Концерт в криминальной оправе
Стряхнув с шапки хлопья снега, Виталий Борисович вошел в темный коридор. Пока, отыскивая выключатель, он шарил по стене, из другой руки, придерживающей массивную дверь, выпали перчатки. Включив свет, он подумал: «Не столь благоприятная примета: раз упали перчатки, их вновь и надевать». Философия философией, но так в дальнейшем и оказалось.
Пока же Виталий Борисович сел за стол, открыв журнал, проставил дату. Сделав пометку о начале дежурства, он придвинул телефон и нажал кнопку вызова милиции.
– Судмедэксперт Городницкий на месте, звоню с Завадского, – сообщил он. – Как обстановка в городе?
– Пока по вашей части все спокойно. А с утра на автопроисшествие в Боголюбове Шипковский выезжал.
По чуть приглушенному голосу он узнал старшую из телефонисток, Людмилу Ивановну. Представил, как, отложив в сторону книгу, отвечает ему. Говорят, с апреля собирается на пенсию.
– Прервали на самом интересном месте, – упрекнула она. – Тут как раз убийство на корабле.
– Одинокий труп в каюте?
– Нечто в этом роде. Не хотите ли взглянуть?
– И где?
– Атлантический океан, в двухстах милях от берегов Франции.
– Далековато, – шутливо подстроился под ее тон Городницкий. – Но если милиция предоставит вертолет… Кстати, что за автор?
– Жорж Сименон. Один из ранних романов.
– Уважаю и завидую. Серьезный, Людочка, писатель, не то, что нынешние детективщики. Лужи крови, рэкет, секс, покруче бандитского язык.
– Разделяю ваше возмущение. Что ж, удачного дежурства.
– И вам того же.
Положив трубку, Городницкий задумался. Ему захотелось почитать нечто действительно стоящее, из коротких новелл. Может быть, Чехова или рассказы Владимира Набокова… Но поскольку такой литературы не было, пришлось взяться за газеты, прихваченные из дома.
Начал он с местных, резонно полагая, что центральная пресса подождет. Бегло просматривая заголовки, на чем-то останавливался дольше обычного. Вот криминальные сообщения в «Молве». Кое-что знакомо: на труп в «Жигулях», когда не выдержало сердце у 42-летнего офицера, пришлось выезжать самому, а двух «новых русских», которых ограбили третьего дня после стрельбы из газовых пистолетов, довелось осматривать на утреннем приеме.
Упитанные молодые мужики со следами ожогов на красных отечных лицах, со слезящимися глазами, конечно вызывали сожаление. Но с другой стороны, кто же ночью, на себе и в дипломате, тащит по 1500 зеленых и несколько тысяч в отечественных рублях?
Виталий Борисович бегло проглядел последнюю страницу и обмер. Надо же, именно завтра вечером, в филармонии состоится концерт Зураба Соткилавы. Он припомнил, что недавно видел певца в одной из телепередач, когда Соткилава вдохновенно рассказывал о Марио Ланца, потом спел несколько арий из репертуара знаменитого итальянца. Как же он проморгал концерт: ведь знай о нем заранее, мог бы обменяться дежурством с кем-то из экспертов.
…Резкий телефонный звонок оторвал его от газеты. А пятнадцатью минутами спустя, Городницкий мчался к перекрестку объездной дороги с Суздальским проспектом, где произошло столкновение туристского автобуса с «КАМАЗом». В пути им попались машины «скорой» с тревожно ревущими сиренами, что свидетельствовало о серьезности события.
Так оно и оказалось. Картина, открывшаяся на месте происшествия, поражала трагичностью. Покореженный спереди и справа ярко-красный «Икарус» оказался отброшенным в кювет, «КАМАЗ» находился метрах в пятидесяти. Смятая в гармошку кабина грузовика дышала сиреневым дымком. Во влажном воздухе сильно пахло горелым. Рядом, по обе стороны шоссе, с десяток машин – милицейские и ГАИ, две пожарные, скорой помощи.
С момента столкновения прошло немногим более часа. За это время около двух десятков людей с травмами отправили в больницы, затушили вспыхнувшую кабину «КАМАЗа». Обходя лужи воды на асфальте и пожарных в грубых робах, свертывающих толстые змеевидные шланги, Городницкий пошел к грузовику.
