе – и отступил на шаг, услышав клокочущее рычание.

На него смотрел зверь.

6.

Амброз опоздал.

Маг ждал чего угодно, но не этого. Он был готов противостоять королю, страже, другому чародею, нанятому для Амброзова ареста. И вот – ожидания вывернулись наизнанку. Даже в кошмаре, навеянном испарениями ада, он не смог бы представить кроткую сивиллу в облике дикой кошки. Посягни Ринальдо на честь или жизнь Эльзы, и сивилла – Амброз был уверен в ее слабости! – с покорностью овцы, бредущей под нож, приняла бы любое надругательство. Таким людям проще умереть, чем сопротивляться.

Но Ринальдо посягнул на янтарь.

С пола, броском, сделавшим бы честь горному барсу, Эльза прыгнула на грудь Ринальдо. Пальцы ее вцепились в ткань камзола, ноги кольцом обхватили талию молодого короля. Казалось, сивилла сгорает от страсти. Качнувшись под ее тяжестью, едва не упав, Ринальдо отступил на шаг. Рука короля шарила у пояса, натыкаясь на колени и бедра женщины. Он искал кинжал, забыв, что минуту назад сам же и выбросил оружие. Там, где трактирный вышибала без колебаний ударил бы кулаком, сын Фернандеса Великолепного желал взяться за клинок, и это было последней ошибкой его величества. Эльза резко качнулась вперед, будто в поцелуе. Зубы ее впились в шею короля; мотая головой, сивилла вырвала кусок плоти. Яремная вена лопнула, ручьем хлынула кровь. Рыча, Эльза снова вгрызлась в глотку жертвы. Король упал на колени, запрокинулся назад, так, что хребет отозвался громким хрустом – и лег на бок, сжимая сивиллу в объятиях, как раньше сжимал сына.

Ковер под ними быстро пропитывался кровью.

– Отец!

Принц Альберт уже не спал. Что разбудило его? – рык Эльзы? Чутье на опасность? Так или иначе, потомок многих поколений воинов, он прямо с кровати бросился на сивиллу. Возможно, мальчик справился бы с женщиной, но со зверем он справиться не мог. Вслепую Эльза отмахнулась, ногти ее прочертили борозды на левой щеке принца, задев глаз. Альберт схватился за лицо – судя по всему, глаз был поврежден не на шутку. И рухнул рядом с отцом, потеряв сознание. Ринальдо содрогался в предсмертных конвульсиях – так идет на спад приступ падучей. Тело принца била мелкая дрожь – так вибрирует струна. Оставаясь на месте, Амброз видел, что глубокие царапины затягиваются, возвращая щеке ребенка первозданный облик. Маг не сомневался, что и с глазом не случится беды. Проклятие янтаря действовало, восстанавливая принца по былому образцу.

Охота, понял Амброз. Придя в чувство, бедняга не вспомнит ничего, кроме того, что собирается на лисью охоту. Простуда, выздоровление, бессонная ночь, убийство отца – все покроет мгла забвения. Зато венценосный отец принца – о, Ринальдо лишился памяти навсегда, памяти и жизни…

На четвереньках, выпутавшись из хватки мертвеца, Эльза побежала к окну. Схватила диадему, довольно урча, лизнула медовое яйцо. Лицо ее, похожее на лицо людоеда в конце трапезы, исказила гримаса. Трясущимися руками сивилла надела украшение на голову; встала, шатаясь. Взгляд ее – разумный, кипящий от паники – уперся в Ринальдо, который лежал без движения, свернувшись в позе зародыша, в принца, откатывающегося все дальше в прошлое.

– Это я? – шевельнулся окровавленный рот.

И Амброз принял решение.

– Нет.

– Врете!

Сивилла беспрестанно облизывала губы, чмокала, прислушиваясь к ощущениям. Медный привкус говорил ей о том, во что Эльза не могла, не желала поверить.

– Это принц, – Амброз указал на мальчика. – Король сорвал с вас диадему, и вы утратили разум. Забились в угол, начали скулить. Ринальдо взбесился; думаю, он убил бы вас. Я хотел вмешаться, но принц успел первым. У парня доброе сердце… Он пытался оттащить отца, кричал что Ринальдо позорит весь их род. Король в бешенстве ударил сына, и его высочество не стерпел. Сил у мальчика не слишком много, зато зубы острей, чем у крысы. Сами видите…

– Ложь, – без уверенности повторила Эльза.

– Как угодно, – маг пожал плечами. – Можете принять вину на себя. Вас казнят, тем дело и кончится. Хотите умереть героиней?

– Я хочу спасти мальчика!

– Спасти? От чего? Кто тронет своего владыку? Какой суд отважится вынести приговор королю? Если вы забыли, в их роду испокон веку принят такой переход короны. Ни один человек в Тер-Тесете не удивится, узнав, что вчерашний принц стал Альбертом V, прикончив отца. Рановато? Об этом посудачат на улицах, и перестанут. Дитя, вы слишком наивны. Что полагается говорить в подобных случаях?

– Что?

Эльза была на краю обморока. Заранее выпуская корни, Амброз приблизился к отцу и сыну, мертвому и живому. Брезгливо, словно падаль, ткнул носком сапога в бок Ринальдо. Присев на корточки, взъерошил волосы бесчувственному принцу.

– Король умер! – сказал маг. – Да здравствует король!