Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая. Глава семнадцатая (Ципора Кохави-Рейни, 2017)

Глава семнадцатая

7.11.60

Гиват Хавива

Дорогая Наоми.

Не перестаю удивляться, как ты экономишь деньги, покупая столько подарков. Очевидно, ты мало ешь и на себя мало тратишь.

Что же касается писем, то посылаю тебе два раза в неделю. У меня много трудностей, о которых не стоит писать. Настроение ужасное. Надеюсь, что все это преодолею. Дити доставляет много хлопот. Забираю ее из дома ребенка в половине четвертого после полудня и возвращаю в половине седьмого вечера. Малышка проявляет самостоятельность и лишена страха. Я ужасно отяжелел. Не хочется покидать дом даже на несколько часов. Да и не хочется оставлять малышку. Много свинца накопилось в душе. Проходит это медленно. Иногда мне кажется, что свинец перейдет во мне в злокачественное заболевание. Только прошу тебя, не огорчайся.

Твой Израиль

Она оставила общинный дом, в котором проживает дядя Зело, хотя старается по мере возможности ему помогать. Старика преследует страх. Он пытается заглушать его коньяком и теряет человеческий облик. Первый раз увидев его пьяным, она испугалась. Совершенно голый, он кричал и буйствовал, ругал последними словами нацистов и все человечество. Память убитой жены и детей, черный дым, восходящий к равнодушным небесам, собственные руки, волочащие мертвые тела мужчин и женщин, младенцев, детей и стариков из газовых камер. Ад Аушвица сводит его с ума. Она преодолела шок, и старается помочь дяде, гладит его, трогает его лоб, пытаясь его успокоить. Возвращается его молодая жена, и тут Наоми становится ясно, что она поит его коньяком и убегает из дома.

«Зачем ты это делаешь? Перестань давать ему коньяк».

«Если я ему не дам, он убьет меня».

Однажды дядя повел Наоми в маленькую комнату при небольшой синагоге в Берлине, и показал потрепанные священные книги, которые были закопаны в землю и поэтому спасены. Хриплым голосом он рассказывал ей, как после войны ползал на костылях по руинам синагоги в Ораниенбауме, сожженной дотла в «Хрустальную ночь», выискивая священные книги Торы. Наоми предложила передать их в музей «Яд Ва Шем» в Иерусалиме.

Она совсем недолго прожила на летней даче дяди, но эти комнаты нагоняли на нее страх. В эти дни трудно было в городе снять жилье из-за наплыва беженцев. Супружеская пара друзей Руфи пришла ей на помощь.

«Никогда я не пускала чужих в дом», – сказала ей богатая вдова из аристократического района, сдавшая Наоми комнату по просьбе Руфи, – «но когда услышала, что ты приехала из Израиля, сдала тебе комнату без колебаний». Немка добавила, что чувствует нравственный долг что-то сделать для очистки совести.

Супружеская пара, Куно и Труда, обещают помочь ей в организации интервью с бывшими нацистами. Каждый раз они забирают ее к себе на обед, благо, живут через два дома от вдовы. Рассказывают ей о своей жизни во время войны. Христианская семья Труды, оказывается, спасла ее мужа-еврея. Все годы войны он прятался в подвале дома. Семья делала все возможное и невозможное, чтобы добыть ему еду и лекарства, ибо он страдал диабетом. Все годы они боялись сына соседей-нацистов, и потому пустили слух, что Куно забрали в Аушвиц.

10.11.60

Дорогой мой!

Не писала тебе, потому что была занята отъездом Бумбы и Руфи. Семнадцатого числа этого месяца они вместе уезжают. Настроение твое в письмах тяжелое. Холодом веет от этих писем. Понимаю, что ты не находишь теплых слов, ни по отношению к себе, ни ко мне. Живу я здесь в сильном душевном напряжении, все время возвращаясь к прошлому, ко всем проблемам, которые, казалось мне, я оставила позади. Сейчас я думаю, что жить мне надо в кибуце со всеми трудностями, которые сулит мне эта жизнь.

Получила все посланные тобой вырезки из газет, с бесконечными дебатами по поводу дела Лавона. Помнишь, мы с тобой говорили о том, что все надо видеть в рамках широкого мира. Вот, я и кручусь в том мире, и вижу: всюду высока оценка наше маленькой страны, насколько все же, изменил отношение к евреям факт, что у нас есть государство.

Насчет экономии, дорогой мой, не волнуйся, я живу очень скромно, и не потому, что так следует жить, а из внутреннего протеста к избыточной роскоши окружающей меня жизни, и из желания сохранить свою душу.

Посетила я политическое кабаре. Уровень выступлений высокий, критика острая и жестокая. На входе в кабаре надпись – слова Гейне – «Когда я думаю по ночам о Германии, то лишаюсь сна». Репертуар удивил меня своим богатством. Личная ответственность, деяния человека, мораль и политика. По сути, все о том, что мы с тобой обсуждали.

Ты спрашиваешь о восточном Берлине. Я ведь здесь, не как туристка. Я хожу по улицам, на которых росла, и знаю каждый угол. Захожу к людям, которых знала в детстве: сапожника, молочника, пекарню, где мы каждый день покупали хлеб. Те, кто меня знал девочкой, увидев меня, не знают, куда себя деть, то ли от радости, то ли от стыда, зазывают в свои дома, открывают свои сердца, развязывают языки. Узнаю много интересного. Несколько слов о финансовом положении. Зарплата рабочим колеблется в зависимости от выработки. Тяжело работаешь – хорошо зарабатываешь. Это, примерно 450 марок в месяц. Фунт кофе стоит 40 марок, фунт мяса –8 марок. Продукты стоят дорого, и нет их в изобилии. Вообще, в последние месяцы положение ухудшилось.

Обошла я книжные магазины. Пришла ли тебе книга Томсона, посланная мной? Главы романа, написанные мной здесь, вышлю тебе в конце декабря. Идет речь о завершении этого тома! Понимаешь, второй том «Саула и Иоанны» близится к концу! Кроме писания я очень интенсивно учу английский. Учитель доволен моими успехами.

Начались ли дожди? Здесь очень холодно. В один день даже шел снег. Зима явно приходит преждевременно.

С любовью,

Твоя Наоми

В тот же день – еще оно письмо.

Дорогой мой,

Благодарю тебя за письмо. Я была в ужасной депрессии. Она тотчас же прошла с получением твоего письма. Ты сидел рядом, как будто был со мной. Многое случилось за это время, что заставляет меня просыпаться посреди ночи с ощущением удушья, и я пытаюсь протянуть тебе руку, и натыкаюсь на пустоту.

