Коробка Феникса
Начало
26 октября 2016 года.
Я так сильно устала. Я больше так не могу. Я покончу с этим раз и навсегда. Я обману его и плевать мне на то, что он подумает. Я сделаю то, что хотела, то, что я должна сделать, чтобы вырваться из этого болота. Скоро я вспыхну Фениксом и восстану из пепла. Восстану уже другой.
Первый день
26 октября 2016 года.
Такое ощущение, что у меня украли смысл жизни. Я стал самым обычным, заурядным, среднестатистическим гражданином. Работа, дом, работа, дом, работа… Иногда обычный, ни чем не примечательный отдых в задрипанной Турции или сраном Египте. На вершине моей пирамиды потребностей не саморазвитие и воплощение былых надежд и мечтаний в реальность, а полный желудок и теплая постель. И от всего этого у меня удовлетворение. Даже не удовлетворение, а, как я это называю, «не-нужда». У меня есть всё что нужно самому обычному и заурядному человеку: обычная квартира, обычная машина (не большая и не маленькая, тупого, непримечательного серого цвета) в которой я постоянно стою в пробке, с такими же обычными людьми, в таких же обычных машинах, до смешного простецкая внешность, обычная работа в самом обычном офисе, которая убивает всё то живое, что осталось в моей голове.
Слава богу я заболел. Получил больничный и решил, что если я останусь болеть дома, то от тоски просто покончу с собой. Как же меня все задолбало.
Я решил поехать к себе на дачу. Как раз все соседи уже как минимум три недели назад разъехались по своим теплым норам в столице.
Я повернул на свою улицу и осторожно поехал между рядами похожих покинутых дачных домов. Как я и думал – никого нет. Калитки заперты на замки, перед воротами нетронутые сугробы снега. Я увидел в самом конце улицы свой дом. Непримечательный, обычный, хотя и уютный, он стоял напротив, заспиртованного бежево-грязного дома, с разбитым, вот уже пару лет, окном – мои соседи. Отец-алкаш и дочь-изгой (кажется, её зовут Вика). Все их сторонятся. Ну, все, кроме меня. Мне его дочь жалко: восемнадцать лет, а у неё за плечами девять классов в убогой школе и никакого будущего.
Я подъехал к своему дому и вышел из машины. Вдох. Мороз потек по горлу и скатился в желудок. Стало плохо, но я подавил кашель и назло себе еще раз, с силой, вдохнул ледяные иглы. Этот бой выиграла болезнь и я затрясся оглушительным собачьим кашлем. Успокоившись, я взял четыре сумки (три с едой, так как я минимум тут на неделю, а четвертую с вещами) из багажника и закрыл машину. В доме соседей зазвучал ор и трехэтажный мат разбил второе окно вдребезги. Я остановился. Странно, я думал, что они уже уехали в свою халупу. Хотя, этот алкаш мог и продать её. Я, кажется, что-то слышал о его долгах. Хотя это были слухи, которые разносили тут скучающие со своими внуками бабки, а им верить нельзя. Я увидел, как из дома выбежала Вика. Вся в черном и в рваных джинсах. Даже без куртки.
Помню как часто я играл с ней в прятки и догонялки, когда она была еще первоклашкой: радостные сочные голубые глаза, в которых, казалось, слилась вся морская и небесная синева и два неизменных аккуратных хвостика. Видя её, во мне всегда просыпались нежные отеческие чувства. Мне очень хотелось её защитить, спасти, но от чего – я не знал
Она с треском толкнула калитку и подошла ко мне: бело-седое каре, грязно-голубые потухшие глаза, с красным ободком от постоянных слёз.
– Простите, не будет сигаретки?
Я поставил сумки, покопался в карманах и протянул ей пачку. Она взяла две. Видно было, что ей и десяти не хватит.
– Возьми всю.
Она, нисколечко не смутившись, усталым взором поблагодарила меня и, взяв пачку, бросила мне на ходу:
– Спасибо.
Я открыл свою калитку, взял сумки и пошёл в дом.
Я тупо пялился в окно на уходящее солнце и не понимал, что я буду делать дальше. Я взял одну книгу с полки на первом этаже, но это оказался справочник для сада и огорода. Не понимаю, зачем я его купил. Сажать я ничего не сажаю. Иногда подъедаю яблоки со своей старой увядающей яблони, а так… Один газон, садовые качели и пустующие грядки, больше похожие на старые чужие могилы.
