Глава 2
Санкт-Петербург, 1872 год, Карл Фаберже.
Табакерка овальной формы.
И крышка украшена.
Как именно украшена крышка?
А что, если по всей поверхности сделать гильошированное эмалирование? Такое нежное, розовато-сиреневое, табакерка ведь предназначена для дамы. Поверх наложим желтый ромб отделки, цепочку из крошечных золотых листиков, чередующихся с цветками. В центре пусть будет крупная жемчужина. Перламутровый блеск, конечно же, оттенен окаймляющими ее бриллиантами. Бриллиантовые капли и в цветках на ромбике-цепочке.
Но все-таки чего-то этому эскизу недостает…
Карл отложил бумагу, посмотрел в окно. Здания, расположенные на противоположной стороне Большой Морской улицы, едва просматривались сквозь пелену серого тумана. На мгновение Фаберже сделалось страшно. Сейчас раннее утро? Или вечер? Сколько времени прошло в делах мастерской, без сна?
Он встал из-за стола, расправил затекшую спину. И, меряя быстрыми шагами кабинет, забормотал:
– Когда с фабрики Верфеля привезли сделанные по нашим рисункам нефритовые вазы, было утро. От Верфеля всегда приезжают поутру. Ох, боюсь, придется открывать свою камнерезную мастерскую: Верфель старается, но не всегда понимает, что нам надо. И сырье, да, его тоже лучше добывать самим. Отвратительно вырезают глыбы яшмы, при разрезке на плиты много материала в отход идет. Плохо выбирают белый кварц, он хрупок, везут неаккуратно, работать с ним потом сложно. Но я думал про утро. А почему про утро?..
Карл потер пальцами виски, пытаясь сосредоточиться.
Утро, луч солнца огибает полукруглую портьеру, и…
Полукруглую!!!
С громким воплем Фаберже бросился к столу, и, даже не присаживаясь, быстро переправил эскиз.
– Теперь хорошо! – прищурившись, воскликнул он.
Все дело было в той самой золотистой цепочке. Не строгий ромб с прямыми линиями и острыми углами. Просто ромбовидная форма. Вписанная в крышку табакерки цепочка должна чуть прогибаться внутрь, как стебель, склоняемый порывом ветра. А остроту углов, конечно же, следует сгладить изящными тонкими бантами. Материал – разумеется, золото, и тоже бриллианты, чтобы банты не терялись на фоне цветков и жемчуга.
Эскиз готов! Табакерка будет на первый взгляд обманчиво-простой. Но уже через секунду всякий поразится ее элегантности. Все элементы гармонично сочетаются, нет ни одной лишней детали. Владелица будет довольна!
Заказчики теперь всегда довольны. Им нравятся изделия от Фаберже. Да, было тяжелое время, когда прежние клиенты, привыкшие к обилию драгоценных камней и золота, недоуменно смотрели на выставленные в витринах нефритовые часы, гильошированные эмалью портсигары, бокалы и кубки со скромными орнаментами. Слишком отличались эти вещицы от того, что обычно предлагают ювелиры. А если даже кто и решался на покупку, то морщился при виде шкатулки, в которую упаковывалось изделие. Шкатулки прекрасные, никакого вульгарного бархата. Идеально отполированное дерево, карельская береза или белый дуб, внутри серебристый атлас. Они закрываются легко и бесшумно. Их можно даже уронить в таз с водой – а внутрь не просочится ни капли. Впрочем, редким покупателям шкатулки не нравились. В то время было от чего прийти в отчаяние, но… Когда после лихорадочной работы над эскизами и восковыми макетками вдруг удается найти форму изделия, проявляющую всю красоту камня. Когда мастера тоже загораются этой же мыслью, сами бросаются к верстаку, или точно объясняют подмастерьям, какой должна быть шлифовка или гравировка, как закрепить камни, где украсить. Тогда рождается вещь, совершенная, как морозный узор на стекле, как первые клейкие листочки весны. Какое отчаяние, какие клиенты?! Забыто, не важно. От счастья на секунду перехватывает дыхание. А потом вместе с воздухом каждая клеточка тела наполняется неотвратимо сильным желанием продолжать. Рисовать новые эскизы, опять выбирать камни, стараться сделать лучше тех ювелиров, чьи работы находятся в коллекциях Дрездена и Парижа. Бояться, переживать, радоваться, продолжать…
Продолжать.
Хотя – какая досада! – надо ведь все-таки и спать, и кушать. А еще обязательно – прогуливаться хоть немного на свежем воздухе. Едкие пары кислот и щелочей проникают из мастерской в кабинет, царапают глаза, теснят грудь. Приходится больше доверять мастерам. Самому за всем следить очень хочется! Да только невозможно…
Доверие главным мастерам. Создание в мастерской нескольких отдельных производств – ювелирных, золотых, серебряных, даже токарных. Все это оправдалось после того, как от клиентов не стало отбоя. Эта от безысходности придуманная схема позволила работать много, быстро, уже с прибылью…
– Карл?! Ты что, еще не ложился?
Появившийся на пороге кабинета брат от неожиданности уронил стопку эскизов.
Карл хотел помочь ему собрать рассыпавшиеся по полу бумаги, но спину вдруг кольнуло болью.
– Да, не ложился, – простонал он, потирая поясницу. – Рисовал. Потом вспоминал, как мы с тобой начинали. И про керченский клад.[20]
Агафон довольно улыбнулся.
– Да, у Колина[21] теперь дело пошло, от заказчиков отбоя нет. А кто смеялся над моей страстью к золоту?