Положение мое здесь действительное тяжелое. Беспокойство за тебя и за ребенка, сильнейшая тоска, и при этом лихорадка сочинения и напряжение нервов – все это ввергло меня в ужасное состояние. Вес у меня – 45 килограмм. От сильного ветра, холодного воздуха у меня сильнейшие головные боли. Это было действительно тяжелой ошибкой, что я поехала сюда в одиночку. Хотя я кончаю книгу, и с меня спадет эта тяжесть, но это требует слишком больших жертв. Поездку за границу следует готовить тщательно во всех смыслах.

Я предполагаю оставаться в Германии до середины января и закончить здесь книгу. Большую ее часть я вышлю тебе до конца декабря. В январе я хотела бы съездить в Англию на две недели, и затем вернуться домой. Если ты считаешь, что у тебя есть шансы приехать в Англию, я узнаю про условия жизни и возможность повышения квалификации для тебя. Но еще год за границей будет нелегким для всех нас троих.

Я считаю, что нам и, главное, малышке необходим спокойный год и нормальные условия жизни. Я бы предложила отдохнуть дома несколько месяцев. Вопрос денег на общую нашу поездку – не проблема. Я вернусь домой, даже если не использую всю мою стипендию. Мы должны решить о направлении дальнейшей нашей жизни. Я готова жить в Бейт Альфе без особых условий, то есть так, как живет писатель в кибуце. И это мое решение абсолютно серьезно. Находясь здесь, в этом изобилии, и видя печальные результаты этого каждый день, я сделала вывод, что следует вернуться к скромной, чистой и простой жизни. Не знаю, достаточно ли ясно объяснила тебе это, но уверена, что ты всё поймешь. Если ты хочешь продолжать жить в Бейт Альфа, мы должны начать обустраиваться.

Я знаю, что у тебя планы повышения квалификации, и это для тебя сейчас важнее всего. Я проверю в Англии все варианты и напишу тебе. Я хорошо знаю, какие тяготы возложила на твои плечи, и сделаю всё, чтобы освободить тебя от любой нагрузки, чтобы ты мог заниматься лишь своей работой.

Диктофон, который я купила, через пару ней отправлю тебе. Он прибудет на адрес моего брата Лоца, примерно, через месяц. В этом ящике будет также ковер, по-моему, очень красивый, и пишущая машинка с латинским шрифтом. Также там будет одежда и большая черная африканская кукла для Дити. Спрячь ее в шкафу до моего приезда. Диктофон просто чудо, очень помог мне в работе. Увидишь, как он изменит и облегчит и твою работу.

Пришло время написать тебе подробное письмо о Германии. Позвони Пинхасу Розену. Он написал мне очень симпатичное письмо. Такое же письмо написал мне доктор Мозес.

Поцелуй маленькую Йехудит. В следующем письме напишу о купленных мною книгах. Спасибо за книгу стихов Франческо Петрарки. Может это дерзко с моей стороны, но я очень нуждаюсь в теплых и мягких словах.

С любовью,

Твоя Наоми

14.11.60

Гиват Хавива

Дорогая Наоми,

читал твои фрагменты, включенные в письма, Лотшин, которая была у меня в четверг прошлой недели. Чтение длилось почти два часа. В глазах Лотшин время времени появлялись слезы. Дити все больше привязывается к ней. Когда мы вдвоем пошли за Дити в дом ребенка, она, увидев издалека Лотшин, бросилась к ней бежать и прыгнула в объятия. Хотя она и приносит мне немало неприятностей, но она чудная девочка, умница, полна симпатии, что все ей прощается.

Я же устал и решил поехать домой, в Бейт Альфу, на открытие нового помещения столовой. А в пятницу еще раз поехал на вечер в кибуце, взял с собой Дити. Потом уложил ее спать у нас в комнате, но она, конечно же, не дала мне ни спать, ни отдохнуть. Все последние дни я ложился поздно, и не мог уснуть до двух часов ночи. Все делал расчеты. Два первых месяца твоего путешествия по Европе. А через неделю день твоего рождения. Даже в письме не напишу, сколько тебе исполняется. Затем нашей девочке исполнится четыре годика. И мне, через две недели исполнится 58. Не особенно буду радоваться прошедшему году. Он принес мне немало разочарований.

Извини меня, дорогая моя, что ничего тебе не послал ко дню твоего рождения. Я почти не выходил наружу, кроме поездок в Бейт Альфу. Шлю тебе много поздравлений, женушка моя. Надеюсь, что мы увидимся после твоего приезда и найдем друг друга более посвежевшими, но и более постаревшими, более любящими друг друга, более веселыми и с большей надеждой глядящими в будущее.

Я слежу за тобой всеми путями по твоим письмам, слежу за каждым твоим словом. Сердце мои и мысли мои всегда с тобой. Надеюсь, что ничто не испортит нам наше будущее, нашу работу, радость нашей жизни.

Мечтаю увидеть глубину твоих черных глаз.

Твой Израиль

17.11.60

Дорогой мой,

сегодня Руфь и Бумба улетели в Израиль Трудно представить, насколько болело мое сердце, что это не я взлетаю на самолете. К вещам, которые они везут, прибавились новые вещи. Свитер для тебя, свитер для Дити, кожаная сумка для тебя и кожаный поясок для Нои, о которой ты ничего не пишешь. И, главное, альбом с фотографиями твоей женушки, снятыми ею фотоаппаратом, который я тебе купила. Послала также пленку. Прошу и вас сфотографироваться и прислать мне снимки. После суматохи последних дней, сейчас все успокоилось, и я смогу завершить свою работу.

Ты спрашиваешь, что мне купить ко дню моего рождения. У меня к тебе большая просьба. Сиди спокойно или лежи в нашей постели и вспоминай все хорошее, что было у нас, все счастливые минуты. Я такое уже сделала и верила, что ты чувствуешь то же самое. Твоя личность глубоко запечатлена в моем сердце. Знаю, без тебя личность моя не раскрылась бы, и только ты своей мудростью и утонченностью сумел открыть во мне все лучшее.

Сейчас здесь золотая осень, и я живу в районе вилл, парков, красивых аллей. Я гуляю, погружая ноги в толстый слой желтых листьев, вспоминаю стихотворение Рильке об осени, и прислушиваюсь к голосу моего сердца. Есть у меня дом и любимый человек, и душа моя стремится к тебе. И не считай меня слишком романтичной. Ты рассказывал мне о польском поэте, который сказал: когда я слышу гром орудий, я хочу воспевать розы. Тут, в громе тяжких переживаний и душевного напряжения, хорошо обращаться к приятным воспоминаниям и счастливым часам, которых не наблюдают.

