Россия и Константинопольский патриархат. Церковная политика 1901–1914 гг.
Константинопольский патриархат при Иоакиме III (второе патриаршество, 1901–1912)
Патриарх Константин V (1898–1901) занимал по отношению к России сдержанную, почти враждебную позицию[215]. Поэтому русская дипломатия ждала очередного патриаршего кризиса, чтобы поддержать избрание на престол Иоакима III, который в первое свое патриаршество (1878–1884) зарекомендовал себя как сторонник гибкой политики в национальном вопросе и друг России[216]. Основания для таких ожиданий были: 6/19 октября 1900 г. посол И. А. Зиновьев докладывал о шаткости положения Константина V. 7 из 8 членов Смешанного совета и 8 из 12 членов Синода обвиняли его в равнодушии к церковным делам и бездействии в вопросе захвата турками монастырских имуществ. Главным оппонентом патриарха был митрополит Каллиник Дерконский, который не выступал против него открыто только из опасения возведения на патриарший престол Иоакима III. Члены Синода боялись твердого характера Иоакима, поэтому, как опасался Зиновьев, в случае новых патриарших выборов трудно было ожидать его избрания[217]. Патриарший кризис наступил несколько позднее, в марте 1901 г. Иоакимисты ждали Пасхи, чтобы начать действия по свержению Константина. Они хорошо знали, что Иоаким не пользовался доверием Абдул-Гамида, но надеялись, что султан уступит единодушному желанию греков, если российское посольство окажет им поддержку. На заявления оппозиции Зиновьев уклончиво отвечал, что не считает возможным вмешиваться во внутренние дела греков, но готов оказать им поддержку, если она понадобится для обеспечения интересов православной церкви[218]. 27 марта 1901 г. 8 членов патриаршего Синода и 6 членов Смешанного совета составили постановление о низложении патриарха Константина; он отказался подчиниться этому решению. Противники Константина рассчитывали на помощь со стороны русского посольства: в тот же день к Зиновьеву по поручению членов Синода прибыл митрополит Леросский Иоанн, который передал от имени Синода просьбу о посредничестве перед султаном. «Положение дела весьма щекотливо, почему мне приходится действовать с большой осмотрительностью», – писал Зиновьев[219].
Патриарх Иоаким ΙΙΙ
В отличие от 1880-х гг., когда Иоаким III имел в Греции открытого противника в лице премьер-министра X. Трикуписа, в начале XX в. партия противников патриарха уступила место движению в пользу его избрания. Греческий министр иностранных дел заявлял русскому посланнику в Афинах М. К. Ону о том, что он всегда был поклонником Иоакима и радовался бы его возвращению на патриарший престол.
Тем не менее, греческое правительство предписало своему представителю в Константинополе держаться в стороне от агитации, сопровождающей патриаршие выборы. Русское посольство со своей стороны не могло не приветствовать нейтральную позицию Афин[220].
Итак, перевес партии иоакимистов был очевиден. Оставалось только обеспечить согласие Порты – существовали серьезные опасения, что турецкое правительство могло вычеркнуть его имя из избирательных списков[221]. В этом вопросе поддержку Иоакиму III оказало русское посольство. За несколько дней до начала выборов поверенный в делах посольства Ю. Н. ГЦербачев встретился с великим визирем, министром иностранных дел и первым секретарем султана, «чтобы еще раз привлечь их внимание на опасения здешних греков относительно возможности исключения Портой из списка кандидатов имени Св. Иоакима»[222]. Вмешательство посольства возымело свое действие: Иоаким из списков исключен не был, и уже 27 мая 1901 г. представитель патриарха в Москве архимандрит Иаков докладывал К. П. Победоносцеву о вторичном избрании Иоакима III на Константинопольский патриарший престол[223].
С избранием Иоакима III совпало посещение Болгарии и Константинополя великим князем Александром Михайловичем. Визиты членов императорской фамилии всегда имели положительное значение для укрепления связей России с восточной иерархией. На этот раз греческое духовенство также воспользовалось случаем для выражения симпатий представителю русского царствующего дома. Греческий митрополит Анхиальский Василий, не имея возможности лично поздравить князя с прибытием в Болгарию, отправил к нему депутацию из двух священников и одного мирянина. В Константинополе Иоаким III принес ему поздравление с благополучным прибытием через депутацию из митрополитов; личная встреча с патриархом, правда, не состоялась из-за краткости пребывания Александра Михайловича в османской столице[224].