– Тут по вашей части, доктор, – сказал ему следователь ГАИ. – В кабине двое – водитель и пассажир. Двери заклинило, сжало капотом, вот и сгорели живьем.
От сказанных будничным тоном леденящих слов Городницкий внутренне содрогнулся, но привычно взял себя в руки.
– Надо бы извлечь потерпевших наружу. Тогда и осмотрим, что к чему.
Открыв чемодан, он достал резиновые перчатки, стал натягивать на озябшие руки. Это оказалось преждевременным, так как между пожарными и милицией разгорелся спор, где каждая сторона полагала, что обгоревшие трупы следует извлекать именно другому ведомству.
Понаблюдав за перебранкой, и поскольку нашла коса на камень, Городницкий решил вмешаться. Он принял сторону милиции не потому, что она была как бы ближе судмедэкспертам, а по чисто практической причине: одежда пожарных, их брезентовые робы и рукавицы более соответствовали задаче по извлечению обугленных пламенем трупов. К тому же ему вспомнился Гиляровский, написавший столь вдохновенно в «Москве и москвичах» о мужестве столичных пожарных.
– Поскольку вы в рабочей одежде, вам и следует исполнить дело до конца, – высказал он мнение командиру расчета, высокому крупному блондину с погонами майора.
– Наше дело тушить пожары, – резко возразил майор. – Теперь их, ментов, черед настал, – вполголоса добавил он. – У каждого своя работа.
– Вы Владимира Гиляровского, писавшего о московских пожарных, читали?
– Не имею чести. В какой газете, из евреев что ли?
– Я буду жаловаться, – вспыхнул Виталий Борисович. – Как вернусь отсюда, позвоню вашему начальству, журналистам. Скоро прочтете о себе в газетах.
– Не пугай, потрошитель. Мы свои инструкции знаем. Трогай, Василий, – приказал пожарник водителю.
Видя бесполезность перепалки, офицер ГАИ и двое сержантов начали извлекать трупы. Далось это нелегко. Скрученные огнем тела, зажатые сплющенным металлом, цеплялись за детали, из-за сильного окоченения не сгибались в суставах. Наконец, их вытащили на шоссе, перенесли в сторону. Какое-то время ушло на оформление протокола, после чего трупы повезли в городской морг.
Вернувшись на место, Городницкий сделал краткую запись в экспертном журнале, взявшись за телефон, сообщил о конфликте в городскую пожарную часть. Не найдя и там понимания, Виталий Борисович позвонил знакомому репортеру из городской газеты. Журналист обрадовался звонку, обнадежив, что скандальные подробности о происшествии завтра будут обязательно напечатаны в «Молве».
Весьма ободренный частичным восстановлением справедливости, Городницкий стал готовиться к вечернему чаю. Он достал бутерброды, пакетик заварки, опустил в стакан с водой кипятильник. Расслабленно наблюдая за россыпью пузырьков, резвящихся за стеклом, вспомнил о предстоящем концерте.
– Зу-раб Сот-ки-ла-ва…, – нараспев, медленно выдохнул притягательную фамилию. – «Необходимо, надо пойти, – решил он. – Кто-то подменит на пару-тройку часов. Бывают же ситуации». Приняв решение, он успокоился, почувствовал облегчение, да и вода уже закипела.
Едва Городницкий бросил пакетик «Липтона» в кипяток, и желтоватые струйки ринулись вверх, как раздался звонок.
– Убийство за городом, по дороге на Сокол, – коротко сообщили ему. – Суздальский район, но там эксперт в отпуске. Опергруппа уже выехала.
Так и не успев почаевничать, Виталий Борисович сунул бутерброды в карман куртки. Проверив в чемодане наличие необходимого – перчаток, термометра, лупы и фонарика, едва начал одеваться, как за окном послышался шум машины.
… К себе Городницкий вернулся глубокой ночью. Отпирая дверь и вдыхая морозный воздух, взглянул на небо с ярко мерцающими звездами, рельефным полумесяцем, перчатка вновь выскользнула из руки. «Третьего раза не миновать», – не без досады подумал он. Сняв одежду, залпом опустошив стакан с остывшим чаем, Виталий Борисович натянул спортивный костюм и свалился на диван.
