Глава VI
Трудное решение
«Так вот эта таинственная комната, которая столько лет была заперта! – подумала Амина, входя в гостиную рано поутру, задолго до того как Филипп проснулся после предыдущей бессонной ночи. Девушка осмотрела обстановку и заглянула в птичьи клетки. – Бедняжки! – мысленно пожалела она умерших и давно истлевших канареек. – Значит, в этой комнате отец Филиппа явился его матери. Как такое возможно? Но Филипп говорит, что у него есть доказательства, а он никогда не лжет. Если бы Филипп погиб, я была бы счастлива, приди ко мне его дух. Все-таки это дух любимого человека, а не чей-то чужой. Боже, о чем я думаю? Какие глупые мысли лезут мне в голову! Стол опрокинут – почему? Матушка Филиппа испугалась и случайно задела его? Да, наверное, так и было. Вот и корзинка для рукоделия, из которой высыпаны все принадлежности. Беспричинный женский страх, что же еще? Обыкновенная мышь и та вызвала бы ужас у такой нервной женщины, как покойная Катрина Вандердеккен. Даже мне жутковато, оттого что эта гостиная столько лет не видела света, что ни один человек не переступал ее порога. Неудивительно, что Филипп подавлен тайной, связанной с этой комнатой. Ее нельзя оставлять в таком заброшенном состоянии, я приберу здесь и придам обстановке жилой вид».
Амина, с юных лет привыкшая ухаживать за отцом и вести их маленькое домашнее хозяйство, тотчас же взялась за работу. Прежде всего она сняла со стен и мебели, включая шар на потолке, всю паутину. Стол и кушетку девушка переставила на середину комнаты, а клетки вынесла прочь, чтобы потом выбросить. Буфеты, кресла, стулья и остальная мебель были тщательно вычищены и протерты, окно вымыто и распахнуто настежь. Яркое солнце заглянуло в него, и залитая теплым светом опрятная гостиная словно заулыбалась от радости и удовольствия. Амина твердо верила в то, что даже самые тягостные переживания притупляются, если о них не напоминают никакие предметы, амулеты и символы. Именно так она решила облегчить душевные муки Филиппа, которого успела полюбить со всей свойственной ее восточному темпераменту пылкостью. Оглядев комнату и не удовлетворившись результатом, девушка вновь принялась за дело, пока каждая картинная рама, каждый подлокотник кресла и каждая безделушка на камине и полках не засияли чистотой, как новенькие. Рабочую корзинку вместе с нитками, кисеей и начатой вышивкой Амина прибрала в шкаф, ключи, оброненные Филиппом, подняла и положила на стол. Потом открыла оба буфета, вымыла и вытерла стеклянные дверцы и занялась чисткой серебра.
– Амина! – На пороге стоял мингер Путс. – Дочка, что ты делаешь? Боже милосердный, – всплеснул он руками, подходя ближе, – неужели это чистое серебро? Ему ведь цены нет! Стало быть, правда, что у мингера Филиппа тысячи гильдеров? Где же они спрятаны?
– Что ты, отец! Не смей и думать о них! Твои деньги, слава богу, в целости и сохранности, и за это нужно благодарить Филиппа, который отстоял их от разбойников, явившихся убить и ограбить тебя.
– Да, это правда. Но так как он пока живет здесь, сколько он рассчитывает мне платить? Как ты думаешь, он много ест? Он должен щедро вознаградить меня за кров и за стол, раз у него столько денег. – Не обращая внимания на презрительную гримасу дочери, старик продолжал бубнить себе под нос: – Все-таки интересно, где он держит деньги. Он собрался в Индию с первым же судном, а за деньгами кто проследит?
– Я, – ответила Амина, – я сберегу их для него.
– Да-да, мы вместе будем беречь их, ведь судно может утонуть, в море такое часто случается…
– Нет, отец, ты не понял: не мы будем хранить деньги Филиппа, а я. Тебе нет до них никакого дела, береги свои.
