Вы здесь

Конец сказки. Глава 3. ЭДИК, БЕГИ… (Я. В. Зуев, 2007)

Глава 3

ЭДИК, БЕГИ…

Брести довелось во мраке, столь плотном, что представить себя абсолютно слепым, было раз плюнуть. У них не было ни факела, ни фонарика, ни даже коробка со спичками, что ужасно огорчало Юрика, которому не терпелось закурить. Пару раз шагавший в авангарде Протасов падал, приятели принимались шарить в темноте, и нащупывали то невесть откуда взявшиеся ступени, то лунки в полу, совершенно правильной формы. Валерий ругался сквозь зубы и растирал ушибленные колени, награждая строителей «голимого подземного бильярда» самыми нелестными эпитетами. Впрочем, оставалось только гадать, что перед ними – плод человеческих усилий или пещеру проделала подземная река, протекавшая тут несколько тысячелетий назад. Приятели утроили осторожность. Протасов выставлял вперед ногу, и только потом переносил на нее вес тела. Эдик, для верности еще держался ругой за стену, за что Юрик обзывал его троллейбусом. Темп продвижения соответственно упал. Приятели не имели ни малейшего представления о длине пройденного пути, так как не додумались считать шаги. Да и был ли в этом смысл?

Время от времени подземный ход разветвлялся, они чувствовали это по сквозняку, который становился сильнее. Некоторые, попадавшиеся им ходы были не шире лаза, другие достигали размеров полноценной двери. Когда возникали сомнения, в каком направлении идти, Протасов слюнявил палец и подолгу держал в проеме, а потом делал выводы, объявляя приятелям, где главная штольня, а где, блин, голимое кидалово. Полной уверенности, естественно, не было, просто Валерий добровольно принял обязанности проводника. Остальные с этим смирились.

– Да и какая в натуре теперь разница, туда мы премся, или не туда? – вздохнул Валерий, когда Юрик заявил, что они, вероятно, сбились с пути. – Попросил бы у своего дружка Мотыля карту, перед тем как столкнул бедолагу вниз… Вот это было бы дело.

Пока они брели в потемках, Планшетов успел расписать приятелям, каким образом узнал о подземной галерее, а также, как ловко расправился с охранявшими ход местными бандитами.

– Ну, ты, Протасов, скажешь… – негодующе начал Юрик.

– Или ты, может, хочешь вернуться, уточнить дорогу у дружков покойного? – перебил Валерий.

Юрик энергично замотал головой. Эдик машинально отметил, что Валерий, отчитывая Планшетова, на этот раз обошелся без обыкновенных для себя «блинов», вообще без брани, даже не обозвал Юрика пингвином или хотя бы плугом. Это было странно. Валерий вообще выглядел каким-то рассеянным, пришибленным, что ли, подобное состояние было так на него непохоже, что у Эдика засосало под ложечкой. Он подумал, дурной знак. С полчаса они брели молча, затем тишину снова нарушил Юрик, очевидно, обуреваемый желанием взбодрить приятелей и, еще больше себя.

– Ничего-ничего, пацаны, как не крути, а у нас теперь приличная фора. Пока туземцы очухаются, пока возьмут след, пока додудлят, в какой их ходов мы ломанулись…

– Пурга, – перебил Протасов. – Ты ж сам говорил, выход наружу один. Значит, им только впереди кислород перекрыть, и тю-тю, пишите письма. Понял, о чем базар?

– Ты б не каркал, а чувак…

– Кто это каркает? – мрачно осведомился Протасов.

Давайте, пацаны, в боковой тоннель свернем, – предложил Планшетов. – Тем более, что тут их – до бениной мамочки. Отсидимся, пару деньков. Без собак – шиш они нас найдут. Служебных собак, допустим, у туземцев нет. Служебных, их дрессировать надо, а кто это будет делать, если хозяева, прикиньте, сами невменяемые. А стафф,[33] пацаны, это такая собака узколобая, под стать хозяевам, что проще корову заставить – след взять. Или козу… А как только пена сойдет, туземцы немного утихомирятся… – предложение не тянуло на Нобелевскую премию по части поисков выхода из тупика. Если такие и номинируются соответствующим комитетом.

– Без е-еды можно пе-перебиться о-около месяца, – неуверенно протянул Армеец.

– Ну вот, – воодушевился Юрик. – Нормальный ход. Сядем, в тенечке, переждем. Не будут же эти дебилы целый месяц все входы-выходы караулить, а? Задолбаются пыль глотать, верно? Если что, – пожуем тапки, вон, у Протасова – чисто кожаные мокасины. Пальчики оближешь. Или, жребий бросим, кого первого хавать. Предупреждаю сразу, у меня сифилис и глисты…

– Бе-без воды трое суток п-протянем. Или – че-четверо… Потом – все.

– Чего ж ты раньше не сказал, если такой грамотный, а, чувак? Я б карманы подставил, пока по карнизу полз. Под дождем. Или, хотя бы из лужи нахлебался… А то – уже во рту пересохло.

– Не-не у о-одного тебя…

– Минералочки бы сейчас, – вздохнул Планшетов, – газировки… – как только Юрик подумал о воде, жажда подступила вплотную, эквилибристика на карнизе теперь не казалась такой ужасной, ведь там было полно воды. Не говоря уж о Десне, где он, правда, чуть не утонул, зато потом высох на даче, хозяйка которой, с бешенством матки, не слезала с него всю ночь. Умереть, занимаясь сексом, было предпочтительнее всего, но, кто знал, что будет дальше. – Лимонаду бы, чуваки, из холодильника…

– К-кваса бы, из бочки, – внес лепту Армеец.

– Пивка бы…

– Хватит балаболить, – буркнул Протасов. – Разбыкались. Если бы у бабки был иенг, она была бы дедом, ясно? Тут из-за любого угла кто хочешь, выскочить может, любая сволочь, и когда угодно, а вы раскудахтались, как бабы, в натуре.

* * *

Вскоре тоннель начал сужаться, пока не превратился в кишку, вынудив приятелей выстроиться гуськом. Протасов шагал, пригнув голову и шурша плечами, которые задевали обе стены, словно шомпол, двигающийся по стволу. Армеец ждал, что Валерий вот-вот развопится, но тот угрюмо молчал.

– Интересно, а змеи тут есть, пацаны? – спросил Планшетов, замыкавший их маленький отряд. Протасов замер с поднятой ногой как кремлевский курсант у Мавзолея. В былые, советские времена.

– С чего это ты о змеях вспомнил?!

– Да так, просто. Показалось.

– Что тебе, бляха-муха, показалось?!

– Шипение какое-то…

– Какое шипение?

– Не знаю, чувак.

– Это у тебя в голове шипит.

– Сам послушай.

Протасов навострил уши. Впереди действительно что-то было. Только не шипение, скорее – журчание воды. Так, по-крайней мере, показалось Протасову.

– Или там кто-то мочится, здоровый, блин, как я, а то и больше, или где-то впереди ручей, – прошептал он. При упоминании о воде судорожно сглотнули все трое, жажда, мучившая их на протяжении вот уже нескольких часов, стала совершенно невыносимой.

– А может, все же, змея? – не унимался Планшетов. – Типа гремучей, к примеру. Ну, та, у которой погремушка на хвосте?

Какого хрена, в натуре, ты приплел сюда обдолбанных змей? – возмутился Протасов. Хоть лично он полагал, что где-то неподалеку шипит река, место мателота[34] ему решительно разонравилось.