В гаснущем сознании его мелькнул обгоревший остов «Мерседеса», труп неизвестного с тремя огнестрельными ранами – в голову, грудь и левую руку, брошенный пистолет.
«Машина – иномарка, пистолет – иностранного производства. Убитый не установлен, даже деньги не взяли…, – не без усилий он пытался отключиться от происшедшего. – Тут, как полагают сыщики, внутренние разборки, местная мафия. Что, я вновь об Италии? Ах, понятно… это ведь там не только мощная мафия, но и лучшие голоса мира…»
Городницкий словно в воду глядел. Третий раз его подняли около шести утра, приметы сбывались с поразительной точностью. Ночные фонари погасли, у Золотых ворот попались первые троллейбусы. Ревущая сирена желто-синей «Волги», несущейся в Доброе село, отбрасывала редкие машины по обе стороны пустынного проспекта.
… Почти обнаженное тело девушки, припорошенное белым, лежало у мусорных контейнеров во дворе просыпающейся девятиэтажки. Редкие снежинки таяли, едва коснувшись кожи, мелкой солью оседали на спущенных ниже колен темных колготках. Свитер и джинсы валялись рядом, разорванный бюстгальтер застрял меж ветвей сухого кустарника.
– Осмотр надо бы провести поскорее, – озабоченно произнес следователь. – Через полчаса здесь такая толпа соберется… Как рассветет всё вокруг, а пока опишем труп.
Городницкии стал диктовать свой третий протокол. На шее, повыше левой ключицы он заметил два кровоподтека, приоткрыв глаза, увидел в конъюнктивах красноватые точки кровоизлияний. Причини смерти стала ясна: асфиксия от удавления руками, похоже девушку еще и изнасиловали.
Мелькнула в сознании привычная мысль: «Сейчас надо бы ничего не упустить». В крепко сжатом правом кулачке он разглядел несколько темноватых волосков. Сняв мешавшие перчатки, Виталий Борисович извлекал их по одному, разжимая сведенную судорогой кисть, и, прикрывая от ледяного ветра, опускал в конверт, который держал криминалист Безродный. В руке обнаружилось четыре волоса, меж ними толстая, до десяти сантиметров длиной, шерстяная нить темно-синего цвета.
– Из свитера или шарфа, может вязаной шапочки, – оценил находку Безродный. – При наличии подозреваемого стопроцентная улика.
Измерив термометром температуру тела и произведя расчеты, Городницкий предположил, что смерть девушки наступила в промежутке между часом и двумя ночи. Эти цифры следователь тоже занес в протокол.
Теперь, когда экспертная часть осмотра завершилась, Виталий Борисович выбросил использованные перчатки в контейнер, уложил термометр в чемодан. Забравшись в салон передвижной кримлаборатории и отогреваясь на заднем сидении, он стал наблюдать за происходящим.
…Рассвело, когда его привезли на Завадского. Городницкий охватил озябшими руками горячую батарею, задвинул под стол фибровый чемоданчик. Если исходить из экспертной статистики, план по крутым происшествиям оказался перевыполненным на несколько дежурств вперед. Но, предполагая, что день еще впереди, он суеверно постучал носком по чемодану: если примета сбудется, авось все-таки пронесет…
Раздеваясь, он почувствовал ноющую боль в спине и, преодолевая скверные шалости давнего радикулита, нырнул под одеяло. Едва ощутил расслабляющее тепло, как сон охватил усталое тело. Он вошел в него сладостно и легко, как в детстве, отсутствие ощущений о котором Городницкий стал воспринимать все сильнее и болезненнее, словно опасаясь груза прожитых лет и надвигающейся старости.
Отоспавшись, он приободрился и взялся за телефон. Вчерашние события беспокойной ночи вновь напомнили о себе. По опыту судмедэксперта он знал, что убийства раскрываются либо сразу, в первые-вторые сутки, даже считанные часы, либо переходят в «висяки». Тогда все усилия оперов и сыщиков растягиваются на месяцы без каких-либо ощутимых результатов.
Придерживаясь очередности событий, он позвонил в Ленинский райотдел, потом набрал номер Фрунзенского РОВД. Однако, ничего утешительного ему не сообщили.