Я налил молока в чашку и пошёл на верх. Солнце уже давно село. Я очутился во тьме и вспомнил как в детстве я, выключая свет в комнате, мчался быстрее долбанного Усэйна Болта в кровать, боясь, что меня схватят монстры. Теперь же я сидел в самом центре тьмы, на своей постели, в полном спокойствии – если монстры решат убить меня, то я не буду против.
Обдумывая, что я могу сделать завтра, я уснул.
Ночь с первого на второй день
Огонь и дикий треск. Я очнулся от крепкого сна. Вся комната тонула в ярком рыже-красном свете. Быстро вскочив, я подбежал к окну. Проспиртованный дом соседей пылал. Не знаю, что там находилось, но такого яркого и сильного пожара, я никогда не видел, даже в кино. Там как будто бы горела солома или труха. Во мне пробудился дикий страх. Не только потому, что пламя может перекинуться на остальные дома, а ещё потому, что в этом миниатюрном адище находится бедная девушка, которой ещё жить и жить. Я кинулся вниз по лестнице, скидывая одеяло, а в голове мелькали сцены того, как пламя пожирает её тело. Оглушительный грохот. Меня даже через окна обдало жаром. На втором этаже их дома что-то взорвалось. Я бросился на улицу, преодолел калитку и, вдохнув воздуха, вбежал внутрь пожара. На первом этаже я увидел чьё-то тело. Оно лежало прямо на какой-то блестящей коробке. Огонь металлом играл на её гранях. Я кинулся к телу. Перевернув тело, я увидел мертвое лицо-маску. Нет это была не она – это был её отец. Я схватил его за руку и потащил, но тот был слишком тяжёлым. У меня кончился воздух. Выдох. Вдох. Я вылетел пулей из кострища. Нос горел. Все тело горело. Я задыхался. Зайдясь кашлем я истерично пытался вспомнить, что надо делать в таких ситуациях. «Надо вызвать пожарных!», но в этой глуши нет связи. До города пять часов езды. Я повалился на спину. Становилось дурно. Казалось, что и я вот-вот умру. Главное – не терять сознание. Я поднялся и стал глубоко дышать. Опять кашель. Успокоив болезнь, я попытался логически подумать. В дальнем углу участка стояла бочка. Я подбежал к ней. Будущее пепелище красиво танцевало на небольшой лужице льда. Я ударил по нему и пробил поверхность. Внутри оказалась вода. Я быстро снял с себя майку и, намочив её, повязал себе на лицо, оставив только глаза. Слышал, что это помогает. Я ринулся к пожару, забежал внутрь, схватил тело и вытащил его на снег. Проверил пульс – отсутствует. «Зачем я его спасал?». Отдышавшись, я кинулся обратно. Первый этаж: бардак, бутылки, перевёрнутая мебель и огонь. Вики нет. Я подбежал к лестнице на второй этаж. Она была вся из дерева и вся полыхала. Сердце бешено билось. Мне становилось плохо. Глаза слезились. Я побежал к выходу и заметил ту коробку, на которой был мертвец. Она была вся из металла. Я дотронулся до неё и меня ужалил огонь. Из меня вылетел крик. На пальце остался ровный ожог. Я с силой пнул коробку и она вылетела через окно. Услышав треск, я в панике бросился наружу. Выбежав, споткнулся о лежащее тело и упал в снег. Второй этаж дома стал проваливаться внутрь первого и сломав стены, огненной лавиной пополз во все стороны. Я в панике побежал к забору. Часть лавины накрыла труп, а остальная устремилась к столбу электропередачи, которой стоял в шаге от дома. Снопы искр полетели во все стороны. Дом сломал дерево столба почти по середине и тот рухнул наземь, разорвав провода.
Я лежал на снегу. Было очень холодно, но я не мог встать. Огонь, задыхаясь, успокаивался. Я не знал, была ли Вика в этом пожаре или нет. Но я надеялся, что в любом случае она жива.
Пальцы онемели от холода, лицо было как маска. Пожар догорел. Я встал. Непослушные ноги шатались. Грипп окончательно пустил в меня свои корни. Да еще и этот пожар.
Я нашел остывшую коробку. Взял я её просто, потому что думал, что там что-то важное. Деньги, документы или что еще. Мало ли это помогло бы Вике.
Даже не думая открывать коробку, я вернулся в дом, поставил её на кухонный стол, рухнул в постель и забылся чугунным сном.
Я проснулся в полдень. Всё тело ломило. Мороз и солнце. День ни хрена не чудесный.
Второй день
Черные развалины. Мой взгляд сам притянулся к этому зрелищу. Огонь стёр с этого дома всю его неприглядность, и сейчас все это было похоже на развалины Мэндерли.1 Я обжог губы чаем и от неожиданности уронил чашку в сугроб. Горячий напиток стал плавить снег изнутри.
