Глава IV
Тысячи гильдеров
Пусть читатели представят себе чувства приговоренного к смерти преступника, уже смирившегося со своей участью и неожиданно узнавшего, что он помилован, вновь ожившего для надежд и рисующего себе отрадное будущее. И вдруг ему объявляют, что помилование не утверждено и его все-таки казнят. Таково было душевное состояние Филиппа, когда он вышел из дому. Он долго брел, не разбирая дороги, зажав в кулаке письмо и стиснув зубы, наконец, запыхавшись от ходьбы, опустился на скамейку и посидел, бессмысленно уставившись на листок бумаги, который держал обеими руками у себя на коленях. Он повертел его, разглядывая со всех сторон, – листок был сложен вдвое и запечатан черной печатью. Филипп тяжело вздохнул.
– Нет, – сказал он сам себе, – я не могу прочесть его сейчас, потом, попозже.
Еще с полчаса он бесцельно ходил по улицам, до ряби в глазах глядел на яркое солнце, после чего остановился и поискал место, где бы укрыться от прохожих, незаметно сломать печать и прочесть страшное послание из неведомого мира. В нескольких шагах от себя перед небольшой рощицей юноша заметил кустарник и, замаскировавшись там, еще раз осмотрелся, чтобы убедиться, что никто его не видит. Солнце уже садилось, и молодой человек, подумав про себя: «Видно, такова Твоя воля, Господи, и такова моя судьба!» – решил более не медлить. Он вспомнил, что письмо вручил его матери не обычный смертный, – оно содержало тайну бесплотного духа, осужденного или обремененного страшным заклятием, что эта тайна касалась его родного отца и что только в этом письме заключалась надежда на спасение, о котором молил бедный отец. «Какой же я трус! – упрекнул себя юноша. – Зачем я потерял столько времени? Солнце как нарочно задерживается на холме, чтобы дать мне возможность прочитать письмо, даже солнце ждет меня!» Вернув себе обычное мужество Вандердеккенов, Филипп спокойно сорвал печать с вензелями отца и прочел следующее:
«Дорогая Катрина!
Одному из тех милосердных духов, которые льют слезы и скорбят о преступлениях смертных, было дозволено сообщить мне тот единственный способ, каким с меня можно снять ужасное проклятие. Если бы на палубе моего судна оказалась та святыня, которой я поклялся, если бы я приложился к ней с полным раскаянием и уронил на священное древо Животворящего Креста хоть одну слезу глубокого раскаяния, душа моя обрела бы покой.
Каким образом это сделать и на кого возложить выполнение столь трудной миссии, я не знаю, но, Катрина, у нас с тобой есть сын – впрочем, нет, пускай он ничего не знает обо мне, а ты молись за меня и прощай!
«Значит, это правда, ужасная правда, – застучало у Филиппа в висках, – и на моем отце по сей день лежит проклятие! И он указывает на меня! А что ему еще остается? Разве я не сын его, разве это не мой долг? Да, отец! Ты недаром писал эти строки! Надо прочесть их еще раз». Филипп хотел поднести письмо к глазам, но его уже не было. Как? Он ведь только что держал его в руке? Юноша стал шарить на траве подле себя, полагая, что выронил письмо, – увы, оно исчезло бесследно. Неужели письмо – тоже призрак? Нет! Он только что прочел его от слова до слова и запомнил текст. «Значит, письмо было обращено исключительно ко мне, – догадался Филипп, – и мне, лишь мне одному предназначена трудная миссия. Что же, я принимаю ее на себя с полной готовностью!» Филипп встал на колени и произнес:
– Слушай меня, отец, если тебе дано слышать! Слушай, милостивое к нам, грешным, Небо! Слушайте сына, который на этой священной реликвии клянется, что снимет с отца проклятие или погибнет, если так ему суждено. Сын посвятит этому всю жизнь и, исполнив свой долг, умрет в надежде на лучшую долю и мир с самим собой. Пусть Небо, принявшее богохульную клятву моего отца, примет ныне и так же занесет на свои скрижали клятву сына, произнесенную над тем же Животворящим Крестом Господним, и если я нарушу клятву, да падет на меня кара более тяжелая, чем на моего отца!