Амина поставила вычищенное до блеска серебро обратно в буфеты, заперла их и, взяв с собой ключи, пошла готовить завтрак. Старик прильнул к стеклянным дверцам и залюбовался сквозь них дорогой серебряной посудой, от которой не мог оторвать глаз. Филипп, проснувшись, сошел вниз в кухню и, проходя мимо отворенной гостиной, заметил мингера Путса у буфетов. Резкая перемена в комнате сразу бросилась юноше в глаза и очень обрадовала его. Чувство глубокой благодарности Амине наполнило его душу. В этот момент появилась она сама, неся на подносе завтрак, глаза их встретились и сказали намного больше, чем произнесли бы их уста. Филипп сел за стол в гораздо лучшем настроении, чем вчера.
– Мингер Путс, – проговорил он, – я намерен оставить в ваше пользование свой дом на все время своего отсутствия. Я надеюсь, вам здесь понравится. Кое-какие маленькие распоряжения, которые кажутся мне важными, я сообщу Амине перед отъездом.
– Значит, вы покидаете нас, мингер Филипп? Уходите в море? Это очень приятно – путешествовать, посещать далекие страны, куда лучше, чем сидеть дома. Когда же вы уезжаете?
– Вечером я отправлюсь в Амстердам, чтобы условиться насчет плавания, но я еще вернусь, в ближайшие дни я точно не уйду в море, – улыбнулся Филипп.
– А, вы вернетесь! Да, конечно, ведь у вас здесь деньги и имущество, о которых нужно позаботиться. Будьте любезны, пересчитайте все свои гильдеры, а мы с дочерью обязуемся хранить их как зеницу ока. Где они у вас, мингер Вандердеккен?
– Я расскажу обо всем Амине, когда вернусь. Это произойдет недели через три или раньше.
– Отец, – вмешалась девушка, – ты собирался осмотреть ребенка бургомистра. Тебе пора.
– Да-да… немного погодя… всему свое время, мне нужно прежде кое-что обсудить с мингером Филиппом, у меня возникли вопросы касательно его дел.
Филипп вспомнил, как еще недавно силой заставлял доктора прийти к ним в дом и облегчить страдания умирающей матери, а тот отказывался, ссылаясь на срочный вызов к бургомистру. Как все изменилось за считанные дни! Что, однако, творит с людьми жадность! И сразу же воспоминание о бедной матери болью отозвалось в сердце юноши, и он погрустнел. Амина, тотчас догадавшись, что творится в душе Филиппа и в голове ее отца, недолго думая, принесла шляпу и трость, ласково, но твердо подала их старику и проводила его до двери. Путс, кряхтя и ворча, однако по привычке повинуясь дочери, поплелся к бургомистру.
– Вы едете так скоро, Филипп?! – воскликнула Амина, когда они остались одни.
– Да, еду сегодня, но надеюсь, как уже говорил, вернуться перед отплытием. Если вдруг по каким-то причинам это не получится, хочу передать вам теперь же свои распоряжения. Дайте, пожалуйста, ключи. – Он отпер буфет и железный ларец, где лежали деньги. – Вот они, Амина. Незачем их пересчитывать, как предлагал ваш отец. Как видите, я не лгал, говоря, что у меня тысячи гильдеров. Но в данное время я в них не нуждаюсь, мне еще предстоит обучиться морскому ремеслу. Когда я возвращусь из плавания, если выживу, то на эти деньги приобрету собственное судно. Поскольку я не ведаю, что мне готовит судьба, считаю нужным заранее позаботиться о необходимом.
– А если с вами, не дай бог, что-то случится? – тихо спросила Амина.
– Тогда деньги перейдут к вам, Амина, точно так же, как и все, что содержится в этом доме, да и он сам.
– Но ведь у вас есть родные…
– У меня только один родственник – дядя; человек он состоятельный, но когда мы с матерью бедствовали, он мало нам помогал, точнее, почти вовсе не принимал в нас участия, поэтому я ему ничего не должен, да он и так обеспечен. В целом мире живет только одно дорогое мне существо, к которому намертво приросло мое сердце, и это вы, Амина! Я хочу, чтобы вы видели во мне брата, и обещаю, что всегда буду питать к вам самую нежную братскую любовь.
