Конец Айдахара. Сказка-фантазия. Конец Айдахара. Сказка-фантазия на темы древнетюркской демонологии (Райхан Алдабергенова)

В забвенье канувшее время,

Там миром правил бог Тенгри1.

Людское почитало племя

Владыку Неба и Земли.

– О, Бог-отец! – тянулись руки,

– Услышь детей молящий глас!

Возьми, Создатель, на поруки,

Дай справедливый свой наказ!

Бог слышал жаркие молитвы,

В дар горы поднеся, моря.

И русла рек неторопливых,

Озера, степи и леса.

Без счета табуны, отары,

Свободу, честь не позабыв,

Под властью праведной кагана2.

Творца избранник и судьбы,

Бумын Иль-хан3 народом правил,

Связуя с Небом каждый шаг.

Народ в ответ кагана славил,

Ему желая всяких благ.

Но мир наш создан многоликим,

В нем солнца свет и мрак ночи.

Добро, зло воедино свиты,

Порой их трудно различить.

Известно, у Тенгри был младший

И своевольный, грозный брат.

Безмерной власти возжелавший,

Страж преисподней мрачных врат.

Обитель вечного покоя

Уж сколь веков тесна ему.

Прельщает взор его иное,

На свет он обменял бы тьму.

Себе Эрлик4 не признавался,

Что мучим тягостной тоской.

Досаду пряча, восхищался

И видел в грезах мир людской.

Где солнце на небе сияет

И жизнь бурлит и бьет ключом.

Где ветер тучи разгоняет

И травы стелятся ковром.

Эрлику зависть душу травит,

Немил бездейственный покой

Во мрачном мире, коим правит

Суровой, твердою рукой.

Не по нутру ему свобода

Тех, преисполнен кто страстей,

И цвет лазури небосвода,

И шаловливый смех детей.

Чтоб омрачить существование,

Дракона в мир людей послал.

Со дня начала мироздания

Народ, чтоб радостей не знал.

Строптивый нрав у Айдахара5,

Надменность и коварство в нем.

Змей дряхлый, немощный и старый,

Был умысел великий в том.

Чтоб ощутив однажды силу,

Против Эрлика не восстал,

Под чьим приглядом зло творил он.

Поэтому в подмогу дал

Колдуний желчных и ехидных.

Четыре кровные сестры.

Совсем, совсем не безобидны,

Стары, ужасны и хитры.

Служили Айдахару верно,

Поддерживая силы в нем.

Полны дела их яда, скверны,

Рассказ отсюда и начнем.

Древнее всех была старуха,

Прожорливая Жалмауыз6.

От уха пасть ее до уха,

Нос хищный над губой навис.

Средь богом и людьми забытых

Болот, в глуши одна жила.

В землянке, в зарослях сокрытой,

И самой злобною слыла.

Огнем неистовым и темным

Один во лбу сверкает глаз,

Взгляд пристальный и вероломный,

Зрачок готов пуститься в пляс.

Раздвинуты клыками губы

И ужасающий оскал.

Все выпали другие зубы.

Как жаль, в землянке нет зеркал.

Себя бы ей хоть раз увидеть,

Как ужаснулась бы она.

Всё глупости, лишь ненавидеть

Способна склизкая душа.

Намного старше Айдахара

Злодейка дряхлая была.

Костями ведьма громыхала

И нет векам ее числа.

Да, Жалмауыз кемпир на свете

Жила еще в те времена,

Когда на месте вольной степи

Плескались буйные моря.

И воды в руслах рек могучих

Текли иною стороной.

Там высился, где лес дремучий,

Такыр7 сверкает в летний зной.

Жуть! Человечиной питалась,

Ночной охотилась порой.

На путников во тьме кидалась,

Грозя незваною бедой.

Была старуха ненасытна,

Вот потому-то Жалмауыз

Прозвали ведьму люди, видно,

Горбом давило ее вниз.

Плоть юную предпочитала,

Но не гнушалась стариков.

Все, что достанется, глотала,

Людей, баранов и быков.

Был спутником ей неразлучным

Болотный злобный дух Обыр8.

Прислугой, тенью и подручным,

Зеленый, маленький упырь.

Короткие, кривые ноги

И тулово, как круглый шар.

Весь в склизкой тине, толстощекий

И нравом истинный дикарь.