Живу я в красивой комнате. Хозяйка – женщина богатая, вдова, одна живущая в огромном доме. Сегодня сказала мне: никогда и никому я не сдавала комнаты, и даже представить себе не могла такого. Но когда услышала, что вы из Израиля, согласилась сдать вам комнату без колебаний. Всегда я буду чувствовать долг – сделать для евреев все, что в моих силах.

На неделе был день, посвященный германскому солдату, под девизом – «Презрение и болтовня». Я была удивлена, увидев по телевидению фильм под названием «Приказ и совесть», главная мысль которого – первым делом – совесть, а не приказ. Сюжет, естественно, связан со Второй мировой войной, тема – солдат получает приказ расстрелять заложников и, раздираемый конфликтом между совестью и приказом, решает в пользу совести, и нарушает приказ. Помнишь ли, дорогой мой, письмо Пинхасу Розену об Эйхмане? Там ты тоже коснулся проблемы совести и приказа. У меня порой создается впечатление, что есть такие проявления духа в мире, что до Израиля не дошли, и только ты опередил всех. В следующем письме напишу о моих беседах здесь – о классовой борьбе и тому подобных темах. Кстати, упоминаемому мной Пинхасу Розену я послала с Бумбой подарок. Так что позвони ему, передай от меня привет, расскажи о подарке и спроси, как он себя чувствует.

Очень хочу знать, как ты встретишься с Руфью и Бумбой.

Береги себя и не уставай.

Целую,

твоя Наоми

17.11.60

Дорогая моя,

Завтра исполняются два месяца с момента твоего отъезда. Вечером, вероятно, прилетают Руфь и Бумба, и не знаю, поеду ли я на семейную встречу завтра. С Дити было трудно на этой неделе. Она была взвинчена после того, как я взял ее из дома ребенка. Может, это пройдет, но пока нелегко. Не обращай внимания на мои жалобы. Я рад, что книга близится к завершению.

Что же касается того, что творится у меня на душе, ты, верно, не поймешь. И нет смысла объяснять.

Для тебя эти два месяца были очень полезны. Ты собрала много материала, который должна обработать. Сестрички твои за границей, главным образом, Ильзе, в переписке с Лотшин, потрясены твоими успехами.

Я считаю, что ты должна предельно использовать время твоего пребывания там, и ни в коем случае его не сокращать. У меня же время просто протекает между пальцами. По сути, остается на работу три часа в день, и все время – хамсины. Я не становлюсь более молодым и более здоровым, и почти ничего не успеваю сделать. Что ж, так, вероятно, должно быть, и ничего не изменится до последнего часа. И есть у нас малышка, маленькая, но уже оформившаяся личность, и, возможно я не достоин – быть ее воспитателем. И она приносит мне много радости, много горечи, и много страха. Но, может, это все – преходящее настроение, но, к сожалению, оно не проходит. За окнами собирается гроза, все время – молнии. Из хамсина прямо в ливень. Плохо мне. И я ужасно огорчен, что не в силах это скрыть.

Всех благ, Израиль

Поезд выпускает клубы дыма в воздух западного Берлина, удаляясь от него. Иностранное гражданство открыло Наоми дорогу в коммунистическую Германию, к местам ее детства. Артур, бывший муж одной из сестер, использовал свои связи и организовал для Наоми разрешение на поездку в Пренслау. В восточной Пруссии, во владениях Гинденбурга, Германия была передана в руки Гитлера. Там, среди черных лесов, Шварцвальда, она попытается взять интервью у типичных юнкеров, ощутить атмосферу, окружавшую владельцев прусских усадеб накануне прихода Гитлера к власти.

В вагоне поезда, везущего ее в Пренслау, Наоми думала о судьбе Фриды. Никто ничего не знал об их домоправительнице. Быть может, Фрида сняла квартиру в Берлине и жила нормальной жизнью? Или вернулась в родную деревню недалеко от Берлина, которую покинула молоденькой девушкой в дни кайзера Вильгельма Второго, чтоб служить у деда Наоми. Может, нацисты отобрали ее капитал со счета в банке, который она скопила за годы работы. Христианка Фрида растила детей с искренней любовью и преданностью.

«Семья Френкель это моя семья. Дети господина Артура Френкеля мои дети. Я одна вырастила их и сделала людьми», – говорила Фрида каждый раз перед Рождеством, получая свою годовую заработную плату. «Конечно, я составлю завещание, и оставлю вам все мои богатства», говорила она детям.

Пренслау – красивый небольшой городок, скорее сельский поселок. Усадьба деда возникает в сумерках, среди зеленых полей с черными лесами на горизонте и черной землей.

В одну из нелегких бессонных ночей она записала:

Это было в маленьком городке, в Померании, области восточной Германии. Когда-то мы здесь проживали. Городок выглядел погруженным в глубокий сон. Все приехавшие шли по его улочкам, даже не думая кого-то будить. Стена окружала городок, исключая узкие бойницы двух высоких башен, посеревших от времени, через которые, казалось, выглядывали лики рыцарей. Вооруженные мечами, гремящие железными доспехами, пожелтевшие от старости, эти рыцари, казалось, сейчас, в любой миг, могут выйти из-за стен, цокая копытами своих коней по городскому рынку. Посреди рынка – старый колодец. Черные бородатые деревья стонут под порывами ветра. Быть может, под одним из них сидел подмастерье и вырезал на стволе имя своей возлюбленной перед тем, как уйти в дальнее странствие. Быть может, это был наш дед, который много нам рассказывал о своих приключениях, сидя в тени деревьев, среди кустов сирени сада, у дома деда. Перед домом в усадьбе тянулась аллея, по обеим сторонам которой росли высокие деревья. У дома в усадьбе деда был большой двор с курятниками, загоном для коз, конюшнями, жильем для работников, обслуживающих скотину, и большим садом, где цвели кусты фиолетовой и белой сирени. За садом тянулись просторные поля до самого большого озера этого городка…

Сочные запахи рынка распространялись по всему городку. Местные жители продают и покупают плоды своего труда. Наоми не встречает среди продавцов дружественные лица. И, конечно же, нет евреев, которых тут и до войны было немного. Многие бежали отсюда от коммунистов. В соседнем городке Штетине, взгляд ее остановился на втором этаже стоящего перед нею дома. Тут жили раввин Оскар и его жена Малчин.