Амина промолчала. Филипп достал из початого мешочка горсть гильдеров на дорожные расходы, затем, замкнув ларец и буфет, отдал ключи девушке. Он собирался сказать ей что-то еще, но в дверь осторожно постучали, и в дом вошел патер Сейсен.
– Храни тебя Бог, сын мой, и тебя, дитя мое, хотя я никогда не видел тебя прежде. Ты дочь мингера Путса?
– Да, – кивнула Амина.
– О, я вижу, Филипп, комната отперта! Я слышал, что произошло, и мне надо побеседовать с тобой. Если можно, пусть милая девушка оставит нас одних.
Амина тотчас вышла, и патер, сев на кушетку, указал Филиппу на место рядом с собой. Разговор продолжался долго: вначале духовный отец начал выведывать у юноши про его семейную тайну, но не добился тех сведений, которые рассчитывал получить. Молодой человек уклончиво сообщил ему примерно то же, что и Амине. Он также объявил патеру, что намерен уйти в плавание, а на случай своей гибели заранее завещает все имущество доктору Путсу и его дочери. Патер, удивившись, принялся расспрашивать юношу о мингере Путсе, поинтересовался, какую веру исповедует старый доктор, так как его никто никогда не видел в церкви, причем ходили слухи, что он не христианин и еретик. Филипп сослался на свою неосведомленность и прибавил, что дочь доктора желает просветиться учением христианской веры, и попросил святого отца принять на себя эту миссию, поскольку обычный прихожанин к ней не подготовлен. На это патер Сейсен, сразу догадавшийся, что молодой человек влюблен в юную красавицу, охотно согласился. Через два часа беседа была прервана возвратившимся мингером Путсом, который, завидев в гостиной священника, пулей вылетел оттуда и захлопнул дверь. В заключение Филипп позвал Амину и попросил ее в виде одолжения принимать в доме патера Сейсена, после чего добрый старик благословил обоих и откланялся.
– Надеюсь, вы не ссудили его деньгами, мингер Филипп? – спросил Путс, когда священник покинул дом.
– Нет, – ответил Филипп, – но я сожалею, что не подумал об этом.
– Что вы! Это хорошо, что вы ничего не дали ему. Какая от него польза? Деньги лучше, чем религиозные проповеди, и пусть он больше не является сюда.
– Послушай, отец, – возразила Амина, – патер приходит общаться с мингером Филиппом, который сам решает, кого ему принимать, а кого нет, ведь это его дом.
– Ну ладно, коли мингер Филипп этого желает… Но ведь он уезжает!
– Даже если и так, почему патеру не навещать нас? Я всегда буду ему рада.
– Ты? Как это? Зачем? Что ему от тебя нужно? Если он повадится в дом, я предупреждаю, что не дам ему ни гроша, и тогда он сам скоро забудет сюда дорогу.
Филипп усмехнулся, но не стал спорить, да и времени уже не оставалось. Вскоре юноша попрощался с Аминой в присутствии ее отца, который не отходил от молодых людей ни на минуту, по-прежнему пытаясь получить от Филиппа хоть какие-нибудь сведения по поводу спрятанных в доме денег.
Через два дня молодой Вандердеккен прибыл в Амстердам и, наведя справки, узнал, что до отхода ближайшего судна в Ост-Индию пройдет не менее нескольких месяцев. Ускорить путешествие не представлялось возможным: образование Голландской Ост-Индской компании положило конец всем частным предприятиям, связанным с мореплаванием. Суда компании отправлялись в рейс лишь в такое время года, которое считалось наиболее благоприятным, чтобы обогнуть мыс Бурь, или мыс Доброй Надежды. Первым на очереди к отплытию был трехмачтовый корабль «Тер-Шиллинг», сейчас полностью разоруженный и без оснастки. Филипп разыскал капитана этого судна и сообщил ему о своем желании отправиться в дальнее плавание, чтобы ознакомиться с профессией моряка и изучить под руководством опытных наставников морское дело. Капитану понравилась наружность юноши, а так как тот соглашался не только не получать никакого жалованья, но и платить за свое пребывание и обучение известную сумму, то ему пообещали койку и содержание на положении младшего офицера. После этого ему объявили, что его заранее уведомят о дате отправления судна, а пока он свободен. Сделав на первый случай все возможное для исполнения принесенной клятвы, Филипп решил вернуться домой и провести оставшееся время в приятном для себя обществе Амины.