Ступал неспешно, неуклюже,

Свой длинный высунув язык,

Что был пугающе синюшный,

К чему давно уже привык.

Остатки пиршества старухи

За нею следом доедал.

Над упырем витали мухи,

Когда он жадно кость глодал.

Влекло его и к мертвечине.

Отстав от ведьмы, убегал

К могильникам и там, в лощине

Наедине в ночь пировал.

Глазенки выпучив, в округе

Что происходит, замечал.

Домой вернувшись, на досуге

Хозяйке новости шептал.

Когда ложилась та зевая,

Чтобы поспать в землянке всласть,

В ком раскаленный превращаясь,

В раскрытую к ней прыгал пасть.

И, сидя там, в бездонном чреве,

Все, что приметил, доносил.

Не успевал сказать и трети,

Как в сон впадал, лишенный сил.

А вот сестру вторую ведьму

Прозвали злобною Мыстан9.

Секрет бессмертия ей ведом,

В котле готовила дурман.

На берегу, где усыхает,

Мертвея, озеро в степи,

У казана Мыстан чихает.

На человеческой крови

Варила зелье и владыке

Взвар подносила поутру.

И Айдахар со злобным рыком,

Из чаши снадобья глотнув,

Мощь обретал былую снова,

Забыв на время старость, хворь.

Бег в жилах слышен крови новой,

Огнем пылал надменный взор.

Исполнившись бодрящей силы,

Змей приносил немало зла.

Сжигал жилища и губил он

Несметные в степи стада.

И не щадил многоголовый

Ни старцев, женщин, ни детей.

Свершал набеги снова, снова

И лились слезы матерей.

Лишь самых юных и красивых

Наложниц в плен охотно брал.

Толк в этом старый нечестивец,

Как видно, деле скверном знал.

На троне, застланном периной,

Обитом бархатом, парчой,

Змей возлежал, дыша лениво,

Сверкая гладкой чешуей.

Во множестве цветных подушек,

Скользя, хвост длинный утопал.

Сквозь веки дряблые, досужий

Под звуки песен наблюдал,

Как пленницы в изящном танце

Кружились, яства поднося.

С горячечным, густым румянцем,

Пред ним насилу страх снося.

Когда одолевали хвори,

Безумствовал и лютовал.

Не совладав с нещадным жором,

Иных невольниц поедал.

Убийце, знать, не угодили

И надоели палачу.

Иль старость, немощь досадили,

Что видеть их невмоготу.

– Довольно! Хватит уж! – со стоном

Бессильно лапами махал.

К подножию тотчас же трона

Со свистом гулким прилетал

Кермезов10, духов подземелий

Услужливый, зловещий рой.

Тумана зыбкого кудели,

Объяв наложниц пеленой,

Рыдающих, дрожа от страха,

Косматым вихрем закружив,

Хватало змею только взмаха,

Их крики, стоны заглушив,

Прочь в подземелья уносили

И в наступившей тишине,

Совсем ослабший, уязвимый,

С собою сам наедине

Печалился, вздыхал, ярился,

Недомогания кляня.

К рассвету с немощью мирился,

В тревожный сон впадал, храпя.

Бодрящей смеси дожидаясь,

За часом час злодей дряхлел.

Эрлика воле подчиняясь

И втайне радуясь, что цел.

Никто не смел бы своевольно

Войти в пугающий дворец.

Входила лишь Мыстан невольно.

– А ты, старуха, молодец! —

Шептал дрожащими губами,

Дым изрыгая, Айдахар,

Что жалкими витал клубами,

К утру истратив прежний жар.

Старуха голову склоняла,

Боясь хоть каплю уронить.

О, сколько страха испытала,

Чем прежде зельем напоить

Многоголового владыку.

Стояла, замерев у врат,

А вход туда схож с пастью дикой.

Из камня зубья в частый ряд

Со скрипом в недрах исчезали,

Впуская ведьму во дворец.

Затем на место вновь вставали,

Иному, кто шагнет, конец.

В один из дней, нору покинув,

Явился к сестрам Конаяк11.

Костлявую сгибая спину,

Сказал:

«Быть может то пустяк,

Да только слухов всюду столько.

Тюргеша бека сын Барсай

Женился и родил мальчонку.

Собрался целый курултай12

Из аксакалов и провидцев,

Благословить, чтобы дитя.