– Больше не смеюсь, – Карл примирительно поднял руки, любуясь вспыхнувшим мальчишеской радостью лицом брата. – Признаю, твоя тяга к скифам оказалась выгодной для фирмы. Ты вообще…
Он собирался похвалить Агафона. Сказать, что ценит его как художника. Но с языка после беглого взгляда на бумаги сорвалось совсем другое:
– Что это? Нет, нет, все же неправильно. И по этому эскизу уже изготовлено колье?!
Брат кивнул.
– Да, по всем этим эскизам сделаны вещи. А что?
Карл принялся щипать бородку. Лежащий наверху стопки эскиз не то чтобы совсем плохой. Но рисунок линий мог бы быть чище. И к чему мелкие алмазы вокруг крупного камня? Они повышают стоимость колье, такая работа дорого стоит. Но результат не оправдывает цену.
Агафон взглянул на рисунок и внезапно расхохотался. Он просто умирал со смеху. Большие голубые глаза превратились в щелочки, напомаженные темно-русые волосы растрепались.
Согнувшись пополам, брат простонал:
– Уважаемый Карл Густавович! Это ваш эскиз!
– Мой?! Да быть такого не может!
– Твой, твой, граф Соколовский заказчик, подарок супруге на годовщину свадьбы! Посмотри на рисунок, твоя же рука!
Обескураженный, Карл молчал. Агафон прав: это его работа. Воистину нет ничего идеального. Любая вещь может быть выполнена лучше. И будет выполнена лучше. А почему бы не сделать эскиз другого колье?.. Но нет, только не теперь! Сначала, наверное, стоит немного поспать. Голова совсем тяжелая, мысли путаются. Вон даже свой эскиз не признал.
– Что ж, Агафон. Ругать меня некому. Так я сам себя отругал, – растерянно улыбнулся Фаберже. – Пойду вздремну. А ты, пожалуйста, проверь, как дела у граверов. Я, кажется, давал им поручения. Вчера. Или два дня тому назад. Не помню точно.
Агафон снова прыснул:
– Ага, «Отче наш…» и так далее.
Карлу хотелось возразить, что он не обязан приводить весь текст молитвы на эскизе образа. Что гравер мог бы и сам догадаться: «и так далее» означает гравировку «Отче наш» целиком. Но сил на пояснения у него не было, и он просто махнул рукой.
«Дойти до спальни. Только бы дойти до спальни», – думал Фаберже, поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей из кабинета прямо в расположенную этажом выше над мастерской квартиру.
Предвкушая, как снимет жилет, сорочку и панталоны, а потом растянется на постели, Карл миновал гостиную. Дверь комнаты матушки вдруг отворилась. Наверное, мать, заслышав его шаги, заторопилась навстречу.
– Маменька, я с ног валюсь от усталости. Потом поговорим, – простонал он, с неудовольствием замечая упрямую решительную морщинку на матушкином лбу.
– Сейчас. Мы поговорим именно сейчас. – Маменька спешно схватила его за руку. – И безотлагательно! Я не вижу тебя неделями.
Опустившись на кресло, Карл вяло кивал. Да, нельзя так много работать. Конечно, он обязательно нанесет визиты родственникам. И сделает побыстрее заказанный друзьями маменьки обеденный сервиз.
– А теперь, сын, самое главное, – в голосе матушки зазвучали стальные нотки. – Тебе уже двадцать восемь лет. Пора уже и остепениться. Есть у меня на примете одна девица, дочь служащего Императорских мебельных мастерских. Чем не жена тебе!
Его даже не столько поразило, что маменька заговорила о женитьбе. Но – двадцать восемь?! Как двадцать восемь, почему уже столько, ведь совсем недавно вроде бы было двадцать шесть, и он возглавил дело отца. Целых два года, что ли, пронеслись как одно мгновение?!
– Ее зовут Августа, она хороша собой, с превосходными манерами, – продолжала тем временем маменька.
Если бы ему предложили взять в жены даже пять Август – он бы согласился не раздумывая.
Пообещал все, что угодно. Лишь бы скорее добраться до постели…
Зачем двадцатилетней девчонке-актрисе любовник-следователь, который к тому же почти вдвое старше ее? Зачем она ему – это понятно. Ослепительная молодость, красота, фонтан энергии – отдушина и от тяжелой работы, и от вечно всем недовольной жены. Но Инга… В чем ее интерес? Раньше – понятно. Девочка хотела получить информацию по находящемуся в производстве уголовному делу, ради чего вырядилась в микроскопические шорты и бесстрашно шагнула под колеса «Жигулей». А потом еще терроризировала эсэмэсками. Не понимая, что можно и не прикладывать так много усилий, что двадцать лет – не паутина, из которой легко вырваться, а надежный капкан, западня.[22]
Однако теперь… Уже полгода Инга радостно встречает его в своей квартире, готовит ужин, целует, устраивает стриптиз. Ох, чего она только не устраивает! Но зачем?! «Люблю» – вот ее обычный ответ. Или как вариант: «Ну и дурак ты, Седов!» Не-е-ет! Он, может, и дурак, но не до такой степени, чтобы не понимать: такие, как Инга, должны любить себе подобных – молодых и красивых. В крайнем случае – режиссеров, продюсеров, и кто там еще из начальников в киношном мире имеется. Ну или богатых поклонников, для которых любой каприз – не проблема. Хочешь тебе ресторан, хочешь море или дорогие подарки – всегда пожалуйста. Однако какой толк от немолодого, толстого, уже даже сто лет в кино не выбиравшегося следователя?! Три подвявшие, как он сам, розочки на 8 Марта?! Сомнительное удовольствие. А у девочки карьера в гору идет. Личико-то симпатичное, фигурка ладная – ее еще на подготовительных курсах заметили, в рекламе вовсю снимали. Едва поступила на вожделенное свое актерское отделение – а уже как большая, в сериале сыграла. Дай бог, как говорится. Но вот только зачем она с ним?..
