Военно-морская академия
Осенью 1932 года я выдержал конкурсные приёмные экзамены в Военно-морскую академию имени К. Е. Ворошилова. С огромным волнением входил я первый раз в это святилище морской науки, расположенное на Васильевском острове в Ленинграде, в доме № 8 по 11-й линии, когда-то бывшее Морской Николаевской академией. Последняя возникла в 1877 году из офицерского класса для усовершенствования лучших молодых офицеров, «к морской службе потребных», образованного ещё в 1827 году.
Преподавали в ней личности совершенно замечательные: академик Алексей Николаевич Крылов, чьё имя впоследствии носила Военно-морская академия кораблестроения и вооружения, Иван Степанович Исаков, профессора Леонид Григорьевич Гончаров, Сергей Петрович Ставицкий, Александр Викторович Шталь, Владимир Александрович Белли, Всеволод Федосиевич Чернышов – вот далеко не полный перечень имён тех, кто передавал нам свои знания, опыт, эрудицию, культуру.
За время моего пребывания в академии сменилось три начальника. Первый, Сергей Петрович Дуплицкий, перешёл работать в «Севморпуть»; второй, милейший Павел Степанович Стасевич, был умелым начальником и тонким воспитателем слушателей; третий, Александр Петрович Александров, советский краском, в Великую Отечественную войну стал начальником штаба Балтийского флота (после войны погиб в авиационной катастрофе).
Начальником командного факультета оказался мой старый сослуживец по Амурской флотилии Павел Алексеевич Трайнин. Вместе со мной на этом факультете учились тринадцать человек: Василий Максимович Нарыков, Владимир Львович Вилыпанский, Николай Васильевич Фалин, Василий Данилович Яковлев, Рудольф Яковлевич Папп, Николай Павлович Завьялов, Пётр Иванович Метёлкин, Гавриил Акимович Коновалов, Михаил Николаевич Попов, Алексей Фёдорович Черкизов, Гавриил Михайлович Клитный и Николай Николаевич Терехов.
Наиболее успевающим в учёбе был Фалин. Он обладал отличными способностями и памятью, никогда не записывал лекций, не сидел в классах до полуночи на самостоятельной подготовке, а в учёбе был первым.
Вторым по успеваемости и способностям был Яковлев. Он, наоборот, вёл тщательные записи, был усидчивым в самостоятельной подготовке, составлял обстоятельные конспекты по всем предметам, и мы часто пользовались ими как учебниками.
Остальные работали по четырнадцать-пятнадцать часов ежедневно. При этом чрезмерно много времени поглощали предметы, не касающиеся морских специальностей, но строго обязательные во все периоды существования советского государства: история партии, политэкономия, марксизм-ленинизм. Надо было усердно усваивать политические догмы эпохи.
К моему большому удовольствию, очень неплохо была поставлена в академии спортивная подготовка, и физическая, и стрелковая, которыми ведали Виктор Иванович Макарычев, начальник физподготовки, и Василий Алексеевич Павлов. В этой области передовиками были, прежде всего, я, потом Черкизов и Нарыков.
За три года пребывания в академии мы проходили стажировку на эскадренных миноносцах, подводных лодках, в морской авиации и в береговой обороне. Под руководством квалифицированных и опытных преподавателей-моряков мы получили солидные навыки командной и штабной службы, основательные познания в морской тактике и оперативном искусстве и основательную практику во всех родах войск Военно-морского флота.
После окончания академии в мае 1936 года я снова вернулся в Морпогранохрану. Меня назначили командиром дивизиона пограничных кораблей, строившихся в Ленинграде на судостроительном заводе им. А. А. Жданова для погранохраны Дальнего Востока. Они были идентичны базовым тральщикам (БТГЦ) ВМФ, а их переход из Ленинграда до Владивостока намечалось осуществить через Средиземное море, Персидский залив, вокруг Индии и Китая в Японское море и далее к дальневосточным берегам нашей страны.
Для подготовки похода мне и моему другу по подготовительному училищу Михаилу Дмитриевичу Куликову выдали в Гидрографии полный комплект английских карт. Мы с усердием проработали маршрут с заходом в самые интересные и экзотические порты мира. Я для пополнения знаний и навыков в английском языке пригласил специального преподавателя английского языка из академии.
С большим энтузиазмом мы взялись за подготовку экспедиции в заморское плавание – мечту каждого моряка! Тщательно проверили материальную часть, продумали все вопросы обеспечения безопасности плавания, предусмотрели, кажется, всё, кроме одного – международной обстановки: помешали события в Испании, из-за которых переход был отменён, а корабли направили Беломоро-Балтийским каналом на север, в Мурманск.