– Работают ребята, – коротко отозвался дежурный того отдела, что продолжал носить звонкую фамилию вождя революции. – Пока ночных таксистов и водителей скорой отрабатываем…
– Наши сейчас бар «Старая сова» прочесывают, – ответили из Фрунзенского. – Там до двух ночи дискотека гремела. Установили, что потерпевшая оттуда домой возвращалась. Есть вроде бы одна ниточка за нее и ухватились.
«Держи меня веревочка, держи…», – мелькнул в памяти знакомый мотивчик. Обычно он начинал звучать для него в сложные мгновенья и теперь преследовал Городницкого с момента, когда он, сорвав использованные перчатки, выбросил их в контейнер. Выходит время наступления смерти – около двух ночи он определил достаточно верно.
После служебных разговоров мысли о предстоящем концерте вновь овладели Виталием Борисовичем. Начал он с Коли Шипковского.
– Я только с лыж и Загородного парка, – бодрым голосом сообщил приятель. – Аппетит зверский и рюмку пропустил. Концерт говоришь? Что ж, вечером я свободен. Сосну часок и сразу к тебе. Не сумневайся, старик, к пяти буду как штык.
… Рядом с входом в филармонию, прячась за прозрачно-голубоватой стеной от холодного ветра, переминались с ноги на ногу несколько человек, хотя он ожидал лицезреть небольшую толпу. Но билетов, как и следовало ожидать, тоже не было. В некоторой растерянности Виталий Борисович направился к троллейбусной остановке, надеясь стрельнуть лишний с рук, как тут его окликнули. Оглянувшись, он увидел режиссера телевидения Вадима Захарчука, в прошлом месяце сделавшего репортаж о работе судмедэкспертов. Так, на правах телевизионщика, через служебный вход его и провели на концерт. Впрочем, небезвозмездно: Захарчук, уже знавший о криминальных городских событиях, в виде ответной услуги договорился о встрече на послезавтра.
Городницкого пристроили на скрипящем стуле рядом с телекамерами. Во Владимире многие знали его и, будучи по натуре несколько стеснительным, он чувствовал себя неуютно, хотя понимал, что волею случая оказался на столь видном месте. Но – спасибо судьбе, иного выбора попросту не было.
На какие-то мгновенья он ушел в себя, аплодисменты оторвали его от раздумий. Зураб Соткилава был уже на сцене. Ослепительный косой луч выхватил из полумрака плотного брюнета в элегантном смокинге, с улыбкой на смуглом оливковом лице. Легким движением ладони артист успокоил публику, и тут же необычайной красоты голос заставил вздрогнуть переполненный зал.
Виталий Борисович, отойдя от событий и тревог дежурства, целиком растворился в чарующих звуках музыки. Итальянское бельканто, стремительной ласточкой рвавшееся вверх и выше, мягко сжало сердце, расслабило и успокоило его больную душу. Соткилава пел щедро, не скупясь, словно богач, черпающий из бездонной сумы звонкие червонцы и рассыпающий их золотым дождем. Не пользуясь микрофоном, он легко и вдохновенно брал высокие ноты. Почти каждую песню или оперную арию певцу, с доброй понимающей улыбкой, приходилось исполнять «на бис»…
Время для Городницкого словно остановилось, он чувствовал себя счастливым и молодым. Калейдоскопом закружились в памяти дорогие сердцу места и люди: незабываемый, как сказка из его детства, послевоенный Кишинев, мама и отец, покоящиеся под мраморными плитами на холмистом кладбище, над ослепительно-белой в солнечных лучах Хайфой, море, много моря, синего и зеленого, как в прозе Грина, не имеющего границ и горизонтов, дочери, с их волнениями и тревогами, внук Сашенька, уже успевший спеть в хоре мальчиков ту же «Аве Мария», что он слушал сейчас, но почему-то отказавшийся пойти на концерт…
Пока Виталий Борисович от филармонии добирался до работы, мелодии были с ним и внутри его. Когда же он увидел за плотно задернутыми шторами освещенные окна экспертизы, они отдались, будто чем-то напуганные, перелетевшие на безопасное место птицы. Они выкурили с Шипковским по сигарете, перебросились фразами о минувших событиях.