Российский МИД возлагал на избрание Иоакима большие надежды. После русско-турецкой войны Иоаким был единственным патриархом, который, не будучи открытым русофилом, твердо и последовательно проводил удобную для России наднациональную церковную политику, направленную на примирение враждующих православных народов Балкан[225]. Вместе с тем он отличался твердым характером и пользовался авторитетом как у греческого населения, так и у турецкого правительства. Избиравшиеся после него патриархи не были такими яркими личностями; некоторые из них (Иоаким IV (1884–1886), Дионисий V (1887–1890), Константин V (1898–1901)) придерживались открыто антирусских позиций, а в целом благоприятно настроенный к России Неофит VIII (1891–1894) был патриархом слабым и бесхарактерным. В результате их управления произошло дальнейшее ослабление позиций православной церкви в Османской империи, самые насущные церковные вопросы не находили разрешения. Контакты русского правительства и церкви с Константинопольской патриархией были эпизодическими и сводились к минимуму. Россия была скована и фактически лишена возможности воздействовать на балканскую политику официальным путем, через церковную иерархию. Тем не менее, как русская дипломатия, так и сам Иоаким III понимали, что ситуация к началу XX в. изменилась, и выполнение главной задачи патриарха – «возвести Церковь на должную высоту», – встретит многочисленные затруднения[226].
Первым значительным актом, знаменовавшим восшествие на престол Иоакима III, было его окружное послание 30 июля 1902 г. к поместным православным церквам. В этом послании патриарх призывал весь православный мир сообща решить важнейшие догматические и церковные вопросы настоящего момента. Самым важным пунктом для обсуждения Иоаким считал налаживание постоянных контактов между церквами. Кроме того, ставились на обсуждение вопросы отношений с католиками и протестантами, старокатоликами и введение нового (григорианского) календаря[227]. В депеше поверенного в делах константинопольского посольства Щербачева говорилось, что вопрос о замене юлианского календаря григорианским в последние годы неоднократно обсуждался в Константинополе и составил предмет целой серии публичных лекций, прочитанных в «Эллинском силлоге» членом болонской академии наук Тондини ди Кваренги. Греческая печать Константинополя также не раз ставила этот вопрос на очередь, причем высказывалась в пользу принятия нового стиля[228].
В своем ответе Русская церковь поддержала инициативу более тесного общения между церквами. В отношении католиков и протестантов Св. Синод призывал проявлять бдительность ввиду их активного прозелитизма на Востоке. Несколько иным образом, говорилось в ответном послании, относятся к православию англикане. За редкими исключениями, они не стремятся обращать православных христиан, признают Восточную церковь хранительницей отеческих преданий. Поэтому есть некоторая надежда на возможность церковного единения с ними в будущем. Что касается старокатоликов, то в России была учреждена комиссия, изучавшая возможность единения с ними[229]. Однако старшие деятели этого движения уходят из жизни, а младшие не столь тверды в церковности и склонны к протестантскому образу мыслей. Вот почему Русская церковь «начинает с некоторой тревогой смотреть на будущее этого движения: устоят ли старокатолики в своем первоначальном решении принадлежать только подлинной Вселенской церкви и стремиться к единению с ней» или же создадут свою собственную церковь. Что касается нового стиля, то для исследования этого вопроса в России также работали две комиссии: ученая и церковная. «Применение нового стиля в одном гражданском летосчислении, без изменения Пасхалии и без передвижения церковных праздников и с одним переименованием чисел применительно к новому стилю… конечно, особенно не затронет церковных интересов, так как в церковной практике останется во всей силе календарь Юлианский». Тем не менее, авторитетные ученые считают юлианский календарь более осмысленным и состоятельным; поэтому духовное ведомство поддерживает его сохранение[230]. В заключение обращается внимание на оскудение любви внутри православной Церкви. В ней происходят раздоры и «разделение, иногда доходящее до разрыва церковного общения». Далее звучит определенный призыв к патриарху преодолеть болгарскую схизму. Нужно снова привлечь в лоно Церкви этих людей, близких по культуре, нравам, обычаям, складу церковной жизни и благочестия[231].