«Конечно, погибли в Катастрофе», – подумала она. Воспоминания преследуют ее. Она посетила этот двухэтажный дом раввина вместе с матерью и старшим братом, и Малчин угощала их кошерными блюдами Штетина. На первом этаже была синагога и кабинет, на втором – жилые комнаты семьи раввина. Наоми не любила атмосферу этого дома из-за того, что там говорили на идиш, но сказали Наоми, что это польский язык.

Она вспоминает, как издали доносились голоса и смех брата ее Лоца и его дружков, евреев и немцев, дергающих за веревку дверного колокольчика. Жена раввина выходит навстречу гостям. И тут Лоц и его друзья, маленькие хулиганы, убегают и напевают:

Что случилось с раввином и его женой?

Она ходит среди развалин Пренслау. Синагога, в которой молилась мать Наоми, сожжена и разрушена в «Хрустальную ночь в ноябре 1938 года. На старом кладбище сохранились обломки надгробий с надписями на иврите.

Она приходит на могилу матери, и дух деда сопровождает ее. Дед хотел выкопать ее матери могилу у скамьи, на которой она любила сидеть, окруженная разросшимися дикими кустами сирени. «Вся земля Германии священна!» – кричал дед Яков на отца матери, невысокого черноглазого еврея, в черном костюме. Крика этого она не забудет. У могилы матери она неожиданно увидела букет цветов на черном мраморе. И год назад Бумба нашел такой же букет на ее могиле. Наоми разглядывает звезду Давида на надгробии и надпись большими ивритскими буквами: Марта Френкель из дома Кротовских, даты рождения и смерти. День рождения – в июле. И кто-то каждый раз возлагает цветы на могилу. Так сказал кладбищенский сторож брату Наоми. Может быть, Лотшин права: Зофи, которая замужем за немцем, все еще живет в Пренслау и посещает могилу? Сестры Наоми не хотели иметь дела с этой богатой толстой девушкой, отец которой был хозяином окружного банка в Пренслау. Толстушка Зофи бегала за молодым симпатичным банкиром. А тот отпускал комплименты Наоми, сажал ее на свою лошадь, и говорил, что она девочка красивая и умная, что вызывало гнев Лотшин. Наоми покидает кладбище, уверенная в том, что всегда будет кто-то, кто возложит цветы на могилу ее матери, но не в силах выполнить обещание, данное отцу, – перенести прах матери на еврейское кладбище в Берлине.

Беспокойство не покидает ее в здании муниципалитета. Она листает книгу со списком жителей городка 1920 года, и глаза ее вспыхивают при виде имени деда и налогов, которые он оплачивал. Что случилось с Зофи? Наоми хочет ее отблагодарить за цветы на могиле матери. Но, просмотрев весь список жителей городка, она не находит фамилию ее отца. Она покидает муниципалитет, и гуляет по улицам городка, надеясь встретить старую высокую и полную женщину. Никто в городе не знает женщину по имени Зофи.

Наоми направляется в деревню. Она отыскивает знакомые уголки, но это уже не усадьбы юнкеров. Все частное имущество перешло в руки новой власти. Большие усадьбы были ликвидированы. Весь округ потерял свой прежний характер. Лишь старые деревья, посаженные прусскими юнкерами, свидетельствуют прошлом. Она вглядывается в темную глубину леса. «Поиграем в полицейских и разбойников», – слышится ей голос деда. Высокий и гибкий, он шагает впереди всех, и громовой его голос диктует правила игры. Внуки разделяются на хороших и плохих. Гейнц, глава разбойников, исчезает среди огромных стволов деревьев. Белки скачут по суковатым ветвям, на верхушках чирикают птицы. Кукушки молчат. Разбойник Гейнц берет Наоми в плен, и маленький Бумба ликует по этому поводу. Она привязана веревкой к толстому стволу. Ужас охватывает ее. Лотшин не удается ввести ее в игру. Напуганная дикими кабанами, она вся дрожит при виде зайцев, убегающих от диких кошек из зарослей леса в зеленые поля. Смех деда немного облегчает страх от холода лесной тьмы. Смутные голоса приближаются к ней из дальних далей. Охотники, верхом на лошадях, скачут по краю болот. Посох деда Якова постукивает по тропинке в трактир, скрытый между соснами, стоящими почти вплотную друг к другу. Внуки шагают за ним. Бумба, глава победителей, восседает на плечах деда, который распевает песенки своей няни Котки:

Котка дожила до глубокой старости, но песенки, которые она пела маленькому Якову, остались в его душе. Дед и трактирщик пьют пиво из огромных бокалов, а внуки, и победители и побежденные, получают розовато-желтый лимонад. Дед берет ружье и стреляет в мишень, повешенную на стене трактира. Внуки бегают снаружи. Дед выходит к ним, оделяет всех шоколадом и начинает рассказывать свои байки.

Трактир в глубине леса предал деда. В конце 1932 дверь трактира закрылась перед евреем Яковом Френкелем. В темном лесу, в конце зеленой равнины, кончились детские игры. Теперь в трактире звучали рассказы о героях-воителях, которых предали. «Свобода дается немногим! Следует вернуться к природе и вернуть силу личности!» – кричали за столами пьяные юнкеры.

Из глуби леса слышны выкрики: «Юдке! Юдке! – догоняют ее мерзкие дразнилки из усадьбы графа. В гостиной буржуазного дома, развалившись в кресле, она пьет кофе в компании Ильштин.

«Ты еврейка, верно?!» – взрослый брат Ильштин ловит взгляд ее колючих глаз.

«Ну, да, я – еврейка. И что?»

«Я еще не слышал такой дерзости из уст еврея, – он кривит брови и обращается к своей маленькой сестре, – Попшен, ты играешь с юдке?» Ильштин дергает плечом и не реагирует.

У Инги, дочери графини и старшей сестры Ильштин, конфликт с братьями, грубиянами и антисемитами. Они насмехаются над ней, посещающей церковь. Инга любила еврейку Лотшин. В детстве они вместе ходили в школу и возвращались оттуда домой. Инга хорошо знала Тору, и свободно читала на иврите, а Ильштин все это было чуждо. Инга приходила на усадьбу деда, и у Бумбы щемило сердце. Он был любимчиком графини, и она сажала его на колени, погружала пальцы в его курчавые рыжие волосы, давала ему игрушку или красивую коробку вместе с плиткой шоколада. И Бумба, возвращаясь домой, скакал от радости всю дорогу, как козлик. Когда двери усадьбы закрылись перед ним, маленький Бумба рыдал. Не знал он, что по приказу отца, ему было запрещено посещать графиню после того, как он повторил слова сыновей графини: «Снова вернулся этот презренный еврейский мальчик получать подарки. Только евреев можно купить за подарки». Дед попросил графиню больше не принимать мальчика в своем доме. Графиня призналась, что дом ее заражен расизмом. Она сама аполитична, но ее муж и два взрослых сына – члены германской национальной партии. Графиня принесла извинение за грубое поведение сыновей.