Со слов известно очевидцев,

Что гром средь ночи грохоча,

Излился ливнем небывалым

Из мрачных и тяжелых туч.

Пронзая огненным кинжалом

И разрывая духоту,

Тенгри пылающие стрелы13

Сверкали на небе ночном.

И мудрецы их разглядели

Пророчество большое в том.

Дитя родившееся крепко

Сжимало руки, говорят.

И были горсти внука бека

Полны крови14 густой, навряд

Обычным было совпадением,

Создателя то свыше знак.

Родился под благословением

Небес малой, застав впросак

Нас всех, и говорят батыром,

Защитником родной земли

Он вырастет, владыкой мира.

Дитя Арланом15 нарекли…

Обыр, живущий на болоте,

Мне новость на ухо шепнул.

Вопрос, как быть, его заботит,

Он нас обоих ужаснул.

– Постой, постой… Чего талдычишь? —

С досадой прервала Мыстан.

– Беду так скоро ты накличешь.

Быть может варева дурман,

Клубясь парами, вдарил хмелем

В пустую голову твою?

– Нам смерть грозит из колыбели!

Как доказать вам, что не вру? —

Взмолился Конаяк, струхнувши,

– Мать малыша звать Кунекей. —

На злобный взгляд Мыстан наткнувшись,

– Клянусь Эрликом вам, ей-ей…

Я слышал, что сама богиня

Умай16 ей чашу поднесла.

Кут17 плавал в самой середине

Струй пенистого молока.

Настанет день и меч волшебный

Добудет будущий батыр.

Исход нам будет непотребный,

Когда покинем этот мир.

Услышанное ввергло в ужас

Всех трех сестер:

– Но, как же быть?

Все ценное нам он разрушит,

Мальчишку со свету бы сжить…

– Обыр сказал, тут всё непросто.

Никак ребенка не достать,

Пока не станет он подростком. —

Ей Конаяк,

– Лишь выжидать

Нам остается. С колыбелью

Лук, стрелы18 рядышком лежат.

И знаете, с какою целью?

Мальчишки жизнь они хранят.

Сама Умай оберегает

Негодного ребенка нам.

С ним кружит рядышком, ласкает

И песнь поет по вечерам.

Эх, надо бы поторопиться.

Новорожденное дитя

Нам смертью лютою грозится

Каких-то девять лет спустя.

Под весом жилистого тела

Сгибались длинных две ноги.

Змеясь, без устали скрипели,

Как сыромятные ремни.

Скрутив страдальца до удушья,

В степи безлюдной Конаяк,

Дыхание отнимал и душу,

Сгубив немало бедолаг.

На спину жертве взгромоздившись

И, словно лошадь оседлав,

С ним долго, долго волочился,

До смерти лютой загоняв.

В народе есть тому примета.

В пути кто задержался в ночь,

Коня с пустым седлом заметив,

Спешил скорей убраться прочь.

В степи открытой Конаяка

Не пожелал бы повстречать

Никто, и в страхе зыбком всякий

Старался встречи избежать.

Мыстан напугана сегодня,

Не может думать ни о чём:

«Вот чую, слух из преисподней,

Побей иначе меня гром!»

К утру случилось это дело,

Предвестия не было беды.

В котле бурлили и кипели

Ее ночных трудов плоды.

И в деле том неблаговидном

Ей помогали две сестры.

С оскалом на лице звериным,

Одну прозвали Албасты19.

Людей всем сердцем ненавидя,

Детей во чреве извести

Имела цель она, завидев

Любую женщину в степи,

В чьем лоне жизни полнокровной

Был слышен безмятежный стук.

Дитя губила хладнокровно,

На мать кидаясь с воплем вдруг.

Другая, с медными когтями

Сестра родная Жезтырнак20,

Что младшею была летами.

Белесый мрак в ее глазах,

Зрачков лишенных основался,

Пугая путника в степи,

Когда конь верный бесновался,

На шаг вперед боясь ступить.

Терзая острыми клешнями

Плоть всадника в глухую ночь,

Тряся от ярости локтями,

Ей жажду смерти превозмочь

В мгновенье это невозможно,

Безумия полны глаза.

Заслышав шаг ее, тревожно

Замрет у встречного душа.

В болотах нечисть вся водилась,

Следила зорко за людьми.

