1-часть.
Другая история.
Идет
бычок
,
качается
,
Вздыхает на ходу:
Вот доска кончается,
Сейчас я упаду.
Наша Таня громко плачет:
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плачь,
Не утонет в речке мяч!
Агния Барто, «Стихи детям».
При всех фантастических изменениях, которые произошли с обществом за последние 30 лет, самый сложный вопрос, на который приходится отвечать и на который зачастую у современного человека нет ответа, звучит так: «А что же, собственно, произошло со мной, что произошло с людьми, являются ли постсоветские люди такими же людьми, какими они были 30 лет назад? Что произошло с нами?»
Конечно, общество не может измениться, если не изменились люди, которые его составляют. И все, о чем мы говорили в предыдущих курсах «Открытого университета», – политические изменения, изменения культурные, изменения социальные – тем не менее как-то должны отражаться на человеке.
Как изучать человека?
Отвечать на вопрос, что же стало с нами, что же стало с людьми, гораздо сложнее, нежели отвечать на вопрос, что стало с российской политикой, что стало с российским градостроительством или что стало… да с чем угодно. Первая проблема заключается в том, что с чисто научной точки зрения к этому вопросу подходить достаточно сложно. С одной стороны, этим занимаются социологи. Но наша задача в данном случае – посмотреть, что изменилось в человеческом измерении на пространстве тридцати лет. Социология достаточно бурно развивалась в этот момент, но именно тогда, когда следовало изучать стартовую точку – а это 1988–1989 годы, – социология была совсем другой, и большая часть методов сильно поменялась. Подходить к описанию общества с политической точки зрения тоже сложно, потому что в этом случае теряется собственно человек. Человек идеологический с его мировоззрением изучается современной наукой, видимо, только последние 20 лет, и мы опять же не имеем стартовой точки. Кроме того, человеком занимаются антропологи, и здесь, кажется, всё достаточно просто. Есть социально-культурная антропология, есть историческая антропология, которая имеет инструментарий для того, чтобы изучать современного человека, в том числе и современного российского человека. Однако здесь возникают новые проблемы.
В целом можно сказать, что современная антропология весьма далеко продвинулась в том, как не надо описывать общество и как некорректно его описывать. Значительная часть концепций, которыми само общество оперирует в отношении себя, антропологами просто не принимается, а что касается нового инструментария, как говорят сами антропологи, он пока только нарабатывается. Наши попытки в этом курсе обобщать процессы, которые происходили с российским обществом и с человеком в России на протяжении тридцати лет, наверняка будут признаны несколько ненаучными.
В этом нет ничего страшного, поскольку обществу эти вопросы всё равно интересны, и, с нашей точки зрения, пытаться на них отвечать означает не вступать в противоречие с тем, что по этому поводу думают ученые, а, скорее, заставлять ученых более активно говорить о том, что они думают по этому поводу.
От советского человека – к постсоветскому
Советский человек был продуктом уникального общества. Российское общество – это одно из немногих в мире, которое самостоятельно построило тоталитарное государство и стало чем-то вроде тоталитарного общества.
Тоталитарное общество – это чрезвычайно редкое и чрезвычайно интересное, хотя и в основном трагическое явление в человеческой истории. Их было немного. Это штука уникальная, поскольку тоталитарное общество по сравнению с авторитарным способно поддерживать себя с гораздо меньшим уровнем насилия, но гораздо сильнее деформирует каждого человека.
При этом случаев, когда общество самостоятельно демонтировало тоталитаризм – а в случае с Россией мы можем утверждать, что речь шла о самостоятельном демонтаже тоталитаризма, – почти не наблюдается. Обычно это происходит в ходе крупных экономических или военных катастроф.
Таких случаев почти нет, и, наверное, было бы интересно посмотреть на позднесоветского человека как человека, который самостоятельно способен был на такой, не побоюсь этого слова, подвиг. Тем более интересно посмотреть, что с этим человеком стало через тридцать лет. И с этим уже большие проблемы, потому что поведение постсоветского общества в России постоянно прогнозируется, а прогнозы, как правило, не совпадают с тем, что происходит в реальности.
Новый человек оказывается не менее интересным, чем советский человек, который для ученых представляет чрезвычайно интересный объект исследований. Можно сказать, что некоторые вещи в обществе поменялись совсем радикально, хотя общество само этого не осознает. В 1989 году чрезвычайно сложно было представить себе советского человека, которого по разнарядке из ЖЭКа выгоняют на митинг в поддержку действующей власти. Вообще всякое участие в политической демонстрации в перестроечное время было всегда добровольным. В 2015 году молчаливая поддержка на митинге постсоветским человеком какой угодно власти – это норма.
С другой стороны – изменение из совершенно другой области. Для середины 80-х годов в большинстве российских семей была совершенно непредставимой ситуация, при которой каждый член семьи пользуется общим холодильником так, как ему хочется, ест в тот момент, когда ему захочется, покупает сам себе продукты, поскольку существовали еще остатки жесткой советской бытовой нормы. Семья централизованно заботится о продуктах; в семье есть всегда человек, который отвечает за продовольственное обеспечение, и он, собственно, определяет, кто и что ест в этой семье, надо договариваться с ним.