Вздохнув, Володя затушил сигарету, опустил подушку и забрался под одеяло. Инга пошевелилась, устраиваясь поудобнее, и сквозь сон пробормотала:
– Люблю тебя.
«С ума сошла, – испугался Седов. Под теплым одеялом, рядом с молодой красивой девушкой отчего-то вдруг мороз прошел по коже. – Что значит „люблю“? А если она заговорит о свадьбе? Я к этому не готов! Развод с женой исключается. С Людой мы уже давно друг друга страстно ненавидим. Но есть же сын, Санька, и он совсем маленький».
– Люблю, – снова прошептала Инга и улыбнулась.
– А кого ты еще любишь? – с неожиданной для самого себя ревностью поинтересовался Седов.
Сонный нежный голос доверчиво продолжил:
– Маму, папу и еще…
Володе послышалось «и еще Колика».
«Отлично, – он саркастически усмехнулся. – У нее есть какой-то Колик. Бывшего мужа зовут Сашей. А теперь появился некто Коля, значит. И что это за Колик? Ага, она, получается, день со мной, день с ним?! И при этом говорит, что любит. Да уж, по поводу верности подрастающее поколение не заморачивается совершенно».
Володя невольно скрипнул зубами, потер занывшую грудь. Мучительно сильно захотелось нарушить статью 105 Уголовного кодекса и кого-нибудь придушить.
Ингу? Хахаля ее? Обоих?
– Колик хороший. Он пушистый. Только не всегда писает в туалет, а мне убирай… – продолжила бормотать Инга.
«Колик», черный и упитанный, словно подслушивал. Протяжно мяукнув, материализовался в слабо освещенной спальне. Бесцеремонно прыгнул на постель, свернулся клубком и довольно заурчал. А еще, демонстрируя высшую степень наслаждения, запустил острые когти в одеяло.
Вот оно что. Не Колик. Котик. Черныш ее вредный, гадящий в печали где ни попадя. Котик. Какое счастье!
Володя обнял Ингу, зарылся лицом в ее длинные русые волосы. Они пахли розой и лимоном. Ингин запах, аромат молодости…
Желание вернуться в свою молодость, в свои двадцать лет нахлынуло такое сильное, что Седов едва не застонал.
Ему тоже было двадцать. Золотое время, редкая безмозглость, полная слепота. Заканчивает юрфак, мечтает работать следователем. Не в МВД, а именно в прокуратуре, там дела посерьезней, преступники поковарнее. Конечно, конечно. Своих мозгов нет, уставшие следователи с потухшими глазами кажутся не опытными советчиками, а полными идиотами. Вот придет он – и любимый город сразу сможет спать спокойно.
К тридцати с хвостиком однокурсники забираются на высокие должности. Ну и пусть, ради бога! Он же работать пришел, а не задницы кому нужно вылизывать. Преступник должен сидеть в тюрьме. Вот что важно, а не какие-то там должности, кресла, кабинеты. Убийцам место за решеткой. Это все еще кажется таким верным и очевидным!
А лет после тридцати пяти наступило отрезвление, болезненное и внезапное. Происходи все это постепенно – может, был бы шанс адаптироваться, осмыслить или хотя бы привыкнуть. А так – хоть в петлю…
Появившийся жизненный и профессиональный опыт позволяет делать выводы. Даже если времени нет на мысли, не касающиеся находящихся в производстве уголовных дел. Даже если по сторонам вообще не смотришь, не паришься, кто на какой машине приехал, кто где отдыхает. Но мозг включается самостоятельно, автоматически. И все становится предельно ясно и понятно.
Господи, какая же гнилая система! Гнилая. Но не обвалится. Уж где-где, а в родных пенатах про откаты всем все известно. Взятки вообще трудно доказуемы, а уж тут схемы идеальны, комар носа не подточит. И – самое ужасное – доказывать некому, конструкция-то одна, наверху то же самое, что и внизу, – гниль и болото. Но при этом система устойчива до вечной зубной боли и относительно совершенна. Сколько «оборотней в погонах» из МВД вычистили? Много. А из прокуратуры? Раз-два и обчелся.
Наверное, можно попытаться от этого абстрагироваться. Сажать насильников и убийц. Но как зарыться на своей грядке и ни о чем не думать? Волей-неволей кого-то встречаешь в коридорах, на совещаниях рядом сидишь. А на, так сказать, коллегах грязи и дерьма-то побольше будет, чем на тех, кого за решетку отправляешь…
Ах, какие мы белые и пушистые? Все в нечистотах, Седов в белых тапочках? Ну вот и вали в своих тапочках. Вали. И куда?.. В другой округ? Смешно! Там, изначально понятно, то же самое. В бизнес? Да нет ее, предпринимательской жилки. Частное детективное агентство? Если не сойдет с ума от тупой слежки за супругами, то прогорит, конкуренция.
Приплыли.
Подводная лодка, короче.
А дальше все будет только хуже.