Константинопольский патриархат. Храм Св. Георгия
Сербская, Черногорская и Румынская церкви отправили свои ответы после получения текста ответа Русской церкви, чтобы по возможности согласовать свои ответы с ним или, по крайней мере, не противоречить ему Тем более интересны предварительные соображения по поводу ответа, которые высказывались первоиерархами соответствующих церквей до составления официальных текстов ответов. В ответах автокефальных церквей на энциклику Иоакима III проявилось как их отношение к Константинопольскому патриархату, так и к Русской церкви. Ответ Черногорской церкви, как и следовало ожидать, полностью повторял точку зрения Русского Св. Синода. Черногорский митрополит Митрофан, как писал российский посланник в Цетинье, ставил свой ответ Иоакиму III «совершенно согласно с тем, какой был дан Его Святейшеству нашим Св. Синодом»[232].
Несколько сложнее обстояло дело с Сербской церковью. Мнение Сербской церкви в этом вопросе было для России тем более важным ввиду того, что сербское православие являлось на тот момент единственной признаваемой Константинополем опорой для русского влияния на Балканах. Сербская церковь, писал П. Б. Мансуров, «питается духовно из русских источников, русские порядки для нее являются авторитетными, в русских учебных заведениях получают или доканчивают свое образование высшие представители Сербской церкви. Таким образом, в наших руках находятся могущественные средства влияния на народные понятия и душу сербского народа в самой их глубине, и на нас ложится известная доля ответственности за направление, в котором это воздействие проявляется»[233]. Однако проавстрийская политика правительства Милана Обреновича была направлена на ограничение самостоятельности Церкви, в результате чего она не имела того влияния на народ, какое было бы желательно, да и уровень духовенства оставлял желать лучшего. Кроме того, как и у других балканских народов, в Сербии православие отождествлялось с национальной идеей и служило знаменем борьбы за национально-церковную самостоятельность, что заранее обрекало на неуспех любые попытки межцерковного диалога с греками. Страх перед опасностью католической пропаганды, за которой стояла Австро-Венгрия, не позволял Сербской церкви даже ставить вопрос о контактах со старокатоликами, а опасение внутренних смут заставляло проявлять крайний консерватизм во всех других вопросах, в том числе реформы календаря. Сербский митрополит Иннокентий, хотя и ориентировавшийся на мнение России, имел по поводу предложений Иоакима III некоторые особые суждения, высказанные им еще до составления официального текста ответа в частной беседе П. Б. Мансурову. Относительно старокатоликов митрополит Иннокентий высказал мысль, что в этом вопросе необходима большая осторожность, так как он подозревает, что старокатолическое движение, быть может, является «измышлением, посредством коего Римская церковь желает уловить Православную». Касательно календаря митрополит заявил, что в Сербии он уже служил предметом работы двух комиссий— духовной и ученой. Любые изменения в этом отношении могут производиться, на его взгляд, с большой осторожностью как в России ввиду старообрядцев, так и в Сербии из-за опасения смущения в народе. Наибольший скепсис проявил митрополит в вопросе возможности активизации межцерковных контактов. Высказанное Иоакимом III пожелание большего взаимного общения в среде самой православной Церкви, на его взгляд, является набором бессодержательных фраз. Вся новейшая история Сербской церкви направлена на развитие ее самостоятельности, в чем она полагает свою гордость. Наступившее затем снижение ее культурного уровня и уровня религиозности народа не дает ей чувствовать вреда для нее самой. «Вряд ли поэтому, – с сожалением комментировал Мансуров, – возвышенные стремления Св. Иоакима встретят в ней, без внешнего указания, не только благоприятную оценку, но и простое понимание»[234]. Тем не менее, после ознакомления с посланием Русской церкви, сербский архиерейский собор счел необходимым согласовать с ним свой ответ. Сербская церковь заявляла о желательности присоединения старокатоликов к православной церкви; в вопросе календаря сербские архиереи воздерживались от высказывания определенного мнения и предоставляли его компетенции ученых и специалистов. «Нельзя не отметить, – с удовлетворением писал по этому поводу русский поверенный в делах в Белграде, – что взгляды сербских архипастырей в этом случае проникнуты большой терпимостью и просвещением»[235].