А сколь коварства в ней гнездилось!

Завидев издали огни,

Достичь скорей тепла и крова

Спешили путники в степи,

Покуда живы и здоровы.

Таили страх и смерть они.

– Пред вышней волей мы бессильны, —

Отчаялась совсем Мыстан,

– Ужель грозит нам прах могильный,

Нас уничтожит мальчуган?

Но должен быть какой-то выход? —

Посовещались три сестры.

От ужаса глаза навыкат.

В казане варево прикрыв,

Решили, весть необходимо

До Жалмауыз им донести,

До самой старшей, нелюдимой.

Ведь только ей, как ни верти,

Известен избавленья способ.

Совет разумный может дать.

А стало быть, ее и спросят:

Беды как этой избежать?

Старейшую колдунью новость

Вспугнула так, как никогда

С ней не бывало, взгляд суровый:

– Вот и случилась, знать, беда! —

Огнем зловещим загорелся

Единственный старухи глаз.

Лицом мгновенно посерела,

Дрожа, вперед вся поддалась.

Впиваясь в голову когтями,

Сдирает волос до крови.

Скрежещет в ярости клыками,

Боязнь пытаясь подавить.

Вплотную подошла к Обыру,

Нагнувшись, глянула в глаза:

– А ты, всезнайка и задира,

Куда смотрел, скажи мне, а?

Земля полна тревожных слухов,

О том не ведаю лишь я.

А от таких, как ты мне духов

Ей богу, толку нет, сама

Должна следить, где, что творится.

Всего, всего тебя лишу!

Кровь из тебя рекою литься

Заставлю, мигом задушу!

Обыр весь-таки вжался в стену,

Прикрывшись тощею рукой.

Язык втянул, глотая пену,

Пред разъярившейся каргой.

Зажмурился, прося прощения:

– Клянусь Эрликом, госпожа! —

От ужаса и возбуждения

Вдруг произнес в ответ, визжа:

– Вчера… вчера Уббе21 сказал мне,

Что ходит смутная молва.

Себе я прежде доказал бы,

Удостоверился сперва.

Так или нет, хотел проверить,

Чтоб донести лишь правду вам.

Прошу вас только мне поверить,

Ведь сомневался в этом сам…

Ослабила колдунья хватку,

Представив хитрого Уббе.

Проделки, мрачные повадки,

Живущего на самом дне.

Дух злобный тихих водоемов,

С прозрачным телом, как струя,

В воронках омутов, в затонах

Или у тихого ручья

Кружится, булькает и манит

Прохожих путников на дно.

Хватает за ноги и тянет

Со всею силою. Дано

Уббе сметливому любого

Точь в точь по имени назвать.

Объятий студня-водяного

Непросто было миновать.

Зовет тихонечко и плачет,

Заглянет путнику в глаза

И против воли одурачит,

Сочится и журчит слеза.

Затащит в воду бедолагу

Студеной хваткою своей,

И съест его себе в усладу,

Не сосчитать на дне костей.

А после жертв несчастных мыслям

Становится владельцем он.

Их столько было, не исчислить

И не назвать нам всех имен.

Попался нынче в его сети

Прохожий, посетивший той22.

Умяв, узнал, дитя на свете,

Родившись, им грозит бедой.

Таившуюся в жертве радость,

Уббе вмиг кожей ощутил.

Сверкая челюстью щербатой,

Все мысли, кровь его испил.

С трудом смирил в себе желание

Сейчас же людям навредить,

За бурное их ликование

Им праздник шумный отравить.

Так вот, Обыр, спеша по делу,

Уббе у речки повстречал.

Того, знать, страхи одолели,

На ухо новость прожурчал.

Схватив струистой пятернею,

Молчун Обыра долго тряс.

Ручьем слеза из глаз, с тоскою

Издаст то писк, а то и бас.

Со звучным плеском слился в реку

Затем, и спрятался на дне.

Без жалости мстить человеку

Сегодня дал обет себе.

Обыр напрасно дожидался,

Тая испуг, на берегу.

Уббе в нем боле не нуждался,

На дне улегшись, на боку.

Обыр, хозяйку не тревожа,

Решил увериться во всём:

«Не столь ужасно всё, быть может?

Уж как-нибудь, да утрясём».

Но на краю болот случайно

Навстречу вышел Конаяк.