Работа тяжелая, высасывающая все силы, отнимающая много времени. Ее надо любить, это единственная возможность исписывать тома бумаг, допрашивать сотни человек, искать, думать.
Вот так, оказывается, случается. Любовь была, но вся вышла. Горевший в душе огонь погас. И на этом пепелище придется как-то жить. Хотелось бы дернуться, но ведь некуда… Единственное, что остается, – вспоминать те счастливые годы, когда мозги еще особо не эксплуатировались. Безмятежный сон нешевелящихся извилин дарил много-много счастья. И на работу ведь действительно шел как на праздник, а не на каторгу.
«Кстати, о каторге, – вспомнил Володя, посмотрел на часы и ужаснулся. – Да я же на дежурство опаздываю!»
Одевшись, он поцеловал безмятежно посапывающую Ингу. Посоветовал ревниво мяукнувшему Чернышу не огорчать хозяйку и пользоваться лотком. И помчался к своей машине. Мысленно призывая ржавое ведро с гайками, много лет назад бывшее синей резвой «семеркой», не умирать здесь и сейчас, а хотя бы доползти до прокуратуры.
«Только бы ночь прошла спокойно, – мечтал следователь, наслаждаясь дорогой. Транспортный поток позволял держать скорость 60 километров, с учетом обычных пробок „Жигули“ не ехали, а летели. – Как представлю, что опять бомжи поножовщину устроят, аж муторно становится. Или завидно? Я много кого не уважаю, но за нож не хватаюсь. А иногда хочется».
Телефон запел траурную мелодию, с недавних пор установленную на номер прокуратуры. Седов, в душе уже прощаясь с планами спокойного дежурства, ответил на звонок.
– Труп девушки обнаружен на обочине проезжей части возле парковой зоны. Огнестрел в голову, похоже, в связи с попыткой ограбления, – сообщил дежурный. – Тело нашла какая-то бабка, собаку выгуливала. Милиция давно там, судмедэксперт только что выехал.
– Понял. Уточни, где труп, чтобы я не плутал. Ага, возле объездной дороги. Да, круто я попал. Принимаю твои соболезнования!
В общем, толку от сочувствия дежурного не было никакого. Свидетелей, во всяком случае, точно не прибавится. Место происшествия – голубая мечта любого преступника. Самый малолюдный квадрат округа. Парк, объездной участок трассы, символические тусклые фонари. Жилые кварталы в отдалении, остановки общественного транспорта не имеется. В том районе даже собачники особо не появляются. Когда-то движение здесь было очень интенсивным. Новую дорогу построили давно, но привычка остерегаться машин, видимо, у владельцев четвероногих питомцев осталась.
Наихудшие опасения следователя полностью оправдались. Выйдя из автомобиля, он окинул взглядом лежавшее ничком возле «паркетника» «Porsche» тело девушки. Машинально отметил: у автомобиля спущено заднее колесо, рядом с ним валяется домкрат. В стороне всхлипывала пожилая женщина в платке, к ногам ее жалась облезлая маленькая собачонка. И из гражданских больше никого, даже понятых. Не говоря уже о случайных свидетелях. Но… вдруг? Вдруг они все же будут выявлены позднее?
Володя вопросительно посмотрел на коллег, выпускавших в морозный воздух белые струйки сигаретного дыма. Лица ребят, всегда в такой ситуации невеселые, показались ему особенно мрачными.
Участковый, щелчком отбросив окурок, с досадой поморщился.
– Мы ничего не трогали, так, в салон через стекло заглянули. Видим, сумки нет, значит, и документов нет. Какая баба права в карман совать будет? Короче, позвонили, попросили номер по базе пробить. Страшное дело, Седов. Тачка на Светлану Юрьевну Захарову зарегистрирована. Ту самую Свету Захарову, просекаешь?
– Твою мать, – вырвалось у следователя. – Час от часу не легче. Что ж он жену свою без шофера и охраны выпускает?!
Участковый недоуменно пожал плечами.
– У богатых свои причуды. Будь проще, и к тебе потянутся люди. Но не всегда хорошие… Вот и поставила девочка «запаску»…
«Захаров, Захаров, ну ты и дурак, – подумал следователь, делая знак эксперту. По УПК, конечно, без понятых осмотр начинать нельзя. Но при минус десяти на эти вещи смотрят проще, понятых найдут позже, и так придется полночи здесь проторчать. Не хватало еще начало осмотра откладывать! – Блин, а какое шоу было с их свадьбой лет пять назад. Принц для Золушки! Миллионер женится на детдомовке! Уж на что я всей этой ерундой не интересуюсь. Но журналисты тогда так все обсасывали, волей-неволей запомнишь. Кажется, только на рулоне туалетной бумаги статей на эту тему не было».
Натягивая перчатки, эксперт зашелся мучительным клокочущим кашлем.
– О, тоже мне, медик, сапожник без сапог! Ты давай быстро тело осмотри, – распорядился Седов. – А потом в машину сядем, и ты мне все продиктуешь. Да и вообще, больничный бы взял, если гриппуешь… – Володя вгляделся в рану на затылке девушки. – Тут, кажется, все достаточно понятно. Стреляли сзади, с глушителем?
– Да, в упор, но с глушителем. Штамп-отпечаток торцевой части оружия едва заметен, – согласился эксперт.
Он повернул залитую кровью голову девушки и вдруг присвистнул.
– Володь, смотри!
Рядом с трупом лежал прямоугольный плотный квадратик бумаги. Эксперт аккуратно его поднял.