В последующие два месяца мингер Путс продолжал трудиться на своем поприще и редко бывал дома, поэтому молодые люди долгие часы проводили наедине. Любовь Филиппа к девушке оказалась взаимной, это было даже нечто большее, чем любовь, – благоговейное обожание с обеих сторон, усиливавшееся с каждым днем. Иногда, правда все реже, Филиппа преследовали мрачные мысли о будущей несчастливой судьбе, но улыбка Амины разгоняла их, как солнышко тучи: стоило юноше взглянуть на милое личико возлюбленной, как все страхи и опасения исчезали. Амина не скрывала своего чувства, а наоборот, выражала его в каждом слове, взгляде и жесте. Когда Филипп целовал ее руку и коралловые губки или обнимал ее стан, Амина не противилась: ей казалось, что счастье всей ее жизни заключается в любви этого благородного юноши, а если так, к чему холодность и притворство? Амина хотела получить от любви все. Однажды патер Сейсен, уделявший дочери мингера Путса особое внимание, посетил дом Вандердеккена и, застав Филиппа и девушку в объятиях друг друга, неодобрительно покачал головой.
– Дети мои, я давно наблюдаю за вами, и то, что вы делаете, нехорошо, – сказал он. – Даже если ты, Филипп, помышляешь о женитьбе, такая игра опасна. Прежде я обязан соединить вас перед лицом Господа. Не может быть, Филипп, чтобы я ошибся в тебе, – строго добавил духовный отец, – ты добрый христианин и путь греха не для тебя.
При этих словах Филипп вздрогнул:
– Нет-нет, святой отец. Но я попрошу вас оставить нас сейчас и прийти завтра. Мне нужно принять решение, а до этого я должен поговорить с Аминой.
Патер вышел, и в комнате повисла тишина. Амина побледнела, потом покраснела, сердце ее учащенно забилось в ожидании того, что скажет Филипп.
– Патер прав, Амина, – произнес юноша, садясь рядом, – так дальше нельзя. Я очень хочу всегда быть рядом с тобой, но меня ждет иная участь. Ты знаешь, Амина, что я люблю даже землю, к которой прикасаются твои ножки, но я не имею права просить тебя соединить свою судьбу с моей, ибо это сулит тебе горе и невзгоды.
– Соединяя наши судьбы, мы вовсе не обречены на горе и невзгоды, Филипп, – едва слышно возразила девушка, сконфуженно потупив глаза.
– Я не настолько эгоистичен и черств, чтобы принимать такую жертву с твоей стороны, Амина! – воскликнул юноша.
– Послушай меня, я привыкла выражаться прямо – так, как чувствую сердцем. Ты говоришь, что любишь меня. Я не знаю, как любят мужчины, но за себя вполне ручаюсь. Я ощущаю всей своей кровью, что если ты сейчас оттолкнешь меня, то поступишь жестоко и себялюбиво, и меня это очень ранит. Ты повторяешь, что тебе нужно уехать отсюда, что ты дал обет, что этого требует твоя роковая тайна. Но я тебя не разубеждаю. Пусть сбудется предначертанное свыше. Отчего же я не могу отправиться с тобой? Чем я тебе помешаю?
– Скитаться вместе со мной? Да ты что, Амина?! Ты хочешь погибнуть раньше времени?