Филипп уткнулся лицом в землю, прижав к губам святыню. Солнце зашло, сгустились сумерки, а юноша все еще пребывал в немой молитве и размышлении. Несколько человек расположились поблизости от него в рощице на траве. О чем они говорили, Филиппа не интересовало, но их голоса заставили его встрепенуться и вернули к действительности, и первым его побуждением было встать и идти домой. Но тут юноша уловил вскользь брошенное имя мингера Путса, прислушался и понял, что в зарослях прячутся четверо беглецов из арестантских рот и намереваются этой ночью напасть на жилище доктора, у которого, по их убеждению, в доме напрятано полным-полно денег.
– Все делаем, как я наметил, уяснили? – прошептал первый голос, очень уверенный, по-видимому, зачинщика. – Старый лекаришка живет с дочкой, больше у них никого нет.
– Так дочь и есть его главное богатство, – засмеялся другой. – Заранее предупреждаю: красавица – моя.
– Ты нахал, Битенс! Так мы тебе ее и отдадим! – захихикал первый. – Хотя если ты выкупишь ее у нас, то черт с тобой. Вопрос в цене…
– И сколько вы хотите отступного?
– Пятьсот гильдеров.
– Эге! Ладно, но при условии: если на мою долю не придется такой суммы из общего барыша, а выпадет меньше, я все равно получу девушку за столько, сколько у меня будет.
– Об этом не беспокойся, – заверил первый. – По слухам, у старика в мошне свыше двух тысяч гильдеров. Вот так-то! Ну а вы, ребята, что молчите? Отдадим Битенсу девицу за пятьсот?
– Пусть берет, если невтерпеж, а нам сейчас важнее денежки, – угрюмо отозвались еще двое.
– Спасибо, друзья! – воскликнул тот, кого называли Битенсом. – Вы зря считаете меня подлецом: девушку эту я любил и хотел жениться на ней, но старый филин отказал мне, юнкеру флота, почти офицеру! Ну ничего, он у меня попляшет, как только мы до него доберемся!
– Сейчас пойдем, Джон, или обождем, как все угомонятся? Через час взойдет луна, и нас могут увидеть, – пугливо сказал третий.
– Кто нас увидит? – возразил Джон, явно зачинщик. – Чем позже, тем лучше. До дома лекаришки отсюда полчаса ходу. Выдвигаемся через полчаса и как раз подгоним так, чтобы месяц светил нам, когда мы начнем вытаскивать из сундуков и пересчитывать денежки, ха-ха! Заряжу пока карабин, чтоб потом не терять времени.
– Ты в этом деле ас, тебе и темнота нипочем.
– Еще бы! Эх, и всажу я старому скряге пулю прямо в лоб!
– А я не буду в него стрелять, – нерешительно произнес четвертый голос. – Он однажды спас мне жизнь, когда другие врачи заявили, что мое положение безнадежное.
Филипп так встревожился за доктора и еще больше за его прекрасную дочь, что позабыл о своем несчастном отце, роковом письме и страшной клятве, которой отныне связал себя. Не дослушав бандитов, он дополз до рощи, незаметно выбрался на дорогу, во весь дух помчался к дому мингера Путса и меньше чем через двадцать минут постучался у входа. Кругом было тихо и безлюдно, дверь, как всегда, заперта на надежные засовы. Филиппу никто не ответил. Он постучал громче и настойчивее, теряя терпение. Не иначе, мингера Путса вызвали к больному, а девушке запрещено подходить к двери. Тогда Филипп закричал достаточно громко, чтобы его услышали в доме:
– Барышня, вашего отца сейчас нет, верно? Я – Филипп Вандердеккен. В эту ночь четверо злодеев собираются убить вашего отца и украсть его деньги. Через несколько минут они будут здесь, и я пришел предупредить вас и защитить, если смогу. Клянусь святыней, которую вы мне вернули вчера, что мои слова – правда! – Филипп подождал с полминуты, но ответа не последовало. – Сударыня! – упорствовал он. – Отзовитесь, если вы дорожите тем, что ценнее, чем все золото вашего отца! Отворите окно наверху и выслушайте меня! Вам ничто не угрожает!
Вскоре окошко распахнулось, стройный силуэт прекрасной дочери мингера Путса вырисовался смутным очертанием в окружающей мгле.
– Что вам здесь нужно, молодой человек, в такое время? Что вы так настойчиво хотите сообщить мне? Я вас не поняла – из дома плохо слышно.
Филипп подробно рассказал все, что узнал, и в заключение попросил, чтобы она впустила его в дом, – иначе как же он защитит ее от разбойников?