– Я не приплетал, – сказал Планшетов. – Сам прикинь, чувак. Мы тут премся, как по проспекту. Темно, как у негра в жопе, не видно ни х… На юге змей завалом, а в горах они вообще на каждом шагу. Весной змеи агрессивные, потому что спариваются, и яд у них – будь здоров, не кашляй. Сейчас, чувак, весна, если ты не знал, а до ближайшей больнички… – Юрик присвистнул. – И то вопрос – есть ли у медиков сыворотка, по нынешним паршивым временам? Или они ее давно пропили…

– Уверен, что нет, – подал голос Армеец.

– Ну, и?

– Что, ну? Хватанет за ногу, и привет. Смерть мухам. Прощай Родина и все такое.

Гремучие змеи тут не-не водятся, – сказал Армеец учительским тоном. – Они на Ка-кавказе водятся. З-змеи на полуострове п-представлены несколькими видами. Впрочем п-пресмыкающие – это еще пол бе-беды. Насекомые в эту пору го-года куда опаснее змей, в Крыму есть ве-вероятность повстречать тарантулов, сколопендр и даже фаланг, чьи укусы ве-весьма болезненны и не-небезопасны. А вот в-встреча с «че-черной вдовой»[35] мо-может запросто о-обернуться большими не-не-не…

– Хватит, блин! – зарычал Протасов. – Задолбал, профессор. Отвянь! Змеи, тарантулы, вдовы даже, какая, на хрен разница, от чего помирать, если так и так – кругом полная жопа?

– Не-не скажи…

Вскоре галерея стала значительно шире, воздух заметно посвежел. В принципе, его нельзя было назвать спертым и раньше, сколько они не углублялись в недра горы, по катакомбам циркулировал еле заметный ветерок, как доказательство существования как минимум нескольких выходов на поверхность, обеспечивающих приличную тягу. Теперь же им буквально пахнуло в лицо, как бывает, когда стоишь на берегу моря, высматривая огни далекого маяка. Журчание стало гораздо громче, теперь ни у кого не возникало сомнений, – где-то бежит ручей. Планшетов перешел на бег, опередив Протасова. А затем резко затормозил. Протасов, шагавший следом, как Петр Великий с известной картины Серова,[36] навалился сзади, и они едва не упали.

– Какого хрена ты творишь?! – возмутился Валерий. Сделав предостерегающий жест, Юрик опустился на четвереньки и принялся шарить по полу.

– Какого, говорю, хрена?

– Не шуми, чувак, – откликнулся снизу Планшетов. – Ты что, ничего не чувствуешь?

– Дует, блин, – сказал Протасов. – И конкретно дует, е-мое.

– А я тебе о чем? Вдруг впереди обрыв, а? Хочешь с разгону в подземную реку влететь?

Опасения были не напрасны, журчание воды теперь напоминало шум горной реки средних размеров. Протасов пожал плечами, мол, делай как знаешь, окрестив Планшетова Чингачгуком.[37] Впрочем, как вскоре выяснилось, упасть в реку они все же не рисковали. Непроглядная темень, не то, чтобы отступила, но, теперь они смогли различать силуэты друг друга. Это, конечно, не был свет, скорее, капля серебрянки в ведре гудрона. Вскоре приятели обнаружили его источник, – почти правильной формы прямоугольник, величиной с панорамное окно, пробитый или вырезанный в стене. Он фосфоресцировал призрачным рассеянным светом.

– Там пещера, чуваки, – сказал Юрик, осматривая проем. – И здоровущая, похоже. Дна не видать. Стены гладкие. Не спустимся, сто процентов.

Не-неужели подземная река? – спросил Эдик, облизав растрескавшиеся губы. Пить хотелось безбожно, на ум пришла история царя Тантала,[38] которую он много лет назад рассказывал тем любознательным детям, что согласились посещать его факультатив, после уроков.

– Откуда тут река, чувак?

– Ли-ливень, – догадался Армеец. – На-наводнение, Юра.

Юрик так далеко высунулся из проема, что Эдик с ужасом подумал: сейчас вывалится, и, кувыркаясь, полетит вниз, оглашая душераздирающими воплями окрестности.

– И ни веревки, ни ведра, чтоб водички зачерпнуть, – сокрушался Планшетов. – Вот черт! Как думаешь, далеко до дна?

– Мо-можно бросить монетку, – предложил Эдик.

– Чтоб сюда вернуться, что ли? – удивился Протасов. – Ну, ты и дурак, Армеец.

– Чтобы определить г-глубину п-провала, – холодно пояснил Эдик и, воспользовавшись темнотой, энергично покрутил у виска.

Откуда по нынешним временам мелочь?[39]

– То-тогда камушек найди.

– Пойди сам найди. Тут пол гладкий, как в душевой. – Планшетов похлопал себя по карманам. – О, есть кое-что! – Он извлек связку с брелоком в виде пластикового скелета, прикованного к кольцу за шею.

– Что это звенит? – спросил Протасов.

– Ключи от «Линкольна», чувак. Я их из замка зажигания чисто машинально выдернул, перед тем как мы тачку с горы столкнули. Эдик? Тебе ж они больше не нужны?

– Кидай на хрен, – решил за Армейца Протасов. Планшетов швырнул связку в провал.

– Та-та-там…

– Цыц ты! – рявкнул Протасов. – Шлепка не услышим.

Настала мучительно долгая пауза, пока, наконец, снизу не долетел короткий металлический лязг, а еще через мгновение хлюп, с которым ключи скрылись под водой. Связка достигла дна.

– Стену зацепили, – предположил Юрик.

– Плуг, блин, даже кинуть, по-человечески не умеешь.

Планшетов не стал препираться:

– Этаж четвертый, – присвистнул он. – Впечатляет.

– Чтобы не шестой, – кивнул Протасов.

– К-ключи! – крикнул Эдик. Он так разволновался, что покраснел.

– Мы в курсе, что ключи, – отмахнулся Протасов. – Успокойся, Армеец. Пускай пока полежат. Место надежное, е-мое. Никто не слямзит.

– От к-квартиры, идиот! – выпалил Армеец. – От квар-ти-ры!

– Пардон, чувак, мы ж не знали.

– Что, н-не знали?! Ригельного ключа от автомобильного о-отличить не в состоянии?!

– Так темно, чувак!

– В голове у-у тебя темно, Планшетов. Олигофрен. В-взял – ключи вышвырнул. Замки израильские. Дубликатов нет. Как я домой попаду?!

– Ты сперва живым отсюда выберись, – сказал Протасов мрачнея.

– Типун тебе на язык! – выпалил Армеец. Протасов пожал плечами:

– Вот что, парни. Привал.

– До-догонят они нас.

– Так и будет.

– Ты, П-протасов, у-умеешь успокоить.

– Зато не вру, – парировал Валерий. – Надоело, в натуре, врать. Всю жизнь вру, блин. И становится только хуже.

– С ка-каких это пор ты прозрел?

– С недавних. – Протасов сел прямо у проема, привалившись спиной к стене, кряхтя вытянул ноги. Свежий ветерок шевелил его коротко стриженые волосы, Валерка закрыл глаза. Эдик постоял над ним с минуту, потом опустился на корточки рядом, положил холодные тонкие пальцы на напоминающее полешко средней величины запястье приятеля. Валерий даже не шелохнулся.

