Уходили комсомольцы на Гражданскую войну
В мае 1920 года мы, три комсомольца Коля Померанцев, Коля Колосков и я, вступили добровольцами в ЧОНовский (Части особого назначения) отряд № 1834 при Пензенском губернском военкомате, предназначенный для борьбы с дезертирами и контрреволюцией. Этот отряд действовал в Нижне-Ломовском и Керенском уездах Пензенской губернии. Нам приходилось вылавливать в лесах дезертиров, отбирать у населения оружие и собирать продразвёрстку. Пришлось участвовать и в боевых действиях при разгроме банды Филиппа Козьмича Миронова – мятежного командарма 2-й Конной армии, восставшего против большевистской власти из-за идейных несогласий и, между прочим, насильственной продразвёрстки. В январе 1921 года отряд был расформирован, и нас, мальчишек, отпустили по домам.
В феврале 1921 года меня, Померанцева и Колоскова приняли кандидатами в члены РКП (б), а через неделю или две председатель партячейки Бородин-Посадсков предложил нам в порядке партмобилизации поступить в войска ВЧК. «Будете носить кожаную куртку, красные галифе и наган сбоку», – говорил он нам. Против такого соблазна трудно устоять в семнадцать лет – и мы не устояли! Получили направление сначала в Уездный комитет, затем в Губком и наконец в ЦК РКП(б) в Москву.
И вот мы, трое деревенских парней, в Москве. С котомками за плечами расспрашиваем прохожих, милиционеров, где находится ЦК партии. Прохожие пожимают плечами, милиционеры смотрят в какие-то справочники, но ответить, где помещается ЦК, не могут. Кому-то из нас пришла в голову мысль посмотреть комсомольский билет. На обороте был указан адрес типографии, где печатался билет. Пришли по этому адресу, и нам удалось наконец узнать, где находится главная российская власть.
На пару дней, пока решалась наша судьба, нас поместили в каком-то фешенебельном особняке с зеркальными стёклами, расписными потолками, позолоченной мебелью, никелированными мягкими кроватями, застланными ослепительно-белыми простынями и цветными шерстяными одеялами. Долго мы не решались расположиться на этих кроватях, пока кто-то из бывалых обитателей этих мест не вразумил нас и не наставил на путь истинный.
Через два дня нас направили в распоряжение ЦК КП(б) Украины в Харьков. Перед отъездом мы получили сказочно богатые, по нашим понятиям, пайки, командировочные деньги и проездные документы. В шикарном «Метрополе» по проездным документам мы обзавелись железнодорожными билетами и отправились на Курский вокзал.
К нашему удивлению, билеты оказались в вагон первого класса, а поезд Москва – Харьков весь состоял из классных вагонов и с электрическим освещением. Благожелательного «бывалого» товарища в вагоне первого класса не оказалось, а проводнику наша деревенская внешность не внушила достаточного уважения – он нас не пригласил в купе, сами мы там устроиться не посмели и попросту расположились в тамбуре вагона.
Через два дня рано утром мы оказались на Харьковском вокзале, переполненном разношёрстной толпой. Усталые и лишённые сна в тамбуре, мы пристроились к вокзальной стене и вздремнули. Часов в восемь мы с Колосковым пошли умываться, а Коля Померанцев остался сторожить наши вещи.
Когда мы вернулись, у Коли был страшно удручённый вид: он сидел на полу и держал между ног два наших вещевых мешка со скудными запасами продуктов, прихваченными нами в Бессоновке. То ли он вздремнул, то ли загляделся, но мешок с полученными в Москве продуктами бесследно исчез, как и собственный Колин мешок.
Обругав товарища растяпой в довольно крепких выражениях и тем самым его успокоив, мы кое-чем позавтракали и отправились на поиски украинского ЦК. Там нас долго не задержали и дали направление в Винницу в политотдел 12-й дивизии имени Петросовета войск ВЧК Украины.
Добирались мы до Винницы уже не так комфортабельно, как от Москвы до Харькова. Ехали на подножках и на крышах товарных и воинских поездов. На длительных остановках варили на кострах оставшуюся пшённую кашу без соли, но не унывали.