– Прекрасная барышня, вы в опасности! Ведь они уступили вас за пятьсот гильдеров одному из этих негодяев – кажется, его зовут Битенс. Я знаю, что вы не дорожите деньгами, но подумайте о себе, разрешите мне войти в дом и, молю вас, не сомневайтесь в моей честности!
– Как имя этого человека? Битенс? – переспросила девушка.
– Они так его называли, и он говорил, что любил вас.
– Это имя мне знакомо, я его хорошо помню, но не знаю, что мне теперь делать. Отца позвали к роженице, и он, наверное, не скоро вернется. Как же я могу отпереть вам дверь ночью, когда отца нет дома? Я ведь совершенно одна и беззащитна. Я не должна так поступать. Однако я верю вам и не допускаю мысли, что вы такой подлец, чтобы выдумать подобную историю.
– Нет, клянусь вам! Вы правы – осторожность на первом месте, но сейчас вы рискуете жизнью и честью, поэтому прошу вас впустить меня.
– Допустим, я отопру вам дверь, как вы в одиночку дадите отпор четверым? Они скоро одолеют вас, и тогда погибнет еще одна жизнь без всякой пользы.
– Если у вас в доме есть оружие, – а я думаю, что ваш отец позаботился об этом, – то вы увидите, что вам нечего бояться: у меня хватит смелости и навыков оградить вас от мерзавцев!
– Знаю, что вы решительны и способны прийти на помощь, искренне благодарю вас за вашу готовность, но… я не смею открыть вам дверь.
– Коли вы не впустите меня в дом, я останусь у дверей безоружный и почти беззащитный против четверых вооруженных грабителей. Все же я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы защитить вас от них, и не сойду с этого места, пока жив.
– Значит, я окажусь вашей убийцей? – воскликнула девушка. – Нет, это не годится. Поклянитесь, молодой человек, всем святым и всем самым чистым и непорочным на земле, что вы не обманываете меня.
– Клянусь тобой, прекраснейшая девушка, которая отныне мне дороже всего на свете!
Окно закрылось, в нижнем этаже загорелся свет, а спустя минуту тяжелая входная дверь со скрипом отворилась. Прелестная дочь мингера Путса стояла на пороге со свечой в правой руке, румянец то приливал к ее щекам, то, наоборот, они становились матово-бледными; девушка тяжело дышала от сдерживаемого волнения, в опущенной левой руке она держала, пряча в складках платья, пистолет, по-видимому, заряженный. Филипп заметил его, но не подал виду, не желая смущать барышню.
– Если вы колеблетесь или передумали, – сказал он, – если вам кажется, что вы поступаете дурно, впуская меня в дом, если вы подозреваете меня в чем-то нехорошем, еще не поздно: никто не помешает вам сейчас же захлопнуть дверь у меня под носом. Как видите, я пока не переступил порог вашего дома. Но ради вас самой умоляю: позвольте мне остаться – прежде чем взойдет луна, разбойники явятся сюда. Я собственной грудью стану защищать вас до последней минуты – только доверьтесь мне. Да и кто кроме отъявленных подонков способен причинить вам, почти небесному созданию, хоть малейшее зло?
В эту минуту девушка и впрямь выглядела настолько обворожительной, что ею нельзя было не залюбоваться. Тонкие, словно точеные черты ее лица то ярко освещались огнем вспыхивавшей свечи, то оставались в тени, когда задуваемое ветром пламя ослабевало; стройная фигура в наряде необычного покроя казалась еще грациознее. Дочь лекаря стояла с непокрытой головой, и длинные густые косы свободно ниспадали ей на грудь. Все в ней – и лицо, и наряд – сразу изобличало чужестранку, и всякий знакомый с разными народами и типами рас тотчас же признал бы в ней женщину арабской крови. Обращаясь к Филиппу и стремясь проникнуть в его самые сокровенные мысли, она смотрела ему прямо в глаза и видела в них столько искренности и чистосердечия, а во всем поведении юноши – столько благородства и прямоты, что совершенно перестала бояться его и после минутного колебания спокойно произнесла:
– Заходите, молодой человек, я вам верю.
Филипп вошел, и они вместе заперли и забаррикадировали дверь.
– Нельзя терять времени! – оживился Филипп. – Надо готовиться к обороне. Как ваше имя? Как мне вас называть?