– Что-то ты мне не-не нравишься, Протасов.

– Я и сам себе не нравлюсь, – буркнул Валерий. Армеец покачал головой:

– Пе-перестань, ладно.

– Скоро, в натуре, перестану.

Планшетов, стоя в проеме на четвереньках, как собака, потянулся куда-то вниз.

– Ты посмотри на этого Веллингтона, – сказал Протасов, впрочем, без особой тревоги в голосе, – сейчас точно на хрен вывалится.

– Ты-ты должно быть, имел в виду Ливингстона? – почесав висок, спросил Армеец. Протасов одарил его мрачным взглядом:

– Я опять что-то не то сказал, да, умник?

Ну, ты на-наверное имел в виду пу-путешественника?[40] – с некоторой опаской пробормотал Эдик. Протасов меланхолично пожал плечами, пропуская это замечание мимо ушей. Махнул рукой:

– Ну и пускай себе вываливается. Никто плакать не будет. Не велика потеря, блин. Тем более, нам – так и так крышка.

– П-прекрати, Ва-валерка. Как-нибудь выкрутимся. Прорвемся, не в первый раз.

Протасов долго не отвечал, Эдик даже подумал, что он заснул.

– А куда мне прорываться? – в конце концов осведомился Протасов. Неправдоподобно тихо для себя. – Если у меня, ни флага, ни Родины, блин?

– К-как это, к-к-куда?

– Олька на порог не пустит, после того, что я ей наделал. Да и на хрен я ей сдался, без бабок. Найдет, кому ноги раздвинуть. Да и в город мне нельзя. Или менты закроют, пожизненно, или вообще убьют. Баба с воза, легче коням. И, концы в воду.

– Можно было б, конечно, в гребаный Цюрюпинск податься, – продолжал Протасов еле слышно, словно для себя, – к дяде Грише под крыло, как зема хотел. Так и Вовки теперь нет.

– Валерка… – начал Армеец просто для того, чтобы хоть что-то сказать.

– Ты-то, допустим, к своей Янке подашься, если, ясное дело отсюда выскользнуть повезет. Тем более, что грести до нее недалеко. А куда мне копыта двинуть, а, Эдик?

Они немного помолчали. Протасов делал вид, что спит, Армеец думал о Яне, поражаясь самому себе, как это она вылетела у него из головы, эта замечательная деревенская девушка, такая непохожая на тех, с которыми он регулярно встречался в городе, для поддержания либидо, главным образом. Тех, с которыми он спал, и даже получал при этом удовольствие. На которых тратил деньги, покупая всевозможные шмотки и прочую чепуху, или просто оплачивая услуги по счету в лоб, что гораздо честнее. Теперь, с подачи Валерия, Эдик вспомнил о ней, медсестре из Крыма, выхаживавшей его на протяжении месяца, возможно, подарившей ему вторую жизнь. Чтобы он снова взялся просаживать ее самым бездарным образом. Эдик тоже закрыл глаза, и сразу увидел Яну. Молоденькая медсестра стояла перед ним против солнца, но не заслоняла его, ничего подобного. Она сама сияла, от русых с рыжинкой волос до носков аккуратных белых туфелек, тех самых, что были на ней, когда они виделись в последний раз, потому что он ему приспичило возвращаться в столицу. Он уехал, влекомый, вероятно, тем самым самоубийственным инстинктом, который заставляет дельфинов сотнями выбрасываться на отмели, время от времени. А она осталась. Теперь ему захотелось ее вернуть, во что бы то ни стало. А для этого, для начала, требовалось остаться в живых. «Приказано выжить», в детстве он что-то такое читал, из раздела патриотической литературы, которая призвана воспитывать подростков на героических примерах из прошлого. «Я иду, Яна», – услышал он свой голос, он летел как бы со стороны, она в ответ улыбнулась и протянула руки. Эдик шагнул к ней, как арестант из камеры смертников, который ловит первые солнечные лучики, проникающие ранним утром через зарешеченную бойницу в темницу, и не может наглядеться рассветом. Потому что он – последний.

– Я знал, что так и будет. – Ворвался в его голову Протасов, и прекрасное видение стало блекнуть, форточка захлопнулась, лязгнули замки. Армеец вздрогнул, как приговоренный, за которым пришел конвой, поскольку палач уже намылил веревку на виселице во дворе. Следовательно, настало время. – Знал, блин, чем все закончится, еще когда эта гребаная подстилка ментовская предложила на Васька невозвратный кредит повесить. Который я через Нину Григорьевну протолкнул…

– К-какой кредит? – не понял Армеец. Он еще был под впечатлением, ему не хотелось открывать глаз, он не мог расстаться с Яной, пусть она была далеко. – Ты о чем го-говоришь, Валерий? Какая по-подстилка?

– Мусорская, – повторил Протасов, как будто это хоть что-то объясняло Армейцу. – Та самая сучка, которой я под хвост зарядить хотел, чисто конкретно припекло. Потом ее, видать, ее же дружки легавые и слили, как говно в унитаз, из-за бабок. А до этого – Кристину грохнули. Или, что-то такое. Я, конечно, точно не в курсе, но, сам посуди, Армеец, как бы они иначе толстого мудозвона заставили зубами каштаны из огня тягать, а?

– Ка-какую Кристину? – не понял Эдик. – Бонасюк?

– Ну, не Орбакайте ж, блин. А я, Армеец, ни хрена Андрюхе не сказал, когда он про нее спрашивал. Усекаешь, да? Из-за этих бабок гребаных, которые один хрен мимо рта проплыли. А потом и сам Андрюха пропал.

– Мы его вытащим, – не особенно уверенно сказал Армеец.

– Ты себя сначала вытащи, – вздохнул Протасов. Без обыкновенного для себя нажима, а так, констатируя факт. – Как этот пень в треуголке из мультика. Из болота за яйца…

– За во-волосы, если ты о Мюнхгаузене.

– Да какая, в натуре, разница? Хоть за уши, а, поди, попробуй…

– Вот такая вышла шняга, Армеец, – вздохнув, добавил Протасов. – На голову, в натуре, не одевается.

– Ка-кая шняга?!

– Конкретная, блин, ты что, тупой? Олькину тещу с работы поперли, – продолжал Протасов, – а потом ее кондратий хватил, на нервной почве.

– С-свекровь, – поправил Эдик, хоть понятия не имел, о ком речь.

– Может у тебя и свекруха, лапоть, а у меня, значит, теща. – Валерий махнул рукой. – Ладно, Эдик, какая разница? Смысл в том, что у Ольки с пацаном – никого, кроме Нины нет. Она ей, понимаешь, как мать. Муж ее – на голову трахнутый богомолец. Сектант. Ольке теперь – только засылай капусту гиппократам, чтобы Нину на ноги поставить, а где ее взять? Хоть на Окружную иди, так там своих хватает, работниц, блин. Выходит, я ее по миру пустил. Она мне так и сказала, будь ты проклят, Протасов. Понял, да? – Это, конечно, было запоздалое раскаяние, но лучше позже, чем никогда.

– Андрюха Бонасюка задавил в селе, да и хрен бы с ним, толстым жмотом, а вот малых Иркиных жалко. – Протасов вернулся к списку потерь, который, по мысли Армейца, тянул на местную Красную книгу. – И Ксюху, и Игоря. Малой теперь один путь – на панель, а читатель… Начитается теперь, в детском доме. – Валерий все ниже склонял голову, пока подбородок не уперся в грудь.