Я поставил на пол металлическую коробку и двумя ударами молотка сбил замок. Внутри не оказалось ни денег, ни документов. Там лежала записная книга шоколадно-орехового цвета с бордовыми уголками, с бордовым обрезом в супер-обложке. На ощупь обложка была кожаной. Внутри книги были записи. Все выполненные каллиграфическим почерком. Я присел на стул и стал читать первую запись:
«Однажды, над бескрайним золотым полем, полным спелой ржи, над призрачной березовой рощей, над зеленым зеркалом болота, в темно-синем небе, плакала бледно-голубая посеребрённая Луна. Плакала она горько. В её слезах был непроглядный ужас и страх. Это заметила пролетавшая голубая сойка. Она взмахнула крылом и свет плачущей Луны мигом разукрасил её перья в серебряно-синий. Она подлетела к Луне и спросила:
– Что тебя тревожит, Луна?
Луна всхлипнула и, указав на свой тающий бок, с тихим ужасом прошептала:
– Я убываю. Скоро совсем исчезну!
Птичка удивилась.
– Так разве это беда? – Воскликнула она. – Через несколько дней ты опять вернёшься на небосвод и будешь освещать болото, поле, березовую рощу и всё, что видно, куда ни кинь взор!
Луна перестала плакать и тихо, но не без радости, спросила:
– Точно? Точно вернусь?
Сойка села на лунину макушку.
– Конечно! Ты всегда возвращаешься!
Луна немного покраснела и улыбнулась.
– А я то и не помню. Да уж, память уже не та!
Сойка взлетела, сделала круг и устремилась вниз. Около земли её остановил зов Луны.
– Постой, сойка!
– Да? – Отозвалась сойка.
Луна потупилась.
– А спой мне что-нибудь. Пожалуйста!
– Хорошо!
Сойка села на лунный бочек и весело запела.
Петь сойка закончила только под утро, когда луна стала растворяться в молочной синеве неба.
– До встречи, сойка! Спасибо тебе.
– До встречи, Луна!
Серые лучи рассвета стерли всё волшебство и сойка, разом поменяв окрас на бледно-прозрачно-синий, опустилась вниз на берёзу, что стоит около болота и уснула. Лишь перья трепал теплый ветерок. Все птицы к тому времени уже проснулись и стали заниматься своими делами, не замечая спящую сойку. Она тихо исчезала в ярких лучах солнца, не отбрасывая тень. Как только солнце скрылось за горизонтом сойка проснулась и вспорхнула вверх. Всё спало. Ночью все выглядит красивее и загадочнее. Она взглянула на то место, где еще вчера была Луна и, пронзив голубой молнией облако, вспорхнула к звёздам. Пролетев рядом с склонившимся Овном и помахав крылом Семи сестрам, она опустилась вниз.
Вскоре Луна вернулась и сойка как всегда у них завелось, пела ей неистово. Так было с давних времен. Так будет всегда: бледно-голубая посеребрённая Луна, ночь и призрачно-синяя сойка, что поёт золотые песни великому светилу.»
Я закрыл записную книгу. Похоже это просто сборник викиных этюдов. Хотя странно видеть, что она так красиво пишет. Не так уж она и глупа, как мне казалось.
Краем глаза я заметил какое-то движение в руинах «Мэндерли». «Это вы, вторая миссис де Винтер?» 2– пронеслось у меня в голове. Я положил записную книгу в коробку и быстро вышел из дома, на ходу слабо улыбаясь своей нисколечко не смешной шутке. «Вторая миссис де Винтер» заметила меня и бросилась наутёк. Узнав в этом книжном персонаже Вику, я бросился за ней вдогонку. Добежав до конца улицы она резко повернула влево и побежала по направлению к полю. На повороте я поскользнулся и, упал прямо на спину.
– Черт!
Я вскочил и, задыхаясь кинулся за ней. Девушка ускорилась (хотя куда еще быстрее) и скрылась из вида, повернув на право. Когда я добежал до поворота, то я увидел развилку.
– Серьёзно?!
Я вернулся домой, температура подскочила до 38,5. Я выпил антибиотики и лег спать. Мне снился пожар.
Проснулся я через пару часов в жутко напряженном состоянии. Прошедшее за сутки сильно смутило и встревожило меня. Открыв глаза, я понял, что испытываю жгучее желание излить скопившиеся во мне чувства.
Ещё с юношества я приобрёл привычку вести дневники. Так приятно бывает взять карандаш и строчку за строчкой писать и писать. После этого испытываешь какое-то приятное ощущение, как будто бы поговорил с очень близким другом.