– Амина, – тихо ответила девушка, немного отступив в темноту.
– Благодарю вас за доверие, Амина. Имеется у вас в доме какое-нибудь оружие, патроны?
– Да. Есть и то и другое. Но лучше бы отец вернулся.
– Я тоже желаю, чтобы он вернулся, до того как придут убийцы. Но не дай бог, если он окажется у дома в момент нападения: я уже говорил вам, что один из разбойников, кажется, Джон, хочет выстрелить вашему отцу прямо в лоб. Если бандиты захватят мингера Путса, они его не пощадят или потребуют в качестве выкупа все его деньги и вас, Амина. Где оружие?
– Следуйте за мной! – решительно ответила девушка и направилась в одно из помещений верхнего этажа, оказавшееся кабинетом ее отца: вдоль всех стен тянулись полки, заставленные баночками, склянками и коробочками с лекарствами, в одном углу помещался большой железный сундук, а над камином висели несколько ружей и три пистолета. – Все они заряжены! – объявила Амина и положила на стол пистолет, который сжимала в руке.
Филипп снял со стены оружие, внимательно осмотрел все курки, затем проверил пистолет Амины, убедившись, что и он заряжен, после чего спросил с усмешкой:
– Вы собирались меня застрелить, Амина?
– Нет, не вас, а разбойников, если бы им удалось пробраться сюда.
– Я встану к тому окну, что вы открывали, в комнате должна быть полная темнота; вы сидите здесь, а если вам так спокойнее и безопаснее, то запритесь на ключ.
– Вы меня плохо знаете, – вспыхнула Амина, – я не боюсь врагов. Я считаю себя вправе остаться подле вас и заряжать оружие, чему я хорошо обучена, вы сами убедитесь.
– Нет, – воспротивился Филипп, – это недопустимо. Вас, не приведи Господь, ранят, я ведь буду стрелять из окна, завяжется перестрелка.
– Вы полагаете, я соглашусь бездельничать, затворившись в четырех стенах, в то время как я обязана помогать человеку, который ради меня рискует жизнью? Я понимаю свой долг, сударь, и исполню его.
– Вам нельзя рисковать собой, Амина, – возразил Филипп, – моя рука лишится твердости, если я поминутно буду думать, что вам грозит опасность. Давайте отнесем оружие в ту комнату – у нас мало времени.
Оба разложили ружья и пистолеты на столе у окна, после чего Амина ушла в кабинет отца, унося с собой свечу. Оставшись один, Филипп открыл окно и высунулся на улицу – никого, прислушался – тихо, нигде ни звука. Луна начинала всходить из-за далекого холма, но ее застилали легкие облачка. Юноша продолжил вслушиваться в тишину и наконец уловил внизу сдавленный шепот. Он осторожно выглянул и с трудом различил у входной двери четыре темные фигуры. На цыпочках он отошел от окна и завернул в соседнюю комнату, где Амина готовила патроны.
– Эти гады уже на месте, – тихо сообщил Филипп, – совещаются у двери. Можете сами посмотреть: нас из окна не видно. Вы убедитесь, что я вам не лгал.
Девушка выскользнула в соседнюю комнату, быстро глянула сквозь штору и, вернувшись, ласково положила руку на плечо Филиппа:
– Простите мне мои сомнения! С вами я не страшусь никаких разбойников, но боюсь за отца: вдруг он вернется раньше? Они же схватят его!
Филипп прокрался к окну для рекогносцировки. Четверо все еще находились у входа: дверь была так крепка, что даже общими усилиями бандиты не могли ее вышибить, поэтому решили действовать иначе. Они постучали – никто не отозвался, загромыхали сильнее – бесполезно, снова начали что-то обсуждать и спорить, после чего приставили дуло карабина к замочной скважине и выстрелили. Замок сорвало, но железные болты изнутри и крепкие металлические засовы вверху и внизу по-прежнему удерживали дверь. Юноша хотел выстрелить в злодеев тотчас, как увидел их из окна, но его природная честность и порядочность не позволяли ему убивать людей, даже гнусных, без крайней необходимости. Поэтому он сдерживал себя до тех пор, пока враги не напали первыми. Тогда он поднял карабин вровень с головой одного из разбойников: того, который приложил глаз к замочной скважине и осматривал действие, произведенное выстрелом, – и спустил курок. Негодяй повалился мертвым, а его подельники враз отпрянули от двери, точно пораженные громом. Но в следующий момент кто-то из троих выпалил в Филиппа, который опасно свесился из окна, пытаясь разглядеть, достиг ли цели его выстрел. К счастью, разбойник промахнулся, и, прежде чем молодой человек успел понять, что ему угрожала смертельная опасность, Амина, очутившись подле, оттащила его от окна.