– Жанна Сергеевна Леонова, начальник службы безопасности компании «Pan Zahar Group», – прочитал Седов.
– Жанна Сергеевна, может, кофе?
– Алла Владиславовна, благодарю вас, не стоит.
Жанна нажала на кнопку аппарата селекторной связи и покачала головой. Секретарь явно что-то успела узнать. Кажется, в стенах офиса «Pan Zahar Group» всем про всех известно. Любая новость, хорошая ли, ужасная, как сегодня, облетает многоэтажное здание мгновенно.
Аппарат снова зазвонил.
– Жанна Сергеевна, можно к вам зайти на минуточку?
Леонова недовольно поморщилась. Да, девочка работает в компании всего полгода. Но даже с учетом неопытности, как-то слишком многое себе позволяет. Три звонка по поводу кофе! Хотя Алла уже давно знает: в кабинете руководительницы службы безопасности стоит замечательная машина, которая всегда эксплуатируется без посторонней помощи. Теперь еще эта просьба…
– Что-нибудь срочное? – холодно уточнила Жанна, которой меньше всего хотелось отвечать на вопросы любопытной девчонки.
– Я… не знаю, как поступить, – в голосе секретаря слышалась растерянность. – И из приемной говорить не могу.
– Хорошо. Жду.
Появившаяся через пару минут на пороге кабинета девушка была точной копией своих многочисленных предшественниц. Высокий рост, привлекательная модельная внешность, безукоризненный деловой костюм. Про красный диплом какого-нибудь престижного вуза, пару иностранных языков, виртуозное знание делопроизводства и компьютера на миловидном личике, конечно, ничего не написано. Но можно не сомневаться, что все это наличествует. Отдел по подбору персонала свое дело знает, Алла Владиславовна Астафьева, по виду максимум двадцати пяти лет от роду, – на текущий момент самое лучшее предложение на рынке секретарских услуг.
– У вас красивый кабинет, – секретарь солнечно улыбнулась. – Я здесь впервые, очень уютно.
«Кошечка освоилась, – решила Жанна, невольно разглядывая ногти Аллы. Излишне длинные, гелевые, покрытые неярким бежевым лаком, они выглядели на редкость вульгарно. – Вот и коготки отрастила. Сейчас будет пытаться вцепиться в Андрея или Виктора. После чего с треском вылетит из „Pan Zahar Group“. Наши мальчики хороши собой, богаты. И от обоих исходит такая энергетика, что бедные секретари теряют контроль и вместо работы устраивают охоту. А охотится здесь только руководство. И не только здесь, впрочем. Бизнес набирает обороты, конкурентов на рынке практически нет».
Осознав, что ответа на комплимент не последует, Алла решила перейти прямо к делу:
– В приемной Андрея Владимировича находится журналистка и писательница Лика Вронская.
Жанна скосила глаза на монитор, куда передавали изображение все работающие в офисе камеры. Обычно такой монитор устанавливают в комнате охраны. Но мужикам доверия нет. Как говорится, если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, – сделай его сам… Судя по «картинке» из приемной Андрея, на кожаном белом диване действительно сидела молодая женщина с короткой стрижкой. И, делая вид, что читает журнал, нервно поглядывала на часы.
– Андрей Владимирович просил заказать ей пропуск на десять…
– И что? Продолжайте, пожалуйста, я вас внимательно слушаю, – перебила секретаря Жанна. – Кто из охраны обсуждает частную жизнь шефа с секретарем? Анатолий? Александр?
Алла покачала головой.
– Лика… Она сказала, что у нее знакомые есть в милиции. И они ей рассказали, что вчера убили подругу Светланы Юрьевны. А вначале вообще думали, что убита сама Светлана Юрьевна! И я не знаю, что делать. Завтра совещание с участием иностранных партнеров. Может, перезвонить, чтобы не вылетали? Но Андрей Владимирович никаких распоряжений не давал…
– Отправляй Лику, – распорядилась Жанна, посмотрев на часы. – Андрей Владимирович опаздывает уже на час, и это понятно. Насчет совещания надо уточнить у Паничева, возможно, он проведет его сам, без Захарова. А что у этой Лики за вопрос, она не говорила?
– Книгу писать будет. Про Андрея Владимировича. – В глазах Аллы промелькнула ревность. – Он лично ее об этом попросил, представляете?
Жанна собиралась сказать, что шеф сам разберется, чем ему заниматься. Но слова застряли в горле.
Камера наблюдения, работавшая у входа в офис, показала лихо притормаживающий джип Захарова.
Андрей выпрыгнул из машины со стороны водительского сиденья. И быстро вошел в здание. Отправленная к Андрею еще ранним утром охрана – водитель-охранник и машина сопровождения – отсутствовали.
– Чего он добивается?! – воскликнула Жанна, начисто позабыв о находившейся в кабинете Алле. – Да что же это за мальчишество!
Умом Лика Вронская понимала: Андрей Захаров имеет полное право опаздывать на им же самим назначенную встречу. Во-первых, аксиома: клиент всегда прав. Бизнес – штука непредсказуемая, Андрея могли задержать телефонные звонки, неожиданно возникшие проблемы – это второе. Вечные пробки, давно превратившие для москвичей любое перемещение по городу в перманентные бои без правил, – существенное и объяснимое третье. Но самое главное – у Захарова горе, убили подругу жены. Хочется надеяться, что в тот момент, когда его разыскали с вестью о гибели супруги, Светлана находилась рядом с ним и все быстро выяснилось. Потому что, если ее не было, Андрей пережил такое – врагу не пожелаешь…
«Все это понятно, – подумала Лика, откладывая журнал, читать который мешало закипающее раздражение. – К тому же волноваться и злиться в моем состоянии особенно вредно. Но ничего не могу с собой поделать. Пунктуальность, переходящая в маразм. Педантичность, доведенная до абсурда. Со всем могу смириться: с небрежностью, рассеянностью, невыполнением обязательств, с чем угодно. Но когда человек опаздывает больше чем на пятнадцать минут, контроль над собой утрачивается полностью!»