Митр. Иннокентий (1898–1905) не вызывал симпатий ни у русского правительства, ни у своего народа. В 1904 г. недовольство его управлением перешло в открытые призывы с требованием отставки. «Нынешний сербский митрополит, – писал по этому поводу русский посланник в Белграде К. А. Губастов, – далек от того идеала, к которому должен стремиться иерарх его положения. Не особенно образованный, хотя и окончивший Киевскую духовную академию, он всегда отличался слабоволием, пристрастием к придворной жизни и оппортунистическими наклонностями в сфере политической, вследствие чего нередко, при постоянных переменах в сербских режимах и программах деятельности, вытекали не особенно достойные и тактичные последствия». С таким мнением соглашался и министр духовных дел Николич[236]. «Смерть этого иерарха не вызвала сожаления в стране», – писал Губастов по поводу кончины Иннокентия[237].
Нежелание вступить в более тесные контакты с Константинополем проявил и румынский архиерейский Синод, который, по сути, отказался обсуждать вопросы патриарха. «Если Синод не желает распространения католичества в Румынии, то тем более ему неугодно давать повод к усилению антирелигиозных чувств в народе, возбуждая в нем сомнения совершенно лишними прениями и разговорами». Что касается реформы календаря, то, по мнению румынских архиереев, «в Румынии все свыклись с Юлианским счислением и неудобства, происходящие от этого, ничтожны сравнительно с вредом, могущим последовать для Церкви от неосторожного перехода к Грегорианскому календарю»[238].
Ожиданием положительных шагов в деле примирения с болгарами и проведения более согласной с видами русского правительства политики, по-видимому, следует объяснить еще один небольшой акт помощи Вселенской патриархии, относящийся к середине 1903 г. 1 мая 1903 г. Иоаким III обратился к российскому Св. Синоду с просьбой разрешить строительство часовни для совершения молебнов при подворье Константинопольского патриархата в Москве[239]. Первая реакция Синода была отрицательной – в подворье имеется храм, а в Москве и без того существует много часовен и церквей. Окончательное решение было вынесено в пользу удовлетворения прошения патриарха[240]. Однако надеждам русского правительства не было суждено сбыться.
12 мая 1904 г. Иоаким III обратился к автокефальным церквам с новым окружным посланием. В нем опять шла речь о необходимости тесного общения церквей-сестер. Под влиянием разных пропаганд возбуждается дух недоразумений, несогласий и «разделение и раздробление единой и вселенской Христовой церкви на части по племенным свойствам и особенностям языка». Этот дух, губительный и заразительный, «служит мирским целям и в ограде Церкви Божией посевает зачатки проявления светских начал в отношении предметов и дел церковных». Борьба с этим духом, по словам патриарха, требовала совместных усилий. К старокатоликам и англиканам патриарх призывал проявлять большую заботливость. В послании выдвигалось предложение устраивать каждые три года совместные богословские совещания под председательством Константинопольского патриарха. Что касается реформы календаря, то она признавалась преждевременной и излишней. В Церкви в такой реформе нет нужды, а наука еще окончательно по этому вопросу не высказалась[241].
Константинопольский патриархат. Храм Св. Георгия
Ответ российского Св. Синода был отправлен 18 марта 1905 г. В нем говорилось о том, что Св. Синод приветствует церкви-сестры, откликнувшиеся на призыв Иоакима III, – Сионскую, а также Элладскую, Румынскую, Сербскую и Черногорскую. Далее выражалось сожаление о том, что не все православные церкви ответили на послание патриарха. Нет среди «хора сестер, открывших свой слух на отеческий призыв» Иоакима III, престолов Александрии, Антиохии, Кипра и Синая, православных церквей Австрии и других стран. Особенно неприятным для России было отсутствие Болгарской церкви: «Не могут и, увы, может быть еще и не вполне прониклись желанием принять участие в общем хоре и чада церковные в Болгарии»[242]. Развивая эту мысль, члены Св. Синода выражали свое прискорбие по поводу того, что «в последнее время церковные дела и нужды часто […] являются лишь прикрытием и оправданием вожделений мирских и средством к достижению целей и замыслов национальных, сказываясь у сильных стремлением к господству и преобладанию, а у слабых к свободе и независимости и ослабляя, таким образом, закон братства и взаимной любви»[243]. Большую озабоченность высказал российский Синод по поводу роста национализма. Желание национального обособления, говорилось в послании, «само по себе мирское и не считающееся всегда с нуждами и даже канонами церкви, иногда заводит народы весьма далеко и угрожает их церковному бытию, равно как и неприкосновенности и целости вселенской Церкви». Поэтому цели пастырей и предстоятелей Церкви должны быть выше интересов и пользы лишь данного времени и данной обстановки; нужно суметь «найти в себе силы стоять выше племенных пристрастий». «Особое пробуждение национального духа, замечаемое в наши дни, как и все в мире, есть явление временное и преходящее, не раз уже бывшее в истории и также неоднократно сходившее с мировой арены. […] Это лишь прилив, за которым не замедлит во время, указанное Зиждителем неба и земли, последовать такой же сильный и планомерный отлив: воскресшие для своей национальной жизни и развившиеся в ней народы потом тем живее почувствуют потребность в общечеловеческом и общецерковном, и тем сильнее возжаждут более полного и совершенного единения со всеми во Христе братиями. И тогда они облобызают и прославят свою общую Матерь, не отвергшую их из-под своих крыльев за их временное влечение и немощь»[244].