Перечитывая свои записи через месяца два три в моей голове всё вставало на место. Все чувства прояснялись – я начинал понимать самого себя и то, кем я являюсь. Не просто так говорил Есенин, что «большое видится на расстоянье».3
Но, к моему теперешнему огромному сожалению, я оставил записную книгу и пишущие принадлежности дома. Я поискал все необходимое в ящике письменного стола, на втором этаже, но нашёл там только стопку белоснежной бумаги. Ни карандаша. Ни ручки. Выглядит как издевка, что-то из разряда: «смотри – но не смей трогать, трогай – но не пробуй на вкус, пробуй – но не смей глотать4». Вот так же и у меня сейчас: переживай – но не смей облекать эти переживания в слова. В попытке немного успокоиться я вышел прогуляться.
Свет солнца проходит через ледяные бледно-серые молочные облака и, отражаясь от толстой снежной перины, наполняет воздух чем-то прекрасно-удивительным. И это волшебство легкой, призрачной рукой успокаивает разбушевавшееся во мне море. И мне хочется, чтобы это продолжалось вечно, но, увы, фонари на нашей улице зажжены и в мою комнату слой за слоем ложатся зимние сумерки, до тех пор, пока в моей комнате не оказывается густой, как будто вязкий мрак, слегка прорезаемый бледным лучом, проходящем через грязные стекла. От туда же на меня смотрят сожженные руины, последние пристанище и временная могила. Я отвернулся от окна. «Надо – подумал я – съездить завтра в город и сообщить полиции и пожарным, что тут произошло, а на сегодня всё, баста! Надо себя чем-нибудь занять.»
Я включил свет, взял сборник этюдов из сгоревшего дома и уселся читать следующую запись:
«Каждый день, страдая от холода и тоски, он проклинал Небо, за то, что вместо него умерли они. За то, что бог посмел отнять у него самое дорогое, то, что дороже ему собственной жизни. Каждый день он, засыпая, надеялся, что больше не проснётся, что эта пытка кончится, но каждое утро он открывал глаза и понимал, что обречен на еще один день.
Температура на улице упала до минус пятнадцати, завтра начинается зима.
– Парень, есть мелочь? – Он вздрогнул от своего голоса, такой он был осипший.
– Нет! Найди работу! – Осудительно гаркнула ворона.
Он вздохнул:
Во рту стоял сильный тошнотворный вкус голода, больше похожий на болезнь. Он засунул руку в карман и, на ощупь, посчитал монеты. Вышло около сорока рублей мелочью, затем печально вздохнул и пошёл в магазин.
– Подождите! Постойте же!
Он почувствовал тяжёлую руку на своём плече.
– Чего же вы? – удивился бархатный голос.
Он обернулся и удивился. Ему показалось, что это ангел сошёл с небес: белоснежная, светящаяся в свете уличных фонарей, кожа, волосы из снега и бездонные голубые глаза. Он не знал, что ответить. Незнакомец продолжал:
– Я вижу, что жизнь вас помотала. Я проходил мимо и мне стало очень вас жаль. Я прошу вас, примите это – Незнакомец достал купюру в тысячу рублей. – Прошу вас, вам это точно нужно больше, чем мне. Не смогу себя сегодня порадовать сладким, зная, что кто-то столь несчастен. Возьмите, купите себе еды!
В смущении он отстранился от незнакомца, но тот сам положил ему деньги в карман грязной куртки.
– Не знаю, как вас отблагодарить… – Начал он, но незнакомец прервал его.
– Единственное чем вы можете отблагодарить меня – это побыть счастливым. Хотя бы один день… Ну ладно я очень спешу! До скорого свидания!
Незнакомец быстрым шагом направился дальше, а наш герой остался стоять с деньгами в кармане и с тихой радостью от того, что ему повстречался такой добрый и бескорыстный человек.
Но вскоре его радость исчезла. Через пару шагов, к нему на встречу вышли два таких же бездомных как он. Хотя сравнивать их и говорить, что они похожи – бред. У них в глазах горел огонь зависимости, желания наживы, нетерпения и раздражения, а у него тускло, голубым огоньком горела тоска, боль и сожаление.
Он решил поскорее обойти парочку, но один из них схватил его за капюшон и притянул обратно.
– Слышь, это, либо быстро отдаешь баблосы и целёхонький возвращаешься под свою лавку, ли…
Его перебил второй:
– Либо, сука, кровью харкать будешь, понял?
Бедняга вырвал свой капюшон.