– Что вы делаете, Филипп? Безрассудно высовываться вперед! – горячо прошептала она.
«Она назвала меня по имени», – возликовал он в душе, но не проронил ни слова.
– Вы себя выдали! Теперь враги начнут подстерегать вас у окна, – продолжала Амина, – возьмите другое ружье и идите в коридор или сени. Если они сорвали дверной замок, то сумеют просунуть в отверстие руку и, пожалуй, сшибить засовы. Надеюсь, это им не удастся, но уверенности нет. Вам лучше занять оборону в сенях, где вас не ожидают увидеть.
– Вы правы, – согласился Филипп, спускаясь по лестнице.
– Но заметьте, вам нельзя стрелять оттуда больше одного раза! Если вы убьете второго преступника, их останется двое, и тогда они не смогут одновременно караулить окно и ломиться в дверь. Идите, я заряжу карабин!
Сойдя вниз в полной темноте, Филипп приблизился к двери и заметил, что один из бандитов, просунув руку в брешь на месте свороченного замка, старается дотянуться до верхнего болта и отодвинуть его. Юноша прицелился, чтобы спустить курок и всадить в злодея весь заряд, как вдруг на улице грянул выстрел. «Амина высунулась из окна и, наверное, ранена!» – промелькнуло у Филиппа в голове. Движимый чувством мести, он выстрелил через брешь во врага и помчался наверх узнать, что с девушкой. Возле окна ее не оказалось, он кинулся в соседнюю комнату и застал ее спокойно заряжавшей карабин.
– Господи! Как вы напугали меня, Амина! Я услышал выстрел и решил, что вы показались в окне и что они стреляли по вам!
– Нет, что вы! Я подумала о другом: когда вы станете стрелять через дверь, они ответят вам тем же и ранят вас, поэтому побежала к окну и высунула из него на палке старый сюртук отца, а поскольку злодеи подстерегали вас в окне, то, конечно, тотчас же выпалили.
– Право, Амина, я не ожидал столько храбрости и хладнокровия от такой молодой прекрасной девушки, как вы! – восхитился Филипп.
– Разве только старые и безобразные люди отличаются мужеством и рассудительностью? – улыбнулась она.
– Я не это хотел сказать, Амина, но сейчас не время, мне надо бежать к двери. Дайте мне этот карабин и возьмите мой!
Филипп бросился вниз разведать обстановку, но едва дошел до двери, как с улицы донесся голос мингера Путса. Амина, тоже услышав голос отца, в одну минуту очутилась подле юноши, в обеих руках она сжимала по пистолету.
– Не бойтесь, Амина, их осталось всего двое. Мы спасем вашего отца! – И Филипп поспешно отодвинул засовы.
Дверь распахнулась, молодой человек с карабином выскочил на улицу: мингер Путс лежал на земле, и один из убийц уже занес над жертвой нож, но меткая пуля Филиппа предотвратила смертельный удар. Последний бандит, понимая, что терять ему нечего, схватился с Вандердеккеном врукопашную. Неизвестно, чем окончился бы этот поединок, если бы не Амина: выбрав удачный момент, она подбежала и с близкого расстояния выстрелила в преступника. Мингер Путс, возвращаясь домой, еще издали услышал выстрелы, тревога за дочь и за сундук с деньгами придала ему крылья – доктор даже не подумал о том, каким образом он, слабый, беззащитный и безоружный старик, может дать отпор вооруженным молодым головорезам. Добежав до дома, он, вконец обезумевший, с воплем кинулся на двух разбойников, которые тотчас повалили его и, конечно, отправили бы на тот свет, если бы Филипп вовремя не подоспел и не спас доктора от гибели. Едва последний злодей рухнул, истекая кровью, Филипп поднял доктора Путса и, как малого ребенка, на руках отнес его в дом. От страшного испуга и нервного перевозбуждения старик находился в полубессознательном состоянии, но вскоре пришел в себя и завопил:
– Амина! Дочка! Где моя дочь? Где?