– Хотя бы и так. Что с того? Смерть есть не что иное, как освобождение, я ее не боюсь, Филипп. Я страшусь другого – потерять тебя. Кроме того, разве твоя жизнь не в руках Всевышнего? Почему ты с такой уверенностью твердишь про смерть? Ты уже все решил за Бога? Ты противоречишь сам себе: если судьба сделала тебя своим орудием и предначертала тебе выполнить важную миссию, она сохранит тебя, убережет до того момента, когда ты достигнешь цели. Мне хочется знать твою тайну, Филипп, не из-за любопытства, а потому что женский ум нередко оказывается находчивее и проницательнее мужского, и он тебе пригодится. Но давай взглянем на дело иначе: разве не отрадно и не утешительно мужчине делить горе, заботы и тревоги, равно как и радости, с родным существом, которое, по твоим словам, ты любишь больше всего на свете?
– Дорогая Амина, неужели ты не понимаешь, что именно моя горячая любовь к тебе лишает меня твердости и хладнокровия? Видит Бог, я блаженствовал бы, соединившись с тобой теперь же! Но что-то останавливает меня, то, чего я не способен толком выразить. Я не вправе скрывать от тебя никакие тайны, будь мы мужем и женой, но я не могу жениться на тебе, прежде чем ты не узнаешь про мой обет. Так пусть же окончательно решится моя судьба! Я готов поставить на карту свое будущее и всю свою жизнь. Ты убедишься: мне трудно надеяться на счастье, хотя в этом нет ни малейшей моей вины, – и тогда ты сама рассудишь, как поступить. Помни только, что клятву мою слышало Небо, и ничто не принудит меня изменить ей. Не забывай это и выслушай мою исповедь, и если после всего, что я тебе открою, ты еще захочешь стать женой человека, лишенного светлых надежд и обреченного подчиняться воле рока, так тому и быть. Значит, на мою долю выпадет короткое, как вспышка, но громадное счастье, которое я пока ничем не заслужил.
– Хорошо. Не тревожься и говори по порядку, – попросила Амина.
Филипп в мельчайших подробностях передал девушке все, что уже известно читателям. Амина сосредоточенно слушала его, и на ее лице отражалось полное спокойствие. В заключение юноша повторил ей свою клятву, которую запомнил наизусть слово в слово.
– Теперь ты все знаешь, дорогая.
– Страшная история, Филипп, – задумчиво произнесла Амина. – Я тебя не перебивала, теперь ты меня послушай, но прежде дай мне, пожалуйста, священную реликвию – мне хочется взглянуть на нее и убедиться, что эта маленькая вещица обладает такой силой. Прости мне, Филипп, мои сомнения, но я еще не вполне утвердилась в новой вере, в которой ты и добрый патер наставляете меня. Я не говорю, что это невозможно, но мне пока позволительно сомневаться. Твой сыновний долг мне понятен, ты обязан помочь отцу, и я не собираюсь отвращать тебя от того, что справедливо. Наоборот, я первая заклинаю тебя: ищи своего отца, Филипп, и, коли это в твоих силах, облегчи его участь. Наверное, это не сразу удастся тебе, но я уверена: если ты избран для столь высокой цели, то и в беде, и в нужде, и в опасности Провидение пощадит тебя и сохранит вплоть до исполнения твоего предназначения. Ты не раз возвратишься из плавания домой и всякий раз найдешь утешение, поддержку, любовь и ласку своей жены Амины, а когда Богу станет угодно призвать тебя к Себе, то память о тебе, если твоя супруга переживет тебя, будет для нее так же дорога и священна, как и ты сам. Филипп, ты предоставил мне решать, и вот моя воля: я согласна стать твоей женой, я – твоя!
Она протянула к нему руки, Филипп прижал ее к своей груди и в тот же вечер попросил у старика руки его дочери. Мингер Путс недолго сомневался: едва Филипп раскрыл перед ним железный ларец, доктор тотчас дал согласие на брак. Патер Сейсен зашел на другой день и получил от Филиппа положительный ответ, а спустя три дня колокола маленькой приходской церкви радостно зазвонили, оповестив горожан о бракосочетании Филиппа Вандердеккена и Амины Путс.