– Есть же еще один вариант: мы поделим деньги поровну…
Сильная рука стиснула его горло.
– Слышь ты, дипломат хренов, деньги отдал, или мы, в процессе естественного отбора, заберем и твою сраную жизнь!
Его напарник загоготал:
– Ну ты и сказанул «естественный отбор»! Аха-ха-ха, черт!
В нашем герое вдруг резко проснулся не привычный для него инстинкт самосохранения. Голодный организм, начхав на все чувства и эмоции приказал – «Беги!». Сильно ударив вора и толкнув его напарника он бросился бежать. У него была фора в пять секунд. Через метров шестьдесят они настигли его. Блестнул метал и наш герой с криком рухнул на наждачку асфальта. Кулаки выбивали из него слёзы, мольбы и под конец мучительный стон. Один уже успокоился и встал, но второй продолжал яростно молотить кулаками.
– Харе! – Стоявший схватил за своего напарника за плечи.– Там кто-то идет!
Оба резко насторожились. Действительно, где-то недалеко послышались звонкие шаги.
– Хватай деньги и погнали!
Нашего бедного героя перевернули на спину и стали рыскать по карманам.
– Сука! Где они?!
– Нашел! Все, погнали, погнали!
Он лежал в кустах, полу-мертвый, истекающий остывающей кровью. Шаги приближались, и, наконец на лицо бедняги упала тень и бархатный голос с испугом, воскликнул:
– О боже! Как они вас! Черт, это все я виноват! Вот я дурак!
Знакомый незнакомец попытался поднять бедолагу, но тот запротестовал.
– Я… Я хочу, присоединиться к ним, к ней, к моей Анюте… Я больше не хочу оставаться в этом мире…
Знакомый незнакомец присел рядом и положив ледяную руку, по жилам которой текли льды арктики, ему на лоб устало и тоскливо вздохнул.
Нашего героя пронзила слабая боль. Она прошла от пяток до головы и остановилась в затылке.
– Боже!
Его глаза тупо уставились на небо, с которого тихо шелестя, начал сыпаться снег. Он умер за минуту до зимы и, к сожалению, не смог увидеть начинающийся снегопад, который вскоре превратился в метель. Метель столь красивую, что я и не берусь расхваливать её, ведь мы все и так знаем красоту декабрьских метелей. Не так ли?»
Я захлопнул книгу. То ли это мне стало так плохо от рассказа, то ли температура опять поднялась. Я положил книгу на стол и рухнул в постель. Дурнота занавесом закрывала мой разум от меня самого. Реальность становилась плоской, бесцветной, нереальной. Я видел свои руки, и они казались мне чужими. Я закрыл глаза. Сцены убийства, бархатный голос, луна, сказочный лес и огонь. Огонь. Голова разрывалась. Я открыл глаза и понял, что мой дом охвачен пламенем. Не помня себя от ужаса, я бросился вон из комнаты и полетел вниз по лестнице. Каждая ступенька обжигала меня. Разум окончательно помутился и упав на пол первого этажа я понял, что не могу подняться. Вокруг кромешная тьма. «У просто брежу… – эта мысль постоянно выскальзывала из моих горячих рук – просто брежу…". Я попытался подняться, но обессиленный испугом, повалился на пол. Всё кружилось, вертелось, я попал в бесконечный калейдоскоп. Через час или может два, а может быть через всю вечность, лихорадка разжала свои тиски. Я лежал на полу, на спине, меня волнами накрывал озноб. Через двадцать минут я уже сидел на втором этаже и пил лекарство из огромной кружки. Пар исчезал во мраке.
Вскоре я заснул.
Я не знал верить своим глазам или нет. Медные лучи зимнего солнца скоро должны были зажечь небо оранжевыми пятнами. На часах, кажется было пол шестого, хотя нет, пять пятнадцать – двадцать… Ну да, пол шестого, если округлять. Я уже как двадцать минут проснулся и разглядывал мраморное темно-синее небо, по которому плавно плыли белые тягучие облака, как вдруг я заметил яркий луч и какое-то движение на участке моих соседей. Сначала это движение было аккуратным, как-будто кто-то боялся, что его заметят (боялся, что замечу я), но потом оно стало уверенней и луч света поскакал по снегу прямо к развалинам. Я знал кто это, но не мог поверить в это. Она попала в блёклый луч моего фонарного столба. На ней была большая серая куртка (непонятно, откуда она её взяла). Я слез со стула и осторожно, словно шпион, стал наблюдать за ней. Она быстро подбежала к пепелищу и (о нет!) юркнула прямо под обвалившийся второй этаж дома. Через десять секунд я услышал её крик, а затем с силой сдерживаемые рыдания – она нашла своего отца (но, разве, она не его искала?). Как же мне стало её жалко. Бедная, еще совсем юная девушка, маленький цветок, лишилась дома и семьи. И, я уверен, что даже не смотря на то, каким был её отец, она всё-равно любила его. Теперь, слыша её слезы, моё сердце трещало по швам. Мне хотелось выбежать к ней на встречу, обнять её и закрыть ей глаза. Мне хотелось утешить её, стереть из памяти это жуткое видение, хотелось подарить ей покой, но увы – я не в силах сделать нечто подобное. Теперь ей поможет лишь время. Удивительно как иногда внезапно может прийти человеколюбие. Удивительно и то, каким мощным может оказаться это чувство.