– Я, Армеец, не в курсе, отвечаю, кто в той дыре гребаной людей валил, сама Ирка трудилась, или ее конченный трухлявый папаня помогал, этот Вэ. Пэ. Пастух обдолбанный, мать его, который к тому же давно сдох, или вообще, дружки его с погоста, хер их разберешь. Только менты всех мертвяков мне на шею повесили, для пользы дела, так что я теперь в натуре круче, чем этот задрот, Чикатило кажется, который по поездам баб с детьми мочил.

– Так что, Армеец, – добавил Протасов после очередной паузы, – тут, куда ни глянь, всюду край, по всем понятиям. Ты вот говоришь, прорвемся, а куда?..

Эдик искал слова утешения, но под рукой не оказалось ни одного. И вокруг тоже. Пока Армеец занимался бесплодными поисками, Протасов его окончательно добил:

– Хорошо хоть старик мой умер заблаговременно. Не прочитал, бляха, про сынка душегуба в какой-нибудь долбанной газете.

Планшетов, отчаявшийся добраться до воды, с шумом опустился рядом, и Армеец решил, что он больше ничего не услышит от Протасова. Это оказалось не так. Валерий нагнулся к нему, они едва не соприкасались лбами, совсем как в детстве, когда они обговаривали какую-нибудь очередную шалость.

– Слышь, Эдик? Ты это…

– Ч-что?

– Ты, если что, скажи Андрюхе…

– Что значит, е-если что?

– Скажи ему… Скажи, что я… блин, не хотел, чтобы так вышло…

– Сам ему скажешь…

– Нет, – Протасов покачал головой. – Ты меня понял, да?

– О чем вы там шепчетесь? – спросил Планшетов. – Если решаете, кого первым жрать, то я, кажется, предупреждал: у меня глисты и сифилис.

– Заглохни, неумный, – посоветовал Протасов беззлобно. – Все, Армеец, мне надо вздремнуть. Через полчаса подъем. Кстати, Планшет, теперь идешь первым. Понял, да?

– Почему я?

– Чтоб больше о змеях трепался.

Протасов затих, повернувшись к Эдику спиной. Не прошло и пяти минут, как Армеец и Планшетов услыхали храп, который принято называть богатырским, хоть, на самом деле, ничего богатырского в нем нет. Протасов действительно задремал, быстро, словно был лампочкой, которую отключили от сети.

– Во дает, – прошептал Юрик, нагнувшись к Армейцу, – точно спит. Ну, дела…

– Чистая совесть, – тоже шепотом ответил Эдик.

– У него? Это даже не смешно, чувак. Скорее – вообще никакой совести.

– Или так, – не стал спорить Армеец.

– Не гони, хорек… – пробубнил сквозь сон Протасов. – Жизни лишу.

* * *

Миновав нижнюю точку, штольня пошла в гору и снова начала расширяться. На первых порах подъем был таким плавным, что приятели ничего не заметили. Змеи им, к счастью, так и не повстречались. Еще через полчаса Планшетов встал как вкопанный.

– Ш-ш-ш! – зашипел он. – Тихо, чуваки. Там, впереди, кто-то есть.

– С чего ты взял? – прошептал Протасов. – У тебя прибор ночного видения под черепухой? Чего раньше не сказал?

– Табак, – пояснил Юрик, поводя носом, как служебно-розыскная собака. – Впереди кто-то курит, чувак.

– Я ни черта не унюхиваю, – сказал Протасов.

– Ты не курильщик, чувак.

Планшетов не чадил с утра, и никотиновый голод терзал его безжалостно, а нос чуял табачный дым, как акула вкус крови в морской воде. – «Золотое руно» курят, чувак. С застоя этих сигарет не встречал…

– Горели бы они огнем!

– Горели или нет, а впереди засада, чувак!

– Что бу-бу-будем делать?

– Прорываться, – хрустнув ладонями, Протасов переправил сумку с гранатами с плеча на шею, взял автомат, снял с предохранителя, передернул затвор.

– А – м-может?..

– Никаких может, Армеец. Пошли, надерем дебилам задницы. Погнали наши городских, короче.

Последняя фраза частенько слетала с языка Волыны. Дурные предчувствия, терзавшие Эдика на протяжении всего пути под землей, переросли в уверенность, но Валерий уже зашагал вперед. Юрик отступил к стене, предоставив Протасову свободу действий:

– Тебе и карты в руки, если ты знаешь, что делаешь, чувак.

– Я всегда знаю, – заверил Протасов.

Вскоре мрак расступился, тоннель стал значительно шире и пошел круто вверх. Появились ступени, высеченные в известняковом полу, вместе с овальным сводом придав подземному ходу некоторое сходство с эскалатором в метрополитене. Для полноты ощущений не хватало только барельефов, изображающих сталеваров в касках у мартена, шахтеров с отбойными молотками на плечах и доярок, дергающих за соски вымя, вроде того, что Атасов временами покупал для Гримо, в мясной лавке у метро КПИ.

Подымаясь, Протасов топал, как слон. Армеец попытался его вразумить, Валерий нетерпеливо отмахнулся.

– Доверься мне, Эдик.

Их естественно, немедленно засекли.

– Эй?! Кто там прется?! А ну, блядь, выходи! – рявкнули сверху. – Выходи, падло, грабли над головой держать!

– Спокойно, пацаны, это я! – крикнул Протасов, продолжая подниматься, как ни в чем не бывало.

– Что ты делаешь?! – задохнулся Армеец, подумав, что настало самое время падать в обморок.

– Руки за голову, – процедил сквозь зубы Валерий, пропуская приятелей вперед. Эдик с Юриком ошеломленно переглядывались, до них еще не дошел утонченный замысел, обоим чертовски хотелось обратно, под спасительный покров темноты. У Юрика громко заурчал живот. Валерий подтолкнул его стволом автомата, который держал в руках. – Шевели копытами, сучара! Армеец, – добавил он вполголоса, – тебя тоже касается.

– Кто это, я?! – крикнули сверху.

– Мотыль, – представился Валерий, вспомнив недавний рассказ Планшетова. – Подсветите мне, пацаны… чтобы я тут грабли не обломал. Шнеле, тварь! – последнее относилось к Армейцу.

Эдик высоко задрал руки и, опустив голову, начал карабкаться по лестнице. Планшетов мешкал, Валерий, не долго думая, от души пнул его коленом под зад. Вышло натуралистичнее, чем в кинохронике времен Второй Мировой войны, демонстрирующей героических американских морских пехотинцев, берущих в плен целые стада недобитых самураев. Вероятно, у Протасова были врожденные способности конвоира, которые следовало только развить, огранив, как алмаз, чтобы стал бриллиантом. Юрик буквально взвыл:

– Копчик, б-дь! Что ж ты, сука, делаешь?!

Сверху одобрительно заржали. Лучи фонарей упали вниз, с непривычки они казались прожекторами, сфокусировавшимися на них, будто они были акробатами в цирке. Перед смертельным номером.

– Захлопнул плевалку, и вперед бегом марш! – рявкнул Протасов.

– Кто это, б-дь, с тобой? – поинтересовались сверху. Теперь стала видна сложенная из валунов баррикада и три черных головы над ней. – Ты что, киевских взял?

– А то, – крикнул в ответ Валерий, радуясь, что часовые сделали именно те выводы, на какие он рассчитывал.