Она вскочила с дивана, подтянула сползающие джинсы – пока беременность положительно сказывалась на фигуре, токсикоз исторгал из организма все, кроме грейпфрутов, – и нервно заходила по приемной.
– Я идиотка! – бормотала Вронская, курсируя от секретарского стола к белым кожаным креслам и обратно. – А так торопилась, так летела. Даже с Седовым толком не пообщалась…
Следователь позвонил рано утром. И слабым голосом сказал:
– Ты мимо прокуратуры проезжать не будешь? Инга просит твой новый роман с автографом.
Звонок приятеля был более чем некстати. Недавние страстные объятия с унитазом парализуют врожденную тягу к коммуникации, даже с друзьями. Но это же все-таки Седов, с которым не один пуд соли съеден…
– Заеду на днях, – пообещала Лика, мысленно проклиная тягу подружки следователя к детективам. – А чего у тебя голос такой убитый?
– На труп выезжал, не ложился. Надо ехать домой. Мне вообще отгул полагается после ночного дежурства. Но наша работа – как болото. То одно, то другое. Затягивает, не вырваться, – Седов попытался говорить бодрее, но вышло у него это плохо. – Сначала вообще думал, что попал, что жену миллионера Захарова в нашем округе на тот свет отправили. Оказалось, не жену, а подругу жены. Кстати, а ты с Захаровым не знакома? Может, писала про него?
– Знаешь, да, писала. И еще буду писать. Он мне вчера биографию заказал, мы вот буквально через час встречаться должны. Хотя не знаю, с учетом произошедшего…
Да, она сомневалась: ехать, не ехать. Номер своего мобильного Захаров не оставил. Пришлось перезванивать секретарю – та сообщила, что пропуск заказан, информации об отмене или переносе встречи нет. И вот лицо рисуется в темпе марша, напяливаются неудобные, но дорогие джинсы, потом изматывающая битва с пробками. И ради чего все это? Андрей опаздывает больше чем на час!
«Домой поеду, – решила Вронская, остановившись у вешалки. – Конечно, мне нужны деньги, Андрей обещал хороший гонорар, для популяризации моего имени поработать над биографией миллионера тоже отлично. Но смысла ждать больше нет. Будет нужно – сам меня найдет».
Она набросила пальто, подхватила с дивана рюкзачок и потянула на себя тяжелую дверь приемной.
– Ты далеко собралась?
Андрей Захаров собственной персоной…
Как всегда, он отлично выглядел. Одежда в спортивном стиле – судя по неброским оттенкам и идеальному покрою, дизайнерская. Свежий парфюм, блестящие, довольно длинные русые волосы с едва заметными нитками седины. Но больше всего Лику поразил взгляд – энергичный и веселый.
– Смотри, влюбишься, придется прекращать работу, – улыбнулся Андрей и вдруг погладил Лику по голове. – Давай, хватит тупить, пойдем разговоры разговаривать.
От странного неожиданно панибратского жеста Вронская вздрогнула и пробормотала:
– Да, пойдем. Не ожидала, что ты придешь. Я знаю, у тебя горе.
– У меня? – Распахивающий дверь в свой кабинет Захаров с удивлением обернулся. – Я ж живой и здоровый, чего париться! Да я и козу эту запомнил лишь потому, что малая моя все время ныла: устрой на работу, купи квартиру. Машину, кажется, ей тоже оплатил на днях. Нельзя так! И я Светке объяснял: каждый человек всего в этой жизни должен добиваться сам. А если он живет на халяву, то ничем хорошим это не заканчивается. Че, я не прав?
– П-прав, – послушно подтвердила Вронская, проходя вслед за Андреем в кабинет.
Ее привыкший кроить детективные сюжеты мозг мгновенно выдал следующий синопсис. Миллионер, уставший от вечных дотаций на содержание приятельницы жены, решает вопрос радикально. Киллеры нынче не так уж и дороги. И потом – это разовая выплата, рассчитался – и все. А неизвестно, чего еще потребует после машины жадная подруга; аппетит приходит во время еды.
«У меня паранойя, – вытаскивая из рюкзачка диктофон и блокнот, прокомментировала Вронская собственные мысли. – Написание детективов плохо сказывается на добром отношении к людям. Всех и каждого начинаю подозревать в злых намерениях. Плюс беременность, состояние прекрасное, но, кажется, разжижающее мозг».
– Слушай, я вот что подумал, – выпалил вдруг Захаров, посмотрев на часы. – Пошли йогой позанимаемся. У меня здесь зал, свой тренер. Одежду тебе подберем, не волнуйся, с этим без проблем. Как-то все-таки меня напрягли последние события. Релакс нужен. Не хватало еще заболеть из-за этой козы!
Перед глазами Вронской вдруг возникла картинка, которую она в последнее время видела слишком часто и слишком близко. Унитаз, шум спускаемой воды… Вот бы еще сияющего жизнерадостного Андрея смыть прямо в трубу, далеко-далеко, как исторгнутый из организма завтрак или обед!