По вопросу об отношении к старокатоликам и их тяготению к православной Церкви говорилось, что в настоящее время специальная комиссия занята приготовлением ответов на вопросы старокатоликов. Работа комиссии имеет характер подготовительный и богословский и отнюдь не является переговорами о соединении старокатолических общин с православной Церковью. Создание междуцерковной комиссии можно только приветствовать. Такие же соображения высказывались в отношении Англиканской церкви. Касательно римско-католической и протестантских Церквей мнение Синода было определенным – никакой речи о соединении с ними в ближайшее время быть не могло; из соображений политических вряд ли возможен и диалог по догматическим вопросам.
Российский Синод присоединялся также к предложению об учреждении периодических (раз в три года) собраний представителей поместных православных церквей для обсуждения вопросов веры и благочестия. «Имея в составе своем представителей всех… поместных церквей, но не будучи в собственном смысле собором, не налагая на всех своего решающего слова (что на первых порах было бы, может быть, одним из оснований, препятствующих открытию собраний), собрания эти, тем не менее, окажутся живым звеном, фактически связующим поместные православные церкви в единый братский союз, новым и действенным средством духовного их общения и взаимного ознакомления». Таким образом может быть постепенно восстановлено «то начало вселенского соборного управления, которое составляло золотой век православия»[245].
При всем тождестве тематики обоих посланий (1902 и 1904 гг.) и поднимаемых в них вопросов, нетрудно заметить различие в тоне как посланий патриарха, так и особенно ответов Русской церкви. Первое послание Иоакима III является программным документом, заявляющим основные тенденции нового управления Церковью, которые Россия не могла не поощрить, особенно принимая во внимание ту поддержку, которая была оказана русской дипломатией при патриарших выборах. Второе послание написано двумя годами позднее, когда наступило уже определенное разочарование в политике Иоакима III. В чрезвычайно обострившейся политической и национальной атмосфере на Балканах в начале XX в. он уже не мог проводить ту примиряющую линию, которую ожидало от него русское правительство. Волей-неволей Иоаким был вынужден поддерживать греческий элемент и соответственно выступать против славянского населения в стремительно нарастающих межэтнических конфликтах. Не устраивало Россию направление Константинопольской патриархии ни в антиохийском вопросе, ни в греко-болгарском. При той фактической изоляции, в которой Россия находилась на Балканах в это время, новая политика Иоакима III разрушала возникшие было надежды на оказание влияния посредством Вселенской патриархии. Раздражение сквозит в ответном послании российского Синода на энциклику 1904 г.: тон ответа холодный и наставительный, а высокие идеи, высказанные в нем, явно не соответствовали взрывоопасной ситуации в восточно-средиземноморском регионе в данный момент.