– Их, вроде, б-дь, больше было?

– Было трое, – не стал спорить Протасов, – стало двое. Одного завалил на х….

– Наши еще одного кончили, – сообщили из-за баррикады. Протасов сглотнул, но выдержал удар. В принципе, он не узнал ничего нового, о Вовке.

– Тогда сушите весла, пацаны, – сказал Валерий слегка осипшим голосом. – Поехали водку жрать.

– Это завсегда.

Ступеньки закончились, они очутились среди бандитов, без единого выстрела, как и надеялся Протасов. Правда, уже наверху ему довелось пережить сильнейший стресс. От неожиданности Валерий разинул рот, рискуя проглотить летучую мышь. Если, конечно, эти животные водились в катакомбах.

Крымских оказалось всего трое. Зато – на всех троих была серая милицейская форма.

Двое занимали позиции по обеим сторонам узкого прохода, оставленного между уложенными одна на другую глыбами. Оба были вооружены автоматами Калашникова с укороченными стволами. Третий стоял чуть поодаль, помахивая чудовищных размеров револьвером, который в свете электрических фонарей блестел как зеркало. Именно этот револьвер, весьма отдаленно напоминающий штатный ПМ, как ни странно, привел Валерия в себя, дав понять, кто перед ним: обыкновенные бандиты, без разницы, нарядившиеся милиционерами или оборотни. Он уж было подумал, в первую секунду, что напоролся на настоящих стражей закона, привлеченных устроенной в ущелье канонадой. Теперь все стало на свои места. Адреналин бурлил в крови. Протасов испытал кураж.

– Нехилый у тебя ствол, – бросил он хозяину револьвера, как только поравнялся с автоматчиками. – Конкретный. Ты с ним полегче, друг, а то отстрелишь кому-нибудь из корешей женилку. – Валерий выдавил из себя улыбку, губы хозяина револьвера остались вытянуты тонкой нитью. Ствол револьвера смотрел точно в живот Протасову.

– Ты с Крапивой приехал? – осведомился один из автоматчиков, грузный толстяк в серой шинели с погонами старшины. Валерий, не удостоив его даже взглядом, смотрел в лицо хозяину револьвера. Судя по капитанским звездам, именно он был тут главным.

– Я на Крапиву харкал с высокой башни, – сообщил Протасов высокомерно, для верности оттопырив нижнюю губу. – Меня лично Леня попросил вмешаться. Такой вот расклад. Говорит, блин, уделались мои пацаны, выручай, мол, Мотыль. Без тебя, короче, кашу не сварим. Врубился, браток, что к чему?

Самоуверенная тирада Протасова не произвела ровно никакого впечатления на милицейского капитана. Напротив, его черные цыганские глаза враждебно буравили Валерия, действуя ему на нервы. Он терпеть не мог черномазых, цыган даже больше остальных. Поэтому, недолго думая, он переключился на третьего милиционера, совсем желторотого сержантика, которому на вид было от силы лет восемнадцать. Судя по многочисленным россыпям прыщей на физиономии, его организм только вступил в пору полового созревания.

– Изолента имеется, браток? – спросил Валерий, вешая автомат обратно на плечо с непринужденным видом солдата, долго пробивавшегося из окружения и вот теперь очутившегося среди своих.

– Изолента? – переспросил желторотый младший сержант. – На х-я?

– Как, на х-я? – взбеленился Валерий. – А чем хорьков повязать? Твоим, блин, длинным языком?

– Наручники есть, – вспомнил грузный старшина. Чернявый капитан, которого Протасов окрестил в душе цыганской мордой, смолчал. В общем, Протасов бросил перчатку, никто из крымских ее не поднял.

– Тащи сюда, – распорядился Валерий, украдкой оглядываясь по сторонам.

– Так они наверху, в бобике, – доложил юный сержантик.

– Да мне по фонарю, где! – взорвался Валерий, почувствовав себя хозяином положения. – Или ты хочешь, чтоб эти два плуга сбежали, а тебе Леня яйца, в натуре, открутил?!

Этого, конечно, не хотел никто из присутствующих, прыщавый милиционер – в первую очередь. Он обернулся к старшине, за советом, тот посмотрел на капитана. Цыган нехотя кивнул. Старшина махнул рукой, давай, сделай, сержант, повесив автомат на плечо, поспешил на выход, к машине.

«Заодно дорогу на поверхность покажешь», – решил про себя Протасов, наблюдая, как бандит удаляется по пещере, разительно отличавшейся от той, которой они пришли. Если до лестницы подземный ход был не шире коридора, то теперь вырос во много раз и в ширину, и в высоту. Своды уходили вверх, величественные, словно хоры в храме, растворяясь во мраке под потолком, напоминающим купол. Протасов не страдал клаустрофобией, но и ему стало легче дышать, после тесного подземелья. Ситуация оставалась критической, крымские бандиты могли в любую минуту прозреть и схватиться за оружие, да мало ли что еще могло произойти, тем не менее, лучик надежды забрезжил Валерию, и он подумал: неужели выкручусь? Зал, именно это определение, первым пришло на ум Протасову, действительно походил на храм, кровлю которого некогда поддерживали высеченные из камня колонны. Их остатки валялись повсюду. Сходство с храмом усиливали арочные ходы, проделанные в боковых стенах. Откуда-то сверху просачивался рассеянный свет. В общем, это, возможно, действительно был храм, построенный задолго до того, как возникло само христианство. Армейцу, стоявшему правее Протасова с по-прежнему воздетыми к потолку руками, и тоже разглядывавшему величественную картину, пришел на ум образ древнего языческого капища, где некогда клубился дым жаровен, слышалось монотонное пение, первобытные люди, пав ниц, молились свирепым идолам, а жрецы вспарывали животы жертв отточенными каменными тесаками, бросали трепещущие сердца на алтарь, чтобы плотоядные боги утолили голод. Тошнота подступила к горлу, когда Эдик представил себя, связанным, среди этих жертв, дожидающихся своей очереди.

Как только один из автоматчиков исчез под сводами, Протасов решил, что настало время действовать. Правда, второй автоматчик держал на мушке Армейца с Планшетовым, это, конечно, здорово усложняло задачу.

На ближайшем камне, который вполне мог служить языческим алтарем в незапамятные времена, Валерий заметил разложенную поверх клеенки еду: три кольца домашней колбасы, нарезанных нежадными дольками, лепешку грузинского лаваша, свежие помидоры, несколько пучков зеленого лука, соль в спичечном коробке, двухлитровую бутыль минералки, термос и пластиковые стаканчики. Рядом пристроились парочка милицейских ушанок.

Протасов по-собачьи потянул носом воздух. Он успел основательно проголодаться, бегая битый час по подземельям. Кроме того, сервированный по-походному жертвенный камень располагался аккурат за спиной оставшегося на посту автоматчика. Протасов подумал, что просто обязан туда попасть.

– Слышь, братан, я плесну кофейку, если не жалко? – сказал Валерий, обращаясь к чернявому капитану, который продолжал поигрывать своим револьвером.

– Сделай одолжение, – сказал Цыган и осклабился.

* * *

Очутившись у жертвенного камня, Валерий, первым делом, опустил на него автомат, положив оружие таким образом, чтобы ствол смотрел прямо между лопаток старшине. Его широченная спина представляла собой прекрасную мишень. Чернявый с револьвером не спускал с Протасова глаз. Взяв со стола термос, Валерий свинтил крышку, пододвинул себе пластиковый стаканчик, наполнил до краев дымящейся ароматной жидкостью. Капитан наблюдал за его движениями внимательно как ребенок за иллюзионистом в балагане.