Обыр, волнуясь чрезвычайно,

Пролепетал, мол, так и сяк.

А Конаяк нетерпеливый

Наведался с утра к Мыстан.

Знать, прохиндей и хват болтливый

Молчать о новости не стал.

Тайком пары вдыхая зелья,

За этим он сюда и шел,

Набрался сил, что оскудели.

Вот кто виновник, балабол!

Дрожа от страха, откровенно

Признался ей во всем Обыр.

Взгляд наводя попеременно

На ведьм озлившихся, застыл.

– Со мной такого не бывало, —

Сипя, сказала Жалмауыз,

– Чего я только не видала…

Вот вам, пожалуйста, сюрприз.

Взялись за дело сами боги,

С младенцем нам не совладать.

Ведут к дракону все дороги,

Ему бы надо рассказать.

Свари назавтра свое зелье, —

Сказала Жалмауыз Мыстан.

– Сама снесу владыке-змею.

Подскажет выход, может нам.

Мыстан, повеселев, вздохнула,

Что в логово не ей идти.

Лукаво глазками моргнула,

Не скроет, рада уступить.

В казан клокочущий макнула

Черпак и зелья налила.

Слегка по краешку лизнула

И, молча, чашу подала.

Шла к змею Жалмауыз, обдумав

Весь предстоящий разговор,

Кряхтя досадливо и шумно,

Таил тревогу мутный взор.

Почтенный возраст поминая,

Навстречу вышел Айдахар.

В глаз ведьмы хищно улыбаясь,

Из рук дрожащих чашу взял.

– Ну, здравствуй! Как живешь, старуха?

Давно не виделись с тобой.

Ни вести от тебя, ни слуха.

Не тяжело в глуши одной?

Трясутся голова и руки,

Трость в пальцах ходит ходуном.

Лицо ей исказили муки,

Жизнь в теле теплится с трудом:

– Мой повелитель! Коротать бы

Вдали от всех свой долгий век

И всяческих тревог не знать бы,

Но так устроен белый свет.

Земля полна молвой зловещей,

Младенец нам грозит бедой.

Будь проклят род весь человечий!

Какая жалость, что покой

Остался лишь мечтой желанной…

Поговорить с тобой хочу.

Как справиться с бедой нежданной?

Вот то, о чем я хлопочу.

– А ты ведь нас намного старше,

Мир этот знаешь лучше всех.

И взор твой мудрый видит дальше.

Ждет нас или его успех?

Скажи об этом мне, старуха,

За этим ведь сюда пришла? —

Спросил змей у колдуньи сухо,

Прикрыв усталые глаза.

– О, мой владыка, все непросто.

Позволь подробней объяснить.

С трудом свои таскаю кости.

Ребенка чтобы погубить,

Найдется ли у дряхлой силы?

Давно уж старость прокляла.

Мне ближе, чем тебе к могиле,

На свете в сладость пожила.

Но столь пугающей угрозы

Не доводилось знать вовек.

Все силы на борьбу с ним бросить

Придется, враг нам человек!

Поочередно заливая

Во все три глотки серный взвар,

Змей хворь из тела изгоняет,

По жилам побежал пожар.

Налился животворной силой,

В глазах сверкнул безумный гнев

И взвился вверх,…

– Эрлик, помилуй! —

Шептала ведьма, побледнев.

Из всех трех пастей изрыгая

Уничтожающий огонь,

Старуху в смертный страх ввергая,

Сел, призадумавшись, на трон.

Повсюду осыпались искры,

То ярость затухала в нем.

За голову схватившись быстро,

Чуть не сожженная огнем,

Боясь вздохнуть, пошевелиться,

Пред ним лежала ведьма ниц.

Змей, наконец угомонился,

Был жутким мрак его глазниц.

– До завтра срок даю, – с шипением,

Пронзая взглядом, повторял, —

– Двойное зелье в исцеление

Мне принесешь, как я сказал.

Шесть глаз горят огнем зловещим,

Старуха пятится назад.

Чем этот, ужаса нет хлеще,

Достигла вмиг кошмарных врат.

Пасть каменная распахнулась,

Исчезли зубья со щелчком.

Затем ряды опять сомкнулись.

Несется Жалмауыз бегом.

Который день в ауле бека

Кипят котлы на очагах.