– Я здесь, отец, со мной все в порядке, – отозвалась Амина.
– Ах, дитя! Ты жива и невредима. Ой, да, иди сюда… теперь вижу… А деньги? Где мои деньги? – снова заголосил он и вскочил с постели.
– Деньги в сохранности, отец.
– Ой, правда? Все целы? Ты это точно знаешь? Дай-ка мне проверить…
– Сундук не тронут, отец, никто даже не прикоснулся к нему, и все благодаря человеку, по отношению к которому ты поступил нехорошо.
– К какому человеку? Кто это? О ком ты говоришь? А, вижу, Филипп Вандердеккен, помню-помню: он должен мне три с половиной гильдера да пустую склянку. Так это он спас тебя и наши деньги?
– Да, отец. Он рисковал собственной жизнью.
– Ну ладно. Я готов простить ему долг, весь, полностью… Но склянка-то ему зачем? Пусть вернет. Дай мне воды, Амина.
Старик застонал, заохал и сделал вид, что ему очень плохо. Филипп предоставил его заботам дочери и, прихватив пару заряженных пистолетов, вышел из дому посмотреть на тела разбойников. Луна выглянула из-за туч и, сияя высоко в небе, светила так ярко, что далеко было видно вокруг. У двери лежали, распростершись, двое – оба мертвые. Тот, что пытался ударить ножом мингера Путса, корчился в последних судорогах, другой хрипел и истекал кровью. Филипп нагнулся над ним и что-то спросил, но тот вместо ответа только вытаращил глаза, два раза дернулся и замер. Отобрав у всех четверых оружие, юноша вернулся в дом. Мингер Путс чувствовал себя лучше.
– Благодарю вас, мингер Вандердеккен, вы спасли мое дитя и мои деньги! Правда, их немного, даже совсем мало, ведь я беден, но все равно спасибо. Желаю вам прожить долгие годы в счастье и благополучии.
Теперь, когда с разбойниками было покончено, Филипп внезапно вспомнил о письме и клятве, которую он принес сегодня, и по его лицу пробежала мрачная тень.
– Долгие годы в счастье… – пробормотал он. – Нет, это не для меня, – добавил он и покачал головой.
– Я тоже благодарю вас от всего сердца, – проговорила Амина, вопросительно заглядывая юноше в лицо. – Право, если бы не вы, я не представляю, что с нами стало бы. Мы очень и очень вам признательны!
– Да, юноша, – перебил Амину отец, – мы люди благодарные, но очень бедные. Если я так переживал о своих деньгах, то лишь потому, что у меня их мало, и для меня трагедия – лишиться последних сбережений. Но вы можете не платить мне три с половиной гильдера, что задолжали, – ради вас я готов их потерять, мингер Филипп!
– Нет, зачем же вам их терять, мингер Путс? – улыбнулся Филипп. – Я обещал вам заплатить и сдержу свое слово. У меня есть деньги, даже больше, чем мне нужно. В моем распоряжении тысячи гильдеров, и я не знаю, что с ними делать.
– У вас тысячи гильдеров? Как? Целые тысячи?! А сколько тысяч?! – трубно закричал еще недавно еле живой Путс, едва не подпрыгивая на месте. – Нет, молодой человек, вы шутите.
– Повторяю, мингер Путс, и вы знайте, Амина, что у меня дома лежат без всякого употребления тысячи гильдеров. Зачем мне брать грех на душу и лгать? Тем более вам…
– Я верю вам, Филипп, как отныне верю во всем, – сказала девушка.
– В таком случае, если вы так богаты, то, зная нашу бедность, может, вы…
Амина зажала отцу рот ладонью, и старик не сумел договорить.
– Отец, нам пора спать. Вам тоже нужно хорошенько отдохнуть, Филипп, от всех сражений, – добавила девушка.
– Я знаю, Амина, но после случившегося я всю ночь не сомкну глаз. А вы ложитесь спать и никого не бойтесь. Спокойной ночи, мингер Путс. Я только попрошу у вас лампу, ибо до рассвета еще далеко, и сразу уйду. Доброй ночи, Амина!
– Доброй ночи! – ответила красавица, протягивая ему руку. – Премного благодарим вас!
– Тысячи гильдеров! У него столько денег! – шамкал старик, провожая глазами Филиппа, пока тот выходил из комнаты и спускался по лестнице.