– Что у тебя за пушка, братан? – осведомился Протасов, сделав большой глоток. – Никогда таких здоровых не видал.

– «Магнум-44», – сказал бандит.

– Блестит, как у кота яйца.

– Рад, что тебе нравится, Мотыль.

– Сорок четыре, это какой калибр, если по-нашему?

– Одиннадцать миллиметров…

– Ого… – с уважением протянул Протасов, перекладывая стакан в левую руку, чтобы освободить правую. – По слонам стрелять не пробовал, приятель?

– В зоопарке?

– Почему бы и нет? – удивился Протасов, его правая рука медленно проплыла над столом, дрогнув, как «паук» мостового крана, зависла над кольцом колбасы. Автомат лежал рядом, в нескольких сантиметрах. – Слушай, я тут пожую немного? – добавил Валерий. – Ужас, как жрать охота. Надо чего-то в топку кинуть.

– Валяй, бросай, – согласился чернявый капитан.

Набирая в легкие побольше воздуха, перед тем, как схватить автомат, Валерий бросил короткий взгляд на приятелей, рассчитывая, что они поймут его замысел, и успеют растянуться на полу прежде, чем из автомата веером полетят пули. Планшетов и Армеец смотрели на него округлившимися от ужаса глазами. Протасов, про себя, обозвал обоих трусливыми хорьками. Его пальцы легли на рукоять, указательный нащупал холодный металл курка.

– Замри, пидор! – пролаял кто-то у него за спиной. Холодный тупой предмет ткнулся в затылок, и без третьего глаза стало ясно – это пистолет. Валерий замер, делать было нечего.

– Сними грабли с курка, – приказал чей-то голос из-за спины.

– Вот и Огнемет, – со сложной смесью облегчения, злорадства и подобострастия выдохнул чернявый капитан, вооруженный «Магнумом», направляя блестящее дуло револьвера в живот Протасову. У Валерия мелькнуло, что, учитывая калибр и начальную скорость пули, чернявый, нажав собачку, рискует заодно с ним пристрелить и своего шефа Витрякова. Впрочем, сам Протасов этого бы уже не увидел.

– Руки за голову, членосос.

Выполняя распоряжение Лени, Валерий, наконец, услышал нарастающий топот нескольких дюжин ног, это спешили остальные люди Витрякова, их было человек десять, может быть, даже больше. Бандиты устремились к Протасову, как пираньи к тапиру. Валерий стоял, положив ладони на затылок. Витряков и милиционер с «Магнумом» держали его на мушке. Как только головорезы обступили Протасова, Леня убрал пистолет за пояс и плотоядно осклабился. Словно людоед из сказки, которому подали на обед утонченный десерт.

– Мотылем себя, сука, назвал, – сообщил грузный старшина. – Наглый пидор, да, Леонид Львович? Видать он Мотыля и замочил.

– Это он, сука, гранатами швырялся, когда пацаны по обрыву ползли.

– Повернись ебальником, гнида! – пролаял Огнемет. – Чтобы я в твои зенки подлые посмотрел, перед тем, как они у тебя, б-дь на х… на лоб вылезут, когда я тебя на ломти строгать буду.

Протасов повернулся, с минуту они мерялись взглядами. Огнемет никогда не жаловался на рост, тем не менее, ему пришлось несколько задрать голову, и это обстоятельство окончательно вывело Леню из себя. Протасову, наоборот, вынужден был немного опустить подбородок. Целеустремленная физиономия Витрякова, с сильно развитыми надбровными дугами, высокими залысинами и горящими неукротимой злобой глазами напомнила Валерию лицо профессора Мориарти из советской экранизации «Последнего дела Холмса», противоборство с которым у Рейхенбахского водопада едва не стоило жизни герою Василия Ливанова.[41]

– Я тебе, сука, селезенку вырежу, – процедил Витряков. Протасов решил, что это не пустая угроза. Ой, нет.

– За наручниками, говорит, сбегай, – вставил зеленый автоматчик, которого Валерий отправил на поверхность. – Урод, б-дь…

– Что ж ты бегал, мудила?! – фыркнул кто-то. Лицо зеленого сержанта стало пунцовым.

– Он, Огнемет, еще и колбасу нашу хотел сожрать, – подлил масла в огонь толстый старшина. – Прикинь, вообще охуел…

– Ну, мы тебя сейчас накормим, – пообещал Огнемет. – Эй, кто-нибудь, тащите сюда, б-дь на х… канистру с бензином.

– Накорми сначала свою маму, – посоветовал Протасов. – Или она больше бесплатно не сосет?

Опрометчивое заявление Протасова стало последней каплей. Витряков мог убить Валерия на месте, хоть и не был сторонником скорых расправ, какой в них вообще интерес? Еле сдержавшись, чтобы не пустить наглецу пулю в лоб, Леня выбросил руку, намереваясь наградить Протасова впечатляющей затрещиной. Для начала. Движение было молниеносным, Леня редко замахивался, но он не знал, что стоит перед профессиональным боксером. Валерий автоматически качнул маятник, ладонь Витрякова прошла выше, лишь взъерошив волосы на затылке. Распрямляясь, Протасов ударил снизу, под руку противнику, вкрутив кулак в то место на животе Витрякова, где согласно всем правилам анатомии, должна была находиться печень. Апперкот сразил Леонида наповал, его лицо стало бурым, глаза вылезли из орбит, на высоком лбу надулись синие вены. Подавившись коротким вскриком, Огнемет рухнул на колени, как подкошенный.

– Ни х… себе?! – тонким, пронзительным голосом выкрикнул один из автоматчиков, тот, который бегал в машину за изолентой, но это было все, по части слов и ругательств. Бандиты остолбенели, в пещере стало тихо, как на погосте, только Витряков корчился на полу, кусая губы зубами. Крымские бандиты сгрудились вокруг Валерия, но никто не решался начать. Никто не посмел сократить расстояние, хоть они все были вооружены, кроме Протасова. Наконец, никто не осмелился подать руку Лене, прекрасно понимая, чем это грозит, когда Огнемет очухается.

– Ты покойник, – в конце концов, выдавил из себя чернявый капитан. Его слова прозвучали, как констатация факта. Протасов и без них понимал, что пропал.

– Ты тоже покойник, – сказал он на удивление тихо. – Все вы, козлы безрогие, конкретные мертвяки, в натуре.

Чернявый капитан от неожиданности поперхнулся. Валерий медленно протянул ему руку, разжал пальцы прямо под носом. На ладони поблескивало стальное кольцо, которое он исхитрился незаметно выдернуть во время потасовки из гранаты.

– В курсе дела, что за хрень? – поинтересовался Протасов замогильным голосом, поскольку окружившие его бандиты молчали. – Это, долбобуи вы недоношенные, предохранительная чека осколочной противопехотной гранаты. А вот, блин, сама граната, чтобы никто из вас, дятлов, не думал, что я шутки шучу, – Протасов продемонстрировал левый кулак, обхвативший зловещего вида рифленый шар величиной со среднюю елочную игрушку. – Называется Ф-1. Весит полтора кг. Поражает пальцем сделанных клоунов вроде вас стальными, бляха-муха, шариками и прочей херней в радиусе двадцать метров. Усекаете, козлы, куда я клоню?!