Белеют юрты ярче снега,

Быть скачкам быстрым на конях.

Акыны23 сложат песнь во славу

В дар поднесенного Творцом

Новорожденного, по праву,

Дано кому стать храбрецом!

Лежит ребенок в колыбели

И не по дням, а по часам

Растет. С ним рядом лук и стрелы,

Дивятся люди чудесам.

Малыш с рожденья слез не знает,

Задумчив взор, в них знания свет.

Отец и мать души не чают

В ребенке, края счастью нет.

Лопочет днями и ночами,

Чему-то бесконечно рад.

Качают старцы головами:

– С ним, видно, боги говорят…

Вливался в уши шепот вышний,

Внимая, мальчик тем словам,

Лежал в бесике24 неподвижно,

С великим чувством торжества.

Умай с ним часто говорила,

Дитя в ответ:

– Агу, агу! —

Великой тайною делилась:

– Вот что, малыш, тебе скажу.

Никто с тобою нас не слышит,

Мы говорим на языке,

Которым Бог Всевышний дышит

На недоступной вышине.

Как подрастешь, его забудешь

И говор станет твой людским.

Иное знание добудешь,

Подобно родичам своим.

Пройдут года, стальные мышцы

Нальются силой молодой,

И станет честь всего превыше,

Гордиться будут все тобой.

Для ратных подвигов рожденный

И целью движимый одной,

Героем став непревзойденным,

Мир возвратишь земле родной.

Большая жизнь перед тобою,

Сотрутся в памяти слова.

Хранима дальнею звездою,

Навек запомнит их душа.

Степной тогай25. В глуши дремучей,

Закрыв собою солнца свет,

Кривые, словно сеть паучья,

Деревья ветви тянут вверх.

На очаге перед избушкой

Мутнеют, вздувшись, пузыри

В котле, имел что сорок ушек.

Но что творится там, внутри?!

Истерзанные болью лица

И стоны тщетные людей.

Какой-то глаз слепой слезится

Под дребезжание костей.

Их кровь и жизненную силу

В зловонном стряпали чаду.

По стенкам скрежетали вилы,

Мыстан в горячечном бреду

Мешала варево:

– Эй, громче!

Боль, горе, сколько силы в вас?

С людской породою покончим!

Где крови жертвенной окрас?

Взвивайся ярче, ярче пламя!

Я зелье день и ночь варю.

Между кипящими костями

Кут* затерявшийся ищу…

Сидела голая по пояс,

На пне елозя, Албасты.

Все шесть грудей свисали строем,

Как будто хлёсткие кнуты.

Концы, как острые кинжалы,

Готовы жертву вмиг рассечь,

Как это много раз бывало,

Давая кровью им истечь.

Сухая, с желтизною грива

Укрыла кости тощих плеч.

Кадык торчит из горла зримо,

Пронзил как будто горло меч.

И потому-то басовитый,

Гнусавый голос Албасты

Сквозь кашель слышался сердито

И щелкали во рту клыки.

Синюшны и мясисты губы,

На подбородке пук волос.

Желтеют выпуклые зубы,

Тяжелый обвисает нос.

– Веков прошло, считай, немало,

Пытаешься, однако, зря, —

Вдруг Албасты, сипя сказала,

– Кут не поймать тебе, сестра.

Уж я младенцев сколь сгубила,

Но так его и не нашла.

Взмывая к облакам, ловила,

Проворен больно, как стрела.

– Да знаю я, – к ней обернувшись,

Скривила рот в ответ Мыстан,

– Эрлик наш, если Всемогущий

Его поймать пытался сам.

Так почему, скажи, я руки

Должна, не веря, опустить?

Терпеть приходится вот муки,

Впустую вар в котле варить.

О, если б дар достать священный,

Бессмертие бы обрели.

Эх, семя жизни сокровенной

В стряпне моей бы растворить!

Затем людей себе на радость

Свести на нет с лица земли,

Познать победы дивной сладость,

Мир властью полной охватить!

Седые, вздыбленные пряди,

Как пакля виснут над котлом.

Нос крючковатый дышит смрадом,

От зелья отошла с трудом.

Два глаза, словно капли ртути

Скользят, взгляд ведьмы не поймать.

Туда-сюда зрачками крутит,

Тревогу трудно ей не унять.