Но что, если все это только игра с его стороны? Люди не могут быть такими жестокими! И смерть любого человека пусть если и не потрясает до глубины души, то минимум требует уважения. Похоже, и правда речь идет об игре. Но Захаров переигрывает…
– Йога – это прекрасно, – натянуто улыбнулась Вронская. – С удовольствием составлю тебе компанию.
Она понуро направилась к двери, но замерла. Оказывается, в журнальный столик вмонтирован потрясающий аквариум! Под прозрачным стеклом плавает ярко-зеленая, как елочная игрушка, рыбка!
У Лики сразу же возникло желание восхититься оригинальным аквариумом, выяснить, как рыба дышит. Ведь она же практически со всех сторон замурована в стекло, только «пол» ее домика отделан плиткой с древнеегипетскими картинками, но и он тоже не пропускает воздух!
Однако, поразмыслив, Вронская оставила свои восторги при себе. После резких жестких фраз Андрея говорить комплименты по поводу стильного интерьера рабочего кабинета и чудесного аквариума – это лишнее.
Трясущимися руками с плохо гнувшимися пальцами попасть по крошечной кнопке серебристого плеера было непросто. Помучившись, Моцарт кое-как изловчился, запустил миниатюрный прибор. Подключил наушники и откинулся на спинку автомобильного сиденья.
Кружащаяся, легкая и воздушная мелодия Сороковой симфонии наилучшим образом подходила и морозному солнечному утру, и самой Москве, яркой, нарядной, неожиданно новой.
Моцарт смотрел в окно и умилялся.
Как все изменилось за пятнадцать лет! Иномарок на улицах полно. И какие длинные иногда встречаются. Как они, интересно, разворачиваются, эти автомобили-крейсеры?!
От рекламы в глазах рябит. Тряпки поперек улиц, огромные плакаты вдоль дорог, сверкающие плоские шкафы в центре через три метра буквально понатыканы. Вывески по ночам так и светят, красным, золотистым, зеленым. Радуга, в натуре.
А технические прибамбасы чего стоят! Телефоны сотовые, даже у детей малолетних. В съемной квартире чайник умный имеется. Вжик – и вода закипела, чифирь – не хочу. И стиральная машинка есть, хозяйка базарила, сама стирает, только включи.
«Как жизнь изменилась, – подумал Моцарт, невольно любуясь зданием офиса Андрея Захарова. Не очень высокое, овальной формы, с большими светло-голубыми стеклами, оно напоминало летающую тарелку. – И все мимо меня прошло. Ничего я теперь не понимаю. Телик включил – пацана своего бывшего увидел, Битума. Хороший пацан был. Расплавит зелье свое битумное, и к должнику, а потом в морду ему плясь… Депутатом стал, брюхо нажрал. А кореш „прошляка“[23] Резвана теперь вообще типа авторитета, губернатор, что ли. Ничего не понимаю. Кроме одного. Захаров мне за все ответить должен».
Сороковую симфонию сменила Двадцать пятая, стремительная, пронзительная. И прекрасная, как мысли о мести.
На свободе, впрочем, думать об окончательном и полном расчете с Захаровым было менее приятно, чем на зоне. На нарах все таким простым казалось: выйдет и своими руками придушит. И – чтобы никаких концов, хватит, свое отсидел давно. И даже когда уже «откинулся», документы новые справил, машину неприметную купил, чтобы выслеживать удобнее было, тогда еще тоже радовался. Охраны у Захарова нет. Бомбу к машине можно прикрепить, чтобы рвануло на фиг и разнесло Андрейку по запчастям. Или из волыны в упор выстрелить. Винтовка не подходит. Снайперку можно подыскать хорошую. Но руки… Дрожат, суставы на пальцах почти не гнутся. А промахов при расчете с Захаровым быть не должно, один раз промахнулся, больше не надо.
«Хорошо, что горячку не порол, думал, выбирал, как именно Андрея на тот свет отправить, – думал Моцарт, постукивая пальцами по коробке передач в такт музыке. – Охрана-то есть все-таки, пасут его, сопровождают. Под прикрытием он. Стоило только какому-то хмырю внезапно к Захарову приблизиться – откуда ни возьмись два бугая выскочили. И с тачкой чуть не прокололся, прошел пару раз возле нее на стоянке, сразу крепкий парниша из офиса вылетел. И сколько еще осечек было, обидных, досадных. Но что теперь душу травить. Осторожнее надо действовать. Да уж, с нар оно все проще казалось…»
На ступеньках офиса показалась высокая крепкая фигура, и Моцарт быстро выключил музыку, завел двигатель.
Серебристый джип Андрея Захарова уже выезжал со стоянки. Моцарт вывернул руль, стараясь обогнуть припаркованный перед его «девяткой» «BMW», и выругался. Вслед за джипом со стоянки выехала иномарка, прилепилась к машине Захарова. «По городу повожу, – Моцарт упрямо стиснул зубы. – А там видно будет…»
– Светлана Юрьевна, у нас ботокс закончился и препараты для гликолевого пилинга. А еще тут фены предлагают – отличное качество, приемлемые цены, может, тоже заказать? Светлана Юрьевна? Вы меня слышите?!
Слова застревают в горле. Обычные дела – какая нелепость, полная бессмыслица. Все кажется ненастоящим: «Vertu» в руке, проблемы салона, этот дом. Есть только глаза, они больше не могут плакать, почти не видят, вместо век – наждачная бумага, а зрачки как сухой песок. И еще есть крик, методично разрезающий тело. Он находится внутри, острый и болезненный. Когда еще не были сорваны связки и получалось выпускать его наружу, страдания не казались такими мучительными.