Во время обсуждения текста послания патриарха Иоакима, 1 июля 1904 г., представитель Константинопольского патриархата в Москве архимандрит Иаков по поручению патриарха подал митрополит Антонию докладную записку о бедствиях греческого населения в Македонии и Фракии, страдающего от разбоя болгарских комитетов. В ней приводились жалобы греческих архиереев этих епархий на насилия, грабежи и разбой со стороны четников, которые насильно заставляют жителей подписывать прошения о переходе к экзархии. Отдельно подчеркивалась якобы неблаговидная роль русской жандармерии, которая, по условиям Мюрцштегского договора 1903 г., должна была способствовать умиротворению края. В докладной записке приводилась обширная цитата из донесения Боденского митрополита Стефана, в котором говорилось, что русские офицеры, прибыв в Воден, не посетили греческой митрополии, зато проследовали в губернское управление в сопровождении одного из болгар. В селах Месимерион и Владовон русские офицеры, по словам митрополита Стефана, также поощряли экзархистов и одобрили деятельность болгарского комитета[246]. Это обращение вызвало негодование со стороны российского МИДа и, разумеется, не могло послужить к сближению Русской и Вселенской церкви. Протест патриарха спровоцировал бурную реакцию в русской прессе. «Русские православные офицеры достаточно образованы и сведущи, – писал корреспондент „Московских ведомостей", – чтобы знать, что и греческая патриархийская церковь, и экзархийская – суть в сущности две в каноническом и вероисповедном отношении одинаково православные церкви. […] Поэтому никогда русский православный офицер не вздумает становиться на сторону той или другой иерархии; а тем менее русские офицеры сочли бы приличным открыто поддерживать своим авторитетом происки болгарской революционной организации»[247].
Младотурецкая революция 1908 г. была с восторгом встречена христианами Турции: наблюдались массовые сцены братания, были провозглашены свобода совести и равенство всех перед законом. Патриарх Иоаким, однако, не спешил с оптимистическими выводами. Действительно, новая власть, проповедовавшая пантюркизм и панисламизм, очень скоро показала свое истинное лицо. Более того, в это время начинается новый этап борьбы Церкви за свои права и прономии. В отличие от более ранних этапов развития этого вопроса в 1880-е гг., теперь он приобретает ярко выраженную национальную окраску. Главным поводом для протестов со стороны патриархии являются уступки турецкого правительства болгарской экзархии в Македонии и Фракии. Эта сторона вопроса подробно рассматривается нами в соответствующей главе; здесь же остановимся на других, более общих, аспектах борьбы Церкви за свои права.
Константинопольский патриархат
Одним из первых камней преткновения стала обязательная воинская повинность для всех граждан Турции. При этом молодые люди-христиане подвергались унижениям – им не разрешали молиться, принуждали праздновать пятницу и работать в воскресенье; иногда предпринимались попытки их насильственного обращения в ислам. В сентябре 1909 г. патриарх обратился с окружным посланием о военной службе христиан. Со стороны властей, писал он, необходимы гарантии – запрет перехода в другую веру, наличие своих полковых священников, соблюдение постов. Было бы удобно, по мнению Иоакима III, формирование отдельных полков из солдат-христиан[248]. В январе 1911 г. патриарх подал новый такрир турецкому правительству, в котором требовал уменьшения срока военной службы для христиан, особенно во флоте, опубликования военных законов на греческом языке и освобождения от службы единственных сыновей в семье; если сыновей двое, то призыву должен подлежать только один из них. Правительство оставило этот протест без внимания[249].
В течение 1909 г. Иоаким III неоднократно обращался с меморандумами в Порту по разным поводам – касательно преследования греков Македонии и Фракии в связи с хранением ими антитурецких книг и греческого флага, о выдаче новых бератов архиереям с гарантией их прав в конституционном государстве. Особое внимание уделял патриарх вопросу о ставритах – тайных христианах Халдейской, Трапезундской и Родопольской епархий, которые в глазах турецкого правительства являлись мусульманами и не имели права менять свою веру[250].
В начале 1911 г. патриарх подал такрир правительству по вопросу народного образования христиан в Турции, в котором он выступал против контроля над школами со стороны правительства. Денежные поступления на школы должны передаваться духовным властям епархий; кроме того, патриарх выступил против удаления из школ учителей-иностранных подданных[251]. После очередного безрезультатного протеста Иоакима III министру юстиции по вопросу просвещения и военной службы в конце 1911 г. был впервые подан такрир Порте с подписями глав всех христианских народностей (Иоакима III, двух армянских патриархов, болгарского экзарха и представителя халдейского патриарха) против произвола властей. Русская периодическая печать приветствовала это событие, отмечая, что на почве политического объединения христианских иерархов может произойти их церковное сближение[252]. Турецкое правительство пошло на уступки. «Ответ (Порты. – А. Г.) исполнен уступчивости и удовлетворяет в очень широкой мере желаниям просителей не только в области учебного дела, но и отбывания христианами воинской повинности. Солдатам-христианам обеспечивается полная свобода при исполнении обрядов и запрещается переход в мусульманство во время их нахождения на службе. Допускается назначение полковых священников; христианам – нижним чинам дозволяется приносить жалобы на начальство». Облегчался также доступ христиан в ряды офицеров, они теперь могли сдавать экзамены на родном языке. За патриархией и митрополиями сохранялось право разрабатывать и утверждать программы национальных училищ, которые освобождались от ежегодной правительственной проверки; донесения правительственных инспекторов согласовывались с церковной властью. Учителя-иностранные подданные в школы также допускались. Дипломы национальных школ писались на своих языках и приравнивались к дипломам правительственных школ[253].