После ухода товарища Городницкий включил телевизор. Не особо внимательно он прослушал сводку новостей: заседание Думы с очередным шоу Жириновского, рейтинги политиков, рвущихся в президенты, очередное похищение в Чечне, крушение поезда в Альпах, сенсационное выступление кукольного городского театра с Володей Миодушевским в Париже… Если исключить весьма приятный последний факт, остальные события казались происшедшими на другой планете, в сравнении с их Владимиром.
«Четверо погибших за неполные сутки», – подумал он, глядя на мерцающий экран. – Из них две смерти не случайные, как в «Камазе», а убийства – жестокие и криминальные». Усилием воли Виталий Борисович, попытался в который раз заставить себя отключиться от всего, что волновало и тревожило, будь он трижды проклятый воспаленный мозг, прокручивающий как в повторной киноленте трупы и места происшествий.
По опыту и из разговоров с коллегами он знал, что после работы судмедэксперты стараются забыть о ней, переключиться на нечто, не связанное с профессией. Страшные, воочию, не из фильмов ужасов, а с мелко-натуралистичными подробностями и людской кровью события, трупы на секционном столе, когда рядом с розово-нежным девичьим соском видишь черный провал огнестрельной раны или вдруг находишь горошину, проглоченную ребенком, вызвавшую мгновенную остановку дыхания, конечно же, требовали разрядки. Способов, казалось бы, множество – от семейных забот, нередко изнуряющих почище холодного морга, до чтения непритязательных детективов, бани, рыбалки или футбола. Однако, на практике большинство из них не давали нужного эффекта. Ведь не в Норвегии или Германии живем, где экспертами серьезно занимаются психотерапевты и психологи. Когда же становилось невмоготу, большинство врачей его круга пили успокаивающие и транквилизаторы, но куда чаще, в качестве способа снять стрессы – разбавленный водой медицинский спирт.
Лично же для себя, с юности и студенческих лет, еще не будучи судмедэкспертом, Городницкий считал лучшим лекарством для души и серого вещества именно такие, как сегодняшний, концерты, либо театр, классическую музыку. Не все понимали его, считали субъектом не от мира сего, нечто вроде эгоиста, погруженного в свой обособленный мир. Это увлечение искусством, впрочем, если быть откровенным, никак не исключало употребления той же дармовой и, вечной как мир, жгуче-наркотической жидкости…
Вновь расстелив постель, он выключил свет, взглянул на белеющий в темноте прямоугольник окна. И тут звездочкой с неба, умиротворяющей молитвой для нервных клеток, возникла негромкая, врачующая все недуги мелодия, крупным планом, как в мониторе телекамеры, ставшее близким и дорогим лицо Соткилавы.
К четырем утра та ниточка, за которую ухватились сыщики, все-таки раскрутилась. После звонка из уголовного, едва успев сполоснуть лицо водой, он осмотрел убийцу и насильника – приземистого, коротко стриженного качка, с ярко-красными царапинами на руках и следом свежего укуса на левой щеке. Как оказалось, он жил рядом с той девятиэтажкой, где все произошло, тоже был на ночной дискотеке. Светловолосую красавицу-блондинку оставалось только подождать…
Если привоскупить к повреждениям у подозреваемого, темно-синюю в белых крапинках вязаную шапочку, изъятую оперативником из кармана куртки, то длинная шерстяная нить, застрявшая в пальцах жертвы, становилась важной и беспощадной уликой. Так, одно убийство из двух оказалось удачно и быстро раскрытым.
Не спеша, возвращаясь с дежурства, Городницкий необычайно остро разглядывал происходящее вокруг. Тройка мальчишек, несмотря на восемь утра, лакомилась ранним мороженным, парень у телефонной будки жадно тянул из горлышка пиво, в киоске раскладывали свежие газеты. Он купил «Советский спорт» и «Молву», бегло просмотрев городскую газету, увидел заметку о пожарных: «В герои Гиляровского не годятся…»
Рядом с магазином на углу продавали первую в этом году редиску. Он не торопясь, выбрал два, казавшихся больше других ярко-красных в зеленом оперении пучка для внука, отряхнув капельки воды, бриллиантовой пылью блеснувшие на солнце, положил их в дипломат. И тут на какой-то миг, забыв обо всем, что тревожило и волновало его, Виталий Борисович почувствовал себя наполовину счастливым.