«Юдке! Юдке! – доносятся голоса из глубины леса, из глубины прошлого, хлещут ее по ушам. Она обводит взглядом земли, охватывающие Пренслау, на которых стояла огромная усадьба графа, вспоминая деда и его друга-нациста. Оба они часами скакали на лошадях, охотясь за животными, или подолгу тайком резались в карты. Граф, потерявший много имущества и денег, был в долгах, как в шелках. Он брал в долг у деда большие суммы. Дед гордился, одалживая соседу аристократу, причем, долг превращался в подарок. Сейчас она анализирует эти странные отношения между юнкером и евреем-буржуа. Нога графа никогда не вступала в дом деда. Обычно граф лишь присоединялся в огромной беседке в воскресенье к компании мужчин, слушающих рассказы деда и смеющихся от души. Графиня, два ее сына и две дочери, тоже не бывали в доме веселого соседа-еврея. Дед не обращал внимания на такие, казалось бы, мелочи, и спокойно посещал большую усадьбу графа, иногда с внуками – Лоцем и Бумбой. Все его иллюзии, как и иллюзии его праотцев, развеялись в январе 1933. В одну ночь дед спустился на реальную почву, в одну ночь отсёк себя от хозяев усадеб в Пренслау и окрестностях. Это были верные Гитлеру люди, которые в течение десяти лет никак не могли привести в необходимое им русло власть кайзера.

Она вернулась в Берлин с твердым убеждением: «Это страна Гитлера. Германия не изменилась». В глазах ее всю дорогу стояло видение кровавого горизонта над черными лесами во время заката солнца. Ландшафты и природа восточной Пруссии лишь усиливали это впечатление. Природа диктовала ей жестокое повествование о Германии, предшествующей Катастрофе.

И некуда ей бежать. Память сжимает ее тяжкими металлическими оковами.

Ей защемило сердце. Дед не хотел признать, что покупал дружбу немцев за свои немалые деньги. Она помнит громкие споры в кабинете отца.

«Ты купил его за деньги. Я на это неспособен», – наступал на высокомерного деда Гейнц, после того, как тот купил шантажиста и нациста адвоката Рихарда Функе.

Дед кричал: «Ты думаешь, что с таким человеком, как Функе, можно говорить, как с джентльменом?! С такими типами я умею говорить, потому что знаю, кто передо мной стоит».

Она отвечает на крики, доносящиеся из прошлых лет: нет у евреев места, кроме страны Израиля.

Дорогой мой,

Я очень переживаю и уже с трудом переношу напряжение души. И я не нахожу пути облегчения. Меня просто преследует ощущение, что следует завершить этот рабочий вояж и вернуться домой. Жду твоих писем. Даже увидев твой почерк, я успокаиваюсь.

Прошлое высасывает из нее силы. Семидесятилетний Балдин, работавший мастером на их металлургической фабрике, пересказал ей с сочным берлинским акцентом до мельчайших деталей свои беседы с уважаемым господином Артуром Френкелем. Отец предстал перед ней в совершенно новом свете.

Израиль беспокоился, что она много тратит. И друзья Куно и Труда повторяли: «Береги доллары. Ценность их высока». Она в шоке: «Обманывать свое государство?!» Они удивлены ее честностью. Ведь всем известно, что евреи любят деньги! Она не принимает подарки от Артура, бывшего мужа Руфи. Но она хочет использовать его служебное положение для получения важной информации. У Артура весьма высокая должность в министерстве по выплате репараций. Он последний, кто подписывает просьбы о выплате.

«Евреи покидают Германию. Мне необходимо взглянуть на документы евреев, спасшихся от Катастрофы, это позволить мне узнать их судьбу и пути их спасения. Это поможет моим исследованиям и написанию романа»

Наоми просматривает документы и краснеет от стыда за своих соотечественников. Израильтяне требуют денег за то, что вынуждены были репатриироваться в Израиль и там жить! Граждане Израиля требуют репараций за участие в войне за Независимость, за страдания в кибуцах, за тяжкий труд, за то, что вынуждены были жить в палатках. Даже за то, что их кусали комары, они требуют повышенных репараций. Хитроумные израильские адвокаты ругают свою страну, лишь бы выудить из Германии как можно больше марок.

«Артур, государство Израиль сгорит от стыда, если однажды Германия решит опубликовать содержание просьб своих граждан. Народ, теряющий честь, подобен самоубийце. Сколько страданий и горя принесла нам, евреям, жадность к деньгам. История использует эти, ныне засекреченные, письма. Что тогда подумает и напишет историк? Евреи готовы от всего отказаться во имя денег».

Она не в силах успокоиться. И в этом замешаны правительственные чиновники, движение кибуцев и мошавов, интеллигенция, писатели. С отвращением она читала их требования. Ни одного доброго слова о своем государстве. Ни одного слова об участии сионистов в спасении евреев. Она пишет письмо министру юстиции Пинхасу Розену об этих секретных материалах.

«Однажды все это откроется, и нас спросят, зачем вообще репатриировались евреи в Израиль».

Артура спасла немецкая семья его второй жены. Все годы войны они рисковали своими жизнями, переводя его из укрытия в укрытие, расплачиваясь семейными драгоценностями. Наоми горячо принимают в их богатом доме, который он приобрел тоже на репарационные деньги.

Артур поглаживает своих породистых овчарок, говорит, что именно им останется в наследство все его имущество, то есть, оно обеспечит им уход после его смерти. Взгляд его мягок, голос негромок, но он становится жестким при упоминании о спасенных из Катастрофы.

«Артур, почему ты не завещаешь все еврейскому государству?»

«Кому я передам? Кому это все пойдет? Политическим выскочкам? Адвокатам? Они недостойны этого».

«Не все же в Израиле заражены коррупцией», – повысила она голос, и Артур удивился ее оскорбленному тону.

«Взвешу твое предложение», – задумавшись, сказал он.

На следующий день он вернулся к ней с вопросом о наследстве. Есть проблема. Передать наследство он может лишь определенному лицу в Израиле. Наоми предложила ему создать фонд «детей Тегерана». Так называли еврейских детей из восточной Европы, которые были тайно перевезены в Израиль в разгар Второй мировой войны еврейскими солдатами, воевавшими в рядах британской армии.