– Еб твою мать… – вылетело у чернявого капитана. Больше никто не проронил ни звука, остальные ошалело молчали. Витряков, красный как рак, сумел привстать на одно колено и теперь немного напоминал обколовшегося спринтера, в попытке выполнить команду «на старт».

– И это еще не все, – добавил Протасов, повышая голос. – Потому как в торбе у меня на брюхе – гребаное ведро этих самых гранат. И только я, отморозки вы обдолбанные, отпущу скобу… – Протасов воздел руку с гранатой к потолку, – то… то, блин… – он запнулся, добавить было нечего.

Планшетов и Армеец тоже услышали его слова, они наблюдали это последнее сольное выступление Протасова со стороны, из зрительного зала. Они все еще стояли, задрав руки, хоть никто в них теперь не целился, бандиты забыли о них, на кону были собственные шкуры. Продолжая держать ладони кверху, оба, не сговариваясь, попятились за пределы электрического света и сцены. В темноту. К пожарному выходу.

– Автомат бы… – прошептал Планшетов. Но, оружия у них не было. Ситуация зашла в тупик, оба прекрасно понимали это. Крымские не могли просто так попрощаться и уйти. Протасов не блефовал. Следовательно…

Развязка наступила неожиданно. Одни из милиционеров, прыщавый сержант, бегавший за наручниками, выпустил автомат Калашникова из рук, и, дико визжа, прыгнул к Протасову. Вцепился в бицепс руки, которая держала гранату, и повис на нем, как дистрофик на школьном турнике. Протасов хотел стряхнуть его, как муху, но в этот момент другой бандит схватил его из-за спины за шею.

– Валите его!!! – не своим голосом завопил чернявый капитан и, в свою очередь, повис у Валерия на руке взбесившимся фокстерьером.

– Не дайте ему разжать кулак!!! – страшным голосом заорал Витряков. Он уже поднялся на ноги и стоял, раскачиваясь, как телебашня во время урагана. Ряды окружавших Протасова бандитов пришли в хаотическое движение. Часть головорезов отпрянула, другие бросились на Протасова, как свора псов на медведя. Началась страшная давка, короткая и свирепая, как схватка неандертальцев у первобытного очага за кусок мяса, который в ту пору означал жизнь. Кто-то ударил Протасова под колени, чтобы повалить на землю, кто-то молотил по затылку кулаками и чем-то еще, пожалуй, железным, давил жадными пальцами сонную артерию и кадык, кто-то пытался выцарапать ему глаза. Сразу пять или шесть рук вцепилось в кулак, с зажатой внутри гранатой. Лямки сумки не выдержала и лопнула, остальные гранаты с глухим стуком посыпались на пол.

– Не дайте ему разжать кулак, дегенераты!!! – снова заорал Витряков. Огнемет не участвовал в схватке, только командовал, стоя чуть поодаль от дерущихся, жизнь которых зависела от одного элементарного движения. Просто разжать пальцы, вот и все. Был момент, Валерию удалось сбросить с себя большую часть противников, но, силы были неравны. Наконец, Протасов упал, как дерево в экваториальном лесу, на которое забралась целая стая обезьян. И, пропал из виду, исчез под навалившимися сверху телами, только его левая рука с гранатой еще с минуту торчала над клубком тел, как верхушка мачты затонувшего парусника. Под ногами валялись электрические фонарики, которые побросали бандиты, и светили в разные стороны. По стенам метались фантасмагорические тени, все это было как в аду.

– ЭДИКУХОДИ!!! – закричал Протасов, и Планшетов, которого крик настиг у похожей на эскалатор лестницы, понял, что сейчас будет взрыв. На секунду обернувшись, он увидел, как ослепительно-белое пламя вырвалось на свободу, разметая по сторонам куски тел, будто рваные тряпки. За первым взрывом последовала целая серия, скала дрогнула и начала оседать. Первым погиб языческий храм. Ее своды обвалились со стоном, перешедшим в оглушительный грохот. Высокие стрельчатые арки исчезли под завалами, как по мановению волшебной палочки. Правда, этого Планшетов уже не видел. Глаза не выдержали перегрузки, Юрик ослеп так быстро, словно ему на голову с маху одели ведро. Уже слепого его настигла ударная волна и играючи перебросила через баррикаду, сложенную на самом верху. Юрик кубарем покатился по ступеням, которыми они недавно поднимались втроем. В мгновение ока очутившись внизу, врезался лбом в стену, она даже здесь ходила ходуном. Гул, доносившийся издалека, со стороны лестницы, свидетельствовал, с минуты на минуту следует ожидать убийственного камнепада.

«Беги!», – приказал себе Планшетов. С потолка коридора сыпался песок, точь-в-точь как вода, просачивающаяся через швы терпящей бедствие субмарины. За песком последовали камни, они вываливались из сводов, как зубы из пораженных цингой десен. Юрик подхватился и, прихрамывая и дико крича, ринулся наутек, по тому пути, которым они пришли. Зрение еще не восстановилось, на бегу Юрик опирался о стену, с ужасом ожидая, когда скалы сомкнутся, будто щечки тисков, и от него останется мокрое место.

* * *

Ему не суждено было умереть под завалом, по-крайней мере, не в этот раз. Он понял это, когда грохот за спиной понемногу стих. Камнепад прекратился, правда, где-то очень далеко еще громыхало. Или, громыхало у него в ушах?

Он точно не знал, но полагал, что отделался поразительно дешево. Кусок сланца до крови оцарапал голову. Кожа на коленях и локтях оказалась содрана до мяса, но это было все.

Юрик перешел на шаг, вскоре очутившись у того самого, напоминающего панорамное окно проема, открывавшегося в большую пещеру. Ту, куда они бросили ключи Армейца, и он еще возмущался, утверждая, что не сможет без них попасть домой. Где теперь сам Армеец, Юрик не имел представления, вполне могло быть так, что лежал где-то под завалом, рядом с Протасовым, стало быть, по ключам убивался зря, они ему были – без надобности.

Если раньше из пещеры доносилось журчание ручья, то теперь оно превратилось в рев, навевающий мысли о водопаде Виктория в Африке. Когда они устраивали возле проема привал, Эдик предположил, что жизнь в подземный ручей вдохнул ливень. Следуя этой мысли Планшетов решил, что буря снаружи разыгралась во всю, и дождь, очевидно, только усилился. Хоть воды все равно было многовато. Юрик полагал, до чертиков. Потом ему взбрело на ум, что взрыв вполне мог продолбить скважину в какой-нибудь подземный резервуар, и теперь вода из него под большим давлением заполняет пещеру, как трюм напоровшегося на риф сухогруза.

«А если это так, чувак, то недолго и бульки пустить».

«Да что за дерьмо, в самом деле? То тону, то падаю. Синусоида какая-то получается. Если так пойдет дальше, тут и у кота жизней не хватит».

Правда, его приятели не могли похвастать и этим, запасы их жизней вышли.

Юрик немного постоял над обрывом, взвешивая шансы выскользнуть из подземелья тем путем, по которому они вошли. Камнепад, уничтоживший языческий храм, наглухо закупорил выход на поверхность, превратив штольню в слепую кишку. Но вход то должен был остаться, вряд ли пещерный город на противоположном конце кряжа пострадал от взрыва, устроенного Протасовым. Другое дело, если этот путь по-прежнему караулили крымские бандиты? Это было бы очень опрометчиво, с их стороны, тем более, что Юрик был безоружен, как пацифистка на пикнике, приходилось рассчитывать на кулаки, а любой, даже самый умелый кулак – не лучшая защита, когда вокруг полно парней, вооруженных пистолетами.

