© Борис Михайлов, 2017
ISBN 978-5-4485-2509-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Борис Михайлов – репортер, редактор, сценарист, режиссер. Член Союза Журналистов РФ. Автор книги об истории одной из протестантских конфессий – методистской церкви, издана в Москве и США. Написал несколько женских любовных романов и пьес.
Журналистике и литературе я посвятил всю жизнь. Около десяти лет проработал в городских и областных газетах Сибири и Поволжья, двадцать шесть лет на Куйбышевском областном телевидении репортером, редактором, сценаристом и режиссером. На пенсии недолго поработал в христианском книжном издательстве.
В сознательном возрасте посчастливилось стать свидетелем, а часто и участником событий истории с начала сороковых годов ХХ века, и первые полтора с лишним десятка лет, в ХХӀ. Причисляю себя к «шестидесятникам», на 60-е годы пришелся пик творческой активности, работа в прессе, участие в общественной жизни.
При мне рухнул советский строй, продержавшийся 70 лет. Развалили его не прозревший народ, понявший, дальше так жить нельзя, не революционеры – подпольщики и диссиденты, а сами властители страны, руководители КПСС. Через несколько лет, выброшенные революционной перестройкой из своих кресел, те же руководители (ГКЧП), предприняли попытку вернуться к старому, но народ, и новые властители, вкусившие свободы, не позволили.
Воспоминания не претендуют на научно-историческое повествование. Они лишь субъективные свидетельства очевидца событий и времени.
В памяти сохранилось разное, общественное и личное. Часто не в хронологическом порядке, порой не привязанное к определенной дате.
Надеюсь, не очень далекое прошлое страны, не из пыльных архивов, а в воспоминаниях свидетеля времени, окажутся интересными историкам и журналистам, а личные страницы – любителям мемуарного жанра, и, конечно, внукам и правнукам.
Детство
Родился и вырос я в сталинское время, и начну с человека, именем которого стала целая эпоха. С имени Сталина.
Моё знакомство с ним состоялось в первом классе, на второй или третий месяц учебы, в 1943 – м году. Первые палочки и крючочки, с хвостиками или без, выводили мы тогда деревянными перьевыми ручками с пером №86 в тетрадках в косую линию. Тетради такие, впрочем, как и в линейку, или клетку, в те времена были в дефиците. А в косую линию нельзя было купить даже на Кубинке, главной толкучке Азербайджана. Мама покупала там тетради в линию, а затем с помощью рейсшины или двух треугольников, наносила косые линии карандашом.
Спустя десятилетия, не могу вспомнить, как в школе родилась идея от имени класса написать письмо Сталину, поблагодарить за наше счастливое детство, пожелать скорейшей победы на войне, и обратиться с просьбой, прислать тетрадей в косую линию и перьев №86, только которыми разрешалось писать. У Нины Николаевны – моей первой учительницы, или завуча школы, а может у инспектора РОНО? Писали такие письма в других классах? Не знаю, спросить не у кого.
Трудно поверить, в разгар войны, когда еще продолжалась историческая битва на Курской дуге, «дедушка Сталин» нашел время прочитать письмо первоклашек и ответить на него. Прислал посылку с тетрадями, ручками, новыми Букварями и конфетами.
Каждому в классе, помню, досталось по одной конфете «Мишка косолапый» с репродукцией Шишкинских медведей на фантике, который я берег полгода, пока не поменял во дворе на саккиз (жвачку из серы). Кроме «Мишки косолапого» каждому вручили «сталинский подарок» – еще по три сливочных ириски, несколько тетрадей, красную деревянную ручку, коробочку перьев №86 и нескольких перьев – «лягушек», писать которыми не разрешалось, но рисовать танки и самолеты было удобно. Всем классом потом сочинили мы текст благодарности великому другу детей и послали в Москву, в Кремль.
С высоты лет, понимаю, письмо наше вряд ли передали вождю, да оно дальше РОНО или райкома партии и не пошло бы! Восхищаюсь работой идеологов и пропагандистов того времени. В трудные годы всеобщего дефицита сумели преподать отличный урок заботы вождя о детях, родителям и самим детям! Могут ли дети забыть эту посылку!
Через десять лет, мартовским холодным утром мы, десятиклассники Мингечаурской средней школы №3, стояли на школьной линейке, слушали трагическую информацию Директора о смерти нашего любимого вождя, и вместе с учителями, не стесняясь слез, плакали. Слезы были искренними.