Она часто бывает у Артура и вспоминает, как Руфь и Артур стояли под свадебным балдахином, и главный раввин Берлина Приер вел церемонию. Бумба вел себя тихо, Наоми же не давали покоя мысли. За несколько дней до венчания она сопровождала невесту в рыбный магазин, где та собиралась купить вяленую рыбу. Она с увлечением рассказывала продавщице, что жених любит такую рыбу и вообще не могла сдержаться от переполнявших ее душевных излияний. Рассказала о том, что дальнее родство связывает семью жениха, по специальности инженера, с ее семьей. Жених – красивый мужчина, но это не женитьба по любви. Просто отец убедил ее выйти за него замуж, ибо был под большим впечатлением от его эрудиции. Руфь жаловалась на излишнюю болтливость жениха, что ее весьма раздражает. Он просто не может держать язык за зубами. Жених не очень подходит их семье.

Продавщица выразила мнение, что жена может воспитать мужа. Девочка Бертель была солидарна с сестрой. Тут возник болтун жених, и девочка ощутила к нему неприязнь. Через год у них родился сын Ганс, чудный мальчик. Но он умер восьми лет, в Аргентине от воспаления легких. Семья посчитала, что их бегство их Германии привело к его смерти. Резкие изменения в их жизни, новая страна, новый язык, новое общество, всё это требовало от ребенка душевных усилий, которых он не выдержал. Двое детей, рожденных Руфью позднее от другого мужчины, не успокоили ее душу. Они не смогли заменить ей сына от Артура.

Вооруженная твердым мнением, что немцы – народ варваров, антисемитизм у них в крови, и они способны нести гибель всему миру, группа из шести израильских исследователей определила область исследования и распределила между собой работу. Один изучит немецкие учебники, начиная с восемнадцатого века, другой – политическое положение, экономику, общество до прихода к власти нацистов. Шломо Аронсон займется ключевыми фигурами нацистской партии. А Наоми исследует членов секты «Сыны Иисуса», которые тайком занимались спасением евреев.

Для израильтян были открыты архивы, библиотеки и секретные документы. Но результаты исследований противоречат первоначальным установкам. Корни зла не вырастают из страниц учебников германской истории, как представлялось исследователям. Только нацисты ввели в учебные программы изучение мифов о нордических идолах.

С явным отвращением представил свои данные Шломо Аронсон. Рейнхард Гейдрих планирует уничтожение евреев, а его дед и бабка – евреи. Это зафиксировано в книге еврейской общины, найденной в муниципалитете Штутгарта. Отец Гейдриха принял христианство, женившись на актрисе. Их сын Рейнхард приобрел красивую внешность от матери, которая считалась эталоном арийского типа. Блондинка с голубыми глазами, красивой формой лица и точёной фигурой. Гейдрих внешним обликом представлял классический тип высшей арийской породы, и пленил сердце Гитлера, который знал о еврейском происхождении своего любимца, и сказал: «Я решаю, кто тут еврей, а кто нет», и дал в руки Гейдриха большую власть в нацистской партии. Аронсон нашел в книге еврейской общины Штутгарта имена еврейских деда и бабки Гейдриха. Оттуда следы повели на еврейское кладбище. Хотел своими глазами убедиться, что речь не о привидениях. Нашел могилы деда и бабки Гейдриха, и был шокирован до глубины души. Нацисты уничтожили с корнем их надгробия.

С продолжением исследований все предварительные теории о германском народе рассыпаются, как карточный домик. Ни один документ, попавший израильским исследователям в руки, не может четко и однозначно объяснить приход Гитлера к власти. Одно ясно: Германия была не более антисемитской страной, чем другие европейские страны! К примеру, в княжестве Саксония вообще не было еврейской общины. И миллионы германских поданных не соприкасались с евреями. Евреи в основном селились в южных областях Германии и в Берлине. Быть может, именно поэтому немцы верили всем лживым россказням о евреях, распространяемым нацистской пропагандой. Наоми и сама читала, что антисемитизм был посеян во Франции и Германии Юстином Стюартом Чемберленом, сыном британского адмирала, который родился в Англии и умер в Германии в 1927 году. Гитлер считал чудом успех Чемберлена в распространении антисемитизма. Чемберлен взял в жены дочь другого антисемита, композитора Рихарда Вагнера, перед которым фюрер преклонялся.

Израильтяне попадают в неприятное положение. Тяжкий дух антисемитизма, оказывается, царил в странах, которые считались свободными от этой заразы. Когда они стали сравнивать положение немецких евреев с положением евреев в католической Франции, то были потрясены. Оказывается, именно, во Франции, первой стране, провозгласившей эмансипацию евреев, антисемитизм был особенно распространен. Экономический кризис в восьмидесятые – девяностые годы девятнадцатого века, усилил враждебность к евреям. Антисемитские плакаты вещали об эксплуатации евреями традиционного французского общества, что привело к безработице и попытке новой общественной революции. Возникли сотни антисемитских союзов и лиг, организованные, главным образом, академическими кругами. Распространялись требования уничтожить евреев. В письмах, посылаемых гражданами в газеты, евреев называли вредными и вонючими животными, или вирусами и распространителями раковых заболеваний в стране. В 1886 опубликована книга французского писателя Эдуарда Дрюмона «Иудейская Франция», в которой автор разъясняет коренное различие между «семитами» и «ариями» и обстоятельно касается опасности еврейского засилья во Франции. Он публиковал статьи в антисемитской газете, обвиняя евреев в финансовых махинациях, приведших к кризису. Вся эта ложь и подстрекательства падают на благодатную почву ненависти и жажды мести чужеродному племени, лишенному отечества. В 1891 во французский парламент группой депутатов-антисемитов вносится предложение изгнать евреев из страны, чтобы защитить величие и духовные ценности Франции. Ассимилированные французские евреи стараются не выделяться из боязни еще сильнее возбудить страсти. Процесс французского еврея армейского офицера Альфреда Дрейфуса сотрясает всю страну. Он обвинен в передаче секретных документов вражеской стороне, разжалован и сослан на остров. Нет никаких доказательств его вины. С увеличением эмиграции евреев из Франции в Англию, и там усиливается антисемитизм. Чужаки, говорящие на языке идиш, пугают христианское население: «Эти евреи увеличат преступность и принесут неизлечимые болезни».

А что в Германии? В восемнадцатом веке в стране процветал гуманизм. Но антисемитские проявления ее не миновали.

Однако власти не использовали антисемитизм для достижения своих политических целей. Так было до появления Гитлера. Кайзер Вильгельм Первый и канцлер Бисмарк запретили священнику Штекеру антиеврейские проповеди и объявили незаконной христианскую рабочую партию.

А Гитлер превратил расизм в орудие политики.