То, что произошло далее, добило меня окончательно. Она вылезла и вытянула из-под руин своего мертвого, покушеного огнём отца, а за тем, за ноги потащила его по снегу. Бедняжка на середине пути, обессилев от тяжёлой ноши, с детским криком отчаяния, упала в снег. Её плач ломал во мне все оковы, разбивал в крошку все ледники моей души. По щеке скатилась невидимая слеза. Мне жутко хотелось помочь ей, но я боялся, что увидев меня она опять сбежит. Бедная девочка, продолжила тащить своего отца, своего горе-защитника, по снегу, по направлению к дыре в заборе.
Рядом с забором она успокоилась и, перебиваясь редкими слезами, вытащила мертвеца за ограду. Я отошёл от окна, но вновь увидев движение, прильнул к нему и стал с удвоенным вниманием наблюдать. Теперь я был уверен, что мой разум трезв. «Зачем она вернулась?». Она быстро пробежала участку и нырнула в пепелище. Десять, двадцать, тридцать секунд. Осознание пришло неожиданно. Я почувствовал вибрации исходящие от записной книги. Она изначально пришла за ней. Не за отцом, а за книгой… Но как она, придя первый раз на пепелище, не проронила ни слезинки? Ведь логично было бы предположить, что в пожаре погиб её отец… Хотя, быть может она подумала, что её отец был не дома в ту ночь? Хотя что за бред! Куда пойдёт пьяный (сто процентов он был пьян) человек ночью, когда в округе, кроме меня больше никого, а до ближайшего города идти и идти?… И, даже если и предположить, что ей в голову могла прийти столь глупая мысль, не понятно: как она, опять же, не расстроилась хотя бы из-за самого пожара? Ведь сгорел её дом?! Я стал путаться в этих вопросах, в голове стали появляться ужасные теории о том, что могло произойти в ту ночь, но я их упорно отгонял. «Бред! Бред! – твердил я себе – Будь проклята моя бурная фантазия!». Девушка вылезла из под руин и, сбивая следы, юркнула в темный зёв забора.
Яркое солнце через лобовое стекло моей машины больно било мне в глаза, дорога несла меня к давно проснувшемуся городу.
Третий день
– Недавно, кстати, на соседней улице ограбили дом. Ну ладно. Мы сами всё решим, не волнуйтесь! – Прямо камень с души. – Главное, что при пожаре никто не пострадал. До свидания!
– До свидания!
Машина доехала до поворота и скрылась из виду. Я невольно улыбнулся. Зайдя в дом я налил себе чай и выпил лекарства.«Я солгал ради её блага». Но ложь во благо – всё равно ложь. «А не солгал ли я ради своего спокойствия? Ведь, скажи я правду, то меня бы заставили помогать им в расследовании, а потом, как единственного свидетеля, ещё и топить эту девушку в болоте, в котором она и так увязла по самый пояс». Нет, это было исключено! После ночной сцены, я меньше всего думал о себе. Вся моя душа сейчас рвалась к этому беззащитному ребёнку. При мысли о том, что с ней может случиться, внутри, под самыми ребрами, резко подскакивала ледяная жаба. Всё внутри сжималось, но я отгонял эти мысли, успокаивая себя тем, что всю жизнь был параноиком со слишком буйной фантазией. Я сел в машину и заехал в гараж. «Странно, – думал я – даже не думал, что когда-нибудь так сильно захочу о ком-то заботиться.»