Прошло каких-то 30 лет, и все поменялось радикально. Сейчас разве что какая-то очень консервативная мать может заставить ребенка есть какую-нибудь брокколи из соображений полезности, но это всегда предмет большого скандала и большого давления.
Первый пример, кажется, важен для политики. Для чего важен второй? Дело в том, что жизнь людей состоит в значительной степени из быта, из повседневности. Существуют люди, для которых политические изменения последних 30 лет прошли, в общем, второстепенными событиями в их личной жизни, и таких людей много. Появление мобильной связи для людей может быть гораздо большим потрясением и гораздо большей находкой в плане безопасности, в плане коммуникативности, в плане семейных отношений, нежели тенденции превращения РФ из федеративного государства в унитарное.
Поменялась ли природа людей? Советская власть хотела пересоздать человека. У нее, как ни странно, что-то получилось, но совсем не то, что она хотела. Является ли постсоветский человек таким же продуктом изменений уже новой власти? Или, может, мы до сих пор испытываем на себе влияние старых идеологий? Это вопрос, на который мы будем пытаться отвечать в ходе курса.
Я могу рассказать довольно смешную историю, которая также имеет отношение к человеку, хотя, наверное, для ученых не представляет большого интереса. С 1930–1940-х годов, когда горячего отопления в центре Москвы еще не было, повсеместной традицией было устройство банного дня. Банный день обычно приходился на субботу, и именно в субботу все люди ходили мыться. Мылись обычно два раза в неделю, эту норму я помню еще с поздних 1970-х. Мне объясняли, что всякий человек должен мыться где-то посреди недели, может быть, во вторник, может быть, в среду, и обязательно в субботу. В бане в детстве несколько раз я был, но в квартире деда уже был санузел, поэтому суббота превращалась в общий помывочный день для всего семейства, хотя в этом и не было необходимости – ванну можно принять в любой момент. Но традиция есть традиция.
Некоторое время назад я обнаружил, что напор в старых домах в центре Москвы в субботу вечером практически минимальный, особенно на верхних этажах. Подняв нужные сведения, я с удивлением выяснил, что потребление воды в субботу вечером максимально, и отчасти это связано с тем, что консервативный обычай мыться по субботам, в банный день, прекрасно сохраняется в километре от Кремля.
При этом очевидно, что нынешний человек по прошествии 30 лет после распада советской власти, с одной стороны, сохранил значительное количество советского наследия, а может быть, и досоветского. А с другой стороны, переосмыслил это внутри себя; если бы мы могли разговаривать сами с собой тридцатилетней давности, мы бы в значительной степени друг друга не понимали.
Воображаемое будущее
Понимать друг друга и смотреть на события тридцатилетней давности необходимо прежде всего для того, чтобы знать, что будет с обществом в будущем. Нынешнее общество предполагает, что оно достигло высшей точки своего развития. Современное российское общество считает, что дальше все будет либо так же, либо в том же ключе, но гораздо лучше. Когда людям задают вопросы о том, чего они ожидают в ближайшие десять лет, они отвечают, что ожидают, что в ближайшие десять лет все будет ровно так, как сейчас, чуть лучше или чуть хуже, но в целом ничего не изменится. Люди сами не способны прогнозировать изменения, которые будут происходить с ними на протяжении 10 лет.
Тем не менее надо заметить, что эти изменения могут быть разительны даже на протяжении одного поколения. Те люди, которые ходили в красных галстуках, которые присягали на верность Сталину, которые восхищались полетом Гагарина и хотели быть космонавтами, затем построили рыночную экономику. Нынешние люди, какими бы они ни были, будут строить новое общество. Нам необходимо знать, что это за люди, нам необходимо знать, кто мы такие, хотя бы для того, чтобы понимать, на что мы способны.
1-часть. От коллективизма – к солидарности.
Кто такой я? Кто такие мы? Вопрос, с которого начинается практически любое общество. Советский человек перестал быть советским человеком, утратил понимание того, где нужно узнавать ответ на этот вопрос. Известно, что у всякого советского человека с 1918 по 1991 год был специальный печатный орган, в котором можно было узнать текущий ответ на этот вопрос, – это газета «Правда».
У меня в руках номер газеты «Правда» за 2 ноября 1989 года, четверг. Из этого номера уже понятно, в каком ужасном состоянии находился советский человек в последние годы своего существования: «На одной из зарубежных фирм мне подарили фотографию, плакат», – пишет корреспондент. И понятно, что человек побывал за пределами страны, он уже знает слово «фирма».
Переворачиваем страницу и видим здесь фамилии, которые в газете «Правда» не могли появиться еще пять лет назад ни под каким видом: Сталин, Зиновьев, Коллонтай, Раскольников. Еще не пала берлинская стена, и Горбачев еще встречается с руководителем ГДР. С другой стороны, неофициальная встреча Горбачева и Джорджа Буша состоится на советском и американском военных кораблях в морском пространстве около Мальты, а еще сверху написано: «Совещание в ЦК КПСС».
Где здесь «я» и где здесь «мы», понять уже совершенно невозможно. Единство разрушено. И так будет продолжаться еще два года, пока наконец газета «Правда» не превратится в то, чем она была до 1917 года, – то есть орган партийной печати одной из не самых распространенных политических организаций на территории большой страны.