Два таких перехода совершил я в 1936 и 1937 годах, переведя туда четыре корабля: ПСК-301, ПСК-302, ПСК-303 и ИСК-304. Это были интересные походы: по Неве, Ладожскому озеру, реке Свирь, по Онеге, непосредственно по самому каналу, по Белому и Баренцеву морям.
В Мурманске в дивизион вошли ещё два корабля: ледокольный буксир ПСК «Пурга» и бывший рыболовный траулер ПС-1.
Мой дивизион сторожевых кораблей пограничных войск базировался в устье Кольского залива у острова Торос в Кувшинской Салме. Это старейшее пограничное соединение существовало здесь с 1921 года. Там для нас были построены причалы и смотрящие на Баренцево море дома для семей командиров и сверхсрочно служащих старшин и краснофлотцев.
Плавать на Севере, в ледяном Баренцевом море было интересно, но трудно. Туманы, штормы, полярные ночи и снежные заряды были нормальным и обычным явлением. Пограничники плавали много и были отличными моряками. Для меня это было прекрасной практикой и школой.
Как-то во второй половине лета 1937 года береговой пограничный пост донёс, что в районе Йоканьги, реки на Кольском полуострове, в наших территориальных водах браконьерствуют четыре английских рыболовных траулера. Я на ПСК «Пурга» в сопровождении ПС-1 срочно вышел в море и полным ходом направился к каньонообразному устью Йоканьги, где были обнаружены нарушители.
При выборе курса следования я допустил тактическую ошибку: пошёл кратчайшими курсами под берегом, тогда как надо было зайти с моря. Браконьеры нас обнаружили, отрубили тралы, стали отходить в море. Один из тральщиков, «Найт Ватч»[6], сел на камни, команда его покинула и перешла на другой. Трём траулерам удалось выйти в нейтральные воды, где мы были бесправны предпринять что-либо, чтобы помешать им уйти…
Возвратившись к «Найт-Ватчу», мы обнаружили сидящий на мели корабль, водоизмещением около 500 т, с трюмами, заполненными треской и водой. При осмотре подводной части судна водолазами оказалось, что траулер получил значительную пробоину.
Так как «Пурга» являлась мощным ледокольным буксиром с высокопроизводительными отливными средствами, я решил снять корабль с мели. Трое суток, днём и ночью, по пояс в воде моряки заделывали пробоину, цементировали её, перегружая рыбу из трюма в трюм, откачивали воду. Наши труды увенчались успехом. Завели буксиры за корму, «Пурга» и ПС-1 сдёрнули траулер с мели. ПС-1 взял аварийный корабль на буксир и повёл его в Мурманск.
«Пурга» для обеспечения безопасности шла рядом, в одном или двух кабельтовых мористее. Ночь выдалась штормовая, волны перекатывались через палубу загруженного рыбой траулера, и вода попадала в трюмы, которые мы не сумели надёжно задраить. Возникла угроза гибели спасённого корабля. Пришлось зайти на остров Кильдин, скалистую арктическую громаду, чтобы укрыться от волны и ветра.
Снова откачали воду. С рассветом непотопляемость была обеспечена. Мы снялись с якорей и вошли в Кольский залив. Полный гордости от совершённого дела, я приказал поднять на «Найт-Ватче» советский флаг, наивно полагая, что всякий корабль, покинутый экипажем в море, является призом того, кто его спас.
Так как государственного флага торговых кораблей у нас не оказалось, подняли флаг морпогранохраны. Свято веря, что я совершил дело, достойное, по крайней мере, похвалы, я рапортовал о нём начальству. Каково же было моё удивление, когда недели через две меня из Москвы запросили: на каком основании на английском корабле был поднят флаг морпогранохраны?
Я ответил по каким и вместо благодарности получил выговор за самоуправство. Траулер передали хозяину, взыскав с него за расходы, понесённые нами при снятии с мели, и ремонт.
В книге контр-адмирала Н. П. Чикера о работе ЭПРОНа по спасению кораблей, снятие с мели «Найт-Ватча» неправомерно приписано к заслугам ЭПРОНа. Ни один эпроновец к английскому траулеру и близко не подходил. Я это утверждаю, а мой выговор за привод «англичанина» в Мурманск – абсолютное тому доказательство.