Впрочем, Юрик считал это маловероятным: «Зачем им там ошиваться, если их враги практически наверняка погибли под многометровым слоем камней, тому же прихватив с собой их злоебучего командира Леню?».

Подумав об Огнемете, Планшетов содрогнулся, возблагодарив небеса, что его больше нет.

Пока Юрик обдумывал дальнейшие действия, шипение прорванной трубы, доносившееся снизу, переросло в яростное клокотание морского прибоя. Пора уносить ноги, сказал себе Юрик. Впрочем, выбора у него не было, а перспектива захлебнуться в толще горы и плавать кверху брюхом, словно дерьмо по канализационной трубе, его абсолютно не устраивала.

«Не в этот раз, ладно, чувак…»

Пожалев, что так и не разжился зажигалкой, следовательно, о сигаретах пока можно забыть, не высекать же иску при помощи камней, Юрик двинулся в обратный путь. О приятелях он старался не думать. «Ты им уже ничем не поможешь, – решил Планшетов. – но, ты еще можешь помочь себе, если как следует постараешься, конечно».

Он пообещал себе постараться.

«И, если повезет».

Удача довольно долго сопутствовала ему, судьба оказалась на редкость благосклонной. Юрик понимал, везение не делают из резины на заводе, это верно, любую белую полосу рано или поздно меняет черная, весь вопрос состоит в том, когда? С другой стороны, оседлав удачу, можно проехаться верхом, как на доске по волнам.

Он хотел надеяться, что так и будет.

* * *

В продолжение следующих десяти минут Планшетов убедился, что удача начала отворачиваться от него. Пока она, правда, не развернулась кормой, но он уже лицезрел ее шершавый борт. Лиха беда – начало. Юрик не прошел и ста метров, как услыхал впереди невнятные голоса. Какие-то люди шли навстречу, вряд ли – горноспасатели или простые туристы. Вслед за голосами вдали засверкали фонарики, Планшетов убедился, что находится на пути целого отряда вооруженных мужчин, их насчитывалось человек восемь-десять. Юрик навострил уши, и сумел уловить обрывки фраз. Ему их вполне хватило, чтобы сообразить – перед ним бандиты Витрякова, они напуганы и злы, как осы, которым сожгли гнездо.

Юрик рванул назад, думая о старом лисе, обложенном в норе фокстерьерами.

«Какого х… вам здесь надо?! – хотел крикнуть Планшетов. – Валите по домам, уроды!»

В ответ наверняка бы загремели выстрелы, так что Юрик смолчал. Через пару минут, запыхавшийся, он снова, теперь уже в третий раз очутился у панорамного окна. Ему показалось, оно зовет к себе, и еще – злобно ухмыляется при этом. Или вообще облизывается.

«Так я и знал, – пробормотал Юрик, – что придется лезть туда». – Возможно, так и было, на уровне подсознания.

Перекрестившись, как когда-то учила бабушка, а вот теперь он взял, и вспомнил, неожиданно для себя, Планшетов перебросил левую ногу через бордюр. Пошевелил ступней, нащупывая некое подобие узенького козырька, который заметил еще в прошлый раз. Проверил на прочность. Козырек вроде был ничего, довольно надежным. Только невероятно узким, таким, что Юрик вынужден был стоять на цыпочках, пятки торчали над пропастью, откуда к ним тянулась всклокоченная новорожденная горная река.

Он очутился по противоположную сторону бордюра, но, это была только половина дела, следовало как можно быстрее убраться из проема.

«Оставайся, если хочешь, – злорадно шепнул внутренний голос. – Будешь корчить из себя изображение в телевизоре, как гребаный Заяц в одной из серий «Ну, погоди». Правда, он там морочил Волку яйца в магазине, где было полно телевизоров. Здесь же телевизор – всего один».

Планшетов, ступая боком, двинулся прочь, из проема. Ему следовало шевелить копытами, лучи фонарей уже скользили по потолку и стенам в нескольких метрах от проема. Его икры дрожали от перенапряжения, словно по ним пропустили слабый ток, пот тек между лопаток и скапливался в трусах, пальцы нащупывали выбоины в скале, подходящие, чтобы схватиться. В голове ухал пульс. И, тем не менее, он не смел подгонять себя, помня, – одна малейшая ошибка, и он полетит вниз.

В общем, Юрику снова крупно повезло. Он успел отползти в сторону за несколько мгновений до того, как головорезы Витрякова показались в галерее, покинутой им пару минут назад.

– Е… твою мать! – воскликнул один из бандитов. – Ни х… себе! Это и есть Черный грот?

Луч фонаря упал из проема, выхватил из мрака несколько черных, казавшихся осклизлыми скал, очерченных гротескными ломаными линиями с картины какого-нибудь абстракциониста, и рассеялся, остановленный капельками водяной взвеси, подымавшейся над бурлящей рекой.

– Ни х… не видать… – бросил кто-то.

– А что ты собрался увидеть, Митяй?

– Воды до х… – заметил третий голос. – Как бы тоннель не захлестнуло…

– Труба дело будет, – присвистнул Митяй.

– Труба, б-дь, будет, если тебя змея за руку хватанет, – сказал кто-то еще.

– А чего, тут до х… змей? – осведомился Митяй слегка испуганным голосом.

– До х… и больше. Как говна в общественном туалете. Когда вода поднимается, они на стены лезут. Забери граблю, говорю.

«Вот спасибо, – холодея, подумал Планшетов. – Не даром, мать вашу, я об этой дряни вспомнил, когда мы с Валеркой сюда шли».

Луч фонаря вернулся в галерею. Видимо, державший его Митяй одернул руку, напуганный словами товарища.

– Может, назад повернем, пацаны? – предложил кто-то, по другую сторону проема. Чего даром копыта ломать?

– Ты что, б-дь, не слышал, что сказал Вацик? Найти, где завал, и посмотреть, выжил там кто, или ни х… не выжил. Давай, ноги в руки и пошли.

– Валите на х… – одними губами прошептал Планшетов, моля Бога, чтобы они быстрее убрались, а он смог вернуться в галерею. Пальца онемели, Юрик понимал, долго ему не продержаться.

Словно послушавшись его мысленного приказа, бандиты прошлепали дальше. Как только их голоса стали затихать вдали, Планшетов пополз обратно, с трудом передвигая затекшие, деревянные ноги. Когда до спасительного проема оставалось метра полтора, его ладонь, нащупывая очередной выступ, натолкнулась на что-то холодное, и влажное. Его трепещущий мозг зашкалило, как бывает, зашкаливает тахометр, когда обороты двигателя непозволительно велики, потому что педаль подачи топлива утоплена в пол. Мысли под черепом Юрика заметались, словно поршни в цилиндрах, пытаясь совместить ощущение под пальцами с готовым мыслеобразом, который у Юрика уже был.

– Чешуя!!! – во все легкие завопил Юрик, отдергивая руку. Что-то размазанное метнулось следом, запястье пронзила острая боль. Планшетов отшатнулся, носки кроссовок соскользнули с карниза и Юрик, пронзительно вопя, полетел в пропасть.