Долгая поездка и ранее пробуждение высосали из меня все силы. Я вернулся в дом и лёг отсыпаться, но спать мой организм отказывался. Нервы колючей проволокой опутывали мою голову, мешая заснуть. Я вскочил с постели и подошёл к окну. За стеклом веселилась метель. Она прятала сгоревшие руины под толстым слоем снега. Вся улица накрылась ровным снежным ковром. Всё стало вдруг таким чистым, нетронутым. Казалось, что тут никого, будто бы ни души. Но белый свет меня тревожил, не смотря на всё это убранство, я никак не мог забыть то как Вика тащила труп своего отца. В голове появлялись страшные сцены, я стал привязываться к тому факту, что она так быстро успокоилась. «А не была ли та вспышка горя актерской игрой, специально для меня? Нет! Нет! Нет! Исключено, это действительно чистейший бред!».
Так было всю жизнь. Например, вижу невдалеке пару подростков, они начинают смеяться и мой мозг тут же даёт сигнал: «Они смеются над тобой!». Или выхожу из дома, встретиться с друзьями, и уже на светофоре думаю: «Всё ли я выключил?». Понимаю, что я отключил абсолютно всё, но тут мой мозг даёт сигнал: «А что, если тебя переклинило и ты перед уходом специально включил плиту и намеренно забыл. И вообще ты можешь быть психом!» И мучаюсь всю прогулку. У меня получается переключаться с этих мыслей, но это надо делать немедленно, сразу как они появляются. В противном случае паранойя обволакивает мой разум и медленно терзает его. Так не только у меня – это семейное.
Я схватил записную книгу, лёг в постель и приступил к чтению следующей записи. Начиналась она со стихотворных строк, которые показались мне очень знакомыми:
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…5
А затем, таким же красивым почерком началась сама история:
«Я ускорил шаг и поспешил за ним:
– Подождите! Постойте же!
Он не реагировал. Наверное, думал, что это не ему кричат. Я резко опустил руку на его плечо.
– Чего же вы?
Он обернулся и удивился моей внешности. Я к этому привык.
Он, не найдя ответа на мой вопрос, продолжал молча рассматривать меня. Тогда я продолжил:
– Я вижу, что жизнь вас помотала. Я проходил мимо и мне стало очень вас жаль. Я прошу вас, примите это – Я как можно медленней достал тысячу рублей. – Прошу вас, вам это точно нужно больше, чем мне. Не смогу себя сегодня порадовать сладким, зная, что кто-то столь несчастен. Возьмите, купите себе еды!
В смущении он отстранился от меня, тогда я сам положил ему деньги в карман грязной куртки.
– Не знаю, как вас отблагодарить… – Начал он, но во мне что-то вспыхнуло и боясь спугнуть это чувство я тут же прервал его.
– Единственное чем вы можете отблагодарить меня – это побыть счастливым. Хотя бы один день… Ну ладно я очень спешу! До скорого свидания!…»
Я оторвался от книги. «Этот рассказ связан с предыдущим?» Такая перспектива мне по душе. Читать от лица совсем другого героя, наблюдая ту же сцену показалось мне действительно увлекательным. Я продолжил с того же момента.
«…Я подумал обнять его, но мне было стыдно за свой поступок. „Наконец-то! Наконец-то чувства!“ Но отойдя от этого бедолаги я понял, что этот огонь был отблеском его страдания, что отразили ледники моей души. Опять эта страшная пустота. Она страшнее смерти. Бесконечная апатия и скука. В этом заточении я уже сотни, а то и тысячи лет. Я больше так не могу, но выбора у меня нет. Каждый день одно и тоже. И как у врача, который постоянно наблюдает мучение своих больных, моя душа также очерствела и затянулась толстым слоем льда. Я больше не испытывал сострадания, я вообще ничего не испытывал – издержки профессии. Поэтому почувствовав в себе легкое дуновение, хоть намёк на чувства я тут же хватался за них и тянул, упивался сладостной надеждой, что я выберусь, что наконец-то я стану свободным, но всё было лишь иллюзией. И с жгучим желанием испытать еще, я устроил эту игру, и теперь играю не по правилам…»
Во дворе разнёсся грохот. Я захлопнул книгу и аккуратно встал. Опять грохот. Я спустился по лестнице на первый этаж. Звук исходил откуда-то рядом с домом. Увидев в окне Вику, я быстро спрятался под подоконник. Грохот наконец кончился. Через десять секунд я услышал как она пробирается через толстый слой снега к калитке. Я, на четвереньках, прополз в коридор, напялил ботинки, шарф и куртку. Вика уже исчезла. Я вышел на улицу. Метель не унималась. Мой сарай с инструментами был слегка прикрыт, а рядом на снегу я обнаружил сбитый замок. Из инструментов пропала только лопата. Я знал, что она собирается сделать.