Смерть Сталина потрясла жизнь в городе. Несколько дней не было занятий в школе. По радио целыми днями звучали траурные марши, в очередях обсуждали «Как же теперь жить без Сталина? Не дай Бог, война, за кого пойдем умирать – за Маленкова?». Верующие старушки крестились: «Отец родной, на кого ты нас покинул?» В день похорон по всей стране проснулись заводские гудки, завыли пожарные и милицейские сирены. В городе Мингечауре, где я недолго был вынужден жить и учиться, остановились и загудели десятки паровозов, перевозящих составы с гравием на плотину строящейся ГЭС, завыли сирены у военных и в лагерях узников ГУЛАГа.
К концу марта пятьдесят третьего, радио сократило трансляции траурной музыки, а в апреле её полностью перестали передавать. Жизнь не остановилась, мы продолжали ходить в школу, учителя пугали приближающими экзаменами и тройками в Аттестате. Сталина вспоминали все реже.
Я перенёсся далеко вперед, вернемся к школе, где я продолжал учиться в первом классе бакинской школы №42 на Четвертой Нагорной улице в Арменикенде. Одноклассников набралось 32 – 35 учеников, русские, евреи, несколько азербайджанцев и больше всех – армян. Жили мы в армянском районе Баку, где испокон века селились армяне. Никто из одноклассников, их родителей не интересовался нацией соседа по парте. Число учеников врезалось в память, потому что в порядке очередности, свою учительницу Нину Николаевну в нашем доме должны были кормить обедом. Ожидая своего дня, мама переживала и считала дни: двадцать два, двадцать один, двадцать дней, сколько еще оставалось до нашей очереди. Приходилось ведь отрывать от своих скудных запасов пищи. Для учительницы готовилась не скромная еда, которой мы, я с братом, мамой и бабушкой питались, а приготовить что-то лучшее. Не супчик из шпината и жидкое картофельное пюре, изредка с рыбкой – камсой, нашей основной пищей. Мама за неделю начинала экономить американский маргарин, хлопковое масло для жарки картофеля и рыбы, сахар или конфеты – подушечки, чем отоварили в последний раз карточки, даже покупала кусочек мяса. Старалась, накормить учительницу не хуже, чем в других семьях одноклассников.
Учительнице – армянке, было лет тридцать – тридцать пять, а может и меньше, мне она казалась пожилой женщиной. Муж Нины Николаевны погиб в 42-м под Москвой, и кроме старой матери у неё никого не было. Обед вне дома в те голодные годы помогал ей выживать, больше продуктов, получаемых по карточкам, оставлять матери. Кто завел порядок, родителям учеников раз в месяц кормить учительницу обедом, не знаю. Так было принято в бакинской школе номер сорок два, возможно и в других школах.
Самое раннее, что сохранила память, в трехлетнем возрасте посещение кинотеатра во Дворце культуры в Сураханах. Это был дворец, из тех, про которые мне читали или рассказывали сказки. Первое, огромное многоэтажное каменное здание, с колоннами, которое увидел. Много позже, пересаживаясь в Сураханах из электрички на поезд – кукушку на пляж в Бузовны с родителями, я всегда останавливал взгляд на этом здании, напротив остановки.
В тот день в кинозале Дворца показывали «Веселых ребят». Я спокойно рассматривал движущие картинки на экране, не понимая, смеялся вместе с родителями, пока в квартиру экзальтированной дамы, вслед за Утесовым, не вторглось стадо животных. Когда показали крупно быка со шляпой, проткнутой его рогом, я испугался, задрожал и заревел на весь зал от страха. Папе пришлось унести меня в фойе. Вышла мама, и вдвоем, принялись успокаивать меня, уговаривать вернуться в зал досмотреть картину. Я продолжал реветь, и мы так и не увидели тогда фильма.
Я рано научился говорить, был очень любознателен, быстро и надолго запоминал разные слова и выражения, которые употребляли взрослые. Однажды на перроне мы ждали электричку в город, и вдруг по встречному пути показался паровоз с грузовыми платформами. Паровоза раньше я не видел и был удивлен его видом, размерами и густым черным дымом из трубы. Его неожиданное появление на рельсах электрички, мама прокомментировала, как «Чудеса в решете». С тех пор, как услышу это выражение, на память приходит огромный паровоз с черным дымом. Взрослым узнал, вагоны электрички, которые привык тогда видеть на этих путях, были первыми в СССР. Электрификация железных дорог в стране началась с Азербайджана, богатого энергоресурсами. В 1926 году электрифицировали участок, связывающий Баку с пригородами. Первые электрички в Москве пошли только в 1930 году на участке Москва – Мытищи, а в Ленинграде лишь в 1933 году.
