Едем восстанавливать флот
В конце февраля 1922 года пензенский губком РКСМ отправил первых своих посланцев на восстановление Балтийского флота. Среди этих первых оказался и я. Нас было двадцать пять-тридцать человек, из которых я помню Александра Куприяновича Алексеева, Георгия Александровича Чубунова – впоследствии капитанов 1 ранга, Николая Павловича Гонцова из Саранска и Тихона Васильевича Осипова. Ребята были активные, горячие и горластые. Жизнь в нас била ключом.
Помню, на больших узловых станциях, таких как Рузаевка или Сасово, переполненных самой разнообразной публикой, мы, ехавшие восстанавливать флот, импровизировали митинги на темы дня, благо, поезда бесконечно долго ждали отправления, и желающих высказаться было множество. Нас слушали, аплодировали, мы ощущали искреннюю поддержку в нашем стремлении посвятить себя флоту.
1 марта, прибыв ранним утром в Петроград, мы вышли с Николаевского вокзала и с большим удивлением оказались перед памятником Александру III. Памятник показался нам чудовищным. Тогда мы, провинциальные юнцы, чуждые искусству, не способны были понять весь символический подтекст уникального произведения «русского итальянца» Паоло Трубецкого, тем более что гаденькие стишки Демьяна Бедного: «Мой сын и мой отец при жизни казнены, А я пожал удел посмертного бесславья. Стою здесь пугалом чугунным для страны, Навеки сбросившей ярмо самодержавья», – были высечены на гранитном постаменте памятника.
С сундучками и самодельными чемоданами, кое-кто с рюкзаками, промаршировали мы по деревянной мостовой Невского проспекта, по Большой Морской, через Поцелуев мост, по Офицерской улице и Лермонтовскому проспекту на Балтийский вокзал, откуда поездомдоехалидо Ораниенбаума и по ещё крепкому льду Финского залива пешим порядком пришли в Кронштадт. Немалый путь! При подходе к Кронштадту лес мачт и труб кораблей поразил нас. Но только из редких труб струился дымок, многие же корабли стояли без признаков жизни.
Нас привели в казармы Первого Балтийского флотского экипажа, в роту молодых моряков. После тщательной санобработки нас остригли и одели в рабочее серое парусиновое обмундирование, дали бескозырки, но без ленточек, и мы чем-то стали похожи на арестантов.
Недели через две нас, новобранцев, которых собралось тысячи две, распределили по батальонам и ротам. Я попал в первую роту молодых моряков. Командиром был военмор Высоцкий, с орденом Красного Знамени на синем флотском кителе.
Бывалый моряк, отличный воспитатель, он сразу завоевал наши симпатии. Долгие вечера Высоцкий просиживал с нами в ротном помещении, рассказывая о боевых делах и кораблях Балтийского флота во время Первой мировой войны, потом – Гражданской. Он первый привил нам любовь к морю и кораблям, посвятил нас в славные морские традиции, воспитал в нас понятие о морской дружбе, о беззаветной преданности российскому флоту, о высоком долге военного моряка.
Командиром Первого Балтийского флотского экипажа был не менее замечательный человек – Василий Васильевич Бурковский, строгий, требовательный и справедливый. Он был из царских офицеров, но на груди его красовались два ордена Красного Знамени[2]. Мы на него смотрели с благоговением.
Первым этапом нашего флотского воспитания было строевое обучение. По восемь часов ежедневно мы предавались на Якорной площади Кронштадта строевым упражнениям и так называемой сокольской гимнастике с винтовками или без оных, столь популярной в военных школах ещё с конца XIX века. Виртуозное владение оружием во всей сложности гимнастических комбинаций ценилось высоко, но доставалось превеликими физическими усилиями. Ну что ж, красота требует жертв, а эстетическая сторона отработанных, свободных и красивых движений оказалась неоспоримой.
А что касается «харча», то нужно прямо сказать: в то время на флоте был он не флотским. Нас кормили, главным образом, селедочным супом, в котором, как тогда говорили, «крупинка за крупинкой гоняются с дубинкой». За столом мы все были распределены по шести на бачок: индивидуальных мисок и тарелок тогда не было.