Света попыталась сказать администратору, что Полину убили. Почувствовала, как слабо шевельнулись губы.
Но не услышала даже шепота.
Кажется, телефон выскальзывает из рук, падает на ковер.
В затылок бьет острая боль.
Она тоже упала? Все равно…
…Раньше ее лица – только запахи. Остро и едко воняет хлоркой. Разит от мокрых запачканных штанишек. Еще какой-то дымный запах, горелый. А потом в памяти появляется Полька, красная, орущая. Она отчетлива видна через деревянные столбики кроватки. Между столбиками легко проскальзывает рука. Но кроватка Поли все же далеко, до нее не дотянуться. У нянечки лица нет, видны только огромные красные пальцы и грудь, чуть ли не вываливающаяся из белого халата.
Через какое-то время на Полю смотреть уже не хочется. Она еще не говорит. Но, проглотив свою порцию пюре, жадно зачерпывает ладошкой из Светиной тарелки. За что воспитательница, придя в себя, звонко шлепает воришку по попе. От справедливой расправы жгучие слезы на щеках Светы подсыхают. Но обида все равно так огромна! Поля ведь съела две порции, а она только одну, и ей, как всегда, очень хочется кушать… Даже ночью Света просыпается, чтобы убедиться – она так и лежит спиной к кровати Полины.
Лет в шесть Света ей отомстила. Не то чтобы специально. Так получилось. В комнате для игр была кукла, настоящая Красная Шапочка, с золотистыми волосами, в синем платьице и белом передничке. Кукла умела спать. Когда ее клали на спину, голубые глаза с черными пластмассовыми ресничками по-настоящему закрывались!
– Вы ее испачкаете, – говорила воспитательница.
И играть с Красной Шапочкой не разрешала. Кукла сидела в шкафу, красивая, заманчивая.
Пробраться в комнату для игр мимо задремавшей нянечки было просто. Достать куклу оказалось сложнее, пришлось подставить к шкафу стул, чтобы дотянуться до полки. Покормив Красную Шапочку и уложив ее поспать, Света с сожалением вскарабкалась на стул, и… большое стекло, прикрывавшее все полки шкафа, больше не отодвигалось. Оставить куклу на полу? Но тогда завтра воспитательница станет выяснять, как это случилось! Засунуть Красную Шапочку вредной Поле под одеяло показалось отличной идеей. Впрочем, наказали не Полю, а ее заклятую врагиню Наташу. Которая утром радостно закричала на всю спальню:
– Ко мне Красная Шапочка спать пришла!
А Поля склонилась к Светиной кровати:
– Дурочка, если мы с тобой раздружимся, ты же одна будешь! Совсем одна…
Света презрительно хмыкнула:
– Вот еще! За мной скоро мама придет. Она просто пока не может. А как сможет, то заберет.
– Дурочка, – Поля старательно согнула мизинец и протянула руку, – у тебя нет мамы. И у меня тоже нет. Никто нас отсюда не заберет. Никогда. Давай! Мирись-мирись-мирись.
– И больше не дерись, – послушно продолжила Света. Потом выдернула ладошку и заплакала.
Мама – не принцесса, которую забрали злые волшебники. Не космонавт, летающий среди звездочек вместе с Юрием Гагариным. Не разведчица, бесстрашно сражающаяся с немцами.
Мама оставила ее. Бросила… Может, так и получилось, что тогда она не могла забрать с собой дочку. Но потом, сейчас! Она ведь могла бы просто узнать, любит ли ее доченька, ждет ли. И Света бы сказала: «Не надо мне самой красивой куклы, Красной Шапочки, и конфет совсем не надо. Только забери меня домой, я послушной буду всегда. А люблю я тебя, мамочка, сильно-пресильно. Каждую секундочку люблю, все время помню про тебя». Мама не пришла. И не придет, потому что много раз уже были весна и осень, и сторож дядя Витя надевал вывернутый наизнанку тулуп и приклеивал бороду из ваты. А мамочки все нет и нет почему-то…
Мамы не было, была Поля.
Она списывает задачи по математике, которые у нее никогда не решались. И рисует картинки, которые не получались у Светы. Она ворует шмат недоваренного мяса и дает его кусать по очереди, хотя сама совсем худышка. Она сидит у постели, когда от жара Света уже почти ничего не осознает. Только ясно, что врачиха так и не смогла увести Польку. Поля рядом, подносит ко рту кружку с водой, что-то холодное кладет на лоб. И так будет всегда.
Запомнилась каждая черточка ее лица, вечные цыпки, разбитые коленки. Все детство – Поля, вся жизнь – подруга…
И даже после детдома. Одно ПТУ, одна комната в общаге, одни приличные туфли – все на двоих.
Только Андрея на двоих разделить не получилось…
… Она очнулась от звонка сотового телефона.
– Светлана Юрьевна, я все жду, жду. А вас нет. А ботокс закончился, – бодро залопотала администратор. – И препараты для гликолевого пилинга.
Света приподнялась на локоть, размахнулась и швырнула сотовый телефон об стену.
Если бы только можно было умереть вместо Поли! Полька же еще и не жила по-человечески, только-только ее Андрей на работу устроил, квартиру купил. У нее даже ощущения радости не успело возникнуть. Лишь благодарность, как у бездомной собаки…