Теперь, почему в кино мы оказались в Сураханах, а не в близких к дому, кинотеатре «Вышка» или в «Художественном», на худой конец, в «Баккоммуне». Сураханы были ближе к нашему тогдашнему жилью, которое некоторое время мы снимали в селении Амираджаны, пригороде Баку на Апшероне.
Разругавшись с маминой сестрой, родители вынуждены были уехать из её квартиры в самом престижном, зеленом районе Баку, на проспекте Ленина, в Арменикенде. Первом современном городском микрорайоне со всеми бытовыми удобствами, построенном в 1924 —1930 годах, после установления в Азербайджане советской власти. Правда, определения микрорайон, в те времена еще не существовало. Дома именовались номерами и кварталами. Например, квартал 648, где находился мой детский сад, квартал 225 с популярным до нынешних времен гастрономом номер двадцать пять, седьмым почтовым отделением связи, и детской поликлиникой во дворе, и наш, двести двадцать третий квартал, ограниченный Первой Нагорной улицей и Верхне – Бульварной. Престижнее нашего был лишь район на берегу моря, дома там стояли с дореволюционных времен. Проспект Сталина, ныне – Нефтяников.
Квартира принадлежала сестре моей мамы – тете Симе. Получил квартиру один из её мужей, как тогда говорили, ответственный работник Совнаркома – Совета Народных комиссаров, товарищ Стешенко. Характер у маминой сестры был далеко не ангельский, и муж сбежал, оставив ей квартиру. Сима осталась одна в большой трехкомнатной квартире. Работая в Управлении Гидрометеослужбы республики, напрямую подчиненному СНК, вскоре узнала, что в совнаркоме на квартиру имеют виды, а её собираются переселить. Чтобы не потерять квартиру, Сима срочно пригласила переехать к ней из Крыма своих маму – Ксению Васильевну и отца – Василия Васильевича, сестру Людмилу – будущую мою маму.
Василию Васильевичу – агроному, специалисту по виноградарству, вскоре предложили должность главного агронома в винодельческом совхозе под Шемахой, и они с Ксенией Васильевной поехали в совхоз, оставшись прописанными в Баку. Сестра поступила в Политехнический институт, где встретила моего отца – Бориса Сергеевича Михайлова и вышла за него замуж. На последнем курсе, институт реформировали и гидротехнический факультет, где учились родители, выделили из Политехнического, и присоединили к вновь созданному Сельхозинституту, перевели из Баку в Кировабад. Там они и получили дипломы.
Тем временем, в Шемахе, местная красавица – хохлушка, охмурила деда Василия Васильевича. Он влюбился в молоденькую, и ушел к ней. Бабушка вынуждено вернулась в Баку.
Когда в Кировабаде родился я, Сима позвала сестру к себе, в эти же дни в город вернулась из Шемахи её мама. Вместе они приехали в Кировабад, и, невзирая на протесты отца, увезли меня с мамой в Баку. Так, в возрасте двух месяцев я оказался в Баку, потому и считаю этот город своим родным.
После окончания родителями института, мама с папой вернулись в Баку и переехали в квартиру его родителей, на улицу Красную, в двух шагах от Баксовета. Я к тому времени немного подрос. Долго пожить в самом центре города нам не удалось, сталинско – ежовские чистки докатились до Баку. Сергея Михайловича Михайлова, отца моего папы, объявили врагом народа и арестовали. Повод нашелся в антисоветских настроениях. Он из дворянской семьи, до революции преподавал, был директором гимназии.
Сима с Ксенией Васильевной испугались за маму, ожидая, что теперь и остальных членов семьи Михайловых посадят. Начнут с жены Сергея Михайловича, ведь Ванда Эдуардовна Михайлова, в девичестве Розенберг, родом из прибалтийских немецких баронов и родилась в Ревеле (ныне Таллинн). Её земляк – однофамилец, позже повешенный по приговору Нюрнбергского суда, Альфред Розенберг, известный гитлеровский идеолог фашизма. После родителей займутся и детьми.
Бабушка и тетя Сима заставили маму сменить фамилию Михайлова на свою девичью – Власову, и вернуться с мужем к ним, в Арменикенд, благо выписаться еще не успели. Папа уже работал в «Каспморпроекте», и по совету друзей тети Симы, напросился в командировку на реконструкцию причалов Красноводского порта, на время уехал из Баку. Как и предполагали Сима с Ксенией Васильевной, маму его арестовали. Ошиблись только в очередности. После Сергея Михайловича посадили их старшего сына Константина, брата моего папы, геолога управления «Азнефть», а уж потом Ванду Эдуардовну. Ей, как мужу и сыну вменили 58 статью – антисоветизм, и дали 10 лет лагерей без права переписки.