Я завернул за угол и увидел в пятидесяти метрах Вику. Ей было тяжело пробираться через сугробы, которые росли как на дрожжах. Я слез в канаву и стал следовать за ней. Занавес кустов умирающей сирени и шиповника скрывал меня от её глаз. Так, не замеченный, я шёл за ней минут двадцать. Изредка мне казалось, что я теряю её из виду, но в те же моменты слышал её всхлипывания и продолжал брести вперед. Я знал, что бедная девушка хочет похоронить своего отца.
Я хотел раз и навсегда разобраться со всем этим. Хотел остановить паровой двигатель паранойи, от которого весь мой мозг кипел. Я хотел узнать что случилось в ту ночь. Конечно, я бы мог прямо сейчас наброситься на нее, схватить и допрашивать её прямо в снегу, но я не дикарь и не изверг. Плюс правду силой не вытянешь. Будет лучше, если она мне доверится и расскажет всё на чистоту. А для этого нужно ей показать, что я хочу ей помочь. Но как это сделать я не знал…
Сбоку от меня стала вырастать чаща. Впереди был тупик и мостик, ведущий к лесной тропинке. Он располагался так, что если бы Вика решила пройтись по нему, то ей бы пришлось приложить колоссальные усилия и стать на несколько секунд слепой, чтобы не заметить меня. Рискуя быть услышанным, я кинулся вперед и забился под мост. «Теперь ей придется отгадать загадку». С мостика посыпался снег. Меня бросило в жар. Я стал считать про себя и досчитав до пятнадцати мышкой вылез из-под моста. Вика с каждым шагом скрывалась в густом лесу. Я залез на берег и пошёл за ней. Она как убитая шла вперёд, лопата плелась за ней хвостом. Она тихо плакала.
Мы шли в искусственных лесных сумерках. Высоченные сосны своей необычайно густой кроной скрывали солнце, и лишь малая часть лучей освещала нас. Я испугался, не заблудилась ли она, но её уверенный убитый шаг внушал мне спокойствие. Это преследование лишало меня сил. Постоянно пригибаясь, пролезая через ветки, ныряя в снег я еле-еле сдерживал дыхание, чтобы она не услышала меня. Нервы тоже давали о себе знать. Этакий саспенс. «…Один неверный шаг и ты погиб…»6 Всё тело гудело как трансформатор. Неожиданно она упала в снег. Её всхлипы в немом лесу оглушали меня. Я уже думал подбежать и схватить её на руки, но она поднялась и продолжила идти, только уже намного медленней. Вскоре мы подошли к небольшому оврагу. Она быстро сползла вниз и я услышал её голос. Она говорила со своим отцом… Как будто кто-то порвал нитку жемчуга, и маленькие перламутровые шарики поскакали по полу. Звук сочился солью. Это был голос надломленного беззащитного существа. Я подполз к краю оврага. Даже зная, что я увижу на его дне, я всё равно впал в шок. Эта картина ещё долгие и долгие годы приводила меня в ужас. Вика, стоя на коленях, стряхивала с трупа снег. Видно было, что частые истерики выбили бедняжку из колеи, но взгляд её был трезв, а голос чист. Она не помешалась. Я удивился тому, как сильно она любила своего отца. Её признания в любви и горькие сожаления убивали меня. Меня всего мутило. Мой разум как бы пытался оградить меня от этого, но я упорно вслушивался в каждый звук.
– Папа, папочка! – Она, кажется, поцеловала его в лоб. – Я так тебя люблю… Боже… Ты говорил, что будто бы я ненавижу тебя, но нет… Я прощаю тебя, ведь я знаю, что и ты любил меня. Любил сильнее всех на свете. О боже!.. Как бы я хотела, чтобы это был лишь сон, кошмар… Я бы прибежала сейчас домой и обняла тебя, а ты бы смутился и с наигранной холодностью спросил бы меня: «Ты что пьяна?». Ну как же так…
Её голос угас. Тело разбивали рыдания. Она склонилась над мертвым отцом, её волосы рассыпали и упали на его холодное лицо.
– Прости…
Я резко выпрямился и весь обратившись в слух пытался расслышать её слова.
– Прости меня… Это я виновата. Я просто… Просто хотела уехать отсюда… Начать всё заново… Как же я ненавижу сейчас себя… Но ради тебя и себя, я вылезу из этого болота, из этой… грязи… – Она заплакала сильнее. – Почему ты мне наврал, что ты уедешь вечером в город? Зачем?… Тебя не должно было быть дома той ночью!
Она встала и, отойдя от тела на пару шагов, со всей силой ударила лопатой в промерзшую землю. По всему оврагу разлетелся её крик. Пять ударов, десять. Она била землю и кричала от каждого удара.
Конец ознакомительного фрагмента.