В германских школьных учебниках особое внимание уделялось духовному развитию человека. Ведь именно Германия была первой страной в Европе, которая ввела всеобщее обязательное образование до четырнадцатилетнего возраста. Так было во всех государственных школах, за исключением религиозных, находившихся в ведении церкви.

Можно было бы объяснить антиеврейские настроения влиянием церковного реформатора Мартина Лютера, известного своим лютым антисемитизмом. Но и это предположение не стоило принимать, ибо, в отличие от других государств Европы, церковь в Германии находилась на обочине общественной жизни.

В центре политической жизни страны стояла социал-демократическая партия, созданная в 1869. Нельзя сравнивать протестантов Британии и Дании с гражданами Германии. В тех странах религия ставилась во главу угла жизни нации. Придя к власти, Гитлер обратился к Англии с призывом, что они не должны воевать между собой, ибо корни их едины.

Выводы израильских исследователей были противоречивы, а иногда неожиданны. Выяснялось, к примеру, что нацизм вырос в европейской стране, которая первой уничтожила еврейские гетто. Другой факт был еще более удивительным: в шестнадцати государствах, образующих Германию, в которых, в общей сложности, проживало около восьмидесяти миллионов жителей, евреев насчитывалось шестьсот тысяч. При этом они были сконцентрированы в отдельных городах, так что были государства, которые, вообще, не соприкасались с еврейскими общинами. Выяснилось, что командиры подразделений, уничтожавших евреев, в большинстве своем были из северной части Рейн-Вестфалии, государства, которое было присоединено к Германии при Бисмарке, и большинство его населения составляли датчане, потомки нордических варваров. Известный нацистский преступник доктор Менгеле был датского происхождения, как и множество высших нацистских командиров.

Израильские исследователи поняли, что все их предварительные предположения ошибочны. Следует выработать новый подход к фактам. Германия состоит из разных народов, которые были объединены Бисмарком, и нечего говорить о едином народе. Нечто более глубокое превратило Германию в антисемитское государство. Не согласен с ними был Шломо Аронсон, который никак не мог прийти в себя узнав, что дед Генриха Гейдриха крещеный еврей. Только спустя некоторое время он, все же нашел доказательства, что в жилах архитектора массового уничтожения евреев не текла еврейская кровь.

Тем временем, коллегам Наоми пришло приглашение на церемонию памяти немецких генералов, участников покушение на Гитлера. Церемония должна было состояться во дворце спорта. Там же награждали знаками отличия и денежными премиями немцев, спасавших евреев по велению совести. Наоми было поручено узнать имена и адреса тех, кому будут вручаться премии, и взять у них интервью. В муниципалитете она встречается с инициатором церемонии Вилли Брандтом, мэром западного Берлина. Известный социал-демократ Брандт сумел бежать в Скандинавию, а оттуда в Америку. После разгрома нацистов, он вернулся в Германию и, при поддержке американцев, был избран мэром. Она представилась Брандту. Рассказала о государстве Израиль и стипендии имени Анны Франк. Он пригласил ее снова посетить мэрию.

Наоми не стала терять время. Она пересекла Германию вдоль и поперек, чтобы встретиться лицом к лицу с мужественными людьми, не побоявшимися противостоять нацистам.

Первой, была встреча с берлинской портнихой. Худенькая женщина рассказала, что обычно стояла на перекрестке. Увидев машину гестапо, приближающуюся к их району для охоты на евреев, она бежала их предупредить. Рискуя жизнью, прятала евреев на чердаке своего дома и в подвалах. Женщина делила с ними кров и еду. Накануне падения нацистской власти, гестаповцы увезли ее в Дахау. Ей удалось уцелеть. На вопрос Наоми, почему она рисковала жизнью во имя евреев, она ничего не ответила. Наоми настойчиво продолжала спрашивать. В конце концов, та ответила с потрясающей прямотой и простотой: «Вы знаете что? Гитлер этот не нравился мне, был не в моем вкусе. Он мне не подходил. Просто я его не любила».

На сцене дворца спорта сидит мэр и представители муниципалитета. Вилли Брандт объявляет, что в зале находится гостья из Израиля.

«Госпожу Наоми Френкель просят на сцену».

Брандт открывает вечер подробным описанием положения Германии в нацистский период. И отблески событий 1932 года встают перед ее глазами. Речь Гитлера, факелы, грохот барабанов, рев труб и толпы и ее бегство домой. Брандт говорит, что необходимо было личное мужество, чтобы вести себя нормально и не сдаваться Гитлеру, и вызывает на сцену ту самую берлинскую портниху.

«Гитлер ей не подходил, так она ответила госпоже Наоми Френкель».

Брандт благодарит портниху и вручает ей от имени муниципалитета премию в тысячу марок.

Типичная немка, на лице которой глубокая печаль, привлекает внимание Наоми. Чувства ей подсказывают, что у этой, стоящей отдельно от всех, высокой и худой блондинки, в прошлом случилось что-то тяжкое. Она подходит к женщине.

«Меня зовут Наоми Френкель. Я занимаюсь исследованием Германии. У меня такое впечатление, что и вы должны были получить награду. Я приехала сюда, чтобы искать тех, кто был против нацистов. Буду вам очень благодарна, если вы расскажете о себе».

Они усаживаются за столик в кафе, недалеко от дворца спорта. Наоми, стараясь не быть назойливой, изучает лицо собеседницы, которая, несомненно, в молодости была красавицей.

«Я помню это кафе с детства», – делает Наоми первый шаг, чтобы вызвать немку на разговор, следит за ее движениями.

«Я беженка. Мои братья и сестры сумели бежать, но все дяди и тети были уничтожены в Аушвице. Нацисты схватили моего любимого человека. Он был очень образован. Увезли его в Аушвиц. Я знала, какова судьба еврея, взятого в концлагерь, и решила его спасти».

Немка рассказывает, что проникла в Аушвиц, одевшись в форму женщин, служащих в СС. Обнаружила, что любимый – в списке осужденных на смерть. В порыве отчаяния, она напала на эсэсовца, попавшегося ей на дороге: «Я не хочу иметь с вами никакого дела! Я не хочу вас знать! Отойдите в сторону. Дайте мне дорогу!»

«Я вырвана с корнем. Ни немка, ни еврейка. Нет у меня места в этом мире».

«Поезжайте жить в Израиль. Ваше право – жить с еврейским народом в государстве Израиль».

«Нет у меня права жить в Палестине. Я не прошла все ужасы, которые прошли евреи. И ничего не сделала, чтобы их спасти. Только искала своего любимого человека».