Да и флотская традиция к тому же: испокон веков на русском флоте матросы ели из бачка. Поэтому каждый старался вооружиться большой деревянной ложкой: во первых, не обжигаешься, во вторых, у неё большая «протральная» полоса и реальная вероятность улова гущи. С такого харча у нас, понятно, большой прыти не было, а физическая нагрузка была основательной.
Постепенно мы привыкали к нашей новой жизни, но чувство воинской дисциплины мы ещё не познали – всё держалось на энтузиазме молодости.
В апреле нам сделали противохолерную прививку. Многие из нас перенесли её тяжело: общее недомогание, температура. Следующим утром больные после побудки остались в постелях. Кто-то пустил слух, что после прививки полагаются три дня освобождения от работ и занятий.
И вот раздаётся команда построиться на строевое учение. Половина построилась, половина продолжала валяться в койках. Командир роты Высоцкий бросил необдуманную фразу: «Или все стройтесь, или все ложитесь!»
Конечно, все предпочли последнее. Пришедший командир батальона Почтовалов, из бывших фельдфебелей-служак, в грубой форме, при всех начал распекать Высоцкого, а затем потребовал от нас немедленного построения. Мы отказались.
Коллективное неисполнение приказания! Доложили начальству, а у начальства от страха глаза велики: слишком свежа была память о кронштадтском мятеже 1921 года. Высоцкого арестовали. Мы потребовали встречи с командиром экипажа и предъявили ему требование освободить командира роты. Начали митинговать. Одним словом, форменный бунт.
Казармы экипажа оцепили матросами минной и артиллерийской школ и все выходы в город закрыли. Два дня продолжались у нас митинги, и наконец без оружия нас построили во дворе. Вызвали из строя наиболее активных ораторов – тринадцать человек – и как зачинщиков бунта арестовали. Состоялся суд. Почти всех арестованных признали виновными, в том числе и Высоцкого, и довольно сурово наказали. Командира роты отстранили от должности.
Не знаю, правильно ли действовало высокое начальство… Формально всё соответствовало воинскому уставу и законам, а по существу такое решение глупого конфликта подливало масла в огонь. При умном и умелом подходе к совсем молодым матросам всё решилось бы без всяких отрицательных последствий, требования начальства были бы выполнены, и дело закончилось бы просто наложением дисциплинарных взысканий.
1 мая 1922 года на Якорной площади мы приняли присягу. На наших бескозырках заблистали ленточки с золотыми буквами «Балтийский флот». Мы стали полноправными матросами.
После принятия присяги нас расписали по разным школам для обучения специальностям, необходимым для службы на кораблях. К моему великому огорчению, я попал в школу судовых содержателей (хозяйственников) и писарей. Ну, какой моряк писарь или шкиперский содержатель!? Писарем можно быть и не на флоте, да и зачем учиться на писаря? Имей красивый почерк да знай, где ставить точки и запятые. Но приказ есть приказ, а после апрельских событий мы это твёрдо усвоили.
Так волею судьбы я очутился в Петрограде, в новоморских казармах, бывших гардемаринских классах, на Васильевском острове, на Большом проспекте в доме № 92.
Пребывание в школе судовых содержателей было ничем не примечательно, и воспоминаний оно не оставило. Исключением из этой скучной жизни оказалась стажировка на действующих кораблях флота.
Осенью 1922 года проводились первые флотские манёвры. На них проверяли результаты восстановления флота. В манёврах участвовало ограниченное число кораблей: линкор «Марат» – бывший «Петропавловск» и пять-шесть эскадренных миноносцев.
Мне довелось стажироваться на этом линкоре, который произвёл на меня ошеломляющее впечатление: громадина, водоизмещением 23.000 тонн, с мощностью машин в 42.000 л. с., со скоростью хода 22–23 уз (для непосвящённых – 40–42 км/ч), достигала 183 метров длины и 30 метров – ширины.
Да ещё и с восьмиметровой осадкой! В средней части Балтийского моря мы попали в шторм. Сила ветра доходила до девяти баллов, и, несмотря на свои размеры, линкор изрядно покачивался. Многие молодые матросы укачивались, ужасно страдали, потеряли аппетит и работоспособность. А на меня качка не оказала ни малейшего действия, чем я очень гордился и твёрдо уверовал, что из меня получится неплохой моряк.