– А снадобье-то неплохое, —

Облизывая зубья вил,

Мыстан бурчит сама с собою,

– Поболее в нем, видно, сил.

Сомнение, однако, гложет,

Чего-то все ж не достает.

И не пойму чего, быть может… —

Задумавшись о том, замрет.

– Младенческой, я знаю, плоти

Добавить нужно, – Албасты

Пробасила, – Она-то вроде

Придать могла бы остроты.

– Да, так и есть, новорожденный

Детеныш, слышала, хорош.

Взвар, чьею кровью разведенный,

Способен в жилах вызвать дрожь, —

Нежнейшим голосом пропела

Меньшая ведьма Жезтырнак,

Как только лишь она умела,

С улыбкой вялой на устах.

Из шелка льющегося платье

Девичий облегает стан.

Спадает рыжих прядей злато

Густыми волнами к ногам.

Лица ее овал изящен,

А брови, ах, замрет душа!

Взлетают вверх дугой скользящей.

Была б собою хороша,

Когда б, не медный нос нависший

Над пухлой, алою губой.

Насквозь, похоже, норовивший

Проткнуть, как согнутой иглой.

Пустые, страшные, белёсы,

Лишенные зрачков глаза.

Лишь миг назад сладкоголосой,

Казалось, девица была.

Внезапно смехом разразилась,

Угрюмым, хриплым и густым.

Спиной к землянке прислонилась,

С лицом задумчивым и злым.

Тяжелый волос поправляя,

В тугую собрала косу.

Рукав скользнул вниз, оголяя

Предплечий девичьих красу.

Сверкнула медными когтями,

Дрожь, унимая гибких рук.

Могла б такими вот клещами

В плоть бренную всадить дыру!

Мыстан вздыхает:

– Понимаю,

Кого имеешь ты в виду.

Умай его оберегает,

Нам проще с неба снять звезду. —

И тут же пала на колени:

– Эрлик Великий, помоги,

Младенцу подобрать замену,

Двойное снадобье сварить!

Твоя лишь воля в том, пожалуй,

Дать Айдахару сил запас,

Пока не вырос этот малый

И не сгубил однажды нас.

Где Конаяк пропал, бездельник?

Не дозовешься никогда.

В разы иные, как отшельник,

То не спасешься от плута, —

Мыстан, спохватываясь, цыкнет,

С трудом поднимется с колен.

Глазами боязливо зыркнет,

Да тяжело вздохнет затем.

Тут Жалмауыз прошелестела,

За посох, что есть сил держась:

– Задумала когда-то дело,

Ждала, ждала, вот, дождалась.

Мне взяться за него придется,

Чтоб снадобье одно сварить.

Пусть только Конаяк вернется,

Ушел с Обыром говорить.

На подступах к глухим болотам

Чернеет вековая хлябь,

Что поглотила и поглотит

Немало душ. Ее собрать

Вчера Обыру я велела,

Ему в подмогу Конаяк.

В ней, смрадной, сущность уцелела.

И, если выпить натощак,

Придаст владыке столько силы,

Какой не ведал он вовек.

Я тайну много лет хранила.

Будь он неладен, человек!

В ней кровь и кости утонувших

На дне за множество веков,

Недавно и давно минувших,

Мужчин и женщин, стариков.

Особой силой обладает,

Как сажа черная та хлябь.

Густая жижа порождает

Под ветром стонущую рябь.

Она, не кут* живой, конечно,

Едка, однако, как слеза.

Невзрачная, как будто внешне,

Но сотворяет чудеса.

Добавкой к вареву послужит,

Двойную силу вмиг придаст.

Надеюсь, наш владыка сдюжит

С бедой, случившейся у нас.

– Кхе-кхе, – зашлась старуха в кашле,

Не слыша шороха в кустах.

Явились, ведьму ошарашив,

Два злыдня на кривых ногах.

Сначала вынырнул сутулый,

Вертлявый живчик Конаяк.

За ним медлительный и снулый

Обыр шагает кое-как.

Несет, покрытый склизкой тиной,

С болотным месивом бурдюк.

На дне кипящей черной глины

Стон, крики, жалостливый звук,

Смешавшись, булькают и плещут.

Не смея жижу расплескать,

Обыр волнуется, трепещет,

Из рук боится выпускать.

На землю бережно поставил,

Робея, вкрадчиво вздохнул.