Наоми продолжает скитаться по Германии, и ее гнойные раны кровоточат. Она интервьюирует десятки людей, которые получили награду за спасение евреев. Большинство спасителей были простыми людьми. Как и портниха, многие из них затруднялись объяснить, почему рисковали жизнью во имя спасения евреев. Она приходит к выводу, что ни идеология и ни мировоззрение стоят за их решением. Они обычно повторяли, что Гитлер им не нравился. Большинство из них были верующими христианами и преклонялись перед Иисусом Христом.

Она размышляет над силой религии. Она вспоминала германскую мифологию. Варвары проповедовали убийства, войны, разврат. Германский эпос брутален. И Гитлер думал о том, чтобы вернуть потомкам нордических племен их древние символы. Нордические племена, и среди них варварские германские, не прошли внутренний процесс культурного развития. С помощью меча римская империя навязала христианскую веру германским племенам, но они и их потомки не впитали нравственные ценности. С этими мыслями она снова прочитала книгу «Поэзия нибелунгов».

В германском эпосе, обнаруженном в восемнадцатом веке, она нашла атмосферу язычества, в которой властвует месть, жестокость, безумие. Она углубилась в исследования распространения христианства в северной и центральной Европе. Она рассматривает еврейство как противопоставление язычеству. Еврейский народ, в отличие от язычников, не знал периода варварства. Величие еврейского народа в том, что он хранил народы от варварства. В двадцатом веке «Поэзию нибелунгов» берут на вооружение нацисты. Рихард Вагнер в своей книге «Евреи и музыка» пишет, что евреи – народ чужеродный, лишенный музыкального таланта. Композитор Вагнер, убежденный в своей гениальности, вдохновлен нордической мифологией. Вагнер стилизует нордическую музыку, используя функциональные и весьма необычные формы гармонии с небольшим выбором музыкальных средств. Эта музыка возбуждает публику. Гитлер и его приспешники видели в музыке Вагнера выражение истинно арийского, германского духа. Гитлер поддерживал театр в Байрейте, выстроенный Вагнером, в котором шли все его оперы, соединенные в «Кольцо Нибелунгов».

Наоми пишет и днем и ночью, часами ходит по улицам и переулкам бывшего рабочего квартала.

А в это время израильская спецслужба МОСАД захватил в Аргентине Адольфа Эйхмана.

Немцы, с которыми говорит Наоми, его оправдывают.

«Он получил приказ, а приказ надо выполнять», – говорят ей.

«Госпожа, поговорим откровенно. Женщина его привела к позорному концу. Ева Браун виновна в его падении».

Она слышит это в кафе, ресторанах, в беседах за обеденным столом.

«Госпожа», – говорят ей, – скажу вам правду. Гитлер сделал для Германии много хорошего. Только в самом конце у него был нервный срыв».

«А ведь сколько полезного он сделал», – восторгался вождем в 1936 отец Эльфи, муж поварихи Эмми. Этот новоиспеченный нацист, совсем недавно социал-демократ, с гордостью смотрел на дочь, истинную арийку в форме гитлерюгенда. Он говорил о новой Германии, как о чуде творения. «Нацисты восстановили государство, дали всем обеспеченную жизнь, вернули закон и порядок, – говорил он, и лицо его светилось удовлетворением. Гитлер – нужный человек в нужное время!»

Так считало большинство немцев.

Нацисты ограбили всю Европу. На какое-то время завалили трофейным добром Германию. Многие из ее собеседников словно бы забыли страшную катастрофу страны, и тоскуют по изобилию Третьего рейха. От этих разговоров, Наоми начинает тошнить. На вечеринке у ее друзей Куно и Труды, пристал к ней однорукий инвалид войны. Пригласил ее на танец. Она ответила, что вообще не танцует. Он сидел напротив нее, сверлил ее взглядом, пытался с ней флиртовать, сказал, что только еврейские женщины так красивы, как она. Навязался ее провожать, сказал, что во время войны был офицером.

«Нацистом!» – громко сказала она.

«Да. И знай, что тот, кто был нацистом, никогда не освободится от нацизма. Нацизм это сама сущность жизни».

«Так чего же ты прилип к еврейке?»

«Ах, еврейский вопрос снят с повестки дня. Они потеряны. Гитлер сумел сбросить их со сцены Истории. Я сегодня готов на тебе жениться, и никто мне не скажет: она – еврейка. Я готов тебе доказать в постели, что нет разницы между евреями и христианами».

Она возвращалась домой и думала, что есть правда в его грубости. До войны немецкое еврейство играло определенную роль. Сейчас же, после войны, с кем бы она ни говорила, и куда бы ни обращалась, все говорят о евреях, как о чем-то незначительном. Евреи, оставшиеся в Германии, не придерживаются иудаизма.

Она приходит в семью, которая в тридцатые годы проголосовала за нацистскую партию. В гостиной сидело около двадцати человек разных возрастов, специально приглашенных на встречу с израильской писательницей. Она пришла с набором пластинок речей Гитлера, от первой и до последней, в которой он прощался с народом, и сообщал, что кончает жизнь самоубийством, ибо германский народ не достоин его. Пластинки пользовались популярностью и быстро исчезли с прилавков. Только с помощью Артура ей удалось достать комплект, который она намеревалась подарить институту современного иудаизма при Иерусалимском университете. Она сказала собравшимся гостям, что хочет поставить пластинку с обращением Гитлера к молодому поколению. Тишина воцарилась в гостиной.

«Как мы сдались этой глупости!», – выкрикнул кто-то из присутствующих. Патефон гремел голосом Гитлера, который без конца возвращался к одним и тем же предложениям. Гости же занимались своими делами: ели пирожные с кремом, запивая их кофе. И, все же, Наоми не могла избавиться от впечатления, что равнодушие слушателей напускное, словно они совершенно не интересуются Гитлером. Она видела в их лицах отсвет тоски по улицам с праздничными толпами тридцатых годов, по национальной гордости, по великим надеждам, которые им внушал фюрер.

«И эти глупости вас воодушевляли? Как вы могли?!» – какой-то парень разражается смехом. Молодежь не понимает родителей. Однако Наоми видела своими глазами, как каждый день по городу маршировали колонны людей всех возрастов и слоев населения в отутюженной форме. Колонны шагали по улицам, вызывая восторг толпы, стоящей по обе стороны улиц. В огромном дворце спорта она видела, как Гитлер приводил в безумие массы слушателей своими истерическими речами. Сверкающие значками мундиры, кинокадры, грохот барабанов, пронзительные звуки медных труб, полыхающие знамена, пылающие факелы, – все это возбуждало надежды в сердцах немцев, – и вот к чему это привело.