В середине ноября 1937 года начальник Ленинградского управления морпогранохраны Николай Антонович Ковалёв обследовал состояние работы 35-го отряда морпогранохраны, в который входил и мой дивизион. Он пошёл на моём ПСК-301 к полуострову Рыбачий. Я тоже шёл с ним. Обходя границу, ночью мы попали в жесточайший шторм. Корабль заливало волнами, качало с борта на борт до 40 градусов, он стал обмерзать. Положение становилось критическим: кораблю грозила гибель.
Я предложил Ковалёву укрыться в Мотовском заливе от шторма под берег. Он ответил: «Вы командир, специалист и моряк, вам и принимать решение, что делать надо». Я изменил курс и, обогнув южную оконечность полуострова Рыбачий, где море благодаря тёплому Нордкаповскому течению круглый год не замерзает, вошёл в Мотовский залив.
Но и там бушевал шторм не меньшей силы. Тогда я принял решение укрыться в порту Владимир в Ура-губе. Когда-то в старину этот порт назывался Геретики, но без всякого резона со временем превратился в Еретиков, которых там никогда и не бывало. А после посещения в 1885 году этого самого затерянного на земле места великим князем Владимиром в честь этого события стал носить его имя.
Я знал, что вход в порт очень узкий, не более кабельтова, ограниченный с обеих сторон гранитными скалами, на одной из которых стоял маяк. Шли по волне. Корма у корабля широкая, и при ударе волны он рыскал от курса чуть ли не на 90 градусов. Направив корабль на середину входа, я дал самый полный ход вперёд и проскочил в порт.
Завернув за скалу, мы оказались в лагуне, ограниченной высокими горами со всех сторон. Поверхность воды гладкая, без волн. Сверху падали хлопья мокрого снега.
Ошвартовавшись у пристани, мы мирно пили чай и обсуждали перипетии похода. Ковалёв очень похвально оценил мои действия. Пока мы мирно беседовали, радист принёс телеграмму, согласно которой Ковалёву нужно было вернуться в Ленинград. Ковалёв спросил меня, как мы можем попасть в Мурманск и когда?
Я ответил, что морем идти рискованно, но можно попытаться пройти в Кольский залив проливом Ура-губы, очень узким и извилистым, но глубоким. Правда корабли им никогда не ходили и днём, в хорошую погоду. «Ну, так принимайте любое решение. Мне крайне необходимо быть сегодня в Мурманске, чтобы попасть на вечерний поезд». Я ответил, что меньше риска и безопаснее идти проливом.
Через час мы снялись со швартовых и вошли в утесистый по берегам пролив Ура-губы. Я приказал включить оба сигнальных бортовых прожектора и освещать оба берега, чтобы иметь возможность держаться середины пролива. Лепил мокрый снег хлопьями, видимость была скверная.
Вдруг в один прожектор врезался дикий гусь, другой гусь обессветил второй прожектор, и обе птицы рухнули на мостик. Прожекторы на мгновенье погасли, но электрики тотчас заменили угли вольтовой дуги, и свет вернулся. К вечеру, с аппетитом откушав довольно вкусных гусей, мы пришли в Мурманск. Ковалёв тепло поблагодарил меня и похвалил за решительность и мастерское управление кораблём.
Хотя пограничники много и в любую погоду выходили в море, но, по моему убеждению, граница от нарушителей охранялась ненадёжно. Шесть кораблей, конечно, не могли обеспечить всё побережье Баренцева и Белого морей.
Я доложил по начальству, что граница наша морская велика, но плохо охраняется, и изложил свои соображения по улучшению ситуации. Мне казалось, что необходимо увеличить количество кораблей по их классам и качествам, а также изменить организационную систему пограничной службы на Севере, где основа всей охраны базировалась на сухопутных началах. А главное, я предложил морскую границу охранять моряками.
Мои предложения в Москве совсем не понравились. Меня начали всячески ущемлять и прижимать по службе. Я по своему строптивому и упрямому характеру встал на дыбы, протестовал, и тут последовали частые взыскания по пустякам, по-моему, необоснованные и несправедливые – взыскание за взысканием. Вскоре меня вывели из состава партбюро отряда, затем – и из состава бюро дивизиона. Ситуация, без сомнения, складывалась для меня неблагоприятно.
Будучи в командировке в Ленинграде, я зашёл к Николаю Антоновичу Ковалёву и поплакался ему на несправедливое ко мне отношение начальства. Он ответил: «Знаю всё, Святов, но изменить положение бессилен. Начальство на месте правомерно принимать решения, какие находит нужным». И я уехал в Мурманск не солоно хлебавши. Тучи надо мной сгущались, время было страшное.