В Киеве повисли на подножке классного вагона, двери которого не открывались. Висело нас человек десять. Кто-то сундучком разбил стекло двери, и нас всех, висящих на подножке, сняли с поезда в Дарнице и отправили в комендатуру для выяснения виновного. Пока выясняли, поезд ушёл. Устроились мы часов через пять на крыше вагона товарного поезда. Но оказалось, что происшествие на станции Дарница было для нас счастливым. Как потом мы узнали, поезд, с которого нас сняли, где-то под Фастовом атаковала банда махновцев. Всех коммунистов и евреев перестреляли, а пассажиров поголовно ограбили.
В Виннице, прежде чем явиться по месту назначения в политотдел 12-й дивизии, мы выкупались в Южном Буге и предстали перед начальством чистенькими и свежими. Начальник политотдела Владыкин решил, видимо, что мы особой ценности как политработники не представляем, и приказал назначить нас политруками взводов в разные бригады. Со слезами на глазах мы упросили его нас не разъединять и отправить служить в одну бригаду.
Владыкин пожалел мальчишек, и мы попали в политотдел 51-й бригады, дислоцировавшейся в Коростене – городе областного подчинения меньше чем в ста километрах от Житомира. А там, опять со слезами на глазах, выпросили назначение в политсекретариат 197-го отдельного пограничного батальона той же 51-й бригады.
На этом пришёл конец нашему везению. Батальон стоял в местечке Олевск. Командир его, Завистовский, человек немолодой и без признаков сентиментальности, невзирая ни на какие наши просьбы и увещевания отправил нас в разные роты. Мы оказались разлучёнными и одинокими, километрах в сорока друг от друга, на самом западном краю России, на польской границе.
Пограничная служба вообще трудна и беспокойна, а в 1921 году это был настоящий фронт. Банды Петлюры, Тютюнника и прочих атаманов осели в «гостеприимной» Польше и оттуда небольшими группами постоянно переходили границу, терроризировали местное население, грабили и убивали, особенно советскую администрацию, производили диверсии и занимались шпионажем.
Редкая ночь проходила без стычек и перестрелок. Дважды банды Тютюника переходили границу в августе 1921 года. Трое суток батальон вёл с ними ожесточённое сражение в районе деревни Радовель, пока не подоспела дивизия Г. Д. Гая и не разгромила бандитское формирование.
В сентябре 1921 года в районе местечка Воетковичи, километрах в сорока от Олевска, в одном из взводов был убит политрук. Завитковский приказал мне верхом отправиться в Воетковичи и заменить его. Мне дали какую-то лошадь, а седла не оказалось. Я заменил его подушкой, из ремней сделал стремена и уже под вечер отправился к месту назначения.
Сначала ехал то рысью, то шагом, затем наступила ночь, небо было ясное, и полная луна ярко освещала дорогу. Ехать пришлось лесом и кустарником. Подушка то и дело выскальзывала из-под ремней, и мне приходилось беспрестанно останавливаться и поправлять импровизированное седло. Деревья и кусты бросали на дорогу длинные тени. Порой где-то в кустах мелькали зелёными огоньками глаза лесных зверьков.
В конце пути с приближением к границе мне стали чудиться за каждым кустом возможные засады бандитов. Стало страшно, и я пустился вскачь. Приехал на заставу, стёр себе всё заднее место о хребет лошади, слезть не могу. Плохой из меня получился кавалерист и вояка. Да ещё и здорово струсил.
Пробыл я на заставе месяца полтора. Работа моя с бойцами заключалась в проведении политинформаций, чтении газет и обучении неграмотных бойцов грамоте. В декабре 1921 года вышел приказ Реввоенсовета республики о демобилизации всех коммунистов, не достигших девятнадцатилетнего возраста. Это был мой случай, и в январе 1922 года я снова оказался в Бессоновке.
Мой кандидатский стаж – девять месяцев – истёк, и 30 января 1922 года я был принят Бессоновским райкомом в члены РКП (б). В начале февраля я поступил в пензенскую губсовпартшколу, но учиться мне в ней долго не пришлось. Жизнь моя пошла по другому пути.