Покушения и убийства православных архиереев и священников ко второй половине 1911 г. стали обычным делом; особенно много таких случаев было в охваченной партизанской войной Македонии, где был убит Гревенский митрополит Эмилиан, повешен игумен монастыря Предтечи близ Серр, совершено покушение на Ардамерийского епископа Иоакима; регулярно отмечались случаи исламизации девиц и детей. «Вообще, страдания турецких христиан и теперь весьма велики и доказывают, что их положение в конституционной империи не только не лучше, но гораздо хуже, чем было при „кровавом" султане Абдул-Гамиде II», – комментировал эти события И. И. Соколов[254].
В одном из последних номеров «Церковного вестника» за 1911 г. И. И. Соколов выступает с обширной статьей, в которой подводит итоги прошедшего года в жизни Константинопольской церкви и намечает перспективы русской политики на православном Востоке в условиях режима младотурок и готовящейся коалиции христианских народов Балкан. Отмечая конкретные случаи регулярного нарушения прав христиан в Турции (многочисленные насилия над христианами, запрет бить в колокола на о. Митилина, вопрос ставритов), профессор переходит к теме подготовки балканской коалиции. Желая успеха этому «крестовому походу», Соколов отмечает, что мусульмане ответят на него яростной анти-коалицией, и потому помощь со стороны является весьма желательной и необходимой. Только Россия может встать во главе православного мира – таков основной тезис статьи[255].
Кроме вопросов церковно-политического свойства, Иоаким III считал необходимым советоваться с Русской церковью по чисто каноническим проблемам. Так, в начале 1910 г. он обратился с вопросом о степенях родства, являющихся препятствием к заключению брака. Согласно церковным правилам византийского времени, запрещались браки до 7 степени кровного родства и 6 степени духовного родства. В своем ответе на имя Константинопольского патриарха от 13 марта 1910 г. митрополит Санкт-Петербургский писал, что в Русской православной церкви браки в кровном родстве по прямо восходящей и нисходящей линии запрещаются безусловно, по боковым же линиям запрещаются только в первых четырех степенях, а в пятой допускаются только с разрешения епархиального архиерея. В духовном родстве запрещаются браки между родителями крещаемого и восприемниками. В двухродном свойстве запрещены браки в первых четырех степенях, но после издания указа 17 апреля 1905 г. «об укреплении начал веротерпимости» в западных областях империи стали делаться исключения из этого правила, чтобы удержать население от перехода в католичество[256].
В 1910 г. Карловацкий архиепископ Лукиан обратился к Вселенской церкви с вопросом касательно второго брака вдовых священников. Прошение о разрешении было подписано почти всеми клириками Карловацкой и Буковинско-Далматинской епархий и поддержано известным канонистом, епископом Далматинско-Истрийским Никодимом. Сербский национально-церковный конгресс на заседании в Карл овцах 20 декабря 1906 г. постановил рекомендовать это прошение архиерейскому Синоду, который, в свою очередь, на заседании 12 мая 1907 г. принял решение спросить мнение всех автокефальных церквей. 4 декабря 1910 г. Иоаким III, как посредник в переговорах, переадресовал вопрос российскому Св. Синоду. Ответ Синода был отрицательным: «разрешение вступления в брак после хиротонии оказалось бы в явном противоречии с канонами Святой Вселенской церкви. […] Частичное в поместных церквах ослабление этого запрещения или допущение исключений из оного епископской диспенсацией неизбежно повлекут за собой справедливые упреки в нарушении […] заветов Святой Церкви Православной и создадут опасный повод к возможному разрыву доселе существующего братского общения с теми Православными поместными церквами, которые дерзнут на сие». В этом смысле и были составлены ответы архиепископа Лукиану и Иоакиму III[257].
Конец ознакомительного фрагмента.