Язык свисающий, шершавый,

Хихикая, в себя втянул:

– С десяток раз нырял в трясину,

Чуть не задохся, но достал.

Добавьте малость паутины,

Чтоб взвар скорее вызревал.

– Кого, болтун, учить надумал? —

Косой взгляд, бросив сверху вниз,

Всю пятерню в мешок засунув,

Злорадно шепчет Жалмауыз.

– Здесь столько боли, мук людишек.

Живительная будет смесь…

Подкиньте-ка в огонь дровишек,

Со дна чтобы поднялась взвесь.

Обыр, желая быть полезным,

Согнулся возле казана.

Схватив бурдюк, Мыстан залезла

На спину увальня, кряхтя.

И опрокинула всю жижу.

Поверхность, изрыгая дым,

Бурлит, вскипает пеной, брызжет,

И зелье кажется живым.

Толкаясь и опережая

Друг друга, ринулись к котлу.

Смердящий жадно пар вдыхая,

Желания жгучего в пылу.

И так как пить не дозволялось,

Сготовленный для змея взвар,

Все остальные пробавлялись

Той силой, что давал им пар.

Готовое поутру зелье

Владыке Жалмауыз снесла,

С одной обдуманною целью,

Что напоследок берегла.

Змей ждал, в перинах утопая:

– Совсем плохи мои дела,

От хворобы изнемогаю.

Подай-ка мне ее сюда.

Схватил, дрожа всем телом, чашу

И опрокинул вмиг в нутро.

В груди бьет сердце чаще, чаще,

И взор уже не так суров.

Встряхнулся, радость ощущая,

Разинул пасть, огнем плеща:

– Как видишь, старая, крепчаю.

Легко-то стало, как дышать!

Давно не ощущал такого

Бодрящего прилива сил.

Сварила ты его толково,

Таким, как я о том просил.

– О, господин мой, всемогущий —

Согнувшись, Жалмауыз сипит,

– Тревогой вновь делюсь гнетущей,

Знай, гибель верная грозит.

Позволь напомнить о батыре,

Идет который быстро в рост.

Быть нам, иль нет в Срединном мире26,

Сегодня так стоит вопрос.

– Так говори! Чего ты тянешь?

И я волнением изведен.

Себя, старуха, не обманешь. —

Вздыхая, произнес дракон.

– Ты прав, конечно же, владыка.

Кого хотим мы обмануть?

Не стать бы погодя заикой,

Себе позволю коль дерзнуть.

Мне, согбенной, признаюсь, страшно

Шальную мысль произнести.

Тебе сидеть не время в башне,

Напасть грядет, не допусти.

Иди туда, мой повелитель,

Куда другим заказан путь.

Лишь ты способен, избавитель,

Пойти на это и рискнуть…

Пред очи грозного Эрлика,…

Набравшись смелости, предстать.

Не столь дерзка я, только дико

Звучит то, что должна сказать.

Он только справится с бедою,

Сгубить поможет нам дитя.

Чтоб силу, власть твои удвоить,

Сварила снадобье сама.

– Бросаешь, ведьма, слишком смело

На ветер дерзкие слова! —

Под сводами вдруг прогремело.

Земли коснулась лбом, едва

Был слышен голос дребезжащий:

– Прости, прости, мой господин!

Ну не могла никак сдержаться,

Спасти нас можешь ты один.

Сожги меня своим дыханьем,

Сгореть готова я в огне.

Всех, всех погубишь выжиданьем,

Знай, что теперь мы в западне!

Упадок духа унимая,

С угрюмым видом сел на трон.

С трудом со сказанным смиряясь:

– Подумаю… – процедил он,

– И все же, справиться с бедою

Попробую сегодня сам.

Настало время, знать, лихое,

Не время предаваться снам.

Змей в теле силу ощущая,

Перепоясался ремнем.

Колдунью снова в страх ввергая,

Кругом себя плеснул огнем.

И в струйку дыма превратившись,

Поспешно вылетел в окно.

Сказать о том не потрудившись,

Куда лететь им решено.

Несет его неукротимо,

Где праздник всенародный, той.

Одной лишь целью одержимый,

Угрозу раздавить пятой.

Внизу юрт белых ожерелья,

Котлы кипят на очагах.

Гостей не счесть, бурлит веселье,

Конец ознакомительного фрагмента.